Наркодрянь

1

Вито Профаччи никогда чрезмерно не драматизировал событий. И когда русский десятник пирса № 10 стал мешать, Вито сразу принял единственно возможное решение.

Проблемы с этим нахальным парнем назрели уже давно. Даже появление его в порту само по себе являлось проблемой. Еще со времен негласного договора между президентом Гувером и «крестным отцом» Лаки Лучиано, в 1943 году, все назначения в порту проходили только по предложению и с согласия мафии.

Правда, теперь это касалось только десятого пирса. Но вот уже восьмой год, как последний из «своих» ушел на заслуженный отдых. Итальянцев поначалу сменили пуэрториканцы, а затем поляки. Ни с теми, ни с другими хлопот у Вито не было. Не было их поначалу и с русскими, которые в последние два года незаметно, но уверенно потеснили поляков.

Русские — молчаливый, покорный и работящий народ — боялись, казалось, собственной тени и, конечно, никуда не совали нос. Пока на пирсе, неизвестно откуда, не появился этот Жё-а-ра…

Неизвестно откуда — потому что назначение его прошло без согласия и даже без ведома Профаччи.

Мало того, профсоюз не потрудился объяснить причину такого самоуправства. И с этим еще предстояло разобраться, но… Всему свое время!

А самое странное — новый десятник с первого дня повел себя нагло и самоуверенно. Так, словно он на пирсе хозяин. Но Вито Профаччи никогда чрезмерно не драматизировал событий…

Вечером того же дня, когда Жора пообещал Вито холодную купель, если тот сунется на пирс, два брата-близнеца, Леон и Николло Морано, уже взбирались по лестнице старого многоэтажного дома, в котором на шестом этаже и обитал русский десятник Жора.

Фигурами и самоотрешением в глазах братья напоминали ветеранов «Сикрет Сервис», хотя были на самом деле обыкновенными киллерами.

Под плащами, небрежно переброшенными через правую руку, оба прятали короткоствольные «узи», хотя таиться, казалось, особо не собирались.

Однако на пятом этаже братьев ожидало непредвиденное препятствие прямо на ступеньках очередного лестничного марша привольно раскинулся какой-то бродяга. Бесквартирный изгой изучал последний номер «Лос-Анджелес трибьюн».

Он развернул газету во всю ширь и так углубился в чтение, что не заметил, как перед ним выросли внушительные стати братьев Морано.

Близнецы прервали восхождение и переглянулись. Старший — Леон, появился на свет пятью минутами раньше Николло и поэтому всегда брал инициативу в свои руки. Вот и сейчас: он окинул презрительным взором торчавшие из-под газеты дырявые штиблеты и, сплюнув, хрипло прошептал:

— Эй, парень, поищи себе другое место…

— Если не хочешь посчитать ступеньки жопой, — добавил экспансивный Николло.

Бродяга неторопливо свернул газету и поднял на братьев голубые глаза, полные нежнейшего укора.

— Это вы мне, джентльмены? — наивно осведомился он с сильным акцентом и обнажил в улыбке два ряда зубов, в которых самый привередливый дантист не обнаружил бы ни единого изъяна.

Леон, закипая праведным гневом, яростно прошипел, надвигаясь:

— Он еще спрашивает… Катись отсюда, паршивый щенок, пока я не свернул тебе башку, — и решительно занес ногу, намереваясь дать нахалу пинка.

Именно в этот момент Леон и ощутил слабое дуновение, словно легкий сквознячок приласкал его шею Леон резко повернул голову назад — и едва не надел свой правый глаз на ствол чудовищных размеров револьвера. Даже искушенного Леона испугала толщина ствола, он не стал вредить здоровью и плавно опустил ногу. Резкое движение, как он моментально понял, могло нанести непоправимый ущерб в виде дырки в голове.

Николло покорно застыл рядом с братом, волосы у него на затылке торчали дыбом, приподнятые стволом другого револьвера, не менее внушительного на вид.

Вид обоих братьев мог послужить прекрасной рекламой старой оружейной фирмы. Но, увы! Никто так и не увидел этого рекламного ролика.

Голубоглазый бродяга укоризненно покачал белокурой головой и наставительно произнес:

— Видите, джентльмены, что случается с грубиянами.

Он легко вскочил, отряхнул брюки и спустился вниз. Приблизившись к братьям вплотную, извинился и отобрал вначале автоматы. Затем пальцы его с профессиональной ловкостью сыграли гамму на ребрах близнецов, сбежали вниз и прощупали мельчайшие складочки одежды от пупа до пяток. В результате этой манипуляции братья лишились всех средств обороны.

Удовлетворенный незнакомец передал реквизированный арсенал куда-то за спину братьев, а сам одним прыжком преодолел лестничный марш, ставший для Морано «камнем преткновения».

На площадке он остановился и критически осмотрел оконную раму. Громадное, в человеческий рост окно тускло поблескивало грязными стеклами и, кажется, не отворялось со дня постройки.

Бродяга решительно вздохнул и дернул заржавленный шпингалет. Тот не поддавался. Тогда голубоглазый поклонник хороших манер вцепился в оконную ручку обеими руками и рванул.

Окно с треском распахнулось, осыпав возмутителя спокойствия трухой и вековой пылью. Черная пасть города дохнула в оконный проем жаром распаренного асфальта и бензиновой гарью. Бродяга лег животом на подоконник и заглянул вниз.

Узенькую темную улицу сплошь забили скромные авто окрестных жителей.

— Ну что ж, — бродяга повернулся к братьям, — не смею вас больше задерживать, господа Морано. А покинуть аудиенц-зал вам придется через эту дверь. — И он радушным жестом пригласил близнецов проследовать через оконный проем.

От этих слов и жеста волосы на головах братьев встали дыбом, а дыхание сперло. Наступило тягостное молчание.

— А что, если мы выйдем так, как вошли? — наконец с потаенной надеждой осведомился Леон.

— Увы… увы… — горестно развел руками голубоглазый, — все пути назад отрезаны. Зато вы сэкономите минуты три своего драгоценного времени.

— А… а… если мы откажемся? — пропищал Николло, у которого исчезли мужские обертона в голосе.

— Тогда… Леон, ты ведь знаешь, как выглядит голова, нанизанная на пулю сорок восьмого калибра. Зачем лишний шум? Ведь всего пятый этаж, с вашими полетными характеристиками… плевое дело.

Леон с трудом загнал внутрь подкатившийся к горлу комок и выдавил через силу:

— Ладно… останусь жив… из-под земли… к…

— Вот, — обрадовался его галантный собеседник, — это уже похоже на джентльменское соглашение. Прошу вас!

Джек Луарье, скромный официант ресторана «Бравада», с трудом втиснул свой старенький «Додж» между «Фордом» толстяка Бреди и «БМВ» красноглазого Родика. Он захлопнул дверь с третьей попытки, не преминув отпустить в адрес своей рухляди порцию брани. Новенькая «БМВ» аппетитно поблескивала свежевымытыми боками, и Джек бросил на нее косой завистливый взгляд.

Ничего… месяца через два у него тоже будет чем похвастаться. Он уже присмотрел себе аппаратик — пальчики оближешь. Еще каких-нибудь пятьсот долларов и…

Джек мечтательно вздохнул, почему-то взглянул на звезды, и… если Джек и не остался заикой, то только благодаря врожденной тугоухости. Грохот, раздавшийся за его спиной, потряс тихий квартал до основания.

Бедняга Джек успел присесть и инстинктивно закрыл голову руками. Он никогда не отличался особой набожностью, но теперь почему-то вспомнил о трубе архангела.

Но так устроен человек: если вслед за грохотом на его голову не рушится нечто более существенное, то страх быстро сменяется любопытством.

А любопытство пересилит любой страх. И Джек, все еще робея перед неведомой опасностью, высунул голову и робко взглянул.

В ярко освещенном оконном проеме, на пятом этаже дома напротив, четко вырисовывался мужской силуэт. Новоиспеченный самоубийца молитвенно сложил руки, что-то пошептал и ахнул вниз.

В полете он отчаянно размахивал руками, но летел беззвучно. Местом приложения тела стала крыша новенького «БМВ» красноглазого Родика.

Звуковой эффект в момент приземления превзошел самые смелые ожидания Джека Луарье — единственного свидетеля фантастической сцены.

Любопытство скромного официанта было наполовину удовлетворено. Джек тотчас юркнул в подъезд. Роль свидетеля его не прельщала, но Джек перестал бы себя уважать, если бы не досмотрел спектакль до «занавеса».

Он птицей вспорхнул к себе на третий этаж, вихрем пронесся по квартире и припал к окну.

Там, внизу, уже суетились люди, а через пару минут подкатила и патрульная машина. Ее светомузыкальная и акустическая установки внесли в действие недостающий блеск.

«Наверняка секта маньяков-самоубийц развлекается, — решил Джек, прилаживаясь на подоконнике, — могу себе представить, какой шум завтра поднимут газеты. А Родик-то… вот кто обрадуется. Хотел бы я видеть его рожу, когда он потащит свою развалину на свалку».

Такие вот добропорядочные мысли одолевали в тот вечер Джека Луарье безусловно, образцового гражданина.

Вито Профаччи ничего не знал о несчастье, постигшем его исполнителей. Именно в тот момент, когда бедный Николло планировал на крышу чужого автомобиля, Вито ворвался в квартиру своей любовницы Алисы О'Брайан. Алиса, порывистая и неутомимая, встретила его на пороге спальни. Ах! Вито даже не обратил внимания на ее новое вечернее платье. С чисто итальянским нетерпением он сграбастал Алису в охапку, повалил на кровать и впился губами в обнаженное плечо.

Пылкость Вито имела под собой серьезные основания. Во-первых, за неделю он дико соскучился по неистовым ласкам Алисы. А во-вторых, в последнюю их встречу он проштрафился, как мальчишка. То ли Вито переутомился, то ли хватил лишку накануне, но едва он удовлетворил первое взаимное желание, принял горячую ванну и крепкий коктейль, как… заснул. Отключился прямо на ложе любви, словно муж-перестарок.

Деликатная Алиса не стала тревожить Вито, и он проснулся поздно утром с головной болью и отвратительным настроением. Алиса не подала виду, но, кажется, надулась — и теперь Вито торопился загладить вину.

Вообще-то Вито, не без оснований, гордился своими мужскими качествами. Из многих сотен женщин, с которыми он делил постель, едва ли насчитывалось несколько таких, которых он не смог удовлетворить. Да и то, тех бы не удовлетворил и самый совершенный сексуальный робот-автомат.

Природа наградила Вито несколько странным, но необыкновенно работоспособным аппаратом.

Анатомия и размеры этого аппарата были самыми ходовыми, но физиология… Сам Вито так характеризовал свой мужской придаток: «Первый раз он работает на меня, а все остальные на бабу».

Дело заключалось в том, что удовлетворение Вито получал только от этого первого раза. Но аппарат его всю ночь находился в прекрасном упругом состоянии и доводил женщин до полного изнеможения. От этого Вито получал весьма своеобразное удовольствие. Но в последний раз… с Алисой… Виноват, и только…

Алиса в рядах его бывших и нынешних пассий стаяла особняком. Вито спал с ней уже целых пять месяцев — срок немыслимый, если учесть, что ни с одной из любовниц он не возился больше двух недель. Но, самое странное, Алиса совершенно не соответствовала вкусу Вито. Ему всегда нравились длинноногие, грудастые блондинки. А Алиса…

Невысокая, кругленькая, плотно сбитая брюнетка. И грудь не назовешь высокой, и ноги полноваты. Правда, профиль точеный и строгий — Вито любил такие, а носик маленький и веснушчатый. Короче, ничего выдающегося. Пройдешь по улице и…

В том-то и дело! Мимо Алисы не мог равнодушно пройти ни один нормальный мужчина.

Каждая женщина может смело считать своим наставником сатану, но Алиса и самому сатане могла преподать парочку уроков.

Каждое ее движение таило в себе такой соблазн, что даже у искушенных прелюбодеев в штанах просыпался настоящий вулкан. Сочетание в ее взоре потрясающей бесстыжести с наивностью мадонны влекло к ней, словно магнитом. От Алисы, казалось, исходили невидимые волны. Мужской приемник улавливал их на любых частотах и безошибочно расшифровывал: «Переспи со мной… попробуй — не пожалеешь». Судя по всему, никто из счастливчиков не пожалел. И Вито за пять месяцев не пожалел ни разу. Мало того, ему хотелось с ней спать до окончания жизни, но жизнь так коротка… А он так бездарно растратил прошлую ночь. Нет! Теперь он возьмет реванш!

Алиса, смеясь, барахталась под ним и воротила в сторону круглую мордашку. Вито пытался поймать ртом ее губы, но это ему долго не удавалось.

Тогда он резким движением задрал на ней подол узкого платья и ловко запустил руку под колготки.

О! Эту науку он постиг в совершенстве! Он назубок знал все самые сокровенные и уязвимые места женского тела. И теперь левая рука его обследовала их тщательно и сноровисто. А нежные, холеные и цепкие пальцы Вито? Да им позавидовал бы любой музыкант. Но Вито играл только на одном инструменте — на женских прелестях, зато как играл!

Алиса так и оцепенела, приоткрыв пухлые губки. А потом тихо простонала:

— О! Вито… мальчик мой… Боже… как я соскучилась…

И вдруг заметалась, срывая с него остатки щегольского антуража. Затем они сцепились в теснейших объятиях и покатились по широкой кровати, стараясь плотней прижаться друг к другу.

Вито поймал момент, раздвинул ей коленом ноги и… приколол к постели точным и сильным движением.

Поршень его заработал во всю силу, вначале медленно и мощно, а затем быстро и размеренно.

Темп движений все нарастал, а Алиса стонала все громче.

Вито жестко мял ее грудь, но Алиса лишь властно требовала:

— Еще… еще сильней… Ну! Еще… — И наконец она вскрикнула, обхватила Вито руками и ногами, неистово прижала к себе и запричитала: Боже! Как я люблю тебя и его! Как хорошо! Ну… еще…

Вито зарычал в ответ. Их тела содрогнулись одновременно в сладостном экстазе и… обмякли.

Вито не торопился «уходить». Он расслабленно лежал, уткнувшись носом в ее горячее плечо, и с наслаждением вдыхал аромат ее тела. Здорового женского тела, настоянного на любовном поте.

А она нежно щебетала ему что-то на ухо. И от этого щебета, от ласковых прикосновений мягких губ на Вито накатывалась новая волна чувств. Его «поршень» ожил, заволновался и, налившись упругой силой, расправился в чреве Алисы. И она притихла, застыла в предчувствии нового оргазма…

Гонцы с дурной вестью застали Вито рано утром на квартире Алисы О'Брайан совершенно обессиленным. Не лучше выглядела и сама Алиса.

Но, узнав о беде, постигшей братьев Морано, Вито совершенно забыл о приятной ломоте в пояснице и о всякой усталости. Уже в полдень он мчался на доклад к «отцу», имея на руках почти полную информацию. Увы, за этим «почти» стояло самое загадочное во всей одиссее братьев Морано.

Сами близнецы в свидетели не годились: Леон уже никому и никогда не смог бы дать показаний — его тело упокоилось в морге. Николло, с переломами позвоночника и основания черепа, тихо доходил в реанимации и, кажется, тоже отговорил свое. А главный виновник ночной драмы — русский десятник Жорж — исчез в неизвестном направлении, и люди Вито сбились с ног, пытаясь напасть хотя бы на ничтожный след его ботинка.

Таковы были неутешительные факты, с которыми Вито предстал перед «крестным отцом» — Джакомо Личем.

Лич только что принял морскую ванну в бассейне и теперь нежился в шезлонге под естественным калифорнийским ультрафиолетом. Он неторопливо потягивал лимонный сок со льдом и наслаждался тишиной и покоем. Подогретая зеленая вода, пахнувшая йодом и хвоей, ласково плескалась у его ног, и на жирном лице Джакомо играли солнечные блики.

Вито он встретил, словно старого друга после долгой разлуки. Но при виде отеческой улыбки патрона душа Вито тихо упала в носки. За пятнадцать лет он в тонкостях изучил характер «отца».

Если бы Джакомо набросился на него с бранью и угрозами, то, значит, проступок Вито незначителен и шеф не особо зол. А когда Джакомо становился мягок и обходителен, словно домашний кот, то только держись — «отец» рассержен донельзя. И уж горе тому, кого Джакомо встречал словами:

— Здравствуй, здравствуй, дружок. Что это ты?

Совсем забыл старика? Ай-ай-ай… я так по тебе соскучился…

Эта фраза была равносильна смертному приговору. Слава Богу, в этот раз Лич хоть и встретил Вито чересчур ласково, но роковое приветствие не прозвучало.

Вито облобызал перстень на руке «отца» и приступил к правдивому изложению своих бед, но Джакомо они, казалось, нисколько не волновали. Вито так поразился полному безразличию шефа, что в конце концов сбился и сконфуженно умолк.

— Что же ты, дружок, — словно очнулся Лич, — продолжай…

— Простите… — пролепетал Вито. — Мне показалось, что вас это не интересует…

— Да? А ведь и вправду… Что это ты так разволновался? Поверь, все это такая ерунда, что не стоит тратить свои драгоценные нервы. Ну-ну… успокойся…

— А… а… что не ерунда? — у Вито от удивления отвисла челюсть.

— Что? А вот я сейчас покажу тебе одно занятное письмецо, — Лич щелкнул в воздухе толстыми пальцами.

Тотчас перед ним предстал сухощавый, сосредоточенный секретарь Гарри Чинни. Он небрежно кивнул Вито и в почтительном поклоне раскрыл перед шефом тонкую папку в сафьяновом переплете.

Лич двумя пальцами, брезгливо, за уголок, извлек из папки листок с отпечатанным на принтере текстом и протянул его Вито.

Первое, что бросилось в глаза Профаччи, это странная монограмма: буква «R», увенчанная золотой короной. Подписи под письмом не было.

Что означала монограмма, Вито не понял. Он быстро пробежал глазами текст, ахнул и, цепляясь за каждую буковку, прочитал письмо еще раз.

