Наша взяла

ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Кое-где уже желтела листва. Чувствовалось приближение осени.

Филька Пушкарев, уехавший с отцом в город еще до прибытия в станицу раненого Алешки, снова появился с целой группой вооруженных большевиков, которыми командовал его отец.

Встретив Ваську и Павлушку, он отвел их в сторону и сообщил по секрету:

— Плохи дела, ребята, казаки восстают.

— Где? Неужто у нас?—-спросил Васька.

— У нас пока ничего. По другим станицам восстания идут.

— Откуда знаешь? Может вранье?

— Кабы вранье, а то правда. Отец говорил.

— А наши знают?

— А ты помалкивай, держи язык за зубами.

Но рост восстаний на Кубани ни для кого уже не был секретом. Всюду из уст в уста переходила эта весть. Кто передавал ее с тревогой, кто с недоумением кто с затаенной злобной радостью.

Большевики насторожились.

У Павлушкиного отца собралось совещание.

— Как быть? Обороняться? Отступать?

— Подождите, — сказал Павлушкин отец,— на днях будет здесь Епифан Ковтюх*, он даст все распоряжения, а пока усильте ночные патрули и зорко глядите кругом.

Гарнизон перешел на боевое положение. Ночью станицу охраняли патрули.

* Епифан Ковтюх один ил витых героев Красной Таманской Армии, совершивший знаменитые Таманский поход и имеющий не мало других военных заслуг в революционной борьбе пролетариата с буржуазией. Жив и сейчас и занимает одни из ответственных военных постов.

Заклятый враг Васьки, Тишка, опять поднял голову и холил по станице козырем.

— Что, Тишка, весел? — спрашивал его Васька.

— Так... Ничего,— отвечал тот с затаенной улыбкой.— А чего мне плакать?

— Своих что ли ждешь?

— А разве будут? —еще язвительней переспрашивал Тишка.

В ту же ночь на краю станицы зарезали слесаря Антонова, одного из самых деятельных большевиков, работавшего в ревкоме. Вместе с ним убили его жену и двух дочерей, из которых старшей было не более 13 лет.

Усилили охрану. Чуть смеркалось, на улицах не оставалось ни души. Патрули останавливали прохожих.

Ночью невидимые тени скользили из двора в двор, ползли змеей, прижавшись к земле; минуя немногочисленные патрули, выскальзывали вон из станицы и скрывались во мгле, уходя на хутора и в плавни, где собирались готовившиеся к восстанию казаки.

Тишина и жуть охватила станицу. Изредка то тут, то там раздавались тревожные выстрелы и опять все смолкало.

В одну из таких ночей Филька с Павлушкой сидели у Васьки в сарае. Переговорив обо всем, что видели и слышали днем, ребята легли спать.

Среди ночи Филька проснулся — ему понадобилось кой-куда. Накинув на плечи куртку, он выпил из сарая и пройдя шагов десять, он вдруг услышал хруст плетня в садике. Сначала он на это не обратил внимания, но когда плетень затрещал вторично и кто-то еле слышно свистнул, Филька насторожился. Прождав минуты три, он бесшумно прошел в сарай и разбудил товарищей.

— В саду какая-то сволочь бродит, ребята.

Наскоро одевшись, мальчики один за другим выползли из сарая и стали слушать. Кругом была мертвая тишина.

— Поползем в сад,— предложил Филька, вытаскивая из кармана большой складной нож.

— Ладно, только тихо, чтоб ни-ни...

Поползли гуськом, на четвереньках. Впереди Филька с ножом в зубах, за ним Васька и Павлушка. Осторожно, ощупывая каждую кочку, каждую веточку на земле, чтоб ничто не хрустнуло, ничто их не выдало, мальчики подвигались вперед. Время от времени Филька останавливался и прислушивался. Доползли до плетня. Все тихо, вокруг ни души. Вдруг в соседнем саду под амбаром вспыхнул и сейчас-же потух огонек. Видимо, кто-то закурил папиросу.

Филька подал знак молчания, а сам, припав к плетню и пристально разглядывая тьму, увидел несколько человеческих фигур, наклонившихся над землею.

Подползли к плетню и Васька с Павлушкой.

Освоившись с темнотой, ребята стали различать окружающие предметы. Теперь они ясно видели, что люди под амбаром рыли яму. Два человека усиленно работали лопатами, а третий, видимо, был на страже.

— Есть, вдруг сказал один из работавших и, положив на землю лопату, засунул в вырытую яму руку. Через минуту он вытащил какой-то длинный предмет, потом другой, потом третий.

— Все? — спросил тихо его товарищ.

— Тсс... сейчас. Помоги.

Общими усилиями они вытащили еще какой-то ящик.

— Скорей! — торопил их часовой.

Теперь они все трое принялись поспешно зарывать выкопанную яму и утаптывать ее ногами. Затем они подняли выкопанные из земли предметы и понесли их в сторону плетня,, за которым сидели ребята. Шагах в двух они остановились.

— Зароем, у Журбина в саду,—сказал один из них.—Здесь сам чорт не догадается. Кто будет у большевика оружие искать? Чортовы большевистские патрули по казачьим дворам оружие ищут. Сенька на их сторону перешел, а он, кажется,, знает, что наши винтовки здесь зарыты. Еще выдаст, собака. А как понадобится, так мы их из Журбинского сада враз выкопаем. Глубоко зарывать не будем. Землей притрусим и ладно.

Поняв всю опасность своего положения, мальчики незаметно и бесшумно отползли от плетня в чащу кустарника и залегли в нем, затаив дыхание.

Казаки тихо перелезли в Васькин сад.

Васька лежал рядом с Филькой и многозначительно толкал его локтем в бок. Вот, дескать, открытие, так открытие!

Через полчаса казаки, закончив свое дело, ушли.

— Вылезай!— попробовал было скомандовать Павлушка, но Филька так здорово ткнул ему в бок кулаком, что тот сразу прикусил язык.

Минут через десять, удостоверившись, что вокруг никого нет, Филька осторожно дал знать товарищам, чтобы они ползли за ним.

— Куда ж ты? —удивился Васька.

— В сарай.

— А за ружьями?

— Вот, как дам по морде! Хочешь все дело испортить?

Ребята решили слушаться Фильку и беспрекословно поползли за ним.

В сарае Филька спросил:

— Лопата есть?

— Есть,— ответил Васька.

— Ройте яму!

Васька вытащил из угла сарая лопату и пошел к выходу.

— Куда, чорт, пошел?

— Копать винтовки.

— Балда дурацкая, ничего сообразить не можешь. Давай сюда лопату!

Отобрав лопату, Филька принялся рыть яму в сарае.— Готово, теперь за мной.

Соблюдая все предосторожности, мальчики снова пробрались в сад, выкопали зарытые казаками винтовки и небольшой ящик с патронами, снова засыпали яму, придав ей прежний вид и перенесли свою добычу в сарай.

— Закапывай.— скомандывал Филька.

— Чего закапывать? — попробывали было протестовать Павлушка и Васька,— возьмем винтовки себе и все.

— Закапывайте, идолы! Вам говорят или нет?

— Да ты что за командир тут? Что ты, Филька, задаешься?

— Тьфу, - плюнул Филька с досады, — да что у вас головы или кизяки на плечах? Кто-ж это вам даст винтовки? Да старшие ребята в два счета их у нас отберут. Они и так у казаков по хатам оружие ищут. Вон у Петки одна сабля и больше ничего нет, у Гаврилы штык, а у Мишки охотничья одностволка. Что-ж они нам винтовки оставят?

— А, ведь, верно,— согласился Павлушка.-—Если отступать придется, вот у нас и оружие будет. Зарывай ребята!

Павлушка достал из кармана два патрона, подаренные ему Ганькой и Алешкой.

— Слышь, Васька, давай и свои патроны сюда же сховаем. Целей будут.

— Верно,— согласился Васька.

Покончив с делом, ребята выглянули еще раз во двор, прислушались, нет ли какого шума, и, убедившись, что кругом все спокойно и тихо, снова завалились спать.

