Намеренное зло

Глава 1. Об издержках хобби и работы

Утро вышло настолько непримечательным, что Лера даже удивилась. Никто не ломился в заднюю дверь, как обычно бывало, с нескромными предложениями. Никто не подсовывал анонимных записок. Никто не пытался вызнать нахрапом нужную информацию. Никто не пытался её похитить. Прямо-таки неприличное спокойствие. Лениво гоняя по тарелке последний кусок запеканки, Лера гадала, чем вызвано затишье. Грядущей бурей? Или народ резко поднабрался сил и в дополнительных бонусах не нуждается? А может, у всех деньги закончились? Ни один вариант ей не нравился.

Лера сердито ткнула вилкой в запеканку и промазала. Премерзко скрежетнув, вилка скользнула по тарелке и упала на пол. Кто-то должен прийти — так, кажется, человеческие приметы гласят? Уточнить бы, кто именно, а также сроки, а то гости тоже разные бывают. От некоторых и дверь на засов (волшебный и не только) запереть не грех.

Ладно, гости или как, но дела не ждут, — Лера встала из-за стола и наклонилась было за вилкой, но на полпути передумала — до вечера полежит. Кинув тарелку в раковину, она вышла во дворик, потянулась и с наслаждением подставила лицо солнечным лучам, пообещав себе побольше бывать на свежем воздухе. Хотя какой свежий воздух может быть в городе! Пусть она и живёт на окраине, в собственном домишке, но и сюда добрались автомобили.

К дому её прилагался небольшой дворик, за которым до недавних пор Лера ухаживала по мере сил и возможностей: разбивала клумбы — на которых упорно не желали распускаться даже самые неприхотливые цветы; «красиво» подрезала кусты — которые как назло за пару месяцев разрастались до невероятных размеров и лезли из-за забора на улицу, как тесто из кастрюли; даже пыталась устроить небольшой прудик — вышла лужа, обложенная по периметру разномастными камнями. И вот однажды, оглядев это великолепие, Лера признала — таланта к садово-огородным делам у нее нет. Обделили боги. Но она была не в обиде — жива, и то спасибо огромное. С тех пор траву и кусты в её садике подрезал соседский мальчишка за небольшое одолжение — солнечную погоду на пару часиков. Уж в чём-чём, а в погоде Лера толк знала. От цветов пришлось отказаться вообще, а пруд-лужу торжественно закидать землей. Вышло мокро, грязно и хлюпающе, но ведь вышло! Хоть что-то…

В итоге, под единственным раскидистым (а точнее будет сказать — единственным выжившим после того, как Лера окончила курсы фигурной стрижки деревьев и кустов) деревом на участке можно было присесть, отдохнуть и попить чайку в хорошую погоду. Записываясь на эти самые курсы, она поставила перед собой достойную цель — привести участок в относительный порядок, применив так называемый «творческий подход». Однако не учла, что не все деревья и кусты могут быть «облагорожены». А может, просто не желала об этом не думать. Ей казалось, что упорство в достижении цели сметет с пути мелкие преграды. Лера обзавелась инструментами вроде садового ножа, триммера, пилы и так далее, и справедливости ради надо отметить, что на курсах-то орудовала ими с завидной легкостью, но…

Может, ей упорства не хватило, а может, творческой жилки для «творческого подхода». Или растения оказались уж совсем к стрижке непригодные, а может, их уговаривать нужно было. Как бы то ни было, пытаясь добиться совершенства, Лера кусты искромсала практически под корень, а деревья… их пришлось спиливать, потому что смотреть на безумное творение рук своих не вздрагивая волшебница была не в силах.

Спустя год кусты выросли вновь, и эксперименты можно было бы продолжить, но Лера к тому времени растеряла и желание, и пыл, и веру в собственные садовые таланты и предоставила кустам расти как вздумается. Однако деятельная натура не давала ей жить спокойно. Перестав мучить флору, Лера принялась оснащать дворик скамейками, дорожками, столиками и чудовищными фигурками гномиков, глаза которых отчего-то вспыхивали в темноте. По ночам Лерин садик представлял собой зрелище не для слабонервных.

…Выйдя во двор, Лера уселась на свое недавнее приобретение — скамеечку под деревом. Волшебнице нужно было составить план на сегодня. А для этого сперва следовало проверить, нет ли новых заказов. С трудом оторвав пятую точку от скамейки (уж больно хорошо сиделось), Лера порысила к почтовому ящику волшебного толка, сиротливо приютившемуся к калитке.

Ящик этот предназначался для приемки/выдачи заказов/ответов. Сколько Лера билась над тем, чтобы не было путаницы кому и что ящик должен выдавать (и желательно не в форме пережеванной и переваренной драконом мешанины); сколько сил, времени и нервов потратила на то, чтобы довести свое творение до ума — отдельная, никому не интересная история. Но в итоге все получилось, и ящик работал практически без перебоев.

Чуть ли не с ногами в него забравшись, Лера констатировала — написанные ответы клиенты прилежно разобрали; новых заказов нет. Впрочем, и без них дел намечалось немало. Во-первых, разобраться с двумя неплательщиками. Работу Лера выполнила добросовестно, и клиенты, пожелавшие остаться неизвестными, наверняка свои делишки обтяпали. И благополучно исчезли, рассчитывая, видимо, что анонимность поможет им сэкономить денежки.

«И демоны дернули меня принять этот заказ, — сокрушалась Лера, которая ну очень не любила, когда её пытались обмануть. — Надо было отказ написать. Обоим. Идиотка». Но нет, решила она тогда — последний разочек рискнет. И рискнула. И это после того, как уже пару раз обжигалась. О чем-то это говорит, не правда ли? И оправдываться перед собой, что деньги нужны были, что мороки с написанием двух отказов много, можно сколь угодно долго и вдумчиво, однако ж от этого наличности в сейфе не прибавится.

Девушка вздохнула — опять придется тревожить Игната, бывшего одноклассника и единственного друга. Еще в школе их дразнили «сладкой парочкой», намекая на выходящие за рамки дружбы отношения, но на деле Лера привязалась к Игнату по вполне прозаичной причине — он сидел с ней за одной партой, имел мозги, достаточно усердия и минимум подростковой наглости и, главное, помогал ей с подготовкой домашних заданий. Прилежной ученицей Леру можно было назвать лишь с натяжкой. А учитывая тот факт, что её родители не особо интересовались успехами дочери, и приковывать её к письменному столу было некому, к восьмому классу она выживала только за счет списывания. О чем, кстати, впоследствии горько сожалела, но время вспять не повернуть.

В Лере текла человеческая кровь, доставшаяся от прабабки и основательно подпортившая ей жизнь. Мало того, что волшебства в Лере было кот наплакал, так еще и отношение со стороны «полноценных», «истинных» волшебников было в лучшем случае небрежно-снисходительным, в худшем же — откровенно высокомерным. Игнат в этом плане был приятным исключением, хотя Лера не могла понять, почему. Его родители ее на дух не переносили и за их дружбу сына периодически ругали. Но из-за духа ли противоречия, или просто потому что был хорошим парнем, Игнат одноклассницу не бросил.

И он на самом деле хотел ей помочь, хотя в то время она по молодости лет этого не понимала. Как джентльмен он терпел какое-то время ее лень и списывание, а затем выставил условие — либо она берется за ум и перестает его третировать, либо он прекращает заниматься благотворительностью. Все имеет пределы, и Игнат своего достиг. Лера упиралась, дулась, демонстративно не разговаривала с Игнатом, но он проявил завидную стойкость. В итоге дело дошло до того, что родителей вызвали в школу из-за удручающей неуспеваемости дочери.

