Над Тиссой. Горная весна (Иллюстрации Б. Козловского)

6

На вечерней заре со стороны карпатских хребтов резко потянуло холодом, и теплая Тисская долина стала постепенно наполниться влажным туманом. Перешагнув порог казармы, Каблуков и Степанов сейчас же окунулись в белую сырую мглу.

Пройдя несколько шагов по хрустящей гравийной дорожке по направлению к реке, Каблуков остановился, посмотрел на огни заставы, маячившие в тумане. Последний раз Каблуков видит свою родную заставу ночью. Вернется из наряда уже утром, наскоро соберет свои солдатские пожитки и отправится в Явор, а оттуда — в Москву и дальше, к Белому морю.

Погранзастава!… Изо дня в день, из недели в неделю, из года в год погранзастава требовала от тебя тяжелого труда, и все же ты любил ее, ибо она — колыбель твоей мужественной юности. Сюда ты пришел с пушком на щеках, не вооруженный личным опытом жизни. Вспомни первые свои пограничные ночи. Какими длинными казались они, как часто ощущал ты тревогу и неуверенность! И как ты спокоен, хладнокровен теперь. На заставе ты жил исключительно тем, что ждал, искал, выслеживал, преследовал и уничтожал, если он не сдавался, лютого врага твоей родины — нарушителя границы. Но эта глубокая сосредоточенность нисколько не ограничивала твое восприятие жизни. Наоборот. Твоя постоянная готовность к борьбе, к подвигу, испытания, которым ты подвергался повседневно, беспрестанное воспитание воли и острая бдительность, привычка к ответственности за свои решения и действия — все это подготовило тебя к большой жизни. Куда ты ни попадешь после пограничной службы, всюду твоим верным помощником и мудрым советчиком будет опыт, накопленный на заставе. Многое сотрется в твоей памяти, но сравнительно недолгий период жизни на границе останется вечно свежим. И ты будешь о нем рассказывать сыновьям и внукам…

— Ну и погодка! — пробормотал Каблуков. Он достал из кармана куртки тонко сплетенную веревку, протянул один ее конец Степанову: — Держи! Ясно тебе, зачем эта веревка?

— А зачем она? — спросил Степанов.

Каблуков охотно и пространно объяснил. При такой плохой видимости, как сегодня, пограничный наряд должен надеяться главным образом на свой слух. Если пограничники будут идти по дозорной тропке рядом или на близком расстоянии, то они не услышат, что делается на границе: шаги друг друга, помешают. Как же в таком случае двигаться? Рассредоточенно. Это надо сделать еще и потому, что в туманной мгле можно лицом к лицу столкнуться с врагом, невольно подставить себя под его пули — одной очередью нарушитель может уничтожить наряд. Но, рассредоточившись в тумане, дозорные теряют необходимую зрительную связь. Вот тут-то и пригодится веревка как средство сигнальной связи: дернул за конец один раз — «Вперед!», дважды — «Назад!», трижды — «Стой! Внимание».

— Теперь ясно? — голос Каблукова был ласково-покровительственный, а рука дружески лежала на плече Степанова.

— Ясно, товарищ ефрейтор, — почтительно ответил Степанов, понимая, что это должно быть приятно старшему наряда.

— Держись за конец покрепче, — сказал Каблуков. Метров через двести, осторожно двигаясь по тропинке, протоптанной по целине, Каблуков и Степанов вышли к служебной полосе. Вспыхнул электрический фонарь в руках ефрейтора. Сильный луч с трудом прорезал туман и мутновато осветил клочок земли.

Служебная полоса пограничной земли… Пограничнику она известна так же, как собственная ладонь, — каждая ее морщинка, каждый маленький бугорок. Дубовый или тополевый лист на нее упадет — не останется неприметным. Птица или заяц пробежит по ней — всё увидит пограничник.

Наряд медленно и осторожно двигался к правому флангу. Туман попрежнему низко стлался над землей, его с трудом пробивал электрический луч, но Каблуков отлично все видел. Ему казалось, что сегодня он и видит и слышит в десять раз лучше, чем вчера или неделю назад. Его чуткое ухо безошибочно фиксировало ночные звуки. Шелестела быстрая Тисса под обрывом. Время от времени осыпался подмытый берег. Перебегал ветер по голым вершинам осокорей. Где-то тявкала лиса. Кричала сова.

Густой туман не мешал Каблукову ориентироваться. По приметам, там и сям разбросанным вдоль дозорной тропы, он легко определял, где находится. Вот каменистое ложе канавки, промытой весенними дождями, — значит, пройдено уже более трети пути. Через пятьдесят шагов должен быть пенек старого дуба. Да, так и есть, вот он. Через семь минут зачернеет сквозь толщу тумана голый ствол дуба, разбитого молнией, потом появится разрушенный домик бакенщика.

Последний наряд. Последний дозор в почти трехлетней пограничной жизни Каблукова. Там, дома, не будет нарядов и ночных тревог, не вспыхнет сигнальная ракета. Дома он может спокойно спать с вечера до утра. Может, но кто знает, заснет ли? Не раз и не два, наверно, вспомнит со щемящей болью в сердце и эту туманную ночь, и эти Карпатские горы, веселого Смолярчука, начальника заставы, друзей и товарищей, всю неповторимую свою пограничную жизнь. Каблуков усмехнулся, сообразив, что он, еще не став человеком штатским, еще не сняв обмундирования, еще не покинув границу, уже теперь, опережая время, тоскует по границе.

