Наркодрянь

1

Джеймс Мейсон, сорока двух лет, полковник в отставке, отшвырнул галстук и выругался. Чертов галстук! Чертовы манеры!

Мейсон — по классификации соседей — попадал под определение «солдафон». Да! Он и не спорил. «Солдафон» и есть, а «солдафонов» не учат галстуки вязать. Всем известно, чему их учат.

Угораздило Мейсона купить дом в аристократическом квартале Кармела![9]

Именно в этом квартале гнездились отпрыски старинных английских семей. Здесь безраздельно царствовали геральдика, манеры и хорошо поставленные улыбки. Ничего такого у Мейсона не было. Зато у него были деньги: чаще всего этого бывает достаточно. Чаще всего, но не всегда.

Соседи обедали друг у друга, устраивали светские рауты и файф-о-клоки. Мейсон со своей замкнутостью, костюмом свободного покроя и профессиональной сутулостью в идиллию не вписывался. Да и плевать он хотел на соседей вместе с их теннисом. Но с Томом Бруксоном, еще одним неклассическим обитателем квартала, Мейсон сразу поладил.

Бруксон, владелец трех автозаправочных колонок и небольшой мастерской, пропах «правильным» потом и бензином, умел работать и руками и головой, а потому Мейсону нравился. К тому же оба они на фоне соседей выглядели «белыми воронами», а это подталкивало к сближению.

По субботам Мейсон обедал в обществе Бруксона и его супруги — на этом его выходы в «свет» заканчивались. После обеда подолгу засиживались за стаканчиком виски других напитков Бруксон не признавал — и философствовали на отвлеченные темы.

С бывшими сослуживцами Мейсон отношений не поддерживал. А ведь Джеймс Мейсон знавал и лучшие времена. Черт подери! Почему «знавал»! Он и сейчас оставался непревзойденным специалистом своего дела. Более того, таких мастеров, как Джеймс Мейсон, в целом свете насчитывались единицы.

Спросите любого офицера в зеленом берете или с «кожаным затылком»[10] — кто такой Джеймс Мейсон? В ответ тот недоуменно пожмет плечами.

Тогда поинтересуйтесь: слышал ли он о «Фиолетовом духе» или «Болотном оборотне»? И вы услышите завистливо-восхищенное: «О! Да кто же не слышал…»

О подвигах «Фиолетового духа» в кругах посвященных ходили разные побасенки в стиле Хичкока. Что ж, суеверия в армии — дело привычное.

Сам Мейсон подобное выслушивал с презрительной улыбочкой. Здорово знал свое дело, да и то — заслуга учителей…

Итак, традиционный обед у Бруксонов.

— Дверь полковнику, как и всегда, открыла негритянка Эльза. Только в этот раз она не улыбнулась, как подобает хорошей служанке, а казалась испуганной. Мейсон насторожился. Когда же он взглянул на хозяйку дома, встретившую его в гостиной, то понял — у Бруксонов что-то стряслось.

Миссис Бруксон явно с натугой обрадовалась появлению Мейсона — даже не поздоровалась. Тут уж Мейсон с прямолинейностью старого солдата спросил:

— Э-э… что-нибудь случилось?

Миссис Бруксон затарахтела, из ее сбивчивого рассказа Мейсон узнал, что у Бруксона «какие-то неприятности с новой бензоколонкой, никто не знает какие», и что «муж заперся в своем кабинете, никого не пускает и только глотает виски — куда только лезет — и ругается через дверь».

— Ладно. Я попробую, — ответил Мейсон, заметив в глазах миссис Бруксон немую просьбу, и направился к кабинету хозяина.

Ответом на его стук было рычание Бруксона и пожелание убираться ко всем чертям. Но Мейсон дернул дверь и решительно переступил порог.

Том Бруксон, уже открывший рот для очередной тирады, при виде Мейсона быстренько его захлопнул. Мейсона хозяин уважал.

«Или порох отсырел», — решил Мейсон.

Окна кабинета наглухо задраены В комнате удушливый табачный чад. На столе — пустые бутылки из-под виски.

«Недурно, — отметил Мейсон, — половина месячной дозы Бруксона в лучшие дни».

Он, не говоря ни слова, поднял жалюзи и распахнул окна. Свежий морской бриз сразу разогнал табачные клубы. Мейсон постоял немного перед окном, с удовольствием вдыхая обогащенный йодом кислород. Бруксон безучастно наблюдал за его действиями. Тогда Мейсон повернулся к нему, поймал взгляд и… улыбнулся. Бруксон нахмурился было, но потом его губы дрогнули и неудержимо потянулись к ушам.

— Вот так-то лучше, дружище, — с удовольствием отметил Мейсон. — Ну что, старина Мейсон может тебе чем-нибудь помочь?

— Ха… — гаркнул Бруксон, — деньги Бруксону любой даст!

— А сколько тебе нужно?

— Тысяч восемьдесят.

— Ну… — разочарованно протянул Мейсон, — это не те деньги, чтобы из-за них так убиваться.

Восемьдесят тысяч я тебе ссужу.

— Вот! — в пьяном восторге воскликнул Бруксон. — В том-то и дело, что это не деньги! Дело в принципе.

— И в чем же состоит принцип? — хладнокровно осведомился Мейсон.

— А в том, что эти подонки совсем зарвались.

— Стоп! — остановил Бруксона полковник. — Какие такие подонки?

— Да Фрэнки и компания.

— Кто такой Фрэнки?

— Гангстер.

— Ты имеешь дело с гангстерами?

— Ха… попробуй не иметь.

Мейсон поудобней устроился в кресле и попросил:

— Пожалуйста, расскажи подробней.

— Да это… — отмахнулся Бруксон. — Ты знаешь, что такое рэкет?

— Знаю.

— Так вот: на старом шоссе я держал три бензоколонки.

— Почему держал?

— А потому… Ты лично гоняешь в город по новому фривею?

— Ну да… удобнее…

— Вот-вот… После постройки этого проклятого фривея мои колонки не дали ни цента прибыли.

Понял?

— Понял.

— Так я загнал их одному фермеру и все деньги вложил в новую станцию. Понял?

Мейсон снова согласно кивнул.

— Я купил новое оборудование, мне это влетело в кругленькую сумму. Но беда в том, что я построил станцию на чужой территории.

Брови Мейсона снова удивленно поползли вверх:

— Ты что — не уплатил за землю?

— Уплатил, оформил все, как положено.

— Так в чем дело?

— Ни черта ты не понимаешь, — взорвался Бруксон, — кроме правительства, есть еще мафия.

И ей тоже надо платить.

— И ты не уплатил?

— В том-то и дело, — грустно вздохнул Бруксон, — раньше я имел дело с Вито Профаччи.

Такой же мерзавец, как и Фрэнки. Но с ним мы сжились. А новую станцию я поставил на территории Фрэнки, у этих скотов все поделено.

— И с Фрэнки ты не можешь договориться?

— Да!

— Почему?

— Видишь ли… у меня есть конкурент. Он старый партнер Фрэнки и выложил кругленькую сумму. Ты видел на стосороковой миле, справа, строительство?

— Видел.

— Вот…вот… А Фрэнки, в свою очередь, заломил такую астрономическую цифру, что мы… в общем… не договорились. И вчера, для острастки, эти ублюдки меня слегка распотрошили — разбили витрину, кафе, еще кое-что. Но это пока мелочи.

— Да… дела… — покачал головой Мейсон. — А этот… Вито… он не может тебе помочь?

— Нет. Самого Вито прихлопнули, а тот, который вместо него, объяснил, что фривей — не его район.

— Гм… и что ты намерен делать?

— Что-что, — передразнил Бруксон Мейсона, — платить придется.

— Так выписать чек?

— Валяй, — буркнул Бруксон, — но это только часть суммы, которую мне надо выложить.

Мейсон неторопливо вынул чековую книжку, ручку и небрежно осведомился:

— А где найти этого Фрэнки?

— Где-где… в Сан-Франциско… в конторе, — заворчал было Бруксон и осекся. — А зачем тебе?

Он пробуравил Мейсона подозрительным взглядом.

— Так… из любопытства.

— Не вздумай совать нос в эти дела, иначе тебе его мигом отобьют вместе с головой. Понял? Это мое и только мое дело.

— Понял, — покорно кивнул Мейсон и, протянув Бруксону чек, добавил: — Что-то я сегодня голоден, как новобранец первого месяца службы. У тебя случайно не найдется для друга куска хлеба?

— Пойдем, — дружески хлопнул его по плечу Бруксон, — Мэгги наверняка уже заждалась и будет ругаться.

На следующий же день Мейсон отправился в Сан-Франциско. Он быстро навел справки и в полдень уже потянул на себя застекленную дверь офиса на Тек-стрит. Над дверью красовалась вывеска: «Посредническая контора по продаже недвижимого имущества С.Фрэнки». Контора и вывеска напомнили Мейсону старые добрые времена и аналогичные заведения в Лиссабоне и Мадриде.

Он усмехнулся, вошел и прямо за дверью обнаружил светлую приемную.

Как в любом среднестатистическом офисе, здесь обосновалось некое длинноногое существо с ярко накрашенными губами и цепким взглядом оценщика подержанных вещей. Этим взглядом секретарша мгновенно раздела Мейсона, осмотрела его мужские достоинства и снова одела, не забыв при этом пощупать сукно костюма и заглянуть в чековую книжку. И если архаичный крой костюма ее несколько разочаровал, то все остальное удовлетворило. Мейсон был вознагражден улыбкой, в которой, помимо обычной любезности, проскользнуло и нечто большее.

— Господин желает воспользоваться услугами нашей фирмы? — пропело милое создание нежнейшим голоском и кокетливо взмахнуло наведенными ресницами.

— Гм… Да… Я хотел бы поговорить с вашим боссом. Э-э… мистером…

— Фрэнки, — подсказала секретарша и грациозно поплыла к обитой черной кожей двери. Уже взявшись за изящную бронзовую ручку, она подарила Мейсону еще одну улыбку и деловито осведомилась: — Как доложить?

— Э-э… мистер Стивенсон.

Юная леди исчезла за дверью, оставив на память облачко запаха весьма приличных французских духов. Через минуту появилась и пригласила Мейсона войти.

Полковник в знак благодарности изобразил на физиономии нечто, напоминающее предсмертную гримасу раненого гладиатора, и чинно проследовал мимо американской Афродиты в кабинет мистера Фрэнки.

Здесь его сразу постигло горькое разочарование. Он надеялся увидеть в лице мистера Фрэнки могучего молодца с лицом потомственного профессионального убийцы. Между тем за столом оказалось нечто тщедушное.

Мистер Фрэнки был абсолютно лыс, и хотя Мейсон не видел из-за стола его ног, но готов был держать любое пари, что они у мистера Фрэнки худые и кривые, как у старого объездчика мустангов. На хрящеватый нос владелец конторы нацепил очки в золотой оправе, и из-под них злобно пялились маленькие крысиные глазки.

— Чем могу быть полезен? — проскрипел Фрэнки.

Мейсон на ходу перестроил сценарий. Ковбойской походкой он приблизился к столу Фрэнки, ногой отодвинул кресло и, развалившись в нем, достал длинную и вонючую сигару. Щелкнул зажигалкой и пустил струйку дыма прямо в лицо Фрэнки. При этом Мейсон с удовлетворением отметил, что крысиная мордочка мистера Фрэнки вытянулась, а уши приобрели пунцовую окраску.

— Как следует понимать ваше поведение? — сквозь зубы процедил Фрэнки, стремясь все же не выходить за рамки приличия.

Мейсон усмехнулся, но ответил лишь наглым вызывающим взглядом и держал паузу. И лишь когда у Фрэнки мелко задергалась правая щека, Мейсон нарушил молчание:

— Так, значит, ты, плюгавый заморыш, и есть С.Фрэнки — гроза частного предпринимательства?

После этой тирады Мейсон сощурил глаза и выпалил в Фрэнки очередным залпом вонючего дыма. Но тот, кажется, уверился, что имеет дело с шантажистом. Как бы между прочим Фрэнки опустил правую руку под стол, а левой попытался отогнать табачную тучу.

Мейсон заметил это движение и чуть-чуть подался вперед. Что ж, пускай попробует выстрелить — прекрасная возможность убедиться, что перед ним не желторотик.

Но Фрэнки и не думал о пистолете, хотя всегда держал его в кармане. Сейчас ему понадобилась кнопка сигнализации. Нажав ее, Фрэнки демонстративно выложил руки на стол.

— То-то, — усмехнулся Мейсон, но торжествовал он рано. За спиной Фрэнки распахнулась потайная дверь, и в кабинет ввалились два субъекта. Их рожи и стати смутили бы самого отчаянного полисмена, но Мейсон лишь смерил их скучающим взглядом и зевнул. Но в то же время Мейсон быстро и профессионально оценил противников.

«Неслабые ребята… наверняка бывшие боксеры-тяжеловесы. У того, что повыше, шея длинновата, а у другого слабоваты ноги… Останутся безработными по инвалидности».

Между тем успокоившийся Фрэнки решил «подыграть» Мейсону. Он вынул носовой платок, промокнул пот с шеи, поправил узел галстука и принялся протирать очки салфеткой. Затем он снова водрузил их на нос и деланно изумился:

— Ах простите, мистер Стивенсон! Я и не заметил, что вы еще здесь. Ребята! Выбросьте этого придурка на помойку, а по дороге проверьте: действительно ли у мистера Стивенсона двенадцать ребер или ему так хотелось?

Мейсон в это время сосредоточенно изучал свои ногти. Он настолько погрузился в это занятие, что, казалось, не расслышал приказания хозяина. Телохранители переглянулись и решительно направились к нему.

Длинношеий вырвался на полкорпуса вперед и первым протянул к воротнику Мейсона мускулистую длань.

И тут с Мейсоном произошла метаморфоза.

Он сжался в комок, а затем стремительно, словно пружина, распрямился навстречу противнику.

Длинношеий не успел моргнуть глазом, как Мейсон «чиркнул» ему по кадыку ребром ладони. Голова бедняги при этом странно дернулась, и он, захрипев, стал заваливаться назад.

Его приятель трезво оценил ситуацию и отреагировал молниеносно. Рванулся к Мейсону и с ходу провел прямой правой, целясь в челюсть. Следовало отдать должное этому, безусловно выдающемуся в прошлом боксеру удар был столь сокрушителен и резок, что мог пробить любую защиту. Но Мейсон и не думал защищаться. Он просто уклонился — и убийственный кулак, просвистев мимо, нокаутировал воздух. Противнику пришлось сделать шаг вперед, чтобы не потерять равновесие.

И тогда Мейсон сделал выпад, наступив на опорную ступню «боксера», резко перенес на нее тяжесть своего тела и протаранил корпусом живот противника. Этим сложным приемом Мейсон владел в совершенстве.

Раздался короткий cyxoй хруст, а вслед за ним истошный крик. «Боксер» свалился на ковер с вывороченной из суставов ступней и протяжно завыл. Можно только посочувствовать бедняге — действительно адская боль. Облегчая страдания поверженного противника, Мейсон сграбастал тяжелое кресло и, широко размахнувшись, опустил его на голову страждущего. Вой сразу прекратился.

Длинношеий с остекленевшим взором уже «отдыхал» возле стены.

Фрэнки пытался вытащить пистолет. Мейсон тренированным ударом вышиб пистолет из сухонькой ручонки, сграбастал Фрэнки за лацканы пиджака и дернул на себя.

Ах, Фрэнки… Френки… Куда подевалась твоя отчаянная молодость? Фрэнки сверкнул в воздухе лакированными штиблетами, проехал животом по столешнице, смахнул по дороге пепельницу и загудел вниз головой. Но путешествие еще не окончилось: Фрэнки еще проехался носом по ковру, вспахав глубокую борозду. Затормозив таким образом, он попытался вскочить, — но попробуй-ка вскочи, если тебе наступили на голову рифленой подошвой тяжелого ботинка!

Убедившись, что противник не намерен продолжать боевые действия, Мейсон убрал ногу с головы престарелого гангстера. Оттиск рифленой подошвы так и остался позорным пятном на лысине бедняги. Затем полковник наклонился к уху мистера Фрэнки и ласково проворковал:

— Полежи секундочку, приятель, я тебе сказочку расскажу. Ты знаешь некоего Тома Бруксона? Ну?

— Угу, — промычал Фрэнки.

— Так вот, я беру его под свою личную опеку.

Тебе платить он не будет. А если ты попытаешься устроить Бруксону какую-нибудь пакость, я тебе отвинчу твою любимую зеркальную головку. Ты меня понял, недоносок?

Уловив в последних словах Мейсона металл, Фрэнки поторопился буркнуть: «Да».

— Я рад, что мы так быстро договорились, — подвел итог Мейсон и, насвистывая, направился к двери. Тут он заметил, что в противоположном направлении, волоча ногу, на четвереньках следует обалдевший телохранитель Фрэнки. Бывший телохранитель.

Мейсон тяжело вздохнул, преодолевая соблазн, но не преодолел. Могучий пинок в зад помог инвалиду-тяжеловесу добраться до места, и удовлетворенный Мейсон покинул поле боя.

Испуганная секретарша стояла прямо за дверью, прижав руки к пышной груди. Мейсон учтиво извинился, попрощался и покинул контору.