— А ты стрелять умеешь? —спросил Васька Фильку.

— Умею. А ты?

— Ни разу не стрелял.

— Большое дело,— сказал Павлушка,— нажал курок, а она и ба-бах!

— Да ты-то когда стрелял?

— Чего-ж тут мудреного?

— Да вот мудреное или нет, а сам-то, небось, не стрелял.

— Большая штука, подумаешь. Чего тут такого...

— Да куда она заряжается?

— Куда!? В середку.

— Ну?

— Ну, и ба-бах!

ДОЛГОЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Наконец-таки Васька дождался отца, от которого Анна последнее время долго не получала писем. С германского фронта Ивана Журбина перевели с полком в Турцию, где его и застала Октябрьская революция. По примеру многих солдат Иван Журбин также бросил фронт, но прежде чем добраться до Новороссийска, ему много пришлось пережить и испытать. Всюду встречались отряды кадетов, которые пытались обезоруживать возвращающихся с фронта, но те без борьбы не сдавали оружие, чувствуя, что им еще не раз придется столкнуться с кадетами не на жизнь, а на смерть.

В Новороссийске Иван вздохнул свободнее. Правда, там революционный комитет существовал из смешанных партий, т.е. не из одних только большевиков, но во всяком случае там не было кадетского разгула.

В Новороссийске Журбин задержался, так как заболел тифом. Выздоровев, он отправился домой.

— Мамка! мамка!—кричал Васька, увидев идущего по двору отца.—Мамка, отец приехал! —и что есть духу помчался он навстречу долгожданному гостю. Подбежав к отцу, Васька остановился перед ним, как вкопанный, и от волнения мог произнести только одно слово:

— Папаня!

Журбин, бросив на землю поклажу и винтовку, наклонился и обнял Ваську. Хотел по старой привычке поднять его на руки, да заметил, что мальчишка за это время совсем уже вырос.

— Василек, да неужто ты уже такой большой?

Васька хотел было еще раз броситься на шею отцу, но его место заняла Анна, которая крепко целовала мужа и, плача и смеясь, приговаривала:

— Соколик ты мой,—приехал таки, ненаглядный!

Пошли в хату. Васька подхватил отцовскую винтовку и бежал впереди.

— Кутюк!— кричал он выбежавшему из-за сарая мохнатому псу:—Гляди, батька приехал!

К шествию присоединился и старый Кутюк, добродушно помахивавший пушистым хвостом.

— Ну, вы! — крикнул Васька на вертевшихся под ногами утят,— не видите, что ли!

После первых минут свидания, когда все понемногу пришли в себя, Журбин спросил жену:

— Ну, как у вас тут?

Анна вздохнула.

— Неладно, Ваня. Кругом кадеты, казаки восстают. Ночью жуть. Не только на улицу, во двор выйти страшно. Антонова-то помнишь?

— Слесаря?

— Ну, да. Членом ревкома он у нас был. Зарезали. И жену зарезали, и детей поубивали.

— Да кто? За что?

— Большевик он был ярый, вот за что. Силантьева Евдокима помнишь? Тоже убили. Марфу Решетникову,— муж ее в большевиках, -чуть до смерти не прибили. Хату, было, ей подпалили, да спасибо соседи отстояли.

— У попа уже не служишь?

— Чтоб ему кишки повыворачивало, этому попу,— и Анна начала длинный и грустный рассказ о том, как она все эти годы жила одна с Васькой и что пережила.

— А поповская Райка сволочь,—сказал Васька,—полон сад яблоков, а никому ни одного сроду не даст.

— А ты без поповских яблок не обойдешься?—заметила ему Анна.

— Да мне на греца, а вот она, сволочь, все с Тишкой дразнит. Пройдешь мимо, а они: как поживаете Василий Иванович? Я им говорю: кадетов ждете, гады? А они опять свое; почем бархат на брюки брали, Василий Иванович?

Журбин рассмеялся.

— Ничего, Василек, не тужи, еще наша возьмет.

Часа через два у Журбина была уже полная хата гостей. Узнали о приезде Ивана.

— Ну, как, Иван, дела?

— Что нового слышно?

И пошли разговоры.

Сначала о том, о сем, а потом, когда пришел Павлушкин отец и Глушин, разговоры пошли посерьезнее. И голоса снизились, и ставни прикрыли.

— На днях— отступать!..

ТРЕВОГА

Через несколько дней Павлушка прибежал к Ваське и,запыхавшись, сообщил:

— Васька, наши отступают!

— Да ну?

— Сейчас отец пришел домой и велел матери собирать вещи. Наши уже с позиции снялись. Да вон, гляди,—видишь идут? Вон и пулеметы повезли.

— Надо-ж матери сказать.

— Собирайся, а я побегу к Фильке.

Но Филька сам уже летел к Ваське.

— Слышал, Васька?

— Знаю. А как же ребята насчет винтовок?

— Выкапывать надо.

Мальчики бросились в сарай.

— Давайте патроны поделим, а винтовки пока здесь под соломой оставим, а то днем еще отберут их у нас. Как будем уходить из станицы, так и захватим. Ладно?—предложил Филька.

— Ладно, ладно, а вот с патронами как? Куда их нам целый ящик?

— Возьмем по двадцать пять штук, а остальные отцам раздадим.

На том и порешили.

— Чур, друг без дружки не уходить, ребята, вместе держаться!

— Конечно вместе.

— А если отцы наши разойдутся? Если они будут в разных отрядах, или в разное время выходить из станицы, — тогда как?

— Все равно вместе держаться. У нас свой отряд будет. И других ребят соберем. Вон Володька с матерью выехал из станицы. Гришка тоже с нами идет.

— Гришку возьмем, Гришка наш.

— Ага. И Прошка с нами пойдет. У Прошки кинжал есть.

— Ладно, а я, ребята, пока матери скажу.

Павлушка с Филькой побежали по домам, а Васька в хату к матери.

— Мамка, слышь, наши-то станицу бросают.

Анна уже знала об этом. Она спокойно оглядывала свое имущество. Что взять с собой? Ведро? Горшки? Худую бочку?

— А где отец?

Спокойно и молча достала она из-под ветхой деревянной кровати сундук, раскрыла его и опорожнила.

— Ну, Василек, помогай мне.

Сложили в сундук кое-какую ветхую одежонку, старые сбитые ботинки, нож, пару вилок, тарелку, миску, чугунок.

— Ну, вот, и все наше имущество,—сказала Анна,— теперь давай подушки и одеяло в узел свяжем. Тащи, Василек, веревку.

— Мамка, а стол, кровать, ухваты? В сарае еще вилы да лопата есть. Как же это, бросать?

— Да уж не с собой же таскать. Пусть остается.

— Мамка, а мои книжки?

— Книжки давай. Спрячу.

— Отец в ревкоме.

— А как же мы сундук понесем?

— Люди добрые заедут, возьмут нас, Вася. Ты же никуда не уходи.

Вооруженные отряды большевиков уже покидали станицу. Нужно было перейти Протоку и укрепиться за ней хотя бы на короткое время.

Когда Иван Журбин пришел домой, Васька обратился к нему:

— А где-ж, папаня, кадеты?

— Всюду кадеты, сынок, со всех щелей, как мыши из нор, лезут.

— Папаня, а мы вернемся опять домой?

— Вернемся, вернемся, сынок. Соберемся с силами, разобьем кадетов и снова заживем с тобой на славу. Будешь в школу ходить, учиться будешь.

— А меня на фронт возьмешь?

Журбин посмотрел на сына, ничего не ответил.

— Ну, Анна,—обратился он к жене,—все у тебя готово?

— Все, Ваня.

— Ну, сейчас фура придет. Грузись и поезжай. Бери с собой Ваську, а я верхом догоню.

ОТСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

На другой день, 14-го августа, пришла жуткая весть: Екатеринодар пал. Екатеринодар в руках восставшего казачества и контр-революционного белого офицерства. Целый ряд крупных станиц и станция Тихорецкая также находятся в руках врагов. Отряды большевиков на Таманском полуострове и в части станиц, расположенных вдоль Кубано-Черноморской железной дороги, оказались отрезанными от главных военных сил Советской Республики.

Враг надвигался со всех сторон.

Прибывший в станицу Полтавскую Епифан Ковтюх принял командование отрядом.

Из станицы потянулись сотни фур с семьями и скарбом большевиков. Многие до последней минуты не верили, что придется покидать насиженные родные места. Встревоженные люди бегали из хаты в хату и спрашивали:

— Вы что, уезжаете?

— Уезжаем, голубчики вы мои! Страсти-то, ужасы-то какие! По станицам, где казаки власть захватили, жен и матерей большевиков шомполами до смерти засекают. А вы как? Неужели останетесь?

— Нет уж, и мы, раз такое дело. Куда же нам оставаться? Убьют.

И хата за хатой поспешно грузились. Сундуки, узлы, ящики, всякий скарб, все увозилось. Мебель же, кадушки, домашняя птица, свиньи и даже коровы—бросались на произвол судьбы.

Фура за фурой, подымая пыль, длинной вереницей тянулись по широкой дороге. Старики, дети и женщины сопровождали обоз. Взрослые мужчины и молодежь, все, кто способен был носить оружие, - отбивались от наседавших, кадетов.

Станица замерла. Изредка гремела запоздавшая фура с жалким домашним скарбом, охраняемая одним или двумя вооруженными людьми, с опаской пробирающимися вперед, так как из казачьих дворов, из за-густых ветвей предательской акации иногда раздавались по отступавшим выстрелы. Это какой-нибудь казак пробовал залежавшуюся под стрехой винтовку, упражняясь по движущейся мишени —покидающей родное гнездо большевицкой семье.

Павлушка с Васькой встретились у поворота широкой улицы, где их фуры остановились,- ввиду преграждения пути небольшим отрядом конницы, возвращавшейся из разведки.

— А где-ж Филька?—спросил Васька.

— А кто его знает. Я его ждал, ждал, а он, чорт, запропастился.

— А винтовку он свою взял?

— А я разве знаю? Как ты пришел за своей винтовкой, я и Филькину вытащил было, а потом снова в солому зарыл. Мать силком на фуру усадила и мы поехали. Так там винтовка и осталась. Филька, наверно, взял.

— Эх ты, балда! Винтовку бросил! Да ты в своем уме или нет?

— Да Филька-ж возьмет.

— Возьмет, возьмет. А ты почем, чорт, знаешь, что он ее возьмет? Кабы он близко от тебя жил, а то за полверсты. Дурак!

— Ну, а как же быть?

Павлушка задумался.

— Пойдем, — сказал он решительно.

— Куда?

— Да за винтовкой. А потом уговор был всем вместе держаться.

— Да мать не пустит.

— А мы потихоньку.

— А с дворов стреляют, знаешь?

— Пусть. И мы стрелять будем.

— Васька, куда тебя понесло?—всполошилась Анна.

Васька с Павлушкой сделали вид, что идут не назад, а вперед.

— Мы вперед пройдем. Догонишь.

— Далеко, Васька, не уходи.

— Да уж ладно, догонишь.

Первым же переулком мальчишки повернули обратно в центр станицы, где жил Филька.

Возле школы они встретили Тишку и его компанию — человек восемь.

— Вот будут вам винтовки!—сказал Тишка.

— А тебе что?—огрызнулся Васька.

Тишка промолчал. Хоть у него и было много ребят, но Павлушкина и Васькина винтовки внушили ему достаточное к ним уважение.

— Идем—торопил Павлушка.— Плюнь, пусть только тронут.

— А патронов, небось, нет... — сказал кто-то из Тишкиной компании.

Наши мальчики ничего не ответили и побежали дальше. Вслед им бросили несколько камней. Васька было остановился, но Павлушка ему крикнул:

— Брось, чорт, плюнь на них. Идем.

Вдруг грянул выстрел. Откуда? кто? никто не мог ничего понят. Мальчишки бросились за угол.

— Павлушка, кто это?

— Казаки, должно быть. Бежим.

— Погоди, а вдруг еще?

Мальчики притаились.

— Давай через плетень, садом,—предложил Васька.

Через чужой сад и чужие дворы, только-что покинутые большевиками, ребята добрались до Филькиной хаты.

— Филька! —крикнул Павлушка.

— Я,— выскочил тот из хаты.— Ребята, а разве ваши не уехали?

— Да уже. А ты чего же, чорт, сидишь?

— Отец с отрядом пошел, а я должен был с соседями ехать. Побежал я к Ваське, Васьки дома уже не было. Прибежал домой,—сосед уже уехал. Ребята, у вас фура есть? Я с вами поеду.

— Да мы-ж за тобой и пришли.

— А винтовку взял? — спросил Васька.

— Нет. Я как увидел, что никого нет, так скорей домой и про винтовку забыл.

— Ну, так идем. Что-ж винтовку казакам оставлять, что ли? А патроны с тобой?

— С собой, в кармане.

Мальчики прибежали в Васькин двор. Только-что подошли к сараю, как заметили, что в саду казаки ходят.

Васька дернул за руки Фильку и Павлушку.

— Тсс!... Заходите в сарай.

В сарае Павлушка спросил:

— Сколько их там?

— Не знаю. Человека три-четыре.

Тем временем Филька вытащил свою винтовку.

— На, заряди,— обратился Павлушка к Фильке.

— Эх, ты, зарядить не умеешь. Давай, сюда. Видал? Теперь, если стрелять, так вот как. Понял?

Филька взвел курок и взял его на предохранитель.

— Да смотри-ж, крепко к себе прижимай, а то зубы выбьет,- добавил он.

В это время в саду раздалась страшная брань.

— Вот бисовы души, большевики, шоб воны повздыхали, як собаки! Глядить, вси винтовки повыкапывалы! Ну, ладно-ж, чортовы кацапы, будет вам! Оце-ж вам зроду не простыться.

— Идем в хату,- предложил другой.

— Спалить ее к чортовой матери! —кричал третий.

Мальчики в сарае притаились.

— Ночью, как вся эта красная нечисть из станицы уйдет, вот, не будь я казак Гаврик, колы я не спалю оцю хату, оце большевитское гниздо! - сказал первый.

— А може винтовки в хате?

— Идем, побачимо.

Казаки подошли к хате и сорвали замок.

— Заходить, братцы.

Вошли в хату. Тем временем мальчики выбежали из сарая и, пробежав двор, выскочили на улицу.

— Бежим! — скомандовал Филька, но вышедшие из хаты казаки уже заметили их.

— Глядить, хлопцы, вот они, наши винтовки!

И казаки бросились за мальчиками.

— Стой, стой! Держи, держи их!

Но наших ребят не так-то легко было поймать. На одной из улиц снова грянул из-за угла выстрел. С Филькиной головы слетела пробитая пулей шапка.

Филька пришел в ярость. Обернувшись к гнавшимся за ним врагам, он поднял винтовку, прицелился и спустил курок.

— Ба-бах! — пронесся по улице выстрел, но Филька .промазал. Тем не менее враги остановились. В это время на выстрелы примчались конные большевики. Увидав своих, Филька указал пальцем на преследовавших его врагов, но те бросились через плетни и исчезли в чужих дворах.

— Глядите, да это-ж Филька,— сказал один из всадников, хорошо знавший и Фильку, и его отца.—Чего они за тобой гнались?

— Да мы у них винтовки из под носа украли, вот они и гнались, чорт бы их взял.

Поднимая простреленную шапку, Филька плюнул:

— Тьфу вам, кадетские морды!

Присоединившись к своим, друзья добрались до Протоки, где красная конница во главе с Ковтюхом ждала нагонявшего их врага.

ТОННЕЛЬНАЯ

По пути отступления количество беженцев все увеличивалось и увеличивалось.

