Наша взяла

ПОПОВСКИЕ БЛИНЧИКИ

В одной из кубанских станиц жил плотник, Иван Андреевич Журбин. У него была жена Анна и малолетний сын Васька.

Жили они бедно.

В то время станицы Кубани управлялись атаманами, которых выбирали исключительно из богатых казаков. Те, кто хотели пройти в атаманы или в их помощники, спаивали водкой или вином других зажиточных казаков, за что последних и выбирали их на эти должности.

Некоренные жители, так называемые, „иногородние" т.е. переселившиеся на Кубань из центральных губерний и не носившие звания казака, в атаманы не выбирались и сами выбирать не имели права, так как в большинстве случаев не имели земли, а занимались ремеслами сапожничали, шорничали, плотничали или были каменщиками, штукатурами, малярами, кровельщиками и т.п..

Таким образом власть в станице находилась всегда в руках богатых, а беднота не только иногородняя, но и казачья терпела всякие невзгоды и лишения.

Когда началась война с немцами (в 1914 году), Ивана Андреевича взяли в солдаты и послали на фронт. Сыну его, Ваське, тогда было всего семь лет.

Оставшись без мужа, Анна стала жить совсем бедно. Пришлось ей поступить в услужение к местному попу, отцу Евлампию, где ее заставляли работать с утра до ночи, а платили такие гроши, что на них она не могла не только одеть и обуть, но и накормить, как следует, своего сына. Поп требовал, чтобы Анна всегда имела чистое платье, белые фартуки и обувь.

— Ко мне хорошие люди ходят,—говорил он ей,—а ты своими рваными башмаками только срамишь меня. Хочешь служить, так ходи опрятно, а не хочешь — я тебя не держу, иди на все четыре стороны.

А платил поп три рубля в месяц. На эти деньги надо было и мужу теплого белья и табаку на фронт послать, и Ваську обуть, одеть да накормить, и самой одеться.

Тяжело было Анне. Сына пришлось отдать бабушке. Поп не позволил иметь ребенка при себе.

Привела как то бабушка Ваську к матери, к попу на кухню, Анна в это время блинчики жарила. Увидел Васька блинчики и тянется:

— Мамочка, дай блинчика!

И у попа дети были. Его девочка, лет шести, тоже в кухне крутилась.

Разрывается сердце у Анны: жаль ей Ваську, хочется дать ему блинчика, да знает, что поповская девчонка непременно отцу донесет.

— Нельзя, нельзя, Вася,- говорит она, а у самой слезы нa глазах.

А Васька не унимается:

— Мамка, дай блинчика!

Не вытерпела Анна, дала.

— Ты как смеешь!—затопала ножкой поповская девочка,—вот я папе скажу!

Побежала и донесла отцу:

— Папочка, Анна своего сопливого Ваську нашими блинчиками кормит.

Вошел поп в кухню.

— Ты бы, Анна, того.., свое чадо сюда-б не таскала. Один блинчик, конечно, не жалко, но если сегодня блинчик да завтра блинчик, так, пожалуй, будет и накладно. А потом у меня дети чистые, воспитанные, а у тебя чадушко-то, ишь, какое грязное. Звереныш он у тебя. А с чадушкой то и бабушка, а кухня у меня не собрание. Придет воскресенье, коль не будет гостей, отпущу тебя па часок домой, а сюда водить народ не за чем.

Унесла бабушка Ваську. Молчит Анна. Прогонит поп—куда денешься?

ПИСЬМА С ФРОНТА

Так и шли дни за днями, год за годом.

Васька рос у бабушки. Два раза в неделю, когда из города приходила почта, ходил он с бабушкой на базар, где видел всегда одну и ту же картину: возле потребиловки на опрокинутой бочке стоял почтальон с пачкой писем в руках, а вокруг него толпились старики, старухи и молодые женщины, жадно ожидавшие услышать свою фамилию.

— Дарья Охрименко, Анастасия Мороз, Агафья Тищенко!-кричал почтальон и те, кого он называл, поспешно протискивались через толпу, тянули руки за письмом от мужа- или от сына из далекой чужой страны, из холодных и опасных околов.

Большинство женщин были неграмотны. Получившая письмо спешила домой, где какой-нибудь грамотей прочитывал его в кругу столпившихся родных и родственников, а не получившие расходились с поникшей головой, с чувством грусти и зависти.

Редко письма приносили радостную весть.

Помнит Васька, как однажды соседка Марина принесла с базара домой письмо и как весь день и всю ночь толпились у Марины женщины и раздавался плач. Письмо было от незнакомого солдата, сообщившего о смерти мужа Марины.

Изредка приходили письма и от Васькиного отца. Тогда, несмотря ни на какие запреты, бабушка с Васькой отправлялись к Анне. Анна дрожащей рукой разрывала конверт, поправляла ня себе фартук и шла в комнаты просить батюшку к матушку прочитать ей письмо.

Когда поп был в хорошем настроении, он читал письмо сам. Надевал очки и усаживался в удобное кресло. Анна стояла у дверей, позади ее бабушка, а из-за бабушки, насупившись, выглядывал Васька. Он терпеть не мог поповские комнаты и всю его семью, т.к. поповские дети всегда делали ему гримасы и дразнили его, называя отрепой.

Поп нарочно долго вертел н руках письмо. Ему нравилось наблюдать волнение Анны.

— Ну, посмотрим, что пишет твой солдат.

— Здоров-ли хоть? — спрашивала в волнении Анна.

За царя и за веру живот свой положить должен каждый, -отвечал поп. Крест свой нести нужно, Анна; роптать грех. Все под богом ходим.

Анна молчала и совсем не слушала, что говорит поп, ей только хотелось поскорее узнать, что пишет муж. здоров ли, скоро ли приедет домой в отпуск. Вот уже более двух лет не видала она его. А муж писал: "Анна, жди хороших вестей, скоро войне конец и я приеду домой".

— Фантазию твой муж разводит, говорил поп, войне будет конец, когда ни одного врага на нашей православной земли не останется. Малодушествует твои мужик-то, плохой он солдат, Анна.

Радостно билось сердце у Анни: муж жив, здоров, домой собирается, может быть и войне этой проклятой скоро конец. А на поповские слова она не обращала внимания. Сын-то поповский, Алексей Евлампиевич, что теперь офицером, небось, не на фронте, а в ближайшем же городе при каком-то военном учреждении устроился, и сам поп об этом все время хлопотал. Слышала Анна, как разговаривал поп с матушкой.

