Наречия

Частенько

Аптека на борту корабля скорее напоминала стенной шкаф, поэтому женщина, которая работала в аптеке, скорее была женщиной, стоящей в стенном шкафу, а Аллисон — это женщина, которая стоит по ту сторону двери стенного шкафа, словно решая, что бы ей такое сегодня надеть, что ей вытащить из шкафа? Ага, что тут у нас? Интересно, а эту тряпку каким ветром сюда занесло, боже, какое уродство!

— О господи! — верещала женщина из аптеки, потому что Аллисон спросила ее про одну нужную ей вещь. — О господи! Примите мои поздравления!

Аллисон достает бумажник, хотя с куда большим удовольствием она бы извлекла из кармана пистолет.

— Я вас сейчас пристрелю, — говорит она, увы, едва слышно.

— Что-что? — переспрашивает женщина из аптеки.

— Только никому не говорите, — просит Аллисон, хотя и знает, что на самом деле это означает: живо разворачивайте корабль и отвезите меня назад в Сан-Франциско.

И вот теперь все всё узнают, и Аллисон чувствует себя ужасно толстой. Кстати, почти все и без того всё знают, иначе с какой стати женщина из аптеки стала бы восклицать: «О боже!»

— О боже! — восклицает женщина из аптеки, и Аллисон снова смотрит к себе в сумочку. Черт, где же ее пистолет? Где ее пулемет? — скосила бы целую палубу! Вместо этого Аллисон протягивает женщине из аптеки купюру в американской валюте достоинством двадцать долларов и говорит: — Вместо сдачи дайте мне, пожалуйста, пистолет, чтобы застрелить вас.

Но она говорит едва слышно. К тому же последнее время Аллисон душит злость, вернее, всю ее жизнь Аллисон душит злость.

— Нет-нет, милочка, не надо, — говорит женщина из аптеки, стоя в своем стенном шкафу. — Вам достаточно поставить свою подпись, а счет придет позже. Надеюсь, вам известно, как этим пользоваться? Пописайте утром на полоску.

— Черт, как я вас ненавижу! — говорит Аллисон, и женщина хмурит брови — возможно, она услышала сказанное в ее адрес.

— Надеюсь, полоска окрасится в синий цвет, — говорит женщина из аптеки. — Когда вы спросили меня про набор для анализа на беременность, я подумала про себя: «О господи!» Я, честное слово, надеюсь, что полоска окрасится в синий цвет.

— И вы вместе с ней, — говорит Аллисон и кладет набор к себе в сумочку.

Аллисон принимает участие в «Круизе комиксов». Предложение поступило по телефону после того, как Аллисон сняла трубку на третий звонок — хотя вряд ли кто запоминает такие вещи.

— Добрый день, вам звонят из оргкомитета «Круиза комиксов», — раздалось в трубке. — Мы предлагаем вам бла-бла-бла-бла. «Круиз комиксов» — это такой круиз, в котором принимают участие художники, рисующие комиксы. Там у них круглые столы. Ваш супруг Адриан невероятно уважаем в этих кругах и потому приглашен принять участие в «Круизе комиксов». Поклонники его творчества получат возможность встретиться с ним на корабле посередине океана. Да-да, они получат такую возможность.

— А что получат художники, рисующие комиксы? — поинтересовалась Аллисон.

— Что они получат? — удивленно переспросил голос в телефонной трубке. — Они получат возможность участвовать в круизе!

— Ладно, там и увидимся! — сказала Аллисон и бросила трубку. Все, разумеется, произошло не совсем так, тем не менее Аллисон поднялась наверх и доложила о звонке Адриану.

— Что? — вскричал Адриан. — «Круиз комиксов»? За что ты меня так ненавидишь?

— Мне сказали, что ты невероятно уважаемая личность, — ответила Аллисон. — Есть за что. Что мешало тебе самому снять трубку? Телефон, между прочим, звонил трижды.

— Можно подумать, кто-то запоминает такие вещи, — ответил Адриан, делая ручкой какую-то пометку на листке бумаги. — Не хочу я ни в какой «Круиз комиксов». Не хочу на середину океана.

— Они доставят тебя туда на корабле, — заметила Аллисон, чувствуя, как ее душит злость. Она обвела взглядом рабочий кабинет Адриана в поисках чего-нибудь, чем можно было бы запустить через всю комнату. Что-нибудь такое не очень дорогое и небьющееся. Все-таки она любила своего мужа, хотя между ними уже начали вспыхивать ссоры, так что Аллисон, не раздумывая, записалась в «Круиз комиксов».

— Все оплачено, — беспомощно произнесла она. — Не бери в голову, тебя вряд ли выбросят за борт посреди океана на съедение акулам. Люби меня, Адриан, как любил когда-то.

— Акулам? — ответил тот. — В таком случае я уж точно пас.

— Это я и пытаюсь тебе втолковать, — сказала Аллисон. — Ты только и делаешь, что нагоняешь на меня тоску.

Она сидела в кресле, вспоминая кафешку, куда они как-то раз вместе ходили и где ей в принципе понравилось, вот только добираться туда было довольно неудобно. Почему бы им не сходить туда снова?

— Или же, — произнесла она вслух, — последнее время я в тоске, хотя это здесь ни при чем.