Лицо его при этом меняло цвета, словно кожа хамелеона. Вначале оно побледнело, затем позеленело и, наконец, расплылось багровыми пятнами.

Вито дошел до последней строчки и… рухнул на колени. Он пополз к шефу, лопоча дрожащими губами:

— Отец… господин… я… я… пятнадцать лет… и ни разу… ни разу… — Профаччи зарыдал.

— Ну что ты так расстроился, дружок, — попытался утешить его Лич, и жирные губы его сложились в некое подобие улыбки. — Я тебе верю.

Только постарайся объяснить, откуда эти наглецы узнали о яхте? Ведь нашего разговора никто не слышал. Только ты и я. Даже Гарри не знал. Получается, сынок, ты единственный, кто мог сделать такую пакость. Вот и объясни: зачем и кому ты передал сведения о товаре?

— Но я не передавал… я не знаю, — отчаянно заскулил Вито, размазывая по лицу слезы.

— И я не знаю, — задумчиво прищурился Лич.

По правде говоря, он и сам не верил в предательство Вито. Очень уж высока была цена такого предательства, а преданность Вито не раз проверялась и была сродни собачьей. Что-то не укладывалось…

Собака… на цепи…

И Лича осенило!

Именно благодаря своей сверхъестественной интуиции он устроил и карьеру, и жизнь. Откуда снисходила на него пророческая благодать, не ведал никто — и тем не менее так всегда случалось в самые ответственные моменты.

Лич ткнул пальцем в направлении живота Вито:

— А что это у тебя, сынок?

Профаччи, пораженный вопросом, перестал скулить и недоуменно вытаращил полные слез глаза.

— Ну… вон там, — уточнил Лич, — на жилетке… что за цепочка?

— Эта? — Вито вытащил из жилетки старинные часы за толстую золотую цепочку.

— Эта.

— Это фамильная реликвия. Мой прадед, корсиканец, получил часы от самого Бонапарта, — сдавленным от волнения голосом пояснил Вито. — Они всегда со мной… но я не понимаю…

— Дай-ка мне их, сынок, — ласково попросил Лич.

Вито вместе с пуговицей отодрал цепочку от жилетки, проворно заскользил на коленях к боссу и протянул семейную реликвию.

Но тот отстранил покачивающиеся на цепочке часы и снова прищелкнул пальцами. В результате этой престидижитации на сцену вылезло некое косматое и угрюмое существо по кличке Гризли Боб.

Гризли Боб, личный телохранитель Лича, заработал свою кличку отнюдь не за лохматость и свирепость, хотя и того и другого у Боба хватало в избытке. Еще в далекой юности его хрястнули в пьяной драке шестифутовым отрезком рельса по хребту. Будь на месте Боба более хрупкая и изнеженная особь, она наверняка протянула бы ноги.

А Боб отделался только переломом позвоночника и легким испугом. Спинной мозг уцелел, и Боб не остался калекой. Только позвонки срослись неправильно и образовали на спине Боба подобие горба. За это сходство с североамериканским мишкой Боб и удостоился клички Гризли.

Гризли Боб вытянулся перед шефом в меру возможностей своего подпорченного опорного аппарата и преданно заглянул Личу в глаза.

— Выпотроши эту штуку, — коротко кивнул на часы Лич.

Боб грубо сграбастал антиквариат волосатой лапой и деловито раскурочил золотой корпус.

В качестве инструмента он пользовался исключительно длинными и крепкими ногтями.

Вито в отчаянии закусил нижнюю губу и тихо простонал:

— Зачем?

Лич усмехнулся и ничего не ответил.

Боб отвинтил крышку, небрежно отбросил ее в сторону и сунул нос в механизм. Затем удовлетворенно крякнул, подцепил универсальным ногтем и вывернул крохотный диск.

Сомнений не осталось никаких — диск представлял собой миниатюрный передатчик с микрофоном. И туг Лич, к превеликой, но тайной радости Вито, пришел в бешенство.

Он подпрыгнул на месте, словно к его заднице прилепили горячий утюг, и с прытью, почти немыслимой при его комплекции, подскочил к Бобу. Вырвав у Гризли из рук останки реликвии семьи Профаччи, он запустил ими в голову последнего представителя рода.

Сам Вито в тот момент больше походил на беломраморного ангела из фамильного склепа, чем ни живого отпрыска.

Понадеявшись на идеальность мишени, Лич не удосужился прицелиться, и золотой осколок, миновав физиономию Вито, бултыхнулся в бассейн. Сверкнув последний раз на солнце, он немедленно пошел ко дну.

Вито, скосив глаза, проводил останки в последний путь, рванул на груди ворот щедро накрахмаленной рубахи и вскочил с колен на ноги.

— Сука! Блядь! Убью! — исступленно заорал он, бешено вращая налитыми кровью белками.

Слюна фонтаном полетела из его рта вместе с ругательствами. Вито рванулся было куда-то бежать, но тяжелая рука Гризли Боба опустилась ему на плечо. Вито трепыхнулся, словно воробей в когтях кошки, однако сразу обессилел, затих и лишь тихонько всхлипывал.

Джакомо Лич умел быть великодушным, когда это ничего не стоило. Кивок головы — и перед Вито появился стульчик и бутылка «Шерри-Бренди» на подносе.

Боб заботливо усадил Профаччи, отвинтил крышку бутылки и опрокинул ее в хрустальный фужер. Вито взахлеб высосал из фужера содержимое и стыдливо оправил на груди рубаху.

— Почистил перышки — и к делу, — тон Лича стал сухим и деловитым. — Кто и когда всучил тебе «ухо»?

Повествование Вито отличала трогательная искренность, и Лич смягчился. Выслушав все до конца, он задумчиво пробормотал:

— Ловкая девчонка, только… кто за ее спиной?

Ладно. Возьмешь моих ребят и немедленно поезжай к ней. Вытряхнешь из девчонки все, ты понял?

— Я думаю, она быстро расколется, я ей все мозги вытряхну, — торопливо запричитал Вито, — я ей…

— Да, ты ей, — насмешливо перебил его Лич, — если… если найдешь.

Последнее слово, которое услышал Сергей в наушниках, было «сука!». Затем послышался щелчок — это Гризли Боб раздавил грубыми пальцами хрупкое устройство, и передатчик смолк навсегда.

Сергей снял наушники и выругался по-русски.

Его напарник, добродушный увалень Залужный, оторвался от подзорной трубы и встревоженно уставился на Сергея.

— Ляпнулось наше «ухо», — досадливо сморщился тот. — У этого прохвоста Лича просто-таки гениальный нюх. Так быстро раскусил. Эх… Столько хлопот — и все коту под хвост.

— О! И что же теперь делать? — озабоченно заскреб затылок Андрей.

— Что… что, — не скрывая досады, пробормотал Сергей, — мы же знаем, как они связываются с яхтой. Придумаем что-нибудь, может, возьмем в работу этого радиста. Ты не отвлекайся… наблюдай…

Надеждин и Залужный оборудовали наблюдательный пункт на чердаке пятиэтажного дома — в трех милях от респектабельной виллы Лича.

Внутренний двор виллы, густо усаженный растительностью, к сожалению, не просматривался.

Зато въездные ворота, аллея, ведущая к вилле, под мощной оптикой выглядели словно на ладони.

А главное, что в радиусе трех миль, не приближаясь на «критическое» расстояние, можно было прослушать сигналы микропередатчика в часах Вито.

Андрей Залужный вел визуальное наблюдение и фотосъемку. А Сергей напряженно вслушивался в эфир. То была нелегкая работа: сигнал шел слабый, и к тому же мешало беспрестанное тиканье — механизм старинных часов трудился отменно. Тем не менее Сергей хорошо расслышал монолог Вито, реплики Лича, голоса отдельных участников сцены. Диктофон исправно зафиксировал все на пленке — и вдруг такая неудача…

Андрей снова припал к подзорной трубе. Минут пять он молча наблюдал за виллой, а затем энергично задергал спусковой курок фотопушки.

— Что там? — занервничал Сергей и схватил бинокль.

Ворота соседствующей с владениями Лича виллы отворились, и из них выползли два громадных черных «Крайслера». Блеснув густо тонированными стеклами, машины свернули вправо и, сразу набрав скорость, понеслись в сторону Беверли-Хиллз.

Сергей восхищенно прищелкнул языком:

— Красиво пошли…

— Хотелось бы знать, куда? — нахмурился Андрей, оторвавшись от окуляра.

На вилле, из которой выехали машины, Лич держал с дюжину своих «горилл». Не менее десятка из них имели такое уголовное прошлое, что Лич просто не мог провести их в штат официальной охраны — это дискредитировало бы его честное имя. Пришлось разместить ребят на соседней вилле.

— Куда они направились? Ну, об этом я догадываюсь, — утешил Сергей Залужного. — Конечная цель путешествия, конечно, бульвар Ла Сьенега, 6, квартира Алисы О'Брайан, и хорошо, что Ленки там уже нет. А мы… мы постараемся, чтобы им не пришлось скучать.

Радиотелефон был под рукой. Сергей набрал номер полицейского участка Беверли-Хиллз и, зажав нос платком, пролаял в трубку:

— Важное сообщение. Соедините меня немедленно с лейтенантом Фелтоном.

Фелтон никогда голоса Надеждина не слышал.

Сергей перестраховался на случай попытки в последующем идентифицировать голос, записанный, как и все телефонные переговоры полицейского участка, на магнитофон.

С другой точки зрения, Сергей не сомневался: многоопытный Фелтон сразу поймет, что собеседник, пытаясь изменить голос, говорит в носовой платок, и на эту же попытку маскировки спишет и иностранный акцент. Сергей даже преднамеренно усилил этот акцент.

— Хай! Лейтенант Фелтон? Кто говорит? Не имеет значения… Да… Если хотите застукать на горячем Кривляку Тома и Луи Рота, то выезжайте немедленно на бульвар Ла Сьенега, 6, квартира № 4 на третьем этаже… И патронов побольше захватите, лейтенант… Их там человек восемь — и все ваши хорошие знакомые…

Сергей быстро отключил телефон — пока не запеленговали и, злорадно подхихикнув, аппетитно потер ладони:

— А мы полюбуемся зрелищем со стороны.

Знаешь, как будет называться статья в утреннем выпуске «Лос-Анджелес кроникл»?

Андрей отрицательно мотнул головой.

— Держу пари: «Битва на бульваре» или «Ватерлоо лейтенанта Фелтона».

Ошибся Сергей на самую малость. Статья называлась «Побоище на бульваре».

2

Эди Фитцжеральд пока не мог похвастаться такими же апартаментами, как у Джакомо Лича, ио квартирка в восемь комнат на Голливудском бульваре тоже стоила немало. А была еще одна такая же в Санта-Монике, и обстановка комнат соответствовала. Во всяком случае, Сергею приходилось только мечтать о подобном благолепии.

В квартиру на Голливудском бульваре Эдуард и призвал Сергея на следующий же день после «побоища».

С первого взгляда на шефа было понятно, что Фитцжеральд не в шутку рассержен. Он хмуро зыркнул на Сергея исподлобья и молча кивнул на кресло в углу.

Сергей вальяжно развалился в кресле и закурил вонючую сигару, пуская дым в потолок. Руководствуясь древней восточной мудростью, которая гласила: «никогда первым не начинай важного разговора», не торопился. Безмолвствовал и Фитцжеральд, нервно вымеряя шагами просторную гостиную. Он наверняка рассчитывал, что Сергей начнет оправдываться. Но Сергей никакой вины за собой не чувствовал и каяться ни в чем не собирался.

— Ладно, — не выдержал Фитцжеральд. — Может, ты все же снизойдешь и пояснишь, почему вы без моего ведома форсировали операцию и, самое главное, провалили ее?

Сергей пожал плечами:

— Я не считаю операцию проваленной. Все идет нормально.

— Нормально?! — вспылил Фитцжеральд. — Нормально, по-твоему, что засветились Литовченко и Маслова? Что вся наша работа в порту полетела к чертям только потому, что твой Жора не может держать нервы в узде и плюет на мои распоряжения? Что Лич теперь не успокоится, пока не схватит нас за глотку?

— Да! Нормально! — взъярился в ответ Сергей. — Мы почти год ходим вокруг да около, пока вы там натираете мозоли на задницах и вынашиваете наполеоновские планы. А здесь попросту драться нужно.

Он вскочил на ноги, почти вплотную придвинулся к Фитцжеральду и яростно зашипел тому прямо в лицо:

— Ты что обещал, когда мы согласились на вашу паршивую авантюру? Ах! Полная свобода действий. Ах! Дадим все — только работайте. Ах!

Надо взять Лича за глотку. А что получается на деле? Ты дал нам конкретное задание — перехватить товар из Колумбии. Никто не объяснял нам — как это сделать, мы и не спрашивали. Но как только мы начали работать и действительно щупать Лича — ты сразу в кусты. Так?

От такого отпора Фитцжеральд поначалу опешил. Он широко раскрытыми глазами следил за Сергеем, так, словно только сейчас понял, что тот из себя представляет. А Сергей между тем уже угомонился, вернулся в кресло и спокойно продолжил:

— Провал Масловой — случайность. Досадно, конечно. Но… «А ля гер ком а ля гер». И передатчика в часах Вито жаль — великолепный был козырь. Но операция не провалена, все только начинается. И мы знаем главное — как Лич в случае экстренной нужды связывается с яхтой, а она уже в море. Значит, Джакомо прибегнет именно к такому способу связи. В этом направлении и будем работать. Только… нужны еще средства. Вот так.

— Да?! — иронично прищурился Фитцжеральд. — И сколько же вам необходимо этих средств?

— Тысяч двести наличными.

— Молодцы, — Фитцжеральд восхищенно развел руками. — Все просчитали, все предвидели.

Только одного не учли — что я не Всемирный банк помощи недоразвитым странам.

Он устало потер переносицу и тяжело опустился в кресло рядом с Сергеем. Откинув голову на спинку, прикрыл глаза и так замер, размышляя.

Сергей уже освоился с этой привычкой Фитцжеральда и теперь не стал мешать ему. Эдуард безмолвствовал минут десять. Сергей как раз успел докурить сигару.

— Вэл, — Фитцжеральд наконец бодро встряхнул головой и дружески хлопнул Сергея по плечу: — Скорей всего вы правы. Черт подери… мы ведь на таких вас и надеялись. Работайте! Но…

Двухсот тысяч у меня сейчас нет.

— Как это? — заявление Фитцжеральда обескуражило Сергея и удивило. До сих пор никаких денежных затруднений их группа не испытывала, тем более когда это касалось подготовки и проведения операций. Впрочем, до сих пор они и не проводили никаких серьезных операций. Больше присматривались да прикидывали. А еще изучали язык да «местную специфику».

— А вот так, — отрезал Фитцжеральд. — Нет, и все. Но раз вы уже стали самостоятельными, то и заработайте их сами.

— Ага… а пока, значит, мы их только проедали, да? — сквозь зубы процедил Сергей.

Положа руку на сердце, он и сам мог ответить на этот вопрос — конечно, они пока не заработали ни цента. Фитцжеральд не стал травмировать ответом самолюбие Сергея. Он молча поднялся и вышел из комнаты, однако почти тотчас вернулся и бросил Сергею на колени крохотную компьютерную дискету.

— Ну… и что здесь? — без особого интереса осведомился Сергей, повертев дискету в руках.

— Миллиона три-четыре, может, и больше… — загадочно усмехнулся Фитцжеральд.

— А в двух словах по-человечески можно? — въедливо скривился Надеждин.

— Можно и по-человечески, — примирительно закивал Эдуард. — Здесь полный материал на двух весьма крутых жуликов. Первый из них, некто Сигизмунд Завадский, барыга и контрабандист мирового масштаба. Его специализация — крупные драгоценности. Сплавляет он их в страны арабского мира. Там камни оседают в кубышках халифов, эмиров и шахов — такая вот солидная клиентура. Если все ценности, что прошли через руки Завадского, сложить в кучу, то пещера Али-Бабы в сравнении с ней покажется лавкой барахольщика. А если провести мировой чемпионат контрабандистов, то Завадский по справедливости должен возглавлять судейское жюри.

— А как он сплавляет драгоценности? — в глазах Сергея наконец зажегся огонек интереса.

— О! Совершенно гениальные методы! Гастролирующие театральные группы, цирк, варьете, опера. Связь с костюмерами и реквизиторами.

У них там чего только нет: короны, бусы, колье, сережки. Берется дешевка: стекляшка, изображающая бриллиант, вынимается, а на ее место ставится камешек чистой воды. Даже обрабатывается специальным составом, чтобы блеск не выдавал. И… Счастливого пути.

— А цирк зачем?

— Ха… Тут Завадский в молодости откалывал потрясающие номера. Например, отправил раз красный бриллиант в десять каратов под кожей берберийского льва. А? Какой таможенник полезет в гриву царя зверей? А ветеринар может, только усыпи льва на пару минут. Но наркотиками, следует отдать пройдохе должное, Завадский никогда не занимался, а официально он скромный театральный импресарио и менеджер.

— Да, виртуоз… — восхищенно прищелкнул языком Сергей.

— Именно, а сотрудничает Завадский последнее время с другим виртуозом. Джонатан Эрни, кличка Джокер. Гангстер-одиночка. Верней, у него есть своя шайка, но он ни от кого не зависит и ни с кем не работает. Специализация самые солидные ювелирные магазины. Талант потрясающий, хоть сценарии пиши по материалам его… гм… деятельности. Даже почерка характерного этот парень не имеет. Все его операции не похожи одна на другую, а выдумки бездна и организация завидная. Все расписано по секундам. «Мокрых» следов предпочитает Не оставлять, но иногда не все гладко складывалось, и после его налета на месте оставалось с полдюжины трупов… Это тебе в двух словах, по-человечески, а остальное на дискете. Дискету изучишь, не выходя из моей квартиры — сам понимаешь, почему.

— А откуда у тебя такая информация? — не удержался от дилетантского вопроса Сергей.