— Не дай бог, матушка, если нашего Алешу на фронт возьмут.

— Ты бы съездил, отец, в город, похлопотал бы.— отвечала матушка.

И поп ездил, хлопотал. Несколько сот рублей это попу стало, а все-таки добился он своего —сын в городе остался. Новый мундир ему поп сшил — брюки-галифе, сапоги лакированные, погончики золотые.

Все это видела и знала Анна и когда поп говорил ей о вере, царе и отечестве, хотелось ей ему в глаза плюнуть.

— Ишь, как сладко поет, длинногривый,- говорила она матери,—а своего-то Алешечку, небось, бережет. Все они одним миром мазаны, что попы, что офицеры, что наши станичные атаманы.

А Васька все это себе мотал на ус и еще больше ненавидел поповских детей.

ЦАРЯ ПРОГНАЛИ

Ваське было уже около девяти лет, когда в станицу пришла неожиданная весть:

— Царя прогнали!

Засуетилась станица.

Старики ходили, нахмурившись, и что-то бурчали себе под нос; молодежь радостно передавала друг другу:

— Царь-то наш, Николка, по шапке получил!

Старухи крестились на церковь:

— Господи помилуй, ошалел народ. Как же это так без царя-то? Кто-ж теперь нами править будет?

Купцы, атаманы и духовенство шептались по уголкам:

— Неправда это. Не может быть, чтобы царя не было. Царь—помазанник божий. Арестовать бы всех, кто эти слухи распускает. Вранье эго и больше ничего.

Но это было не вранье. Пришли в станицу газеты, в которых эти слухи подтверждались с точностью.

Замелькали красные флаги, высыпал народ на площадь. Гимназисты марсельезу пели.

Васька бегал с ребятами и дивился невиданному зрелищу. Какой-то человек забрался на возвышение и оттуда кричал на всю площадь:

— Граждане! Довольно! Попили нашей кровушки! Долой царей! Будем сами править. Долой царских министров! Довольно воевать, долой войну!

А потом через несколько дней приехали какие-то солдаты и рабочие. Опять собирали народ на площади и о чем-то кричали и спорили.

Ничего Васька не понимал. Слышал только, что кругом говорили про каких-то солдатских и рабочих депутатов, потом ходил Васька за толпой, которая у атамана какие-то ключи отбирала, в станичном правлении вместо атамана иногородний бондарь Карасев сидел, и все его считали в станице за главного.

Потом пошла какая-то неразбериха. Казаки кричали свое, иногородние свое. Пришли вести, что казаки и солдаты воевать с немцами не хотят, бросают фронт и идут домой. В городе будто опять атаманы правят, а недели через полторы бондаря Карасева прогнали и на его место прежнего атамана посадили, и все как будто успокоилось.

Но это было временное затишье. Надвигались новые большие события, в которых и нашему Ваське суждено было принять участие.

Перед Васькой открылась новая жизнь, полная страданий и лишений, полная подвигов и приключений, о которых и повествуют дальнейшие главы этой книги.

РАССКАЗ СТРЕЛЬЦОВА

У Васьки был приятель Павлушка Стрельцов.

Прибегает однажды Павлушка к Ваське и говорит:

— А к нам отец приехал!

Павлушкин отец был солдатом Волынского полка, который стоял в то время в Ленинграде, или, как он тогда назывался, Петрограде*.

— Ну что-ж, и мой отец скоро, приедет,— ответил Васька,— чего хвастаешься?

— Твой пока приедет, а мой уже приехал. У нас полная хата народу собралась. Отец рассказывает, как царя с трона сгоняли.

— Да ну?

- Вот тебе и "ну". Хочешь пойдем слушать?

— Пойдем.

У Павлушки в хате действительно яблоку негде было упасть. Собрались все соседи.

Ребята пролезли в уголок, сели на полу и стали слушать.

Интересно рассказывал Павлушкин отец:

— Воевали мы год, воевали два, воюем и третий,—говорил он, а дело все хуже и хуже. Хлеб дорожает, мясо дорожает, рабочие и крестьяне голодают, а нас, солдат, на фронте бьют и бьют. За кого воюем, для чего воюем —никто не знает. Стали у нас по казарме разные разговоры появляться, будто рабочие в Петрограде волнуются и солдат сбивают на фронт не ходить.

* Ленинград — бывшая столица русских царей, построенная Петром Великим. Сначала этот город назывался Санкт-Петербург (санкт—святой, бург —город. Санкт-Петербург — город святого Петра). Во время войны с немцами, правительство, разжигавшее ко всему национальную ненависть, а к немцам в то время в особенности,— переименовало его в Петроград, т. к. Петербург слово немецкое. После Октябрьской революции, вождем которой был В. И. Ленин, рабочий класс в честь его переименовал Петроград в Ленинград. Прим.автора

Шептались и наши солдаты по уголкам, говорили, будто рабочие правильно рассуждают, что от войны только богачам прибыль, а наш брат — крестьянин да рабочий — только лоб под пули подставляет, а пользы нам от войны никакой быть не может. И немецкие солдаты будто тоже без всякой прибыли для себя воюют. Словом, затеяли эту бойню богачи разных стран для своей выгоды. Кто победит, тот и будет в побежденную сторону свои товары для продажи возить, а то их столько понаделали, что сбывать некуда, а богачам-капиталистам это прямой убыток.

— Будь она проклята эта война,— сказала мать рассказчика,—сколько горя и убытку она нам принесла!

— Знаете, граждане, сколько одна Россия за войну людей потеряла?

- Много, должно быть. В одной нашей станице сколько вдов и сирот осталось.

— Три с лишним миллиона человек мы потеряли. А кто эти миллионы? Вон поповский сынок, офицерик, и пороху-то не нюхал, а рабочие и крестьяне миллионами головы свои сложили. Да-с. Обсуждали мы это все, волнуемся, а тут известие из Колпина ¹ пришло, что рабочие там забастовали ², работу бросили и требуют, чтобы им жизнь улучшили. Было это, как сейчас помню, 21-го февраля,³ а 26-го _х рабочие потребовали, чтобы отныне у нас царей не было. 27-го уже большинство Петроградских фабрик бастовало. Всех бастовавших рабочих было около 100 тысяч человек.