Снизу, со стороны Тиссы, послышался какой-то новый звук, до сих пор не улавливаемый Каблуковым. Ефрейтор сейчас же остановился, прислушиваясь. Да, он не ошибся: там, на берегу реки, беспокойно загалдела стая галок. Что встревожило их?

Каблуков резко подергал веревку. Прерывисто дыша, на цыпочках подбежал Степанов.

— Слышишь? — спросил ефрейтор.

Степанов приставил ладонь к левому уху.

— Галки. Кажется, на той стороне, в Венгрии, — неуверенно, шопотом ответил он.

— Ближе. На нашем берегу. — И ефрейтор опять замер, слушая ночь. — Проверим! — решительно сказал он, увлекая за собой Степанова.

Не доходя метров тридцати до того места, где, по расчетам Каблукова, кричали галки, он залег и перестал дышать. Ждал пять… десять… двадцать минут.

Из седой тьмы ночи доносился сдержанный говор Тиссы, хруст щебенки под тяжелыми, коваными сапогами путевого обходчика. И ничего больше, ни одного звука, вызывающего сомнение.

…Узкая полоска земли разделяла сейчас нарушителей и пограничников. Не видя друг друга и не слыша, лежали они на противоположных сторонах служебной полосы. Если бы Кларк или Граб попытались сейчас продвинуться вперед хотя бы на один метр, Каблуков немедленно услышал бы самое осторожное движение и в нужный момент вырос бы у них на дороге. Но Кларк и Граб не двигались, не пошевелили и пальцем. Они знали, что наряд проверяет полосу, они засекли его на правом фланге, но потом наряд неожиданно исчез. Вполне возможно, что сейчас он совсем рядом.

Кларк ждал.

Ждал и Каблуков. Но он поднялся с земли как раз в то мгновение, когда это собирался сделать и Кларк, затаившийся за корягой.

Вслед за ефрейтором поднялся и Степанов. Молодой пограничник, всем существом своим устремленный на то, чтобы обнаружить, задержать, схватить нарушителя границы, не подозревал, как он был близок от цели.

Каблуков включил фонарь и не спеша двинулся вперед, тщательно осматривая взрыхленную землю. Все в порядке, никаких следов. А галки? Что их все-таки встревожило? Смолярчук и Витязь? Нет, сейчас они должны быть в другой стороне. Может быть, и в самом деле галчиная возня донеслась с той стороны Тиссы? Наверное. В такой туман легко ошибиться.

Успокоив себя, Каблуков повеселел, и ему опять захотелось быть великодушным. Он остановился и, перебирая руками по туго натянутой веревке, подождал, пока приблизится Степанов.

— Ну, слухач, поработал ушами? — спросил он, наклоняясь к младшему наряда. — Теперь надо поработать и глазами. Бери вот фонарь, шагай за головного.

Степанов крепко сжал фонарь и направился вдоль границы к левому флангу участка. Он был счастлив, что ефрейтор доверил ему осмотр служебной полосы. Нет, он не просто осматривал ее — он ее исследовал.

Следы врага часто бывают настолько искусны, что даже опытный пограничник становится в тупик: нарушители заметают их вениками, пучком травы, заделывают граблями. Особо ловкие, натренированные нарушители пытаются преодолеть следовую полосу на специально сконструированных ходулях или с помощью длинного шеста, прыжками. В надежде не оставить следов своих ног шпионы и диверсанты покрывают взрыхленную почву травяными дорожками, ковриками, досками, бревнами. Рассчитывая обмануть следопытов, они обуваются в соломенные и войлочные лапти, в специальную «модельную» обувь, оставляющую след медведя или дикого кабана, коровы или лошади.

Дойдя до правого фланга заставы, до развалин дома бакенщика, пограничники повернули назад.

Степанов шел вдоль служебной полосы, пристально вглядываясь в пушистую влажную землю. Километр. Другой. Широкой грядкой тянулась полоса взрыхленной земли.

Еще километр, уже последний. Прорезалась сквозь белую толщу тумана темная радуга железнодорожного моста. Вот и большой валун, давным-давно, может быть тысячу лет назад, скатившийся с гор. Это уже левый фланг заставы.

Каблуков сел на мшистый валун, а Степанов остался на дозорной тропе, вглядываясь и вслушиваясь в туманную тишину.

— Эх, завидую я, брат, тебе! — вдруг шопотом сказал ефрейтор.

— Завидуешь? Это почему же? — удивился Степанов.

— Тебе еще три года носить зеленую фуражку со звездочкой, а мне надо завтра или через неделю надеть на голову какую-нибудь шапку или кепочку с пуговкой.

— В чем же дело? Оставайся на границе.

— Нет, поеду. Одна нога моя уже там, около матери… — Он горько усмехнулся. — А другая, может быть, так и останется здесь.