Фитцжеральд укоризненно покачал головой, но кое-что, видимо, счел возможным пояснить:

— У Завадского много недругов, что естественно. Он ни с кем не делится и ни от кого не зависит, но зуб на него многие имеют и, естественно, стараются узнать побольше, а мы, соответственно, узнаем у них. Есть и другие источники информации. Что до Джокера… У него есть в банде русский. Это… мой двоюродный брат. Честно говоря, мы не собирались привлекать вас к этой операции, но обстоятельства требуют… У нас появились дела поважней. Но операцию с Завадским и Джокером обмозгуем вместе Джокер наметил акцию на конец месяца, а Завадский отправил крупный камень в Эмираты. Момент как раз благоприятный…

— Постой, — Сергей недоуменно глянул на календарь в наручных часах. — А успеем?

— Должны успеть, — жестко отрезал Фитцжеральд. — И вопрос тут не в двухстах тысячах. Такие деньги мы, конечно, найдем… Но получить в результате этой операции можем гораздо больше.

Да не в этом даже дело…

— А в чем?

— Ты же прекрасно понимаешь, что доходы мафии зависят не только от наркобизнеса. Не менее доходные статьи — это и индустрия развлечений, и проституция, и многое другое. Короче говоря — тотальный рэкет. И то, что мы собираемся сотворить с Завадским и Джокером, тоже рэкет.

Эти ребята должны знать — кто в Калифорнии хозяин.

— Ну с этим-то ясно, — хмыкнул Сергей. — А как мы у Лича будем отбивать его источники бизнеса? Мне кажется, пока в Калифорнии хозяин он. А мы что, будем с ним воевать за публичные Дома и диско-бары?

— Нет… — рассмеялся Фитцжеральд, которого такая перспектива искренне повеселила. — Для этого у нас силенок не хватит. Пусть Джакомо собирает законную дань с подданных. У него целая армия сборщиков под ружьем. А мы… мы пойдем другим путем.

— Каким же?

— Сам должен был уже сообразить. Лич рэкетирует всю Калифорнию, а мы рэкетируем лично Лича. Он же не бог, тоже смерти боится и жлоб изрядный. Чем плох такой путь? Не количеством, так качеством. И истинными хозяевами в Калифорнии будем тогда мы, русские, а не вшивые макаронники. Усек?

Сергей только покачал сомнительно головой, но идея ему понравилась.

3

В воскресенье Станислав Завадский проснулся в преотличном настроении. Накануне вечером он получил известие, что голубой карбункул в шестнадцать карат благополучно миновал таможню и находится теперь в Атлантическом океане на пути к Гибралтару.

Погода на улице радовала солнечным постоянством, а обжаренные в масле гренки и крепкий кофе настроили Завадского на лирический лад.

После завтрака он уединился в кабинете и позволил себе дорогое удовольствие — чтение. Но едва Завадский углубился в излюбленные главы из «Красных щитов» Ивашкевича, как появился слуга-дворецкий. Конечно, этот пустяк не мог испортить Завадскому настроение, тем более что его вышколенный старый слуга никогда не осмелился бы тревожить господина без важного на то повода.

— Что-то стряслось? — ласково улыбнулся Завадский.

Даже в хороших отношениях со слугами он всегда придерживался правил хорошего тона — Вас хочет видеть молодой господин.

— Но…

— Я ему объяснил, что вы заняты важной работой, но он настаивает. Дворецкий потоптался на месте и добавил: — Он хорошо одет и уверяет, что тревожит вас по делу, не менее важному, чем то, которым вы заняты. Вот его визитная карточка.

Завадский глянул на карточку и задумчиво потер переносицу:

— Мейлор… Мейлор… доктор права… Нет! Не знаю… Но полагаю, дело достаточно серьезное…

Придется принять. Проводи его.

Завадский небрежно сунул визитку в ящик стола и поправил галстук.

Через минуту в сопровождении дворецкого в кабинет вошел сухощавый смуглолицый брюнет лет тридцати двух. Завадский бегло осмотрел раннего посетителя и остановил взгляд на булавке галстука — единственном украшении в гардеробе Доктора права. Булавка заслуживала внимания — бриллиант в платиновой оправе тянул не менее Чем на пять карат и отличался редкой чистотой и искуснейшей огранкой.

«Вместе с этим камешком молодой человек стоит тысяч триста в год, тотчас оценил доктора старый пройдоха, — таких щеголей всегда встретишь в великосветских салонах… если попадешь туда».

Завадского всегда отличала предельная учтивость. Даже в обращении к бродяге, а не то к джентльмену. Он предложил доктору садиться, но сам опустился не ранее, чем тот занял кресло. Шляхетские замашки Завадский унаследовал с кровью предков.

— Чем могу служить, доктор Мейлор? — первым начал он разговор. Признаться, ваш визит меня несколько удивил. Ведь если мне не изменяет память, то до сегодняшнего утра мы не были знакомы.

— Да, это так, — подтвердил доктор. — И все-таки я хорошо знаю вас… В одностороннем, так сказать, порядке.

— Вот как?! — Завадский изобразил на лице легкое недоумение. — И чем же вызвано столь пристальное внимание к моей столь скромной особе?

— О!.. Господин Завадский! Не преуменьшайте своих способностей, развел руками Мейлор. — Вы гениальны, господин Завадский, но вашу гениальность в этом мире вряд ли кто может по достоинству оценить, кроме…

— Кроме кого?

— Кроме вас самого и нас.

— «Вы» — это кто? — быстро уточнил Завадский.

— Мы — это мы, — загадочно улыбнулся доктор права, — к этому мы с вами еще вернемся.

Впрочем, перейдем к делу.

— Что ж, извольте…

— Господин Завадский, нам стало известно, что вы занимаетесь скупкой краденых драгоценностей и контрабандой перепродаете их за границу.

Нельзя сказать, что Завадский от этого заявления опешил, но глаза его на секунду остекленели.

Впрочем, его взгляд не отражал внутреннего состояния — мысли Завадского замелькали в голове, словно окна японского суперэкспресса.

— Так… — он откинулся на спинку кресла и криво улыбнулся, — мне кажется, доктор Мейлор, вы обратились не по адресу.

— По адресу, господин Завадский, по адресу — вы же прекрасно это знаете, — с мягким нажимом проворковал Мейлор.

— Так вот, — начал медленно закипать Завадский, — я сейчас прикажу выкинуть вас вон.

— Прежде чем сделать это, я бы советовал вам выглянуть в окно.

— Что?

— Я говорю: выгляньте в окно, — невозмутимо повторил Мейлор.

Завадский подскочил к окну и резко отдернул штору. Перед фасадом его дома приткнулись к тротуару голубой «Крайслер» и бежевый «Кадиллак». Боковые стекла обеих машин были опущены, и в полумраке салонов виднелись очертания плотно сбитых мужских тел.

— Славные у нас ребята, — прокомментировал картинку Мейлор, — не стоит портить со мной отношений — мои парни это неправильно поймут.

— Тогда… тогда я немедленно звоню в полицию, — Завадский ринулся к телефону.

— Зачем же так, — нежно укорил его Мейлор, — голубой карбункул еще в пути, а вы ведь не хотите, чтобы он не дошел до адресата.

При этих словах Завадскому показалось, что его взяли за горло железной пятерней. Он медленно вернулся на место и, тяжело опустившись в кресло, прошептал:

— Это шантаж…

— Самый настоящий шантаж, — подтвердил Мейлор и нагло осклабился.

Завадский вздохнул, выдвинул ящик стола и достал из него коробку сигар. Не говоря ни слова, он протянул ее Мейлору. Доктор права вежливо отказался и достал пачку «Кэмела». Завадский подвинул к нему пепельницу, а сам нервно откусил кончик сигары. Если бы Мейлор знал Завадского поближе, то безошибочно определил: старик разволновался больше обычного — каждая выкуренная сигара в его жизни была событием.

— Хорошо, — устало сдался Завадский. — У вас есть… я вижу… кое-какие факты.

Мейлор подтвердил это кивком.

— Я готов их купить.

— Мы не продаем факты, — тихо, но твердо отказался Мейлор.

— Так чего же вы хотите? — вскричал Завадский, который ровным счетом перестал что-либо понимать.

— Двадцать пять процентов с каждой удачной операции. Для начала сто тысяч — одна четвертая от прибыли, полученной по сделке с голубым карбункулом.

— Ха… ха… ха… — зашелся нервным смехом Завадский, — двадцать пять процентов с операций? Ха… ха… ха… с каких это операций?

— Со всех последующих, — сухо пояснил Мейлор.

— Да вы ведь даже не доказали, что я причастен к этому… голубому карбункулу.

— А мы не полиция и не суд, — веско отрезал доктор, — мы и не собираемся ничего доказывать.

— Ладно, — Завадский вытер выступившие от смеха слезы. — А если я откажусь платить, вы что, побежите в полицию с несуществующими фактами?

— Не беспокойтесь, факты существуют, — заверил его Мейлор, — и по всем прошлым вашим делишкам, и по нынешним. А в полицию мы обратимся только в одном случае. Хотите знать, в каком?

— Любопытно… любопытно…

— Если вы вздумаете удалиться на покой. Это чтобы вы не тешились надеждой, что заработанные нечистым путем денежки останутся за вами.

— Отлично, — Завадского, кажется, стала развлекать эта занятная беседа. — Ну а если я все же откажусь платить за миф, вы что, прибегнете к насилию?

— Ну что вы, — деланно ужаснулся Мейлор, — мы чтим рамки закона Тогда, черт вас возьми, — снова вышел из себя Завадский, — как же вы намерены выбить из меня деньги?

— Мы прикроем лавочку под вывеской «Эрни-Джокер», в которой вы покупаете товар, и любую другую, с которой вы попытаетесь установить контакт.

— Вы… вы… — Завадский, кажется, потерял дар речи.

— Да, именно мы.

— Да вы, именно вы, знаете, что такое Эрни-Джокер? — захлебываясь, прокричал Завадский, привстав в кресле.

— Знаем, господин Завадский, но, если вы собираетесь сообщить о нем что-нибудь новенькое, я с удовольствием послушаю.

После этих слов Завадский пожалел, что не откусил себе язык — своим глупым вопросом он выдал себя с головой. А ведь наверняка где-нибудь в кармане пиджака Мейлора спрятан диктофон.

И он, старый стреляный волк, клюнул на приманку, словно слепой щенок.

В груди Завадский вдруг явственно ощутил неприятное покалывание. Рука его непроизвольно потянулась к сердцу. Мейлор заметил это движение и сочувственно произнес:

— Не стоит так волноваться. Ну, поделитесь с нами своими доходами. Что для вас двадцать пять процентов? Вы ведь баснословно богатый человек. А?

Завадский уловил в словах Мейлора искреннее сочувствие и попытался заглянуть тому в глаза.

Увы! Перед ним восседал сфинкс с беспристрастным взором.

Завадский достал чековую книжку и щелкнул ручкой.

— Сколько вы хотите за запись нашего разговора?

Мейлор презрительно хмыкнул, вынул из кармана маленький плоский диктофон и протянул его Завадскому:

— Берите даром, нам эта запись не нужна.

Двадцать пять процентов, это все, что мы хотим.

— Да по какому праву? — последний раз попытался вспылить Завадский.

— По праву сильного, — глаза Мейлора зло сверкнули. — До первого августа взнос в сто тысяч должен поступить на счет № 300628 Панамериканского национального банка. И имейте в виду, если деньги не будут внесены, голубой карбункул не дойдет до Эль-Кхаба. Так, кажется, зовут вашего покупателя?

Завадский подавленно молчал, но доктор Мейлор решил добить его:

— На десятое сентября Джокер наметил очередную крупную акцию. Имейте в виду — успех его предприятия целиком в ваших руках.

Джокер хранил свои планы в таком секрете, что о них не знали даже его ближайшие сообщники. Завадского он никогда не посвящал в свои дела, да и сам Завадский, следуя неписаному закону, никогда ими не интересовался. Но если о планах Джокера знал доктор Мейлор, значит, он знал все.

Впервые в жизни Завадский почувствовал, что из-под этого нового своего противника ему не вывернуться.

— Хорошо, — выдавил он, явственно ощущая нехватку воздуха в груди, — я подумаю.

— Подумайте, — согласился Мейлор. — Но помните, для раздумий у вас осталось совсем немного времени.

Доктор встал и учтиво откланялся. Едва за ним захлопнулась дверь, как Завадский выбрался из-за стола и на цыпочках прокрался к окну. Он чуть-чуть раздвинул шторы и осторожно выглянул в образовавшуюся щель. Визит доктора показался ему мистификацией… бредом…

Но нет: вполне живой, реальный «доктор права» пересек пружинистой походкой лужайку перед домом Завадского, вышел через калитку и направился к бежевому «Кадиллаку».

Тотчас из машины выскочил мощный верзила и почтительно распахнул перед ним заднюю дверцу.

Доктор замешкался на секунду, обернулся и помахал рукой в направлении зашторенного окна.

Завадский отпрянул назад и набожно перекрестился.

Воистину, этот доктор знался с самим сатаной, если видел сквозь стены.

4

В ювелирном магазине Сьюди Мелвилла никогда не толпились покупатели. Товар Мелвилла был рассчитан на солидного клиента, обычный «средний» клиент предпочитал обращаться в магазин Гопкинса — в соседнем квартале. У Гопкинса можно было приобрести и недорогую золотую безделушку, и искусную подделку под золото. Мелвилл предлагал изделия только высшей пробы и камни «чистой воды». Такая интеграция вполне устраивала и Гопкинса и Мелвилла, а потому они даже не числили друг друга в конкурентах.

Жаркий день десятого сентября подобрался к своей полуденной точке. За прилавком, на высоких стульчиках, чинно восседали два продавца.

Клиент, как всегда, не шел. Один из продавцов, старший, глянул на часы и сладко зевнул. Но едва он успел захлопнуть рот, как старинный колокольчик над дверью весело прозвенел, и в магазине появился клиент молодой человек с необычной внешностью.

Строгий темный костюм, галстук, аккуратно подстриженные светлые волосы, уверенный взгляд — все соответствовало облику обеспеченного американца. Необычной была лишь нижняя челюсть молодого человека. Она поражала своей массивностью и резко выдавалась вперед. Эта челюсть изрядно портила парню внешность.

Между тем молодой человек даже не удостоил взглядом выставленные под стеклом изделия и сразу обратился к старшему по возрасту продавцу:

— Я хотел бы приобрести гарнитур для жены. Цена… в пределах семидесяти-ста тысяч. Мне рекомендовали господина Мелвилла.

— О, не извольте беспокоиться, — оживился продавец, — одну минуточку.

Его младший коллега резво соскользнул со своего стульчика и исчез в недрах магазина. Второй засуетился перед заказчиком:

— Присядьте, пожалуйста, вот здесь. Чашечку кофе? Или что-нибудь прохладительное?

— После, — коротко отрезал посетитель.

Говорил он гнусаво и глотал половину согласных. Но теперь продавец разглядел его поближе и установил причину странного дефекта: шею молодого человека, почти от уха до уха, пересекал тонкий, едва заметный шрам. Челюсть наверняка была искусственной. А поскольку посетитель говорил не размыкая зубов и пользовался для артикуляции одними губами, продавец предположил, что у парня, возможно, не все в порядке и с языком.

Бедняга, наверно, перенес большую операцию и теперь был вынужден таскать такую вот уродливую маску…

Впрочем, судя по всему, его кошелек набит, а это с лихвой окупает издержки внешности.

Ожидание не затянулось, через минуту-другую младший продавец вернулся в сопровождении могучего молодца с ручищами ниже колен и колючими, всевидящими глазками.

— Мистер Рейнси проводит вас к господину Мелвиллу, — любезно раскланялся продавец.

Посетитель ничего не ответил и решительно направился в глубь магазина. Сзади, на расстоянии двух шагов, следовал атлантоподобный мистер Рейнси.

Коридор, ярко освещенный неоновыми лампами, заканчивался небольшой кабинкой — такие кабинки можно увидеть на любой таможне.

Посетитель дошел до кабинки и вопросительно оглянулся.

— Прошу прощения, — пояснил его сопровождающий, — господин э-э…

— Мортимер.

— Господин Мортимер. Поймите нас правильно и зайдите на секундочку в контрольную камеру. Если у вас есть оружие, вам придется его оставить здесь — на время, конечно.

Мортимер пожал плечами и шагнул в кабинку.

Тотчас над входом в нее зажглась зеленая лампочка.

— Еще раз прошу прощения… теперь сюда.

Они прошли еще один прямой коридор и уперлись в бронированную дверь. В лицо Мортимеру уставились объективы сразу трех телекамер.

Рейнси уверенно нажал какую-то кнопку в стене, и дверь бесшумно ушла в сторону. Мортимер сделал еще шаг вперед и очутился в небольшой комнатке.

Это и был кабинет господина Мелвилла.

Внешне он ничем не отличался от тысяч таких же кабинетов в офисах представительных фирм. Все атрибуты: и вращающиеся кресла, и полированный массивный стол, и ковры на полу, и компьютер, и даже фотографии детей директора.

В этом кабинете не было только окон. Все дело в том, что окон в сейфах не бывает, а кабинет директора Мелвилла и представлял собой бронированный сейф, встроенный в глубине здания.

Стены сейфа, толщиной в шесть футов, напоминали слоеный пирог. Они состояли из нескольких прослоек бетона, брони и пластмассы. Такую стену нельзя было ни пробить, ни взорвать, ни просверлить. Кроме того — сейф не горел.

Та дверь, через которую посетитель попадал в кабинет, представляла лишь элемент, фрагмент заслонки, блокирующей комнату-сейф. Сама заслонка, такая же многослойная и толстая, как стена, герметически закупоривала при необходимости комнату. В действие она приводилась мощным механизмом, вмонтированным в стену.

Механизм подчинялся кодированному радиосигналу, излучаемому электронным ключом. Таких ключей насчитывалось три — два из них на ночь сдавались в местный банк. Ими пользовался владелец магазина господин Мелвилл. Третий ключ, запасной, хранился в подвалах центрального банка «Пан-Америкен».

Покидая магазин, директор запирал сейф электронным ключом и сдавал ключ в банк. Утром он получал и… Эта процедура повторялась ежедневно.

