Наш Современник, 2003 № 02

Анатолий Михайловский • Крепость духа (Наш современник N2 2003)

Анатолий Михайловский

Крепость духа

В каких бы отдаленных от своего города местах я ни побывал, на мой рассказ, что живу я в Доме Павлова, собеседники морщат лбы и недоумевают: “Но как же там можно жить? Это ведь руины, оставшиеся в напоминание о страшных днях Сталинградской битвы”. Люди часто путают разрушенную громаду бывшей мельницы (на немецких картах — крепость), вошедшей в комплекс музея-панорамы “Сталинградская битва”, со стоящим через дорогу домом-солдатом, на фронтальной стене которого в бетоне отлиты имена его защитников. И лишь у участников Великой Отечественной затуманивается взор, и они пожимают мне крепко руку, а то и прижимают к груди, к золоту наград, словно встретив боевого товарища.

Но я им по возрасту неровня. Когда в жутком огненном смерче горел Сталинград, бросая страшные блики на Волгу, а потом, словно в оживших библейских писаниях, загорелась и сама вода, а укрывшиеся в подвалах знаменитого в будущем дома жители вжимались телом, лицом в кирпичное крошево и глохли от близких разрывов авиабомб, я, четырехлетний мальчишка, хоронился с матерью от тех же гостинцев с неба в сырой земляной щели на окраине Грозного. Но я и мои сталинградские сверстники, выбрав­шись из-под земли, брали, обжигая руки, одни и те же сверкающие острыми краями раскаленные куски металла — начинку авиабомб, не понимая тогда, что они предназначены были для наших русых детских головушек.

В годы существования ГДР смотритель музея маленького немецкого городка, узнав, что я живу в Доме Павлова, признался, что в пору битвы на Волге штурмовал его. Заголив рубашку, он показал страшный уродливый шрам на животе. Может быть, украинец Собгайда, русский Черноголов или узбек Турдыев, славившиеся меткими бросками гранат, оставили пришельцу эту отметину. Старый смотритель музея, проникновенно глядя мне в глаза, искренне, с волнением говорил, что минувшее — урок для всех немцев навеки, и больше никогда, понимаете, никогда немцы не ввяжутся ни в какую военную авантюру. Похоже, он искренне в это верил. Но вот прошло всего полтора десятилетия после той встречи. И вновь — самолеты, но уже не со свастиками, какие я детским пронзительным зрением видел кавказской ночью на крыльях взятого в перекрестья прожекторов стервятника, а с тевтонскими крестами, c немецкой точностью и аккуратностью стали бить по сербским мостам, по телевизионным вышкам, домам престарелых, жилым домам, памятникам культуры.

В пору натовской агрессии на Балканах Волгоградская областная Дума приняла решение: отменить процедуру торжественного открытия немецкого кладбища под селом Россошки Городищенского района и связанные с этим визиты представителей правительства ФРГ и официальных лиц. Ибо ничего они не поняли, не помнят и ничему не научились. Вдовы, сыновья, внуки непрошеных гостей могут приехать и в скорби постоять у собранных с полей костей. Но никакой помпезности, никаких торжеств.

А то что же? Пройдет время, и они будут просить устроить свои кладбища где-нибудь в окрестностях Белграда? Впрочем, нынешние асы не так смелы, как их предки, бомбят чуть ли не из космоса. Их предки заходили на Дом Павлова на бреющем. Правда, защитники Дома, сражаясь “не по правилам”, не раз наводили немецкие бомбардировщики на немецкие же цели.

...Но, Господи, до чего же похожи руины мельницы напротив Дома Павлова, как слепец, глядящий своими окнами-провалами на Волгу, на разрушенные корпуса “Заставы” в Белграде, разбитые фабрики и жилые дома. Сербы сражались, они унаследовали дух Сталинграда.

...В те жуткие недели на экранах нашего пронатовского телевидения засек я, видимо, по недосмотру не вырезанный кадр. Среди сербского воинства мелькнуло курносое девичье лицо с русой косой. А на боку у дивчины — огромная сумка с красным крестом. Неужели в разгар жлобских споров — помогать или не помогать? — русские девчата уже добровольно выполняли свою роль сестер милосердия? Позже выяснилось: так оно и было.

Я хорошо знал одну такую женщину, которая без лишних слов в такой ситуации взяла бы санитарную сумку и без колебаний пошла бы в пекло сражений. Ибо и в Отечественную она была бойцом-добровольцем. Мемориальная доска с ее именем укреплена на торцовой, выходящей к разрушенной мельнице стене Дома Павлова.

В самые ее блистательные годы, когда она прославилась книгой “Сестренка батальона” и другими, повествующими о войне, стихами, в ее квартире № 1 в Дома Павлова всегда были гости: однополчане из знаменитого 10-го Ураль­ского добровольческого танкового корпуса, видные военачальники и вдовы погибших солдат, пришедшие к ней по-бабьи выплакать свою горесть. Она не жалела времени, принимала всех. А потом до глубокой ночи не гас свет в квартире первого этажа.