Повздыхав, Каблуков поднялся и, взяв у Степанова фонарь, двинулся обратно по дозорной тропе. Опять электрический луч заскользил по черной глянцевитой полосе, опять Каблуков не сводил с нее глаз. Против дерева, разбитого молнией, он остановился.

Приглядевшись, Каблуков обнаружил весьма слабые, неопределенной формы отпечатки. Их было двадцать шесть. Расположены они примерно на расстоянии восьмидесяти сантиметров один от другого, поперек всей полосы, от края до края. Форма отпечатков не похожа ни на след человека, ни на след зверя.

— Наверно, ухищренный след. — Каблуков опустился на колени, тщательно осматривая отпечатки. — Да, маскированный. Нарушители! — твердо объявил он поднимаясь.

Пожалуй, никакое слово не действует на пограничника так сильно, как это специфическое — нарушитель. Там, в тылу, потом разберутся, кто он, этот нарушитель, какого ранга, куда и откуда шел, с каким заданием. Перед пограничником же, когда на его участке нарушитель прорывается через государственный рубеж, стоит одна задача: как можно скорее поймать врага и обезвредить его.

Произнесите самым тихим шопотом у изголовья больного пограничника: «Нарушитель» — и он все сделает, чтобы подняться. Скажите это тревожное слово уставшему солдату, только что вернувшемуся из наряда, — и он в одно мгновение обуется и оденется, схватит винтовку с примкнутым штыком и будет готов к самому ожесточенному бою с врагом, к схватке один на один, к большому преследованию — по ущельям и горам, по таежному лесу, по болоту, по глухим камышовым зарослям, по песчаной пустыне.

Все, что занимало мысли Каблукова до этого, он отбросил, забыл. Видел только следы.

— Слышишь? — сдавленным шопотом спросил Степанов, трогая ефрейтора за плечо. — Кто-то идет.

Каблуков выключил фонарь и направил автомат в сторону границы, на звук быстро приближающихся шагов.

В тот же вечер на охрану границы вышел старшина Смолярчук. Его сопровождал рядовой Салтанов. От заставы они шли по тропинке, ведущей к границе. Пересекли служебную полосу и сразу же попали в зону, непосредственно примыкающую к линии государственного рубежа. Смолярчук каждое утро и вечер, в любую погоду выходил сюда и шагал за Витязем по хорошо ему знакомой тропе берегом Тиссы.

Смолярчук пустил Витязя, глухо скомандовал:

— Ищи!

Бесшумно ступая мягкими сильными своими лапами, низко нагнув массивную голову, вытянув хвост, Витязь не спеша продвигался по тропе. Все ему здесь было привычно: и местность и ее запахи. Для него не имело ровно никакого значения то обстоятельство, что ночь была непроглядная: он был способен учуять нарушителя и сквозь толщу тумана.

Через равные промежутки времени, через каждые две минуты, повинуясь выработанному рефлексу, Витязь оглядывался на инструктора, как бы ожидая приказаний.

Смолярчук командовал шопотом, который могла уловить только чуткая собака:

— Слушай!

Головастый, с широкой грудью, на высоких ногах, стремительный Витязь окаменевал — он слушал. Потом медленно, спокойно поворачивал голову в сторону Смолярчука и аккуратно складывал уши: все, мол, в порядке, можно двигаться дальше. Старшина жестом посылал собаку вперед.

Пять лет назад Смолярчук получил Витязя в школе служебного собаководства. Смолярчук попал туда позже других, когда уже все собаки были распределены. Оставался свободным только один, всеми курсантами отвергнутый щенок. Он был прекрасной породы, с замечательной родословной, но захирел из-за длительной, плохо поддававшейся лечению болезни. С ним долго бились и в конце концов списали бы, не подоспей во-время Смолярчук. Он взял тощего, длинноногого, шелудивого щенка на свое попечение и не пожалел ни труда, ни времени, чтобы выходить его.

Всем молодым собакам в первые же дни обучения присвоили клички. Получил имя и щенок Смолярчука. Витязем назвали его, конечно, в насмешку. Каждый курсант считал своим долгом позлословить над голенастыми ногами Витязя, над его безнадежно опавшими ушами, над голым хвостом и выпирающими ребрами.

Смолярчук занимался с отверженным вдали от собачьего шума и от школьной суеты. Учил и лечил. И через год выучил и вылечил. Витязь стал неузнаваем. Окреп. Налился силой. К полутора годам он прошел полный курс обучения, много и охотно тренировался. Смолярчук не ошибся, выбрав себе в друзья Витязя. Он был незаменим на сторожевой службе и в розыске. Безотказно работал и там, где оказывались бессильными и хорошие собаки: брал след десятичасовой давности.

…Пробежав метров пятьдесят, Витязь остановился, завилял хвостом и тихонько завизжал — верный признак того, что где-то неподалеку несут службу свои, то-есть пограничники. Запах каждого солдата и офицера заставы Витязь хорошо усвоил и никогда не смешивал его с чужим запахом.

Смолярчук прислушался. Справа, за линией служебной полосы, осторожно и равномерно двигался наряд. «Каблуков и Степанов», — подумал старшина.

Витязь все вилял хвостом, ожидая приказаний. Смолярчук подозвал его к себе и, приласкав, усадил у самых ног.

