Наш Современник, 2008 № 10

СКОКА МОЖНА…

Если бы да кабы… Если бы Лом, как прозвали путейцы этого тщедушного мужичишку, смог вовремя остановиться, бросить этот опостылевший молоток и тяжеленную лапу, провались она пропадом, да успеть на склад, то он тоже имел бы сапоги. А так — после работы все уже в общаге винцом балуются да девок щупают, а он все машет молотком или первый снег метет — завтра бы по чистому работать, да чтоб инструмент не притрусило. Он и утром раньше всех спешит. Работа дурака любит…

Ко складу друзья его направят, а там замок уже размером с портфель кладовщика Иван Иваныча. Чмокнет он его в засос и снова в общагу без сапог.

А сапоги знатные выдавали на зиму — кожа вороным крылом отдает, мех внутри мягкий, замок-молния играет, рыпает туда-сюда легкой серебряной дорожкой. Нет человека в бригаде и во всем СМП, не примерившего обнову. Один Митька Лом не сподобился получить положенную обувку.

Ломакин Дмитрий Вениаминович кличку получил словно в издевательство какое. Сам согнутый тяжкой работой, с вытянутыми ниже колен руками — метр с шапкой. Лом! Какой там лом, он больше на скобу смахивает. Однако ж прилипло. Ну, Лом так Лом.

К сапогам еще и полушубок дают. Да что там полушубок. Это дело привычное. Сколь полушубков уже истаскал по северам, а вот сапоги меховые впервой — раньше-то все валенки давали.

— Ты что же, Лом, сапоги не получаешь? — спрашивает Санька Сме-хов. — Может, фасон не глянется?

Хихикнул и смачно влепил карту в стол.

— Дык, того, замок тама, — машет рукой Лом.

— Где замок? — не понял здоровенный, как бульдозер, Леха Малек (Малышев, значит, по паспорту).

— На складе замок, где ж ему быть? — Лом чешет затылок.

— А заявление написаль? — сквозь зубы, зажимающие папиросу, процедил с южным акцентом мохнатый Дамир.

Все засмеялись.

Лом засопел при упоминании заявления. Взялся мести пол. Так всегда: только что не по его, тут же за работу, какую сподручнее, берется. Каждый вечер так. Только про заявление услышит, тут же замкнется, и ни слова больше не вытянешь. Хоть и так не говорун, а тут вовсе немым сделается. То посуду перемоет молча, то пол выскоблит. Сопит и знай свое делает.

Всегда так. Бывало, заберет его обида какая на слово неловкое или просто так работа не по нему сделана — возьмет лопату и давай подбивать шпалы или болты подтягивать: устраняет брак, сопли, как говорится, подбирает за другими. Никто ему и слова доброго за то не скажет, но то его не колышет — сделано было бы добро и на совесть.

Так его никто не замечает, когда бригадой пластаются, шпалы шьют. Никто ж учета не ведет, сколько кто костылей вогнал в смоленые шпалы, все в общем котле дымятся. Ни для кого не секрет, что за двоих намашется Лом. Может, и Ломом нарекли за то, что ломовой напористости был этот невзрачный на вид человек.

Но случился однажды такой вот случай. На той стройке, еще под Тайшетом. Оттуда многие в Тюмень приехали. Закончили уже строительство дороги, и Лом работал путейским рабочим в тамошней путевой части. Обход они делали плановый. Сели перекурить, много уж километров намотали. Перед мостом, значит, перекурить решили. Тут и вода рядом, чайку можно сварганить. Мужики курят, а Лом пошел на мост поглядеть. Не сидится на месте.

— Поезд пропустим и дальше пойдем, — сказал мастер.

— Что ж, пропустим, — согласились мужики.

Кто хворост начал собирать, кто на реку — лунку рубить, чай сварить решили. Место сподручное передых устроить.

Лом уж по мосту марширует, ковыряет круглым носком валенка каждую шпалу да рельсы пинает. Так просто, от нечего, как говорят, делать. И вот видит: рельса лопнувшая, и сместилось место разрыва. Пощупал рукой, обсмотрел внимательно, понятно, что старая трещина, не заметили просто раньше. Бежать, бригадиру о находке доложить, как положено, времени нет, потому как знает Лом, что поезд уже где-то на подходе. Да вот же и слышно уже за поворотом. Помчался что есть духу навстречу. Валенки большие, запинаются, дух захватывает, в груди чо-то сдавливает, а он бежит, стягивая на ходу фуфайку ватную, дальше и шапку бросил. На кривой поезд враз намалевался во всей своей красе. Дал "остановку" Лом и свалился в сторону, отполз по снегу подальше. Над самой головой оглушило его трубным гудком, заскрипели тормоза, сыпануло искрами из-под колес. "Экстренное торможение включил", — потеплело в груди, даже задышалось легче.