Дверь, через которую вошли Мортимер и Рейнси, открывалась по команде изнутри, когда там находился Мелвилл.

А кнопка, которую нажал Рейнси, соединялась с обыкновенным звонком.

Неприступная и чудесная комната-сейф являлась той самой «святыней», в которой хранились несметные сокровища — предметы вожделения женщин и гангстеров всего мира.

Бедняге Мелвиллу приходилось целый день проводить взаперти в бронированной коробке.

А мистер Рейнси — единственный, кто допускался в святая святых, составлял директору плохую компанию, ибо от природы был угрюм и молчалив. Зато он верно служил хозяину и один стоил десятка телохранителей.

Мортимер с любопытством огляделся по сторонам, уселся на предложенный директором стул и небрежно забросил ногу на ногу.

— Итак, господин Мортимер, — начал директор, — вы желаете приобрести гарнитур для жены?

— Да… тысяч на семьдесят-сто.

— Жемчуг, бриллианты, рубины или, может, изумруды?

— Бриллианты… впрочем… жемчуг покажите тоже.

— Прекрасно, — потер руки Мелвилл. — Для такого клиента у нас всегда найдется что показать.

Он открыл простым ключом обычный несгораемый сейф, достал оттуда десятка два футляров и аккуратно разложил их перед Мортимером.

И по мере того, как он откупоривал сафьяновые и бархатные раковины, комната преображалась. На столе словно кто-то зажег сотни маленьких, ярких лампочек. Тоненькие лучики разбегались от каждого камешка, будто от миниатюрного солнца и голубыми, красными, зелеными искорками вспыхивали на потолке, стенах и в глазах Мортимера и Мелвилла.

Мелвилл молча наслаждался произведенным эффектом.

— Да, — восхищенно прошамкал Мортимер — У вас действительно есть что предложить.

— Обратите внимание на это колье, — Мелвилл взял со стола бархатную коробочку, — украшение композиции — вот этот бриллиант в центре. Это зеленый бриллиант — очень редкий, так называемый «оптический» бриллиант и…

— И, если не ошибаюсь, огранка «принцесса»? — продолжил за него Мортимер, демонстрируя прекрасное знание предмета. — Последний крик моды?

— О… Я вижу, что имею дело с настоящим ценителем, — польстил ему Мелвилл. — Тогда смею предложить вашему вниманию вот этот гарнитур… Все камни «голубой» воды… Огранка классическая — всего шестнадцать граней…

— Значит, камешки с «историей»? — тотчас уловил его мысль покупатель.

— Совершенно верно, — обрадовался Мелвилл.

— А вот этот гарнитур? — Мортимер протянул руку и взял со стола кожаный футляр. На дне его поблескивали всего несколько камешков в скромных с виду оправах.

— О… У вас наметанный глаз, — погрозил ему пальцем Мелвилл.

Мортимер безошибочно выбрал из бриллиантовой россыпи самое дорогое, действительно редкое произведение ювелирного искусства.

— Это «красные» бриллианты. Огранка «сердце», — благоговейно прошептал директор. — Однако… стоимость этого изделия значительно превышает ту, которой вы, господин Мортимер, готовы манипулировать.

— Сколько? — уголками губ улыбнулся Мортимер чисто коммерческому построению фразы собеседника.

— Двести тысяч долларов.

Мортимер задумался, что-то высчитывая в уме.

Директор терпеливо ожидал ответа, почти с любовью глядя на покладистого покупателя и к тому же тонкого ценителя.

— О'кэй, — наконец решился тот, — камни стоят таких денег. Решено. Беру.

Мортимер достал чековую книжку и быстро подписал чек.

— Не могу не восхититься еще раз вашей решительностью и вкусом, рассыпался в любезности Мелвилл, принимая чек. — Однако простите нас еще раз, минутная формальность…

— Понимаю, — прогнусавил Мортимер, но теперь его голос не казался противным Мелвиллу. — Хотите получить подтверждение моей кредитоспособности в банке?

— Вы правы… но, поверьте, деньги большие… наши принципы… Не желаете ли пока чашечку кофе или, может, коньяк?

— Не откажусь от кофе и, если позволите, сигару.

— Конечно, конечно… Здесь, в моей клетке, нет окон, но вентиляция отменная — курите без стеснения. А я вам смею предложить чудные гаванские сигары.

— Нет! Уж позвольте мне угостить вас, — не остался в долгу Мортимер и протянул Мелвиллу массивный портсигар старинной работы с вензелем.

Директор повертел портсигар в руках с видом знатока, щелкнул крышкой и достал тонкую длинную сигару.

— Признаться, мне не приходилось пробовать такие.

— О! Это особые сигары, — пояснил Мортимер. — Мне их делают по персональному заказу на Манилах. Я, признаться, держу крупный пакет акций этой табачной фирмы. Попробуйте… аромат изумительный.

Он зажал сигару губами и искательно оглянулся. Рейнси, безмолвно стоявший за спиной покупателя, мигом выхватил из кармана зажигалку и, нагнувшись, поднес огонек к сигаре Мортимера.

Тот поблагодарил кивком, затянулся… Рейнси уже распрямлял согнутое тело, как вдруг прямо перед его носом раздался легкий хлопок. В ноздри Рейнси ударил едкий острый запах. В голове все пошло кругом. Он беспомощно взмахнул руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Увы! Скрюченные пальцы Рейнси поймали лишь воздух, и он медленно завалился на ковер.

Мелвилл, с выкатившимися глазами, судорожно заглатывал воздух. Он всасывал его со страшными всхлипами, но вместо кислорода в его Легкие лезли лишь ядовитые пары. Захрипев напоследок, Мелвилл обмяк в кресле. Голова его запрокинулась назад. И лишь по едва заметным движениям грудной клетки можно было определить, что он еще жив.

На Мортимера газ не произвел ровно никакого действия. Он как ни в чем не бывало с любопытством следил за судорогами Мелвилла и Рейнси, не выпуская изо рта сигары.

Но как только оба они затихши, Мортимер преобразился. Он проворно вскочил, отбросил стул ударом ноги и легко перемахнул прямо через стол. Обшарив карманы пиджака Мелвилла, Мортимер вынул ключи и ринулся к сейфу. Без труда справившись с замком, он, словно ловец жемчуга, стал откупоривать футляры-раковины один за другим. Камни сверкающим дождем посыпались в сумку, невесть откуда взявшуюся в его руках, а «скорлупа» полетела в разные стороны.

В это же время в магазине происходила не менее удивительная сцена.

Невысокий, коренастый мужчина в рабочей спецовке зашел внутрь и, по-хозяйски заперев дверь на засов, вывесил табличку: «Обеденный перерыв».

— Что это ты здесь хозяйничаешь? — ринулся к нему один из продавцов.

— Стоять, — удержал его на месте властный голос. Продавец медленно повернул голову и с изумлением обнаружил, что молодая парочка, за минуту до того застенчиво осматривающая обручальные кольца, утратила свой скромный и безобидный вид.

Руки «жениха» уверенно сжимали короткоствольный автомат. И ствол автомата был направлен в живот нерасторопному хранителю ценностей. «Невеста» целила прямо в лоб его младшему коллеге. Ее нежные ручки так непринужденно удерживали тяжелый «магнум», что не оставалось никаких сомнений: лишнее движение — и она незамедлительно выстрелит.

Между тем человек в спецовке быстро натянул на себя противогаз, окончательно доконав и без того омертвевших от страха продавцов, и уверенно направился в глубь магазина. Он проследовал тем же маршрутом, что и Рейнси с Мортимером, проигнорировав, естественно, камеру контроля.

Перед бронированной дверью «работяга» остановился и смело вдавил кнопку звонка. Камера ожила и тихо застрекотала.

Ждать пришлось недолго: через минуту дверь плавно ушла в сторону, а на пороге предстал во всей красе своей сверхъестественной челюсти сам мистер Мортимер.

— У нас все о'кэй, — глухо доложил ему человек в спецовке.

— У меня тоже, — прогундосил в ответ Мортимер и распорядился: — Тащи сюда тех придурков. Пусть поскучают в обществе старого осла.

Телефоны, сигнализацию и компьютер я вырубил навсегда. Так что придется им посидеть взалерти.

— А может их… того?

— Зачем? — небрежно хмыкнул Мортимер. — Пусть помнят мою доброту. А сидеть им придется долго.

Загнав продавцов в комнату-сейф, из которой еще не выветрился тяжелый запах газа, человек в спецовке вопросительно глянул на Мортимера:

— А как же закрыть дверь?

— А вот электронный ключ с дистанционным управлением. Надо только знать код.

— А ты знаешь, Джокер?

— Знаю, Филин, — криво ухмыльнулся Мортимер-Джокер.

— Откуда?

— Вытряхнул из старого осла. Он еще что-то соображает…

— И когда ты успел… — восхищенно развел руками человек, которого Джокер назвал Филином.

— Успел… — Мортимер-Джокер поколдовал с кнопками электронного ключа, и тяжелая заслонка послушно и бесшумно закупорила комнатусейф.

— Все, — Джокер глянул на часы. — Уложились минута в минуту. Пора уносить ноги. А неплохая идея с этим кумаром, а, Филин?

— Да… тихо и аккуратно.

— Главное, надежно. Молодчина, однако, этот Люк. Сделать противогаз в виде вставной челюсти… Здорово… золотые руки.

Первым магазин покинул Филин. Он снял табличку, отворил двери и, оглядевшись по сторонам, неторопливо зашагал вниз по улице.

За ним следом вышел Мортимер-Джокер. Он сразу свернул за угол и нырнул в салон ярко-красного «Понтиака». Машина тотчас тронулась с места и, быстро набрав скорость, скрылась за поворотом.

Последними из магазина вышли «молодожены». Они, нежно воркуя, пересекли дорогу, свернули на оживленную авеню и смешались с толпой прохожих.

«Понтиак» в это время уже лавировал в потоке автомашин далеко от места преступления. Его водитель явно старался избежать оживленных магистралей. Поэтому машина вертелась в лабиринте улочек, оглашая их визгом тормозов и ревом мощного двигателя.

Джокер, развалившись на заднем сиденье, с удовольствием прихлебывал прямо из банки холодное пиво. Его нижняя челюсть уже «сократилась» до нормальных размеров, а шрам на шее куда-то исчез, словно его и не было.

Наконец «Понтиак» выбрался за черту города, крутой поворот, светофор перед выездом на хайвей… Водитель притормозил, но в это время откуда-то сбоку вывалился большой тупорылый грузовик. «Понтиак» пытался вильнуть и уйти от столкновения, но не успел… Скрежет тормозов…

УдарМассивный бампер грузовика смял капот «Понтиака», от удара седан швырнуло в сторону, потом перевернуло на бок, и машина, проскрежетав по асфальту, врезалась в столб.

Задние колеса «Понтиака» еще вращались, когда из кабины грузовика выпрыгнули Бачей и Мелешко в рабочих комбинезонах. Бачей быстро вскарабкался на покореженный бок машины и ловко нырнул в салон ногами вперед, буквально через секунду он уже выбрался наружу с сумкой Мортимера-Джокера в руках. А еще через секунду обоих лихо умчал черный «Мерседес» с номерами города Сан-Франциско.

5

Вряд ли кто-нибудь из радиолюбителей штата Калифорния мог похвастаться такой же аппаратурой, какая подобралась у Тони Рейнквиста.

Мощнейший радиопередатчик «Санио» с компьютерной системой слежения, настройки и подавления шумов, блоком памяти, радиолокационной антенной, солнечными батареями — все, о чем может только мечтать любой радиолюбитель.

Сам Тони так привык к своему сокровищу, что и не мыслил, как всего год назад он существовал без этого электронного великолепия? А ведь все свалилось ему на голову как снег. Но он всегда верил в свою счастливую звезду! И потому нисколько не удивился, когда год назад к нему явился «посланец с небес» и предложил бешеные деньги. Всего-то за одну коротенькую радиограмму.

Он, Тони, всегда ждал чего-нибудь подобного и принял предложение посланца как нечто давно ожидаемое, а требования конфиденциальности — как само собою разумеющееся. И вообще, кто не знает, что у Тони принцип: никогда не задавать лишних вопросов?

Посланец регулярно появлялся у него раз в два месяца. Он приносил с собой бумажку, исписанную цифрами, и чек. И Тони ни разу ни о чем его не спросил. Зачем?

Ни о чем не спросил Тони и другого незнакомца. Этот, второй, появился две недели назад. Он предложил Тони совершенно баснословную сумму — сто тысяч долларов. И Тони продал ему копии четырех последних шифрограмм: компьютер запомнил их и через пару секунд выдал на экране монитора. Незнакомец восхитился предусмотрительностью Тони и предложил еще сто тысяч — если вместо цифр, которые принесет посланец в очередной раз, Тони передаст в эфир другие.

Тони запросил двадцать тысяч сверху — «за риск», и новый партнер, не торгуясь, согласился.

Тони явно «передернул» во время этой сделки — не рисковал он абсолютно ничем. Правда, его прежний клиент присутствовал при передаче.

Он следил за действиями Тони, понимал «радиоязык», он же задавал Тони длину волны и точное время выхода в эфир. Но для компьютера не существовало ничего невозможного.

Посланец явился двадцатого августа ровно в двадцать ноль-ноль. Он никогда не предупреждал, об очередном визите, но Тони жил в совершенном отшельничестве и по вечерам не выходил из дому.

На связь Тони вышел в двадцать часов пятнадцать минут — это было его официальное время, и Тони имел на него разрешение. Вот только волна не та… Он быстро отстучал цифры, получил от неведомого собеседника подтверждение и спрятал заработанный чек в ящик стола.

Между тем его далекий коллега принял совершенно другие цифры: их ему передал компьютер.

А Тони… Тони «стучал» в пустоту. Его сигналы даже не вышли за стены дома, а клиент ничего не заметил.

Совесть? Совесть его не мучила… В том, что оба его клиента подонки, Тони не сомневался…

Правда, за деньги одного он приобрел свою чудесную аппаратуру, а деньги другого сделали его богатым, но… Неизвестно, кто в этой кутерьме грабанул больше всего. И дураку понятно: если за простенький набор цифр его заказчики выкладывают кругленькие суммы, то уж сами внакладе не остаются. Хотя один из них, кажется, «пролетел» в этот раз. Черт с ним… Тони теперь богат и… может спокойно смотать удочки. Да! Подальше и от гнева надутого заказчика, и от благодарности удачливого.

Содержание шифровок его не интересовало.

Пусть даже они грозят всем Соединенным Штатам страшными бедами. Плевал он и на Штаты, и на все остальное. Он — полушвед-полунемец по национальности, космополит по природе и эгоист-одиночка по убеждениям. Или наоборот.

А закон? Ха! Он никого и ничего не боится. Его радиоточка официально зарегистрирована, он платит за свою долю эфира, а шифрограммы попробуй запеленгуй да докажи… Эфир бесконечен, а Тони отнюдь не беспечен и теперь богат…

Яхта «Северное сияние» уже вторую неделю дрейфовала вдоль побережья Калифорнии к югу, и синьор Ладейра — официальный владелец яхты — отчаянно скучал. Он уже вдоволь насладился и рыбной ловлей, и охотой на акул, и обществом голенастой загорелой блондинки, которую подцепил еще в Колумбии. Зеленоглазая бестия честно отрабатывала в постели свое содержание, но больше, увы, ни на что не годилась. Мало того, в последние дни она принялась скулить и жаловаться на недостаток развлечений. Ладейре, для острастки, пришлось двинуть ее пару раз по накрашенной мордашке и пригрозить холодной купелью в обществе дурно воспитанных акул. Хотя в душе и сам Ладейра признавал обоснованность ее претензий.

Ему тоже до чертиков надоела бесполезная болтанка в открытом море, и даже крепкие коктейли не могли унять мятущуюся душу сеньора. Эх!

Будь он на самом деле владельцем «Сияния», уж он-то развернулся бы вовсю… Но Ладейра лишь числился владельцем яхты, а на самом деле она принадлежала сенатору Соморе. Соморе всемогущему и всевидящему, Соморе-богу.

Соморе, чье имя так же не запятнано, как и репутация. Почему? Да просто потому, что вместо Соморы свои имена и репутации подставляли такие, как Ладейра.

Нет, сам Ладейра не жаловался на судьбу. Что из того, что его имя фигурировало в пятнадцати судебных процессах? Имя можно сменить, что он и делал регулярно. Сомора такого себе не мог позволить. Шесть лет за решеткой? Ерунда, Ладейра и за решеткой жил припеваючи. И для всех он был миллионером и злым гением. Да он и жил, как миллионер.

А Сомора… тот ходил в кумирах и защитниках бедноты, в друзьях у вице-президента и в поборниках демократических прав у коллег по парламенту. И такое распределение ролей устраивало обоих, но… Сомора знал, куда и зачем поплывет «Северное сияние», а Ладейра хоть и знал, зачем, но не ведал ни слухом ни духом — куда и когда.

Сомора был хозяином, а Ладейра лишь слугой.

Двадцатого сентября Ладейра получил наконец долгожданную радиограмму. О кокаине на борту знали трое: он, капитан да еще один матрос, приставленный к товару в качестве охранника.

Безусловно, в команде и обслуге были еще «глаза и уши» Соморы, но кто именно, Ладейра мог только догадываться.

Приняв радиограмму и собственноручно расшифровав, Ладейра сжег бумажку с шифровкой и поторопился к капитану. Через пятнадцать минут яхта уже взяла курс на южную оконечность Калифорнийского побережья.

Причуды хозяина вовсе не удивляли и не волновали команду, Ладейра щедро платил матросам и обслуге, капитан не изводил придирками. Нравы на яхте царили более чем легкие. Что же до капризов хозяина… Так на то он и хозяин.

Ранним утром «Северное сияние» уже стала на якорь в назначенном месте на траверзе мыса Аргуэльо.

Засим для Ладейры последовал длинный, полный ожидания день и лишь в сумерках, когда на баке пробили девять склянок, от берега донеслось легкое жужжание. Оно быстро перешло в ровный гул и наконец в мощный рев. Рев оборвался где-то за кормой «Северного сияния». И из темноты вынырнул быстроходный катер под флагом спасательной службы.