Пока они отдыхали, наряд, несший службу по ту сторону полосы, ушел далеко вперед. Двигался он, тщательно маскируя свет.

Но вот туманную мглу вдруг прорезал луч электрического фонаря. Он описал дугу и тревожно метнулся к земле, беспокойно ощупывая ее. Опытный следопыт, Смолярчук сразу понял, в чем дело: на взрыхленной почве обнаружены следы.

Он поднял Витязя и, выбросив руку вперед, отрывисто и властно сказал:

— Вперед!

Тревога инструктора немедленно передалась собаке, она бросилась в гущу тумана, потащила за собой Смолярчука. Он сдерживал ее, укорачивая поводок.

Минуты через две или три возбуждение Витязя дошло до предела: он бросался влево и вправо от дозорной тропы, возвращался, порывался бежать вперед. Смолярчук понял, что собака чует след. И в самом деле, метров через десять Витязь нагнул голову к земле, злобно ощетинился и круто свернул вправо. Смолярчук побежал за ним, в наш тыл, уже теперь не считаясь с тем, что топчет служебную полосу.

Момент, когда собака только стала на след лазутчика, — наиболее ответствен в работе инструктора. Она с бешеной, слепой силой устремляется за нарушителем, рвет поводок из рук инструктора, стремится получить полную свободу.

Смолярчук отлично знал особую агрессивность своего четвероногого друга. Ни в коем случае нельзя сейчас давать ему длинный поводок. Наоборот, надо все время сдерживать. Но сдерживать разумно, умеренно, не отвлекая от цели и не сбивая со следа.

Осторожно сдерживая овчарку поводком и в то же время поощряя командой: «След! След!», Смолярчук скорым шагом продвигался за Витязем.

— Стой, кто идет? — донесся из-за плотной стены тумана голос Степанова.

Смолярчук вполголоса назвал пропуск. Вспыхнул и лег ему под ноги луч электрического фонаря. Ефрейтор Каблуков доложил:

— Товарищ старшина, на полосе обнаружены следы. Замаскированные.

— Сколько? Свежие? — Не дожидаясь ответа, Смолярчук направился к служебной полосе. Осветив ее и бегло осмотрев, приказал: — Сообщите на заставу.

Витязь злобно скалил зубы, роняя пену из пасти. Смолярчук отвел собаку в сторону, чтобы она немного успокоилась, приказал ей сидеть, а сам вернулся к отпечатку следа нарушителя.

— Ну, посмотрим, что это за маска, — проговорил он, включая фонарь и передавая его Степанову. — Свети.

Смолярчук прежде всего занялся видимым следом. Он искал ответов на четыре основных вопроса, вставших перед ним: сколько нарушителей пробралось на советскую землю? Когда это произошло? В каком направлении они скрылись? Что говорят следы о физическом облике и состоянии лазутчиков?

— Н-да, маска разумная, — сказал он.

Пройдя по служебной полосе параллельно обнаруженным отпечаткам, Смолярчук убедился, что следы, сделанные им, и чужие расположены примерно в одной и той же последовательности. Вывод напрашивался сам собой: здесь ухищренно прошли люди, на ногах которых были специальные приспособления — копыта крупных кабанов. Когда же они прошли? Тяжелый туман равномерно увлажнил рыхлую землю полосы. Но там, где пролегли следы, почва не успела потемнеть и была несколько светлее, чем всюду. Значит, след относительно свежий, нарушители не успели далеко уйти.

В какой же стороне скрылись лазутчики — в горах или за Тиссой? Это надо установить точно, не доверяя беглому взгляду. Шагая нормально, человек обычно переносит центр тяжести тела на носок вынесенной вперед ноги. И какие бы приспособления ни применил нарушитель, он обязательно оставит глубокие вмятины со стороны носка. Промерив глубину отпечатков, Смолярчук установил, что наиболее глубокая их часть была обращена в наш тыл.

Оставалось теперь выяснить, сколько нарушителей и кто они. Не зная этого, нельзя начинать преследования. Смолярчук должен точно знать, с каким противником будет иметь дело.

В светлое время нарушители могли шагать так, чтобы следы одного строго совмещались со следами другого. В туман это ухищрение они не могли использовать успешно, хотя и пытались. Смолярчук без особого труда нашел признаки группового перехода границы: неравномерную ширину и длину отпечатков, характерные порожки между ними.

Измерив наконец ширину шагов нарушителей — семьдесят восемь — восемьдесят сантиметров, — Смолярчук получил ответ и на последний вопрос: все три лазутчика были мужчинами, притом рослыми.

Стоя на корточках, Смолярчук не спеша записывал все данные в свою маленькую, аккуратную книжечку в красном кожаном переплете и спокойно, обстоятельно излагал свои выводы. В заключение он достал из кармана непромокаемый мешочек с алебастровой мукой, отстегнул флягу с водой и, сделав сметанообразную массу, залил ею один из отпечатков.

Тревога по заставе!… Кто бы там ни был — генерал с тридцатилетним боевым опытом пограничной службы или молодой пограничник, — все равно твое сердце овеет холодок тревоги при словах: «В ружье!»

