Наш Современник, 2009 № 03

БРАТИНА

Говорила матушка:

— Жажда истомила.

Поднеси мне ковшичек влаги зоревой.

Вся душа измаялась,

оскудела сила, Заросла дороженька к солнцу лебедой. К солнцу лебедой. Собирал я матушке Росы луговые,

Ковшичек серебряный полный подносил. Не взяла, не выпила.

Губы ледяные

Не открыла родная, как я ни просил.

Наливал я матушке

Из ключей подкаменных

В туесок берёзовый одолень-воды.

Не взяла, не выпила.

Жестом неприкаянным

Заслонилась милая, будто от беды.

Собирал по капле я

Из озёр немерянных

Да из рек несчитанных, из морей нагих.

Не взяла, не выпила.

То ли кем не велено,

То ль печать заклятия на губах сухих.

И спросил я матушку:

— Чем душа утешится? Подала мне братину:

— Людям отнеси.

Что нальют, насыпят ли -

Всё приму я, грешница.

Мало ли наварено яства на Руси?

Яства на Руси.

И пошёл я с братиной

Долами да взгорками,

По деревням сгорбленным, умным городам…

И роняли жители

В чашу горе горькое,

Слезы да пожарища с кровью пополам.

Приносили жители

Старые и малые,

Сирые и нищие — голод и позор.

Молча клали в братину

От надежд усталые,

От похмелья тёмные злобу и раздор.

Нес её я полную

Неторопким шагом

По путям обратным, чтоб не расплескать. В граде белокаменном Блажная ватага

Кинула горсть золота: — Подавись ты, мать!

И поднёс я матушке.

Выпила, не охнула.

Прокричали вороны с четырёх сторон.

Но потом родимая,

Как травинка, сохнула.

И стояла братина около икон.

Около икон.

С куста на куст перелетая, Синичья маленькая стая Щебечет, радуясь тому, Что день настал широк и светел, Что пахнет ягодами ветер, Что мир и лад у них в дому. А я брожу по сухотравью Меж снами прошлого и явью И с каждым шагом мне грустней,

Что горек ветер, день тревожен, Что лето кончилось, быть может, Что лада нет в душе моей!

Что в тайниках и есть ли тайники? Я не о тех, что пахнут нафталином, Не тех -

в пространстве песенно-былинном,

Куда глядят с тоской из-под руки

Или идут покаянно с повинной.

Я не о них, хотя и путь к ним свят.

И не о тех живительных и вечных,

Где спят дожди, где зажигает свечи

Осенних рощ ноябрьский закат,

Не о равнинах русских бесконечных.

Но есть ли тайники, что сберегли

Бесстрашие, и жертвенную силу,

И долг живых — не ворошить могилы,

И боль при виде матери-земли

Ограбленной, униженной, но милой?

Где те места, где русский род хранит

Непорченые зёрна для посева,

Где русая с небесным взором дева

Богатыря Илюшеньку родит,

Исполненного праведного гнева?

Как будто Китеж, "Курск" или "Варяг",

Нас поглощает медленно пучина.

Где мужество, чтоб не искать причины,

А бить врага лишь потому, что — враг,

Чтоб не стыдиться матери за сына?

Выбрасывают книги на помойку.

Наверно, завершают перестройку.

Иль, может быть, готовит человек

Себя к отплытью в XXI век.

А там всё будет круто и толково,

Обузой станет человеку Слово.

Не будет ни сонета, ни романа,

А будут только кнопки да экраны.

И всё заменит — шёпот, стон и крик -

Компьютерно-рассудочный язык.

И будут петь и плакать — все на нём…

Но, слава Богу, мы не доживём.

В этом нищем краю,

безответном таком и былинном, Позабыла земля

заскорузлые руки забот. Пролетят журавли

запоздалым, тоскующим клином,

И рванётся вослед в поднебесье

пернатый народ. И закружатся листья

в какой-то отчаянной пляске, Унося за собой волглый запах

берёз и осин. И смешаются странно

земные с небесными краски, И потянет от берега

холодом первых седин. Не зови, не проси меня

край этот нищий оставить. Я навеки прирос к неприкаянной

русской земле. Вот декабрь придёт,

и сотрёт всё случайное заметь, И повыжгут морозы всё то,

что рождалось во зле. И тогда по весне,

под апрельские тёплые зори Зашумят и наполнятся

радостным светом леса, И очнутся поля от сиротства,

безверья и горя, И о верности отчей земле

возгласят небеса.