Выйдя на улицу, он прищурился на солнце, поскреб затылок и хмыкнул вслух:

— Слабоватые парни. Не та школа. Им бы у Хартмена позаниматься. Да…

2

С Элвисом Хартменом, инструктором по рукопашному бою, команда курсантов, проходивших обучение в засекреченной школе, надежно спрятанной в южноамериканской сельве, познакомилась на следующее утро после завершения карантина. Капитан Райт, руководитель группы «А», новичков, отобранных по неясным еще Мейсону критериям из обычных воинских частей, повел их на специально отгороженный участок в лесу. Там их и ждал Элвис Хартмен.

Когда Райт представил им нового преподавателя, Мейсон не поверил собственным ушам и огляделся по сторонам в надежде увидеть поблизости красавца атлета с широкими плечами и дутыми мышцами. Но Райт обращался именно к тому долговязому и невзрачному субъекту, который скромно стоял в сторонке, прислонившись к дереву.

Единственно, что обращало на себя внимание в Хартмене, так это космы рыжих волос. Зеленые, подернутые мутной поволокой глаза Хартмена не выражали ровным счетом ничего и глядели на свет божий тупо и безразлично. Узкая, задвинутая назад нижняя челюсть инструктора мало гармонировала с мощными надбровными дугами и приплюснутым носом, густо усыпанным веснушками.

Если бы Мейсон где-нибудь в толпе задел Хартмена плечом, то даже не счел бы нужным извиниться. Но вот Хартмен оторвался от дерева, двинулся им навстречу, и у Мейсона возникла странная ассоциация — давно забытая картинка детства…

Зеленая лужайка во дворе отцовского дома — и он, Мейсон, в страхе драпающий от злого чудища, с которым столкнулся в траве. Чудище покачивалось на длинных тонких ногах, а передними лапами, усаженными острыми шипами, тянулось к нему, норовя смазать по носу. Богомол…

Да! Точно! Хартмен удивительно походил повадками на это насекомое такие же длинные руки с тонкими паучьими пальцами, ноги, коленки которых, казалось, вот-вот завернутся назад. А двигался он так, словно плавал в невесомости. Движения лениво переливались одно в другое и казались фигурами какого-то медленного и пластичного ганца.

Удивительно, но Хартмен оказался владельцем дивного бархатного баритона. Этим своим чудесным голосом он пригласил их следовать за собой. Капитан Райт тотчас откланялся и быстро ретировался.

Они углубились в заросли, гуськом пробираясь узкой тропинкой, и вскоре выбрались на круглую небольшую полянку. Посреди хорошо утоптанной полянки находилось странное сооружение — деревянный сарайчик с пристроенной к нему клеткой. Решетку в клетке заменяла крупноячеистая металлическая сетка, крыши не было Такой себе вольер, но чрезвычайно маленький — всего десять на десять футов Хартмен приказал им построиться в две шеренги и вывел из строя правофланговых — Сэма и Мак-Гейва. Затем он ненадолго исчез в недрах сарайчика и вернулся оттуда с двумя парами кожаных перчаток (наподобие боксерских, только пожестче) и двумя пластмассовыми щитками. Приказав Сэму и Мак-Гейву разуться и раздеться до плавок, Хартмен натянул им на руки перчатки, зашнуровал, а щитками прикрыл мужские достоинства, застегнув ремешки на поясе. Все это молча, затем отворил дверцу в вольер и указующе кивнул Сэму и Мак-Гейву, предлагая им войти туда. Сэм и Мак-Гейв переглянулись, но повиновались безропотно.

Хартмен запер за ними дверь и набросил на петлю крючок.

Партнеры стали друг против друга и вопросительно переглянулись.

— Господин инструктор, что делать дальше?

— Драться, — коротко пояснил Хартмен.

— Но… — замялся Мак-Гейв.

— Никаких «но»! Драться руками и ногами до тех пор, пока один из вас не окажется в нокауте.

— Странные правила, — зло прошипел Сэм, — как же тут драться, когда тут и шага в сторону не ступишь, и… с какой стати?

— А с такой стати, что я приказываю, — пророкотал Хартмен, и мутная занавесь упала с его глаз, — хотите ослушаться приказа?

— Нет, но…

— Я же сказал — никаких «но»!

Мак-Гейв нерешительно потоптался на месте и исподлобья глянул на Сэма. Тот пожал плечами и с тяжелым вздохом решился:

— Ничего не поделаешь, дружище Рэй. Двинька меня по роже для начала, а то я первым не могу.

Сэм встал в боксерскую стойку, однако лицо оставил открытым. Мак-Гейв буркнул что-то сердитое себе под нос и сплюнул.

— Ну! — подстегнул их окрик Хартмена. И МакГейву не осталось ничего, как размахнуться и влепить Сэму звонкую оплеуху. Сэм тотчас ответил коротким ударом в солнечное сплетение.

Последующая за этим драка мало походила на джентльменский поединок. Противники, лишенные пространства и маневра, не могли уклоняться от ударов. Они попросту лупили друг друга по чем попало и чем попало. Бой длился недолго. Он и не мог длиться долго. Победителем на этот раз оказался Мак-Гейв. Он изловчился и между руками Сэма нанес сильный прямой удар в переносицу.

Сэм потерял равновесие, медленно развернулся и, цепляясь за сетку, осел. Кровь хлынула из его носа и закапала на песок. Мак-Гейв, которому тоже изрядно перепало от Сэма, хотел двинуть еще разок, но при виде крови как-то сразу остыл и опустил руки.

Хартмен открыл вольер и приказал Мейсону и Гийому вынести Сэма.

Мак-Гейв выглядел не лучшим образом. Под глазом уже синевой расплывался кровоподтек, а на правой щеке багровела широкая ссадина.

За Сэмом и Мак-Гейвом Хартмен загнал на ринг Спенсера и Гийома.

Драка и вид свежей крови раззадорили их, а потому они сразу набросились друг на друга.

Спенсер осыпал Гийома целым градом жестких ударов, но Гийом, который служил в морской пехоте, оказался искушенным бойцом. Он выждал удобный момент и ногой заехал Спенсеру прямо под дых. Спенсер словно переломился пополам, а разъяренный Гийом зажал его голову под мышкой и принялся не на шутку душить сомлевшего соперника.

Реакция Хартмена оказалась молниеносной.

Он рванул на себя дверцу и запустил в вольер длинную руку. Паучьи пальцы, словно железные крючья, впились в плечо Гийома. Тот ойкнул от боли, отпустил Спенсера и, грозно зарычав, в беспамятстве ринулся на инструктора.

Защитного движения Хартмена никто не заметил. Потрясенные зрители видели только, как некая страшная сила швырнула Гийома назад — спиной на сетку. Мейсон готов был поклясться, что, если бы не эта сетка, Гийом улетел бы очень далеко. Атак он шмякнулся всем телом об ограждение — сетка спружинила и отбросила.

Гийом приземлился на четвереньки и в таком положении застыл.

Сосед Мейсона, католик Хариш, набожно перекрестился. Гийом мотнул головой и медленно пополз к выходу. Он благополучно выполз за пределы вольера, добрался до дерева, под которым «отдыхал» Сэм, и здесь растянулся, уткнувшись носом в траву. Спенсера уложили рядышком с ним на спину.

После Спенсера и Гийома настал черед Мейсона с Харишем.

Хариш и фигурой, и внешностью, да и характером очень походил на Мейсона. Был он таким же светловолосым, сероглазым, гибким и стремительным, а потому Мейсону очень нравился. Хариш в свою очередь тоже симпатизировал Мейсону, потому предстоящее им испытание не вызывало у обоих малейших симпатий. Однако выхода не было.

Мейсон дружески подтолкнул Хариша в спину и ободряюще шепнул:

— Ничего… Главное, не зверей… Выкрутимся.

И они продержались на ринге целых две минуты. Это был честный поединок. Они не бросились друг на друга, как бешеные собаки, и не лупили куда попало. За все время они обменялись всего десятком ударов, причем оба били так, чтобы «выключить» противника, но не изуродовать. А это оказалось совсем непросто.

Верх взял Мейсон. Стоило Харишу на секунду увлечься атакой на корпус Мейсона, как тот «поймал» соперника нокаутирующим ударом в подбородок. Голова Хариша резко дернулась назад, глаза затуманились. Он еще пытался удержаться на ногах, но Мейсон легонько толкнул его в грудь, и Хариш завалился на бок, нелепо взмахнув руками.

…А еще через пару минут кадеты группы «А», словно сраженные странной и молниеносной болезнью, в самых разнообразных позах валялись вокруг вольера и оглашали воздух стонами и ругательствами Хартмен, словно злой гений, стоял посреди недвижимых тел, сложив руки на груди, и улыбался Затем он неторопливо убрал в сарайчик перчатки и щитки, а взамен извлек., две бутылки виски.

— Это для первого раза и для знакомства, — пояснил Хартмен, протягивая бутылки Мак-Гейву, — а в будущем будете обходиться простой водой.

Затем он развернулся, бросил на прощание.

«На сегодня все», и «поплыл» своей неподражаемой походкой по тропинке.

… В тот день их больше не трогали и даже обед принесли прямо в казарму. А вечером к ним наведался сам Хартмен. Он притащил жестяную банку с буро-зеленой мазью и пузырек с желтоватой маслянистой жидкостью. Мазь Хартмен порекомендовал накладывать на ссадины и ушибы, а из пузырька накапал каждому по пять капель жидкости.

Надо сказать, что снадобья, приготовленные Хартменом собственноручно, обладали чудодейственной силой. Ссадины и синяки после обработки «бальзамом Хартмена» перестали ныть и даже уменьшились в размерах. А после пяти капель неведомой жидкости Мейсон почувствовал приятную тяжесть во всем теле и непреодолимую тягу ко сну. Минут через пять он уснул — и это был едва ли не самый крепкий сон за последние два месяца.

Утром следующего дня они проснулись в полной уверенности, что вчерашнюю драку Хартмен организовал с единственной целью оценить их бойцовские качества. Каково же было их удивление, когда сразу после завтрака к ним, вместо безобидного Шрейдермана, биолога и великого знатока тропической фауны, заявился Хартмен и снова повел их на злосчастную поляну. Он построил курсантов в две шеренги, достал из сарайчика перчатки, щитки, и… все повторилось сначала, только теперь Хартмен поменял партнеров.

Мейсону пришлось сцепиться с неуправляемым красавчиком Гийомом — и он уложил Гийома ударом в челюсть, едва не лишив соперника передних зубов.

На третий день Мейсон дрался с Сэмом, и тот нокаутировал Мейсона таким же точно ударом, каким накануне Мейсон завалил Гийома.

В ту же среду, вечером, они взбунтовались.

Трудно вспомнить, кто первым заявил, что больше не войдет в вольер ни за какие коврижки. Кажется, Гийом, опасавшийся за свои уцелевшие зубы, но его бурно поддержали.

Поднялся ужасный гвалт. Их рожи со вспухшими, почерневшими губами, с лиловыми кровоподтеками и носами, напоминающими спелые сливы, походили на лица выходцев с того света.

Сценка для постороннего наблюдателя презабавная, но им-то было не до шуток.

Сержант Лерош под шумок незаметно выскользнул из казармы и минут через десять вернулся вместе с капитаном Райтом. Райт со скучающим видом осведомился:

— В чем дело? Есть претензии к учебному процессу?

Ну, это было, пожалуй, слишком! Они взорвались все разом! Громко вопя, ругаясь, перебивая и отталкивая друг друга, они окружили невозмутимого Райта и обрушили на его голову уйму претензий, проклятий и угроз. Райт, не моргнув глазом, выдержал натиск. Они бесновались минуты две-три, а затем постепенно приумолкли, озадаченные неподвижностью и бездействием капитана. Райт зевнул и обвел кадетов невинным взглядом.

— Собственно, я так и не понял, в чем состоят ваши претензии?

Тогда они вытолкнули вперед Сэма, единодушно взвалив на него роль полномочного представителя. Сэм смущенно хмыкнул, прокашлялся, но начал уверенно:

— Видите ли, господин капитан. Претензии у нас только к инструктору Хартмену. Мы считаем недопустимыми те методы, которыми он пользуется. Это, в конце концов, бесчеловечно, и мы отказываемся… Да, — решительно подчеркнул Сэм, — категорически отказываемся от подобной системы преподавания.

Сэм выдержал паузу, ожидая реакции Райта, не дождавшись никакой реакции, добавил:

— Среди нас нет трусов и слюнтяев, и Хартмен мог убедиться в этом. И мы требуем к себе должного уважения и человеческого отношения. Вот и все!

— А… вон оно в чем дело, — протянул Райт, словно ни слухом ни духом не ведал ранее о причине заварухи. — Значит, вы «отказываетесь» и вы «требуете». Что-то не приходилось мне раньше в армии слышать подобных слов. Да…

Он постучал пальцами по столу и ни с того ни с сего осведомился:

— А знаете, какой у Хартмена оклад?

— Не-ет, — недоуменно пожал плечами Сэм.

— Пятьсот тысяч долларов в год, не считая премиальных.

Ошеломленные, они переглянулись.

— А знаете, во сколько обходится обучение одного курсанта в нашей школе? — продолжал Райт в том же духе.

— Восемьсот-девятьсот тысяч долларов в год.

Они тихо ахнули и раскрыли рты.

— Плюс кое-какие издержки, — не прекращал бухгалтерских выкладок Райт, — получается три миллиона долларов за все время обучения. Обучение одной группы влетает государству в тридцать миллионов. Это приблизительно один стратегический бомбардировщик, или эскадрилья истребителей, или сторожевой фрегат. А почему государство тратит такие громадные суммы на обучение таких слюнтяев, как вы, — пояснить? — ив голосе Райта зазвенел металл. Для того, чтобы сделать из вас солдат, для которых война не более рискованная работа, чем, скажем, вождение автомобиля. И государству небезразлично, если эти миллионы улетят в трубу только потому, что кому-то из вас перережут горло или проткнут грудь штыком в первой же драке. Ясно?

Райт перевел дух и вкрадчиво поинтересовался:

— Когда вам сулили блага, почет и славу, вы ведь развесили уши и внимали с полным одобрением. Не так ли? Молчать! — вдруг рявкнул он, заметив, что Сэм собирается что-то возразить. — Так вот: вы будете делать то, что прикажет Хартмен, потому что никто в мире лучше его не делает из таких жалких остолопов, как вы, суперменов.

А если… — Райт многообещающе прищурился, — если кто вздумает еще «отказываться» или «требовать», что ж… мы найдем меры воздействия, и такие меры, что они раз и навсегда отобьют у вас охоту к «студенческим выступлениям». У меня все. Теперь отбой — всем спать.

Райт удостоил их последним презрительным взглядом и затопал к выходу.

Разошлись в тупом оцепенении. Сон никому не шел в голову. Только теперь, как ни странно, будущее предстало перед ними в истинном свете, и оно — это будущее — рисовалось ох каким неприглядным. И защиты искать было не у кого. Вся прошлая их жизнь казалась только прелюдией к первому акту трагедии. И дай Бог им доиграть эту трагедию до конца.

— Э! Парни! — прохрипел в темноте прокуренный басок сержанта Лероша. Я вам что скажу-не вы здесь первые и не вы последние. Всем тут доставалось. И я на своей шкуре попробовал, а с нашим братом здесь не цацкались. Но я вам гак скажу: те, кто побывал в лапах Хартмена, могут не бояться ни черта, ни дьявола. Хе… Хартмен сам сатана, да и Райт… хе… не лучше, а вы… э-э… сатанинские выродки.

Это была — в бытность Мейсона — самая длинная речь сержанта Лероша, но и на этом она не закончилась.

— Но совет я вам дам, — продолжал Лерош, собрав остаток словарного запаса, — когда будете бить друг другу морды, то представляйте, что лупите по мешку с песком — и все тут… А будете друг на дружку злобу держать тогда вам крышка. Ну, почистил Гийом рубильник Мейсону, или высадил Спенсер зуб Харишу… И черт с ним… Он же не виноват… Главное, не звереть, но и сопли не распускать… Ничего., обвыкнете — там легче пойдет.

Сержант умолк и ровно через минуту захрапел мощно и безмятежно.

Лерош, как всегда, оказался прав. Уже месяца через два они смирились с «системой Хартмена».

Не то чтобы пообвыкли — привыкнуть к ней было просто невозможно, а скорей приноровились.

И все-таки Спенсер как-то сломал Мак-Гейву два ребра, а Гийом выбил Сэму два передних зуба.

Хартмен лечил их собственноручно. Мак-Гейва, к примеру, он поднял на ноги за двадцать дней и снова безжалостно погнал в вольер. Ушибов, ссадин, вывихов они не замечали.

Хартмен начал разнообразить занятия. Теперь они дрались через день, зато каждое утро и каждый вечер до одурения качали мышцы, особенно брюшного пресса, и опять-таки по «особой системе Хартмена». А еще они колотили голыми руками и ногами мешки с песком, сдирая кожу и уродуя суставы. Потом Хартмен начал с ними отработку приемов. Их, этих приемов, было немного — всего десятка два. Зато Хартмен выбрал самые эффективные из всех существующих боевых видов.

Уже месяца через три такой подготовки Мейсон стал замечать в себе удивительные изменения.

Теперь в драке его тело, казалось, вело себя совершенно независимо от головы. Стоило противнику сделать даже неуловимое движение, как тело само принимало решение и мгновенно реагировало на малейшую угрозу. Голова за телом явно не поспевала. Но и Мейсону с каждым днем все реже удавалось свалить противника удачным ударом.

Теперь их поединки утратили хаотичность и скорей походили на некий экзотический танец.