Беспрерывной вереницей тянулись сотни фур с семьями отступающих большевиков, которых со всех сторон теснили казаки и белоофицерские отряды.

Кольцо врагов становилось все плотнее и плотнее. Единственный путь для отступления оставался на Новороссийск.

По мере того, как враги получали все больше и больше подкрепления — и боевыми припасами, и снаряжением, и фуражем,—положение большевиков становилось отчаянней: артиллерийские снаряды и другие боевые припасы таяли с каждым днем. Приходилось беречь буквально каждый патрон. Чуть ли не на третий день отступления Ковтюху у станицы Троицкой пришлось отбиваться от наседающего врага одними штыками.

Надо было видеть, как отчаянно дрались большевики. Надо было видеть этих железных, непоколебимых людей, бросавшихся со штыком на-перевес в гущу хорошо вооруженного и многочисленного противника. Надо было видеть, как, окруженный несколькими конными казаками, красный боец, истекавший кровью, бросался от одного врага к другому, нанося страшные удары прикладом ружья. Надо было видеть, как красный пехотинец сбрасывал с седла своего врага и овладевал его лошадью. Надо было видеть, как стойко умирали большевики под своим красным знаменем, чтобы понять, как крепко верили они в правоту своего дела.

Для Васьки, Павлушки и Фильки наступили тяжелые дни.

Но мальчики не унывали. Общая обстановка военных действий захватывала их. Усидеть в обозе было им не под силу. Они рвались туда, где их отцы ожесточенно дрались с врагами.

Слезы матерей и грозные оклики отцов, прогонявших их с передовых позиций, повторялись все реже и реже. Наши юные герои-большевики как-то незаметно стали неизбежными участниками и крупных сражений, и мелких перестрелок. Правда, в самых страшных кровопролитных рукопашных боях они не участвовали.

— А что, ребята,— говорил товарищам Филька,—а вдруг в рукопашную придется?

— Так что-ж?

-- Пойдем?

Васька задумчиво глядел в даль, как бы видя уже перед собой надвигающиеся колонны врагов, и хмуро отвечал:

— Куда-ж нам... Сшибет. Разве с большим в одиночку справишься?

— Заколют сволочи,— добавлял Павлушка,— а вот насчет перестрелки — это еще кто кого. Бабушка на-двое сказала.

К станции „Тоннельная" стягивались со всех сторон отряды большевиков. Благодаря тому, что Ковтюх со своими бойцами сдерживал наступающих врагов, удалось пробиться к Тоннельной и отрядам с Таманского полуострова. Этим отрядом, вышедшим, главным образом, из города Темрюка, командовал товарищ Сафонов.

Над Тоннельной спустилась ночь.

Обозы беженцев сбились в кучу. Каждый около-своей фуры, которая теперь служила единственным убежищем, поджидал отца, мужа или брата.

— Товарищ, Гришку моего не видал?—спрашивала какая-нибудь женщина пробегавшего мимо фуры бойца.

— Там, в окопе,— и опрашиваемый указывал рукой по направлению к горе, вырисовывавшейся черным силуэтом на ночном южном синем небе.

— А что белые близко?

— Чего там близко. Совсем на голову наседают. Не слышешь, что-ли, как палят?

— А ты сам давно из окопа?

— Сейчас там был. Опять туда.

— Ой, боже мой, боже мой!—причитывала другая.— Моего-то Андрея ранили. Плечо насквозь пулей пробили. Крови-то, крови одной сколько! Что я теперь с ним делать буду? Товарищи, голубчики, куда же я теперь с ним денусь? Хоть бы фельдшера где найти.

— Слышь как палят, Алексевна, а? Ой, не удержатся наши. Порубят нас белые на кусочки.

— Чего воешь? Чего разголосилась, типун тебе на язык!

— Ой, сыночек, не ходи туда, убьют — голосила тут же пожилая женщина, хватаясь руками за сына, рвущегося в бой.

— Да ну, мамаша, бросьте. Как же я тут сидеть буду? Товарищи сражаются, а я под фуру полезу, что-ли?

— Да ведь убьют!

— Эх! — махал руками юноша и, вырываясь из цепких материнских рук, бежал вперед, сзывая товарищей.

— Завели, продали! —бурчал какой-нибудь, неизвестно откуда приставший к отряду, подозрительный тип, быстро оглядывавший фуры в поисках чем-нибудь поживиться.

— Куда ты, товарищ? Чего тебе тут надо? Кто такой?

— А тебе что?

— Как это что? Среди нас этого не полагается. Что мы- банда какая что-ли? Мы за Советскую власть, мы за свободу. Нам таких не надо, иди отсюда к чорту!

Подозрительный тип стушевывался, а потом снова появлялся где-нибудь в окопе и во время жаркого боя вдруг опять начинал свое.

— Завели, продали! Разве нам устоять! Зря только жизнь положим. Сдаваться надо.

Однажды такой тип лег в окопе рядом с Филькиным отцом — Герасимом Пушкаревым.

— Завели, продали — начал было он.

— Кого продали? Кто завел? — спросил Герасим.

— Да нас продали. Лучше сдадимся...

Дальше он не успел сказать ничего, потому что Пушкарев схватил его за шиворот и крикнул:

— А ну, повтори еще!

— Пусти!

— Ага, пусти. Нет, брат, не пущу. Говори — кто продал?

— Да вообще...

— Вообще? На-ж тебе!

И Пушкарев изо всей силы стал бить его по лицу кулаками, приговаривая:

— Панику распускать? А? На товарищей брехать? Сдаваться хочешь? К белым хочешь? Говори, сукин сын, к белым хочешь? Пошел отсюда к чортовой матери!

И отняв у труса винтовку, Пушкарев прогнал его из окопа.

— Чтоб и духу твоего кадетского здесь не было!

Ночь близилась к концу. На востоке чуть светлела заря. Васька разбудил Павлушку.

— Вставай, светает. Идем к Фильке.

Павлушка поднялся.

— Васька, а у тебя много еще патронов?

— Еще 12 штук есть. А у тебя?

— А у меня четырнадцать. Я вчера на улице один поднял. Смотри, наши идут —указал он вдруг на двигающийся по долине отряд с красными знаменами.

— Чего это они? В обход ходили ночью, что-ли?

— Не знаю. Да ты гляди, это и отряд-то не наш. У нас таких и знамен-то не было.

Навстречу приближавшейся колонне помчалось несколько всадников, махавших шапками.

— Эй, Афанасьевна, будила одна женщина другую—гляди, подмога пришла.

— Откуда?

— Не знаю. Гляди сколько наших идет.

— Ура, темрючане идут! — крикнул кто-то.

Это действительно приближался отряд темрючан во главе с Сафоновым.

— Побежим к ним — предложил Васька.

Захватив с собой Фильку, ребята отправились навстречу отряду.

— Нашего полку прибыло — говорил Филька,— теперь кадетов в два счета разобьем.

— Глядите, товарищи, и у них обоз с беженцами не меньше нашего, а то и больше пожалуй.

Пропустив мимо себя Темрюкский отряд, ребята стали разглядывать обоз. Вдруг на седьмой или восьмой фуре, на ящиках с патронами, среди взрослых большевиков, Павлушка увидел Алешку и Ганьку.

— Ребята, глядите — Алешка с Ганькой тут. Эй, Ганька, Алешка! Эй, слышь, здорово!

Обернувшись на крик, Алешка с Ганькой увидели своих друзей и, соскочив с фуры, подбежали к ним.

— И вы, ребята, здесь? —спросил Ганька.

— А то как же. Что-ж мы с белыми останемся что-ли? Мы уже и в перестрелке были.

— Помнишь, Алешка, ты мне два патрона дал?—спросил Васька.

— Помню.

— Так я одним из них офицера подстрелил.

— Совсем убил?

— Нет. Убежал. Ранил я его должно быть в ногу. Уж очень он ковылял, как бежал. Тут наши отступили, так я дальше не видел, куда он девался. Должно быть свои его подобрали.