Бригадиру тогда сам министр именные часы вручил "за предотвращение крушения". Лому тридцать рублей к премии прибавили.

Так везде Лом неприметный, еще и поддергивают кому не лень. И тут в общаге тож.

— Ты бы женился, Лом, Варька вон сохнет по тебе, а ты…

Женитьба еще одна опостылевшая тема. Варька такая же, как и он. Натуры схожие, вот и травят то его, то Варьку. Больше бы молчали, может, давно бы дело сделалось.

…Лом сопит пуще прежнего. Ужин готовит — продукты-то общие. Лапшу сварил, с тушенкой смешал, луком жареным заправил… Холостяцкое блюдо — быстро и сытно.

— Айда кушать! — скупо обронил.

— Ты, Лом, не обижайся, — мягко говорит за ужином Санька, понимая, что достали уже Дмитрия, — но заявление напиши да оставь вахтерше. Она и получит за тебя. Все равно там уже нечего примерять — одни сорок третьи остались. Ты какой носишь?

— Сороковой, — глухо ответил Лом и засопел.

"Сорок первый еще куда бы ни шло, — подумал Митька Лом. — Хлябать, однако, будут. Ну, ничего, портянки подмотаю — только теплее будет", — стал тешить себя и улыбнулся.

— Чо лыбишься, ешкин кот, портянки подмотаешь, — словно угадав мысли Лома, мотнул головой Санька, — чудак человек.

Попили чаю с твердыми, как кирпичи, пряниками. Лом убрал со стола посуду, Санька стал сметать крошки. "Вахтерше нельзя доверять… Она курящая". Курящих женщин Лом не любил. Он до северов никогда не видел женщину с сигаретой. Только в кино. И то думал, что это специально делают, чтобы вызвать противность к отрицательному персонажу, а так, в жизни, женщина курить не может. "Как же доверишь вахтерше. Она еще два левых возьмет. Несерьезная… А Иван Иванович, кладовщик, тоже хорош. Он что, не знает, что я поздно с работы прихожу? Мог бы дождаться… "

— Слушай, Лом, теперь без шуток: напиши заявление. — В голосе Саньки не было обидных ноток.

Лом долго искал листок бумаги в своей тумбочке. Нашел старую, затертую тетрадь, непослушными пальцами неровно оторвал лист. Нашел ручку, сел спиной ко всей компании. Долго смотрел в окно. В темном стекле отражалось его худое лицо с наморщенным лбом. Испарина проняла виски, загорело в мозгах. "Легче смену отмахать, что б его… это заявление". Он не знал, как начать.

Все уже давно ходят в сапогах, а у него сапог нет. Ему нужны сапоги, потому что только у него нет сапог. Уже зима… Как же он один без сапог останется? Обидно… Все вроде понятно, но то на словах… А это ж написать надобно. Не привыкла рука бумагу марать.

Друзья смотрели на его сгорбленную спину. Никто даже не хихикнул, не шелохнулся, боялись спужнуть. Заупрямится — потом без сапог останется.

Вдруг голова Лома встряхнулась, в его фигуре появилась решительность, и он стал корявым почерком писать:

"Заявление". Долго думал, чесал ручкой затылок. "Скока можна без сапог. Прошу сказать Ивану Ивановичу пусть дождетца". Поставил подпись: "Лом" с закорючкой. Непослушные пальцы разжались, ручка выпала, покатилась в сторону окна, но Лом ее не видел. Его душа предчувствовала что-то важное и значимое. Такой душевный порыв он испытывал редко, обычно перед очередным зигзагом судьбы.

Вдруг он представил себя в сапогах, рядом с Варей… Оглянуться не посмел: вдруг исчезнет… За его спиной никто не шелохнулся.

Лом громко выдохнул, как после тяжкого испытания, плечи его безвольно упали. Он, улыбаясь, медленно сложил листок вчетверо, сунул под подушку и лег спать.