Дома состоялась краткая разъяснительная беседа, в ходе которой родители в свойственной им отстраненной манере донесли до Леры следующие пункты: нет хороших оценок — нет ничего. Ни прогулок, ни подарков, ни новых платьев, ни вкусностей, до которых она была сильно охоча. Лера взбесилась, но возражать не осмелилась. Может быть, если бы родители хоть как-то выразили свои эмоции, она бы попробовала, но сухой тон и безразличие к ее проблемам просто выбили у неё почву из-под ног. Да, им не нравилось, что дочь отбилась от рук, но… страдать бессонницей из-за этого они не будут и утруждать себя перевоспитанием — тоже. Лера считалась уже достаточно взрослой, чтобы справляться самой. И брать ответственность на себя, и решать свое будущее тоже.

Поэтому далее пришла пора занятий с учителями во внеурочное время и слезные мольбы Игната о помощи, потому как переварить заявленный к изучению объем параллельно с обычной учебой в школе было абсолютно нереально. С тех пор они сохранили некое подобие дружбы, не слишком близкой, но и совсем чужими не стали. Лера знала — она по-прежнему может обратиться к бывшему однокласснику за помощью, и он не откажет. Слишком много в нем жило рыцарства, и она не переставала удивляться, кто мог в нём это архаическое качество воспитать. Отец Игната — вечно занятой руководитель заводика по изготовлению волшебных порошков от головной боли, мать — юрист, тоже вечно занятая, работала в фирме, расположенной в другом городе, и дома появлялась лишь в выходные, да и то не каждые. Для того, чтобы им всем вместе встретиться, приходилось согласовывать расписания. Детство Игната прошло с постоянно меняющимися нянями — обычно малопривлекательными, на чем особо настаивала его мать. «И как они ребенка сделать умудрились?» — удивлялась Лера каждый раз, как приходила к Игнату делать уроки (предварительно вызнав, что его родителей дома не ожидается), глядя на шикарный семейный портрет, висящий на стене.

После окончания школы их дружба подверглась ещё одному серьезному испытанию в виде поступления Игната в университет Волшебства. В их городке заведений подобного уровня не водилось, поэтому Игнат был отправлен в другой город. Лера была уверена, что обратно он уже не вернется. Еще бы — крупный город, хоть и не столица, но все же. Новый уровень, новые возможности, знакомства и впечатления.

Но нет, отучившись положенный срок — семь лет — Игнат вернулся домой. Семья его не поняла — отец разозлился, мать разочаровалась в единственном отпрыске, о чем не преминула его известить, позвонив по телефону в перерыве между слушаниями. Однако Игнат нашел в себе достаточно смелости противостоять давлению и вот уже второй год пытался наладить собственное дело — сыскное агентство. Первое время Лера другу активно помогала — сидела в «офисе», крохотной комнатушке, которую Игнату удалось снять почти за бесценок, принимала звонки, развлекала малочисленных клиентов, агитировала своих соседей и рассовывала по почтовым ящикам рекламу. Дело медленно набирало обороты, и, пусть о высоком или хотя бы стабильном доходе речь пока не шла, через год Игнат смог арендовать офис в районе поприличнее и даже нанял секретаршу на полставки — дежурить на телефоне и кофе с носовыми платками расстроенным клиентам подносить. А Лера с тех пор считала, что имеет полное право рассчитывать на услуги Игната в любое время дня и ночи. Не бесплатно, разумеется. И сама была готова помочь, если надо.

Вот и сейчас она собиралась потревожить бывшего одноклассника. Нерадивых клиентов необходимо было найти, припугнуть и оплату по тарифу с них вытрясти. И не потому, что Лере больше заняться было нечем, а потому что обидно очень. И для дела вредно — похоже, по городку уже пронесся слух, что Леру можно облапошить, и с этим тоже надо было что-то делать.

«Нет денег — нет информации. Хорошо звучит, — подумала она. — Надо будет сразу оговаривать. Это мой последний просчет. На ящике почтовом, что ли, написать?».

В большинстве случаев с неплательщиками Лера разбиралась сама. Конечно, без предварительной подготовки, честными методами или в открытом противостоянии ей даже с одним волшебником не справиться. Но кто сказал, что драки должны быть честными? Лера всегда ратовала за результативность, пусть для этого и придется схитрить. Обычно, если клиент-обманщик оказывался волшебником не сильным (как большинство в их городке) или же вовсе человеком, она, узнав адрес, проводила разведку и находила укромный уголок неподалёку, где ей никто бы не помешал творить. Ничего очень уж противозаконного она, по сути, не делала. Так, лёгонькое заклинание послушания и забвения, под действием которых клиент без проблем расплачивался за предоставленные услуги и мгновенно об этом забывал.

К случаям посложнее, как сейчас, она подключала Игната.

Определившись с задачей номер один, Лера встала было со скамейки, как ее окликнули. Повернувшись, она увидела своего соседа, молодого волшебника, названного родителями, не иначе как в припадке безумия, Эмилем. Совершенно гусиное имя, по скромному мнению Леры, приличному волшебнику никак не подходящее. Эмиль этот не имел определенного рода занятий, что её ставило в тупик, когда она об этом задумывалась (очень редко), хотя вслух она об этом, конечно же, не говорила. Впрочем, он мог просто не распространяться о своей работе. Она, Лера, тоже не рассказывала каждому встречному-поперечному, чем зарабатывает на жизнь.

— Привет, красотка, — повторился Эмиль, останавливаясь около декоративного заборчика метровой высоты, который разделял их участки. — Как дела?

Парень был без майки, и Лера подумала, что ему бы в журналах сниматься, а не дома целыми днями куковать, газоны ножницами выравнивать. Ладно, про ножницы — это она, положим, пошутила, но если взглянуть на идеально подстриженную траву на его участке, и впрямь создаётся впечатление, что он каждую травинку линейкой вымеряет. Да и в остальном его садик отличался от большинства соседских ненормальной симметрией — волшебство? — аккуратностью и послушанием. Растения росли так, как надо, и там, где надо, никуда не лезли, не вяли и почти круглый год радовали глаз разноцветием. Леру это бесило неимоверно — ей-то никакие курсы подобного совершенства достигнуть не помогли.

— Отлично, — задумчиво ответила Лера, разглядывая выставленный на всеобщее обозрение торс, который в дополнение ко всему еще и на солнце блестел. Пот? Крем? Детское масло? Подсолнечное? — А у тебя?

— Тоже хорошо. Думаю железо потягать. Вот оборудовал недавно себе в подвале спортзал. Не хочешь присоединиться?

Лера вежливо покачала головой:

— Спасибо, в другой раз.

Мысль истязать себя ради рельефных мышц и плоского, как рыба камбала, живота, вызывала у неё только одно желание — лечь поспать. А если сосед тонко намекал на что-то другое — тем более.

— В другой, так в другой, — покладисто согласился Эмиль и вроде бы даже не огорчился. — Ты сегодня какая-то грустная, или мне кажется? Если хочешь, у меня есть волшебное средство для поднятия настроения всем девушкам. — Он подмигнул задорно.

Поднять Лере настроение могла лишь парочка миллионов мелкими купюрами и бесконечный резерв волшебства, но опять же — кто говорит об этом вслух? Приличные волшебницы на жизнь не жалуются.

— Что за средство? — спросила она без тени интереса.

— Мне друг один подкинул. Таблетка счастья называется. А на деле — витамины, натуральные, не лабораторные, не химия какая. Я уже месяц пью — похорошел, не находишь? Настроение выправилось, жизнь стала радовать.