Кафешка, подумала она. Кафешка, меню, столики, все летало по воздуху. Аллисон продолжала сидеть в кресле до тех пор, пока муж не поднял голову, хотя и не отложил ручку.

— Я чем-то могу тебе помочь? — спросил он.

И вот Аллисон уже в круизе.

«Круиз комиксов» разделен на три палубы. Все происходит на палубе «C». Аллисон тоже на палубе «C», в каком-то там баре, вместе с Хиллари, Томасом и прочими. Все хихикают. Аллисон срочно нужен отпуск, но то, что творится вокруг нее, это скорее кромешный ад, а не отпуск. И все-таки в чем-то это отпуск. Перед каждым участником круиза такие вещи, за которые можно не платить, вернее, платить, но не сразу. Меню в баре поражает богатством и фантазией. Здесь можно заказать такие напитки, как «Шипучку Нептуна» или «Сороку-воровку». А еще тут подают «Гонконгского сапожника», «Пьяную русалку» и «Смотри в оба», однако многие предпочитают «Секс на пляже». А еще тут есть «Цыганская роза» и клюквенный морс, в который, если попросить, вам капнут чего-то покрепче. Аллисон не стала просить. Существуют две философские школы с диаметрально противоположными взглядами по поводу того, что надо пить, если вы, по идее, подзалетели, но опять-таки кто поручится наверняка? Первая теория гласит: пейте клюквенный морс. Согласно другой: с какой стати мне пить клюквенный морс, если я подзалетела, и неужели мне придется теперь только и делать, что пить клюквенный морс до тех пор, пока голова ребенка не покажется из моего влагалища, уж лучше я отведаю «Гонконгского сапожника». Аллисон не принадлежит ни к какой философской школе. Поэтому мысли ее бегают кругами по двору вместо того, чтобы занять место в голове, а сама Аллисон по-прежнему думает о том, как сидела в рабочем кабинете Адриана и думала о той кафешке. Она и сейчас о ней думает. Не исключено, что именно потому ее так и тянет разреветься, но Хиллари этого не замечает, потому в данный момент с удовольствием потягивает «Счастливую обезьяну».

— Алло, Супруга, я — Земля. Алло, Супруга, я — Земля, — повторяет Хиллари. Кстати, Хиллари списана с одной реальной художницы, рисующей комиксы, которые ужасно не нравятся моей жене. Из-за их язвительности. Хиллари щелкает пальцами перед носом у Аллисон и повторяет: — Алло, Супруга, я — Земля.

Хиллари называет Аллисон Супругой, потому что стояла позади нее в очереди на регистрацию. Мужчина за регистрационной стойкой попросил Аллисон назвать свое имя, и Аллисон назвала. Тогда мужчина за стойкой быстро перебрал пачку карточек, которые он накануне аккуратно разложил в нужном порядке.

— Хм-м, — промычал он, — вашего имени здесь нет, а я на тысячу процентов уверен, что картотека в идеальном порядке.

Аллисон в очередной раз заглянула в сумочку в надежде обнаружить там пистолет.

— Нельзя быть уверенным на тысячу процентов, — заметила стоявшая позади нее женщина. — Можно только на все сто.

— Согласен, — сказал мужчина за стойкой, и оба они рассмеялись, после чего мужчина через голову Аллисон протянул женщине значок участника круиза и пакет с рекламными материалами. — Привет, Хиллари. Добро пожаловать на корабль!

— Я здесь всегда на тысячу процентов отдыхаю душой и телом, — ответила та.

Аллисон не поверила собственным ушам, но эти двое вновь рассмеялись избитой шутке.

— А теперь давайте займемся вами, — произнес мужчина за регистрационной стойкой. Теперь он пребывал в куда более благостном настроении, еще бы — ведь он дважды посмеялся одной и той же остроте. — Вы поклонница творчества какого-то художника или сами художница?

— Ни та, ни другая, — ответила Аллисон. — Сказать по правде, я не люблю комиксы и не рисую их.

Мужчина за стойкой заметно растерялся — наверное, потому что рядом с ними задержалась Хиллари. Тем не менее он — не иначе как по привычке — нервно перебрал карточки.

— Супруга? — спросил он в конце концов.

— Да, — ответила Аллисон. — Я вышла за него замуж.

— У вас одна и та же фамилия?

— Нет, боже упаси, — поспешила заверить его Аллисон, — когда мы с ним поженились, нам подарили чеки, выписанные на двоих. Мы пошли с этими чеками в банк, и в банке нам сказали, что для них удобнее, если чеки будут на одно имя. Мы подумали, что это курам на смех.

Мужчина за стойкой и Хиллари сочувственно закивали. Они оба были на тысячу процентов уверены, что главная острота еще впереди. Аллисон вспомнила, что и ей когда-то так казалось — как ни странно, не так уж и давно.

— И тогда я подожгла банк, — сказала она, — бросила внутрь пропитанные керосином тряпки и подожгла.

Но Аллисон говорила едва слышно, так что об этом ее преступлении никто не узнал.

— Что-что? — переспросила Хиллари.

— Я уже сказала, — сказала Аллисон, но вместо того, чтобы сказать, что она уже сказала, она назвала имя своего мужа.

— О господи! — воскликнул мужчина за стойкой.