— А это тоже наш — сказал Павлушка, указывая на Фильку.—Это, братцы, шахтер. Он в шахтах уголь добывает. Вы думаете уголь—так себе валяется!

— А где кадеты?

— Близко.

— Наступать будем?

— А то как же! А что, товарищи, если в рукопашную? Пойдете?—спросил Филька Алешку и Ганьку.

— А вы ходили?—ответил уклончиво Алешка.

— Нет. Нам отцы не велят.

— А ваши ходили?

— Конечно ходили. У нас, братцы, командир Ковтюх Епифан. Это такой, что кого хочешь на ура возьмет. Ох, и отчаянный. Его белые до чорта боятся. Их сто, а Ковтюх с десятком, и ничего с ним сделать не могут. Наши за Ковтюхом в огонь и в воду пойдут. А то вот еще пришел из Джигинки ⁹ с своим отрядом ¹⁰ товарищ Матвеев. И этот, как Ковтюх. Кого хочешь расшибет,

— А вы думаете наш плохой? — ответил, немного обидевшись за своего командира, Ганька —наш товарищ (Сафонов тоже маху не дает. Кабы не он, так нас бы из Темрюка и не выпустили. Всех бы нас в Темрюке перебили.

— Ох, и дело было, ребята! Наши отбиваются и отходят, а кадеты на нас все прут и прут. У Варениковской надо было через Кубань переходить. А как ее перейдешь, когда моста нет? Ну, думаем, пропали,— сшибут нас кадеты в Кубань. На нашего одного их десять приходилось. Разве устоишь!

— Как же вы перешли?

— Батурин * помог.

— Какой Батурин?

— Командир отряда. На него с Петровской станицы казаки наседали. Так он и казаков не подпускает и мост через Кубань у Варениковской строит. Вот, братцы, какой он командир. Голова! Перешли мы мост, да и спалили его за собой, а кадеты по ту сторону с носом остались.

— Глядите, ребята, сказал Васька,— опять увидеться пришлось.

— Теперь вместе держаться будем,— предложил Ганька.

— Ага! Нас теперь целый отряд.

— А что вы думаете — пять человек — чем не отрад?

— Командира давайте изберем.

— Давайте.

— Давайте.

— Кого же командиром?

— Шахтера нашего — Фильку.

На том и порешили.

К обеду большевики двинулись к Новороссийску.

Филька, Васька, Павлушка, Алешка и Ганька старались держаться вместе.

— Что-то ожидает их там, в Новороссийске?

♦ Впоследствии тов. Батурин был начальником штаба Таманской армии. Вот что рассказывается в военно-историческом очерке, написанном самим Батуриным, об избрании ответственных руководителей Таманской армии: „Командный состав с представителями местной Советской власти собрался в помещении Геленджикского Окружного Совета Народных Депутатов. (Геленджик - село на берегу Черного моря в 40 верстах от Новороссийска). Кандидатами для избрания командующего были выставлены Ковтюх и я.

Матвеев первоначально отказался, мотивируя свой отказ тем, что он, как моряк, сухопутного ведения войны не знает, как это надо знать командующему большим соединением войск. Ковтюх отсутствовал на собрании. Матвеев в то время пользовался популярностью (известностью) больше всех присутствовавших, и мы стали убеждать его согласиться принять командование, доказывая, что для масс громадное значение имеет имя вождя, а он его как раз, имеет. Матвеев сдался на просьбы, но поставил условием, чтобы я занял должность начальника штаба, повторяя опять, что он моряк и что вождение сухопутных войск не его дело. Я буду драться с вами в первых рядах — это вы увидите, но руководит штабом пусть тов. Батурин" были слова — Матвеева. Пришлось согласиться и мне*. Тов. Батурин жив и поныне.

В УЩЕЛЬЕ

Путь до Новороссийска лежал через горы. Несмотря на все лишения и опасности, связанные с боевой обстановкой, мальчики были в восторге от окружавшей их природы.

— Глядите, ребята, какая горища — говорил Ганька,— вот-бы на верхушку забраться!

— Давайте вон по той горе полезем - предложил Павлушка, указывая на поднимавшуюся слева невысокую гору.

— Айда, ребята — крикнул Васька.—Глядите —вот и тропинка есть.

Мальчики свернули с дороги и стали подниматься по склону горы.

Минут через двадцать они достигли вершины небольшого холма, откуда как на ладони, увидели широкую долину расположенную между гор. По долине шла проезжая дорога, а по ней бесконечной вереницей тянулись обозы беженцев. С обозами тянулась и большевистская армия. А там, вдали, за холмами, грохотали пушки невидимого неприятеля, и эхо разносило по горам орудийный грохот.

— Поднимемся выше — предложил Ганька.

— Смотрите, ребята, как бы нам от своих не отстать — предупредил Филька.

— Ничего! Догоним. С горы в два счета сбежим.

Дальше горная тропинка шла лесом. Мальчики тронулись в путь.

Через полверсты тропинка привела их к вершине следующего склона, откуда она круто обрывалась в глубокое ущелье. Высокий и густой лес закрывал окружающее пространство.

— Здесь, ребята, хоть и выше, но из-за леса мы ничего не видим —сказал Алешка,—вернемся обратно.

— А если на дерево влезть? — предложил кто-то.

— А ведь правда,— ухватился за эту мысль Филька,— ну-ка ты, Васька, лезь на дерево, да живо.

Васька сейчас же исполнил приказание своего командира. — Ну что, видишь что-нибудь? — спросили его товарищи. — Лес, братцы, кругом да горы — ни черта не видно.

— А большую дорогу внизу видно?

— Немного видно. Наши обозы все идут.

— А белых чертей не видать?

— Не видать ничего.

— Ну, ладно, слезай.

— Постойте, ребята,— крикнул Васька.

— Что такое?

Васька не отвечал. Он уставился в одну точку и не спускал с нее глаз.

— Ну что ты там видишь?

Васька не отвечал и полез еще выше — на самую верхушку дерева, а через несколько минут быстро стал спускаться вниз.

— Ну что, что ты там видел?—окружили его ребята.

— А чорт его знает что: сам не знаю. Внизу по ущелью тоже дорога идет. Не такая, по которой наши отступают, а уже — две фуры с трудом разъедутся. И речка там по дну ущелья бежит.

— Ну так что-ж?

— Ну, так по той дороге конница идет.

— Чья? Наша? Белых?

— Да разве разглядишь? Похоже, что не наша. Ни одного красного знамени не видно. Должно быть белые.

— А много их?

— С полсотни. Должно быть разведка, или в обход зайти хотят.

— Далеко отсюда?—спросил Филька.

— Если от нас прямо вниз в ущелье спуститься—то до конницы версты две с половиной останется.

— Давайте выследим,— предложил Павлушка.

— Эх, кабы их отсюда пулеметом!..

— Вот что, товарищи,—сказал Филька, — пусть Алешка с Ганькой бегут к нашим, предупредят, а мы втроем в ущелье спустимся — следить будем.

— Ладно,— ответил Алешка, — а вы по своему пути знаки разные делайте, чтобы мы вас найти могли. Свежие ветки по тропинке бросайте.

— Хорошо. Бегите скорей, сколько хватит духу, а то как бы нам не пропустить белых.

Алешка с Ганькой быстро скрылись в лесу.

— За мной!—скомандовал Филька и стал спускаться с ребятами в ущелье.

Пройдя густые заросли, мальчики вышли на небольшую ровную площадку, круто обрывавшуюся над ущельем.

— Отсюда, товарищи, все видно,—сказал Павлушка.

— Да ты не стой, как кол,— рассердился Филька,—ложись!

По обожженой солнцем траве юные разведчики поползли к краю обрыва.

— Отсюда следить будем, — сказал Филька.

— А не наврал ты нам, Васька?—спросил Павлушка.— Где-ж твоя конница? Смотри — на дороге не видать ни души.

— А она там за горой. Видишь, дорога за гору заворачивает. Отсюда ничего не разберешь, а с горы, если влезть на дерево, далеко дорогу видно.