Ну-с, как это говорится, дальше в лес — больше дров. Восстал народ. Нас, это, офицерство уговаривает, чтобы мы царя поддержали. Ну, а нам какой же расчет? Казаки, на что уж были царю верные служаки, и те в рабочих не стреляли. Только городовые да жандармы на царской стороне остались. Понаставили они на больших домах пулеметы и бьют из них пo рабочим. Рабочие к нам: так и так, мол, братцы солдаты, вы такие же рабочие да крестьяне, как мы, за кого, мол, пойдете, за нас или за царя? Ну, мы ясно, за свой, за трудовой народ. Вот, значит, наш Волынский полк, Павловский полк да Литовский и выступили за рабочих.

Избрали временное правительство, царя поймали и арестовали. Вот вам и весь сказ.

— Ну, а как же теперь будет дальше?

Павлушкин отец задумался.

— Да как вам, граждане, сказать,—начал он снова,—кто его знает, как будет дальше? И с царем было плохо, и с временным правительством дело не ладно. Думали — царя прогоним и войне конец, а временное правительство одно заладило: "воевать до победного конца" да и только. А с кем воевать, за кого воевать?

— А правда, что наши фронт бросают да домой идут?— спросил кто-то.

— Конечно, правда.

— А что-ж им за это?

— Что? Расстреливать велят, вот что!

Все замолкли, задумались.

— Да, продолжал рассказчик,— расстреливать велят, да мало это действует. Все равно домой идут, да не одиночками, а сотнями.

Крепко запал этот рассказ Ваське в голову.

КРАСНЫЙ ДЕЗЕРТИР

В конце лета у Васьки умерла бабушка. После долгих просьб поп разрешил-таки Анне взять Ваську к себе.

— Вот что. Анна,— сказал он ей: не гоже мальчишке зря чужой хлеб есть и без дела шататься. Коли хочешь, чтобы жил при тебе, пусть коров да свиней моих пасет.

— Батюшка, да ведь Ваське годочков-то совсем еще немного!

— Ничего. Не хрустальный он, Васька твой, не разобьется. А ты думала как, задарма он, хлеб-то, дается?

— Да я хлеба вашего сама даром не хочу.

Потужила Анна, —жаль Ваську. Куда ему, малышу, с утра до вечера за скотиной ходить?

Однако делать нечего, пришлось согласиться.

Перебрался Васька к матери.

— Ты чего, отрепа, к нам приперся?— сказала ему Райка, поповская дочка. Ты думаешь я с тобой буду играть? Мама сказала, что ты—кухаркин сын, и чтобы я с тобой не играла.

— А на что ты мне сдалась?- отвечал Васька и показал ей язык.

Рая расплакалась и побежала жаловаться матери.

— И поделом тебе,— сказала ей матушка,—не подходи к этому грязному мальчишке, его мать прислуга и он тебе не пара..

Стал Васька гонять в поле поповских коров.

Однажды под вечер гнал он их домой и встретил своего приятеля Павлушку.

— Ты куда, Павлушка, идешь?—спросил он.

— На мельницу.

— Зачем?

— Мать послала. Хочешь, идем вместе.

— А со скотиной как же?

— Я помогу, вместе загоним.

— Ну, ладно.

Загнав коров во двор, Васька с Павлушкой отправились на мельницу.

Солнце уже село. Догорала вечерняя заря.

На окраине станицы, за кирпичным заводом, показались широкие крылья ветряной мельницы.

— А зачем тебя мать на мельницу послала?—спросил Васька.

— Да так, дело есть,—уклончиво ответил Павлушка и помолчав, добавил:— я-б тебе рассказал, да ты разболтаешь.

— Вот отсохни у меня язык, если я проболтаюсь.

— А не врешь?

— Не вру.

— Смотри, а то я с тобой играть не буду.

— Да говорю-ж не вру. Ну, вот, провалиться мне, не вру.

— Ну, смотри, Васька, никому не болтай. А то у нас какие ребята! Говорят —не скажу, а сами обманывают.

Я никогда не обманываю,-надулся Васька, это вот поповская дочка Раиска, так та постоянно брешет. Сама чайник разбила, на мою мать свалила.

— Наверное испугалась, что от попадьи влетит.

— Так что-ж, что испугалась? Я вон у покойной бабушки ножницы сломал. Тоже испугался. Бабушка моя бедная была, ей ножницы не то, что попадье—чайник. Так я-ж не врал. Пошел к бабушке и сказал: бабушка, а я ножницы сломал.

— Ну, а бабушка?

— Бабушка очень рассердилась, бранилась и бить меня хотела, да я драться-то не дал, —убежал. Бабушка посердилась, посердилась да и перестала, а я всё-таки не врал.

— Ну, так знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

— Моего отца арестовать хотят, а он взял да и убежал.

— А что он такое сделал, что его арестовать хотят?

— С войны ушел. Это он только говорил, что в отпуск пришел, чтобы люди не знали, а на самом-то деле он с фронта убег.

— Чего же он убежал? Наверно на войне очень страшно.

— Ничего ему не страшно. Мой отец ничего не боится, а ушел он потому, что не хочет немецких солдат убивать. Зачем я, говорит, буду их убивать? Что они мне сделали, что я их убивать буду?

— Где-ж он теперь, твой отец?

— Прячется. На мельнице рабочий есть, так он один, только и знает, где отец прячется.

— Так ты что, к этому рабочему идешь?

— К нему. Мать послала узнать, где отец.

Придя на мельницу, ребята нашли рабочего Илью Глушина.. Павлушка передал ему поручение матери.

— Идите за мной,—позвал их Глушин.

Отведя их шагов на пятьдесят от мельницы и убедившись, что поблизости никого нет, Глушин отозвал в сторону Павлушку и сказал:

— Павлушка, отец в железнодорожной будке у Трофима,, так матери и скажи. Пусть не беспокоится. Завтра в это время опять ко мне придешь, да смотри, чтобы мать с тобой ни вещей, ни еды не посылала, а то приметят, куда ты ходишь. А это что за парнишка с тобой? —спросил он, указывая на Ваську.

— А это свой.

— А ты лучше ему не болтай. Держи язык за зубами.

— Ладно уж...

Глушин ушел на мельницу, а мальчики снова отправились-в станицу.

— Ну, что он тебе сказал?—спросил Васька.

— Отец у Трофима в железнодорожной будке.

— А кто этот Трофим?

— Отца знакомый старый.

Придя в станицу, Васька отпросился у матери ночевать у Павлушки на дворе.

Павлушка вынес из хаты краюшку хлеба с солью и поделился с Васькой.

— Знаешь, Васька, что? Мать в хате спит, а мы давай на дворе спать будем.

— Давай. На дворе хорошо.

Достали мальчики старый брезент и устроились под сараем.

— Смотри, Павлушка, сколько на небе звезд. А из чего они сделаны?