— О господи! — воскликнула вслед за ним Хиллари, после чего поставила свою сумку и бросилась Аллисон на шею. Аллисон решила, что это из той же серии, как если вы едете в машине, а она вдруг срывается вниз с горы, и вы думаете: ну ладно, падать, так падать. — Мы так уважаем вашего мужа!

— Бла-бла-бла! — поддакнул мужчина за стойкой.

— Я буду сидеть рядом с тобой на всех круглых столах! — заявила Хиллари. — А еще мы будем вместе есть, а по вечерам здесь у них отпадный бар, и мы с тобой будем по очереди покупать друг дружке коктейли и все такое прочее.

Аллисон обернулась на змеившуюся позади нее очередь. Многие уже щелками фотоаппаратами, дабы запечатлеть происходящее. Когда по телефону сказали, что в круизе будут круглые столы, Аллисон почему-то представила себе огромные старинные дубовые столешницы или что-то в этом роде, выставленные на всеобщее обозрение. Она еще тогда подумала, что это неплохая идея, особенно для художников, которые явно не привыкли работать за круглыми столами. Теперь, когда Аллисон увидела, как присутствующие вешают себе на шею пластиковые беджики с именами, чтобы знать, кто есть кто в «Круизе комиксов», до нее дошло, что, конечно, здесь будут круглые столы — то есть предполагается, что народ станет обмениваться мнениями, и задавать вопросы, и предварять свои вопросы фразами вроде: «У меня имеется пара вопросов, причем первый вопрос состоит из двух частей».

Аллисон показалось, будто она сама распалась на две части прямо здесь, на полу у регистрационной стойки, потому что ее пистолет неожиданно выстрелил, прострелив ей не только сумку, но и позвоночник, который все еще болел после объятий Хиллари.

— У меня нет таких денег, — промямлила она. — Я не смогу заплатить за все эти коктейли.

— За них не надо платить, достаточно поставить подпись, — ответила Хиллари. — Ставишь свою подпись, а счет придет потом. Ты что, впервые в «Круизе комиксов»?

— Нам ни разу не удалось его уломать, — ответил мужчина за регистрационной стойкой. — Мы даже надеяться не могли, что такой художник, как он — бла-бла-бла, — примет участие в нашем круизе.

— Вот он и не принял, — сказала Аллисон. — Я выбросила его за борт на съедение акулам.

Никто ее не услышал. И вообще это было совсем не смешно, это вам не хохот по поводу тысячи процентов или не шутка «Алло, Супруга, я — Земля!», которую только что отпустила Хиллари.

— Алла, Супруга, я — Земля! Алло, Супруга, я — Земля! Ждем вас, Супруга! — продолжает твердить Хиллари.

Аллисон прокашлялась.

— Извини, — говорит она и повторяет, потому что говорит едва слышно: — Извини.

— Да ладно. Лучше скажи, у тебя много идей? Лично мне они здесь, в «Круизе комиксов», так и лезут в голову.

— Я здесь в первый раз, — говорит Аллисон, чтобы занять время.

— Ах да, — говорит Хиллари. — Хотя, скажу я тебе, это не дешевое шоу. Кстати, ты не помнишь? Это телешоу, когда мы еще были детьми? Такое телешоу про любовь в лодке?

Хиллари машет в воздухе руками и громко втягивает сквозь соломинку остатки коктейля.

— Оно еще шло около часа, — добавляет чей-то голос, и рядом с ними вырастает мужчина, лоснящийся, как новый грузовик. У мужчины блондинистые волосы до плеч, если вы, конечно, любители подобного рода вещей, и он улыбается, потому что ему надо научиться улыбаться.

Хиллари не смешно, что уже само по себе сродни чуду, хотя и не такому, на какое рассчитывала Аллисон.

— Как смешно, — говорит Хиллари совершенно серьезно и кладет в рот кубик льда. — Мне можно будет этим воспользоваться?

— Чем воспользоваться? — переспрашивает блондин. — Вы начинающая художница?

— Художница, только не начинающая, — отвечает Хиллари. — И мне не нужны никакие начинания. Мне хватает тех идей, что у меня есть. — Она в упор смотрит на блондина и сообщает ему название своей колонки в газете. С тем же успехом можно назвать имя «Адольф Гитлер», если в разговоре кто-то вдруг спросит: «Послушайте, а как звали того парня, ну, он еще был самый главный нацист?»

— Извините, — говорит блондин. Он берет стакан в другую руку, чтобы освободившейся пожать руку Хиллари. — Мое имя Кит Хейрайд. Надеюсь, вы слышали про мою колонку. — И он сообщает название.

— Слышала? — переспрашивает Хиллари. — О боже!

Аллисон переводит взгляд на потолок, желая удостовериться, что тот в случае пожара не обрушится на них. Не иначе, как у нее в сумочке припасены пропитанные керосином тряпки, и этот тип Кит наверняка, вне всяких сомнений, поднесет к ней зажженную спичку. Но где же Адриан? Разве ему место не здесь, в баре? Зачем ему прятаться у себя в комнате? В течение какого-то времени, после фиаско с банком, Аллисон носила в сумочке копию свидетельства о браке, исключительно для удостоверения своей личности. Теперь Адриан из ее сумочки куда-то пропал. Зато его заменил пистолет, смоченные в керосине тряпки и набор для проведения анализа на беременность. А ведь когда-то Адриан частенько наведывался к ней в сумочку, можно сказать, каждый день. Для Аллисон это было так похоже на любовь — знать, что в твоей сумочке что-то есть, даже если в данный момент этим не пользуешься.