Под ее пером рождались строки: “Уж сколько лет прошло после войны, а я все на войне — среди друзей-танкистов. А я все на броне. И жарюсь на броне, и стыну. И сплю, пока идет артподготовка. Я навсегда осталась ротной санитаркой”.

В послевоенные годы я заходил к ней, “сестренке батальона” и писатель­нице Надежде Малыгиной, по-соседски в гости, когда она была на гребне славы, и мы подолгу разговаривали у полок с книгами, среди которых были ее произведения, изданные на языках многих республик.

А потом наступили для нее годы какого-то почетного забвения. Ее, правда, иногда приглашали в президиумы, упоминали в речах, но было это так, словно дорогой сервиз достают по случаю, к праздникам. К тому же она давно уже оставалась одна... Вот это пребывание в почетном забвении, которое коснулось в брежневскую пору многих фронтовых писателей, больно ударило по ней... “Я ношу тяжкую тяну с такой нечеловеческою силой”. Получалось, что эти строки, написанные Надеждой о войне, больше подходят к ее жизни в закатных лучах известности.

Как ни старался я со своей семьей морально поддерживать ее, приглашать в совместные вылазки на природу, но она словно таяла на глазах и однажды, с синими кругами под глазами, посетовала на свою неприкаянность: “Куда ни приду, сначала восторги, ахи и охи, а потом смотрю: у всех свои дела, а я повсюду лишняя”. Тень начавшегося забвения героев войны, ее участников — танкистов, пехотинцев, санитарок — своим душным крылом смахнула ее из жизни.

Никто не мог понять тогда, о чем догадался, поведал писатель-сталин­градец Юрий Бондарев: это уже пускала корни ненависть либеральной интел­лигенции к нашей военной истории, когда стали ходить мнения, что и “Сталинград удерживали спьяну”, и “здесь на трех солдат была одна винтовка”. Этому начавшемуся духовному тлению не придавали еще значения... Но тогда этой интеллигентской либеральной ненависти не давали развернуться ни сам Юрий Бондарев, часто приезжавший в Сталинград, ни другие писатели-фронтовики, ни сохранявшие еще силы защитники Отечества.

...До сих пор не забуду того светлого, наполненного запахом сирени дня, когда во дворе Дома Павлова появился и уселся на скамью прямо против моих окон человек среднего роста с добродушнейшим лицом, черными вразлет бровями, Звездой Героя на лацкане пиджака, осмотрелся вокруг черными смородинками смеющихся глаз, положил на колени тяжелые крупные руки, выдающие крестьянскую родословную.

Было в нем, наверное, что-то такое привлекательное, что как магнитом притянуло к нему играющих поблизости в классики ребятишек. Не успел я и глазом моргнуть, как на колене у неожиданного гостя уже качалась моя трехлетняя дочка, а мой сынишка уже вовсю играл Звездой Героя. Гость добродушно что-то им объяснял, указывая на окна нашей квартиры на первом этаже. Эту сцену заснял я оказавшимся, по счастью, заряженным киноап­паратом, а потом уже вышел во двор.

— Вот это окно вашей квартиры, — продолжал между тем рассказ незна­комец, обращаясь к сыну, — мы заложили обломками кирпича, а вверху пришлось положить толстенные тома энциклопедий, которых много оказалось в квартире, да жаль, читать некогда было. В амбразуре установили пулемет, который здорово помогал нам, когда фашисты пытались подобраться с флангов... Так что в героической квартире ты живешь, — погладил незнакомец сына по русой головке. — Хороший должен выйти из тебя солдат.

Каково же было мое изумление, когда выяснилось, что перед нами легендарный защитник этого дома — Яков Федотович Павлов. Естественно, наперебой посыпались предложения зайти, посидеть за чашкой чая. В память о столь неожиданном гостевании осталась у меня собственноручная запись Якова Федотовича на книге, повествующей о его подвиге: “С уважением. Я. Павлов. 11/VIII-72 г.”.

Он больше не придет сюда. Дошедший до Берлина простой русский солдат останется во всенародной памяти своим именем, которое он дал дому-крепости на берегу Волги. Пройдут годы. Найдутся те, кто попытается окончательно стереть из памяти народной даже название города-героя Сталинграда. А в преддверии празднования 60-летия великой битвы будут яростно препятствовать возвращению городу его славного героического имени.

А дом как носил имя сержанта Павлова, так и продолжает с гордостью носить это имя.

Когда спустя три года после обороны Дома солдатской славы к груди Якова Павлова прикрепили Звезду Героя, он заявил: “Моя воинская честь требует сказать, что по-настоящему этот дом должен был бы называться также домом Черноголова и Глущенко, домом гвардии старшего сержанта Воронова, домом Собгайды, Рамазанова и других, с беззаветной храбростью отстоявших его”.