Они, как бойцовские петухи, топтались в тесной клетке, извивались и вертелись на месте. Иногда обменивались серией коротких жестких ударов, но с опытом этих серий становилось все меньше — драка не бокс, и в ней засчитывается только одно очко. Иногда кто-нибудь бросался в атаку, стараясь загнать противника в угол, но и это с каждым разом становилось все трудней: они научились уходить от атаки, проскальзывая между сеткой и телом атакующего. При этом часто успевали еще и врезать хорошенько наглецу. Правда, некоторые предпочитали отвечать на атаку градом встречных ударов или «захватом» — тут уж сказывалась индивидуальность, а Хартмен их в выборе приемов не стеснял. Теперь единоборства длились уже минут десять без перерыва и, конечно, без правил.

Потом они научились и соизмерять силу удара — увечий сразу стало меньше, и все-таки головы их в то время плохо усваивали учебу — уж очень им доставалось. Но и это в колледже было учтено и просчитано: их не загружали до поры до времени теорией и даже удлинили время отдыха и ночного сна.

А дьявольская изобретательность Хартмена не знала покоя. Теперь он изменил систему и заставлял их драться «на время» — в течение пятнадцати минут, причем не руками и ногами, а гибкими тонкими тросточками. Трости эти, четырех футов длиной, были сделаны из местной породы дерева и оставляли на теле после удара широкий багровый след. Сами удары, чрезвычайно болезненные, не парировались, как в фехтовальном поединке — уж очень гибкими были их «шпаги». Все-таки они научились, и притом очень скоро, уклоняться и от этого оружия. К тому же удар трости — не удар тяжелого кулака, от которого темнеет в глазах и выворачивает наизнанку.

Их тела быстро обрели состояние физического равновесия, а лица перестали напоминать туземные маски. Тут-то и навалился на них полковник Эдвардсон со спецкурсом выживания. Программа стала такой насыщенной, что для отдыха вовсе не оставалось времени.

После завтрака они три часа занимались с Хартменом, а потом за них брался Эдвардсон. Но теперь и Эдвардсон изменил систему.

Вокруг базового лагеря, прямо в джунглях, были отгорожены участки территории — эдакие заповедные зоны. В этих заказниках благодаря усилиям Шрейдермана, Эдвардсона и инструкторов были собраны практически все представители тропической флоры и фауны. Здесь-то кадеты и проводили теперь время до ужина. Впрочем, «проводили время» слишком мягко сказано они работали до седьмого пота. Эдвардсон учил их добывать на обед «хлеб насущный» — не такая уж и простая задача.

Они охотились на рыбу с деревянной острогой, изготовленной тут же, на берегу реки, или травили ее ядом «тимбо».

Что такое «тимбо»? Обыкновенное дерево, каких в этом лесу сотни тысяч. А чтобы выудить при помощи «тимбо» рыбку, необходимо вначале вырезать из этого дерева порядочную дубину, измочалить ее и лупить дубиной по воде до тех пор, пока рыба не начнет всплывать кверху брюхом.

Зато какое жаркое и уху они готовили из добытых шестифутовых трирао и пирара или маленьких юрких пиау, походивших на ершей!

А еще они ковырялись в земле, словно заправские огородники, в поисках съедобных клубней Особенно нравился им корень суа — добавляешь его в обыкновенную воду и получаешь великолепное пиво, напоминающее ячменное.

Расколоть громадный орех кастанья — тоже дело не из легких, но зато как вкусно…

А самым трудным — на первых порах — оказалось движение. Да, именно движение в этом чертовом лесу. Минут через пять ходьбы у Мейсона, как и у всех остальных, голова шла кругом от беспрерывного, однообразного мелькания древесных стволов. Слава Богу — рядом всегда шел вездесущий Эдвардсон. Он-то и пояснил, что при ходьбе надо смотреть либо под ноги, либо, еще лучше, в пространство — так в джунглях передвигаются туземцы и мало-мальски опытные люди. Дотошный Сэм тотчас потребовал разъяснить: как же маломальски опытные туземцы в таком случае находят дичь?

Эдвардсон снисходительно улыбнулся и пояснил, что дичь и врага замечают «на слух» или «на движение», а потому слух — это главное, а движение нужно научиться ощущать всем телом — и спиной в том числе. Кадеты усомнились и потребовали доказательств. Не говоря больше ни слова, Эдвардсон сорвал с плеча «винчестер», развернулся рывком и выпалил куда-то вверх — в густую крону бертолеции. Бедный красавец ара! Ну что стоило ему секундой раньше удержаться от крика?

Прошитое пулей тельце свалилось к ногам Эдвардсона — и последний скептик в их группе вынужден был признать непреложность факта.

Впрочем, Эдвардсон учил их охотиться не только на животных. Месяца три они посвятили изучению всевозможных ловушек, капканов и самострелов. Они плели сети из тонких лиан и тренировались, набрасывая их друг на друга с дерева. Они рыли «волчьи» ямы с заостренными кольями на дне и научились укрывать их с таким искусством, что сами потом не всегда могли их разыскать.

Оказалось, что даже тонкое деревце можно согнуть и закрепить лианой с таким расчетом, чтобы при малейшем прикосновении к лиане его ствол расправлялся и ударом ломал ребра неосторожному путнику. А гигантскую бертолецию можно подпилить так, чтобы от легкого толчка она валилась в нужном направлении.

Как-то раз Эдвардсон заметил в зарослях крохотные желтые цветочки и страшно обрадовался.

Цветочки украшали низкорослый кустарник. Он предложил курсантам хорошенько запомнить желтые цветочки.

— Это «Мата Колледо» — «Молчаливый Убийца». Если охапку веточек с этими цветочками подбросить, к примеру, нам в костер, то через пару минут вокруг костра будут остывать десять трупов.

— Это почему? — ужаснулся Мейсон. Он вспомнил, что по дороге сорвал такой желтый цветочек и понюхал.

— Дым, — пояснил Эдвардсон, — дым, образующийся при сгорании ветвей «Мата Колледо», убивает мгновенно и наверняка. Полезное растение. Один из моих бывших учеников уложил без единого выстрела взвод противника на привале.

Самое трудное было незаметно подбросить им в костер такой подарок, но парень оказался способным учеником.

— А нюхать их можно? — поинтересовался Мейсон.

— Можно, — успокоил его Эдвардсон, — даже пожевать можно. Убивает только дым.

…Прошло каких-нибудь два года, и Мейсон научился стрелять, не так, как майор Кеведиш, но, во всяком случае, лучше всех в группе. И перед Кеведишем у него теперь было важное преимущество: майор умел только стрелять и пить, хотя и непревзойденно. Зато Мейсон теперь умел многое. Как выглядят обещанные когда-то Лерошем девочки, он начисто забыл, но прекрасно знал, как выглядит разъяренный аллигатор. Он мог запросто одолеть десять миль в сутки, пробираясь сквозь заросли. Да и стрелять «на слух» он тоже научился, притом из любого положения и в падении. К затаившемуся в листве фазану он подбирался как индейский следопыт — ни веточка не хрустнет, ни листочек не колыхнется. А сам прятался — пройдешь мимо в шаге, наступишь на голову — все равно не заметишь. А «хождение» по деревьям? За ним бы и обезьяна не угналась.

Ему ничего не стоило выждать несколько часов в зловонной болотной жиже, выставив наружу тонкую тростинку. Пройти через трясину? Пожалуйста! Для этого есть легкая доска из пробкового дерева, нужно только уметь ею пользоваться, а уж он-то умел.

Сигналы? Он искусно подражал и пронзительному крику тукана, и «скрипению» фазана, и надсадному вою обезьяны-ревуна, и тихому «автогудку» рассерженной анаконды. Эти звуки служили им в джунглях сигналом опасности, опознавательным знаком и командой к атаке.

К этому времени инструктор Хартмен полностью закончил «полный курс рукопашного боя».

Но Боже мой! Что только не устраивал неистощимый Хартмен!

Они дрались и с закованными в колодки ногами, и со связанными руками, и «в паре». Это когда на обоих противников надевают кожаные пояса, жестко соединенные четырехфутовой палкой. Таким образом расстояние между ними жестко определялось четырьмя футами. А как тут драться? Попробуйте сами узнаете.

Реакция Мейсона развилась до такой невероятной остроты, что атакующее движение противника он видел, словно тот двигался в замедленной съемке. А мышцы Мейсона от постоянных грубых воздействий и тренировок достигли твердости дерева. Даже мощнейший удар вызывал у Мейсона лишь болезненное ощущение, а просто сильные удары он воспринимал как легкое поглаживание.

И вот в один прекрасный день Хартмен явился на занятие с торжественной и грустной миной на лице и объявил, что больше он ничему не может научить.

— Следует ли это понимать так, что мы уже достигли совершенства? осторожно осведомился Сэм.

— А вот сейчас посмотрим.

— А как? — живо заинтересовался Мак-Гейв.

— Ну… если продержитесь против меня пять минут — значит, почти достигли.

— Ясно, — деловито подытожил Мейсон. — Кто будет первым?

— Сразу все.

— Не понял, — брови Мейсона удивленно поползли вверх.

— А что тут понимать? — осклабился Хартмен. — Выходим на полянку и затеваем драку. Десять против одного. Лерош хронометрирует. Продержитесь пять минут — будем считать, что экзамен сдан. Ясно?

И Хартмен, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, стянул через голову рубашку, обнажив жилистый торс, и разулся. Они последовали его примеру.

— Перчатки надевать?

— Не стоит.

Хартмен стал прямо в центре полянки и широко расставил ноги, согнув их в коленях. Большие пальцы ног, словно крючья, вцепились в траву.

Руки обвисли вдоль тела. В этой позе он застыл.

Лерош извлек из кармана секундомер и демонстративно тиснул кнопку.

Им казалось, что в самом начале этого странного поединка они сомнут Хартмена, словно травинку, и… лишний раз убедились, что инструктор стоит своего полумиллиона в год. Многое повидал в своей жизни Джеймс Мейсон, но искусство Хартмена так и осталось для него непостижимой загадкой.

Они продержались тогда не пять, а целых шесть с половиной минут и тем снискали себе лавры непобедимых героев. История «Белой рыси» доселе не знала аналогов.

Но вначале Хартмен разметал их, как котят, — Одним движением, когда они дружно набросились на него. Потом он сам ринулся в атаку. Мейсон с его сверхъестественной реакцией и сообразить толком ничего не успел, когда перед ним выросла долговязая фигура. Он заметил только, как босая правая ступня Хартмена оторвалась от земли и…

Мейсону показалось, что в левом ухе у него разорвалась граната. Он сразу осел и очумело уставился немигающими глазами в пространство. Правда, секунд через пятнадцать в голове малость прояснилось, и он смог сполна насладиться видом трепки, которую задал Хартмен своим подчиненным.

Хартмен люто гонял по утоптанному газону курсантов, быстро потерявших бравый вид. О достойных поединках никто уже не помышлял.

Удержаться бы пять минут в приличном отдалении от конечностей Хартмена — и ладно. Однако и это оказалось непосильной задачей.

Расстояние в двенадцать футов инструктор покрывал одним махом. Казалось, его подбрасывает в воздух невидимый реактивный моторчик. Прыжок — и он уже рядом с противником. Даже наблюдая со стороны, Мейсон не мог понять, что происходит в том месте, куда приземлился Хартмен. Вот он вроде легонько прикоснулся к животу Гийома — и Гийом отлетел, согнувшись, в сторону. Поворот головы, еще прыжок — теперь назад с разворотом. В воздухе мелькает босая пятка и опускается прямо на голову Мак-Гейва. А рядом с Мак-Гейвом пятился Хариш, и он почему-то быстро-быстро замахал руками, словно пытаясь удержать равновесие. Нет… не получилось. Хартмен стремительно пронесся мимо и, казалось, даже не зацепил Хариша, но тот вдруг крутнулся волчком и завалился на спину.

В последнюю жертву разошедшемуся инструктору судьба уготовила самого скромного и неприметного курсанта — Кэла Гаркесса. Но в тот самый кульминационный момент, когда бедняга Кэл, взвизгнув, полетел через голову инструктора Мейсон услышал голос совести и зов своего мужественного сердца. Он заставил себя подняться и на негнущихся ногах, низко склонив голову, двинулся на Хартмена. В глазах Мейсона читалась неумолимая решимость и… полная обреченность Но Хартмен бой не принял! Хартмен упал на задницу и… Мейсон впервые увидел, как инструктор смеется. Да, смеется! Из широко распахнувшейся лягушачьей пасти инструктора вырвался потрясающий рев. Тело Хартмена задергалось, словно в конвульсиях, а из глаз щедро хлынули слезы. Инструктор перевернулся на живот и прополз так футов восемь. Наконец он уселся и выдавил, тяжело дыша:

— Зрелище богов! Гора пошла на Магомета или забастовка докеров в Сан-Франциско! Такие рожи были у самураев перед харакири.

Хартмен легко вскочил и стряхнул рукой травинки со штанов.

— А в общем, молодцы! Теперь вам можно и на полигон «S»…

…Что такое полигон «S», они узнали скоро.

Эдвардсон уверял, что эта «забава» обошлась Пентагону дороже, чем парочка атомных подводных лодок. Пожалуй, он не слишком преувеличивал.

Мейсон к тому времени привык уже ничему не удивляться, но полигон «S» синтез новейшей электронной техники, инженерного мышления и причудливой выдумки фантаста — поразил даже его воображение. Наверняка в мире не существовало ничего подобного.

А с виду — просто большой участок джунглей, обнесенный колючей проволокой. Но этот участок до последнего квадратного фута был буквально нафарширован аппаратурой. Видеокамеры и микрофоны, мишени и ловушки, датчики и имитаторы, натыканные где только возможно и тщательно замаскированные.

Кадет двигался по заданному маршруту — таких маршрутов разной категории сложности насчитывалось десятка два. Ориентировались по карте, каждый шаг кадета, каждое движение фиксировалось камерами и передавалось на центральный пульт управления и контроля. Здесь за его продвижением следили десятка два операторов, управляющих мишенями, и два инструктора.

Центральный пульт разместился в бетонированном подземном бункере. Кроме операторов и инструкторов, здесь работали еще с полсотни солдат из службы технического обеспечения и несколько классных инженеров-электронщиков.

Вся работа мониторов, мишеней, само продвижение курсанта по маршруту контролировались компьютером. Этот компьютер и ставил курсанту итоговую оценку в баллах. Учитывалось все: время, количество пораженных мишеней и даже качество их поражения.

На каждом шагу были натыканы всевозможные ловушки и «минные поля». Угодил в яму, наступил на «мину» — и маршрут не засчитан. Кроме того, на маршрутах средней и высшей сложности все мишени относились к разряду «активных». Если не заметил ты такую мишень или промахнулся, то мишень издавала легкий хлопок — имитировала выстрел, и… ты считаешься «убитым», а маршрут, соответственно, не засчитанным.

На полигоне «S» они усердно практиковались еще полтора года. Собственно, это и были практические занятия по тактике. Параллельно они изучали еще и радио, и саперное дело, и фортификацию, приспособленную, естественно, к условиям джунглей, и даже психологию. Каждый совершил не меньше двадцати прыжков с парашютом — с приземлением не на учебное поле, а куда попало.

А Хартмен теперь учил их «пляске святого Витта». Как это выглядело? А вот как: кадет надевал пуленепробиваемый жилет и закрытый шлем.

Затем он становился напротив Хартмена, шагах в сорока. Хартмен вооружался специальным автоматом или пистолетом. Оружие это стреляло мягкими пластиковыми пулями, а скорость полета такой пули уменьшалась почти вчетверо — за счет уменьшения порохового заряда. И потеха начиналась…

Задача курсантов состояла в том, чтобы приблизиться к Хартмену вплотную. А чтобы избежать попадания, курсант двигался скачками, все время лавируя корпусом, и ориентировался при этом на движение ствола автомата в руках инструктора. Это Хартмен и называл «пляской святого Витта». Что и говорить — задача дьявольски трудная, особенно если учесть, что удар пластиковой пули хотя и не причинял вреда, но был весьма ощутимым, и синяки после него оставались ого какие!

Так незаметно они подошли к выпускным экзаменам. Три с половиной года минули, оставив по себе неувядающую память в виде шрамов и выбитых зубов. Впрочем, мозги их за это время тоже значительно изменились.

Экзамены включали в себя четыре дисциплины: теоретический курс тактики, практический курс тактики — одиночное и групповое прохождение полигона «S» по маршруту наивысшей сложности, практический курс «адаптации и выживания» и марш-бросок с выходом на цель и уничтожением условного объекта.

Начали с полигона «S».

Мейсон до мельчайших подробностей запомнил этот свой последний учебный маршрут. На ознакомление с ним ему дали всего десять минут — по карте. Расчетное время — один час тридцать минут. За это время он должен выйти к заданной точке. Ранец за спиной — сорок футов, винтовка «М-16», к ней четыре обоймы, две гранаты, и… время пошло.

Первые полторы мили Мейсон пробивался в совершенно невообразимых зарослях. Неподготовленный человек не ступил бы тут и шагу.

А Мейсону понадобилось каких-нибудь двадцать минут. Жалко, что на этом участке кинокамер не было — Мейсоном стоило полюбоваться со стороны.

Он извивался, словно змея, ввинчиваясь в стену тесно переплетенных лиан. Он полз, отталкиваясь только ногами, а руками раздвигал колючий кустарник. Когда путь ему преграждали завалы из бурелома, он карабкался на них, словно альпинист. Он, как мартышка, скакал по деревьям, цепляясь за ветви и лианы. Правда, один раз он переоценил крепость «канатов» и слетел в колючие объятия кустарника.

И что только не сыпалось в это время на голову! Настоящий дождь из сухой коры, листьев, веток и всякой живности. Жирные, мохнатые пауки, юркие сороконожки, ядреные жуки, ярко раскрашенные древесные лягушки.