— Познакомься, Кит, это Аллисон, — говорит Хиллари, — но мы называем ее Супруга, потому что она замужем за бла-бла-бла!

Брови Кита взмывают вверх, хотя сам он оставил сей факт без комментариев. Аллисон это нравится.

— Я заказал себе «Секс на пляже», — говорит он. — Его обычно подают на вечеринках.

— Это твой первый «Круиз комиксов»? — интересуется Хиллари.

— Да, первый, — кивает Кит. — Надо сказать, меня ужасно интересуют круглые столы. Хотя подозреваю, народ во время таких мероприятий обычно говорит кучу глупостей.

— Нам всего лишь задают вопросы, — парирует Хиллари таким тоном, словно она гладит своего кота и зовет его по имени. — Что тут плохого? Когда еще любители комиксов получат возможность пообщаться со своими кумирами?

— Наверное, только здесь. — Кит оглядывается по сторонам. Тут кто-то фотографирует их всех вместе, в баре. Аллисон моргает от неожиданной вспышки. — Некоторые из них на вид еще совсем дети.

— В круизе детских писателей тоже было много детей, — говорит Хиллари, что-то считая на пальцах. — Круиз тематический: «Высокое искусство — низкое искусство».

— Если хочешь с кем-то трахнуться, это вряд ли поможет, — говорит Кит и усмехается себе под нос.

Хиллари вытаскивает соломинку из стакана с коктейлем и выпивает еще пару глотков растаявшего льда. Аллисон решает подать голос:

— Всю жизнь мне дают советы, что надо делать, если хочешь с кем-то трахнуться, и ни один совет еще ни разу не сработал.

— И?.. — спрашивает Кит.

— Меня так никто и не трахнул, — говорит Аллисон, но что это? Уж не медленный ли танец? И если кто-то отвечает на вопрос, то не она. Какое-то время в школе Аллисон была помешана на орнитологии, главным образом из-за преподавателя. «Для всех живых существ самое главное дело жизни — спариться и оставить после себя потомство, ведь если они этого не сделают, их можно считать тупиковой ветвью эволюции». Потом Аллисон переключилась на английский и даже написала диссертацию, а еще позже познакомилась с Адрианом, потому что оба — и он, и она — снимали копии в одном и том же копировальном салоне, и вот теперь — взгляните на нее. За баром расположен танцпол размером в четыре сдвинутых посреди комнаты матраца, и кто-то играет танцевальную мелодию, так что народ наверняка тряхнет стариной. Аллисон любит Адриана, но как ей поступить сейчас, когда звучит медленный танец, и все вокруг спариваются?

— О господи! — Женщина из аптеки тоже здесь (только сейчас на ней солнечные очки), и еще три другие дамочки. Одна из них тянется рукой к фотокамере, которая засунута за резинку спортивных брюк. — Вы им все рассказали?

— Что нам рассказали? — спрашивает Хиллари, и с минуту ее сотрясает смех, словно она приготовилась рассмеяться чуть позже, а сейчас просто на всякий случай проверяет, насколько она к этому готова.

Женщина из аптеки прижимает ладони ко рту, а ее подруги смеются — еще бы! Как тут не рассмеяться, ведь все они поклонницы комиксов. Ничего, прижатые ко рту ладони не спасут их от смоченных в керосине тряпок.

— Что нам рассказали? — переспрашивает Хиллари. — Что нам рассказали что нам рассказали что нам рассказали?

— Она беременна, — говорит женщина из аптеки.

И как только такое могло случиться? Нет, Аллисон никак нельзя было выпускать эту дамочку из стенного шкафа. Все чаще и чаще в сводках новостей, в стране, где происходит эта история, то есть в Америке, можно услышать репортажи о вооруженных людях, которым ничего не стоит ни с того ни с сего наповал уложить целый зал людей. Но почему их никогда не бывает там, где в них действительно нуждаются? Почему они не устраивают стрельбу тогда, когда Аллисон этого от них ждет?

— О господи! — восклицает одна из подруг женщины из аптеки. — При таком-то муже? Он пишет про это, и вдруг оказывается, что все правда! Наверное, вам пришлось ждать не один год!

Все вокруг задумываются над фразой, одновременно издавая радостные звуки.

— Я как-то об этом не подумала, — говорит Хиллари. — О, Супруга, я хочу сказать, Аллисон, ты, наверное, ужасно рада?

— Знаешь, о чем я не подумал? — говорит Кит. Женщина из аптеки и ее подруги уже раздобыли табуретки, чтобы поближе пообщаться с авторами комиксов в неформальной обстановке. Они поставили свои табуреты полукругом — ни дать ни взять половинка стаи акул, — словно у Аллисон имеется некая жалкая половинка возможности спастись от зубастых хищниц.

— Мне и в голову не могло прийти, что все, кто занят в круизе, окажутся поклонниками комиксов, — говорит Кит. — Готов поспорить, они не предупреждали, когда приглашали народ принять участие в их круизе.

— Согласитесь, это ужасно, — говорит Аллисон, однако одна из поклонниц комиксов тотчас пускается в объяснения, почему им всем требуется опыт работы официантками.