— Вот — товарищи, если-б отсюда да пулеметом шарахнуть! Эх, не успеют наши... Пока пулемет притянут, так от белых и след простынет.

— А ежели вперед с пулеметом зайти, на ту гору? — Васька указал рукой на уступ скалы, поднимавшейся над дорогой, версты за две впереди от них.

— А сколько это время надо пока туда доберешься! Думаешь на такую гору легко с пулеметом лезть?

— Как же быть, ребята? Ведь, наши и сюда-то не успеют пулемет притащить.

— Задержать бы белых как-нибудь...

— Как же ты их задержишь? Веревочкой что ли привяжешь?

Мальчики задумались. Вдруг услышали они тихий и нежный звон.

— Что такое?—удивился Павлушка.

— А кто его знает.

— Глядите,— указал Васька на покатый склон горы, спускающийся к дороге, с противоположной стороны,—стадо идет. А вон и пастух с ними.

— Быки-то какие лохматые, глядите-ка!

— Голова дурная. Да разве это быки? Это буйволы.

— А зачем они?

— Как зачем? На них ездят, пашут на них. Молоко буйволиное вкусное. Буйвол сильный. Где два быка нс вытянут, там один буйвол тянет. В горах дороги узкие—два быка рядом не пройдут, а один буйвол в узкую арбу запрягается и тянет огромные тяжести. Это у них, у буйволов и колокольчики привязаны, чтобы в лесу не затерялись, чтобы по звону найти их можно было.

— А едят их, буйволов-то?

— Кажется не едят. Нехорошее мясо у них.

— А что, ребята, — вдруг вскочил Васька, — а, что ежели...

— Чего ты?

Васька задумался. В голове у него складывался план.

— Ежели белых хитростью задержать?

— Как же это ты сделаешь?

— Стойте, ребята! А что если пастуха перехватить да в его одежду нарядиться, а как белые подойдут—начать им голову морочить? Там, мол, впереди большевики стоят, да то, да се. Пока они расчухаются да разведают, а тут и наши с пулеметом подоспеют. А? как, товарищи?

— А, ведь, верно. Такую бы штуку проделать—ловко бы вышло. Давайте попробуем. Как бы это только пастуха перехватить? Пока вниз до дороги спустишься, да до пастуха доберешься— много времени пройдет, а тем временем и белые покажутся. — Ведь, они вот-вот появятся.

— А может успеем?

— Не успеем — назад вернемся.

— Ладно,—согласился Филька, —Ты, Павлушка, оставайся здесь — наших ожидать будешь, а мы с Васькой вниз спустимся. Следи за дорогой. Если белые покажутся—дашь знать.

— А как же я дам знать?

— Стреляй, — посоветовал Васька.

— Я вот, как стрельну тебе по морде — так будешь знать,— возмутился Филька. — Разве можно стрелять? Белые сразу почуют, что им засада готовится. Ты вот что, —обратился он к Павлушке.—если что — вот эту глыбу вниз сталкивай. Мы следить будем. Как увидим, что по горе каменюка катится, так и будем знать, что белые появились.

Чуть заметными тропинками, держась за уступы, ветви и кусты, Филька с Васькой осторожно стали спускаться в ущелье. Время от времени они останавливались и чутко прислушивались, не загромыхает ли сброшенная сверху глыба.

Перебравшись через узкий горный ручей, мальчики перебежали дорогу и скрылись на опушке леса, где паслось буйволиное стадо.

Пастух, парень лет пятнадцати, тихо брел за стадом. Мальчики его окликнули:

— Эй, товарищ!

Увидев двух вооруженных ребят, пастух опешил. Он молча уставился на них и не произносил ни одного слова.

— Иди сюда; чего боишься!

— Ну, откликнулся пастух.

— Ты за кого —за белых или за красных?

— А вы кто?

— Ишь ты какой. Какое тебе дело? Ты-то за кого?

Пастух видимо растерялся. Сам-то он прекрасно знал, что стоит за красных, да как это скажешь? А вдруг перед ним белые.

—- Я так... я пастух... ничего не знаю.

— Боишься что ли?

Пастух молчал...

— Ну вот что,—сказал Филька,—нам надо белых захватить. Поможешь?

— А вы сами не белые?

— Дурной ты и больше ничего. Какие такие мы белые? На чорта нам нужно быть белыми? Да ты не бойся, мы красные.

— А где белые?

— А вот скоро на дорогу выйдут. Давай нам твое платье, мы им голову дурить будем. Понимаешь?

— Понимаю.

Пастух согласился.

Поменявшись одежей, Филька отдал пастуху свою винтовку и патроны.

— А как же я потом свое стадо найду?— спросил пастух.

— Найдешь. Не пропадет твое стало. Ну, айда, ребята!

Когда Васька с пастухом перешли дорогу, ручей и стали карабкаться на гору, Филька сломил длинную ветвь и вышел на дорогу. Постояв и почесав затылок, он пошел к стаду.

— Ну, вы, идолы кудлатые! Цоб! Цобе!

Буйволы мирно бродили по поляне и не обращали на Фильку никакого внимания.

Вдруг вдали послышался топот и говор и вся Филькина храбрость моментально исчезла. Тут только Филька понял, на какое рискованное предприятие он пустился.

— А вдруг среди белых одностаничники окажутся,— мелькнула у него мысль,—тогда что? Разорвет, ведь, на куски. И сам погибну и весь план пропадет.

Но отступать было поздно. Взяв себя в руки, Филька стал лупить веткой буйвола и кричать:

— Ну, дьявол! Куда залез? а! Цоб, что-б тебя черти взяли. Цоб на дорогу!

На дороге показался отряд. Филька делал вид, что никого не замечает.

— Цоб! Цоб, анафема! Ух ты, чорт окаянный!

— Эй, хлопец, что ты тут делаешь? — крикнул ему один из подъехавших всадников. Филька сделал радостное лицо и побежал им навстречу.

— Да вот то... (Филька чуть-чуть не назвал их товарищами, да во время удержался) вот того... чуть стадо не отняли красные. Насилу от них в ущелье угнал.

— А где красные?

— Да там впереди, версты за три. Шесть буйволов отняли. Сам насилу жив остался. Приставили наган ко лбу и кричат:

— Говори, где казаки?

— Ну, а ты что?

— А я почем знаю, где казаки? Да хоть-бы и знал, не сказал. Чего мне казаки плохого сделали? Пока у казаков пастухом был, так хоть кормили, а как эти красные пришли — так житья нс стало.

— А ты чей?

— Один. Сирота. Общество кормит.

— А много их там красных?

— Человек триста.

— Конные?

Пехота и обоз. Обоз застрял. Шесть буйволов у меня отняли, сукины дети. А теперь, что мне хозяин скажет?

— А станица тут далеко?

Филька опешил. Он совсем не знал местности и не находил ответа.

— Я с хутора,— ответил он уклончиво.

— С какого?

— Чего с какого? С нашего хутора. Версты четыре будет отсюда,— махнул он наугад.

— А как хутор-то называется?

— Хутор?

— Да ты что, дурачек что ли?

Филька мучительно думал, как ему извернуться.

— Может и впрямь дураком прикинуться,—осенила его мысль, но тут ему снова задали вопрос:

— Тебя как зовут?

— Антон, —выпалил, не задумываясь, мальчик.

— В какой стороне хутор?

Филька сделал неопределенный жест рукой.

— Да ты толком говори, бнсова душа, справа хутор от дороги или слева?

— Справа.

Тут выступил вперед другой казак:

— Як ты кажешь, хлопец, скилько верстов будет до хутори?

— Четыре или пять...

— По яку руку кажешь, по правую?

— По правую.

— А як тебе звать?

— Антон.

— Антон? Гм... А ты сам с того хутора? А когда-ж ты с того хутора вышел—утром, або с вечора?

— С... утра.