Иногда изумрудная змейка, извиваясь, проскальзывала под руками или длинноногий геккон ловко пробегал где-то между лопатками. И каждый раз Мейсон мысленно благодарил создателя за свой защитный комбинезон. Ткань его не могли пробить ни жало осы, ни змеиные зубы, ни паучьи челюсти. Правда, воздух она тоже не пропускала, но для вентиляции в комбинезоне имелись специальные прорези и карманы. Эти прорези фильтровали воздух через тончайшую гибкую металлическую сеточку, вшитую в ткань. Ячейки сеточки — миниатюрнейшее ажурное переплетение — пропускали только воздух и воду. Ни одно, даже микроскопическое, насекомое не могло пролезть сквозь них. А стоило закрыть прорези застежками-«молниями», и комбинезон становился водонепроницаемым. Правда, тело тогда быстро перегревалось.

Голову прикрывал капюшон с козырьком и противомоскитной сеткой, а руки защищали толстые кожаные перчатки, пришитые к рукавам с тыльной стороны кисти. На ладонной поверхности перчатки — прорезь, в которую и просовывалась рука. Прорезь эта, как и все остальное, застегивалась «молнией». В общем, комбинезон обеспечивал полную герметичность и мало чем отличался от легкого скафандра. И пусть он причинял некоторые неудобства, но без него в джунгли лучше не соваться.

Итак, Мейсон успешно выбрался из зарослей.

Теперь предстояло преодолеть участок редколесья. Тут можно прибавить темп, но и бдительность удвоить. Точно! Легкое движение и шорох слева.

Поворот… выстрел… Так! Первая мишень готова.

Мейсон поздравил себя с «почином». Впрочем, движущиеся мишени ерунда главное, не пропустить неподвижную. Эти мишени куда опасней — их маскировали так, что опытный взгляд, конечно, заметит, но… попробуй-ка на ходу.

Обычно все «засадные» мишени выполнялись в виде головы условного врага, а рядом с головой — фотоэлемент. Подошел на критическое расстояние — пиши пропало. Раздается выстрел, и невнимательный курсант условно убит. Остается плюнуть с досады и возвращаться на исходную позицию — маршрут не засчитан.

Зато при попадании в «голову» раздавался забавный крякающий звук.

Итак… Мейсон быстро пересекал полосу редколесья. Стоп! Полянка! командовал сам себе.

Залечь, осмотреться. Так и есть! Вон… между корнями «голова», а в футах тридцати справа в кустарнике — другая.

Два выстрела: «Кряк! Кряк!» Класс. Еще раз осмотрелся… вперед… Ах, черт! Наверху, в кроне цедры, еще «голова». Едва не просмотрел.

Мейсон вскинул винтовку на ходу — «кряк!».

За полянкой снова густые заросли. Ого! Тропинка… утоптанная… наверняка есть штуки три противопехотных «хлопушек», а может, и «волчья яма». Вперед! Осторожненько! Так… бугорок… не дай Бог наступить… Ха… Вот и проволочка, а вот еще одна — на уровне груди… Сволочи! Шорох сзади… Разворот, выстрел! «Кряк!» Так… аккуратно пролезть между проволочками. А это что такое?! Так и есть — «волчья яма». Полный набор!

Трижды сволочи! Что делать? Обойти? Время…

Чертовы лианы… Обошел… Вперед… Снова редколесье… За деревом мишень в полный рост…

Хреново спрятали! Огонь! Класс! Ха… Туг и пулеметное гнездо. Гранатой, сволочей. О… болота тут явно не хватало… Попробовать вброд?

Прямо у ног Мейсона в траве величественно прошелестела семифутовая сурукуку[11].

— Что это она? — удивился Мейсон — Обожралась и на горшок торопится? Могли и побеседовать… вот бы треснул по башке… Впрочем, что это я? Вырезать шест… так… сойдет… Эх… досточку бы сюда — вмиг пролетел… Какая-то возня сзади слева. Разворот… выстрел. Тьфу!

Мейсон едва в сердцах не бросил винтовку.

Откуда взялся этот злополучный пекари?[12] — Ну ничего, — утешился Мейсон, — ребята подберут на ужин. — Ух ты! Глубоко! Придется вплавь… Интересно, как насчет небольшого крокодильчика? В придачу к пекари… Слабо? Вообще… виварий, а не полигон. Фух! Болото позади. Стоп! — Мейсон облился холодным потом. А ведь болота на карте вроде не было… Сбился с маршрута? Да нет! Вот ориентир — обгорелая сейба, в которую попала молния. Ха… В дупле видеокамера. Влепить, что ли? Крику не оберешься, да еще платить заставят. Так… явно минное поле — грубая работа… Опять полянка. Ага! Блиндаж. Неплохо спрятали… поползем… Так… еще футов сорок… — Мейсон достал вторую гранату. — Получай! — Граната влетела точно в амбразуру. Теперь вперед! Смотри под ноги! Осталась миля — не больше…

Мейсон на бегу накрыл еще две «головы», вылетел на финишную прямую и тяжело спрыгнул в бетонированный окоп, где его уже поджидал капитан Райт с секундомером в руке.

— Сколько? — выдохнул Мейсон и с наслаждением привалился к холодной бетонке окопа.

— Отлично! Сто девяносто баллов из двухсот, — обрадовал его Райт. Но Мейсон недовольно сморщился:

— Где десять баллов потерял?

— На болоте — минута задержки и неоправданные действия.

— А… чертов пекари…

— Но ты молодчина, — Райт одобрительно хлопнул Мейсона по спине, — если хочешь знать, на этом маршруте еще никто не получил больше ста семидесяти — на моей памяти. Ты первый…

3

Ровно через неделю после визита в контору Фрэнки Мейсон, как всегда, решил наведаться в Лос-Анджелес.

План обычный: уладить кое-какие денежные дела, пообедать в ресторане «Меркурий», побродить по набережной. В общем-то, можно было и не ехать, но у Мейсона были собственные соображения. Атмосфера города-гиганта его будоражила.

Мейсону никогда не приходилось жить в больших городах, а потому общение с Лос-Анджелесом действовало на него как допинг.

Мейсон вывел свой «Лендровер» на старое шоссе — из принципиальных соображений — и взял курс на столицу Калифорнии.

Его джип бегал не ахти как, но Мейсона машина полностью устраивала. Может, потому, что в армии ему редко приходилось обращаться с другими марками, а потому и в гражданском обиходе он избрал «Лендровер» — так спокойней.

Настроение у отставного полковника полностью соответствовало прекрасной погоде. Сознание не отмечало ни одного тревожного признака.

Полковник даже не смог бы сказать, почему вопреки традициям он приказал Району вывести «Лендровер» из гаража и поставить перед входом.

И почему прислушивался к привычным звукам движения — фырчанию мотора, слитным шлепкам шипованных протекторов по сухому гудрону, свисту ветра на закраинах прямоугольного лобового стекла, поскрипыванию металлических сочленений неприхотливой машинки.

Может быть, дело в том, что утром он совершил опрометчивый поступок: прикончил целых шесть банок превосходного австрийского пива.

И теперь последствия сказывались как никогда.

Нет, Мейсон вовсе не захмелел от такой дозы, но — но нечто в его поведении изменилось, да и почки, его здоровые почки, знали свое дело. И миль через десять Мейсон почувствовал, что пора остановиться и сбегать в ближайшие кустики.

Старое шоссе не радовало глаз прежним оживлением. Пока Мейсон не встретил ни одной машины. Тогда он притормозил и, не заглушив двигателя, отбежал в сторонку. Больше по собачьей привычке, чем по необходимости, спрятался за рекламный щит и с удовольствием облегчился. Потом неторопливо застегнул «молнию» и направился к машине. Но едва Мейсон вышел из-за щита, как «Лендровер» с оглушительным взрывом лопнул.

Впечатление было таким, словно Мейсон разъезжал на бочке с порохом. Крыша автомобиля взлетела на высоту футов пятьдесят.

Когда куски разорванного металла выбили на асфальте и рекламном щите последнюю барабанную дробь, Мейсон добрым словом помянул пиво.

Стоит ежедневно выпивать натощак шесть банок.

И непременно австрийского. Верный шанс дожить до ста лет…

Жаркое дыхание динамитного и бензинового пламени растворилось в пространстве. Каменистая пустошь Южной Калифорнии вновь ожила, застрекотала голосами цикад. Полковник замер, невидящим взглядом рассматривая кучу раскаленного металла и пять чадных островков догорающей резины.

Выследили.

От никому не известного мистера Стивенсона до полковника в отставке Мейсона добирались неделю.

Бомба с дистанционным управлением — не захотели осквернять покой чинного Кармела.

Команда на взрыв прошла откуда-то не издалека. Следовательно, надо ждать гостей — в том, что работа выполнена, положено удостовериться.

И тут же, словно подтверждая правоту Мейсона, послышался гул мощного двигателя. По шоссе приближался большой черный «Крайслер».

Мейсона словно ветром сдуло с обочины.

В заднем кармане брюк он всегда носил плоский никелированный «браунинг». Не бог весть какое оружие, но в умелых руках — грозная сила. Уроки майора Кеведиша не пройдут впустую…

…«Огневой подготовкой» курсанты занимались вечером, после ужина.

Инструктор майор Кеведиш оказался антиподом Хартмена.

Забавный человечек: низкорослый крепыш с изумительно красной рожей и багрово-лиловым мясистым носом. Одного взгляда хватало, чтобы понять, что не холодные ветры севера и не соленые морские бури обработали кожу майора и придали ей оттенок сургуча. Завод, поставляющий для физиономии Кеведиша первосортную краску, находился в утробе майора, и сырьем для него служило очищенное пшеничное виски. Кеведиш обеспечивал бесперебойную работу своего заводика, четырежды в день поставляя сырье.

А еще на лице майора колосились полуседые старомодные баки.

Кеведиш любил прихвастнуть своими способностями, но делал это с неподражаемым шармом.

Собственно, их знакомство и началось с небольшого фарса, в котором майор сыграл главную и единственную роль. Действие развернулось в центре большой поляны, оборудованной под стрелковый полигон.

Сержант Лерош выстроил их — как и полагалось, а сам ненадолго исчез: майора Кеведиша необходимо было разыскать где-нибудь в зарослях неподалеку, разбудить, вытащить из походного гамачка и привести в божеский вид. Опытный Лерош быстро справился с этой задачей, и майор предстал перед курсантами во всей красе.

Шмыгнув носом, он скосил в сторону маленькие серые глазки и тяжко вздохнул:

— Свинство, конечно…

Судя по всему, реплика предназначалась сержанту Лерошу, но Лерош и глазом не моргнул.

— Ладно! И… и… ик! — примирился со своей участью майор. — Вы думаете, что умеете стрелять? А? И… и… ик!

По рядам курсантов прошелестел легкий смешок. Судя по всему, майор успел где-то надраться вдрызг.

— Ага! — грозно рявкнул Кеведиш и качнулся на ногах. — Умеете?! И…ик! Жопами вы умеете стрелять! Жопами… после обеда!

— Гляди из своей с натуги не бахни, — тихо, но внятно отозвался из строя Сэм. Выходка Сэма майору понравилась — он обожал соленый солдатский юмор.

— Если бахну, то тебя унесет, — не без доли преувеличения заверил Сэма Кеведиш.

— Так заткни ее от греха, — посоветовал Сэм.

— А заодно и рот, а то сквознячком геморрой надует, — добавил Спенсер, верно уловивший тон беседы.

— Га-га-га! — заржал в ответ Кеведиш. — Мне Райт говорил, что вы продувные бестии, но мне такие парни нравятся. Ну, так как?!

— Что «как»? — осведомился Сэм.

— Говоришь, стрелять умеешь?

Сэм пожал плечами в ответ.

— Выдай им пушки, — коротко скомандовал Кеведиш Лерошу.

— Какие? — уточнил Лерош.

— Карманные.

«Карманной пушкой» Кеведиш, как оказалось, именовал «кольт-375».

В руках десяти курсантов оказались новенькие, пахнущие смазкой револьверы. Затем сержант проставил номера «кольтов» в специальном журнале напротив фамилии получателя и предупредил, что теперь это оружие закреплено за ними до окончания учебы. Выполнив формальности, Лерош направился было к пульту управления мишенями, но Кеведиш остановил его:

— Э! Сержант! Они же умеют стрелять.

— Так что? — не понял его Лерош.

— Табельные мишени для них слишком большие, — с явной издевкой пояснил Кеведиш и с трудом наклонился. Порывшись в траве, он подбросил на ладони три старые винтовочные гильзы.

— Вот! — торжественно объявил Кеведиш. — Это в самый раз.

Шагах в сорока, в стороне, из травы торчал полусгнивший пенек. К нему Кеведиш и направился, старательно обходя по дороге малейшие выбоины и бугорки. Присев возле пенька, Кеведиш долго и старательно устанавливал на нем гильзы.

— Прошу вас, г…спода, — широким жестом указал Кеведиш направление стрельбы, а сам сложил руки на груди и застыл в известной позе французского императора.

Палили они наугад, целясь в пенек. Ржавые гильзы с такого расстояния разглядеть на фоне бурого пенька мог разве что глаз куперовского героя.

Труха летела из пенька во все стороны, но все три гильзы — к великому позору стрелков — остались на месте.

— Так, — констатировал Кеведиш, — языками вы орудуете куда лучше. Теперь я попробую.

Он смачно высморкался, неторопливо извлек из кобуры старый, обшарпанный «смит-вессон».

— Если есть смельчаки, то могут стать возле пенька и посмотреть, напоследок предложил Кеведиш, взводя курок.

— Я стану, — неожиданно для себя вышел вперед Мейсон.

— Ты часом не перегрелся? — схватил его за руку Сэм. Мейсон выдернул руку и решительно зашагал к пеньку.

— Э, сержант, — ринулся к Лерошу Хариш, — останови этого придурка!

Однако Лерош повел себя странно. Он хмыкнул, пожал плечами и безразлично махнул рукой:

— А… пускай…

Мейсон встал в трех шагах от злополучного пенька и пялил глаза на гильзы-мишени. Самое странное — он в тот момент совершенно не чувствовал страха, только любопытство.

Майор не торопился. Он медленно поднял руку с револьвером и направил ствол в сторону мишени. Все, затаив дыхание, следили за его указательным пальцем, лежащим на курке. Однако выстрел так и не прозвучал. Кеведиш, казалось, передумал стрелять. Он опустил руку, постоял секунду в раздумье и быстро сунул револьвер под мышку. Затем отстегнул от пояса заветную фляжку, отвинтил крышку и жадно припал к горлышку губами.

Он стоял спиной к курсантам и правым боком к мишени, а поэтому они видели только высоко запрокинутую голову Кеведиша. Когда же он вытащил из-под мышки «смит-вессон», не заметил никто. Три выстрела хлопнули коротко и неожиданно. Мейсон тоже не уловил движение Кеведиша и вздрогнул, когда гильзы, почти одновременно, со звоном разлетелись в разные стороны.

Что и говорить — такого фокуса не увидишь ни в каком цирке. Кеведиш сразу и навсегда заработал себе прочный авторитет.

— Интересно… — почесывая затылок, вопросил Сэм. — А во сколько обходится государству содержание этого гениального алкоголика?

— Ну что, сопляки? А, умеет майор Кеведиш стрелять? То-то! Но все это дер… р… рь… мо! Стрелять надо на слух. Да! Ик! Ваш начальник Э… Э… Эдварсн… он… мжт… Я научил… И Лрш тоже мжет… Всех я научил, кажется, майора окончательно развезло. Тут-то, как всегда вовремя, вмешался Лерош. Он бережно подхватил под мышки Кеведиша, амплитуда колебаний которого приняла угрожающие размеры, и дипломатично осведомился:

— Сэр! А вам не пора вздремнуть часок-другой?

— Пра! — тотчас согласился майор. — Мне дано пра… Веди мня.

Лерош поволок «гениального алкоголика» к гамаку, а Мейсон все стоял над злополучным пеньком…

… — Ты видел? — спросил Паоло напарника и, не дожидаясь ответа, сбросил газ.

«Крайслер» покатил по инерции и бесшумно замер в десяти шагах от пожарища.

Джанкарло, худой, будто высушенный субтропическим солнцем пустоглазый ганфайтер, коротко бросил по-итальянски: «Черт ему помогает» и, выставив в окно ствол безотказного «ингрэма», хлестанул очередью по невысоким сопкам, топорщащимся у места, где только что дематериализовался полковник.

В ответ прозвучал только один выстрел — едва слышный хлопок. Но Джанкарло дернулся, проелозил по сиденью и, выронив автомат, схватился за простреленное плечо. Правая рука, умелая и спорая десница ганфайтера, повисла как плеть.

— Porkko! — прошипел Джанкарло и приказал: — Гони!

…Стрелять вдогонку «Крайслеру» полковник не стал. Так даже лучше, если машина с подранком доберется до… Фрэнки, кого же еще. Но и торчать на пустом шоссе возле кострища, дожидаясь полицейского патруля, Мейсон не собирался.

До новой бензоколонки Тома — три мили по пустыне, негусто поросшей высокими агавами. Одежда для марш-броска неподходящая, но выбирать не приходится.

Мейсон подхватил с обочины свернутый пропеллером номерной знак с «Лендровера» и рванул по едва заметным тропинкам на юго-запад.