Лера одобрительно оглядела Эмиля, как породистого пса на выставке: широкая грудь, накачанные лапы… руки то есть, кубики на животе… и подумала, что ни за какие коврижки подобным экстерьером не обзаведется. Да и зачем он ей, экстерьер этот? Не в таблетках дело. Ей, сколько витаминок не выпей, уже не поможешь.

— Может быть, позже… — неопределённо сказала она.

— А хочешь чаю? Я сделаю, — продолжал приставать Эмиль. — Я сегодня добрый.

Лера отступила на шаг от забора и покачала головой.

— Скучная ты сегодня, — вздохнул сосед.

— Не скучная, а серьезная. У меня дела. Давай потом, ближе к вечеру, ладно? Или завтра-послезавтра… Короче говоря, на неделе… следующей…

— Ладно, — бодро кивнул Эмиль.

Лера поймала себя на мысли, что чужая жизнерадостность утомительна. Видимо, возраст сказывается — эдак скоро она начнет ругать молодых и современные нравы, которые «не те, что раньше, ох, не те…»

Не дай боги!

Лучезарно оскалившись во все зубы, словно в опровержение дурацких мыслей, Лера прочирикала:

— Пока. Была рада тебя видеть, — и промаршировала к дому, вспоминая, что собиралась делать до того, как Эмиль ее отвлек. Точно, позвонить Игнату. Телефон… куда она могла засунуть его на этот раз? Рассеянной сверх меры она себя не считала, но чертов аппарат постоянно от неё прятался, и иногда ей казалось, что у него есть собственная воля. Злая воля. Отыскать его с первой попытки не удавалось никогда, равно как со второй, и с третьей тоже. Не удалось и сейчас. На пол летели диванные подушки, мелочь из ящичков стола, покрывала, журналы, бумаги, ручки и расчески. Через некоторое время, взяв минутку на перевести дух, Лера осмотрела учиненный разгром и взбесилась окончательно.

Мысленно пообещав телефону мучительную смерть, она поплелась в спальню — переодеваться. Соблюсти требуемую вежливость и предупредить о визите заранее (да, за пять минут, благо до конторы Игната было рукой подать, но это уже мелочи) не вышло, но никто не упрекнет ее в том, что она не пыталась. Пусть это будет неожиданность, возможно, не сильно приятная — у неё было подозрение, что Игнат еще не отошел от ее последнего заказа. Но кто же знал, что клиент, которому он по ее просьбе нанес визит вежливости, окажется любителем плотоядной фауны?

Однако заказ есть заказ, и если Игнат постарается, к вечеру горе-клиенты будут найдены. А к утру Лера с них плату взыщет, тем или иным способом.

Натянув через голову платье с коротким рукавом, Лера машинально проверила, на месте ли ключ, болтавшийся на шее на лично заговоренной цепочке. Ключ был на месте, и это привычно обрадовало. Покрутившись перед зеркалом, волшебница собрала волосы в высокий хвост, мазнула губы блеском и одобрительно себе улыбнулась. К выходу готова! Однако не успела она сделать и шага, как поняла, что чуть не забыла главное. Она помедлила, словно это что-то изменило бы, потом, тихо, но грязно бранясь, приступила ко второму раунду поисково-спасательных работ. На сей раз их целью был не телефон.

Лера начала с того, что с грохотом выдвинула из тумбочки ящик и принялась копаться в бесконечных таблетках, резинках для волос, расческах, помадах и тому подобных вещичках. Через какое-то время пришлось признать, что того, что нужно, в тумбочке нет. Недовольно зафырчав, она резким движением задвинула ящик и начала потрошить шкаф. Ещё через некоторое время в спальне стало невозможно сделать шаг, чтобы не споткнуться о туфлю или не запутаться ногами в платье. Отдувающаяся Лера с чувством попинала одежду и переместилась к кровати. Там она расшвыряла по сторонам подушки и одеяла, перетрясла простыню, залезла под матрас, а когда и это ни к чему не привело, стала на четвереньки и заползла под кровать — почти целиком. Тут-то и раздался ее победный клич. Виляя задом, обвешанная паутиной и обсыпанная пылью (ну не выйдет из нее образцовой хозяйки, даром, что волшебница!) Лера вывинтилась на свет божий, держа в руках два клочка бумаги. Это были записки от тех самых клиентов.

«И как чертовы бумажки оказались под кроватью? — недоумевала она, выходя на улицу. — Я их вроде на тумбочке оставляла… или не их? Или не на тумбочке? Может, я их спрятать хотела? Но от кого? Хоть убей, не помню…»

Горячий ветер дул в лицо, но Лера едва ли обращала на это внимание. Она перешла через дорогу и быстрым шагом направилась в сторону площади Веселой Революции. Именно там снимал крохотный офис в недавно построенном доме Игнат. Каждый раз, выходя на площадь, Лера невольно вспоминала уроки истории в школе — те самые, на которых Рая Максимовна, учительница истории и по совместительству классный руководитель, пыталась вбить в дубовые головы юных шкодливых волшебников и волшебниц хотя бы самые общие сведения об истории их королевства. Что-то она рассказывала про эту площадь… точнее, не про площадь, а про Веселую Революцию. То ли вампиры с эльфами воевать собирались, но вмешались гномы и все как обычно испортили — война закончилась, не успев начаться, дружеской попойкой. Но какая же это тогда революция, простите? — невольно копируя учительницу, хмурилась Лера. И, шагая по мощеному плиткой тротуару, выуживала из памяти другую версию событий. Те же вампиры против короля восстать хотели, потому как требования кровососов удлинить ночь и запретить к употреблению унизительное слово «упырь» и вымарать его из словарей, не нашло должного сочувствия среди власть предержащих. Потом в дело опять-таки почему-то вмешались гномы, и все закончилось дружеской попойкой. Не короля с вампирами, а вампиров с гномами, разумеется. Впрочем, кто их знает, может, в конце концов, к ним и король присоединился? Гномы — они такие, заядлого трезвенника уговорят на кружечку…

Воспоминания были смутные, отрывочные и никакой смысловой нагрузки не несли, но изрядно портили Лере настроение каждый раз, когда она оказывалась рядом с офисом Игната. Девушка клялась себе, что уточнит информацию и перестанет гадать, что да как случилось боги знает сколько лет назад, но у неё всегда находились дела поважнее. Если честно, ни разу с тех пор, как окончила школу волшебников, она не удосужилась взять в руки учебник истории.

Как уже упоминалось, Игнат работал частным детективом — по крайней мере, так было указано в его визитке. Клиенты в его офис то валом валили, то неделями не появлялись. Но Игната это не смущало. Он брался за любую мелочевку. С одинаковым энтузиазмом лазал по подвалам в поисках домашних любимцев и искал пропавших людей. Или нелюдей — как повезет. Так или иначе, чутье его подводило редко, поэтому Лера была уверена — к вечеру ее клиенты будут обнаружены. Только бы он оказался на месте.

Очутившись перед двухэтажным розовым зданием с небольшими резными окнами и симпатичными балкончиками, девушка зашла в открытую дверь. Офис Игната был в самом конце коридора. Она постучала и, не дожидаясь ответа, вошла, оказавшись в небольшой комнатушке с одним окном и двумя письменными столами — маленьким и побольше. Тот, что побольше, был доверху завален документами (с помощью которых создавалась видимость огромной занятости, а может, и вправду дел невпроворот было) и являлся рабочим местом Игната. Маленький же, задвинутый в самый угол около двери, в данный момент пустовал, хотя обычно за ним торчала секретарша — длинная и тощая особа по имени Карина, обладавшая прескверным характером и матримониальными планами на Игната. Мало того, она была человеком! Лера Карину недолюбливала, считая алчной, расчетливой и холодной особой, и не скрывала свою неприязнь. В свою очередь Карина на Леру плевать хотела и все подначки с её стороны игнорировала. Игнат в женские споры благоразумно не лез, но было видно, что ему неудобно перед Кариной за Лерино отношение.