Павлушка не отвечал. У -него свои думы были.

— А правда, что до звезды долететь нельзя?

— А мать плачет, — сказал Павлушка,- по отцу убивается...

Умолк и Васька.

— Павлушка, а Павлушка,—сказал он через некоторое время,- а разве твой отец больше не вернется?

— А я разве знаю?

— Разве они его поймают?

— Ого, пусть-ка поймают! Еше посмотрим, кто кому даст. Огец на войне был, он ничего не боится.

— А ты-б на войне боялся?

— Я? Я-б на коне ездил и ничего не боялся.

— А если-б на тебя немцы напали?

— А я-б им сказал: —мой отец вас не трогал, и вы меня не трогайте.

— А ты хотел бы быть солдатом?

— Я? Нет.

— А кем бы ты хотел быть?

— Доктором. Когда я себе палец стеклом порезал, мать меня в больницу к доктору водила. У него там разные пузырьки да банки. Всякие лекарства и желтые воды, и красные, и белые, а в шкафу много разных блестящих вещей лежит,—щипцы, ножи разные, да такие красивые. Как он мне стекло вынимал, так я было орать начал, а он потом белой да длинной тряпочкой палец мне обмотал да еще гривенник на конфеты дал.

Поболтали еще ребята и уснули.

На станицу спустилась темная ночь.

К воротам подошли какие-то люди. Осторожно открыв калитку, вошли во двор. Зарычал пес, залаяли соседние собаки.

— Цыц, ты! — крикнул кто-то грубым голосом.

Собаки не унимались и стали лаять еще громче.

Люди подошли к дверям Павлушкиной хаты и стали стучать.

— Хозяйка, отворяй!

Никто не отзывался.

Стали стучать еще громче.

— Эй, кто там?! Хозяйка, слышь что-ли, отвори!

Собаки подняли неистовый лай.

Ребята проснулись.

— Павлушка, кто это? — спросил тихо Васька.

— А я разве знаю,—тревожно ответил тот.

— Кто там?— спросила Павлушкина мать из хаты.

— Свои, из станичного правления. Отворяй, чортова баба!

— Да кто такие? Чего вам надо?

— Не разсуждай, отворяй? Да цыц ты!- злобно крикнул на собаку отвечавший.

Павлушкина мать вышла во двор.

— Кого вам надо?

— Где муж? Говори сейчас, где муж?

— А я почем знаю,—ответила Павлушкина мать.— Он ушел, а мне ничего не сказал. Я сама с ног сбилась, искавши его.

— Врешь, зубы заговариваешь.

Люди вошли в хату.

— Отца ищут,—сказал тревожно Павлушка.

— Что-ж будешь делать?

— Я к матери пойду.

— Не ходи, а то еще побьют тебя.

— Так что-ж, пускай бьют, а я все равно к матери пойду.

Люди и Павлушкина мать снова вышли во двор.

— Все закутки перероем, а его чорта найдем, говорил чей-то злобный голос.

- Казаки,—шепнул Павлушка.

— Хоть ищите, хоть не ищите, а его все равно нет. Я сама не знаю, где муж.

— Смотри, баба — ответили ей,— найдем—и тебе, и ему голову снесем. А ну, давайте, хлопцы, фонарь.

Зажгли ручной фонарь.

— В сарае кто есть?

— Смотрите сами. Павлушка!—позвала мать,—иди сюда!— Сынишка под сараем ночует,— пояснила она.

— А вдруг и меня увидят?—шепнул Павлушке Васька.

— Прячься, ответил тот.

Васька тихонько прополз за сарай и стал взбираться на дерево.

Люди подошли к сараю и осветили фонарем Павлушку.

А вдруг наверх глянут? - тревогой думал он.

— Ты что тут делаешь?

— Спал.

— А почему не в хате? С кем ты тут спал?

— Один.

— Врешь.

— Сам врешь.

— Смотри мне, щенок! А ну-ка, хлопцы, светите сюда.

Осмотрели сарай. Обошли с фонарем весь двор.

Петра Стрельцова, Павлушкиного отца, конечно, не нашли.

— Ну, смотри, — сказал Павлушкиной матери старший из казаков, — ты за мужа головой отвечаешь. Отведите ее и посадите в подвал под замок да не выпускайте пока не скажет где муж,— приказал он казакам.

— Ну, что-ж, ведите,— сказала женщина,—коли сила на вашей стороне. Мы еще посмотрим на чьей улице праздник будет. Где муж, я не знаю, а хоть бы и знала, так не сказала бы.

— Мамка, и я с тобой!—закричал Павлушка.

— Ты, деточка, иди к соседям,—сказала мать,—не очень-то они меня держать будут. Я скоро домой вернусь.

Старший (это был помощник атамана) рассмеялся:

— Скоро, скоро выпустим. Как скажешь, где муж, так и выпустим, а не скажешь,—год сидеть будешь.

— Мамка, я с тобой, я с тобой пойду!— продолжал кричать Павлушка.— А ты, чорт,—набросился он на помощника атамана,— не смеешь мою мать трогать.

— А ну, ведите их,— строго приказал тот.

Павлушку и его мать повели. Во дворе остался помощник атамана и с ним еще один казак. Они еще раз обошли с фонарем двор, закрыли на замок хату, оглядели сарай и остановились под деревом, на котором сидел Васька. Казак повесил на сук фонарь и стал крутить папироску.

Васька сидел ни жив, ни мертв. Малейшее движение могло бы выдать его. От неподвижного сиденияу него затекли и руки и ноги, а главное —сердце так стучало, что, казалось, вот-вот выскочит.

— А вдруг наверх глянут? - с тревогой думал он.

— Может быть баба и впрямь не знает, где ее муж,— сказал казак, закурив папиросу и взяв снова в руки фонарь.

— Не знает, так выпущу, а сначала обыщу всю станицу,— ответил помощник атамана.— Если найду — и бабу, и солдата со света сживу. Солдата за побег, бабу за укрывательство. Какие тут разговоры? Приказ строгий—всех, кто с фронта сбежал, под военный суд и больше ничего.

Казак молчал.

— Да, под военный суд. Суд шутить не будет. Расстреляют, как собаку. Какие-то там большевики, говорят, появились на фронте и сбивают солдат и казаков войну бросать. Вчера в соседней станице двух казаков поймали, что с фронта сбежали.

— А что нам за корысть воевать?

— Тьфу!—рассердился помощник атамана,— и ты видно туда же гнешь. Смотри, не сносить тебе головы!

