Соловьиных звуков звездопад слушали дворовые собаки. Люди спали — головы в закат, — спали молчуны и забияки.
Милый друг, ты тоже где-то спал, с кем-то, где-то… В нашем настоящем каждый сир и счастья ждать устал. По кусочку счастья — только спящим.
Прислонюсь к Луне и с ней пройду по дворам и хижинам убогим; на горах, на тропах козлоногих губы льются, а персты прядут.
Ночь за ночью этот нежный труд — пряжа шелковистая касаний, с выплесками стонов и рыданий, — наслажденья пот бывает лют.
Сон людей… Прости его, Господь,
за жестокий бой и зверство в лицах
и за миг, когда восхочет плоть
чёрт-те с кем… с самим исчадьем слиться.
Ой ты, белая берёза,
До чего ж ты хороша.
Мы стоим с тобой в обнимку -
Высветляется душа. (Частушка) "Плакала Таня, как лес вырубали". После грузили, везли, продавали.
Всё бы ничто, и зачем эти слёзы, если бы не? были это берёзы.
Только берёзы одни вырубались, в новые замки они отправлялись.
Есть, появился особый народ: всё ему срубят, и всё он возьмёт.
Жарко сгорают берёзьи полешки — словно бегут молодые олешки.
Плакала Таня, как вас вырубали — словно бы свечи в лесах задували.
Вот он, берёзою полный состав, мчится, на части страну распластав.
Цветок ромашки белой, ты — мстительный упрёк, и потому за дело попал ты под сапог
несчастного солдата, когда, от злости бел, всё топал он куда-то, в солдатский беспредел.
Что мило мне? — Следить погоду, по дому в полусне кружить и, истощаясь год от году, по пустяковинкам тужить.
Они — всё то, что привлекало:
что в руки взять, что в сердце взять…
что светлым парусом мелькало
и исчезало — не сыскать.
Что видно мне — не видно "свету". А я о том и не тужу. Не ржу в экран, не чту газету, народ к восстанью не бужу.
Всё мило мне — следить природу, по дому жужелкой кружить и, костенея год от году, последней негой дорожить.
И пусть оставлена я мыслью
(а пустяковые не в счёт),
жизнь человечью — а не крысью -
ещё веду.
А мой народ?