— Так... С утра, кажешь?.— усмехнулся казак.— А ну, хлопцы,—обратился он к окружавшим, — обыщите его. Шо це за хлопец такий, что с хутора, якого здесь зроду не було. Слава богу, оцю местность знаю, як свои пять пальцев.—А може ты не Антон, а який-небудь Иван, або Степан?—зло и насмешливо спросил он Фильку.

— Чего там не Антон, когда Антон...

Казаки стали обыскивать Фильку. В одном из карманов они нашли бумажку, на которой было написано: „Предъявитель сего пастух станины такой-то, Григорий Охотченко, 15 лет" и т. д..

— Шо це за бумажка,— спросил казак Фильку,—чье це удостоверение? Хиба тебе 15 лет?

— Это моего брата...

— А як твое хфамилие?

Филька опешил.

— Фамилия?... Петров!

— Як, як? Петров? А брат Охотченко? А?

— То двоюродный брат-

Казак покачал головой.

— Мал, мал, а брехать здоров.— Отправьте-ка его в штаб, може там разберуть, що це за пастух,— сказал он спокойно и вдруг неожиданно со всего размаху ударил Фильку плетью.

— Говори, бисов сын, що це все значит?

Филька вскрикнул от неожиданности и от боли.

— Що? Горячо?!—крикнул свирепо казак и снова замахнулся плетью.

— Говори, а то всю душу вытрясу!

Филька рванулся, но чьи-то крепкие руки схватили его за плечи.

— Э, нет, браток, не утечешь.

— Пусти!— крикнул Филька и, вырвавшись, побежал к лесу.

— Держить его, хлопцы, держить!

Филька мчался, что есть духу. Вот уж и лес близок, и гора крутая, конный по ней не поскачет.

— Стой, дьявол!—крикнул кто-то сзади, — стрелять буду!

Задыхаясь, цепляясь за острые иглы кустарника, ничего не видя пред собой, Филька продолжал бежать. Вдруг он споткнулся и упал. Сзади грянули один за другим два выстрела. Не успел Филька подняться, как его снова схватили. Дальнейшую мысль о побеге пришлось оставить.

— Говори: чей ты, откуда, а то тут же на месте в капусту изрублю,— набросился на него поймавший его казак.— Где красные?

— А я же сказал: там, впереди...

— Брешешь!

— Вот лопни мои глаза, не брешу.

— А ты сам откуда?

Филька молчал.

— Молчишь? Молчишь? Нагайки хочешь? Говори: от красных отбился?

Вдруг Фильку охватило отчаяние и злость.

— Ну, и отбился, а тебе что? Чего ты до меня прицепился?

— Ага, заговорил. Где-ж ты отбился?

— С беженцами шел, отстал, заблудился.

— Откуда ты?

— С Крымской станицы, соврал опять Филька.

— Кто твой отец?

— Отца нет, убили.

— Брешешь ты все, собачий сын. Ну, ладно, там в штабе с тобой разберутся.

Фильку под конвоем отправили в штаб, а разъезд повернул обратно.

— Может и на самом деле впереди красные,—сказал офицер.—Подождем, пока подойдут наши сотни. А за мальчишкой следите, чтоб не убежал. Мы этого прыща заставим развязать язык.

Наблюдавшие сверху мальчики видели всю эту картину и не знали, что делать. Стрелять - только погубишь Фильку, а своих с пулеметом все нет и нет.

— Что делать? — сказал Васька.

— Надо скорей своим дать знать—предложил Павлушка.— Где-ж это наши застряли, а?

— Я побегу на большую дорогу, узнаю, в чем дело.

Только что Васька собрался бежать, как из лесу выбежал Ганька.

— Ребята!—крикнул он,— наши с пулеметом вперед версты за три зашли, в ущелье сидят. Нехай казаки едут, отсюда их не трогайте. Идем скорей обратно к своим, а то совсем отстанем, белые совсем на нас наседают.

Мальчики опешили.

— Как? А как же с Филькой? Ведь Фильку казаки с собой захватили.

— Как, Фильку захватили?—удивился Ганька.

Васька быстро рассказал ему, в чем дело.

— Что-ж теперь делать будем?

— Глядите, глядите,— крикнул пастух,— еще казаки появились!

Действительно, из-за горы показались еще две сотни казаков.

— Вот это так история,— шепнул Васька, хватаясь за винтовку.— Ох, обойдут они наших!

А Филька-то, Филька... Как же Фильку вызволишь?

— Каюк Фильке... Разве теперь к нему пробьешься?

— Смотрите, и пулеметы у них.

— Вот собаки! Давайте в них стрелять отсюда.

— Отомстим за Фильку!

— Ложись, ребята!

Васька, Ганька, Павлушка и пастух залегли за камни.

— Ишь, чорт золотопогонцый, я-ж тебя уложу,— бурчал под нос пастух, целясь в офицера.— Теперь, ребята, я останусь с вами, теперь мне домой все-равно лучше не являться.

— А как же стадо?

— А, чорт с ним, оно наших толстопузых богачей. Нехай сами пасут!

— Пастух, теперь ты у нас за старшего будешь. Ладно?

— Ладно. Тише, Нехай ближе подъедут.

Казаки шли мелкой рысцой. Подпустив поближе первую колонну, пастух скомандовал:

— Цель по офицерам... Тсс... Пли!

Раскатистый залп понесся по ущелью. Два офицера грохнулись с лошадей на землю. Остальные два заряда ребята промазали. А может быть кого-нибудь легко ранили — трудно было разобрать.

— Два готово! — стиснув зубы, крикнул Павлушка.

— Эго я,—сказал пастух.

— Ну да, ты... Это я,—не соглашался Васька.

— Целься, ребята, еще... Пли!

В рядах казаков произошло смятение. Оглядывая вершину скалы, они искали врагов, но их, конечно, не было видно. Раздалась внизу команда и вдруг дождь пуль загудел над головами ребят.

— Прижимайся, прижимайся к земле, командовал пастух.—Бей по золотым погонам — пли!

— Ага! — вскрикнул Ганька, когда с лошади упал еще один офицер.— Подсадил кабана.

И в восторге он чуть не вскочил на ноги.

— Да ты что, сбесился, что ли! —испугался Васька.— Куда ты голову высовываешь?

— Пли! — не унимался пастух.

Вдруг внизу часть казаков спешилась и стала карабкаться по утесу.

— Эге, ребята, дело хужей. Тикайте! Да ползком, ползком! Куда вы, черти, поднимаетесь!

Ползком, от дерева к дереву, от скалы к скале, мальчики оставили позицию.

— Ну, теперь к своим. Бегом!

Выбежав на большую дорогу, ребята увидели, что она была пуста.

— Глядите, наши уже давно прошли.

— Теперь по дороге итти опасно. Идем лесом.

Версты через три мальчики наткнулись на свою заставу.

— Стой! Кто идет?

— Свои. Партизаны.

Присоединившись к своим, мальчики разузнали, где находится Алешка, побежали к нему и рассказали обо всем происшедшем в его отсутствие.

— Надо бы Филькиному отцу сообщить,— сказал он.

— Филькин отец ушел далеко вперед, с первой колонной.

— Эх, Филька, Филька! Вот хороший был товарищ!

— Да, такого, как Филька, не скоро сыщешь.

— Неужто убьют его?

— Чего там убьют? Кабы он был с оружием, а то так, пастух. Чего они пастуха убивать будут?

— Да, с них все статься может. Если еще к рядовым казакам попадет—ничего, а к офицерам—измываться будут, собаки.

ПЫТКА

Когда Фильку доставили в штаб, он, бедняга, совсем запутался в ответах. Конечно, трудно ему было выворачиваться, когда с одной стороны его ловили всякими хитростями на словах, а, во-вторых, били, не жалея сил. На одном Филька стоял твердо —не говорил, кто отступает, сколько их, кто командиры, сколько пушек, какие запасы снарядов и пр. Сам-то он всего этого хорошо не знал, но если бы и знал, все равно поклялся он отвечать на все такие вопросы двумя словами: „не знаю".

В остальном Филька признался: и кто он, и откуда, и зачем пастухом нарядился.