Поскольку в офисе царил бедлам, так любимый Игнатом, Лера заключила, что Карина не просто ушла кофейку выпить. Обычно секретарша цербером следила за порядком, и в этом ее непреходящем стремлении упорядочить бумаги шефа (а заодно и его жизнь с девяти до шести включая обеденный перерыв) Лера находила еще один повод для нелюбви.

…Кроме упомянутых предметов мебели, комнатушка радовала глаз парой шатких стульев. На подоконнике стояли побитый жизнью чайник и щербатая кружка с еще влажным пакетиком чая, открытая упаковка сахара и блюдечко с обгрызенным по краям печеньем. Сам Игнат даже головы не поднял, когда дверь открылась. Он сидел за письменным столом, погрузившись в чтение каких-то бумаг.

— Привет тебе, — сказала Лера. — Есть минутка?

— И тебе привет. Давно не виделись.

Сразу было видно, что Игнат совершенно не рад ее визиту. Но ответ его прозвучал вежливо и сдержанно — хотя Лера готова была поспорить, что куда охотнее он вышвырнул бы ее за дверь, невзирая на дружбу. Однако деньги нужны всем — даже детективам, и особенно тем детективам, которых нанимает она, Лера.

— Пару дней всего, — уточнила она. — Сильно занят?

— Если честно, то да. — Игнат, наконец, оторвал взгляд от бумаг и уставился на Леру. У него было приятное, загорелое лицо. Также его отличали уверенные движения и обходительные манеры. Если бы Лера не просидела с ним за одной партой столько лет, и не знала его, как облупленного, то, возможно, и влюбилась бы. — Тебе срочно?

— Срочно, — твердо сказала Лера и, подойдя к столу, шлепнула перед Игнатом изрядно помятые записки.

— Опять? — спросил Игнат, болезненно поморщившись. — На этот раз сколько?

— Двое. Очень надо. Оплата как обычно.

Игнат взял бумажки, аккуратно расправил, прочитал.

— Оставляй, — сказал он неохотно. — Но до завтра ничего не обещаю. Я, правда, занят.

Лера неосторожно плюхнулась на стул — стул затрещал и опасно накренился, словно раздумывая, разваливаться или повременить, и решил ещё постоять.

— А где твоя зазноба? — кивнула Лера на пустой стол.

— А что? — как-то слишком быстро отреагировал Игнат. — Тебе нужна Карина? Зачем?

В какой уже раз Лере показалось, что интонации одноклассника, когда он произносит имя секретарши, были необычайно нежными. И этого она не могла взять в толк. Понятно, почему Карина — ничего выдающегося, одни мослы, острые углы и полное отсутствие ухажеров — уцепилась за Игната. Но Игнат… что, скажите на милость, красивого молодого парня, волшебника с высшим образованием, могло привлечь в этом… суповом наборе?

— Ни за чем, — ответила Лера. — Просто странно, что ее нет на рабочем месте. Не выходной, вроде. Разленилась?

— Карина… — и вот опять это придыхание! — у нее обстоятельства. Она отпросилась.

Лера выразительно посмотрела на зарывшегося по подбородок в документах Игната и спросила:

— Может, я помогу?

Игнат даже от чтения отвлекся:

— Нет. Не стоит.

— Да ладно тебе, — улыбнулась она. — Расскажешь, что за дело?

— Лерок, мне некогда, — повторил Игнат, откладывая изучаемые документы подальше от любопытного взгляда бывшей одноклассницы. — И не твое это дело, уж извини за прямоту. Частное, конфиденциальное. Слышала такое слово?

— Слышала, Игнат. Мы же с тобой в одной школе учились. Правда, ты потом в университет поступил… сбежал, можно сказать. Но столько лет за одной партой — это почти как семейная жизнь…

— Да, — сказал он как-то так, что сразу было не разобрать — рад он этому обстоятельству или сейчас зарыдает от огорчения. — Только все одно ответ будет — нет. Не скажу. Потому что. Еще вопросы?

Лера не стала больше мучить бывшего одноклассника — во-первых, это могло быть чревато, во-вторых, своих дел хватало. Широко улыбнувшись, она бодро встала со стула. Слишком бодро, судя по всему, потому что стул моментально зашатался, накренился и с грохотом рухнул на пол. Ни Игнат, ни Лера внимания на это не обратили.

— Ты мне позвони, как результаты будут, ладно? — попросила Лера нормальным голосом. — Мне очень надо.

Игнат, к тому времени вновь прилипший к своим бумагам, кивнул и бросил невнятно:

— Будь…

Лера отправилась в обратный путь. Добравшись до дома, она первым делом проверила почтовый ящик, но новых заявок не обнаружила. Тогда она сразу прошла в «рабочий кабинет». Главное отличие его от остальных комнат в доме заключалось в том, что мусора в нём было поменьше, бардак разгребался почаще, а в стену был вделан дорогущий сейф, где Лера хранила самое дорогое своё сокровище — карту.

Пора было приступать к работе. Усевшись за стол, Лера взялась за стопочку заявок. Она отделила «погодные» от «волшебных» и заколебалась, прикидывая, чем бы заняться в первую очередь. Срочного не было ничего. Ближайший заказ на погоду — проливной дождь в течение десяти минут по указанному адресу — приходился только на послезавтра. Готовиться заранее не было смысла, все необходимые заклинания давным-давно отлетали от зубов.

Лера еще раз перечитала записку и хмыкнула про себя — проливной дождь кому-то подавай. Тут все зависит. Либо количество, либо качество, взаимозаменяемо. То есть, либо ливень, как было заказано — но на площади размером с пятачок, либо средней паршивости дождик, но зато на весь указанный участок. И даже для этого ей требовались все её умение и опыт, а также, как ни печально, время для подготовки. Просто так волшебство Лере не давалось, словно играя с ней в кошки-мышки. Даже при полной концентрации и часовой подготовке, выложившись до предела, Лера не смогла бы обеспечить заказанного. Её крест — малое воздействие при максимуме усилий и потраченного времени, и ничего с этим поделать нельзя. Кто-то получал результат моментально, даже пальцем не пошевелив, но Лере это казалось недостижимой вершиной. Почти мечтой всей жизни.

Именно поэтому свои возможности Лера с клиентами обговаривала заранее, чтобы не было осечек и претензий. А здесь — проливной дождь… видимо, кто-то что-то не понял, и этот кто-то — явно не она. Надо будет ответ настрочить с разъяснениями, чтобы потом не ругаться с заказчиком из-за того, что ожидания не совпали с реальностью. На конверте с заявкой — Лера не поленилась уточнить — к счастью, был указан адрес отправителя. Не придется выяснять самой.

Лера решила заняться письмом завтра с утра, и сделала соответствующую пометку в ежедневнике.

Больше срочных «погодных» заказов не было, и потому она обратила внимание на заказы «волшебные» и взяла первую записку. К ней был приложен конверт с авансом. Некто, пожелавший остаться неизвестным — вот удивили, так удивили! — просил дать информацию о местах возможной концентрации волшебного фона сегодня вечером как можно скорее. Гарантировал оплату (Лера быстренько спрятала конверт в ящик стола), заверял в своем нижайшем почтении, и еще три строчки расписывал, как безмерно благодарен за внимание к его просьбе.