Круто повернув, он пошел к воротам, казак за ним.

У Васьки отлегло от сердца.

Переждав еше минут пять, он осторожно спустился с дерева, перелез в соседний сад и чужими дворами добрался до дому.

В голове у него одна мысль обгоняла другую.

— Как быть? Как Павлушку и его мать выручить?

ПЕРВЫЙ ПОДВИГ

Добравшись до дому, Васька осторожно постучался в окно.

— Что ты так рано?— спросила его Анна,— еще до рассвета часа три осталось.

— Мамка, а что этой ночью-то было! Ты знаешь, Павлушку с матерью арестовали. Ночью пришли, помощник атамана с казаками и их забрали, а я спрятался и насилу убежал.

— За что-ж их арестовали?

Васька хотел было рассказать, за что они арестованы, да вдруг вспомнил данное им Павлушке обещание молчать.

— Как же быть,— думал Васька,— и мать обманывать нехорошо и обещание не сдержать нехорошо. А, ведь, я Павлушке во-как клялся!

Васька решил Павлушкиного секрета не открывать.

— Не знаю,— сказал он матери.

— Да ты расскажи толком, как это было.

Васька шопотом передал матери все, что он видел.

— Да что-ж казаки-то, по крайней мере, ей говорили? — допытывалась Анна.

Васька мялся.

— Не знаю. Пришли, забрали их да и увели.

Легли спать. Не спится Анне, не спится Ваське. Перед рассветом Васька было забылся, да мать разбудила.

— Вставай, мальчик, вставай Васенька, пора коров выгонять.

Вскочил Васька, протер глаза и вдруг вспомнил вчерашнюю ночь. И опять у него в голове одна мысль: как спасти Павлушку с матерью. Умывшись наскоро, наскоро позавтракав (мать с вечера кружку молока ему приберегла), взяв котомку с хлебом, погнал Васька-в поле коров.

Вот и последняя хата, дорога, мосток и железнодорожное полотно. Отсюда Васька обычно поворачивал вправо на луг, но на этот раз он вдруг, задумавшись, остановился.

Вдали виднелась железнодорожная будка.

У Васьки мелькнула мысль:

— Там Павлушкин отец. Надо ему все рассказать.

Повернув влево, он погнал коров вдоль железнодорожного полотна и, проходя мимо будки, заметил какого-то пожилого человека.

— Трофим это или не Трофим? - думал Васька. Остановился и задумался.

— Ты чего стал тут? Гони коров дальше,—сказал ему человек.

— Дяденька, как тебя зовут? — спросил Васька.

— Федотом меня зовут. А тебя как?

— Меня Васькой.

— Ну, и хорошо; а коров своих гони дальше. Ты чей?

— У попа служу,— в пастухах.

Васька снова погнал коров.

— Как же быть,—думал он,— как же мне Трофима повидать? Пустив коров пастись, он сел на железнодорожной насыпи

и задумался.

Вдруг он увидел двух мальчиков.

Широко расставив руки и напряженно глядя в одну точку, они медленно шли по рельсам, один по одной стороне, другой по другой.

Васька заинтересовался. Ему тоже захотелось испытать свою ловкость. Став против одного из мальчиков, он пошел им навстречу.

Первые пять-шесть шагов прошли благополучно, но вот Васька поднял глаза, чтобы посмотреть на идущего ему навстречу, покачнулся и потерял равновесие. Смешно махая в воздухе руками, он все же удержался на рельсе.

— Ишь ты, как это трудно,— подумал Васька и уже осторожно двинулся дальше.

Через несколько минут Васька и незнакомый мальчик стояли лицом к лицу.

— Пусти с дороги.— сказал тот. — Сам пусти,— ответил Васька.

— Я раньше шел. - Ну, так что-ж?

— Моя рельса!

— Нет, моя!

Третий мальчик подошел к ним, заинтересовался, чем это кончится —чья возьмет.

— Пусти, тебе говорят!—крикнул его приятель.

— Не пущу,—упорствовал Васька.

— Смотри, а то...

— А ну, тронь!

— И трону!

Мальчишка поднял было ногу, чтобы толкнуть ею Ваську, но, потеряв равновесие, спрыгнул с рельсы.

— Ага,— торжествовал Васька,— так тебе и надо! Вот и получил свое.

— На-ж тебе, чорт!—И мальчишка со всего размаху столкнул Ваську на землю.

— А, ты так!? Ну. ладно же.—запрыгал Васька, бросаясь на врага, но тот, отбежав от него шагов на двадцать, показал ему издали дулю.

— Что, съел?

Его приятель прыгал на одной ноге и тоже показывал Ваське дулю.

— Смотрите мне!—сказал сердито Васька, но те не унимались и продолжали его дразнить.

Делая страшные рожи, они горланили:

Пастух — хвастух,

Пастух — хвастух,

Коровий гоняло,

Что-б тебя размяло!

Васька поднял с земли камешек. Мальчишки отбежали дальше и продолжали гримасничать—

Коровий гоняло,

Что-б тебя размяло!

Пастух - хвастух.

Пастух — хвастух!

Васька рассердился. Собрав с земли еще несколько камней, он побежал за врагами.

Он бросил в них несколько камней, но неудачно. .

Мальчишки, отступив к железнодорожной будке, не унимались и еще пуще дразнили Ваську—

Пастух— хвастух,

Коровий гоняло...

Васька бросил в них камнем.

Мальчишки пригнулись, камень, пролетев над ними, ударился об угол железнодорожной будки.

— Коровий гоняло!

Васька бросил второй камень.

— Что-б тебя размяло! — не унимались враги.

Третьим камнем Васька угодил прямо в окно железнодорожной будки.

Тррах! и стекла разлетелись со звоном.

Мальчишки злорадствуя, еще пуще принялись дразнить Ваську.

Пастух—хвастух,

Разбил окно!

Тю-лю-лю. тю-лю-лю!

Разбил окно! Разбил окно!

Из будки выбежала женщина и набросилась на мальчиков.

— Вы, что тут, паршивцы, делаете, а? Да я вас! Да я вам голову снесу! Ах, вы. негодяи!

Тетенька, да это не мы. Это вон тот пастух, указали мальчики на Ваську.

Женщина набросилась на него:

— Ах, ты, разбойник, ах, ты, бродяга!

Васька отступил.

Зная, что Ваську ей не догнать, женщина крикнула мужу:

— Трофим, иди сюда!

На пороге показался мужчина, назвавший себя Федотом.

— Догони-ка ты его, Трофим, отлупи его, идола, чтобы помнил, как окна бить.