Сержант, дежурный по заставе, шагнул к Громаде, приложил руку к козырьку:

— Товарищ генерал, старший наряда…

Громада кивнул в сторону капитана:

— Докладывайте начальнику заставы.

— Товарищ капитан, старшина Смолярчук дополнительно докладывает с границы: след групповой, в нашу сторону. Трое. Мужчины.

— Трое? Вот как! Крутой поворот дела. В какую сторону след?

— Нарушители направились на север.

— На север? — Громада переглянулся с начальником заставы.

На севере, в горах и лесах, мало населенных пунктов, там борьба с лазутчиками будет быстрой и короткой. В десять раз осложнились бы и преследование и поиск, если бы следы увели в такой большой город, как Явор. К счастью, этого не случилось. Да, все это так, но… почему нарушители пошли на север? Что им там надо? Какая у них цель? Если среди них тот, о котором рассказывал парашютист Карел Грончак, — чего ради он полез в тупик? Что делать специалисту по железнодорожным диверсиям в горах и лесах?…

— Какой давности след? — спросил Громада.

Шапошников перевел взгляд на сержанта, и в глазах его отразилась тревога: что тот скажет?

— Смолярчук докладывает, что след свежий. Часовой давности.

— Кто пошел на преследование?

— Смолярчук с Витязем, ефрейтор Каблуков и рядовой Степанов. Напарник Смолярчука остался маячить на служебной полосе.

— Хорошо. — Громада кивком головы отпустил сержанта и повернулся к начальнику заставы: — Ваше решение, товарищ капитан?

Шапошников энергичным движением, будто отрубая, бросил ребро ладони на схему участка границы пятой заставы:

— Сюда посылаю дополнительные наряды для охраны границы. Здесь, — он ударил другой ладонью по нижнему краю карты, — перекрываю все дороги и организую параллельное преследование.

— Согласен, — сказал Громада. — Правильное решение. Вышлите еще один наряд наперерез вероятного пути нарушителей. Где он, этот путь? — спросил Громада.

Шапошников, подумав мгновение, ответил:

— Соблазнительна вот эта глухая лощина: густой кустарник, неглубокий ручей с твердым дном. Ведет к автомобильной дороге.

— Да, и на мой взгляд это наиболее вероятное направление лазутчиков. Нацельте наряд на верхний конец лощины. И сейчас же, немедленно пошлите дозор на левый фланг. Лучше всего, если вы займетесь этим лично. Не исключена еще какая-нибудь неожиданность.

Отдавая последнее приказание, Громада исходил из того, что в то время, когда одна группа нарушителей прошла на правом фланге заставы, другая могла продвигаться на левом. Иногда граница демонстративно нарушалась сразу на двух направлениях, с тем чтобы добиться успеха на третьем, якобы менее важном направлении, куда и устремлялся главный нарушитель.

На дворе заставы, за туманным окном послышался топот разгоряченных коней, возбужденный лай сторожевых собак, сдержанные голоса пограничников.

Застава, как обычно в подобных случаях, точно действовала по приказу, отданному капитаном Шапошниковым.

Группа пограничников с розыскной собакой пошла по следу нарушителей, другая — параллельно, третья спешила отрезать врагу пути возможного выхода в населенные пункты, к шоссейной и железной дорогам. Фланги прикрывали соседние заставы. Граница на всем этом участке была закрыта — отрезался обратный путь врагу на тот случай, если он попытается вернуться туда, откуда пришел.

Подвижные, хорошо вооруженные пограничные наряды должны в самое короткое время сомкнуть петлю вокруг нарушителей.

Опыт Громады, однако, говорил о том, что первое кольцо окружения, сделанное только силами заставы, не всегда обеспечивает победу над нарушителями. Необходимо создать кольцо окружения на значительно большей площади и большей плотности, чтобы исключить всякие случайности.

Генерал приказал по телефону своему штабу ввести в действие резервные подразделения. Громада тщательно подсчитывал, куда может, перейдя границу, добраться за один час или, скажем, за пять часов самый ловкий, изощренный лазутчик.

С каждой минутой все туже и туже сжималась петля вокруг врага.

Стрелка часов подходила к цифре, когда, по расчетам генерала и по результативным данным операций такого же характера, нарушители должны были быть схвачены.

Громада ждал…

…Тщательно изучив следы, Смолярчук вернулся к собаке.

Витязь успел отдохнуть и успокоиться. Взяв его за поводок, старшина спокойным, но властным голосом отдал команду:

— Нюхай! След!

Витязь возбужденно нагнул голову, энергично обнюхал следы и рванулся вперед.

— Хорошо! Хорошо! — одобрял старшина собаку и, чуть сдерживая ее на поводке, бежал за ней.

Степанов следовал на расстоянии видимости. Рядом с ним, почти плечо к плечу, — Каблуков.

Смолярчук бежал расчетливо, без слепого азарта, губительного для дальнего преследования. Его поведение передавалось Витязю. Собака уверенно шла по следу — сначала по заросшей бурьяном лощине, потом по горному склону, по дну лесного оврага. Густой туман не служил ей препятствием.