Поддев цепочку, висевшую на шее, и выудив из-под платья ключ, Лера направилась к сейфу. Несколько минут она возилась, открывая заумный замок, вводя коды и разве что не исполняя ритуальные танцы шаманов развивающихся рас. Наконец, сейф был побеждён и покорно распахнул дверцу. Лера достала из него обвязанный тесёмкой небольшой сверток и следующие пять минут посвятила процедуре закрывания сейфа. Сколько раз она уже пожалела, что подавшись на рекламные зазывы, купила сие творение чьего-то извращенного ума, — не сосчитать! Сейф был жутко неудобным во всем — создавалось впечатление, что именно к этому и стремились разработчики. А именно — сделать так, чтобы злоумышленник, осмелившийся покуситься на чужое имущество, взвыл от бешенства, ещё не дойдя до кодового замка. Увы, к хозяину «уникальной новинки» это тоже относилось. Процесс открывания-закрывания сейфа по сложности мог сравниться с постройкой ракетного двигателя. Одна ошибка — и дорогущее приобретение можно было смело отправлять на помойку, потому как в нём имелась замечательная функция — «уничтожение содержимого при первых признаках некорректного открытия». Видимо, чтобы это самое содержимое ворам не досталось. Ну и хозяев дисциплинировало: у Леры нужные цифры от зубов отскакивали, а порядок действий уже по ночам снился.

В довершение всего, заклинание, дававшее защиту от волшебного проникновения, приходилось раз в неделю обновлять — за деньги. Кроме того, оно было наложено коряво, отчего Леру легонько било током каждый раз, как она открывала дверцу сейфа. Поэтому после месяца мучений она вызвала волшебника, чтобы он заклинание снял. Волшебник выполнил все, как было приказано, а сверх того сейф снял еще и с гарантии — потому как «целостность нарушена». На вопрос Леры целостность чего была нарушена, пояснений он не дал, зато посоветовал номер продавцов сейфа забыть. Девушка послушно забыла — после того, как позвонила им и высказала все, что думает по поводу «уникальной новинки» и ее создателей. Новое заклинание пришлось устанавливать за отдельную плату и у других мастеров.

…Карту Лера разворачивала как обычно — неторопливо, с трепетом, волнением и смутной надеждой на лучшее. Аккуратно расправила уголки, разгладила бумагу. Что она собиралась делать? Для этого необходимо пояснить, что за карту она достала. Непосвященный, взглянув на разрисованную серыми линиями дорог и точками городов бумагу, не нашел бы в ней ничего примечательного. Карта показывала ту местность, где находилась в данный момент, в радиусе нескольких сотен километров; вполне безобидно с первого взгляда. Ан нет. Если знать пароль, можно было значительно повысить свои волшебные возможности, потому что карта показывала степень концентрации волшебной энергии на запрошенной местности. А учитывая, что волшебство довольно статично, можно было с большой долей уверенности давать краткосрочные прогнозы — на четыре-пять часов вперед.

Это всё теория, а на практике выходило следующее. Надо волшебнику ритуал провести или заклинание сотворить, а силенок не хватает. Он пишет Лере письмо с просьбой указать, где в такое-то время сгущение волшебства будет наибольшим. Или визит вежливости наносит с тем же намерением, что, правда, случалось очень редко. Получив ответ, он вооружается амулетами и идет творить. Все проще, чем к богам взывать и кровь невинных проливать.

Оплата за подобные подсказки была более чем умеренной — все-таки Лера действовала на свой страх и риск, налоговые отчеты не заполняла и доходы не декларировала. Карта досталась ей в наследство от родителей, которые в настоящее время обитали в деревне и были этим очень довольны. В город навестить любимую дочь выбирались редко, им и без того дел хватало — они полностью посвятили себя сельскохозяйственным проблемам. Боролись за урожай и качество сельхозпродукции в масштабах деревни. Пытались создать наиболее эффективное и безвредное удобрение, ускорить рост, улучшить вкус и увеличить размер плодов. А наслушавшись соседей, в последнее время еще и за экологию ратовали. В общем, им было чем заняться.

Надо отметить, что лерины родители всегда были больше заинтересованы в том, чтобы их жизнь была словно поверхность пруда — тихой и гладкой, чем в воспитании единственной дочери. Нет, они не были плохими. Они просто были, и больше про них ничего сказать нельзя. В своем эгоизме они совершенно не выделялись среди большинства других волшебников. Лере и в голову не приходило, что отношения с родителями могут сложиться как-то иначе, быть более доверительными, теплыми, душевными. Лера звонила родителям исправно раз в месяц, докладывала о положении дел, справлялась об их успехах на поприще садоводства, прощалась и клала трубку, ровно ничего из разговора не запомнив. И была уверена, что родители не запомнили ее слов тоже. Никто по этому поводу не сокрушался.

Родители, волшебники менее чем среднего уровня, переехали в деревню не так давно, лет десять назад. Как только дочь школу закончила, так они квартиру ей оставили в единоличное пользование и отправились подальше от города выращивать овощи и ягоды. Хотя по старой привычке, как уже упоминалось, они не столько выращивали, сколько экспериментировали над ни в чем неповинными растениями и корнеплодами, впрочем, как и большинство соседей.

Немного освоившись в самостоятельной жизни и определившись с основным видом деятельности, Лера, не без помощи одноклассника (того самого Игната, кстати), продала квартиру в центре города и купила крохотный домик на окраине. Не любила волшебница центральные улицы, толчею и суету, хотя ее родной городок назвать большим и шумным можно было с большой натяжкой. Застройка была почти везде одно-двухэтажной, довольно старой, улочки узкими, к большому потоку транспортных средств не приспособленными, и всё же цивилизация в виде припаркованных на тротуарах машин и торчащих как грибы на каждом шагу торговых центров добралась и сюда…

За городом Лере дышалось куда легче. Она бы с удовольствием жила с родителями, или по соседству, если бы могла прокормить себя сама. Увы, зарабатывать на жизнь в деревне не представлялось возможным, и Лера тянула лямку в городе…

Приготовив карту к использованию, волшебница воровато оглянулась по сторонам — не подсматривает ли кто — и тихо пропела:

Как и все старинные волшебные вещи, карта была с норовом. В открытую она с хозяйкой не пререкалась, но могла очень долго думать, прежде чем показать требуемое. Или вообще сделать вид, что не слышит. Поэтому вместо полноценного пароля, которым пользовались ее родители, Лера применяла незавуалированные угрозы. Не уважала ее карта, не уважала. Впрочем, Лера на это не обижалась, не сердилась, а искала компромисс. Увы, поиски были трудными и результатов пока не давали.

Услышав Леру, карта злобно мигнула синим и попыталась самовольно свернуться в трубочку и уползти обратно в сейф, но хозяйка оказалась проворнее. Пришлёпнув карту руками так, что той оставалось лишь бессильно трепыхаться, она пропела угрожающе:

Может, быть немного не в рифму и не в такт получилось, зато замечательным образом подействовало. Карта перестала артачиться и послушно продемонстрировала запрошенное.

Лера внимательно изучила показанное. Оказалось, что больше всего волшебства сегодня вечером сконцентрируется в центре города. Печально — особо не разгуляешься; алтарь, опять же, не поставишь и костров ритуальных не пожжешь. Но тут уж не ее вина. Быстро написав ответ, добавив, как обычно в конце, пару строк про то, что прогноз не долгосрочный и ответственности за его правдивость она не несет, Лера запечатала конверт, и, как было запрошено, оставила в почтовом ящике для ответов, который располагался рядом с входной дверью. Подобным образом она ответила еще на два запроса, усмехаясь про себя — забавно будет, если все трое встретятся в одном месте в одно время.

Конечно, Лера использовала карту и для своих нужд, и тогда волшебство творилось куда легче. Но чаще расстояние между тем местом, что указывала карта, и местом, указанным в очередном «погодном» заказе, ловко компенсировало все ухищрения волшебницы. Все дело в том, что чем ближе Лера находилась к месту, где ее заклинанию предстояло подействовать, тем сильнее, четче, лучше это заклинание срабатывало. И наоборот.