— Или что-то в этом роде, — добавляет она, затем неожиданно вытягивает из-за резинки спортивных брюк фотоаппарат, словно хватаясь за последнюю возможность. — Сюда не брали людей с улицы.

— И потому нам не надо платить, — кивает женщина из аптеки. — К тому же это не так сложно. Вы ведь видели ту аптеку? Каморка, а не помещение. Размером с туалет, не больше.

— Зато какая ответственность, — многозначительно произносит Хиллари.

— Подумаешь, подавать покупателям то, что им нужно, — говорит Аллисон. — Такое и обезьяне под силу.

— Я имею в виду новую жизнь, — поясняет Хиллари и, протянув руку через столик, кладет ее Аллисон на живот, по всей видимости, чтобы еще немного поразмышлять на эту тему. — Новая жизнь. Лично я на такое никогда бы не решилась.

— А вот я бы решилась, — говорит Аллисон, хотя и не уверена, что остальные ее слышат. — Собственно говоря, мне нужна новая жизнь.

Песня кончается, так что теперь, даже если вы будете говорить шепотом, вас все равно услышат.

— Мне было так грустно сегодня утром, — говорит Аллисон. — Но если подумать, мне всегда по утрам бывает грустно.

— Всегда по утрам бывает грустно, — повторяет Кит. — Знаешь, Аллисон, ты мне определенно нравишься. Могу я использовать твои слова? Я непременно их использую.

— Вы не поверите, что нас заставляют делать здесь, в этом круизе, — говорит женщина из аптеки. — Начать с того, что мы должны были прибыть на судно на пять дней раньше. И что мы видим на стеклянных перегородках? Рядом с регистрационной стойкой? Дурацкие картинки, которые остались с рождественского круиза! Угадайте, кому пришлось их соскребать? Раздали скребки, и за дело! Скряб, скряб, скряб, скряб, скряб, чтобы к вашему приезду все было в ажуре.

— К приезду вашего мужа, — уточняет женщина в спортивных брюках на резинке.

— А ведь Рождество вон когда было, — говорит Аллисон. Все моментально хмурят брови — не иначе, как ее слова оказались услышаны.

— Рождество было не так давно, — говорит женщина из аптеки. — Рождество как Рождество.

— Улыбочку, — говорит женщина с фотоаппаратом.

Вспышки блицев заставляют Томаса поднять голову. Не иначе, как он решил, что настал конец света.

— Хочу еще выпить, — говорит он, — но бармен жуткий поклонник. Все это жутко похоже на дурной сон.

— О господи! — восклицает женщина из аптеки. — О господи. Это же «Сон или явь». Мы по очереди рассказываем друг другу разные истории, которые или на самом деле с нами случились, или же только приснились, а все остальные стараются угадать, что именно. Когда рассказ закончен, остальные говорят: «Сон» или «Явь». По крайней мере мне так объясняли.

— Я не хочу участвовать в этой игре, — говорит Аллисон.

— А по-моему, это явь, — говорит Кит. — Ну как, мне положено очко?

— Эта игра предназначена для вечеринок, когда люди пьют, — поясняет женщина из аптеки. — В ней не положено никаких очков. И вообще у меня в голове не укладывается, что я могу сыграть в нее вместе с художниками, рисующими комиксы.

— Чур, я первый, — говорит Томас и нравится Аллисон уже чуть меньше. Собственно, он никогда ей особенно не нравился, в том числе его творения, с которыми она успела познакомиться, когда прочла несколько страниц в комнате Адриана. Там все герои либо сами были вампирами, либо боялись вампиров, и все они жили в дождливом городе, где солнце каждую ночь садилось за горизонт. Но Томас захватил с собой птицу в клетке, накрытой куском ткани, чтобы никто не видел, что это за птица, и чтобы птица тоже не могла никого видеть, и вся фишка была в том, что это секретная птица. По поводу птицы возникли проблемы с таможенниками, а это значило, что Аллисон смогла пропустить часть препирательств в зале регистрации — частично из-за того, что птица подняла жуткий крик. Проблема с птицей затмила собой открытие, что в бесплатном круизе до Аляски участвует Супруга, в то время как сам художник, рисующий комиксы, сидит себе дома, в четырех стенах, с ручкой в руке, и бедные поклонники лишены возможности, на которую они рассчитывали, когда согласились работать в аптеке.

С того момента на Томаса нельзя было полагаться. Он принимал участие в круглых столах, и все, что Томас говорил, имело подозрительный налет — ведь как можно полагаться на человека, который захватил с собой в круиз птицу.

— Как-то раз я отправился в поход с двумя друзьями, — рассказывает он в данную минуту, — в лесную чащобу в окрестностях Сан-Франциско. Один из них споткнулся и упал возле ручья, повредив себе при этом ногу.

