Наречия

Истинно

Истина — часть моей истории. Несколько человек пытаются пронести в кафе огромное количество картофеля. Мне это известно потому, что я сам сижу в кафе, где происходит эта история. Картофель засыпан в ящики, а ящики сложены друг на друга в виде пирамиды и скреплены воедино, как сейчас принято, защитной пластиковой оболочкой — подобно ледяной паутине, наброшенной на нас самой Снежной Королевой, если бы этим картофелем были мы с вами, и мы лежали бы в ящиках, и если бы существовала Снежная Королева. Картофельная пирамида поставлена на колеса, и все равно картофель никак не может проникнуть в кафе. Не может, и все тут. Над этим невозможным проектом трудится немалое число людей. Они что есть сил упираются кулаками в ящики. Они просят тех, кто сидит за столиками, немного подвинуться, и несколько женщин тоже берутся за дело. Не все, кто трудится над этим невозможным проектом, работают здесь, в кафе, однако все до одного уверены, что смогут протиснуть огромную пирамиду картофеля в узкую-узкую дверь. Они заблуждаются. Проект невозможен не в том смысле, как невозможно взобраться на высокую гору или встретить свою единственную любовь в ночном клубе; он невозможен в том смысле, как невозможно воскресить человека из мертвых. Если картофель в конечном итоге попадет в кафе, это будет сродни самому настоящему чуду.

Но чудо случилось раньше, причем с предметом гораздо меньших размеров, нежели картофелина. Мне тогда как раз стукнуло семнадцать, и я был безнадежно влюблен. Дело происходило во время каникул в Аризоне. Я говорю на тот случай, если вам хочется знать, долгая это история или нет. Мы тогда поехали на экскурсию в Талиезин, в архитектурную школу, которую основал и спроектировал Франк Ллойд Райт, на которую и на которого мне тогда было самым откровенным образом наплевать. Потому что я был влюблен и не мог думать ни о чем, кроме любви, хотя она — Мисси Рубензик — не появляется в моей истории. Перед входом в школу простиралась дорога, и я с мрачным видом шагал по ней — по широкой полосе гравия, который был привезен сюда не иначе как с местной каменоломни, и эта полоса вела к зданию, внутрь которого мне совершенно не хотелось заходить. Где-то примерно на полпути моя мать, которая появляется в рассказе «В частности», где она вынуждена вместе с другими взрослыми делать совершенно бессмысленные вещи, а затем снова в рассказе «Ошибочно» при гораздо более жестоких обстоятельствах, заломила руки, после чего взглянула на меня с выражением полного ужаса на лице, словно я был привидением. Она явно запаниковала — нервно ощупывала обручальное кольцо на левой руке, отчего мне в голову пришла совершенно бредовая идея, что она в ужасе из-за того, что я все еще не связан брачными узами.

— Пропал мой бриллиант! — вскрикнула она. — Я потеряла бриллиант с обручального кольца! Наверное, обронила его где-то на дороге.

Все сгрудились вокруг нее, глядя на осиротевшее золотое кольцо, чьи острые зубы теперь впивались в воздух.

— Искать бесполезно, — философски заметил отец. — Все равно что пытаться найти иголку в стоге сена.

История правдива от начала и до конца. Потому что дорога состояла из бесчисленных гладких камней, так что искать здесь было воистину бесполезным делом. Мои родители не на шутку расстроились, ибо бриллиант в обручальном кольце моей матери был вынут из каблука туфли моей бабушки — это единственное место, куда нацисты не додумались заглянуть, когда они с моим отцом и его братом бежали в Америку. Но даже это еще не чудо, хотя нечто от чуда тут, безусловно, есть. Чудо — отнюдь не то, какими неисповедимыми путями бриллианты попадают в каблуки башмаков, начиная с того, как образуется кусок, как его там, углерода, что ли? — а может, какое-то доисторическое существо нашло свою гибель в болотах Африки? — и кончая продавцом бриллиантов в Германии или каким-нибудь домашним приспособлением, например, парой портновских ножниц, которые моя бабушка держала в одной руке, а в другой — тот самый башмак. Бабушка с мрачным упорством все-таки нашла выход из окружающего кошмара. Все эти вещи еще не чудо, по крайней мере не в данной конкретной истории.

Чудо заключается в том, что я нашел пропавший бриллиант, нашел десяток лет спустя в одной книге.

Позади дома пологий холм плавно переходил в долину, а вдалеке величественно возвышался Талиезин… Миссис Бут схватила одну руку другой, а потом посмотрела на меня, посмотрела таким взглядом, словно узрела привидение. Она явно запаниковала. Сначала она нервно ощупывала обручальное кольцо на левой руке, и мне пришла в голову совершенно бредовая идея, будто она в ужасе из-за того, что я все еще не связан брачными узами.