Катер с тихим всплеском приткнулся к правому борту. С палубы выбросили трап, и по нему с профессиональной сноровкой вскарабкались два моряка в форме спасателей.

На палубе их встретил сам капитан Энквистон.

— Начальник спасательной службы Слейдж, — представился один из моряков.

— Капитан Энквистон. Чем могу служить?

— Вы разве не получили штормовое предупреждение?

— Нет… — округлил глаза капитан.

— Ожидается шквальный норд-ост, сэр, и вашему судну необходимо немедленно покинуть якорную стоянку и поискать надежную гавань.

Впрочем, вы вполне успеете дойти и до Лос-Анджелеса.

— Странно, — пожал плечами капитан. — Вообще-то мои старые кости поламывает, и нос улавливает эдакое что-то… в воздухе. Но приборы ничего не показывают — Ничего странного, — вмешался в разговор второй спасатель розовощекий весельчак с глазами-маслинами. — Наша электроника тоже молчит. Мы получили извещение из Центральной метеослужбы. Они связаны с космосом, а значит, с самим Господом.

— Жаль, — покачал головой капитан. — Хозяин яхты собирался устроить в этих местах настоящую королевскую охоту с аквалангами Он, знаете ли, очень богатый человек, а здесь, на берегу, живет его старинный дружок… жаль. впрочем, я должен его предупредить.

Капитан извинился перед спасателями и собирался уже опуститься в каюту к Ладейре, как изрядно хмельной и веселый синьор Ладейра собственной персоной вывалился на палубу — «дохнуть свежего воздуха». В одной руке Ладейра держал бутылку шампанского, в другой — зеленоглазую блондинку.

Блондинка сразу уставилась голодным взглядом на розовощекого спасателя и незаметно подмигнула. Ладейра при виде непрошеных гостей нахмурился и на ломаном английском осведомился, ни к кому, собственно, не обращаясь.

— Что за парни?

Капитан почтительно представил хозяину спасателей и доложил о причине их появления на яхте.

Слейдж в продолжение короткого доклада капитана одобрительно молчал, а его помощник затеял с блондинкой настоящую перестрелку взглядами.

Ладейра внимательно выслушал капитана и, как всегда с ним бывало после третьей бутылки, перешел от веселья к унынию. Он грубо отпихнул блондинку и растроганно заморгал глазами:

— Что ж это вы, ребята? У меня же такой друг на берегу. А? Четыре года не виделись.

— Не все же еще потеряно, — попытался утешить его Слейдж. — Шторм уляжется, и вы вернетесь.

— Нет, — обиженно шмыгнул носом Ладейра. — Мне уже пора назад… дела… А я ему еще кофе привез. С собственной плантации. Он так любит… Целый мешок… — Ладейра, казалось, вот-вот разрыдается.

Слейдж переглянулся со своим помощником.

Тот улыбнулся и кивнул.

— А как зовут вашего друга? — поинтересовался Слейдж.

— О… это известный человек. У него тут на побережье вилла, а я хотел сделать ему сюрприз. Он приезжает завтра. Сенатор Гилмор… Он любит уединение, — пьяно пробормотал Ладейра.

— Сенатор Гилмор? Мы хорошо знаем его виллу. И я мог бы передать от вас привет и кофе, великодушно предложил Слейдж.

— Правда? — обрадовался Ладейра. — Вы золотые ребята. Хотите выпить?

— Спасибо, — вежливо отказался Слейдж, хотя его напарник, судя по всему, был настроен более лояльно. — Мы на службе.

— Жаль, — Ладейра фамильярно потрепал Слейджа по плечу и доверительно добавил: — Американские ребята — славные парни, а тут и выпить толком не с кем. Эх… жаль… Ну я пойду…

Ладейра, не прощаясь, повернулся и, покачиваясь, направился почему-то на корму.

Впрочем, это было его личное дело — куда идти. Блондинка бросила на спасателей последний, сожалеющий взгляд и нехотя последовала за Ладейрой.

А через минуту два дюжих матроса споро перегрузили с борта яхты на катер спасателей мешок с кофе и несколько оплетенных бутылок в корзине.

На немой вопрос Слейджа, уже занявшего место за штурвалом катера, капитан Энквист перегнулся через борт и пояснил:

— Это вам, ребята. Хозяин распорядился. Вино отменное, такое только миллионеры и пьют.

Слейдж махнул на прощание рукой, катер отвалил от яхты и, подняв за кормой высокий белопенный бурун, помчался прямо на свет берегового маячка.

6

Двадцать второго сентября Джакомо Лич с нетерпением ждал вестей. В добрые старые времена мог бы переживал куда меньше, но теперь… Сверхъестественное чутье Джакомо уловило в воздухе запах гари. Кто-то нагло лез в игру.

Нахальное письмо, микрофон в часах Вито Профаччи, расправа с братьями Морано и, наконец, гибель самого Вито. Тревожные факты…

За свою долгую жизнь Джакомо побывал во многих переделках и врагов нажил не одну дюжину. И никогда он не пугался ни врагов, ни соперников, никогда с ними не церемонился. Но этот новый враг… Джакомо не знал ни его реальной силы, ни его цели…

Да и вообще: кто он, этот новый враг?

Единственная ниточка — Алиса О'Брайан, — оборвалась со смертью Вито. Лич очень сожалел о скоропостижной кончине этого помощника.

Именно Вито «курировал» все контрабандные операции с наркотиками и достиг в этом деле полного совершенства. И надо же ему было подсунуть башку под слепую полицейскую пулю!

Дела Вито пришлось передать в руки Артура Гвичиарди.

Артур, конечно, толковый малый, но его специализация — игорные дома и «индустрия развлечений». Для того чтобы заменить Профаччи, Артуру требовалось время. А его-то как раз и не хватало. «Северное сияние» моталась где-то у побережья, а вместе с ним товар на двести миллионов чистоганом.

Потеря этого товара чувствительно ударила бы даже по бездонному карману Лича. А потому двадцать второго августа Джакомо даже изменил привычному распорядку дня. Вечером он не поехал, как обычно, в клуб и заперся у себя в кабинете.

Артур еще сутки назад выехал в Окленд.

Именно в его окрестностях планировалось принять яхту. По всем расчетам, сегодня вечером Артур должен доложить о благополучном окончании операции.

Лич ждал известий — и дождался… Тихий зуммер внутреннего телефона оторвал его от тяжких дум. Лич нажал кнопку и услышал тихий вкрадчивый голосок своего секретаря:

— Господин Лич. К Вам Артур Гвичиарди.

— Что! Сам? — вскричал Лич. Появления Артура он никак не ожидал, и уж, конечно, это явление не сулило ничего хорошего.

— Да, — подтвердил секретарь. — Самолично и… кажется, он весьма взволнован.

— Проводи немедленно!

Ровно через минуту на пороге кабинета предстал Артур. При взгляде на его лицо, красное и потное, Лич понял почти все. Он зарычал, прыгнул к нерадивому слуге и, ухватя того за лацканы пиджака, неистово затряс:

— Свинья! Падаль! Что?!

Голова Гвичиарди задергалась, как у гуттаперчевого паяца, и он с трудом проклацал зубами:

— Ях… ях… ях… та не… не… пришла…

Лич отшвырнул его и заметался по кабинету.

Он молотил по воздуху кулаками, мычал что-то нечленораздельное и бешено вращал глазами, налитыми кровью. Более всего Джакомо в этот момент походил на разъяренного носорога.

Гвичиарди забился в угол и испуганно следил за боссом, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно громадные кулаки Лича обрушатся на его бедную голову.

Однако Лич потрясающе быстро «переливался» из одного состояния в другое. Вот и теперь он внезапно прекратил беготню и тяжело рухнул в кресло. Его тело расплылось, словно кисель по тарелке, и заполнило все уголки и складки глубокого кожаного кресла.

Еще минуту Лич тяжело сопел, с трудом преодолевая одышку, и наконец обрел дар речи.

Правда, речь его пока отличалась предельной лаконичностью.

— Рассказывай, — прошипел он, шумно выталкивая воздух, словно пустой водопроводный кран.

— Честное слово, я ни в чем не виноват, — заскулил Артур. — Мои люди оцепили все побережье. Десять катеров прочесали все море в радиусе ста миль. Потом… потом… я купил на четыре часа два вертолета у спасателей. Я лично вылетел на одном… Меня три раза стошнило, и я блевал с высоты. Я… я… даже связался с пограничниками и таможней. Господин… яхта не пришла… я не знаю — где она и что с ней… Но отрежьте мне голову, я ни в чем не виноват…

— Не беспокойся, — «утешил» его Лич, — для того чтобы отрезать твою голову, тебе вовсе не обязательно быть виноватым. Ладно… иди пока…

Лич устало махнул рукой и закрыл глаза. Гвичиарди юркнул за дверь с такой поспешностью, словно перенесенное потрясение оставило вещественное доказательство в его штанах.

Лич так и не заснул в эту ночь, а рано утром получил короткое письмо все с той же коронованной «R» в монограмме. Короткое, но содержательное письмо…

«Внесите на счет № 204582-31 Европейского промышленного банка в Берне пятьдесят миллионов долларов в качестве вклада на благотворительные цели, и мы вернем вам то, что вы не получили. „Северное сияние“ через неделю вспыхнет в Южной Америке. Ищите его там, а не здесь».

Уже в полдень личный самолет поднял тяжелую тушу Джакомо Лича и понес ее в Майами — на «консультацию» к самому Манзини.

7

В это же время Жора Литовченко, развалившись привольно на кушетке в гостиной на квартире Надеждина, потягивал холодный джин и, посмеиваясь, рассказывал о своем дебюте в роли моряка-спасателя:

— Самое трудное было взобраться по этому проклятому штормтрапу. Мы с Лешкой три дня тренировались. А потом, все эти норд-осты, зюйдвесты! Я не потомственный мореман, я казак, и пока все их заучил, едва не заболел морской болезнью.

— Ладейра не интересовался, почему изменили обычное место и почему он не видел вас раньше?

— Нет. Мы и не беседовали с ним наедине. Думаю, они и раньше часто меняли место разгрузки Что же до наших рож… Мы прибыли точно по расписанию, как указано в радиограмме, пароль назвали — что еще нужно? В конце концов, это дело Лича — кого посылать за товаром, а не Ладейры. Так?

— Да, скорее всего он в данном случае не передал бы товар, если бы заподозрил неладное.

— Вот именно.

— Хорошо. Вали отдыхать. Вы с Лешкой славно потрудились.

— Это точно, — согласился Жора…

Когда Сергей назвал таксисту пункт назначения, тот покосился на пассажира с явным неодобрением и даже слегка укоризненно покачал головой. Реакция таксиста подтвердила сомнения Сергея насчет благопристойности бара «Боруссия», однако выбор делал, увы, не Сергей. Ему только указали время и место встречи, а когда указания исходят от Фитцжеральда, приходится только подчиняться, встретиться же Надеждин должен был с неким Ионом Саяниди, по словам Эдуарда — «магом и волшебником». Зачем тот Саяниди сдался Фитцжеральду, оставалось только гадать, но раз нужен, значит, деваться некуда — собирайся и езжай.

Сергей прибыл на место минут за десять до назначенного времени, занял столик в углу и с любопытством огляделся по сторонам.

Рекогносцировка только подтвердила худшие опасения Сергея. Бар «Боруссия» явно стоял в классификации где-то посередине между притоном и мусорной свалкой.

Небольшой зал с низкими сводами плавал в сизых клубах табачного дыма. Вентиляция работала отвратительно. На стенах грязные потеки и сальные пятна — отпечатки сотен голов. На полу окурки и плевки. Скатертей на столах не было вовсе, хотя оно и к лучшему — можно себе представить, как бы выглядели эти скатерти.

Но особенно не понравились Сергею завсегдатаи бара — крикливые парни в кожаных куртках, с бритыми наголо головами и с толстыми цепями на шеях и поясах. Они составили вместе несколько столиков и чувствовали себя здесь полными хозяевами.

Остальная публика — несколько бесцветных и пьяных личностей — жались по углам и у стойки.

Эти отбросы общества находились, как сразу понял Сергей, на побегушках у бритоголовых, за что и получали иногда подачку в виде банки пива или сигареты.

Хозяин заведения — краснорожий толстяк с сизым носом и злобными свиными глазками — с полным пониманием относился к запросам своих шумных клиентов и к их грубым забавам.

Ждать от него сочувствия не приходилось. Это Сергей тоже определил сразу, а потому решил ни в какие конфликты не ввязываться.

Он заказал пиво и съежился в своем углу, стараясь не привлекать внимания шумных соседей.

К чести хозяина «Боруссии», пиво он подал отменное, и Сергей заказал еще порцию. Сдунув пену с боков большой глиняной кружки, он снова украдкой взглянул в сторону бритоголовых, и его взгляд поневоле задержался на двух оловянных пуговицах. Пуговицы эти украшали физиономию одного из субъектов и, судя по всему, выполняли функции глаз. А вообще рожа этого типа могла обогатить любой иллюстрированный учебник по психиатрии.

Не обнаружив в мутных зрительных приспособлениях дегенерата никаких проблесков мысли, Сергей быстро отвел взгляд и сделал вид, что его интересует исключительно содержимое пивной кружки. Но взгляд его, оказывается, был замечен и оценен. Ущербное дитя баловницы-природы изучало Надеждина со всевозрастающим интересом. Сергей чувствовал на себе тяжесть его взгляда. Никакой Саяниди же, как назло, не появлялся.

Тем временем жертва генетики, строго следуя законам исследовательской деятельности, решила перейти от созерцания к осязанию. Она с трудом вылезла из-за стола, отпихнула ногой стул и, пошатываясь, направилась к Надеждину.

Остановившись в двух шагах, ублюдок широко расставил ноги и ощерился, обнажив гнилые зубы.

Сергей хранил неподвижность статуи и хладнокровие рыбы.

Эта готовность к самопожертвованию удовлетворила любознательное «дитя», оно, протянув волосатую лапу с татуировкой, сцапало «объект исследования» и потянуло поближе.

Воротник больно сдавил Сергею шею, в нос ударил тошнотворный смрад винного перегара Татуированный «исследователь» был на голову выше, а потому — чтобы предоставить собеседнику право разговора на равных — он свободной рукой сграбастал Сергея за шиворот и легко приподнял. Теперь их глаза встретились на одном уровне.

— А сейчас я тебе откушу ухо, — обрадовал бритоголовый Сергея.

Сергею вовсе этого не хотелось, а потому плотоядные устремления бритоголового встретили решительный отпор.

Сергей что есть силы въехал агрессору коленкой в пах и одновременно провел хук правой в подбородок. И это был великолепный удар, даром что бил Надеждин из нестандартной стойки.

И вздумалось же бритоголовому именно в этот момент облизать жирные губы! Сергей так никогда и не узнал, удалось ли какому-нибудь хирургу пришить на место кончик языка. Увы! Не ухо Сергея, а язык бедняги пал жертвой. А Сергей получил наконец свободу: его притеснитель, взвизгнув, опустил воротник и скорчился, зажимая рот руками, а затем повалился на бок. Кровь тотчас окрасила его пальцы и щедро потекла на пол.

Столь жестокая расправа вызвала в компании бритоголовых бурную реакцию. Яростный рев двух десятков глоток, грохот опрокидываемых стульев, звон цепей не оставляли никаких сомнений — пощады обидчику не будет.

Но Сергей не просил пощады. Он отпрыгнул к стене, выдернул правой рукой «люгер», а левой притянул к себе стол, создав некое подобие баррикады.

Грозное на вид оружие на мгновение задержало разъяренных мстителей. Они тесным полукольцом сомкнулись вокруг Сергея, но ближе чем на шесть шагов приблизиться не решались.

На кулаки некоторые из них намотали цепи, а в руках нескольких Сергей заметил ножи.

«Даже если у них не окажется пистолета, — промелькнуло в голове Надеждина, — они все равно полезут в драку. Пьяные ведь в стельку. Тогда буду стрелять… Хотя… вряд ли поможет…»

От таких мыслей лоб Сергея покрылся холодной испариной Отступать было некуда, осталось только умереть достойно…

Вот уже тощий кретин тащит что-то из кармана куртки… Другой… слева… подобрался, как для прыжка…

И в этот решительный миг за спинами нападающих коротко грохнула автоматная очередь. Послышался звон битого стекла, а с потолка на бритые лбы посыпалась штукатурка.

— Скоты! Всем назад! — властно рявкнул чей-то внушительный бас. Вслед за этим еще одна очередь, к великой досаде хозяина бара, оставила на потолке неизгладимый след. Теперь к прочим запахам «Боруссии» примешался еще и запах пороховой гари.

Бритоголовые испуганно отхлынули назад, и Сергей обозрел поле боя. В роли победителей на нем выступали трое парней в одинаковых кожаных пальто, широкополых шляпах и темных очках. Двое из парней заняли позицию у самых дверей. Они-то и держали публику под прицелом коротконосых «узи». Третий, по-видимому старший, стоял прямо посередине зала, независимо сунув руки в карман и невозмутимо пережевывал резинку.

— Всем лечь вниз мордами, — коротко скомандовал он, как только бритоголовые разобрались с обстановкой. Эта команда была выполнена с завидной живостью и точностью. Полюбовавшись немного картинкой, парень неторопливо направился к Сергею. Под ноги он не глядел, а потому пару раз наступил на чьи-то головы. Это, впрочем, не вызывало протеста.

Сергей, словно затравленный зверь, злобно поблескивал глазами из-за своей баррикады. Парень остановился в трех шагах от него и отвернул широкий лацкан пальто. Сверкнул маленький значок — буква «R» в золотом кружке на красном фоне.

Сергей облегченно вздохнул и вытер рукавом лоб. Его освободитель сделал приглашающий жест, и Надеждин послушно проследовал за ним.

Он вышел, гордо хлопнув дверью, а вслед выскочили парни с автоматами. Они почти втолкнули Сергея в коричневый «Шевроле». «Шевроле» тотчас рванул в проулок — и бар «Боруссия» скрылся из глаз.

Сергей немного отдышался, нервно прикурил и вяло поинтересовался:

— Куда едем?