Аллисон пропускает его слова мимо ушей и как можно дальше переносится прочь от лесов, потому что ей не дает покоя одна тайна. Почему в истории ее любви полно вот таких моментов? Почему, кто ей объяснит, с ней вечно происходит не одно так другое? Ну почему нельзя сделать так, чтобы было что-то одно, и чтобы это что-то повторялось из раза в раз? Как то стихотворение Джона Донна в копировальном салоне вместе с квитанцией, приколотой к сумке, точь-в-точь как стихотворение Джона Донна, о котором все в классе задавали один и тот же вопрос, после чего приходишь домой, выпиваешь бутылку «кьянти» и начинаешь орать на собственного мужа: «Диссертации совсем не одно и то же. Чтобы их написать, приходится вкалывать!» В ту пору Аллисон однозначно любила его, своего милого Адриана. Она любила его, когда он оставлял кипу своих работ на столе возле кассы, и она смотрела на эти листы. Его первые комиксы были про конец света, про то время, когда вулканы выходят из себя и сжигают все дотла в Детройте, Лос-Анджелесе и других городах, где Адриану доводилось жить. Ад на Земле, девять выпусков. Аллисон любила их все — от первого до девятого. Бывало, сидела в ванне и читала их раз за разом, прислушиваясь к шелесту страниц. Было слишком жарко, чтобы наливать воду, к тому же Аллисон любила мужа. Адриан нацарапал на двух листках бумаги два предложения и держал их перед ней, как реплики диалога. Они были почти одинаковы, однако Адриан потратил целый день на то, чтобы убедить ее, что они важны. И Аллисон каждый день тратила впустую вместе с ним и его плечами, они опускались вниз под его рубашкой, когда Адриан наклонялся, чтобы вытащить ее за пояс из пустой ванны. Почему каждый момент не может быть точной копией этого? Потому что на самом деле существует несколько способов делать то, что мы делаем, и именно это, по всей видимости, и случилось с историей Аллисон — «Круиз комиксов» взял курс на север, к тому штату, который никогда ее не привлекал. И как только такое могло произойти, ведь как же Адриан? Посмотри на себя! Они с Китом танцуют в пустеющем баре, танцуют под песню, у которой такие слова:

После чего следует припев:

К тому времени как они поженились, в комиксах Адриана произошел некий сдвиг, как в земной коре. Теперь они были про молодого мужчину и его жену, и в них были приключения, хотя все приключения сводились к тому, какая это головная боль — младенцы. Мужчина и женщина грабили банки, пришельцы из космоса пытались испепелить их лазерами, женщина то и дело извлекала из сумочки всякую всячину, которая непременно спасала им жизнь, но никогда — никогда-никогда — им и в голову не приходило обзавестись младенцем, и в этом и заключался сладкий, с горчинкой, конец истории. Аллисон новые комиксы нравились куда меньше, чем те, что были про конец света, но уж таким курсом шел их корабль.

— Что это? — спросила она Адриана после одной ссоры, которая уже успела порядком подзабыться. И Аллисон что-то бросила в воздух. — Неужели тебе не нужен ребенок?

— Ребенок? — удивился Адриан и отшвырнул ручку, которой рисовал. — Может, когда-нибудь попозже, — добавил он, и вообще с какой стати она завела этот разговор, зачем ей понадобилось задавать такие вопросы, и вот теперь, когда песня закончилась, Аллисон спрашивает о чем-то бармена.

— Что-что? — удивляется бармен.

— «Гонконгский сапожник», — повторяет Аллисон.

— Ты уверена, что это тебе не повредит? — спрашивает Кит, стоящий, по всей видимости, позади нее.

— Это тебе, — отвечает Аллисон. — Я весь вечер пила клюквенный морс. Сон или явь? Сон или явь?

Кит усмехается и смотрит ей куда-то через плечо, после чего делает забавное движение рукой, словно что-то пишет в воздухе.

— Вряд ли, — говорит он. — Одно знаю точно: скоро настанет утро. Первым делом настанет именно оно. Я же буду смеяться своим собственным остротам до тех пор, пока бармен не принесет счет.

И правда, счет вскоре прибывает, и Кит подписывает его ручкой, которая оказалась в его руке.

— Порция хуммуса [1], — говорит он. — Черт, я уже позабыл, что мы с тобой заказывали хуммус. Не думаю, что в этом было что-то расистское.

— Я жуткий поклонник, — говорит бармен. — Причем и вашего мужа тоже, мадам. Кстати, примите мои поздравления. Учитывая, как много времени у него отнимает творчество, я думал, вы с ним никогда не решитесь. То есть я хочу сказать, ну кто бы мог подумать, что так получится?

— Нет ничего проще, — отвечает Аллисон в надежде, что она все еще говорит едва слышно и никто не узнает ее мыслей. — Мой муж кончил мне во влагалище.

— Кажется, тебе пора в постель, — говорит Кит. — Я провожу.

Как ни странно, он прав. Потому что сейчас исполняют песню, старую-старую песню, еще с тех времен, когда Кит был симпатичным парнем и учился в школе. Эта песня называется «Приди и возьми мое сердце», в исполнении группы под названием «Эль Клаб», которая записана на одноименной студии звукозаписи.

— Да-да, любовь моя, — произносит Кит, — да-да.