Где-то в глубине дома зазвонил телефон. «Нашелся, зараза! — обрадовалась Лера. — Ну, держись, наглая штуковина!» И, не забыв прихватить карту, побежала на звук. Выудив телефон из-под раковины в ванной комнате, Лера некоторое время таращилась в пространство, пытаясь понять, как он мог туда угодить, затем вспомнила, что ей звонят, и ответила.

— Деточка моя, с днем рождения! — пропела ее мама, Евгения Павловна. — С днем рождения тебя! От папы привет и пожелания всяческого здоровья и волшебного долголетия! Мы тебе от всей души желанием счастья и ждем-не дождемся, когда ты в жизни устроишься! И жених-то есть, да весь из себя, а ты все физиономии корчишь…

Да, утро вышло настолько непримечательным, что Лера забыла про день рождения. Даже не вспомнила, не екнуло нигде радостно — хотя что может быть радостного в том, что ей замуж скоро выходить? Да еще не по любви, а по… точнее, из жизненной необходимости. Лера с досадой вздохнула. Устроенность маме подавай! Да про жениха еще вспомнила — лучше бы молчала, во имя Матери-Паучихи! Фонтан внутреннего возмущения пришлось заткнуть; Лера вслух сказала доброжелательно и как могла благодарно:

— И тебе привет, мам. Папе тоже. Спасибо большое за поздравление.

Лера еще минут пять выслушивала мамины намеки на свадьбу, плавно переходящие в посулы и угрозы, сетования на недостаточно оперативную доставку реактивов из города в деревню даже при стопроцентной предоплате, а потом, вежливо поблагодарив за все, повесила трубку. Двадцать пятый — если мамуля ничего не перепутала с датами — день рождения ознаменовал собой очередную веху в ее непутевой жизни, и нет никакой гарантии, что она, Элеонора, протянет до дня рождения двадцать шестого. Что же касается Евгении Павловны, то можно было лишь удивляться пылу, с которым она пристраивала дочь замуж, да только в этой истории, тянущейся уже — страшно подумать! — десять лет, все было неправильно. Все было странно, через голову и не как обычно.

Аккуратно положив телефон на полочку под зеркалом над раковиной, хотя очень сильно хотелось швырнуть его в стену, Лера задумалась. Надежда в ней боролась с предчувствием беды. «Может, он забыл? — спрашивала она у самой себя. — Бывает же такое. Возраст, память, маразмы старческие… Или надобность отпала, а меня никто не преследует, потому что… ну почему-нибудь. Не важно. Или уже свадебное платье готовить? Или еще рано панику наводить? Может, обойдется? Может, само собой решится?»

В здании школы волшебников было тихо и спокойно. Лето, пора каникул, и ни один ученик в здравом уме здесь до начала учебного года не появится. Большинство учителей следовали этому благому примеру, и потому в длинных коридорах летними знойными деньками было пусто и гулко. И божественно прохладно. Матвей сидел на своем рабочем месте — в школьной библиотеке — и вот уже который день подряд оценивал состояние учебников. Какие еще поживут, а какие латать придется. Пытливые детские умы вкупе с неуемной фантазией быстро приводили в негодность имеющиеся в библиотеке книги. Не было в жизни Матвея большей загадки, чем то, как можно умудриться нарисовать чернилами усы маститому ученому, портрет которого напечатан на страницах одной из книг, когда она, эта книга, от подобных происшествий заговорена? И ведь далеко не единичный случай!

Вот и просматривал Матвей вручную горы учебников. Дело нудное, пыльное, никаким особым смыслом не отличающееся и более подходящее старичку какому, что отжил свое, а не молодому, в расцвете сил и умений волшебнику. Разумеется, можно, да и нужно было бы воспользоваться заклинанием и резко сократить часы работы и количество приложенных усилий, но… на дворе, как уже упоминалось ранее, стояло лето, и спешить было решительно некуда. Это раз.

Бездарно и бесполезно протирать штаны на стуле не хотелось совершенно. Все остальное было мало-мальски переделано, а маяться без работы — увольте. Это два. И потом, волшебник Матвей не то чтобы свое волшебство не любил, но несколько его опасался. Ведь сотворить заклинание — это не стакан воды выпить. Это надо слова знать, уметь их с правильной интонацией произносить, а иначе велика вероятность таких дел наворотить, что потом ни один Высший не исправит. Мама с детства приучила Матвея к осторожности, которая незаметно трансформировалась в боязнь всего на свете. И в последнее время Матвей практически перестал обращаться к собственному волшебству, резонно предполагая, что не стоит лишний раз рисковать.

Коллега по работе, Елена Александровна (даже в мыслях Матвей не позволял себе опускать её громоздкое отчество) была единственной, с кем Матвей сохранял некое подобие дружеских отношений. Но она ушла в отпуск еще месяц назад, сразу, как закончился учебный год. Это три.

Вот потому-то и перелистывал он неспешно страницы, пробегал глазами тексты, проглядывал картинки в поисках дефектов, которые нужно будет устранить. Была уже половина пятого вечера. Пора бы домой собираться, но этого ему хотелось не больше, чем маяться бездельем.

«Мама должна прийти через полчаса, — подумал Матвей машинально, бросив взгляд на часы. И вдруг застыл. — Не помню, помыл ли я посуду перед уходом. Помыл? Или не помыл? Если не помыл, она расстроится». Чистота — на кухне, в спальне, в доме вообще, в ухоженном садике — была пунктиком (маленьким, не признаваемым, но тщательно культивируемым) его матери, и как следствие, его самого. И если для какой-нибудь другой, не такой замечательной матери грязная тарелка, в спешке оставленная в раковине с утра, символизировала грязную тарелку и ничего больше, то для его матери это означало совершеннейшее пренебрежение ее усилиями по превращению Матвея в выдающегося волшебника, идеального сына и примерного гражданина.

Последнее соображение заставило Матвея отложить учебники. Хорошенько прочихавшись, волшебник вытер нос огромным сине-белым платком, который после затолкал в карман рубашки, и засобираться в путь. Благо до дома было недалеко и за оставшиеся до прихода матери двадцать минут можно было еще и пропылесосить успеть, и пыль протереть.

Застегнув на все пуговицы пиджак, он ринулся на выход. В дверях библиотеки ему не повезло натолкнуться на уборщицу.

— Уже уходите? — прокаркала она.

Дверь Матвей открыл широким жестом и дёрнулся наружу, слишком поздно заметив женщину, и заметался вправо-влево, пытаясь то ли обойти неожиданное препятствие, то ли галантно дорогу этому препятствию уступить. Уборщица стояла на одном месте и пристально — слишком пристально, как показалось Матвею — наблюдала за его хаотичными телодвижениями. Тогда Матвей окончательно растерялся и замер. Женщина хмыкнула, отступила в сторону, освобождая волшебнику путь, и повторила: — Уходите, говорю?

— Да, да. До свидания. — Опустив глаза, Матвей шмыгнул мимо и был таков.

— Давно пора, — пробурчала она ему вслед. — Все по домам разбрелись, один этот все кукует, полы вымыть невозможно. А коли при нем — так опять натопчет, перемывай потом.

Но Матвей старческого брюзжания уже не слышал, занятый мыслями о том, что надо еще хлеба по дороге купить, а это крюк делать до магазина. И без хлеба прийти нельзя — мать расстроится. Но немытая — гипотетически — посуда! Как быть? Как успеть? А если в магазине очередь? Эдак он протолкается все полчаса, пока народ рассосется.