— На Голливудский бульвар, — коротко бросил водитель.

— Ага… — злорадно процедил Сергей. — Шефу не терпится узнать, как он же меня подставил. Ну-ну…

Эта реплика осталась без ответа, однако, как выяснилось уже на квартире Фитцжеральда, сюрпризы на сегодняшний день не закончились.

Эдуард встретил Сергея подозрительно радушно, но сюрприз заключался в том, что он был не один. В гостиной по-хозяйски развалился в кресле стройный черноволосый незнакомец. Сергей искоса глянул на него.

— Познакомимся, — поторопился Фитцжеральд. — Это Ион Саяниди.

Саяниди с неподражаемой ленивой фацией приподнялся и протянул Сергею холеную, изящной формы, руку. Впрочем, несмотря на это изящество, Сергей подметил, что суставы кистевых фаланг выпуклы и мозолисты, как у профессиональных боксеров или каратистов. В остальном новый знакомый Сергею категорически не понравился. Хотя бы потому, что он в жизни не встречал таких смазливых мужских рож.

Вздумай сатана еще разок прошвырнуться по своим земным владениям, он бы избрал в качестве телесной оболочки именно тело Саяниди.

Черные глаза Иона поражали космической глубиной. А иногда в них вспыхивали звезды, и они становились теплыми и загадочными, словно полночное июльское небо.

Брови разлетались из одной точки на переносице и перечеркивали матово-бледное лицо тонкой, ломаной линией. Шлем густых волос, без единой серебристой нити, обрамлял строгий контур лица и отливал синевой вороньего крыла.

Странно, но эта синева нигде не тронула кожи Саяниди. Везде все та же матовая бледность, не отмеченная ни румянцем, ни желтизной, ни родимым пятном. Казалось, лица Саяниди никогда не касалась бритва, а возраст его наверняка оставался загадкой даже для самых искушенных оценщиков — женщин.

Тонкий, с едва заметной горбинкой нос чем-то привлек внимание Сергея. Он вгляделся попристальней и злорадно хмыкнул в душе. Шрам!

Едва различимый, точно паутинка, шрам.

«Ага, голубчик! — решил Сергей. — Носик-то наверняка подкачал. Пришлось доводить до нужных пропорций. Искусный косметолог поработал.

Значит, портрет свой ты сам себе рисовал. В глазки, может, белладонну капаешь, а интересную бледность заделать — раз плюнуть. Но неплохо… неплохо… Имидж что надо».

Придя к такому заключению, Сергей поостыл, и внешность Саяниди стала его меньше раздражать. Впрочем, больше раздражал один невыясненный вопрос, и Сергей тотчас не преминул его задать.

— Конечно, очень рад знакомству, — подчеркнуто галантно отвесил поклон Сергей — Но хотелось бы знать, почему уважаемый Иван, э-э…

— Павлович, — подсказал Саяниди.

— Почему Иван Павлович не явился на назначенную, как я понимаю, им же встречу?

Саяниди и Фитцжеральд переглянулись и вдруг рассмеялись одновременно. Сергей зло поджал губы и тоном записного дуэлянта осведомился:

— Вы находите мой вопрос забавным? Что ж, господа, объяснитесь — и я, может быть, посмеюсь вместе с вами.

— Видишь ли, — дружески обнял за плечи Сергея Фитцжеральд. — Он и не собирался на эту встречу.

Сергей резким движением стряхнул руку Эдуарда и прищурился:

— Ну-ну… продолжай.

— Ты только не обижайся и постарайся понять, — вздохнул Фитцжеральд, у Ивана свои методы оценки человека. Это был просто психологический тест. Вам теперь предстоит работать вместе, вот Ваня и хотел посмотреть: как ты себя поведешь в экстремальной ситуации. Ну… такой у него подход. Я и сам не всегда его одобряю, но, поверь, тебе ровным счетом ничего не угрожало.

— Ничего не угрожало!? — почти проорал Сергей. — Так это вы знали, а я?

— Но иначе тест терял весь свой смысл, — быстро перебил его Фитцжеральд.

— Да? Ну так вот что я вам скажу откровенно — оба вы обыкновенные американские мудаки, русский так не поступит.

— Ну это, знаешь… слишком, — оскорбился Фитцжеральд — Хорошо, — вдруг впервые вмешался в разговор Саяниди. — Давай тогда по-русски выпьем водки и все забудем. Идет?

Сергей с сожалением покосился на него и безнадежно махнул рукой:

— Даже этого вы, придурки, не догоняете. Ты сначала налей, да повтори, да прощения попроси — глядишь и помиримся.

— Вот такой разговор мне больше по душе, — потер ладошки Фитцжеральд. Я мигом…

8

В своем стремлении скрупулезно следовать русским традициям Эдуард, пожалуй, переусердствовал. Стол, который он «мигом» организовал, давно уже был накрыт в столовой, но еще раньше, лет эдак на семьдесят, он уже перестал отражать русский быт. Из атрибутов нынешнего русского застолья на нем присутствовали разве что соленые грибочки да квашеная капуста. Все остальное — и стерляжья уха, и осетровый балык, и расстегайчики, и икорка семи сортов — давно уже отошло в область преданий. И уж конечно, водка английского производства мало напоминала тот химический суррогат, который привык видеть Сергей на столах в родном Отечестве. Впрочем, за год он уже и сам забыл убогие прелести нынешней русской кухни с ее обязательным винегретом, салатом «оливье» да вареной картошкой.

После «пятой» и соответствующей закуски Фитцжеральд аккуратно промокнул салфеткой губы, откинулся на спинку кресла и блаженно отметил:

— Теперь можно и о деле поговорить.

— Валяй, — великодушно разрешил Сергей.

— Ты пойми, дурашка, — растроганно прижал руку к сердцу Эдуард. Сегодня у тебя знаменательный день.

— Это я и сам догадался.

— Да… А почему? А… а потому, что когда я говорю «мы» — я подразумеваю себя, Саяниди и еще одного человечка. С ним тебя знакомить еще не время, но мы с Ваней и есть ядро того, что мы называем «русской мафией» здесь, в Калифорнии.

Так я говорю, Иван?

Саяниди, который немного пил, мало ел и почти ничего не говорил, только кивнул в знак согласия.

— Вот, — продолжал Фитцжеральд. — А сегодня ты познакомился с Ванькой. Значит, поднялся еще на одну степень доверия. Но это еще не все.

С сегодняшнего дня вы будете брать в работу самого Манзини. Ого! Раньше мы и мечтать о таком боялись. Что Лич против Манзини? Тьфу, «шестерка». А Манзини — фигура! Но и его прищучим. А как?

— А вправду: как? — вяло заинтересовался Сергей.

— О! Тут нам поможет Фил Картрайт.

— Кто такой Картрайт? — наморщил лоб Сергей, но так и не припомнил.

— Погоди, Эдуард, — неожиданно подал голос Саяниди. — Это разговор серьезный, а ты, помоему, выпал из формы. Поди-ка лучше свари нам кофе, а мы перейдем в твой кабинет и побеседуем.

Странно, но на такое предложение Фитцжеральд вовсе не обиделся и покорно поплелся готовить кофе.

В кабинете Фитцжеральда Саяниди занял хозяйское место — за необозримым письменным столом красного дерева. Сергей не без удобства обосновался на кушетке в углу.

— Ну вот, теперь о деле, — подчеркнуто строго начал Саяниди, — Фил Картрайт, это компаньон, друг и… хм… любовница Манзини. Если Манзини король, то Картрайт, безусловно, премьер-министр. И подступиться к нему было бы так же трудно, как и к царственному старикашке, но… У каждого человека есть свой пунктик…

«Черт их знает — где они раскапывают все эти сведения», — только и оставалось удивляться Сергею, и как всегда, сведения эти были точными, краткими и выверенными.

Фил Картрайт, несомненно, крупная и неодиозная фигура в окружении Манзини.

С самим Манзини все ясно. Глава одного из сильнейших «семейств» американской «Козы Ностры», дон Джакомо прошел типичный путь от рядового мафиози до великого «кэмпо» — «крестного отца» всей итальянской диаспоры Юга США.

В меру религиозный, хотя и не чуждый обычного католического лицемерия, в меру жадный, если потеря части капитала не грозила одновременно потерей даже малой толики власти, и в меру распущенный. Безусловно, смелый и решительный исполнитель, хитрый и расчетливый дипломат и, наконец, всевидящий и всезнающий руководитель. Таков был Джакомо Манзини. Работа, верней деятельность, и жизнь были для него увязаны в единое целое. Джакомо не мыслил жизни вне мафии, и потому жизнь его, как и цель этой жизни, была ясна и проста.

Но Фил Картрайт…

Этот жил в двух измерениях. Измерение первое — все, что связано с мафией и бизнесом. В этом измерении Фил мало отличался от Манзини.

Но существовало второе измерение — сугубо личное. И в этом измерении изнеженный эстет, филантроп и психопат Картрайт так же мало походил на Фила-мафиози, как балерина на шахтера.

Тонкая, мятущаяся душа Картрайта во втором измерении постоянно блуждала в поисках божественного откровения и наконец нашла его в дзэн-буддизме. Хотя не последнюю роль в таком выборе сыграла и конъюнктура действующего духовного рынка. Дзэн-буддизм в последние годы высоко котировался на этом рынке, и, конечно же, душа Фила Картрайта не могла не угодить в мощную струю новомодного течения.

Была ли вера его искренней? В этом Саяниди сомневался, ибо сколько черта ни ряди в ризы, а так он чертом и останется. Впрочем, Картрайт уже четыре года строго выполнял все требования культа. Он аккуратно посещал ритуальные сборища, прошел уже три ступени очищения и свято следовал наставлениям своего гуру.

Гуру этот, как следовало из характеристики Саяниди, — типичный пройдоха, недоучившийся студент-ориенталист и вообще ничтожная личность. Но, как ни странно, эта «ничтожная личность» бесспорно и сильно влияла на психику Картрайта. Особенно это влияние усилилось в последний год.

Естественно, Манзини знал об этом увлечении своего ближайшего помощника. И гуру, и дюжина постоянных адептов были внимательно, как только может мафия, проверены. Но ни за кем не обнаружилось ничего, со специфической точки зрения Манзини, предосудительного. В мирном дзэн-буддизме, конечно же, имелся громадный недостаток — слабая совместимость его с церковью святого Петра, но такой уж чрезмерной нетерпимостью дон Манзини не отличался — в делах религиозных, конечно. Строго преследовалась только измена интересам «семьи».

«Господь с ним, пусть мальчик развлекается, раз делу это не вредит», решил Манзини, слежка стала не постоянной, а так, от случая к случаю.

А еще Фил Картрайт был страстным и заядлым коллекционером. Тяга к антиквариату появилась у Фила давно, задолго до увлечения буддизмом. Финансовые же возможности Картрайта позволяли развить подобную страсть, и к сорока годам он собрал уникальную и не поддающуюся никакой оценке коллекцию. Увлечение же дзэн-буддизмом направило собирательскую энергию Фила в новое русло. Теперь его интересовали исключительно предметы, связанные с культом Будды. Впрочем, не чурался он и изделий близкой к буддизму, но более древней и загадочной индуистской культуры.

Исходя из этих странностей и причуд Картрайта, Саяниди и разработал хитроумный и изящный план «психологической агрессии». В первую часть этого плана входила соответствующая обработка гуру Картрайта с последующей его заменой самим Саяниди. И на этом этапе профессор-востоковед Саяниди не предвидел особых трудностей и не сомневался в успехе.

Параллельно с этим следовало укрепить веру Картрайта и сделать из него послушную игрушку в чужих руках, эдакого зомби от дзэн-буддизма. Заставить его прямо предать «семью», конечно, Саяниди не надеялся, но он был уверен, что сможет выкачать кой-какую информацию.

И это представлялось сложной задачей: требовалась информация о недоступном доне Джакомо, проникновение в самые строго охраняемые тайны. Для верного члена «семьи» и близкого к кэмпо человека это весьма и весьма близко подходило к предательству, а заставить пойти на предательство Фила, даже с помраченным рассудком, шансов было немного. Требовалось тонко войти в доверие и выдерживать баланс в расспросах так, чтобы Картрайт не насторожился. Впрочем, здесь у Саяниди имелись обоснованные соображения. Прежде всего он намеревался провести Картрайта через «четвертую ступень очищения».

Ступень эта подразумевала испытание страхом.

Сергей сразу засомневался, каким это образом на беднягу Фила можно нагнать столько страху, чтобы он забыл, кем является в реальной жизни.

Саяниди сомнения Сергея ничуть не смутили.

Как оказалось, он собирался прибегнуть к древнему, но чрезвычайно эффектному трюку браминов.

Трюк этот давно забыт, и вообще знали его лишь немногие избранные.

Архитектура древних храмов браминов, их акустические свойства в сочетании с использованием хитроумных музыкальных инструментов позволяли достигать потрясающего эффекта. Основой его являлись сверхнизкие частоты, именно их и умудрялись извлекать брамины из своих таинственных инструментов. Как объяснил всезнайка Саяниди, инфразвук, генерируемый на частоте семи герц, вызывает у человека, находящегося рядом с источником звука, чувство животного, непреодолимого страха. Это чувство столь тягостно, что при длительном времени воздействия приводит к развитию острого психоза. Как оказалось, Саяниди сам испытал в одном из полузаброшенных древних храмов подобное воздействие и сумел докопаться до первопричины.

Но тогда, в храме, он вместе с немногими прихожанами дошел до предела возбуждения. А затем музыка прервалась, и наступил ни с чем не сравнимый экстаз. Непередаваемое ощущение умиротворения и покоя… И вот теперь Саяниди намеревался подвергнуть такому же, только более длительному воздействию Картрайта.

Сергей тотчас иронично осведомился, как он собирается поступить: транспортировать ли Фила в Индию, либо перевезти храм с браминами в Америку? Оказалось, что при наличии такого умельца, как двоюродный брат Фитцжеральда Люк Тенесси, ничего подобного не потребуется.

Люк мог воссоздать храм с инструментами и инфразвуковой эффект в коробочке три на три дюйма, верней, уже создал. А подсунуть изделие Картрайту должен был уже Саяниди.

Короче говоря, весь план был уже разработан в деталях, неясным в нем осталась только роль самого Сергея. А оказалась она простой и, если честно, не столь уж значительной — Сергей и его группа должны страховать Саяниди и работать у него, как говорится, «на подхвате». Ну и еще кое-какие мелочи…

Обсуждение этих «мелочей» закончилось уже далеко за полночь. К тому времени Фитцжеральд окончательно захмелел и лишь хлопал устало глазами. А Сергей ни усталости, ни хмеля не чувствовал. Игра начинала ему нравиться.

9

Фил Картрайт потянул за шнурок бра, упал в кресло и, с наслаждением вытянув ноги, подремал минут десять. Потом вздрогнул, проснулся, сладко зевнул и почему-то на цыпочках прокрался в угол.

Здесь на двух старинных книжных полках тускло отсвечивали переплетами древние фолианты.

Картрайт любил на сон грядущий полистать «Комментарии Цезаря» или «Записки Наполеона Бонапарта». Еще ему нравился Лукреций Кар.

Любимые книги Фил держал в спальне — под рукой.

Но сейчас книги Фила не интересовали. Он открыл дверцу верхней полки и нажал на корешок крайнего справа тома. Вся полка плавно и беззвучно сдвинулась в сторону, обнажив бронзовую заслонку с цифровым замком.

Картрайт набрал код, повернув крохотные колесики, достал из жилетного кармана маленький серебряный ключик, вставил его в ажурную прорезь и дважды повернул.

Заслонка скользнула вниз, и за ней открылась ниша, подсвеченная изнутри ровным голубым сиянием. Здесь, в этом потайном сейфе, покоились избранные сокровища Картрайта, его слабость и гордость.

Картрайт прятал их не от воров. Никакой вор безнаказанно не проник бы и за ограду его дома.

Картрайт прятал их от кощунственных и завистливых людских глаз.

Изящные золотые статуэтки: Будда, Шива…

Вот он — шестирукий и головастый, обвешанный черепами, удавками, ножами, огнедышащий и грозный. Пляшет себе на слоноголовом Генеше — мудром и добром боге. Топчет его босыми ногами.

Так и сам Картрайт ездил на доверчивых и беззлобных. Пусть не родятся дураками. Шиву Картрайт почитал особо.

А вот жук-скарабей. Амулет эпохи фараонов.

Из чистейшего железа. Непостижимо! Какими только секретами не владели древние мастера.

А эти простенькие бронзовые таблички с халдейскими письменами! Их еще никто не расшифровал и… не расшифрует.

Миниатюры на слоновой кости с изображением владык династии Ци-Дзян, а это более позднее… Франция, золотой XVIII век. Этот хрустальный флакончик все еще хранит неповторимый аромат духов маркизы Помпадур. Ах, этот «Весенний луг»! Неповторимый шедевр Лоренцо Менотти — парфюмера и алхимика.

Украшение коллекции — корона персидского царя Ксеркса! Какая россыпь камней, какая композиция и… какая цена. Да разве можно ее оценить?

Но даже не эта корона манила сейчас к себе Картрайта. Вот оно, последнее приобретение! НевеДомая индусская богиня! Такую не встретишь ни в одном музейном каталоге мира. И не ее более чем почтенный возраст, и не золотой вес, и не количество каратов в бриллиантах и рубинах инкрустации волновали Картрайта. Нет. Голову богини защищал скафандр! Скафандр!

Он не походил на киношные шлемы отчаянных космопроходчиков, и все же это был натуральный скафандр. И от него, едва приметные среди бус, змеек, чаш с жертвенной кровью, протянулись к пупку богини два тонких гофрированных шланга. Они входили в пупок и терялись в чреве статуэтки. Было от чего потерять голову!