— Пропал мой бриллиант! — вскрикнула она. — Я потеряла бриллиант с обручального кольца! Наверное, обронила где-то на газоне.

Все, кроме Софи, обступили ее, глядя на осиротевшее золотое кольцо, чьи острые зубы теперь впивались в воздух.

— Искать бесполезно, — произнес мистер Бут. — Все равно что пытаться найти иголку в стоге сена.

И мы все перевели взгляд на темный газон, что, казалось, простирался до самого вечернего неба.

— Нам его не найти! — сокрушалась миссис Бут. И тогда Харри попросил фонарик.

[…]

— Нашел! — донесся голос Харри с другого конца газона. — Если не верите, идите посмотрите!

Миссис Бут стояла растерянно, будто опасалась обмана. На ее лице читалось искреннее желание поверить, словно кто-то сказал ей, что она сейчас станет свидетельницей чуда.

В воздух вместе с карманным фонариком вновь поднялась тощая рука Харри, приглашая остальных присутствующих подойти поближе.

— Советую вам посмотреть на него, прежде чем мы поднимем его с земли.

Один за другим присутствующие опустились на колени и, прижавшись щекой к траве, смотрели туда, куда указывал световой луч. Бриллиант поймал этот луч и превратил в огненный цветок. Темноту пронзили желтые, зеленые и белые всполохи, ничем не уступающие по красе радуге или северному сиянию. Казалось, будто передо мной некое природное чудо, которому еще нет названия… и я надеялся, причем надеялся наивно, что Харри не станет поднимать бриллиант, что все согласятся оставить его лежать там, в траве, чтобы мы могли любоваться его волшебным сиянием.

Наивно или нет, но наша поисковая партия действительно оставила бриллиант лежать там, где все мы могли любоваться его волшебным сиянием. Всякий раз, когда я перечитываю эту часть книги — а именно роман Полы Шарп «Вороны над пшеничным полем», — я знаю, что бриллиант по-прежнему там. Прибавьте это чудо к тому, что действие романа происходит в еще одном Талиезине, в городе Спринг-Грин, штат Висконсин, который также далек от Аризоны, как стихи о любви далеки от нее самой. Как нечто такое совсем крошечное способно преодолеть гигантские расстояния? Как мог бриллиант выпасть из обручального кольца моей матери на гравийную дорожку Талиезина в Аризоне, чтобы неожиданно очутиться на газоне Талиезина в романе Полы Шарп?

Кое-кто скажет, что чудеса — это творение рук божьих, но только не в этой книге (Бог в ней появляется лишь один раз, в обличье старшей сестры в рассказе «Кратко», где она пьет ром из хороших бокалов и бессовестным образом флиртует с парнем, которого хочет кто-то другой). Я разыскал эту самую Полу Шарп, чтобы расспросить ее о чуде, и должен признаться: как показала моя беседа с ней, она не имела о нем ни малейшего понятия.

Пола Шарп: Не имею ни малейшего понятия. Это всего лишь крошечная часть рассказанной мною истории.

Дэниэл Хэндлер: Только не для меня. Мне бы хотелось написать на эту тему эссе, если вы не против.

Пола Шарп: Вы хотите написать на эту тему? В таком случае у вас глаз сороки, если вы считаете, что бриллиант представляет нечто такое, о чем можно написать.

И верно, нужен глаз сороки, чтобы разглядеть бриллиант на гравийной дорожке в Аризоне, где происходит моя история, чтобы затем перенести его через всю страну на газон на склоне холма в Висконсине, где происходит другая история, поэтому я снял с полки томик Т. Р. Биркенхеда под заглавием «Сороки. Среда обитания и особенности поведения черноклювых и желтоклювых сорок».

Яркие, хитрые и агрессивные — вот три слова, которые обычно используются при описании сорок, и все три на редкость точны. Редко какие птицы, обитающие вне зоны тропиков, способны внешне конкурировать с сороками: их радужное черно-белое оперение вместе с удлиненным хвостом делает внешность этих птиц легкоузнаваемой и неповторимой. Хитрость сороки, возможно, является следствием враждебного к ней отношения со стороны человека… Неудивительно, что сороке пришлось взять на вооружение подпольный образ жизни, отсюда ее репутация хитрой, изворотливой птицы, сороки-воровки.

Итак, в этой книге сороки хитрые и изворотливые, они сторонятся нас с вами, чтобы избежать враждебного в себе отношения. Наверное, именно поэтому вы их раньше не замечали. Тем не менее они здесь: воздух был полон запахов и птиц (курсив мой), но именно любовь — я в этом почти не сомневался — проникала в мои легкие, эти соседи и конфиденты сердца.