Каменистая пустошь. Где в подобном месте приходилось бегать? В Чаде… С полной выкладкой и полуторагаллонной канистрой воды. В спину не стреляли — им удалось оторваться скрытно, — однако на ходу все время прислушивались, чтобы успеть замаскироваться до появления угандийских вертолетов. Принимать бой было нельзя: в магазине тяжеленного гранатомета «карл густав», который тащил сержант Доули, оставалось только два заряда. Вертолетчики, конечно, французы, и совсем не зря получали, сволочи, свои франки от угандийского правительства…

С пригорка хорошо просматривался фривей — широкая сине-серая лента с редкими росчерками тормозных следов, машин немного — до вечера, когда хлынет поток возвращающихся из Лос-Анджелеса служащих, еще далеко. У бруксоновской заправки только две машины: плоский оранжевый «Корвет» с двумя девицами и большой серебристый рефрижератор. Том, в спецовке, чуть паодаль — с двумя монтажниками, заканчивающими сборку павильона закусочной.

Мейсон еще полежал на гребне, понаблюдал — картина казалась мирной, потом одним броском перебежал к заправке.

— Воюешь, что ли? — спросил Том, окидывая взглядом пропыленную и измятую одежду Мейсона. А возможно, все дело было в выражении лица полковника.

— Разминаюсь, — кивнул Мейсон, — тебя тут никто не доставал?

— С той пятницы — никого Даже за деньгами не заехали.

— А ты «фрик» приготовил? — поинтересовался Мейсон, увлекая Тома в маленький, но хорошо расположенный (обзор на три стороны) офис.

— Пушку я приготовил, — сообщил Бруксон и указал на магазинный «винчестер», — пусть сунутся. Кто, черт побери, хозяин на этой земле?

— Хорошая штука, — согласился отставной полковник, проведя пальцем по стволу и оглядывая офис и панораму из окон, — только… прибереги на самый крайний случай.

— Что будешь пить? — спросил Том, открывая холодильник.

— Содовую. Со льдом.

Бруксон еще раз внимательно глянул на Мейсона и вдруг спросил:

— Ты что, вместо меня подставился Фрэнки?

— Шлюхи подставляются, — неприятным голосом отозвался Мейсон, — и педики сраные.

Думай, что говоришь.

— Ладно, чего тут собачиться, — примирительно проворчал Бруксон и протянул мгновенно запотевший стакан, — но я же тебе так, по дружбе пожаловался, безо всякой задней мысли… На меня наехали — мне и разбираться.

— Сам не разберешься. Не твой уровень.

— Твой? — спросил Том, кивая на перепачканную одежду Мейсона. — Или будешь армейскую команду собирать?

— Много чести, — отрезал Мейсон и поставил пустой стакан. — Ты мне свой «Ниссан» одолжишь?

Бруксон кивнул — не вопрос, мол, — и предложил:

— Может, я с тобой?

Мейсон помедлил и отрицательно покачал головой.

4

Бруксоновский «Ниссан» был «чистым». Не требовалась даже специальная проверка, достаточно было Мейсону заглянуть под капот и под днище и пошарить под сиденьями.

Все-таки рэкетиры — ребята не слишком высокого класса. На уровне мирных обывателей они, конечно, угроза смертельная, но до настоящей современной техники недоросли. Можно надеяться.

Джеймс Мейсон сунул в обширный «бардачок» искореженный передний знак с покойного «Лендровера» и погнал в Кармел. Там поставил «Ниссан» перед домом Бруксона и пошел пешком.

«Пешком», впрочем, это гипербола, или в лучшем случае констатация способа передвижения на своих двоих.

Шел Мейсон только один квартал. Дальше, легко и бесшумно, как большой кот, перемахнул через изгородь и пробрался сквозь частные домовладения. Не самое подходящее время, все залито сиянием субтропического солнца, но и не самое худшее — сиеста.

На одном из участков играли в теннис, вяло и монотонно перестукиваясь желто-оранжевыми пушистыми мячиками.

На другом — столь же вяло и непрофессионально занимались любовью на краю бассейна, под вопли «Айрон Мейденс». Музыка соответствовала скорее ритмизированной ламентации дюжины жиголо в предвкушении брутальной кастрации, чем здешней земноводной реальности.

На третьем — замечательно растрепанные англо-американские детишки, числом до шести, возились с полудюжиной сеттеров и спаниелей с добавлением парочки гувернанток, Мейсону понадобились лишние пять минут, чтобы преодолеть эти двести ярдов незамеченным и неукушенным.

Затем Мейсон пробрался сквозь два частных владения, где не оказалось никого крупнее и опаснее махаонов, и вышел к своему дому.

Столетний платан рос как раз на границе участков, на пятьдесят футов взметая крону над изгородью.

Мейсон ловко, по-обезьяньи вскарабкался на уровень кровли своего дома, прильнул к развилке и замер.

На эту сторону выходило пять окон — три первого и два второго этажа, хорошо просматривалась подъездная дорожка.

Рамон работал на кухне, работал и напевал что-то свое, бесконечное, народное, на трех нотах.

Одной этой песни, наверное, было бы достаточно, чтобы заподозрить неладное, хотя ни в словах (Мейсон, естественно, владел испанским, по крайней мере, достаточно, чтобы понимать непритязательный текст о любви и одиночестве), ни в мелодии ничего предосудительного не было. Просто Мейсон знал репертуар своего слуги-повара и знал, по каким законам сменяются рамоновские «диски».

Но, кроме бормотаний и завываний, которыми чикано успокаивал смущенную душу, Мейсон уловил еще кое-что.

Тень тени.

Не силуэт и не движение, а чуточку измененное распределение освещения в спальне.

И еще: чем дольше Мейсон всматривался в окна собственного дома, тем определеннее чувствовал не просто постороннее, но враждебное присутствие. Засаду.

Умел подобные вещи ощущать полковник Чаще всего куда быстрее, чем срабатывал рассудок.

Необходимое условие выживания. Или наоборот при всей тренированности, подготовке, снайперском мастерстве полковник просто не дожил бы до этих лет, а скорей всего не выбрался бы живым из первого своего настоящего боя, тогда, во Вьетнаме, а может быть, даже из лагеря.

Великий мастер Эдвардсон сумел развить у всей команды, у каждого это шестое чувство Но возможно, не только развить. Мейсон давно склонился к мысли, что в критериях отбора курсантов «Белой рыси» догадка о таких, не четко определенных наукой, но известных настоящим военным практикам, возможностях парней-кандидатов играла важнейшую роль.

Мейсон соскользнул с дерева на своем участке, мгновенно перекатился в «мертвую зону», не просматриваемую из закрытых окон, не касаясь стены лопатками, пробрался к окну нижней ванной. Окно было с секретом: его можно бесшумно распахнуть снаружи, нажав в определенной последовательности на головки четырех алюминиевых заклепок на алюминиевом же переплете. Последовательность, известная только полковнику.

Итак… вошел! Прикрыл бесшумно окно — «браунинг» на взводе — и к двери, непрошеных гостей, видимо, двое: один наверху, а второй — вот он! Уселся в кресло там, где холл переходит в короткий коридор к кухне, в точке, откуда хорошо видна и входная дверь, и Рамон, все под ту же «тревожную» песню готовящий телятину под соусом чиле.

Мейсон как тень подобрался еще на шаг. Свалить одним выстрелом киллера с его позиции — не проблема, но есть еще второй, наверху. Перестрелка в собственном доме никак не входила в интересы Мейсона. Он сделал еще шаг, сократив расстояние с костлявым киллером до шести футов. Затем, чуть заметно присев, прыгнул.

С шестым чувством у костлявого оказалось не все в порядке. Он только успел скосить глаза и чуть-чуть повернуться на шорох — а твердый каблук уже вонзился пониже уха, а долю секунды спустя жилистое тело Мейсона впечатало киллера в кресло, жесткий локоть врубился в солнечное сплетение, выбивая остатки дыхания, и рука полковника подхватила киллерскую «беретту» с длинным глушителем. Только негромкий стук и судорожный выдох.

Однако Рамон на мгновение прервал песню, тут же, повинуясь знаку полковника, запел снова, только побледнел, но для осторожного человека сигналов поступило больше чем достаточно. Сигнал тревоги уже принят тем, который наверху, и через несколько секунд наверняка раздастся выстрел. Оставалось только сыграть на опережение!

Мейсон, как в тысячный раз на своей особой ежеутренней тренировке, в два прыжка взлетел наверх. За мгновение до того, как опуститься на циновку у края ступеней, Мейсон выстрелил из трофейной «беретты». В ответ дважды слабо хлопнуло, две пули выбили облачка штукатурки из стены, а затем раздался болезненный стон и звук падения.

Мейсон спрыгнул, минуя лестницу, на первый этаж, молнией пронесся в ванную, быстро открыл окно и выкатился во двор.

Окна второго этажа закрыты, заученно, почти автоматически полковник пробежал девять шагов и, высоко подпрыгнув — «беретта» за поясом, уцепился за прутья пожарной лестницы.

Еще две секунды — и он на средине лестницы, в футе от окошка, подсвечивающего верхний коридор. Жаль, но придется стрелять через стекло.

«Беретта» тявкнула трижды, три гильзы со звоном ссыпались на отмостку, три аккуратные дырочки в венчике трещин проклюнулись в стекле, а темно-курчавая голова гангстера, хорошо видная на фоне светлого проема, ткнулась в пол.

И почти в тот же момент ушло ощущение опасности.

Мейсон засунул «беретту» за пояс и соскочил с пожарной лестницы. Еще один экзамен сдал. Последний? Очередной!

…Экзамен на «выживание» стал самым приятным испытанием.

Мейсона выбросили из вертолета в самом сердце Амазонии. Нож, «кольт» с шестью патронами и… масса свободного времени. Да, еще передатчик черная коробочка на поясе. Передатчик должен был автоматически включиться ровно через месяц, и по его сигналам поисковая группа и определит местонахождение Мейсона. Правда, в случае экстренной нужды он мог сам включить передатчик — нажать красную кнопочку, но тогда экзамен по «выживанию» не засчитывался.

Мейсон в передатчике не нуждался. Он чувствовал себя прекрасно, словно на отдыхе. Месяц в одиночестве, в дебрях тропического леса? Мейсон с удовольствием провел бы подобным образом и три месяца. Нож и «кольт» с шестью патронами?

Ха! Не нужны ему патроны — он охотился при помощи обыкновенной дубины или ловушек, сплетенных из лиан. Не нужны рыболовные снасти остроконечная длинная палка с успехом заменяла удилище, поплавки и хитрые наживки. Желаете гарнир? Пожалуйста: батат, маниока, орехи кастанья. Десерт? Вот дынное дерево, вон пальма бурите, а здесь ягоды — всего навалом. Желаете молочка? На тебе молочное дерево. Ах вы устали… пожуйте листья коки, и усталость как рукой снимет. Мучает жажда? Сломай толстый стебель водоносной лианы — только не ошибись, ибо водичкой из похожего стебля можно завалить дюжину слонов…

Да! Джунгли могли прокормить все человечество.

А сколько интересного он повидал за этот месяц! В каком зоопарке увидишь такой великолепный экземпляр анаконды? Тридцатифутовая тварь на его глазах слопала белобородого пекари величиной с упитанную домашнюю свинью, а после вытянулась на прибрежном песочке во всю длину своего великолепного тела и задремала.

Мейсон, зная повадки водного удава, без опаски приблизился вплотную и шагами замерил длину анаконды для истории. Жаль, фотоаппарата не было.

А забавный поединок карликового муравьеда-древолаза с тигровой кошкой? Муравьед победил по всем статьям. Кошка, получив когтистой лапой по мордасам, кувыркнулась через голову и грохнулась с высоты тридцати футов, отчаянно вопя. Победитель проводил поверженного соперника торжествующим взглядом и чинно отправился в обход своих высотных владений.

Одна из таких встреч, правда, едва не закончилась плачевно для самого Мейсона. Он шел, беспечно высвистывая бравурную мелодию, и наслаждался недолгим ощущением прохлады во всем теле после купания. Он забыл на мгновение, где находится, и тотчас за это поплатился. Сельва напомнила о себе.

Спасло Мейсона «шестое» чувство, развитое и отработанное на полигоне «S».

Вначале он почувствовал на своей спине чужой недружелюбный взгляд, а затем услышал едва уловимый осторожный шорох прямо над собой.

Голова Мейсона еще не успела переварить информацию, как тело уже рванулось футов на десять вперед. В воздухе Мейсон развернулся и упал на спину — лицом к предполагаемому противнику.

При этом левая рука его уже сжимала колодку ножа, а правая — рукоятку револьвера.

Прыжок этот спас Мейсону жизнь, потому что через какую-нибудь долю секунды на то место, с которого его унесли ноги, тяжело шлепнулось громадное пятнистое тело.

Видимо, раньше ягуару не приходилось промахиваться. Он даже оцепенел на мгновение, соображая, куда делась добыча и каким образом она ускользнула из его лап? Но замешательство гигантской кошки длилось недолго — в следующий миг она коротко взревела и сверкнула Мейсону в глаза злобными зелеными огоньками. Затем кошка припала к земле, напружинив тело, но прыгнуть не успела: дымная полоса протянулась от правой руки Мейсона к голове ягуара. Прямо посередине между глазами вздыбилась опаленная шерсть. Из затылка кошки полетели красные клочья. Тело ягуара сразу обмякло. Он неуклюже завалился набок и, дернув задними лапами, затих.

Мейсон утер со лба росинки холодного пота и выругался. Затем вскочил на ноги и осторожно приблизился к пятнистой туше, не спуская с нее глаз. Пнув для верности мертвое тело, Мейсон облегченно вздохнул.

Со шкурой возиться не стал — предстояло еще пятнадцать суток скитаний, а за это время великолепный трофей неизбежно бы испортился. Но зубы ягуара — на память — не без труда выдрал и спрятал на дне ранца…

…В тот вечер в Кармеле, засидевшись в полутьме кабинета за полночь, полковник впервые осознал, что впутался не просто в опасное — в практически безнадежное дело.

Да, Фрэнки — поганый сморчок, и ни он сам, ни его ублюдки против Мейсона не тянут. Ни в одиночку, ни при открытом нападении. Но открытого нападения может и не быть. Они уже вычислили полковника — и теперь будут подстерегать, будут охотиться — и так до той самой поры, пока пуля, или динамит, или яд не поставят точку в карьере бойца-одиночки.

Гангстеры не забывают и не прощают. Охота может длиться долго, но закончится однозначно.

И на беду свою, в городе Мейсон практически утратил «чувство спины», вколоченное годами тренировок и боев умение мгновенно и точно чувствовать опасность. Город — не джунгли, не мог пока Мейсон реагировать должным образом на каждого прохожего, на каждое приоткрытое окно, на каждую проезжающую машину.

Стратегически ситуация складывалась совсем не в пользу Мейсона. Он оказался дичью.

А перевернуть ситуацию, перехватить инициативу, нападать, а не обороняться — означало принципиально и необратимо изменить свой статус. Поставить себя вне закона.

Объявить войну не кучке итальяшек-гангстеров, а Большому Дому, Соединенным Штатам Америки, чьи интересы, законы, народ он когда-то поклялся защищать…

5

…Боевая карьера молодого лейтенанта началась неудачно. Вначале задание показалось пустяковым — выйти к затерянной в джунглях деревеньке и уничтожить разбазированные там две пусковые установки ракет типа «земля воздух».

Основная цель — взять в плен русского военспеца.

Ракеты эти только поступили на вооружение хошиминовской армии, но уже изрядно досаждали авиации. Естественно, командование интересовали некоторые технические детали.

Гораздо позже, в расцвете своей карьеры, Мейсону приходилось брать такие установки, что называется, «с потрохами». Как? А просто: выбиваешь обслугу, цепляешь установку тросом, а пара грузовых вертолетов подхватывает трос, и… получите посылку. Но то было позже, а в первый раз Мейсон опростоволосился.

Он уверенно вывел взвод к деревеньке, успешно обошел посты и нанес удар. Вьетнамцы в этой глуши чувствовали себя в полной безопасности — янки никогда не совали нос так далеко. Атака получилась стремительной и мощной, а главное — неожиданной. Они выбили обслугу и охрану одной установки, заминировали ее и ринулись к другой.

На этом их наступление закончилось. Разбежавшиеся вьетнамцы рассредоточились, обхватили их кольцом и навязали бой на взаимоуничтожение. И его парни, его великолепные парни оказались совершенно не подготовленными к такому бою. Мейсон попробовал вывести группу, но не тут-то было: щуплые узкоглазые вьетнамцы прекрасно себя чувствовали в лесном зеленом массиве и великолепно стреляли.

Уцелели только двое — сам Мейсон и сержант Доули.

Эта неудача послужила Мейсону горьким уроком. Ведь он-то оценивал боеспособность группы, исходя из своих возможностей, и совсем забыл о солдатах. Да! Забыл! А они, несмотря на спецподготовку и боевой опыт, не умели того, что умел Мейсон. Они боялись джунглей, они не умели не только воевать в них, но и просто жить.

По прибытии на базу Мейсон сразу подал подробный рапорт. Он всецело взял вину на себя, но все же главной причиной поражения назвал неподготовленность личного состава. В конце рапорта Мейсон просил командование предоставить в его распоряжение роту морских пехотинцев и дать шесть месяцев сроку на их дополнительное обучение.

К просьбе Мейсона отнеслись с полным пониманием — ему не только дали роту и шесть месяцев, но и возможность самому подобрать в эту роту людей. И он нашел себе отменных ребят. Конечно, за шесть месяцев он не мог научить их всему, что умел сам, да и условий не было. Но коечему он их научил, а уж гонял до седьмого пота.