Все, чем обладал Витязь: смелость, выносливость, отвращение к пище из чужих рук, злоба к посторонним людям, обостренное обоняние, тонкий, натренированный слух, уменье лазить по лестницам, прыгать через изгороди, преданность своему хозяину, — все, решительно все было привито ему человеком. Сотни, тысячи километров проделал Смолярчук с Витязем в часы тренировок. Лесом и оврагами, степью и болотами. Днем и ночью. До ста километров на север, на восток и на северо-восток исходили Смолярчук и Витязь яворскую округу. Вот и здесь, где они сейчас находятся, тоже побывали не раз.

Из-за туч вышла луна. Чем круче к северу поднимались горные склоны, тем прозрачнее становился туман. Вот уже сквозь бледную кисею стали видны деревья, каждое в отдельности, а через некоторое время лес стал проглядываться в глубину. Теперь, несмотря на резкое возвышение местности, бежать было легче.

Смолярчук оглянулся. Каблуков не отставал ни на шаг. Он по-прежнему бежал слева от старшины, чуть позади. Поверх плеча ефрейтора Смолярчук увидел скуластое, раскрасневшееся, исполненное решимости лицо Степанова.

Где-то слева и справа от пути преследования Смолярчука шло параллельное преследование. Далеко впереди, там, в горах, к узлам дорог и перевалам скакали верховые пограничники, спешившие наперерез врагу. Смолярчук пока не видел ни одного пограничника из этих групп, но он твердо знал, что начальник заставы послал ему помощь. И мысль о том, что его товарищи по оружию, его друзья — вся родная пятая застава поднята по тревоге, что все поддерживают его, вместе с ним разделяют ответственность за поимку нарушителей, — мысль эта придавала Смолярчуку силы, укрепляла уверенность в себе.

Витязь равномерно тянул поводок. В заболоченной низине, которая возникла внезапно, следы вдруг исчезли. Нет, они не исчезли, это твердо знал Смолярчук, они есть, но Витязь их не находил под водой.

Вверх или вниз по течению заболоченного ручья направились нарушители? Конечно, им выгоднее выйти вон туда, в березник, растущий на противоположном, сухом конце низины. Богатый опыт борьбы с нарушителями, знание их тактики помогли Смолярчуку угадать уловку врага, сэкономить время, сократить путь преследования. Витязь, как и ожидал Смолярчук, быстро нашел продолжение следа на той стороне ручья, в березнике. Петляя, следы потянулись в гору, потом вывели на светлую поляну, а оттуда снова в густой и сырой лес, куда почти не проникал лунный свет.

Витязь рвался вперед и визжал. Обычно такое поведение собаки означает, что поблизости затаились нарушители. Смолярчук не останавливался, зная, что в лесу на влажной мшистой почве и вследствие малоподвижности воздуха свежий след сохраняется очень долго. Витязь возбужден именно по этой причине — свежее, «горячее» стал след.

Опыт подсказывал Смолярчуку также, что нарушители приложили все силы, использовали каждую минуту, чтобы как можно дальше уйти от границы, как можно скорее выбраться из запретной зоны на простор. Значит, можно преследовать смелее, не растрачивая драгоценного времени на предосторожности. Пока они излишни. Пока!

Собака живет в мире запахов. В лесу этот мир исключительно многообразен и сложен. Человек не улавливает и сотой доли того, что доступно собаке. На пути Витязя витало множество запахов — эфирных масел, корней многолетних растений, мхов, поврежденного почвенного покрова, прелых листьев, разных лесных обитателей. Витязь различал среди них тот единственный запах следов нарушителей, который учуял на исходном рубеже. Даже боковой ветер не мог до конца уничтожить этот индивидуальный, неповторимый запах разыскиваемых.

— Хорошо! Хорошо! — подбадривал друга Смолярчук.

Вдруг Витязь возбужденно взвизгнул, резко остановился. Старшина отпустил поводок. Собака стремительно бросилась в сторону. Пробежав несколько метров, она остановилась под деревом у брошенного нарушителями ранца немецкого образца. Смолярчук поднял его, передал Каблукову и побежал дальше, вслед за собакой.

Дорога! Витязь нерешительно остановился. Простым глазом было видно, как много здесь, по дороге, прошло людей, коров, лошадей. На влажной земле хорошо отпечатались обувь, копыта, колесные шины.

Нерешительность собаки возросла бы, позволь Смолярчук хоть на минуту усомниться в ее способностях. Стоило старшине нервно дернуть поводок — и она могла бы мгновенно «забыть» след.

— Ищи, ищи след! — повелительно подал он команду.

И Витязь вновь пошел вперед.

Пробежав метров двести по дороге, Витязь остановился, усиленно принюхиваясь. Потом он резко, под прямым углом, свернул вправо, потащил старшину в лес и вывел на поляну, в центре которой были сложены штабеля березовых дров. С подветренной стороны поленницы поднимался дым костра и доносились голоса.

«Они!» — подумал Смолярчук и, оглянувшись на Степанова и Каблукова, положил палец на спуск пистолета. Но странное дело: Витязь не проявлял особенного беспокойства. Поведение собаки смущало старшину. Не на ложном ли следу Витязь?

«Верю я тебе, дружок, но все-таки проконтролирую», — решил Смолярчук. Он жестом приказал Витязю следовать у ноги. Собака подчинилась приказанию, но неохотно.