О существовании богини Картрайт узнал от гуру. В тот вечер гуру задержал Картрайта после очередного сеанса трансцендентальной медитации. Картрайт не спрашивал зачем. Гуру видней… он все знает…

Гуру долго молчал, застыв на своем ветхом коврике. Он молчал так долго, что Картрайт решил, что гуру уснул. Но он терпеливо ждал…

— Хорошо, — размежил наконец гуру набрякшие веки. — Ты слишком любишь себя. Твое тщеславие беспредельно, как Вселенная. Я хотел помочь тебе обрести свою карму, но тихая вода не в силах сокрушить камень. Вода — это мой разум, камень — твое сердце…

— Но разве вода не может отшлифовать камень, гуру? — почтительно припал к земле Картрайт.

— Нет. Для этого нужны тысячелетия. А человеку недоступна амрита вечности[5].

Гуру утомила длинная фраза, и он снова устремился в далекие, одному ему ведомые миры. Но минут через пять он вернулся на землю, а верней, на грязный коврик посреди небольшого зала, некогда спортивного, а теперь отведенного для местопребывания великого гуру.

— Хорошо. Я могу тебе помочь, но тебя ждет трудное испытание. Готов ли ты пройти через него?

Картрайт замешкался с ответом. Перспектива трудного испытания его вовсе не прельщала.

— Ты колеблешься, — удовлетворенно отметил гуру.

— Я… я готов, — решительно, но покорно склонил голову Картрайт.

— Ты не спрашиваешь меня, что это за испытание… Это хорошо… Ты выйдешь чистым, если… — многозначительно умолк гуру.

Картрайт облился холодным потом, но гуру прожег его таким взглядом, что ему показалось, будто рубашка на груди затлела и зачадила голубым дымком.

— Если выйдешь, — закончил мысль гуру.

Засим последовало очередное состояние прострации, из которого гуру вышел не скоро, зато так же легко, как и вошел.

— Это будет испытание страхом, — обрадовал он Картрайта. — Но я не могу провести тебя, как раньше. Ты пойдешь один.

— О, не покидай меня, гуру, — взмолился Картрайт.

— Нет. Так надо. Готов ли ты?

Картрайт собрался с силами и прошептал побледневшими губами:

— Готов, гуру.

— Будет так, — грозно сверкнул очами учитель.

И уже в который раз впал в транс. Но на этот раз он медитировал. Он общался с невидимыми и неслышимыми собеседниками в беспредельных космических далях. Разум Вселенной поучал его.

Теперь на его лице не было обычной покойницкой маски. Впалые щеки гуру озарились туберкулезным румянцем. На высоком лбу выступила испарина.

Открытые чакры гуру уловили концентрированный сгусток энергии, и теперь учитель представлял собой не что иное, как радиолокационную антенну, приемник и передатчик, вместе взятые.

И все это на автономном питании.

По комнате заметались синие электрические искры. Сам гуру разве что не светился в полумраке, но молнии от него полетели словно от Зевса-громовержца. Запахло озоном, и тогда гуру заговорил. Собственно, говорил не он сам, а космос.

Гуру лишь выполнял функции посредника и переводчика. А может, гуру и не говорил вовсе, но Картрайт слышал его голос:

— Ты возьмешь ее. Но она никогда не будет твоей. Она ничья. Она оттуда. Смотри!

И обалдевший, впавший в транс вслед за наставником Картрайт увидел… На противоположной стене… Словно изображение диапроектора, только объемное…

Лачуга… Китайская фанза… таких много в Чайна-тауне… Картрайт прошел сквозь стену. Какие-то узкоглазые желтые рожи… Подвал… Господи единый… Вот она…

Адрес на «голограмме» не указали, но Картрайт точно знал, где искать лачугу.

— Ты возьмешь, — снова забубнил и заискрил гуру. — Ты возьмешь, тебе никто не сможет помешать. Так будет. Иди.

Картрайт очнулся и пулей вылетел из электрической комнаты. Вслед ему гуру отпустил последнее напутствие:

— Ты будешь сам.

Тренированные парни из личной гвардии Картрайта без особого труда разыскали в тесном переплетении узких улочек скромную китайскую лавчонку и ночью, без лишнего шума, атаковали ее.

Однако в лавчонке не оказалось ни единой живой души, но в подвале… В подвале они обнаружили странную капсулу со статуэткой и без приключений доставили ее Картрайту.

Но вместе с богиней в дом Картрайта вошел и страх. Он стал вползать к нему в постель по ночам.

Очень скоро Картрайт научился чувствовать его приближение.

Вот… словно холодный ветерок коснулся волос… По телу пробежала легкая дрожь. Тело Картрайта цепенело в ожидании неведомого и страшного. И «оно» приходило…

Тошнотворная волна поднималась откуда-то изнутри и подбрасывала Картрайта в постели. И он вскакивал с кровати, зажигал свет и метался по спальне, сжимая виски руками. Сердце бешено колотилось и рвалось наружу. Картрайта знобило…

Затем он успокаивался, и тогда неудержимо хотелось спать. Но самое ужасное — уснуть он не мог! Стоило прикрыть на секунду веки, и голова начинала раздуваться, как резиновый шарик. Мозг, казалось, делился на части, словно одноклеточный организм. И каждое новое его полушарие жило и думало по-своему, совсем отдельно от него, Картрайта.

Затем накатывала новая волна. И Картрайт медленно, но уверенно пополз к грани, за которой начиналось безумие.

Поначалу приступы тревожили его раз в неделю. Затем они стали повторяться все чаще, и наконец каждая ночь стала для Картрайта пыткой.

Он забывался только к утру, наглотавшись транквилизаторов. Но такой сон не освежал. Картрайт осунулся и очень быстро похудел. А днем он иногда засыпал на ходу. Самое плохое — он стал забывать некоторые бытовые детали и рабочие мелочи. А это уже было почти катастрофой.

Он дошел до того, что решил избавиться от богини и… не смог. Тогда он изменил своим принципам и отвез статуэтку знакомому профессору-эксперту, большому доке в таких вопросах.

Профессор Стейнер долго вертел богиню на столе, поворачивая ее то так, то эдак, словно прицеливаясь — с какой стороны к ней лучше подобраться.

Затем он вооружился устрашающей на вид лупой и старательно изучил мельчайшие шероховатости и выпуклости на золотом теле богини. Наконец, причмокнув губами, профессор задумчиво поскреб абсолютно голую макушку.

— Э-э… занятнейшая вещица, коллега. Честно говоря, настоящий шедевр и весьма похоже на подлинник. Поздравляю… поздравляю… Но… откуда же вы ее выудили?

Еще месяц назад Картрайт соврал бы, не моргнув глазом, но сейчас он замялся.

— Понимаю, — тихо рассмеялся Стейнер, — видно, ловили в мутной водичке… Впрочем… иначе в наше время хорошую коллекцию не составить.

Он резко оборвал смех и поднял на Картрайта бесцветные глазки.

— Очень ценный экспонат, очень… И все-таки, назовите хотя бы приблизительно, э-э… географический регион, откуда прибыла богиня.

Картрайт только покачал головой и развел руками:

— Знаю только то, что богиня относится к культуре времен раннего буддизма, VI–V век до нашей эры.

— Что ж… В древних источниках есть указание на существование некой богини Махапаринирвана[6]. Даже имя этой богини было запрещено поминать всуе, поэтому и оно утеряно. Может быть, но… нет! — Стейнер снова глянул на пупок богини через лупу и твердо повторил: — Нет! Сделана она действительно в Индии где-то в VI–V веках до нашей эры, но к индуизму богиня отношения не имеет! И к буддизму тоже.

Картрайт от такого заявления даже рот приоткрыл и тупо уставился на профессора в ожидании пояснений.

— Видите ли, — наслаждаясь произведенным эффектом, глубокомысленно пояснил Стейнер, — ни люди, у которых вы купили статуэтку, ни вы, Картрайт, не знаете, что определяет ценность богини. Впрочем, и я сам не все знаю. Но кое о чем догадываюсь… Хотите кофе?

— Потом, — невежливо отмахнулся Картрайт.

— Как хотите… Тогда я продолжу. Так вот: богиня относится к куда более древней и куда более загадочной культуре, чем буддизм и даже индуизм. Вы обратили внимание на значки, которыми сплошь покрыто тело богини?

Картрайт поспешно кивнул:

— Они напоминают иероглифы.

— Правильно. И если присмотреться внимательно, то можно заметить, что даже украшения богини в своих переплетениях образуют знаки. Но это не иероглифы! Это в ученых трудах именуется халдейской клинописью.

— Неужто? — подпрыгнул в кресле Картрайт.

— Да. Именно те халдеи, которые считаются основателями черной и белой магии.

— Расшифровать, конечно, нельзя?

— Увы… увы… мне понятны только некоторые знаки…

— Ну! — потребовал Картрайт, и глаза его зажглись лихорадочным блеском.

— Что «ну»? — не понял Стейнер.

— Продолжайте, — умоляюще прошептал Картрайт.

— Я и продолжаю, — сердито пробурчал профессор. — Видите этот знак?

Он с трудом «уложил» тяжелую богиню и ткнул пальцем в завитушку с тремя точками под ней. Странным знаком как бы запечатали вогнутое основание статуэтки.

— Этот… гм… иероглиф… повторяется чаще других. Вот здесь… здесь и здесь… — Стейнер завертел статуэтку. — Да будет вам известно: у древних халдеев это символ смерти.

Стейнер умолк многозначительно, а Картрайт вдруг ощутил знакомый холодок под волосами.

— А еще мне знакомо значение этого символа, — профессор снова крутанул богиню на 180 градусов. — Это страх. Символ страха перед неведомыми силами. Так-то! — Стейнер перевел дух и только теперь заметил, что его слушатель находится в состоянии, близком к обмороку.

Глаза Картрайта с расширенными зрачками бессмысленно шарили в пространстве. Взмокшая прядь волос прилипла к потному лбу, а дрожащие руки комкали носовой платок.

— Что это с вами, коллега? — засуетился профессор и метнулся к настенному шкафчику-бару.

Картрайт почувствовал, что в руки ему сунули стакан с жидкостью. И он послушно сделал несколько глотков. Жидкость оказалась неразбавленным ромом. Картрайт поперхнулся, закашлялся и… пришел в себя.

— Вот так-то лучше, — похлопал его по спине Стейнер. — Никогда бы не подумал, что вы такой впечатлительный.

Профессор зашелся своим дребезжащим смешком, потом низко наклонился к уху Картрайта и прошептал:

— Привезите богиню завтра вечером… попозже… в лабораторию. Я там частенько засиживаюсь. Покрутим ее на моих приборах. Мне кажется… она полая и внутри что-то есть. Только не хочу, чтобы знали мои ассистенты. Я сам управлюсь. О'кэй?

— О'кэй, — вяло согласился Картрайт.

Стейнер довел Картрайта до двери кабинета, бережно поддерживая под локоток.

За дверью шефа ожидали два меланхоличных джентльмена. При виде плачевного состояния, в котором пребывал их драгоценный патрон, телохранители переглянулись и подозрительно уставились на Стейнера.

— Что случилось? — недружелюбно, сквозь зубы, процедил один, обращаясь к профессору.

— Так… маленькое нервное потрясение, — пожал плечами Стейнер и поторопился исчезнуть за дверью.

На следующий вечер Картрайт, как и было договорено, привез богиню в лабораторию.

Для начала профессор взвесил статуэтку. Богиня «потянула» на шестнадцать фунтов[7].

Стейнер быстро просчитал что-то на калькуляторе и удовлетворенно хмыкнул. Затем сунул статуэтку в рентгеновскую установку. Результат этого исследования озадачил профессора — он ринулся к ультразвуковому сканеру.

Целый час профессор, словно одержимый, метался между своими приборами. Картрайт, сжавшись на стуле, терпеливо дожидался «оглашения приговора». Он не мешал профессору и не задавал глупых вопросов. Лишь раз, когда Стейнер собирался соскоблить тонкой бритвочкой что-то с поверхности статуэтки на смотровое стекло, Картрайт вмешался:

— Это не повредит?

— Нет, — не удостоив Картрайта даже взглядом, отмахнулся профессор.

Наконец Стейнер угомонился. Он еще раз повертел статуэтку в руках, заглянул богине в лицо, словно надеялся прочесть на нем ответ на какой-то вопрос, и вздохнул:

— Да. Поражение…

— Как так?

— Должен вам сказать, что экспертиза еще больше запутала дело, Стейнер смущенно развел руками. — Нет, кое-что я, конечно, установил…

— Что именно?

— Она действительно полая. Но время изготовления датируется не VI–V веками до нашей эры, а третьим тысячелетием…

— Эпоха фараонов, — тихо ахнул Картрайт.

— Да… Но я уже говорил: ни к фараонам, ни вообще к Древнему Египту богиня не имеет никакого отношения. Это культура Междуречья, точней древнеассирийская. Далее: статуэтка покрыта несколькими слоями лака. Вы чувствуете такой неопределенный запах, исходящий от богини?

— Угу, — угрюмо подтвердил Картрайт.

— Так вот, последний слой лака свежий. Нанесен эдак веков двадцать назад.

— Не позже? — быстро переспросил Картрайт.

— Нет. Секреты таких лаков утрачены приблизительно на этом временном отрезке. Либо… если это сделано в более поздний период, то неизвестный мастер знает то, что неведомо мне, а значит, никому, — профессор церемонно поклонился. — Далее. Под слоем лака трудно разглядеть слои более поздней работы на днище статуэтки. Но я разглядел! Что это за работа? Одному Аллаху известно — как говорят мусульмане. Самое любопытное! В чреве богини что-то есть…

Картрайт напрягся и подался вперед.

— Да! Какое-то устройство и еще порошок.

Похоже на «сухой» электролит.

— А что это за устройство? — звенящим шепотом осведомился Картрайт.

— Это я могу сказать точно, если… если распилю статуэтку, — и Стейнер невозмутимо скрестил на груди руки.

— Ни в коем случае! — ужаснулся Картрайт. — Ни за что!

— Пожалуй, вы правы, — Стейнер задумчиво потер переносицу, — статуэтка потеряет ценность и… товарный вид, хотя я бы сделал все очень аккуратно. Как ученого…

— Нет! — еще раз решительно воспротивился Картрайт и запричитал: — Я не ученый, мне это незачем. Тайны древних, знаете ли, священны для меня, но иероглифы, иероглифы?

— Клинопись, вы имеете в виду?

— Да! Да! Вы можете попытаться ее прочесть?

— Хм… можно попытаться. — Стейнер скептически прищурился. — Но для этого я должен хотя бы сфотографировать статуэтку в нескольких пропорциях.

— Только по частям. Не надо общих снимков.

— Как вам угодно, — сухо подчеркнул Стейнер.

Картрайт понял эту сухость по-своему и торопливо полез в карман за чековой книжкой.

Стейнер брезгливо принял чек и небрежно сунул его в ящик стола, даже не взглянув на выписанную сумму.

— Я очень на вас надеюсь, — поторопился замять неловкость Картрайт. Если потребуются дополнительные расходы, я…

— Да при чем здесь расходы? — сердито оборвал его профессор. — Мне самому интересно. Но результат очень сомнителен. Над клинописью бились и не такие головы. Да что там головы! Самый современный компьютер бессилен. Древние ведь оперировали не буквами и не словами, а абстрактными категориями. Да еще какими! Эх! — Стейнер безнадежно махнул рукой. Забирайте-ка свое сокровище да катитесь спать. Впрочем, думаю, сегодня вам заснуть будет трудно.

Профессор Стейнер в неведении попал в точку — Картрайт забылся только к утру, после очередной дозы барбитуратов.

Он боролся с богиней еще неделю. Но статуэтка доконала Картрайта. И он снова предстал пред светлые очи гуру. Но куда девался его цветущий вид?! Похудевший и осунувшийся, с нездоровой синевой под глазами, с дрожащими руками, Картрайт был жалок. А глаза лихорадочно блестели, словно у умалишенного.

Он пал перед учителем ниц и уткнулся лбом в грязные кеды. Но закаленное сердце гуру не ведало жалости, и Картрайту пришлось возлежать довольно долго. Он лежал и благоговейно впитывал дух видавшей виды обувки гуру.

— Встань, — наконец сурово повелел учитель.

Картрайт не шелохнулся.

— Встань, — повторил гуру, но голос его смягчился.

Картрайт поднял мокрое от слез лицо и смиренно сложил на груди руки:

— Гуру! Я слаб! Это выше моих сил. Освободи! — заскулил он.

Гуру молчал, задумчиво дрейфуя взором в пространстве. Тонкие лучики света пробивались сквозь грубую вязь шторы-циновки, и причудливые узоры увивали стены. В углу едко коптил и потрескивал светильник. Неясные тени плясали по лицу гуру.

Картрайт поскулил еще немного и притих. Гуру не торопился нарушать божественную тишину.

— Хорошо, — наконец произнес он, но лицо гуру осталось беспристрастным. — Я предупреждал тебя, что ты пойдешь сам. Я спрашивал: готов ли ты?

Картрайт тихонько всхлипнул в ответ.

— Зачем ты пришел ко мне? Ты, жалкий червь, не вынесший и сотой доли испытания?

— Я больше не хочу, — неожиданно буднично отрезал Картрайт и шмыгнул носом.

Гуру, пораженный не столько ответом, сколько тоном ученика, ощерил черные зубы и издевательски прошелестел:

— Он не хочет…

Судя по всему, гуру смеялся.

— Да ведаешь ли ты, с какими силами затеял игру?

— Не ведаю. Но это не я затеял, — прошептал Картрайт.

— А чем это кончится, ты ведаешь? — не обращая внимания на дерзость ученика, возвысил голос гуру.

— Я больше не хочу, и все, — тихо, но твердо повторил Картрайт и поднял на учителя глаза, полные искренней скорби. — Кто дал тебе право, гуру, назначать ученикам испытания, через которые ты не прошел сам? А теперь я пришел к тебе за помощью, а ты отказываешь. Разве так завещал Единственный?

Этот бунт в храме, казалось, озадачил учителя.

Теперь гуру неприкрыто изучал лицо непокорного ученика. Но в божественном его взгляде Картрайт подметил простые человеческие чувства: недоумение и… жалость.

— Хорошо, — подвел итог учитель, и лицо его привычно закаменело. — Я помогу тебе, но…

Я больше не смогу быть твоим гуру.

— О, не покидай меня, учитель! — возопил в отчаянии Картрайт.