В то же время он и занялся разработкой тактики, которая впоследствии принесла ему мировую известность в кругу «солдат фортуны» и грозное прозвище «Болотный оборотень».

Действительно, для обычных войск болота — это сущее наказание. А для разведывательно-диверсионной группы? Да это дар Божий, если им умело пользоваться! Ну кто ожидает нападения со стороны болота? Кто станет тебя преследовать по болоту? Кто станет искать в болотах твою базу?

Вертолет? Шум мотора слышен издалека, и ты всегда успеешь упасть в воду или грязь — попробуй разгляди… А что такое джунгли? На три четверти болото. Только научись им пользоваться…

И Мейсон научился сам, тем более что кое-что уже умел, и научил своих солдат.

Потрясающее это было зрелище, когда Мейсон демонстрировал командованию возможности своей роты через шесть месяцев усиленной подготовки.

Генералов завезли в глухое место, на край грандиозной трясины.

В бинокль было хорошо видно, как милях в трех прямо из трясины выскочила сотня зеленых чертей. Они, словно призраки, понеслись по зыбкой глади болота на легких досочках пробкового дерева. О! Это был настоящий «болотный серфинг»! Черти опирались коленом одной ноги о досочку, а другой ногой, обутой в своеобразную ласту, отталкивались, помогая движению еще и легким коротким веслом. И так они и впрямь неслись над совершенно гиблыми местами.

Потом на расстоянии полумили от зрителей черти плюхнулись грязными животами на свои «серфы» и открыли убийственный огонь по установленным на берегу мишеням. В заключение они дружно ухнули в трясину и через полчаса вынырнули прямо под носом ошеломленных генералов.

Что и говорить, зрелище получилось.

Мейсон продемонстрировал генералам костюм, благодаря которому все эти фокусы стали возможны, гибрид легкого водолазного снаряжения и скафандра. Герметичный шлем с перископом и тонким воздуховодом. Перископ и воздуховод замаскированы под стебли тростника. Все это для того, чтобы «сидеть» на небольшой глубине, но если нужно нырнуть поглубже — баллон от акваланга за спиной, можно на часик перейти и на автономное дыхание. А как всплыть? Просто: надувной жилет, а к нему баллончик со сжатым газом. Нажал клапан жилет надулся, и ты, словно пробка, выскочил из любой трясины. А для погружения балласт не нужен — хватит винтовки, фанат, боезапаса и прочей дребедени.

Правда, в процессе работы с комбинезоном и тренировок многое пришлось додумывать и доделывать. Так появилась специальная смазка для досок, предохранительные чехлы для оружия, водонепроницаемые ранцы и многое другое.

…Через год его подразделение стало едва ли не единственной боевой единицей, которой противник, мягко говоря, побаивался. А поскольку действия «особой команды» Мейсона хранились в строжайшей тайне, то вскоре по сайгоновской армии поползли самые невероятные слухи Доползли эти слухи и до солдат американского контингента, а вскоре стали и одной из излюбленных тем в бараках, где собиралось доблестное воинство.

Рассказывалось все это таинственным полуприглушенным голосом. Наиболее ходовой была такая легенда: где-то в болотах Меконга прячется какое-то загадочное племя — то ли люди то ли духи. Вьетнамцы давным-давно выгнали их с исконных земель, и теперь эти люди-духи мстят.

Они покрыты с головы до ног густыми волосами и разговаривают знаками. Наиболее суеверные рассказчики, пугливо зыркая по сторонам, сообщали, что тот, кто увидит такого духа днем, — ослепнет, а ночью увидеть духа и вовсе нельзя, можно только услышать протяжный вой, когда дух нападает.

А еще говорили, что у этих духов громадные головы с торчащим посередине рогом и что белолицых людей они не трогают, а желтолицых и узкоглазых убивают при помощи странного оружия, похожего на бумеранг. Потом духи высасывают еще теплую кровь, прокусывая острыми зубами артерию на шее.

Кстати, эта легенда Мейсону пригодилась — отныне он старался окружить действия своих солдат еще и мистичностью. Они раскрасили свои «скафандры» и освоили особый «победный» клич — эдакое завывание, напоминающее и волчье, и вампирское — имея в виду кинематографическую традицию, конечно.

А потом война во Вьетнаме закончилась, но лавры победителей не достались никому.

Война закончилась, но сам Мейсон недолго оставался без работы, более того, оказалось, что работы навалом.

Вначале Мейсон напрактиковался в Африке, но здесь он выступал не как капитан морской пехоты США Джеймс Мейсон, а как вольнонаемный ландскнехт Отго Кюнель. Впоследствии Мейсону почти всегда приходилось защищать цвета университета «диких гусей»[13], но подчинялся он только приказам командования военно-морских сил Соединенных Штатов.

Как происходила вербовка?

В один прекрасный день он в штатском костюме и с паспортом какого-нибудь Отто Кюнеля прибывал в Лиссабон или, скажем, в Мадрид и являлся по указанному адресу. Чаще всего по этим адресам размещались скромные конторы — «Правление общества любителей кактусов» или «Ассоциация борьбы за права бродячих кошек». Иногда это были кабинеты стоматолога или врача-отоларинголога.

Здесь с утра до ночи шла усиленная, но малоприметная работа. Крепкие молодые люди с акульими зубами и лужеными глотками то и дело входили в кабинет и выходили минут через тридцать с довольными физиономиями — судя по всему, лечение шло успешно. И одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: права бродячих кошек будут защищены в любом бою, даже с хорошо вооруженной армией кошконенавистников, а уж о кактусах и говорить нечего…

Мейсона, вернее Кюнеля, всегда ожидал радушный прием. Его появление никогда не было неожиданностью для специалистов по ушам и зубам. Мейсону вручали солидный аванс, и он отбывал в нужном направлении. А там, на месте, он по «счастливой случайности» находил своих старых боевых друзей сержантов Доули, Кэрола и других товарищей по Вьетнаму.

Платили щедро: с одной стороны, на счет Д. Мейсона перечислялся двойной офицерский оклад, с другой — на имя Отто Кюнеля — исправно шли денежки в какой-нибудь нейтральный банк. Потом он получал и те, и другие.

А еще он пользовался репутацией счастливчика, хотя некоторые считали его чистоплюем и задавакой. Так оно и было, только термины Мейсон предпочитал другие — человек чести и достоинства.

Кличка же «Болотный оборотень» к нему пристала раз и навсегда. Правда, была в Африке еще одна — «Фиолетовый дух».

6

…Пять дней прошли спокойно. Внешне спокойно. Драматическая история, когда на старом шоссе обнаружили угнанный «Шевроле» с двумя флоридскими бойцами, мертвым и полуживым, причем у последнего в руке зажата «беретта», из которой произведено четыре снайперских выстрела, — нашумела в газетах, но раскрыть загадку полиция пока не смогла.

Обгорелые останки «Лендровера» на десятой миле в направлении Лос-Анджелеса привели, конечно, парней из службы шерифа к Мейсону, но все свелось только к обсуждению шансов получить страховку по недоказанному прецеденту взрыва бензобака и штрафу за неуборку мусора с автострады.

Полковник обзавелся тяжелым «Мерседесом» с пуленепробиваемыми стеклами и расстался с поваром. Так получилось, что Рамон, получив весьма приличный чек в компенсацию за нервное потрясение и в счет будущих, вдруг воспылал острой ностальгией по Мексике и уехал — не исключено, впрочем, потому, что знал, с кем связался полковник, но не обладал мужеством старого вояки.

Готовить сам полковник умел, хотя не любил, пока он решил не нанимать никого, обходиться своими силами, приняв минимальные меры предосторожности: например, позаботился, чтобы продукты привозил рассыльный из супермаркета, один и тот же, хорошо знакомый Мейсону парнишка-чикано.

Субботний визит к Бруксонам прошел без осложнений, только веселье получилось несколько натуженным: слишком уж старательно они с Томом обходили несколько свежих тем, возможно, чтобы отойти от современности, от слишком горячего, Мейсон рассказал о своей отставке…

7

…Группа — десять человек. Задача простая — проникнуть на территорию одной центральноамериканской страны и провести разведку. Маленькая страна эта стояла в конфронтации к его державе, но Мейсон шел не убивать разведка, и только…

Они благополучно перешли границу и продвинулись в глубь страны на двести миль. Все шло прекрасно, а главное — вокруг такие знакомые и близкие джунгли.

Мейсон словно возвращался в свою далекую молодость, и ему казалось, что это двадцатилетний Джеймс идет знакомой тропинкой, а не поседевший и изрядно побитый полковник Мейсон.

Уже давно сгнили кости Хариша, убитого осколком гранаты в Заире, и Мак-Гейва, подорвавшегося на мине в последний год войны в Индокитае. А душа весельчака Сэма парит где-то над бескрайними болотами амазонской сельвы. Душа Сэма ищет пристанища — и не находит, ведь тело Сэма никто не видел и никто не уложил его в могилу. Сэм ушел к притокам Рио-Мансу в поисках пропавшего кадета и не вернулся. Кадета нашли — у него вдруг заработал передатчик. А у Сэма передатчика не было. Он ушел, уверенный в своих силах, и… сельва оказалась сильней.

Да! Много воды утекло. Люди старели и умирали, а джунгли… Джунгли все те же. Все так же гигантские сейбы и бертолеции тянут к солнцу свои стройные шеи, все так же душат их в объятиях любвеобильные лианы. Томно истекают липким соком гевеи, и жарко благоухают царственные орхидеи. Бабочки припадают к ним в долгом поцелуе, и кокетливые колибри все так же суетятся вокруг.

Все такое же, как и четверть века назад, как век назад и как тысячелетие назад…

…Они выполнили задание и пошли обратно.

Трудно сказать, где Мейсон допустил ошибку, да и допустил ли вообще… Скорее всего противник знал о них и устроил засаду.

Мейсон тренированным чутьем уловил запах опасности, изменил маршрут и ринулся к болоту.

Здесь он окончательно убедился, что противник знает, с кем имеет дело, и повадки «Болотного оборотня» ему знакомы. Именно у кромки спасительного болота их и ждала засада. Мейсон обнаружил ее раньше, чем их засекли. Он пошел вдоль болота и снова наткнулся на траншеи, забитые вражескими солдатами. Мейсону это даже доставило горькое удовлетворение. Да! Его персона пользуется популярностью, если против него стоит чуть ли не стрелковая бригада.

Оставался один путь — прорыв сквозь линию обороны. Шансы мизерны. Даже если они пробьются к болоту, их легко можно будет расстрелять с вертолета. Впрочем… выхода не было.

Мейсон вернулся назад — к тому месту, где они вышли из болота и где притопили легкие досочки-серфы. Без этих досочек движение по болоту невозможно.

Именно здесь их обнаружили и тотчас обстреляли. Подступы к болоту защищали все те же траншеи. Тогда они вырыли и себе окоп и заняли круговую оборону. Часа два противник потратил на то, чтобы обложить их укрепление со всех сторон. Потом их обстреляли уже из миномета и предложили сдаться. Их уговаривали битый час, но они не имели права сдаваться — захват десяти морских пехотинцев и полковника ВМС США (хотя они были без знаков отличия) на территории чужой страны — случай беспрецедентный.

В 15.00 уговоры прекратились, и их атаковали.

Противник не торопился, да и куда ему было торопиться?

Солдаты шли в атаку осторожно. У них явно был приказ взять группу Мейсона живьем. Иначе их расстреляли бы ракетами с вертолета.

Мейсона такое положение вещей устраивало — он ждал ночи. До вечера они отбили еще две вялые атаки. С наступлением сумерек боевые действия прекратились. Но противник ждал ночного прорыва — и тогда Мейсон обманул его.

Ночью они с сержантом Доули выбрались из окопа и поползли к траншее противника. Разведав расположение огневых точек, вернулись обратно.

Чертовски это было трудно — ползти под прожекторами, продвигаясь в час по миллиметру, но Мейсон мог проделать и не такой фокус.

Ночью они не пошли на прорыв. Не стал прорываться Мейсон и ранним утром, когда желтый зловонный туман выполз с болота и окутал все вокруг. Туман был столь густ, что в нем терялась даже мушка прицела на стволе винтовки.

Мейсон знал, что его враги сейчас притаились в своих траншеях в полной боевой готовности.

Каждый шорох, каждое движение на прицеле.

Но вот туман стал рассеиваться. Солнечные лучи разорвали рыхлую стену тумана на лохматые серые клочья. Клочья расползались по сторонам и на глазах таяли, растворялись в воздухе. Мейсон приказал своим ребятам приготовиться, а сам все выжидал.

Он словно перенесся в траншеи врага и там, вместе с солдатами противника, переживал и гнетущую напряженность ночи, и тревожное ожидание смерти, которая всегда рядом… где-то здесь…

Скорей бы, скорей рассеивался проклятый туман… Вот, наконец… Солнце победило болото.

Оно еще извергает из глотки клубы желтого дурмана, но это уже агония.

Мейсон даже вздохнул облегченно, как наверняка вздохнули в своих траншеях вражеские солдаты. Теперь они могут расслабиться, позавтракать, а может, и подремать — если командиры разрешат.

И тогда Мейсон отдал тихую команду, и бойцы бесшумно выползли из своего окопа.

Если чудеса возможны, то они такое чудо совершили. Рассыпавшись веером, они, прикрываясь только травой, приблизились вплотную к траншеям.

Посади противник на дерево хоть одного снайпера, их атаку пресекли бы в самом начале. Но, к счастью, на деревьях снайперов не было. Им удалось подползти к самому брустверу траншеи. Расчет Мейсона оказался верен солдаты противника завтракали, и Мейсон слышал звяканье котелков и веселый разговор. Опасности они не почувствовали.

Мейсон осторожно вытащил из подсумка гранату и выдернул кольцо. Там, в траншее, кто-то сострил:

— Интересно, этот «Болотный оборотень» жрет кашу или нет? Если жрет, то наверняка заявится на обед.

В ответ послышался громкий смех. Это разозлило Мейсона — он действительно уже сутки ничего не ел. И тогда он набрал в грудь побольше воздуха и… Странный гортанный звук разорвал тишину и оборвался на пронзительно-высокой ноте. И тотчас еще десяток глоток ответили ему.

От этого воя даже у самого Мейсона пробежали холодные мурашки по коже, а у тех, в траншеях, наверняка волосы встали дыбом и заледенела кровь.

Мейсон швырнул гранату под ноги солдатам, оцепеневшим от ужаса и позабывшим про свои котелки. Дождавшись, когда над головой прошелестят осколки, он вскочил и ринулся вперед. Он мчался громадными скачками, круша прикладом все, что попадалось на пути. Потом на ходу швырнул гранату во вторую траншею, упал, снова ринулся вперед, перескочил траншею и лицом к лицу столкнулся с молодым смуглолицым офицером.

Офицер, по-видимому, отлучался куда-то и торопился к своим солдатам. На лице офицера не отразилось ни удивления, ни испуга. Он просто не успел испугаться, когда Мейсон ударил его прикладом в лицо. Удар получился страшный — приклад разлетелся, а на Мейсона брызнули теплые тяжелые капли: кровь вперемешку со студенистой мозговой кашей.

Вслед за офицером поспевал ординарец — громадного роста парняга. Этот, полагаясь на свою силу, не стал срывать автомат, а попросту попытался остановить Мейсона, пустив в ход мощные ручищи. Мейсон стремительно нырнул под расставленные объятия и вынырнул уже за спиной ординарца. Длинный клинок ножа сверкнул на солнце, описал дугу и упал на затылок бедняги, круша хрупкие шейные позвонки.

Мейсон даже не оглянулся. Он был уже у самой трясины. И, погрузив в болотную жижу руки, стал судорожно шарить в поисках притопленной доски-серфа.

Вот она! Еще взмах ножа! Стебель лианы, держащий доску, рассечен. Так. Крепления в порядке. Вот весло.

Мейсон уперся коленом в колодку, быстро застегнул ремни, тяжелые шаги к болоту подбежал Доули, за ним — шестеро уцелевших. Подождав, когда последняя фигура, припав на одно колено к серфу, устремится в глубь бескрайнего болота, Мейсон помчался вслед за ними.

Он несся словно глиссер, рассыпая веером брызги бурой воды и грязи, и отмахал уже ярдов триста, когда сзади захлопали выстрелы. Пули свистели возле ушей, взбивали фонтанчики по бокам и впереди, но вреда не причиняли. А Мейсон уходил дальше и дальше. Стрельба позади стала затихать, пока не прекратилась совсем…

Мейсон видел несколько фигур в защитных комбинезонах, удаляющихся в глубь болота, по маршруту, отработанному с Доули, сам он шел замыкающим и уже счел себя вне опасности — и тут последний выстрел вместе со звуком донес и обжигающую боль в правой голени. И боль эта с каждым движением становилась все острей и острей. Она жадно терзала клыками кость, рвала ее на части и ползла все выше.

Мейсон остановился и на ощупь затянул ремешок под коленом потуже: теперь этот ремешок выполнял роль жгута. Потом снова двинулся вперед, но уже медленней. Не хватало воздуха. Он задыхался и широко раскрытым ртом пытался выхватить из зловонных болотных миазмов хоть глоток чистого кислорода. Темп движения все падал.

Затем Мейсон почувствовал, что не может больше двигаться. Глаза застилала красная пелена, в висках стучало так, словно кто-то пытался кайлом пробить себе ход из черепа наружу. По спине струйками стекал липкий пот.