Бесшумно возникнув из-за поленницы, Смолярчук скомандовал:

— Руки вверх!

Два пожилых человека, сидевшие у костра, вскочили. На их лицах не было страха.

Смолярчук уже знал, что перед ним люди посторонние, то-есть не имеющие отношения к тому, что произошло ночью на границе. Тем не менее он придирчиво проверил их документы. Это были лесорубы-сезонники.

Где и когда собака сбилась со следа? Смолярчук с помощью лесорубов выяснил, каким путем они пришли сюда, на поляну, и установил, где именно их следы пересекали следы нарушителей.

Вернувшись назад, Витязь взял оставленный след и снова помчался вперед. «Молодчина!» — подумал Смолярчук. Выдержано и это испытание.

Велики были возможности Витязя, но не беспредельны. Смолярчук понял, что собака начала уставать. Не оттого, что пробежала семь или восемь километров, — для выносливой собаки это сущие пустяки. Витязь израсходовал силы на тo, чтобы среди массы других запахов разыскивать следы нарушителей. Это нелегкая работа. Если во-время не дать собаке отдохнуть, то у нее на какой-то срок притупляется чувство.

Смолярчук осторожно остановил Витязя и уложил его на траву, под кустом орешника.

В кармане старшины были припасены ломтики холодного мяса и куски сахара. Он лег рядом с собакой и стал подкармливать ее.

Пока Смолярчук подкармливал Витязя, Каблуков и Степанов лежали на прелых листьях и молча, настороженно осматривались по сторонам.

Отдохнув, продолжали преследование. Начинался рассвет. Нехотя отступали серые, угрюмые сумерки. Теперь легко было отличить осину от ольхи, дуб от клена, бук от березы. Заблестела ночная роса на мхах; на них темнели отпечатки следов нарушителей.

Выскочив на голое горное плато, обдуваемое боковым ветром, Витязь пошел медленно, неуверенно. Временами он вытягивался в струнку, буквально стлался по камням. Наконец стало ясно, что собака потеряла след: Витязь приуныл, потерянно тыкался то в одну, то в другую сторону. Впервые за время преследования старшина встревожился по-настоящему. Враг может уйти далеко!

Смолярчук взял собаку на короткий поводок — пусть успокоится, и стал всматриваться в местность. Куда могли направиться нарушители?

— Как ты думаешь, Степанов? — спросил Смолярчук.

Степанов сказал, что соблазнительна вон та глубокая лощина, заросшая густым ельником, но она уводит в сторону от перевалов и потому невыгодна. Каблуков высказал предположение, что скорее всего беглецы ринулись напрямик, через то ущелье, на дне которого еще белеет снег, через вон те черные скалы. Смолярчук спросил: а что, если нарушители выбрали самое невыгодное для себя направление — вон тот пологий склон горы, робко зеленеющий первой весенней травой? Да, очень может быть. Оно, это направление, только на первый взгляд кажется невыгодным. Идти по пологому склону вдвое легче, чем по каменистому и крутому бездорожью. Потеряв на расстоянии, выгадаешь во времени и сохранишь силы…

Снизу, из-под горы, на которой стояли пограничники, с наветренной стороны донесся тихий, едва-едва внятный звон колокольчика. Звук был так слаб, что на него обратил внимание только один Каблуков.

— Слышишь? — спросил он Смолярчука.

Тот напрягал слух, но слышал только шум горного леса и грозный гул весеннего потока на дне заснеженного ущелья.

— Отара!…

И как только Каблуков сказал это, Смолярчук сейчас же услышал звон колокольчика и уловил тот характерный запах, который распространяет далеко вокруг себя большая отара.

— Видели мы их, песиголовцев, видели! — не дожидаясь, пока пограничники приблизятся и начнут задавать вопросы, закричал сивоусый верховинец в черной шляпе, с пастушьей торбой за плечами, с обугленной трубкой в съеденных зубах. — Мы нашего Васыля послали на заставу. Не встретили?

— Разминулись, — сказал Смолярчук. — Куда они пошли?

— Идите вон на ту кривую смереку, и вы их скоро догоните.

Пастух направил на верный путь: под высокой, с искривленным стволом горной елью Витязь нашел потерянный след, и преследование песиголовцев (так народ в Закарпатье называл в своих сказках злодеев) продолжалось.

Витязь, энергия и злоба которого нарастали, привел пограничников в старый высокогорный лес. Нехороший это был лес: угрюмые, почти черные елки, седой мох, сырость и тишина подземелья.

Подозрительная была эта тишина. За каждым деревом, под любым кустом, в ветвях елей мог затаиться нарушитель с автоматом в руках.

Смолярчук умел видеть сразу весь лес и каждое дерево и каждый кустик в отдельности. Где-то здесь, решил он, затаились лазутчики.

Внимание Смолярчука привлекла гуща молодых елочек — их острые вершины дрожали. Старшина спрятался за деревом и уложил собаку. Прильнули к стволам елей и сопровождающие старшину пограничники.

— Слушай! — шопотом скомандовал Смолярчук.

Злобно двигая острыми ушами, рыча, порываясь вскочить, Витязь всматривался в ельник. Загривок его щетинился.