— Нет. У тебя будет другой гуру. Только он может. Но… — Гуру отвернулся от Картрайта, словно бы не в силах глядеть ему в глаза.

— Договаривай, учитель…

— Он «черный», — едва слышно произнес гуру, не поворачивая головы.

— Черный? — Волосы встали дыбом на голове Картрайта, хотя он плохо понимал значение прилагательного «черный». Его больше напугал голос гуру.

— Да. Он уже перешагнул грань познания, — как всегда в таких случаях, подпустил тумана гуру. — Для него почти нет невозможного. Он всесилен. Он достиг могущества бодхисатв[8], но сам никогда не будет бодхисатвой потому, что он «черный». Его колесо замкнулось. Хочешь ли ты такого учителя?

Картрайт сжался, как загнанный заяц. Глаза его затравленно шарили по комнате, словно искали какой-то предмет. Губы гуру тронула едва заметная улыбка, но он быстро ее спрятал и грозно повторил:

— ГОТОВ ЛИ ТЫ?

— А он избавит меня от страха?

— Да.

— А я не сойду с пути спасения?

— Спасение только в твоих руках.

— Я… я готов, — Картрайт сглотнул слюну и стал тихим и покорным, как ребенок в набожной семье. — А как мне найти нового гуру? — робко поинтересовался он.

— Его незачем искать. Он сам найдет тебя, и очень скоро. Жди.

— О моем существовании он узнает от тебя, ГУРУ?

— Он уже знает о тебе. Он знает с той самой минуты, как ты принял богиню. Космос сказал ему. А сегодня ночью я говорил с ним.

— Он здесь? — обрадовался Картрайт и смутился — его радость была, по крайней мере, неучтива по отношению к учителю. Но гуру, казалось, не заметил смущения Картрайта.

— Я не знаю, где он. Жди!

— Я… я готов, — повторил Картрайт и снова припал к кедам своего, теперь уже бывшего, гуру.

10

Нет! Положительно Картрайту не везло со сном. После встречи с гуру он провел очередную безумную ночь, но едва к утру задремал наконец, как его бесцеремонно потревожил зуммер телефона.

Картрайт долго не брал трубку, мучительно надеясь, что проклятый зуммер умолкнет, его телефон все пищал и пищал, и с каждым очередным писком желчный пузырь Картрайта все раздувался и раздувался и… опорожнился. Картрайт сорвал трубку и замер в предвкушении момента, когда на голову назойливого абонента можно будет вылить ведро словесных помоев. Но, услышав голос Цербера, Картрайт забыл о своих намерениях.

Цербер — телохранитель и привратник Картрайта, — пользовался абсолютным доверием шефа и славой непревзойденного психолога-физиономиста. Он уже пятнадцать лет сторожил вход в дом Картрайта и еще ни разу не допустил к шефу того, кого не следовало.

Сейчас Цербер известил, что хозяина добивается какой-то китаеза, и тотчас добавил, что такой нахально-самоуверенной рожи сроду не видел ни на одном китайце, а потому не прогнал нахала прочь и решил потревожить хозяина.

Повинуясь могучей силе инерции, Картрайт открыл было рот, чтобы запустить в Цербера парочкой хороших эпитетов, но вовремя закрыл его.

До Картрайта дошел смысл сказанного.

«Нахальный китаец действительно явление редкое, — решил Картрайт. Значит, он от Него».

— Проводи, быстро! — рявкнул он, наспех привел себя в порядок и вышел в кабинет.

Что и говорить, у странного китайца от расовых признаков остались лишь узкие, раскосые глаза да едва приметный шафранный цвет кожи. Все остальное, и фигура Геркулеса, и открытый взгляд без малейшей угодливости, и вьющиеся, а не прямые волосы, — все это не вписывалось в привычный азиатский стандарт. Картрайт даже вспомнил невесть где слышанную медицинскую шутку:

«Лечили от желтухи, а оказалось — китаец».

Китаец с достоинством поклонился и коротко пояснил цель своего визита:

— Он ждет тебя.

Говорил он чисто, без малейшего намека на акцент. Картрайт, как и подобало в столь торжественную минуту, быстренько состроил смиренно-почтительную мину, хотя в душе изрядно струхнул.

— Я готов, — опустив затуманенные бессонницей очи долу, произнес он.

— Я провожу тебя, — утвердительно, словно одобряя сказанное Картрайтом, кивнул китаец.

И тут Картрайт допустил досадный промах.

Повинуясь привычке, он крикнул кому-то за дверью:

— Хэмп! Машину!

Китаец сверкнул глазами и возвысил голос на целый тон:

— К нему не ездят. К нему идут пешком или ползут.

Картрайт растерялся. Слава Богу, ему хватило ума не полюбопытствовать: далеко ли идти? Доселе невидимый Хэмп появился в дверном проеме:

— Конвой обычный, хозяин? — буднично уточнил он.

— Не надо конвоя… и машины не надо… Мы… мы пойдем пешком.

На лице многоопытного Хэмпа не отразилось ровным счетом ничего. Раз шеф сказал пешком — значит пешком. Он только быстро глянул на Картрайта, и тот подал глазами едва приметный знак, понятный лишь им двоим.

Китаец между тем развернулся и, больше не говоря ни слова, направился к выходу. Следом за ним поторопился и Картрайт.

Хэмп пропустил их, плотно притворил дверь кабинета и извлек из кармана портативную рацию:

— Ричи! Это Хэмп! — прокричал в микрофон.

— Слушаю, — прохрипела рация лающим баском.

— Шеф сейчас выйдет из дома в сопровождении желтолицего. Они куда-то пойдут пешком. Понял?

— Понял!

— Пристегни к своим ребятам Бизона и Шимозу и от хозяина ни на шаг. Только незаметно. Понял?

— Понял. А зачем Шимоза?

— А вдруг они пойдут в Чайна-таун? И, вообще, черт знает, куда они потопают, — досадливо поморщился Хэмп, не любивший внезапных поворотов сюжета. — Так что смотри в оба!

Очутившись на улице, Картрайт наметанным глазом оценил расстановку сил и остался доволен.

Хэмп умел обставить все со вкусом и ненавязчиво — как и подобало шефу личной охраны такой фигуры, как Картрайт.

Китаец, казалось, мало обращал внимания на окружающие его мелочи и не особо торопился. Во всяком случае, Картрайт, не привыкший к такому способу передвижения, вначале без труда поспевал за ним. Однако когда неутомимые ноги китайца, а вместе с ним и полуатрофированные придатки Картрайта пересекли седьмую по счету авеню, в душу Картрайта вкралось сомнение. Он быстренько прикинул, сколько миль придется отмахать до китайского квартала и ужаснулся. К счастью, его странный проводник направлялся вовсе не в Чайна-таун, а в деловой центр Майами. Они отмерили еще два квартала и вышли на оживленную Линкольн-стрит.

Продвижение несколько замедлилось — Картрайт легко лавировал в толпе автомобилей, когда сам садился за руль, но совершенно потерялся в толпе людской. Он то и дело натыкался на пешеходов, зацепил локтем сгорбленную злую старушенцию и протер полой пиджака заплеванный бок урны. Однако венцом злоключений Картрайта стало столкновение на углу Линкольн-стрит и Шестой авеню.

Картрайт засмотрелся на живописную группу подростков, чьи взбитые шевелюры отливали всеми цветами радуги, и влез пыльной подошвой прямо на любовно начищенный штиблет полисмена. Фараон скромно стоял в сторонке — у фонарного столба, никому не мешал, такая бесцеремонность Картрайта была натуральным свинством.

Полисмен досадливо скривился — не то от боли, не то от обиды — и горестно посетовал:

— Треснуть бы тебя разок по башке, чтоб хайло не разевал, да дубинки жалко.

И Картрайт, всемогущий Картрайт, ничего не ответил. Он струсил и поймал себя на том, что впервые за свою небезгрешную жизнь спасовал перед блюстителем закона.

Наконец ужасной гонке пришел конец: китаец свернул в переулок и вошел в подъезд двухэтажного особняка. Картрайт облегченно вздохнул. Они поднялись на второй этаж, китаец уверенно толкнул дверь и шагнул в квартиру.

Картрайт набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и… шагнул за ним. Здесь, в квартире неведомого божества, Картрайт ожидал встречи с чем угодно и с кем угодно, но действительность превзошла самые смелые его ожидания.

Во-первых, квартира была обставлена в типичнейшем для горожанина среднего достатка стиле. Коридор, прихожая, одна комната, другая…

И везде стандартная мебель, картины, люстры, шторы. Без лишнего шика и со вкусом. И никакой экзотики.

Картрайт даже разочарованно вздохнул, и тень сомнения вкралась в его душу.

Но главный сюрприз ждал его в четвертой комнате. Здесь его встретил расфранченный денди в темно-бежевом костюме «с иголочки».

Беспечный франт, лет тридцати, кейфовал в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, и посасывал толстую сигару.

Картрайт быстро пошарил глазами по комнате, но больше никого не обнаружил. Даже китаец куда-то испарился. Взгляд его машинально упал на руку незнакомца в кресле, и… зрачки Картрайта расширились от ужаса и неожиданности: на среднем пальце этой руки покоилась золотая богиня.

Точь-в-точь копия в миниатюре той самой — его богини, только выполненная в виде перстня.

Картрайта прошиб холодный пот, и он вдруг почувствовал, что знакомый страх медленно пополз за шиворот, лаская волосы на голове. От перстня он не мог оторвать глаз и явственно видел, как под кончиками пальцев новоявленного гуру проскочили синие искорки. И тут, словно бы издалека, до него донесся бархатный низкий голос:

— Все проще, человек. Ты шел, ожидая увидеть вокруг меня храм, но храм у каждого в душе.

То, что вне души, не нужно. Так?

— Так, — облизал пересохшие губы Картрайт.

— А в твоей душе лишь страх и смятение.

И все потому, что ты возжелал спасения, не давая взамен ничего. И страх привел тебя ко мне. Смотри же на меня! — властно скомандовал гуру.

Картрайт повиновался приказу. Их взгляды впервые встретились, и… Картрайт понял: перед ним Бог или Сатана.

Черные глаза гуру могли запросто вместить в себя все четыре океана. И в них, словно на дне бездонного колодца, светились звезды.

Что до лица… Картрайт видывал мужиков и посмазливей, но подобной красоты не встречал никогда. У него даже сладко заныло сердце от вожделения, но за этой плотской слабостью тотчас последовало наказание: на подлокотнике кресла, где покоились руки гуру, снова заплясали искорки, и Картрайта бросило в жар.

— Ты нечист, как немногие в этом мире, — усмехнулся гуру и погасил звезды в глазах. — Но именно поэтому я помогу тебе. Так велит Вселенная.

После этой фразы меркантильное начало Картрайта поперло неудержимо из глубин подсознания и вопросило: «А что, собственно, потребуется взамен?» Картрайт уже приоткрыл было рот, чтобы в деликатной форме выпустить наружу этот вопрос, но бодхисатва захлопнул его жестом руки:

— Не бойся, я не потребую взамен твоей души — мне не нужны нечистые души. Мне нужна только твоя вера. Вера и покорность.

— Я… я готов, — уже в который раз произнес заветную формулу Картрайт.

— Сядь.

Картрайт покорно опустился в кресло.

— Смотри мне в глаза. Только в глаза… в глаза… Ты заглянешь туда, где встречаются миры.

Там нет людей, там нет животных. Там только материал, дух, воля. Только там твоя душа сможет очиститься от скверны.

Бархатный баритон гуру словно спеленал Картрайта мягчайшим одеялом. Ему до смерти захотелось спать, и Картрайт прикрыл тяжелые веки.

— В глаза… смотри в глаза, — мягко укорил его гуру.

Картрайт попытался выполнить приказание, но, размежив веки, увидел только розовый туман.

Больше в комнате не было ничего. Да и комнаты не было. Только розовый туман…

Картрайту стало легко и покойно. Он больше ничего не желал и ни о чем не думал. Он плыл вместе с туманом, и тело его, растворяясь в эфире, теряло свои очертания и вес. Он уже не был Картрайтом, а стал невидимкой и невесомой частицей розового марева. И больше не существовало ничего: ни страха, ни усталости, ни желаний… ничего. И тогда он увидел прямо перед собой золотое сияние. Нежное, неяркое.

Он устремился к этому сиянию, купаясь в золотых лучах. Но сияние стало уходить, меркнуть…

Картрайт ринулся вслед за ним и вдруг провалился в черную бездну. Она жадно поглотила невесомое тело и потащила его на самое дно. Беспросветный мрак сдавил грудь, он почувствовал, что не может ни вздохнуть, ни закричать.

Страшное падение длилось целую вечность.

Картрайт понял, что пути назад нет — и в этот миг ужасный полет прервался. Он словно пробил, разорвал непроницаемую черную пленку и увидел под собой море. Залитое солнцем лазурное море.

Легкокрьиая яхта неслась под всеми парусами по его ласковой, покойной глади, взбивая носом белые бурунчики. Вокруг яхты резвились дельфины. Их глянцевые спины то и дело мелькали за кормой изящного, словно нарисованного кораблика.

Картрайт узнал яхту, но никак не мог вспомнить — что связывает его с этим кораблем. Просто узнал ее — и все. С высоты птичьего полета он долго любовался красавицей яхтой, как вдруг чудовищный взрыв разорвал судно надвое. Адское пламя проглотило белоснежные паруса, стройные мачты, точеный корпус… Картрайт ринулся было на выручку, но невидимая рука удержала его на месте. И как ни силился он, так и не смог сдвинуться с места. И тысячи, миллионы голосов: пронзительно-тонких, дребезжаще-низких, нежных, требовательных, гневных — со всех сторон запели ему:

— Не смей! Ты лишь песчинка! Не смей противиться Вселенной!

— Но злодеяние должно быть наказуемо! — что есть мочи завопил Картрайт, пытаясь перекрыть нестройный хор, и голоса тотчас смолкли.

Остался только один. Но звучал он так мощно и гулко, как звучит самая толстая органная труба:

— Во Вселенной нет ни злодеяний, ни добродетели. Есть только высшая воля. Ей покорно все. Все!

— Все, все! — подхватили на свой лад голоса.

— Помни! — снова прогремела органная труба. — Нет добра и зла! Нет! Есть только Воля Вселенной. И никто не в силах противиться этой воле!

— Никто! Никто! — подтвердил хор.

Чтобы не слышать этой потрясающей какофонии, Картрайт попытался заткнуть уши руками, но не нашел ни рук, ни ушей. Но голоса, о счастье, стали отдаляться, затихать. Лишь один, особо настырный, долго орал вдалеке:

— Никто! Никто!

А потом пришел покой…

Саяниди умолк. Взглядом художника обозрел размякшее тело Картрайта и, тихо ступая, вышел в потайную дверь, ведущую в замкнутую каморку.

Здесь его поджидал взволнованный Сергей.

— Здорово, — подскочил он к Саяниди, едва тот притворил дверь, — очень здорово!

— Тс…с, — прижал Иван палец к губам. — Нельзя вмешиваться в его нирвану посторонними звуками.

— А он не проснется раньше времени?

Саяниди отрицательно качнул головой и добавил:

— Это ведь не сон, а состояние гипноза — разные вещи. Он будет в том состоянии до тех пор, пока я его из него не выведу.

— Слушай! — возбужденно зашептал Сергей. — А из него в этом состоянии нельзя вытянуть что-нибудь любопытное? Так, чтобы он потом забыл, а?

Иван удрученно развел руками:

— В том-то и дело, что нельзя… Не ты первый… Вообще первые удачные опыты гипноза произвели фурор в организациях, страдающих чрезмерным любопытством. То-то было радости!

А в результате получился шиш! Фокус в том, что даже в самом глубоком гипнотрансе человек, а особенно волевой, никогда не сболтнет того, чего не хочет сболтнуть. Да что там гипноз! Подобные эксперименты проводились и с ЛСД, и еще с массой всяких психотрофиков. А результат один, — Саяниди сделал рукой выразительный жест. — Правда… при применении некоторых психотрофов можно достигнуть э-э… стирания памяти — то, что ты имел в виду. Ретроградная амнезия — так это называется. Но достигнуть подобного эффекта гипнозом нельзя. Мало того, Картрайт четко запомнит вопросы, которые я ему задам. И тогда… сам понимаешь…

— А жаль, — разочарованно вздохнул Сергей.

— Жаль, конечно, — согласился Иван и многозначительно поднял вверх указательный палец. — Но у нас другая задача. Главное сейчас попридержать Манзини, пока мы будем добивать Лича, и этого мы при помощи Картрайта вполне можем достигнуть. Я думаю, будет достаточно трех сеансов.

— Дай Бог нашему теляти… — покачал головой Сергей, но без иронии Саяниди он с каждым днем верил все больше. — Но как быть со статуэткой?

— Придется оставить ее Картрайту, — вздохнул Саяниди. — А жаль — это самый ценный экспонат моей коллекции, но, может, со временем что-нибудь придумаю. А проку от нее нам уже, увы, нет — батареи сели, и подзарядить их нет никакой возможности. Да ладно, с Картрайтом я уже и без нее управлюсь, да и ты мне больше не нужен.

Пока… А вот Эдуард затребовал твою группу себе на подмогу, и немедленно.

— А что такое? — встревожился Сергей.

— Они пытаются охмурить одного ценного спеца по Южной Америке. Есть такой отставной полковник Джеймс Мейсон. Мы давно им интересовались, но не знали, как подступиться, а сейчас у этого Мейсона возникли непредвиденные осложнения с синдикатом в Сан-Франциско — не иначе сам сатана решил помочь нам. Эдик надеется помочь полковнику и таким образом заполучить его в наши ряды. Но что-то там у Эдика не ладится, вот он и затребовал тебя. Впрочем, он сам тебе объяснит.

— Значит, опять на новые позиции? — озадаченно поскреб затылок Сергей.

Саяниди широко развел руками:

— А как же вы хотели? Идем в успешное наступление — значит, и позиции часто меняем. Но это все еще цветочки…

— А когда же ягодки поспеют?

— Не беспокойся — очень скоро, — уверенно пообещал Саяниди.