Мейсон отстегнул крепление и лег животом на доску, уткнувшись лицом в ее мокрую скользкую поверхность…

Очнулся Мейсон от того, что неведомый странный запах вполз в ноздри. Чудесное благоухание струилось ручейком, заполняло мозг и вытесняло из него даже боль. И Мейсон, не в силах оторвать головы от мокрой доски, стал грести руками, медленно двигаясь на запах.

Он долго греб так, пока доска не уткнулась во что-то твердое. Тогда он на четвереньках переполз на берег и рухнул, потеряв сознание.

А когда открыл глаза, то сразу понял, что в окружающем его мире произошла странная перемена. Что-то вносило непонятную дисгармонию, и Мейсон долго напряженно соображал — что именно? И наконец сообразил.

Тишина и запах.

Он находился на небольшом островке. Такие островки часто встречаются прямо в сердце непроходимых трясин и служат пристанищем насекомых и гадов. Но здесь ни один москит, ни одна мошка не нарушали торжественной тишины.

Над болотами никогда не умолкал ровный тихий гул, издаваемый миллиардами насекомых. Болото всегда было царством москитов, и ни одно живое существо не могло нарушить границы этого царства, не поплатившись шкурой — если она, конечно, не была защищена. Но здесь, на острове, царствовал другой владыка.

Этим владыкой был запах. Густой сладкий аромат пропитал все вокруг и вытеснил «болотных братцев» с их исконной территории.

Провидение, заставившее Мейсона тащить с собой аптечку, теперь могло спасти ему жизнь, и Мейсон, возблагодарив судьбу, принялся за дело.

Шагах в десяти от него торчало на голом месте чахлое деревце. К нему Мейсон и пополз, волоча раненую ногу. Сняв ранец, он подтянулся и оперся спиной о ствол.

За двадцать лет службы Мейсон многому научился, в том числе и полевой хирургии. Он сам был трижды ранен — и бесчисленное количество раз оказывал помощь раненым товарищам.

Прежде всего он обнажил вену на руке и ввел большую дозу антибиотика и сильный наркотик.

Затем разрезал ножом штанину и осмотрел рану.

Пуля прошла навылет, раздробив по ходу большеберцовую кость. Но, слава Богу, артерия, кажется, уцелела. Осколки кости белели на дне раны под вывороченным куском кожи.

Мейсон обколол рану раствором анастетика с антибиотиком, промыл дезинфектором и принялся, как умел, составлять обломки. В аптечке была проволочная шина, при помощи которой он и надеялся удержать их на месте.

Эта процедура, несмотря на все анальгетики, причиняла нестерпимую боль. Мейсон трижды терял сознание, но все же ему удалось прибинтовать шину. Потом он еще раз промыл рану, уложил сверху толстый слой марли и обессиленно откинулся навзничь. Полежав так минут десять, он расстегнул на груди комбинезон и достал из нагрудного кармана измятую пачку сигарет. В пачке осталось всего четыре сигареты. Он разломил одну пополам и закурил.

Не стоило этого делать: едва Мейсон затянулся, как голова его предательски пошла кругом, а к горлу подкатился противный комок. Мейсона вырвало, а потом он уже в который раз впал в забытье.

С этого момента время потеряло над Мейсоном власть. Времени он попросту не ощущал. Дни и ночи тянулись в каком-то бредовом сне. В бреду перед ним бесконечной вереницей мелькали чьи-то лица — знакомые и незнакомые, силуэты фигур и зданий.

С некоторыми призраками Мейсон вступал в длинные бессмысленные споры, но еще чаще он бежал куда-то от лохматых чудовищ с собачьими головами. С клыков призраков стекала тягучая зловонная слюна, разинутые пасти извергали огонь. И Мейсон убегал. Бежал по бесконечным песчаным дюнам к странному сооружению вдалеке. А ноги вязли в песке, тяжелели, он падал, а клыки впивались в тело…

Но Мейсон хотел жить. Его здоровое тело протестовало, вопило и… боролось. Мозг не мог управлять телом — им управлял инстинкт. И тогда на считанные минуты Мейсон приходил в себя и делал то, что было необходимо для жизни тела.

Воду он черпал из лужи. Стоило только протянуть руку, подождать, пока фляга наполнится, и напиться мутной, отдающей тухлыми яйцами воды. Но прежде чем поднести флягу к потрескавшимся от жара губам, Мейсон никогда не забывал бросить на дно таблетку-дезинфектор, дать воде отстояться, и лишь потом жадно пил. Он не осознавал, зачем поступает именно так, но это было заложено в его подкорке.

Иногда наступало полное просветление, и тогда Мейсон делал перевязку. В ранце, среди медикаментов, были и полиэтиленовые пакеты с кровезаменителями. Такой пакет соединялся с системой для переливания. Нужно было только попасть иглой в вену и сунуть пакет под себя. И Мейсон, несмотря на озноб и дрожь в руках, успевал сделать инъекцию, и тогда с каждой каплей раствора в его сосуды вливалась жизнь. Но уже через мгновение он не помнил, происходило ли это на самом деле или пригрезилось в бреду.

А потом, как-то совершенно просто и неожиданно, Мейсон обрел сознание и почувствовал, что голова совершенно чиста. К нему вернулась и ясность мысли, и ощущение реальности происходящего. Только тело сковывала непреодолимая слабость. Руки и ноги налились свинцом. Они отказывались повиноваться. А потом потяжелели веки. Мейсон не стал бороться с этой тяжестью.

Он смежил веки и… уснул. И это был здоровый сон, без сновидений и кошмаров.

Когда Мейсон проснулся, то отчетливо осознал — выжил и в этот раз. Теперь страшно захотелось есть. Ватными руками он достал из ранца банку с мясными консервами. Остались еще три такие банки, но Мейсон знал — этого хватит, чтобы обрести утерянную силу, и тогда он сумеет найти пропитание даже на этом вонючем болоте.

А сил, казалось, вовсе не было — чтобы вскрыть проклятую банку ножом, потребовался добрый час.

Он проглотил три ложки мясного фарша и опять почувствовал непреодолимую тягу ко сну.

Выспавшись, решил, что теперь ему вполне по силам соорудить небольшой костерок.

В волшебном ранце он всегда таскал запас сухого спирта. Соорудив костерок, Мейсон разогрел консервы и с аппетитом уничтожил всю банку.

Потом в этой же банке вскипятил воду. В нагрудном кармане, рядом с сигаретами, хранились несколько пакетиков с растворимым кофе. Верх блаженства!

Затем, впервые за столько дней, Мейсон с удовольствием покурил и занялся перевязкой.

Рана еще кое-где гноилась, но вокруг островков гноя уже формировались крупные гранулы сочно-красной ткани — верный признак заживления. Самое удивительное: кость, по-видимому, срасталась, и Мейсон с удовлетворением ощупал плотный бугорок, образовавшийся на месте перелома — костную мозоль. И гангрена теперь не грозила — организм справился и с раной, и с инфекцией.

Через несколько дней Мейсон уже смог проковылять, опираясь на самодельный костыль, в глубь островка.

Запах, приведший на остров Мейсона, значительно ослабел, но по-прежнему ни одного москита Мейсон поблизости не заметил.

Островок небольшой — шагов двести в ширину и столько же в длину. Прямо посредине островка, под густой сеткой лиан, сплелись кронами несколько чахлых ив Гумбольдта. Из этих зарослей и исходил таинственный запах.

Мейсон, щадя раненую ногу, осторожно протиснулся между стволами, цепляясь свободной рукой за лианы, раздвинул ветви и ахнул…

Деревья живой изгородью окружили крохотную полянку. В ее центре росло нечто такое, что Мейсон без колебаний назвал бы восьмым чудом света.

Судя по всему, это была орхидея, но орхидея невиданной красоты и величины. Здесь, посреди затерянного в малярийных болотах островка, она казалась чудесным пришельцем из других, неземных миров или творением великого мастера, спрятавшего свое детище от чужих глаз.

Хрупкий, нежный стебель орхидеи склонился набок под тяжестью соцветия, а цветок будто бы погрузился в тягостные раздумья о своем величественном одиночестве.

Орхидея росла прямо на земле, а не свисала с ветвей, как обычно. С ног до головы она укуталась в траурный балахон. Черный цвет ее убранства был столь глубоким, что тонкий золотой ободок, окаймляющий лепестки, казалось, светился фосфорическим свечением. Правильность и четкость линий была изумительной — словно лепестки вырезали из тончайшей металлической фольги. Это сходство усиливалось абсолютной неподвижностью соцветий, которую не смел нарушить легкомысленный ветерок.

Стройный стержень пестика, увенчанный золотой маленькой короной, робко выглядывал из-за лепестков и поблескивал красными крапинками пыльцы.

Мейсон попробовал подобраться поближе к чудесному растению. Но едва он сделал несколько шагов, как почувствовал, что от сладкого дурмана у него закружилась голова.

Мейсон испуганно заковылял на прежнее место. Тут, среди деревьев-уродцев, запах ослабевал, и Мейсон смог вволю насладиться созерцанием чудного цветка, такого гордого и неприступного…

И тут он вспомнил! Да… Профессор Шрейдерман что-то говорил… Стоп! Черная королевская орхидея! Ни в одном гербарии мира, утверждал Шрейдерман, вы ее не сыщете. Ботаник, описавший черную орхидею, давно умер, а единственный экземпляр, который он пытался вывезти в Старый Свет, к несчастью, утонул при переправе через Рио-Негру.

Европейские ученые сочли описание коллеги за досужую выдумку: доказательств никаких. Но Шрейдерман верил в существование черной королевской орхидеи. Не только потому, что был убежден в честности ученого собрата, но и потому, что слышал от местных индейцев легенду о «цветкебожестве», «черном повелителе духов болота».

Встреча с этим божеством считалась у туземцев дурным предзнаменованием. Тот же, кто рискнет приблизиться к черному цветку, будет на месте поражен невидимой отравленной стрелой.

Что ж, теперь Мейсон понимал, откуда появилась легенда и что это за «невидимая отравленная стрела». Эх! Сюда бы профессора Шрейдермана, он-то уж не упустил бы своего шанса. Но он, Мейсон, заберет цветок с собой, когда тронется в путь.

Орхидея выделяет в воздух какие-то эфирные и наркотические масла ничего, он подберется к ней.

Мейсон вовсе не собирался делать вклад в науку. Этот цветок будет служить ему трофеем — напоминанием, и… в конце концов… ведь именно орхидея спасла ему жизнь.

Еще месяц длилась эта «робинзонада». Особых забот такая жизнь ему не доставляла. Пища под рукой: он ловил жирных болотных ужей и, размозжив им голову костылем, потрошил и готовил в банке из-под консервов замечательный бульон.

А на второе — вареное или печеное мясо. Конечно, у обычного человека такая пища вызывала только позывы на рвоту. Но Мейсон мог пожаловаться разве что на некоторое однообразие блюд, впрочем, это не помешало ему значительно прибавить в весе.

Он часами валялся на подстилке из веток и размышлял. Раньше у него не хватало на это времени, зато теперь времени было в избытке. И одна мысль все чаще и чаще стала навещать его голову, а потом поселилась в ней насовсем. Как ни странно, но это была банальная мысль о смысле жизни.

Когда твой счет перевалил за сорок, итоги подводить вроде бы рановато, но задуматься, в какой банк вложить остаток, стоит. Бог знает, может, в голове Мейсона окончательно развинтился какой-то винтик, и от этого все там повернулось на сто восемьдесят градусов, но ему вдруг стало жаль себя. А еще он понял, что кочевая жизнь опротивела ему до невозможности. А что, собственно, в этой жизни было хорошего? Пот и кровь, кровь и пот, и снова кровь — своя и чужая.

И никакой отдачи. Ни семьи, ни детей. И дома тоже не было. И даже похвалу он слышал чаще всего из уст таких подонков, что после их лестных слов хотелось вымыться.

А зачем он убил того смуглолицего парнишку-офицера? Не мог просто отбросить его в сторону?

Мог. И все-таки убил. И разве его одного? Конечно, перед ним всегда были враги, а сейчас до смерти хотелось видеть хоть одного друга. Но… друзей по сути, не было.

Нога срасталась медленно и все еще болела при каждом неловком шаге. Но Мейсон решил уходить с острова. Собрав более чем скромные пожитки, он смазал доску, проверил прочность креплений, почистил «кольт» и нанес визит к черной орхидее, чтобы пригласить ее в спутницы.

Запах за это время уже настолько ослабел, что на остров стали наведываться москиты. Но вблизи цветок еще дивно благоухал. Мейсон, зажав нос, приблизился к нему вплотную и еще раз залюбовался чудесным растением.

Лепестки орхидеи, уже чуть тронутые тленом, несколько утратили прежний, ни с чем не сравнимый блеск, ржавые пятнышки, первые предвестники гниения, кое-где просачивались на глянцевой поверхности. Но все равно — орхидея была прекрасна и неповторима!

Мейсон с сожалением вздохнул, вынул нож, и… мутная слеза капнула из среза на землю. Он бережно укутал цветок в полиэтилен и аккуратно закрепил в ранце.

Генеральских шевронов Мейсон так и не заслужил…

…Слушали Бруксоны хорошо, вроде как с пониманием и сопереживанием. Но чувствовал Мейсон, что самое главное до них не доходит. Наверное, потому, что до сих пор Мейсон не смог сам для себя сформулировать, как именно связаны между собой дни болезненного одиночества, наполненного запахом черной орхидеи, с решением оборвать военную карьеру. Знал он точно, что такая связь есть, что в душе уже все сложилось и сопоставилось, но заглядывать себе в душу полковник не любил и не умел.

Но уже то, что он решился вот так поговорить, выговориться, означало приближение некоей перемены в нем самом.

Так же, впрочем, как то, что он все годы отставки сохранял себя как боевую машину — и то, что резко и решительно, хотя и не переступая черты настоящей войны, «оторвался» на негодяях из команды Фрэнки и на нем самом.

«Мерседес» полковник не оставлял перед своим или бруксоновским домом держал в гараже, запираемом фотоэлементом. Но пройти три квартала по вечерней пустой Гарден-стрит стоило большого напряжения. Очень большого.

Дом… Вроде все спокойно. Чужих в доме нет.

«Сторожки» у входных дверей и у секретного окошка не тронуты. Но что-то все же настораживает. Что? Дверь гаража? Мейсон посветил тонким потайным фонариком на участки двери, где тоже были установлены едва заметные сторожки — нет, все на месте. Что же придумали ребята Фрэнки?

Полковник поднял голову — и вдруг упал плашмя, мгновенно перекатился и забился в непроглядную древесную тень.

Две тяжелые винтовочные пули расплющились о стальную дверь гаража. Выстрелов не слышно: видимо, снайперская винтовка с глушителем.

И, естественно, с ночным прицелом. У гаража — едва ли не единственное место на участке, просматриваемое сквозь кроны деревьев издалека.

Снайпер знает, что промахнулся. Знает что за полсекунды между выходом пули из ствола и попаданием Мейсон успел уклониться. Упасть Вторая пуля попала в дверь всего на три дюйма от земли — но цель уже ускользнула. Значит? Значит, третьего выстрела сейчас не будет. Снайпер меняет позицию — или вообще откладывает охоту до следующего раза.

Мейсон, безошибочно просчитав вероятный сектор обстрела, проскользнул к «секретному» окну ванной и забрался в дом.

Поднялся наверх, принял душ и, укутавшись в махровый халат, погрузился в кресло.

Человек с очень развитым чувством опасности — малоуязвим. И все-таки рано или поздно его достанут. Рано или поздно. Мафия не забывает и не прощает…

Индикатор отметил наличие записи на автоответчике.

Полковнику звонили редко — так что это почти событие… если не милая просьба о пожертвовании от каких-нибудь очередных истинных христиан.

— Полковник Мейсон, — чуть суховато произнес незнакомый баритон, — рад, что вы меня слышите. Меня зовут Эдвард. Доктор Эдвард. Нам необходимо побеседовать по делу, представляющему большой взаимный интерес. Я перезвоню в 23.00, будьте любезны ответить — или укажите на автоответчике время, когда мы сможем переговорить.

Заранее благодарю.

Мейсон взглянул на часы. 22.40. Подождем.

«Рад, что вы меня слышите». Прямое указание, что этот «доктор Эдвард» знает… о сложностях, переживаемых Мейсоном.

«Полковник»… Ни в каких телефонных и адресных книгах звание не упоминается. В архиве Пентагона? Туда добраться непросто, и логичнее бы назвать его как положено: «полковник в отставке».

23.00 — предельное время возвращения от Бруксонов. Ни разу Мейсон там не задерживался более чем до 22.00. Армейская точность.

«Дело, представляющее большой взаимный интерес». Не похоже на дежурную любезную фразу.

Речь образованного человека, но без примеси характерного выговора выпускников самых престижных университетов Новой Англии. Но и не Вест-Пойнт. Возможно, Ка-Ю.

«Эдвард?» Имя или второе имя. Такие фамилии, Эдвард, не Эдварде, не Эдвардсон — редкость, их обладатели обычно акцентируют, что это действительно фамилия.

«Доктор» и имя — что это? Предположение о возможном сближении? Вкупе с «заранее благодарен»?

Полковник переключил аппарат на прямую связь и аккуратно плеснул скотч в толстостенный бокал со льдом.

Звонок раздался в момент смены цифр на электронных часах.

— Полковник? — мягко спросил баритон.

— В отставке, — буркнул Мейсон, — доктор Эдвард?

— Можно просто Эдвард.

— По имени я называю друзей. И то не всех.

— Понимаю, полковник. Пока я не имею чести называться вашим другом, хотя буду весьма рад, когда это произойдет.