Васька разинул рот—

— Как же это так? Федот и вдруг он же Трофим!?

Мужик шел к нему —

— Ты что. подлец, окна бить, а?

Васька не трогался с места. Он стоял, мучительно думая.

— Подпущу мужика к себе:—будет бить —убегу, — ничего не узнаю. А может быть это и впрямь Трофим?

Мужик был от него уже в трех шагах.

Васька попятился назад и тихо прошептал:

— Дядя Трофим, не бей. я нечаянно. Я тебе что-то расскажу про Павлушкиного отца.

— Какого Павлушкиного отца?

Васька оглянулся и, убедившись, что их никто не слышит, прошептал:

— Павлушкин отец... солдат Стрельцов, у тебя... дело к нему есть.

Мужик с удивлением и испугом посмотрел на него.

Дяденька, ты не бойся, я свой... Прогони только мальчишек, а то они услышат.

— Тебя кто прислал?

— Никто. Сам пришел.

— Хорошо, подожди здесь. А вы, обратился он к другим мальчикам,—чего тут остановились?

— Да мы ничего... мы себе шли, а он нас камнями.

— Ну, и ладно, идите отсюда, а то я вас за уши!

Мальчики снова забрались на насыпь и пошли своей дорогой. Когда они скрылись из виду, Трофим позвал Ваську:

— А ну, или сюда.

Войдя с Трофимом в комнату, Васька увидел Павлушкиного отца.

— Ну, говори, в чем дело? -спросил его тот.

Васька подробно рассказал ему обо всем.

— Тебя, дяденька, всюду ищут, -закончил он свой рассказ. Если найдут, то и тебя, и тетеньку, твою жену, убьют, а не найдут,—так тетеньку с Павлушкой выпустят. Ты уходи куда-нибудь подальше.

— А где-ж они меня ищут? -спросил Стрельцов.

— Да я-ж говорю везде. И в станице, и за станицей. Мужики переглянулись.

— Как же быть?—спросил Трофима Стрельцов.

Ясное дело, что тебе здесь долго оставаться нельзя. Ночью надо уходить,

Как бы до ночи сюда не нагрянули,— сказала Трофимова жена. Мало ли тут народа всякого ходит.

— Да,— подтвердил Стрельцов, до ночи, пожалуй, сидеть тут опасно, а днем тоже выйти нельзя.

— Поймают меня здесь, так и вам из-за меня достанется, -сказал Стрельцов.- Нельзя мне здесь оставаться, нельзя чтобы вы из-за меня свою голову подставляли. Мне бы как-нибудь до гор дойти, а там уже не поймают. В горах свои люди найдутся. Не один я с фронта ушел.

— Куда-ж ты пойдешь? —возразил Трофим, До ночи никуда тебя не пущу, а поймают—что за беда? Общее дело, вместе и отвечать будем.

— Нет, нет, —замахал руками Стрельцов,—ты еше тут пригодишься, может быть еше не одному солдату дашь у себя схорониться от этих шакалов. Нет, я пойду.

— Если-б тебе на поезд да в город... В городе легче спрятаться,- сказал Трофим.

— На поезд—надо на станцию итти, а тут меня кругом все знают. Вот если-б тут, на ходу, на поезд вскочить, вот это было бы дело.

— Знаешь, что? - вскочил вдруг Трофим,— давай как-нибудь поезд задержим.

— Как же это ты его задержишь?

— Дяденьки, а я знаю как, - сказал Васька.

Все с удивлением на него посмотрели.

— Ей-ей знаю,—подтвердил Васька как будет поезд итти, так я на рельсы поповских коров выгоню.

— Что ты, что ты!—возмутилась жена Трофима,—да этак ты скотину погубишь!

— А что мне поповскую корову жалко?

— Правильно мальчишка говорит,— сказал Трофим,— а коровы целы останутся. Машинист будет свистки давать, Васька будет делать вид, что коров с пути сгоняет, а на самом деле он их будет по полотну гонять. Машинист тормозить начнет, а уж тут ты, товарищ Стрельцов, не зевай, вскакивай на поезд, а там в вагон под лавку. Да смотри в вагоне-то на какого-нибудь урядника не нарвись.

— Да уж как-нибудь спрячусь, до города проскочу.

Через час должен был пройти поезд.

Васька погнал коров. За полверсты от будки, где насыпь была почти в уровень с полем, он остановился. По другую сторону насыпи рос низкий кустарник, куда осторожно пробрался Стрельцов.

Васька следил за коровами, чтобы они не отходили далеко от полотна и то и дело ощупывал шапку, в которую ему зашили письмо от Стрельцова к Глушину, работнику на мельнице.

Время от времени оглядываясь, нет-ли постороннего глаза, прикладывался он ухом к рельсам (так научил его Трофим) и слушал не идет ли поезд.

Ваську брало нетерпение.

— Может быть, поезд уже близко, да я ничего не слышу,— подумал он, и чтоб не сделать оплошности, загнал коров на полотно железной дороги. Вдруг он увидел, что навстречу ему идет какой-то человек.

— Ты что, ошалел? Что тебе другого места нет? Марш отсюда!—крикнул он на Ваську и стал гнать коров с полотна.

— Геть! Геть!—кричал он на них. Коровы шарахнулись в сторону, сбежали с полотна в поле.

Васька растерялся.

Сейчас поезд пойдет, а он здесь барином разгуливает, прохвост. Пошел отсюда!-продолжал его ругать незнакомый человек. (Это был сторож соседней будки).

Васька стоял, как вкопанный.

Тогда незнакомый человек взял его за шиворот, потряс и крикнул ему над самым ухом:

— Ты что, глухонемой, что ли?

— Нет,- растерянно ответил Васька.

— Ну, так пошел отсюда! - и он дал ему пинка.

Васька сбежал с полотна. Коровы его были уже далеко. Человек еще раз погрозил ему пальцем и пошел своей дорогой.

— Чтоб тебя черти взяли,— думал Васька,— и откуда его, сатану, принесло?

Человек оглянулся. Удостоверившись, что на полотне никого нет, он прошел еще немного вперед и свернул в сторону на проездную дорогу.

Минут через десять вдали показался дымок паровоза. Васька бросился собирать свое стадо и стал загонять его на полотно.

Поезд приближался. Раздались тревожные гудки.

Коровы шарахнулись в сторону и стали сбегать с полотна. Васька снова загнал, было, их на насыпь, но раздался такой сильный гудок, что перепуганные животные, задрав хвосты, быстро бросились в поле.