Они были повсюду, сороки, выискивая глазами блестящие предметы и унося их в своих клювах. Ведь как иначе можно объяснить кулон у Джо, который тот получает в рассказе «Очевидно», или же конверт, который Хелена находит в рассказе «Не особенно». Вы можете следовать за ними на протяжении всей книги, перелетая с газона на газон, подслушивая в кафе или лежа в постели, сидя в лесу или в глуши или же высовываясь из окна такси, пытаясь поймать последние слова:

Даже эта п т и ц а (разрядка моя), не обращая внимания на китаянку, когда что-то можно съесть или принести в гнездо, скажет вам это на своем птичьем языке.

Следить за птицами — все равно что ехать вслед за такси, а не за пассажиром. С тем же успехом можно привлечь внимание читателя к слову «китаянка», которую я впервые заметил в нью-йоркской подземке, где и начинается эта книга. Мы с женой как-то раз вечером возвращались домой и, как обычно, о чем-то препирались. Я сказал жене, что брошу ее и уйду к китаянке, которая сидит в дальнем конце вагона метро. И я действительно встал и подошел к этой женщине, которая сидела, не замечая того, что происходило рядом. Вскоре мы с женой уже хохотали во весь голос, стоя в разных концах вагона. Домой мы вернулись вместе, счастливые, и та китаянка больше никогда не возникала в нашей с ней жизни вплоть до того момента, когда я приступил к работе над этой книгой.

В более раннем варианте все действующие лица «Наречий» — даже та китаянка — собрались вместе на вечеринку и решили сыграть в игру. Игра эта называется «Наречия» потому что без игры вечеринка сводится к угощениям и людям, которые беседуют между собой, а этого, надо сказать, в книге и без того предостаточно. Один из присутствующих покидает комнату, остальные выбирают наречие. Человек возвращается и велит остальным разыгрывать вещи на манер этого слова, и это тоже другое название игры. Люди спорят остервенело, делают кофе быстро, и неизбежно наступает момент, когда алкоголь бьет в голову, и народ ведет себя похотливо, и мы все заинтересованно наблюдаем, как водящий заставляет двоих извиваться на полу, якобы танцуя или ведя машину, пока наконец он не угадает все, что они загадали. Похоже на шарады, хотя и не совсем так. Играете, пока не надоест. Никто не ведет никакого счета, потому что нет никакого смысла фиксировать то, что каждый делает. Вы могли бы проследить за птицами на протяжении всей книги или же могли следовать по пятам за совершенно незнакомым вам человеком, которого заметили, когда сидели в такси, или же следить за тем, как разливаются коктейли со страниц сборников рецептов коктейлей, и от них на протяжении всей книги остаются пятна, или же следовать за популярными песенками, имеющими обыкновение застревать в голове, или же следовать за самими людьми, хотя вы наверняка можете их перепутать, поскольку в этой книге многие из них имеют одинаковые имена. Вам никак не проследить сразу за всеми Джо, или всеми Дэвидами, или женщинами по имени Андреа. Вам ни за что не последовать за Адамом, Аллисон или Китом до Сиэтла или до Сан-Франциско или же — целых три тысячи миль, такое расстояние подвластно разве что птице — до Нью-Йорка. В любом случае все это не так уж и важно. Если вы последуете за бриллиантом в кольце моей матери из Африки до Германии, а потом в Калифорнию, Аризону и Висконсин в каблуке туфли моей бабушки или в клюве сороки, на гравийной дорожке или в написанном кем-то еще романе, в центре Земли, откуда извергаются вулканы, вы забудете про чудо, забудете про то, как и почему бриллианты оказываются на пальцах. Потому что главное — не в бриллиантах, не в птицах, не в людях и не в картофеле. Существительные — не самое главное. Главное — наречия, то есть то, каким образом происходят те или иные вещи. То, каким образом люди любят, несмотря на катастрофу, и вы только взгляните — нет, серьезно, взгляните! — ящики с картофелем внесли-таки внутрь кафе! Внесли не просто так, пришлось прорезать пластик — разрезать ярко, хитро, агрессивно, взять хотя бы три этих наречия, что не попали в книгу, — но картофель действительно вносят в кафе. Вот настоящее чудо! Такое случается не с каждым — как в жизни, поскольку некоторые люди погибнут, прежде чем они обнаружат что-то блестящее, или же некоторые из них все испортят, а другие просто поймают птицу не того полета, — однако некоторые обретут любовь. Непременно кое-кто найдет ее, например, в такси, найдет ярко, хитро и агрессивно или любым другим способом.