— Если это произойдет, — отрезал Мейсон, — а пока я знаю только, что вы осведомлены о моем существовании…

— Да, и все, что я знаю, — подхватил Эдвард, — заставляет меня предположить о возможности личного знакомства.

— А в этом есть необходимость? — поинтересовался Мейсон, отпивая глоток.

— Уверен, что есть, — мягко пророкотал невидимый Эдвард, — например, я уверен, что в наших общих интересах обсудить ситуацию насчет некоего Фрэнки.

Полковник подержал паузу, допивая виски.

Полурастаявшие кубики льда с тихим шорохом улеглись на дно бокала. Затем только Мейсон спросил:

— Разве мои ответы недостаточно убедительны?

— Господин полковник, смею надеяться, что при личной встрече я сумею раскрыть совершенно иной аспект проблемы.

— На чьей вы стороне? — резко спросил Мейсон.

— Однозначно на вашей, сэр, — отозвался незнакомец, — и чтобы не быть голословным, позволю дать два совета. Первое. Обратите внимание на подъездную дорожку к вашему гаражу. Ею интересовались. И второе. Блок австрийского пива, который вам доставят завтра, малопригоден к употреблению. Люди Фрэнки постарались.

— Вы меня заинтересовали, — глядя в пространство, сообщил полковник, вы настаиваете наличной встрече?

— Да. И желательно — в Лос-Анджелесе. Уверен, ваш желтый «Мерседес» в хорошей форме.

— Где? Когда? Пароль?

— Там, где вы обычно обедаете. В шестнадцать. Я сяду за ваш столик. Меры прикрытия будут приняты.

— О'кей, — бросил полковник и осторожно положил трубку.

…Наутро выяснилось, что «интерес» к подъездной дорожке гаража выразился в противотанковой мине, весьма профессионально замаскированной в колее, а на упаковке пива чуть-чуть — с первого раза и не заметишь — видны следы ручной работы. Изучать, какой именно сюрприз и в которой банке окажется, Мейсон не стал. Просто по дороге в Лос-Анджелес сделал шестимильный крюк по каменистому проселку и забросил оба подарка в глубокий узкий колодец старой выработки.

8

Обещанная охрана охраной, но Мейсон тоже принял меры предосторожности: оружие, легкий кевларовый жилет, маленький диктофон в правом кармане светлого клубного пиджака.

«Хвост» не просматривался, но наблюдение?

Оставив машину на охраняемой стоянке в трех кварталах от ресторана «Меркурий», он отправился к месту встречи пешком. Наблюдение чувствовалось и по дороге, Мейсон прилипал ко всем витринам, но филеров не вычислил. Тогда Мейсон плюнул на всю эту конспирацию и смело вошел в зал ресторана.

Метрдотель зала, мистер Гревски, немного удивился, завидев «господина Мейсона в столь ранний час», но поспешил заверить, что его любимый столик не занят, а обед, как всегда, будет готов через двадцать минут.

— Поставьте еще один прибор, — приказал Мейсон.

— Для дамы или для господина? — живо поинтересовался метрдотель.

— А что, есть разница? — удивился Мейсон.

— Конечно, — тонко улыбнулся мистер Гревски. — В обслуживании и в деталях. Если вы обратите внимание, то наверняка заметите эту разницу.

— Вряд ли, — усмехнулся Мейсон. — На этот раз второй прибор тоже будет мужским.

Мейсон занял свой столик в углу, спиной к стене, а лицом к публике. Расстегнул пиджак и незаметно нащупал рукоятку «кольта». Посетителей совсем немного, и вся публика приличная.

«Интересно, кто здесь подсадной? — оглядел Мейсон дюжину чинных седовласых или лысых джентльменов, отдающих дань кухне „Меркурия“. — Разве по роже определишь? Интересно, мой абонент уже здесь?»

Доктор Эдвард появился в зале ровно в шестнадцать ноль-ноль, и Мейсон сразу догадался, что это именно он.

Мистер Гревски проводил к мейсоновскому столику смуглого, черноволосого мужчину лет тридцати. Несколько сухощав, прекрасно сложен, Держался свободно, со спокойной грацией спортсмена.

Мужчина быстрым взглядом скользнул по залу и направился прямо к столику Мейсона. Остановился в двух шагах и, улыбнувшись, осведомился:

— Полковник Мейсон?

— В отставке, — упрямо поправил Мейсон. — Позвольте в свою очередь…

— Эдвард. Эдвард Фитижеральд, — и он протянул Мейсону холеную руку. Однако наблюдательный Мейсон заметил сплющенные суставы пальцев, как у профессиональных боксеров.

Поколебавшись долю секунды, полковник в ответ приподнялся и сунул свою корявую ладонь.

Они обменялись рукопожатием, кожа у Эдварда оказалась нежная, как у женщины, но хватка — сильная и цепкая.

В кресла они опустились одновременно и с минуту изучали друг друга с неприкрытым интересом.

Внешность Фитцжеральда Мейсону сразу чемто неуловимо понравилась, но и насторожила одновременно. Уж очень много было в этой внешности противоречивых черточек.

Черные глаза умны и насмешливы, но где-то в глубине — жесткие и неумолимые. Взгляд открытый, но с хитринкой. Упругая смуглая кожа плотно обтягивала скулы, лишь в уголках рта собираясь в едва приметные складки. Правильный нос, четко очерченная линия рта. Природа, создавая черты Эдварда, пользовалась ювелирным инструментом. И все же аристократической изысканности в его лице не было.

Эдвард первым нарушил молчание:

— Вы, господин полковник, даже и не подозреваете, какое доверие я оказал вам минуту назад.

— Да? И в чем оно заключалось?

— Я назвал свои настоящие фамилию и имя.

«Неплохое начало, — отметил Мейсон, — если не врет», — а вслух полюбопытствовал:

— Чем же вызвано такое доверие?

— Я просто хорошо изучил вас, сэр. Вам можно доверять. Это не комплимент, а констатация факта. Даже если мы не договоримся, вы сумеете забыть мое имя и не воскрешать его в памяти.

В этом я уверен.

— Так… А о чем мы должны договориться? — тотчас не стерпел прямолинейный Мейсон.

Фитцжеральд усмехнулся и покачал головой:

— Не спешите, господин полковник… Кстати, я гораздо проще, чем кажусь, а поэтому называйте меня просто Эдом — без церемоний. И еще, я чертовски проголодался. Вы ничего не будете иметь против, если мы поговорим о деле после обеда?

Здесь прекрасная кухня.

Мейсон ничего не имел против, ни против первого, ни против второго предложения. А простоту он приветствовал всегда, даже кажущуюся.

Обед прошел в подобающем молчании, если не считать незначащих реплик, которыми сотрапезники обычно обмениваются за столом. Фитцжеральд расправлялся с поданными блюдами споро и ловко — видимо, и вправду проголодался.

Мейсон ел вяло — кусок плохо лез в глотку.

Приходилось проталкивать его пивом, и это вызвало хоть и скрытое, но неодобрение официанта.

Впрочем, в этом ресторане уже привыкли к мейсоновским причудам.

Наконец удовлетворенный Эдвард аккуратно промокнул салфеткой губы и подарил Мейсону лучезарную улыбку. Мейсон расценил это как приглашение к разговору и распорядился, чтобы подавали кофе и сигары.

— Разрешите, я для начала задам вам несколько вопросов, — начал Эд, когда официант, очистив стол, подал кофе и, грациозно изогнувшись, подкурил клиентам сигары. — Только не торопитесь с ответом — от него многое будет зависеть.

— Валяйте, — благодушно кивнул Мейсон.

— Полковник, вы всю свою жизнь служили во благо Соединенных Штатов Америки, — начал Фитцжеральд. — Вы, без преувеличений, образцовый гражданин и настоящий патриот. Так неужели вас устраивает положение, когда в стране, за которую вы проливали кровь, свою или чужую, открыто хозяйничают гангстеры всех национальностей — от итальянцев до пуэрториканцев?

— Если честно, я мало задавался подобным вопросом… до последнего времени…

— Прекрасно! — воскликнул Эдвард, словно и не ожидал иного ответа. Значит, в последнее время вы все же задумались над этой проблемой, и что же, я повторяюсь, вас устраивает такое положение вещей?

— Нет… конечно.

— Хорошо. Второй вопрос: вам нравится, что страна, в которой вы живете и которую безусловно любите, вязнет в болоте наркомании, проституции, коррупции — и все это опять же благодаря прежде всего итальянским и латиноамериканским ублюдкам? Вам это нравится?

— Подобные декларации я уже слышал, — усмехнулся Мейсон. — Конечно, не нравится, как и любому, как ты выразился, «образцовому» гражданину. И я даже попытался немного поправить положение… Правда… без особых успехов.

— Замечательно. И третий, самый важный вопрос: вы довольны своей теперешней жизнью?

Вообще: это ваша жизнь, полковник?

— Пожалуй, самый сложный вопрос… — задумчиво потер переносицу Мейсон. — Когда-то я мечтал, что заживу мирно и спокойно в маленьком городишке на берегу океана, никому не мешая… и мне чтобы никто не мешал.

— Я знаком с вашим послужным списком, полковник. После всего, что вы сделали для страны, желание отдохнуть — естественно. Отдохнуть… Но не отойти отдел навсегда.

— Вы переоцениваете свою осведомленность.

— Возможно. Душевные переживания не фиксируются в отчетах. Даже под грифом Top sekret.

Мейсон обратил внимание, что за три ближних к ним столика Гревски никого не усаживает, хотя посетителей в ресторане прибыло. Такой своеобразный санитарный кордон, чтобы можно было разговаривать, не понижая голос.

— Но скрытые переживания все-таки проявляются в поведении. Поступках.

— Вы случайно не психоаналитик, доктор Фитцжеральд?

— Случайно — нет. Ваши ежедневные тренировки, модернизация дома, даже такие мелочи, как предпочтения в выборе машин, кухни, оружия, одежды — это далеко не дань армейскому консерватизму.

— Спорно, — сообщил Мейсон, то ли подтверждая, то ли опровергая слова собеседника.

— То, что вы сцепились с доном Фрэнки, бесспорно свидетельствует: отдых окончен.

— Надо было помочь другу. Эпизод.

— Ну что вы, полковник. Неужели вы не знали, что открыто, при подчиненных, унизить дона — это означает объявление войны, смертельную ставку? Ничего страшнее для «семьи» и сделать невозможно. И то, что мы можем беседовать на этом свете, — только благодарение вашему выдающемуся мастерству.

— И к чему наш разговор? — спросил Мейсон, не слишком увлеченный анализом собственной психологии.

— Мы знали о мине у гаража и о возне с пивом.

— И о снайпере.

— Да. Уж простите, это была своего рода еще одна проверка вашей боеготовности.

— А не ваши ли это штучки? — поинтересовался полковник и отставил пустую чашечку. Тут же рядом оказался официант и долил густо-коричневой дымящейся жидкости из серебряного кофейника.

— Наши штучки, как правило, срабатывают.

В городе, — несомненно со значением акцентировал последние слова Фитцжеральд. И продолжил: — Вы позвольте, я немного вторгнусь в вашу область — военной тактики. Пассивная оборона бесперспективна. Должны быть ответные, а еще лучше — упреждающие удары.

— Ну-ну, — усмехнулся полковник, — это и в самом деле не ваша область. Терминология страдает.

Диктофон, как определил Мейсон по еле различимому щелчку, отработал одну дорожку записи и автоматически переключился на следующую.

Фитцжеральд благодушно кивнул и продолжал:

— Вы, возможно — с помощью пары сослуживцев, — смогли бы раздавить «семью» Фрэнки.

Но не предпринимаете ровно никаких мер.

— Я солдат, а не палач, — коротко бросил Мейсон. И после паузы добавил: — Отставник.

В темных глазах Фитцжеральда светилось понимание и участие. Даже непреходящий оттенок циничной жестокости вдруг исчез!

— Полковник, ваша позиция именно такова, как я предполагал. И я почти уверен, что вы поймете и примете мое предложение: Латинская Америка. Сельва. Дело, которое вы знаете лучше всех на свете.

— Убивать я больше не хочу, — быстро, как четко отрепетированный солдатский ответ, бросил Мейсон.

— Солдат может уйти в отставку, а гражданин?

Есть группа негодяев, которые во всем мире объявлены вне закона. Вы понимаете, что это значит?

Не только право, но и долг каждого порядочного человека — раздавить их, как паразитов.

— Наркобароны, что ли? — вспомнил Мейсон и, не дожидаясь ответа, сказал: — Но это же на территории дружественных стран. Вне юрисдикции США.

Фитцжеральд немного подался вперед и, пристально глядя в глаза Мейсона, предложил:

— Приказа от верховного главнокомандующего, конечно, не будет. Но мы полностью обеспечим вашу операцию в Колумбии — а все проблемы здесь, с Фрэнки и иже с ним, решим сами. Быстро и однозначно. Бруксон сможет даже расширить свой бизнес.

— Не выйдет, — решительно отрезал Мейсон.

— Что — не выйдет?

Мейсон одним махом допил кофе и спокойно пояснил:

— Я тебе не верю. Где гарантия, что ты не такой же подонок, как Фрэнки? Ну… проблемы у тебя с Медельином — ты и решил свести счеты моими руками. Нашли дурачка…

Фитцжеральд рассмеялся.

— Не обижайтесь, — сказал, утирая слезы, — Фрэнки — пешка в нашей игре. А вот Сомора…

— Ладно, — бросил Мейсон. — Пока что ты задавал вопросы, а я отвечал. Теперь мой черед.

— Спрашивай, конечно.

— Для начала, кого ты представляешь?

— Организация американских граждан, поставившая своей целью борьбу с мафией, наркобизнесом и коррупцией. Организация нелегальная.

Власти — не только по нашему мнению — пока не в состоянии справиться с проблемой и защитить своих граждан.

— Вроде ку-клукс-клана, а? — иронично усмехнулся Мейсон.

— Вроде, да не совсем, — парировал Фитцжеральд.

— И вы полагаете, что в состоянии справиться с проблемой?

— Безусловно, нет. Ликвидировать мафию и коррупцию мы не в состоянии, но попытаться уменьшить их масштабы, дав кое-кому чувствительного пинка под зад, еще как можем. А для этого нам нужны такие люди, как вы, Мейсон.

— Ладно, почти поверил, — галантно поклонился Мейсон. — Но чем я могу помочь вам в Латинской Америке? Это ведь далековато от Штатов, а?

— Вы же не младенец и лучше меня знаете, что главная сырьевая база наркобизнеса — Колумбия, Боливия, Перу. Именно там корень зла… или зелья, если вам так больше нравится. Чтобы успешно бороться с мафией здесь, нужно крепко ударить там. Именно это мы намерены предложить вам, полковник.

— Однако! Размах! — констатировал Мейсон.

— Послушайте, полковник, — подался к нему Фитцжеральд и заговорил горячо и убежденно: — Ведь вам это по силам. Вам — и никому больше.

Вы же сами сознались, что подыхаете здесь от тоски. И подохнете — если Фрэнки не прикончит вас раньше. А там, в Колумбии! Потягаться с самим медельинским картелем, каково? А? Перспектива?! А мы финансируем операцию, обеспечим прикрытие, создадим все условия. Ну, решайтесь же, Джеймс!

— Такие вопросы сразу не решаются, — охладил его Мейсон.

— Да, тут вы правы, — не стал спорить Фитцжеральд. — Конечно, подумайте, только… не затягивайте решение надолго. А наша гарантия… Для начала — и вы, и ваш друг Бруксон можете забыть о Фрэнки. Мы им займемся.

— Хорошо, я подумаю, — сухо отрезал Мейсон и жестом подозвал официанта, давая понять, что разговор окончен.

9

Старый, но роскошный океанский лайнер «Куин Элизабет» отчаливал в десять ноль-ноль.

Порт назначения — Буэновентура[14].

Мейсон последний раз взглянул на часы и занес ногу над ступенькой трапа. Тут-то его и настиг шустрый паренек — рассыльный. Он вынырнул неизвестно откуда и, потянув Мейсона за рукав, шепотом осведомился: «Господин Баррос де Коста?»

Мейсона теперь звали Барросом де Коста. Во всяком случае, это звучало благозвучней, чем какой-нибудь Отго Кюнель.

— Да, это я, — имитируя легкий акцент, сознался Мейсон и протянул руку. — Давай, что там у тебя?

— Обещанная бумага от вашего друга.

Рассыльный протянул ему тонкий пакет, а Мейсон — десятидолларовую купюру.

— Спасибо, сэр, мне уже заплатили, — с достоинством отказался мальчуган, хотя видно было, что он с трудом удерживается от соблазна.

— Бери, бери… — рассмеялся Мейсон, — ты принес хорошую новость, а за хорошую новость не жалко и раскошелиться. А?

Он сунул деньги в кармашек куртки парнишки и заторопился по трапу наверх — на палубу.

У себя в каюте Мейсон вскрыл пакет. Из него на стол выпал свежий номер «Лос-Анджелес таймс».

Мейсон удивленно уставился на газету: Фитцжеральд обещал, что передаст Мейсону перед самым отплытием важный документ. Эдакий «залог будущего плодотворного сотрудничества».

Мейсон развернул газету, надеясь найти внутри вложенную бумагу.

Бумаги там не оказалось, зато в глаза сразу бросился заголовок набранной крупным кеглем статьи:

«Семейство Сэмюэля Фрэнки разгромлено.

Что не поделили „крестные отцы“?»

Мейсон внимательно прочел статью, удовлетворенно хмыкнул, аккуратно сложил газету и сунул ее на дно чемодана — на память.