Видя, что с коровами не совладать, Васька растерялся.

А огромный паровоз надвигался все ближе и ближе.

Тогда, стоя меж рельс, Васька вмиг сорвал с себя рубаху, поднял на хворостине и стал неистово ею махать, крича!

— Стой! Стой! Стой!

Поезд стал замедлять ход. Громадный паровоз был уже близко от Васьки и глядел на него своими огромными глазищами фонарями. С паровоза люди что-то кричали, но что Васька разобрать не мог.

Вдруг стало так страшно, что он бросил свою хворостину и опрометью помчался в поле. Отбежав на большое расстояние, он оглянулся и увидел, что возле остановившегося паровоза стоял Трофим, объяснял что-то машинисту и грозил ему, Ваське, кулаками. Потом раздался свисток и поезд медленно тронулся в путь. Трофим, продолжая грозить Ваське, пошел к себе. Переждав, Васька побежал к тому месту, где сидел солдат Стрельцов.

Там никого уже не было.

Тогда он направился к будке. Шагов за пятьдесят от нее он увидел в окне Трофима, который делал ему одобрительные знаки, но в то же время близко подходить не велел.

Васька понял, что план удался, что Стрельцов уже в поезде.

Ощупав еще раз свою шапку, он побежал к коровам и погнал их на обычное место пастбища, а вечером, пригнав скотину домой, не говоря ни слова матери, отправился на мельницу к рабочему Глушину.

— Дяденька,— обратился он к толстому краснощекому мужику.—где здесь работник Глушии?

— А ты кто такой, кто тебя послал?

— Я пастух.

— А зачем тебе Глушин?

— Дело есть.

— Какое такое дело?

Васька не знал что отвечать.

— Иди отсюда.—крикнул на него мужик (это был хозяин мельницы), Глушин твой за решеткой сидит, в город его в тюрьму отправили.

— Как за решеткой?—удивился Васька.

— А вот так, очень просто. Все вы там, голытьба паршивая, будете. Иди, пока я тебе шею не накостылял.

Васька повернул обратно.

— Как же теперь быть?—думал он,—как же я теперь Глушину письмо передам?

Придя домой, Васька попросил у матери есть.

— Где тебя носит, Васька? - обратилась к нему мать.— Смотри, на тебе лица нет. Простудился ты, что-ли?

Она заботливо пощупала ему рукою лоб.

— Голова горячая.-Бегаешь по вечерам, паршивец, сидел бы дома.

Напоив Ваську горячим молоком, мать уложила его спать.

— А Павлушку выпустили? -спросил он у матери.

А ты не тревожься, выпустят твоего Павлушку.

ЗА ТОВАРИЩА

Васька захворал. Всю ночь он бредил, вскакивал. Мать не знала, что делать.

Утром, когда он забылся. Анна сказала попу:

— Уж вы, батюшка, извините - коров нынче не выгоняли: Васька то совсем расхворался.

— Нежный он у тебя больно, ответил поп, ну, да ничего, бог милостив, отойдет твое чадушко-то. Ты-б его поменьше молочком поила да поменьше баловала. Не в князья, чаи, готовишь его, а в работники.

— Да уж, конечно, не в князья—промолвила, нахмурившись, Анна.

К обеду Васька встал с кровати.

— Куда ты встаешь, пострел?—спросила мать:—Лежишь и лежи.

— А как же с коровами?

— Сама накормлю.

— Чего сама. Я пойду,

— Я вот тебе так пойду, что ты у меня будешь всю жизнь помнить Чтоб ты мне не смел из хаты выходить. Захвораешь совсем, а потом возись с тобой.

Васька задумался. Ему нужно было во что бы го ни стало уйти из хаты. У него уже сложился определенный план, как поскорее освободить Павлушку.

— Ничего у меня не болит,—сказал он матери, я пойду на двор играть.

— Я тебе пойду! Сиди смирно в хате!

— Мамка, я пойду.

Анна рассердилась не на шутку.

— Смотри мне, Васька, если ты без спросу выйдешь из дому,— хоть не била тебя никогда,— а на этот раз выдеру.

Под вечер Анну куда-то послали по делу.

— Смотри-ж, Васенька, ты же, деточка, не выходи из дому. Не уйдешь?

— Не уйду, — буркнул под нос Васька.

Анна ушла.

Переждав минут двадцать, Васька надел шапку и вышел во двор. Знал, что мать будет бранить, да ничего не поделаешь— дело было уж очень важное.

На дворе играла Райка. Увидав Ваську, она крикнула ему:

— Обжора, молока обожрался!

Васька ничего не понимал.

— Какого молока я обожрался?

— А папа сказал, что Анна тебе много нашего молока дает. Ага, а я знаю! Обжора, обжора!

В другое время Васька дал бы Райке за такую клевету потасовку, но ему было не до того.

— Вонючая бочка — поповская дочка! -крикнул он ей и побежал на улицу.

— Я папе скажу, -завопила Райка,- вот он тебе задаст! Нищий, отрепа! Обжора! Наше молоко поел!

Но Васька был уже далеко.

То, что ему еще так недавно казалось простым и ясным, теперь стало пугать его. Как пойти к атаману? Как сказать ему все? А если не пустят к нему? А где он сейчас, когда уже вечер?

Васька подошел к станичному правлению. В окнах горел свет. На крыльце сидел казак с винтовкой.

Васька пошел на крыльцо.

— Ты куда прешься? -спросил казак.

— К атаману.

Казак с удивлением посмотрел на него.

— Кто тебя послал?

Но в это время несколько пожилых казаков вышли из правления, остановились на крыльце и стали закуривать. Васька незаметно прошмыгнул между ними. Дверь в комнату атамана была открыта. Атаман сидел за столом, возле него стояло еще несколько человек.

Васька вошел.

— Тебе чего тут надо?—спросил атаман.

Настала решительная минута, но у Васьки прилип язык. Люди перед ним были, как в тумане.

Казаки рассмеялись.

— Чего тебе тут надо? —повторил атаман.

Васька продолжал молчать. Он не находил слов. Насмешливые и злые лица окружающих пугали его.

Один из казаков взял его за локоть и повел к двери.

— Иди, сопляк, ты не туда попал.

Васька уперся.

— Не трогай!—сказал он и вдруг, неожиданно для самого себя, крикнул:

— Чего Павлушку держите? Пустите Павлушку!

— Какого Павлушку? - рассмеялся атаман.

— Павлушку Стрельцова с матерью. Все равно отца их нету, он уехал.

Все заинтересовались.