Матвей стремительно шел по улице, крепко сжимая в руках потрепанный портфель, и размышлял, как быть, а в голове его, словно аккомпанируя этим метаниям, назойливой мухой крутились строчки из услышанной когда-то и, казалось бы, давным-давно забытой песни. Это были даже не точные слова, а отрывочные воспоминания; что-то о взаимосвязи чувства вины и сумасшествия; автор песни утверждал, что если появилось первое, то следом придет и второе. Никогда волшебник музыкой не увлекался, а уж песнями в особенности, потому как даже тихо звучащие, они раздражали до безумия, не давая сосредоточиться. Проще говоря, он мог либо слушать музыку, либо заниматься каким-нибудь делом — сочетать не выходило. Но то ли что-то мельком увиденное натолкнуло, то ли услышал нечто похожее по дороге, и прилипли эти слова к нему как банный лист… Вслед песне Матвей с несвойственным ему сарказмом сделал вывод, что если ей, этой песне, верить, то он сошел с ума, едва появившись на свет, а вся дальнейшая жизнь — извилистый путь в психиатрическую клинику.

В итоге Матвей забежал-таки в магазин, и ему очень повезло — очереди не было. Купив булки с отрубями, он почти бегом направился домой. Увы, физически он был не слишком вынослив, поэтому незапланированная десятиминутная пробежка привела к тому, что у дверей он затормозил, тяжело дыша, едва не падая от усталости. Потыкал ключом, с первого раза в замочную скважину не попал, поскрежетал замком и ввалился в прихожую.

— Мам! Я дома! — крикнул он на всякий случай, озираясь по сторонам. — Мам!

В доме стояла оглушительная тишина. Никого. Отлично. Матвей быстро скинул ботинки, аккуратно прислонил портфель к стене и резвой рысью направился на кухню, проверять свои подозрения. Заглянув в раковину, он не смог сдержать облегченного вздоха — пусто. Значит, все-таки вымыл, только забыл об этом к концу дня.

Вообще, Матвей на память не жаловался — рановато еще, но в последнее время стал замечать, что некоторые его действия словно по своей воле выпадают из головы, и нет никакой возможности вспомнить достоверно — было или не было. Но пока это приносило лишь моральное неудобство, волшебник почитал за лучшее провалы в памяти игнорировать.

Помыв руки — хотя это простое действие в исполнении Матвея больше походило на лихорадочное сдирание кожи с ладоней — он поднялся наверх, в свою комнату, проверил, ничего ли не изменилось со времени его отбытия на работу, и снова спустился вниз, в кухню, разбирать «покупки». Положив булки в хлебницу, Матвей стал думать, чем бы ему заняться до прихода матери. Он посмотрел на часы и понял, что в лучшем случае успеет вскипятить чайник, прежде чем хлопнет входная дверь.

Он не угадал. Дверь хлопнула, стоило волшебнику оторвать взгляд от часов. Громко хлопнула, требовательно, заявляя о себе во всеуслышание. Матвей громкие звуки не любил с детства, они внушали ему не ужас, но необъяснимую тревогу, а в последнее время дверь хлопала особенно громко, злонамеренно громко, и Матвею хотелось заткнуть уши.

— Я дома! — крикнула мать. — Матвей! Я дома.

— Я слышу, мама. Я на кухне.

— Да? И что ты там делаешь?

— Хлеб клал. Я твои булочки купил.

— Какой замечательный у меня сын, — добрым голосом пропела мать, появляясь в дверях кухни. — Сегодняшние?

Это была невысокая, полноватая женщина шестидесяти с небольшим лет. Звали ее Алевтина Григорьевна. Всегда подтянутая, накрашенная, причесанная, она словно бросала вызов миру растреп и нерях, у которых вечно времени не находилось на то, чтобы элементарно волосы в хвост собрать или носки со шнурками погладить. И оправдания из нерях сыпались, как из рога изобилия: то дети, то работа, то дела домашние.

У матери Матвея таких проблем просто не существовало. Она жила в строгом соответствии с установленным ею же раз и навсегда расписанием и отклониться от него ее не смогла бы заставить даже собственная смерть. Все остальное могло катиться в пропасть.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Матвей. — Сегодняшние.

— Ты дату посмотрел или как обычно на слово продавщице поверил?

— Посмотрел, конечно. Как ты учила, — отчитался Матвей и спросил: — Как прошел день?

Мать утомленно прикрыла глаза, буквально на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы сын предположил:

— Устала? Сильно? Давай я тебе чаю сделаю, хочешь?

— Разумеется, хочу. Только заварки много не клади, и сахара — одну ложку. И чайник обязательно доведи до кипения. А я пойду переоденусь. Да… — обернулась она уже в дверях. — И тебе советую.

Матвей поставил чайник на плиту и во второй раз за вечер порысил в свою комнату. Там он быстро переоделся в домашнее — мягкие хлопчатобумажные штаны и майку, ноги сунул в старческие тапки (клетчатый верх и стертая практически до дыр подошва) и поспешил обратно на кухню, где уже начинал шуметь чайник. Спускаясь, волшебник машинально посчитал ступени и порадовался, что их количество с утра не изменилось.

…Матвей въедливо, тщательно пристраивал любимую мамину чашку на стол, когда его накрыло ощущение постороннего внимания к своей персоне — внимания оценивающего, тревожащего. Он напрягся, застыл в ожидании непонятно чего, но ничего не происходило. И только чужой взгляд продолжал сверлить затылок. Он был такой настойчивый, этот взгляд, такой пронзительный, что казалось, видит насквозь и волшебника, и его немудрящие мысли, и его потаённые страхи и страстишки. Матвей нервно повертел головой по сторонам, но никого в кухне не обнаружил. Потер ладонью то место, куда, по его ощущениям, безотрывно смотрел неизвестный, и пошевелил губами.

Ему стало неуютно, плохо. Захотелось закрыть голову руками и убежать, скорчиться в темном углу, где его не найдут. А взгляд не отставал, он давил, и сверлил, и вбуравливался. Матвей попытался не обращать внимания, но не вышло.

— Это мне всего лишь кажется, — пробормотал он себе под нос, потирая вспотевшие ладони. — Это всего лишь мое воображение. Я устал и, как следствие, чудятся мне всякие ужасы.

И вдруг ему показалось, что кто-то хмыкнул. То ли издевательски, то ли по-доброму. Матвей сильно вздрогнул и посмотрел в ту сторону, откуда предположительно донесся смешок. Никого. На всякий случай он посмотрел и в другую сторону, с тем же результатом, то есть без него. Затем окончательно осмелел и оглядел кухню целиком. Никого.

— Показалось, — внушительно сказал Матвей сам себе. — Мне всего лишь показалось.

Он вообще был трусом, этот тридцатилетний волшебник. Обычным, рядовым трусом, но при этом волшебником. «Как будто среди волшебников не может быть трусов! — успокаивал он себя. — Невелика беда. Подумаешь — трус».

И возражал — в мысленных беседах, которые частенько вел сам с собой. И вовсе не потому, что поговорить было не с кем, а потому что открыто выражать свои мысли был не приучен. Мать не раз клеймила их, эти его мысли, как малопригодные для воплощения в жизнь, оторванные от реальности и инфантильные, и Матвей привык считать их такими же.

«Тебе тридцать лет, а ты боишься! Всего. Это никуда не годится, Матвей».

«Я боюсь, да, но кто сказал, что это плохо? Неужели мне не может быть страшно вообще?»

«Ты — мужчина. Ты не имеешь права бояться. Ты — надежда и опора своей матери. Как она сможет на тебя рассчитывать, если ты… размазня, слюнтяй?»