И Аллисон впервые задумывается про плод этой любви. Живот ее все такой же, даже после того как Хиллари положила на него руку, поэтому Аллисон легче думать о ребенке как обитающем в ее сумочке, плацента похожа на забившуюся в швы пыль, а пуповина пригодится, чтобы повесить себе на шею солнечные очки, если у вас есть такая привычка. Но сам младенец должен вести себя осторожно. Ему нельзя играть с огнестрельным оружием или смоченными в керосине тряпками или брать в руки флакончик с пеплом, который подарил ей Адриан. Это было давно, когда ему постоянно слали флакончики с пеплом, потому что он сочинял комиксы про вулканы. Потом книги о проблемах зачатия. Одним серым унылым утром они с Адрианом продали их назад в книжный магазин. Книги были сложены в коробку на заднем сиденье машины, которую они с ним купили вскладчину, шестьдесят на сорок, потому что в то время Адриан зарабатывал куда больше. И вот теперь Аллисон идет к себе в каюту, и когда видит, что Адриана там по-прежнему нет, ей становится муторно — дает о себе знать ее дурацкий, рассвирепевший живот.

— Кажется, меня сейчас вырвет, — говорит она Киту и, пошатываясь, проходит мимо иллюминатора в ванную, которая размером не больше стенного шкафа. Унитаз спроектирован норвежцами, у которых имеется своя теория на тот счет, как им пользоваться, но Аллисон на это наплевать, она наклоняется над унитазом, и ее тотчас выворачивает наизнанку.

— Ой… — произносит Кит.

Аллисон поворачивает норвежский кран, чтобы в унитаз стекла хотя бы струйка воды, и снимает забрызганную рвотой рубашку. Но где Адриан? Первый раз, когда ее вырвало, он держал ей волосы, как никто другой до него — нежными руками художника, привыкшего рисовать апокалипсис. На дворе было Рождество, и приступы тошноты напоминали что-то такое, похороненное в самом центре Земли. А теперь? Аллисон бросает сумочку к двери.

— С тобой все нормально? — спрашивает Кит.

— Меня всего лишь вырвало, — отвечает Аллисон. — Или ты не слышал? Все прекрасно. Ведь я замужем за одним из самых уважаемых художников комиксов Века Вулканов. Беда в другом — мне никогда не приходило в голову, что люди могут быть приветливы ко мне.

— Не вижу в этом ничего удивительного, — говорит Кит и несет ей стакан воды.

— Но потом им достаточно сказать всего одну вещь, и все летит к чертовой матери.

Аллисон ощущает прикосновение прохладного норвежского фаянса и еще глубже наклоняет голову в крошечный унитаз, словно хочет сказать нечто такое, что действительно беспокоит ее. Но ее беспокоит не это. Ее всего лишь вырвало. Беспокоит же ее тот факт, что она одна посреди океана.

— Однажды Адриан услышал, как я резко отозвалась о чем-то, и он даже не отложил ручку. У меня есть несколько любимых стихотворений Джона Донна, я помню их наизусть, и от этого мне грустно.

— Тс-с, — говорит Кит. Аллисон тем временем глоток за глотком пьет воду. — Не надо так громко разговаривать, Аллисон.

— Хочу и буду, — заявляет она и декламирует: — Там, где, подобно подушке на кровати, раздулся берег, чтобы стать местом отдохновения красавицы-фиалки, сидели двое, не мыслившие жизни друг без друга. Он мой единственный, Адриан.

— Ты действительно беременна? — спрашивает Кит. — Ты действительно беременна и любишь своего мужа?

— Я пишу диссертацию, — отвечает Аллисон, — и в центре ее теория о том, что это не твое собачье дело. Да, я часто люблю его. Я часто люблю его, и он все время мой муж.

Кит забрал у нее стакан. Аллисон поднимает глаза и, к своему ужасу, осознает, что он успел снять рубашку. Грудь Кита не идет ни в какое сравнение с грудью Адриана, волосы струятся по ней прядями, точно дым от сигареты. Интересно, в каком возрасте красивых мужчин учат подобным вещам — вот так взять и ввалиться в комнату, где женщине и без того паршиво, и пусть коктейли внушат вам, что это действительно вечеринка. Какие причины нужно привести, чтобы отговорить их от подобных неправильных шагов?

— Меня всего лишь вырвало, — говорит Аллисон. Когда в стенном шкафу одновременно находятся двое, вновь возникает ощущение аптеки. Или она действительно беременна? Но Кит уже положил руку на плечо Аллисон, положил так, чтобы она обратила внимание на то, как важен этот момент.

— Потанцуем?

— Нет.

— Но мы ведь только что танцевали, — настаивает Кит. — Я видел.

Аллисон еле заметно кивает.

— Я слышала песню.

— Да-да, любовь моя, да-да, — говорит Кит, и его рука перемещается ей на живот.

— Другую песню, — говорит Аллисон. — Ту, которую исполнял оркестр. Я помню ее еще со школы. Она спасла мне жизнь, как часто бывает с песнями. «Что бы я ни делал, я всего лишь убиваю время, чтобы быть ближе к тебе». Я эту песню имею в виду, Кит или как тебя там. Уходи, потому что я люблю его. Я его часто люблю. А в другие моменты…

— А в другие моменты бывает отпуск, — говорит Кит. — Вот и ты сейчас в отпуске.

— А в другие моменты на земле ад. Когда его со мной нет, вокруг поджоги и перестрелки, акулы и бармен, который жуткий поклонник.

Она поднимает глаза, и стенной шкаф идет кругом, словно у него тоже кружится голова.

— Я не могу одна. Мне нужна его помощь.

— Впечатляющая история, — говорит Кит, однако руки все же убирает. — Мне можно ее использовать?