...В каждую годовщину Победы советского оружия, путь к которой открыла Великая битва на Волге, золотой поток наполняет сквер у Дома, течет мимо его окон к музею-панораме “Сталинградская битва”. Это сверкает, переливается тихим звоном золото наград на груди приезжающих в город-герой защитников волжской твердыни, защитников Отечества. Среди них, ничем особо не выделяясь, проходили Илья Воронов, Василий Глущенко, Фейзерахман Рамазанов. Но с каждой новой годовщиной Победы тоньше становился золотой ручеек.

В наступающую 60-ю годовщину Сталинградской битвы не сможет уже приехать знаменитый пулеметчик Илья Васильевич Воронов, которого вытащили из боя изорванным осколками и пулями.

Память о нем, как о втором своем отце, на всю жизнь сохранила скромная женщина Зинаида Селезнева, которая часто сидит в сквере у знаменитого дома. Она в войну вместе со своей матерью и другими жителями Сталинграда спасалась от бомб и мин в доме-крепости. Эту девочку, жадно прильнувшую под разрывы снарядов к материнской груди, обнаружил в одной из квартир пулеметчик Илья Воронов. Сокрушаясь, бравый пулеметчик достал из вещ­мешка новые портянки, в которых и согрелась, засопела носиком девочка...

Через десятки лет волгоградка Зинаида Селезнева встречала у себя в гостях израненного, но по-прежнему смотревшего орлом постаревшего бывшего защитника Дома Павлова. Когда Илья Васильевич наклонялся над столом, чтобы отведать сваренное хозяйкой вишневое варенье, тихим звоном переливались многочисленные награды на его груди. А в один из приездов, уже в 1981 году, пришлось поднять всклень налитые граненые стопки в память о Якове Павлове. Только что Илье Васильевичу пришла телеграмма из Новгорода от сына Павлова: “Папа умер. Передайте всем, с кем он воевал, кто его знал, чтобы помянули”.

...В дни празднования Победы советского оружия в Сталинградской битве золотой поток, как лучи победоносной Звезды, будет двигаться в разных направлениях по городу-герою. От Дома Павлова он поднимется по парадной аллее пирамидальных тополей Мамаева кургана, на ступенях которой в любое время года ярко виден несмываемый народный призыв: “За нашу Советскую Родину!”, остановится у единственной первозданной братской могилы защитников Мамаева кургана, где нашли упокоение свыше полутора тысяч воинов, поднимется к главному монументу ансамбля “Мать-Родина”.

Как всегда в дни воинских торжеств, среди постаревших защитников Отечества можно будет увидеть и волгоградца полковника Александра Заха­ровича Котолевского, который свою первую награду — медаль “За отвагу” — получил в контрнаступлении советских войск под Москвой. После излечения серьезнейших ранений в эвакогоспитале он готовил в Оренбурге водителей танковых самоходных установок, зенитчиков-артиллеристов, многие из которых защищали небо и землю Сталинграда. Одним из своих учеников из Оренбургского авиаучилища уже в мирное время он гордится больше всего — это Юрий Алексеевич Гагарин. Став первым космонавтом Земли, Юрий Алексеевич, встретившись на военном аэродроме в Волгограде со своим учителем, сказал ему теплые слова.

В то время Александр Захарович готовил уже питомцев Качи. Глубокой болью в сердцах ветерана и его боевых товарищей отозвалось решение ельцинского правительства о ликвидации Качинского высшего военного летного училища в Волгограде. А ведь это питомцы Качи защищали небо Москвы, Сталинграда. 328 воспитанников знаменитого высшего военного летного училища стали Героями Советского Союза,14 это звание получили дважды, А. И. Покрышкин — трижды.

На лицо ветерана скатываются слезы: “Училище стало неугодно ельцин­скому режиму. Да и нынешний не торопится исправлять эту трагическую ошибку. А жизнь и события на Балканах, в других горячих точках, которых становится все больше, показывают, что нынешние войны — это не просто войны моторов, а войны в воздухе, космосе... Самыми же преданными друзьями государства во все времена истории были и остаются не заокеанские “доброжелатели”, а собственные вооруженные силы.

А один из самых дальних золотых лучей будет направлен в дни праздно­вания шестидесятилетия Сталинградской победы к селу Россошки Городи­щенского района, близ которого среди ковылей раскинулось мемо­риальное кладбище советских воинов, погибших в дни Сталинградской битвы. Прозвучат слова панихиды и вознесутся вверх над могилой воинов зажжен­ными звездоч­ками свечей над безмолвным колоколом и вскинутыми руками Скорбящей.

— У них было геройство в военное время, и этот подвиг велик, — скажет пастырь в своей проповеди. — Наш же повседневный подвиг — мыслями и делами воспитывать в себе крепость духа.

Крепость духа защитников Отечества, всех его твердынь, в которые превра­­щался каждый дом, пусть объединит и укрепит нас в трудные для России дни.