«Я не размазня! Я осторожный! Ведь храбрые существа — они тоже испытывают страх, но делают дело вопреки ему. Вопреки неизвестности и неопределенности будущего! Это закон природы. Если бы мы не ведали страха, не выжили бы…»

«Не смей перечить!» — и от того, что в возражениях были слышны мамины интонации, Матвей начинал бояться еще больше. Бояться и чувствовать себя ничтожным, кругом виноватым. Когда другие смело пробовали свои силы в институте, он стоял в сторонке, наблюдая. Его постоянно преследовал страх провала и последующего всеобщего осуждения, или, что куда хуже, осмеяния. И оттого, наверное, все всегда валилось из рук уже заранее.

«Я стараюсь, я, правда, стараюсь!»

«Плохо стараешься, Матвей! Ты должен быть первым и лучшим. Уникальным. Ты должен доказать, что достоин называться сыном своей матери. Ты должен оправдать ее ожидания. Только так ты сможешь отблагодарить ее за потраченные на тебя усилия».

«Обязательно, я… обязательно!»

Такие беседы обычно приводили к тому, что Матвей увязал в них, как в болоте, и, пытаясь вылезти, делал только хуже. Ему представлялось, что он ни на что ни годен, что его существование бессмысленно настолько, насколько это вообще возможно; осознание, что изменить ситуацию ему не по силам, отравляло жизнь. Доходило до того, что ему начинало казаться, что окружающие смотрят на него с отвращением, потому что знают, что он — слабак. Что его не любят, презирают — втихомолку, даже люди, и лишь делают вид, что все нормально, улыбаются картонными улыбками, отделываются пустыми фразами.

Матвей схватился за голову, которая вдруг разболелась так сильно, что казалось, глаза из орбит вылезут. В ушах стоял тонкий, противный звон, и от общего разлада бытия хотелось выброситься в окно или схватиться за нож.

— Матвей!

Волшебник моментально отнял руки от головы и выпрямился.

— Да, мама?

Алевтина Григорьевна, затянутая в длинное домашнее платье, стояла в дверях и смотрела на сына. Строго, но без осуждения, хотя Матвей прекрасно понимал, что это еще ничего не значит. И оказался прав.

— Чайник выключи, будь так добр.

Матвей перевел взгляд на плиту и только сейчас осознал, что звон в ушах — это совсем не звон, а свист чайника, который закипел.

— Я, конечно, понимаю, что ты устал тоже. Хотя от чего можно устать, перебирая бумажки в вашей богадельне, ума не приложу, да ладно. Примем как данность. Но двадцать минут делать чай — это уже слишком! И о чем таком можно мечтать, чтобы чайник не услышать, я тебя спрашиваю, Матвей? Что за глупые театральные жесты? У тебя голова болит? Выпей таблетки. Ты знаешь, где они лежат.

— Мам, я задумался, вот и все, — оправдание прозвучало нелепо, Матвей выглядел жалко, и это понимал. Но — как и всегда — ничего не мог с этим поделать. — Чай уже почти готов.

От внутреннего расстройства разом сместились все акценты. Вызывавший ужас взгляд вообще перестал существовать, головная боль прошла, как не было, и все помыслы Матвея были заняты одним — сколько ложек сахара класть в чай? Столько лет они с матерью живут, и каждый раз она пьет чай по-новому. То приторный, аж зубы сводит, то вообще без сахара, то чернее ночи, то едва окрашенный, и ведь говорила же она… так сколько? И как бы узнать, чтобы она не обиделась на невнимание с его стороны?

— Ох, боги, и за что мне такое наказание! — не выдержала Алевтина Григорьевна, и, выхватив у замешкавшегося сына ложку, сделала все сама. — Нет, это у тебя от отца, от отца! Другого варианта быть не может. Ничего попросить нельзя, все витает мыслями непонятно где. Толком ничего не добиться. Откуда такая нерешительность? Я столько сил в тебя вложила! Я ночей не спала, я душу перетряхнула себе! А ты… тебе надо с Алекса пример брать, вот кто волшебник настоящий! Эталон!

Матвей слушал ее, стискивая кулаки, и ему вдруг показалось, что мать над ним издевается. Ну не может же он в самом деле быть настолько бестолковым? Или может? И ведь она не со зла, она его любит, да? Ведь матери не могут своих детей не любить, иначе какие они матери? Уж совершенно несправедливо со стороны богов будет давать таким женщинам — бесчувственным, жестким — возможность заводить детей. А раз родила ребенка — значит, должна любить. А то, что критикует постоянно — заботится, лучшего желает, вот и направляет по верному пути. Ей же виднее.

— Достань из холодильника помидоры, помой и порежь. Только кубиками, как я учила. Потом возьми миску, которая поглубже, и туда их выложи. А я пока ужин готовить буду.

Матвей терпеть не мог резать помидоры, потому что не умел точить ножи. Вследствие этого ножи резали плохо, и помидоры вечно расползались, утекали, ломались и мялись, сок брызгал в разные стороны, отчего мать приходила в ярость. Вот такая сложная цепочка.

— Ножи тупые! — обычно укоряла его мать. — Ты опять не поточил их. Заклинание забыл?

А когда Матвей, потея и нервничая под пристальным маминым взором, кое-как справлялся с поставленной задачей, торжественно изрекала:

— Помни, Матвей, волшебство, оно не для ежедневного использования. Оно должно применяться только в крайних случаях, иначе ты рискуешь стать бездельником и болваном. А ты же у меня хороший мальчик, не правда ли?

— Но… ты же просила…

— Мало ли что я просила, — парировала мать снисходительно. — А если я тебя прикажу с крыши спрыгнуть или ногу себе сломать, ты и это выполнишь беспрекословно? Больше самостоятельности, Матвей, больше самостоятельности. И потом, без заклинания вполне можно обойтись. Спасибо большое, что поточил ножи, но… в следующий раз, может, сделаешь это вручную?

А вручную у Матвея выходило и вовсе ужасно. Мать выуживала откуда-то из небытия точильный камень, который, судя по плачевному состоянию, использовался еще прадедом Матвея, и совала сыну в руки. Тот послушно принимался за дело, но то резал себе пальцы, то тыкал ножом и портил недавно купленную матерью скатерть, то кромсал стол, да так, что потом полировать приходилось…

— Как скажешь, мама, — ответил Матвей на все сразу и ни на что конкретно. Повернувшись, он вытащил из подставки нож, хотя больше всего на свете ему хотелось убежать из этого дома куда глаза глядят. Оказаться там, где нет давящих стен и язвительного взгляда матери; где ликует и вздымается к бескрайним небесам огромное пространство, и нет границ, нет правил и условностей. Лишь спасительная свобода и покой…

— Как скажешь, — фыркнула мать за его спиной. — Тебе сколько лет, Матвей? Так и будешь всю жизнь моими советами руководствоваться? Тоже мне… как скажешь… Она подошла к небольшому радио, стоявшему на холодильнике, и щелкнула кнопкой. Кухня наполнилась голосами, с жаром обсуждавшими новый кулинарный рецепт. Мать жить не могла без этой передачи, и вот уже на протяжении нескольких лет Матвей тоже постигал особенности приготовления различных блюд. Ужасно.

Под такой вот аккомпанемент прошел ужин. Быстро, и слава демонам. Матвей умял свою порцию картошки в два счета, хотя мать посматривала недовольно.

— Надо тщательно жевать, — выдала она под конец, когда Матвей, поблагодарив за ужин, вытащил себя из-за стола. — Это никуда не годится.

Волшебник кивнул, сполоснул руки в кухонной раковине и удрал в свою комнату. Там он рухнул на кровать, не раздеваясь, и то ли уснул, то ли потерял сознание, а может, наоборот, проснулся, вынырнул из кошмара повседневности.