— Ты можешь использовать что угодно, — отвечает Аллисон и вытряхивает содержимое сумочки по всей Скандинавии. — Мне из этого ничего не нужно. Полный бумажник денег, которые здесь никто не берет, завалявшиеся в сумочке мятные леденцы, и если тебе захочется повесить очки на шею, найдется веревка. Да, еще упаковка бумажных носовых платков, если ты вдруг всплакнешь, и набор для анализа на беременность.

— О господи! — восклицает Хиллари. Она застыла в дверях ванной, что, с одной стороны, довольно неожиданно, но с другой — очень даже предсказуемо. — О господи, ребята. Живо включайте телевизор. Включайте немедленно.

— Ты разве никогда не стучишь в дверь? — спрашивает Кит и нехотя натягивает рубашку.

— Произошла катастрофа, — говорит Хиллари, но Аллисон не видит глупого выражения ее лица, потому что в данный момент выполаскивает изо рта остатки рвоты и засовывает обратно в сумочку все ее содержимое.

— Я ненавижу тебя, — негромко говорит она Хиллари. — Твои комиксы — сущий идиотизм и к тому же ужасно нарисованы. К тому же ты дважды используешь одни и те же шутки. Например, заголовок твоих комиксов «Маскарад», но, не читая их, уже знаешь, чем там кончится дело. И ты, Кит, тоже. У твоих персонажей дурацкие огромные головы, и вообще, танцуя, не прижимайся ко мне своей джинсовой эрекцией.

Но Аллисон говорит едва слышно, и потому никто не слышит ее молитву. Прошу тебя, Адриан, возьми меня за ремень и избавь от этого судна, во имя баночки, в которой ты хранишь свои карандаши, во имя твоей стрижки. Аминь.

Но не сегодня. Аллисон заставляет себя пройти в спальню, где Хиллари и Кит в ужасе таращатся на пустой экран.

— Нет у нас никакого телевидения, — говорит Аллисон. — Потому что мы посреди океана.

— Как это нет? Разумеется, есть, — говорит Кит. — Разве ты раньше никогда не бывала в «Круизе комиксов»?

Медленно, мучительно медленно на экране возникает объятый пламенем город.

— Это Сан-Франциско, — говорит Хиллари. — Это то место, где живет твой муж, Аллисон. Один в один похоже на его произведение.

— Я тоже там живу, — говорит Аллисон, но в данный момент она на корабле.

— Продавщица из аптеки сказала мне, будто в новостях только что передали, что это вулкан, — говорит Хиллари. — Знаешь, Супруга, мне как-то не по себе. Сначала вулкан, как в его комиксах, а потом ты, беременная, как в его новых комиксах. И все это происходит во время «Круиза комиксов»!

— Переключите канал или выключите телевизор вообще, — говорит Аллисон. Она лежит на кровати, что в принципе входило в ее планы. — Не хочу на это смотреть.

— Не хочешь — не смотри, — говорит Кит. — Тебя никто не заставляет. Но это показывают по всем каналам, хотя я голову на отсечение даю, что это никакой не вулкан.

— Тот самый чертов вулкан, — доносится голос с телеэкрана. — Ад на земле. Вы только посмотрите, какие кадры мы получили, и сами скажете: «Ни хрена себе!»

— Ни хрена себе! — восклицает Кит. — Представляю, сколько зеленых положил себе в карман тот, что отснял эти кадры.

— О господи! — охает Хиллари. — Боюсь, мы теперь застряли в «Круизе комиксов» надолго, если не навсегда. По крайней мере пока этот ужас не кончится. Я вам не мешаю?

Аллисон лежит на полу и пытается слушать. Адриан должен быть здесь, на этом корабле посреди океана, или же она должна быть там, и пусть ее рвет в ее собственной ванной. Сан-Франциско, он куда больших размеров, и в нем больше ее личных вещей. Аллисон смотрит на кучу всякой всячины, которая возвышается посреди каюты, за которую она заплатит позже, если она правильно поняла то, что сказал мужчина за регистрационной стойкой. Она не нужна им одна. Они не хотят, чтобы она была здесь одна, без мужа. И она здесь не одна. Нет, такого просто не может быть. Вы только взгляните, что валяется на полу: бумажник, мятные леденцы, бумажные носовые платки. И среди этого мусора нет пистолета, чтобы проложить себе дорогу, как нет и ребенка, который бы составил ей компанию. У нее нет ничего, на чем можно было бы бежать с этого судна, и прошу вас, умоляю, вы только посмотрите на его пепел на полу! Такое часто случается. Но не настолько.

— Аллисон, ты только посмотри! — Хиллари скачет вверх-вниз, словно обезьяна.

Аллисон в задумчивости переводит взгляд на сумочку в надежде обнаружить нечто такое, чем можно было бы ее прикончить. Пожалуйста, только не пепел.

— О господи, о господи, о господи, о господи, о господи!

— Выживших нет, — доносится голос с экрана телевизора. — Хотя, возможно, и есть. Разумеется, в данный момент мы не можем быть уверены на тысячу процентов относительно каждой мелочи.

Аллисон кладет руку на свой живот. Она кажется себе толстой, хотя, может, это просто она. Может, она здесь одна.

— Помоги мне, — говорит Аллисон, но говорит едва слышно, а те, кого она любит, далеко.