— Смотрите, какой гусь явился, — рассмеялся помощник атамана, тот что арестовал Павлушкину мать.— Да тебя кто это подучил?

— Никто. Я сам знаю. Я вам все расскажу, если Павлушку отпустите.

Атаман встал.

— А ну-ка, иди сюда. Что ты там мелешь? Говори все. Говори, кто тебя научил.

— Вот, лопни мои глаза, если меня кто учил. Я сам. Мать и та не знает.

— А кто твоя мать?

— У попа кухарка.

— Ну, рассказывай в чем дело.

— Как Павлушку с матерью взяли, так я на другой лень коров в поле погнал. Иду, а Павлушкин отец за железной дорогой в кустах прячется. Позвал он меня и говорит: как будет поезд итти, так ты рубаху на палку одень и маши. Пойдет поезд тише, так я в вагон вскочу, а тогда иди к атаману и скажи, что я уехал.

— Ну? -заинтересовался атаман.

— Ну вот, я так и сделал. Махал рубахой, пока поезд стал, а Павлушкин отец на тот поезд вскочил да и поехал. Теперь его не поймаете.

— Ах, ты, сукин сын!—подскочил к Ваське помощник атамана и ударил его по лицу.- Да ты как смел это делать, а? Да ты знаешь, что тебе за это будет?

Он хотел еще раз ударить Ваську, но атаман его удержал.

— Погоди,—сказал он и, обратясь к Ваське, спросил:

— Что тебе еще говорил Стрельцов?

Васька еле сдерживал слезы и молчал.

— Мать твоя дома?

— Не знаю. Должно быть дома.

— Пошлите за ней,— распорядился атаман.

Васька бросился к нему:

— Дяденька, матери не говори ничего, она ничего не знает.

Анна только что вернулась домой, как ее позвали в правление.

- Твой мальчишка? спросил ее атаман.

— Мой.

— Это ты его научила?

Анна ничего не понимала.

— Да что тут такое? В чем дело?

— А, ну-ка отведите-ка их в каталажку,— приказал атаман. Анну с Васькой посадили под замок вместе с Павлушкой и его матерью.

На другой день атаман вызвал к себе Трофима.

— Ты кто?

— Сторож.

— Что у тебя вчера на пути было?

— Да что было... поезд какой-то мальчишка остановил. Я было за ним погнался, да он убежал. Разве его поймаешь.

— А мальчишку этого знаешь?

— Нет, не знаю.

— Куда поезд шел?

— В Екатеринодар,— соврал Трофим, указав противоположное направление.

— А ты где-ж, прохвост, был? Так-то ты за путями следишь?

— Да это-ж версты за полторы от будки было,— опять солгал Трофим.

— Все вы здесь большевистским духом пропитаны, мало вас, чертей, пороли. Пошел вон!

Трофим помялся и вышел.

— Кто-ж бы это донес?—думал он.

— Выпустите всех,— приказал атаман.—Тут сам чорт ничего не разберет.

Женщин и Павлушку выпустили, а Ваську, прежде чем отпустить, сильно избили плетью.

Анна рвалась, ломала руки:

— Не смеете ребенка бить,—кричала она,—изверги, мучители проклятые! Нет на вас пропасти.

- Смотри, баба, чтоб и тебе не влетело. Небось сама подучила мальчишку поезда останавливать. Пошла вон, ведьма!— и казак толкнул ее прикладом ружья.

Васька вырвался от мучителей и бледный, с окровавленной щекой, весь в слезах, бросился бежать домой. За ним погнался было бивший его казак, но тут случилось неожиданное: Павлушка, схватив с земли кирпич и со всего размаху запустив его в голову палачу, также пустился со всех ног домой.

Собрался народ. Казак ругался, вытирая окровавленный лоб, и бросился было с плетью на Павлушкину мать, но нашлись добрые люди, заступились.

На другой день, узнав обо всем случившемся, поп рассчитал Анну.

— Не к лицу мне, Аннушка,— сказал он,— держать у себя большевистское зелье. Я тебя поил, кормил, а ты с сыночком крамолу одну разводишь. Грех. Иди, живи, как хочешь, а у меня хорошие люди бывают, срам мне тебя под своею кровлей держать. Иди, покайся. Большевизм, Анна, грех, ох, какой это великий грех!

Анна вышла из себя:

— Наплевать мне на все грехи, -сказала она попу.- А вы, батюшка, запомните мое мужицкое слово: кому-кому, а вам, попам, больше всех влетит. Отольются вам, дармоедам, наши слезки.

— Ты что, грозишь? А хочешь, я за атаманом пошлю?

— Посылай, ничего я теперь не боюсь. Не я, так сын мои, Васька, вырастет, отплатит он вам всем за наши муки.

Быстро собрав свои жалкие пожитки, Анна кликнула Ваську и ушла с ним от попа.

Поселились они в маленькой, покосившейся хатке.

В тот же вечер Васька слег и на этот раз захворал серьезно.

Не одну ночь просидела над ним Анна, сторожа его тревожный сон.

Метался Васька во сне и бредил.

— Стой! Стой! Стой?—кричал он, размахивая руками.

— Все поезд останавливает голубчик,— грустно улыбалась мать.

Васька проболел до весны.

Когда он встал с кровати и мог уже ходить по хате, подошли новые события, события, перед которыми все Васькины приключения казались уже детскими и забавными.

Та страшная война, о которой слышал Васька и которая рисовалась ему где-то там, в недосягаемой дали, надвинулась близко. Так близко, что Васька уже различал вдали глухие непонятные орудийные выстрелы, похожие на отдаленный гром.

Этот странный гром в ясную весеннюю погоду, когда на голубом небе не было ни одной тучки, стал повторяться все чаще и чаще, все больше и больше.

— Большевики идут, большевики,—осторожно и радостно передавали друг другу все, кто, кроме лишений и слез, ничего не видели хорошего в жизни.

Васькина и Павлушкина матери радовались больше всех.

— Придут наши заступники, кончатся наши слезы, говорили они, жадно прислушиваясь к приближающимся звукам пушечной пальбы.

— Знаешь, Павлушка—говорил Васька,—мой отец с большевиками придет. Матери письмо такое было. Только ты никому—ни-гу-гу.

— И мой опять придет, я знаю. Моя мать тоже письмо получила. Ты тоже помалкивай.

- Слышишь, как пушки бьют?

— Здорово слышно!

— А далеко это?

— Люди говорят, что недалеко.

— А как примерно?

— Да, видно, недалеко.

— Хоть бы уж скорей!..