— Тихо, дружок, тихо!

Смолярчук взял сухую палку и с треском ее переломил. Тотчас же застрекотал вражеский автомат. В ответ Каблуков и Степанов дали двойную очередь — огонь по вспышкам. Завязалась перестрелка.

Убедившись в том, что нарушители не сдадутся, Смолярчук решил их уничтожить. Он приказал Каблукову огнем отвлечь на себя внимание диверсантов, Степанову поставил задачу обойти ельник слева, а сам незаметно переместился вправо — перебежками, от куста к кусту. Окружение сопровождалось беспрестанным огнем Каблукова.

Петля все туже сжималась вокруг диверсантов. Огонь с их стороны резко ослабел, потом и совсем затих. Смолярчук насторожился. Что это значит? Неужели оставили заслон и под его прикрытием отошли?

Ельник, изрезанный вдоль и поперек пулями автоматов, поредел, и хорошо стали видны на весенней земле две черные неподвижные фигуры. Только двое. Где же третий? Неужели успел удрать? Да, похоже на то.

Смолярчук первый подбежал к убитым. Они лежали, уткнувшись в землю. Перевернув их на спину, старшина увидел щетинистые, опухшие лица. На крепких солдатских ремнях подвешены гранаты и автоматные диски.

— Обыскать!… Что с тобой? — вскрикнул Смолярчук, заметив, как румяное лицо Степанова стало бледным.

— Кажется… ранен. В ногу… — Губы Степанова задрожали. — Ранен, — повторил он тихо.

Смолярчук взял у Степанова автомат, приказал Каб-лукову перевязать раненого и остаться около убитых, а сам продолжал преследование. Нельзя было терггь ни минуты. Он бежал за Витязем, готовый каждую секунду открыть огонь по врагу. Еловые ветки, покрытые дождевой водой, хлестали по разгоряченному лицу. Пот заливал глаза. Цепляясь за коренья, за камни и кустарник, ноги попадали в колдобины, полные весенней воды. Упав, он поднимался, прежде чем Витязь успевал натянуть поводок.

Захваченный погоней, Смолярчук забыл об опасности. Короткая очередь вражеского автомата напомнила ему о ней.

Смолярчук залег у толстой сосны и стал поливать пулями кустарник, приютивший диверсанта. Падая, он скомандовал собаке: «Ложись!» Витязь повиновался, но с какой-то странной, необычной для него медлительностью. Он сначала опустился на колени, потом уткнул морду в землю и вдруг беспомощно завалился на правый бок, и мох вокруг его головы густо покраснел и задымился на прохладном воздухе.

Смолярчук, опустив автомат, смотрел в широко раскрытые глаза Витязя, на его редкие усы, на его поникшие уши, атласно-розовые изнутри и замшевые снаружи, на его ослепительно белые клыки.

Когда старшина оторвал взгляд от раненой собаки, диверсанта уже не было в кустах. Его спина мелькала между дальними деревьями. Нарушитель быстро удалялся, изредка оглядываясь, как волк, который далеко ушел от преследователей. Смолярчук понял: нарушитель считает, что убил и пограничника и собаку. Это хорошо. Теперь он пойдет увереннее и спокойнее. Скорее всего, он свернет круто вправо, чтобы добраться до населенного пункта.

— Не доберешься! — Смолярчук наскоро перевязал Витязя, снял шапку, куртку, сапоги и побежал.

Витязь попытался ползти следом за ним. Смолярчук приказал ему оставаться на месте. Овчарка легла, но визжать не перестала.

Старшина не ошибся в расчетах. Диверсант вышел как раз туда, где Смолярчук подрезал ему путь. Тяжело дыша, враг пробирался по глухой горной тропе — с темным лицом, низко подпоясанный кушаком, в расстегнутой до последней пуговицы рубашке, с могучей волосатой грудью. В руках он держал автомат. Невозможно такого взять живьем, но все же надо попытаться. Затаившись в кустах, Смолярчук скомандовал:

— Бросай оружие! Руки вверх!

Диверсант ответил длинной автоматной очередью — наугад, на голос. Смолярчук струей пуль резанул диверсанта по ногам. Тот споткнулся, упал, но, и падая, он стрелял. Когда Смолярчук осторожно выглянул из засады, на лесной тропе уже лежал труп нарушителя. Подняв его автомат, старшина в изнеможении сел на пенек, рукавом гимнастерки вытер мокрый лоб, лицо…

На взмыленной лошади в сопровождении конных пограничников подскакал начальник заставы.

Шапошников подошел к убитому, молча, нахмурившись, посмотрел в его оплывшее, заросшее лицо.

Смолярчук виновато улыбнулся:

оховал я на этот раз, товарищ капитан, не до конца выполнил свою задачу. Хотя бы одного надо было взять живым.

Шапошников перевел строгий взгляд на старшину: жаль, жаль, и эта ниточка оборвалась.

— Отлично выполнили задачу, товарищ Смолярчук. Отлично!… А где же Витязь? — вдруг спросил он.

— Ранен, товарищ капитан. Ждет меня. Разрешите?…

— Возьмите лошадь, — перебил его Шапошников.