— Ну, я таких мальчишек еще не видел,—говорил белогвардейский полковник.—Упорный, дьяволенок, как скала. Если там все большевики такие, гак не скоро мы с ними сладим.

— Что-ж делать с этим мальчишкой, господин полковник?—спрашивал есаул, ведь он разведчик, шпион. Я бы его расстрелял.

— Куда его, такого прыща, расстреливать?

— Но, ведь, мы должны же у него узнать правду, а, во-вторых. неужели мы не сумеем заставить его говорить? Ведь, он, этот змееныш, под обстрел подвел нашу разведку.

— Очевидно, не сумеете, господин есаул,— ответил полковник.—Набрал этот прыщ в рот воды и хоть ты что!

Есаула это задело за живое.

— Ну ладно, посмотрим,—сказал он многозначительно и приказал посадить Фильку под замок.

Фильку втолкнули в какой-то темный подвал и заперли.

Не прошло и получаса, как явился есаул.

— Вот что,— обратился он к Фильке,-если ты мне не скажешь всего, я тебя ночью сегодня зарублю. Понял? Ты думаешь, я шучу? Я тебя, мерзавца, на мелкую окрошку изрежу. Подумай. Вечером я приду, и если ты не откроешь свой рот,— вот! —и есаул, обнажив шашку, погрозил ею Фильке.

Не ожидая ответа, он вышел, и дверь за ним сейчас же захлопнулась. За дверью Филька услышал голоса. Подбежав ближе и прислонившись ухом, он расслышал жуткие слова. Есаул говорил кому-то:

— Приготовь угли и железо. Раскаленным железом буду прижигать пятки, пока не скажет всего. Я докажу-таки полковнику, что сумею выудить у этого щенка все, что мне надо.

Филька замер.

— Неужели, неужели такие муки?—подумал он. И вдруг такая злоба и ярость обуяла его, что он, стиснув зубы, поклялся скорее умереть, чем проронить хоть одно слово. Но пережитый день окончательно отнял у него силы. Опустился Филька на колени, забился в угол и вскорости от усталости заснул.

Проснулся он когда уже село солнце. Сквозь небольшое решетчатое окно глядел тусклый серый вечер. Накрапывал дождь. Филька встал и подошел к двери. Прислушавшись к окружающей тишине, он постучал в дверь. На стук раздался оклик:

— Чего надо?

— Пусти.

Дверь тихо отворилась.

— Филька, ты?

Филька удивился. Кто мог звать его по имени? Но тьма не позволяла разглядеть вошедшего.

Филька молчал. Часовой вошел

в подвал, захлопнул за собой дверь и зажег спичку. Филька попятился назад. Перед ним стоял Семен, старший сын домохозяина, у которого жил в станице Филькин отец.

— Семен...--тихо сказал Филька.

— Тсс... Молчи... Ох, хлопец, хлопец, что-ж с тобой будет? Ведь этот гадюка палить тебе мясо станет. Ты думаешь, он только пугал? Знаю я его. Гляди...

Казак чуть приоткрыл дверь. За дверью стояла жаровня с раскаленными углями, на которых лежал нагретый до-красна кусок железа.

— Сейчас водки нажрется и придет. Это, брат, не человек, а зверь. Лучше ты ему все скажи. Не упирайся.

— Не скажу, не скажу ничего! - затопал ногами Филька.— Сдохну, а не скажу. Пусть пытает! — и, опустившись на пол, Филька заплакал.

— Ох, и дурный же ты хлопец. Да ты скажи все, он тебя тогда не тронет. Говори все, все равно твои далеко ушли, все равно их не догонят.

— Степан, неужто железом жечь будут?

— Будут. Говорю тебе--будут. Не держи язык, а то тут тебе и конец. Бачь — идет, идет!

Казак быстро выскочил из подвала и захлопнул за собой дверь. Вошел есаул. Он был сильно пьян и еле стоял на ногах.

— Ну, что, большевистский змееныш, надумал что-нибудь?

Филька в ужасе попятился к стене.

— Будешь говорить?

Филька молчал.

— Будешь говорить, я тебя спрашиваю?

Филька хотел что-то сказать, но от волнения не мог произнести ни слова. Тяжело дыша, он вдруг сжал кулаки и крикнул:

— Не буду говорить, не буду! Кадет! Сволочь! Ни слова не скажу!

Есаул, широко расставив пьяные ноги мрачно посмотрел на мальчика и кликнул казака:

— Давай огонь!

Казак вздрогнул...

— Ваше высокобла...

Есаул выхватил наган и крикнул казаку:

— Разговаривать? Разговаривать, каналья?

Казак, опустив голову, пошел и принес жаровню.

Есаул стал искать тряпку, которой он мог бы взять раскаленную с одного конца полоску железа. Не найдя, он крикнул Фильке:

— Снимай рубаху!

Филька бросился к дверям. Казак загородил ему дорогу. Есаул рассмеялся.

— Бежать? Нет, брат, не убежишь. Рубаху давай — мерзавец!

Весь дрожа, Филька снял рубаху. Обернув ею руку, есаул взял раскаленную с одного конца полоску железа и пошел к Фильке.

— Будешь говорить, змееныш паршивый?

— Не буду!

Схватив левой рукой Фильку за горло, есаул стал медленно подносить к его лицу страшный огненный кусок железа.

—- Будешь говорит?..

И вдруг...

И вдруг случилось то, чего никто из троих не ожидал. В руках казака, как молния блеснула сабля. Есаул выронил орудие пытки и, тихо вскрикнув, упал на пол с глубоко рассеченной головой. Казак страшным взором глядел на него, сжимал в руках окровавленную саблю и тяжело дышал.

— Ну як? Спытал? Дитя... железом?.. Сдыхай же, бисов сын, шакал!..

— Степан, Степан!—стонал Филька.

— Нычого... Не бойся... Доки я жив и ты будешь жить. Спокойно... Нехай еще трохи стемние... Вместе уйдем... До твоих, до красных пидемо. Ворог я теперь усим билым. Ворог, лютый ворог. Тихо... Теперь я, Филька, бачу, что твой батька правильно казав, що били звири.

Страшная, жуткая тишина.

В жаровне потускнели угли. В темноте еле можно было различить труп есаула.

— Идем... Идем за мной,—сказал казак.

Филька доверчиво прижался к нему.

— Степан, вместе уйдем, да? К нашим, да?

— Вместе, вместе, браток. Идем, держись ровно, не бойся. Смело иди, щоб люди ничего не заметили.

Выбравшись на улицу, Филька пошел за казаком.

— Стой, кто?— окликнули часовые.

— Это ты, дядько Петро?— спокойно сказал казак.— Оце я, Степан, хлопца до штаба веду.

— А, Степан? Ну проходи, проходи.

Так Степан с Филькой пробрались на окраину станицы.

— Теперь тихо, щоб ни якого шуму, ни якого шороха,— сказал Степан на ухо Фильке,—ложись, на брюхах поползем, бо застава тут, а там лисом, горами, ущельями до Новороссийску, а в Новороссийске может до красных пристанем...

— Ты, Степан, будешь с нашими? Большевиком будешь?

— Тсс... Ложись...

Тьма, свинцовые тучи, дождь и ветер в эту ночь были лучшими друзьями беглецов.

Благополучно минуя сторожевые посты, Степан и Филька добрались до лесу и скрылись в горах...

ТИШКА ЛИКУЕТ

После отступления большевиков Тишка стал страшно важничать. Теперь он командовал всеми мальчишками и сводил кое с кем старые счеты. Правда, самые заклятые его враги. — Васька и Павлушка, ушли, но в станице все же остался кое-кто из ребят, державших Васькину руку.

На другой же день, как ушли большевики, Тишка решил посчитаться с Дашкой.

— Ага, попалась большевичка,— накинулся он на Дашку, встретив ее возле огорода, деда Мироненко.

Дашка не двигалась с места.

— Что стала, как пень? Хочешь в морду дам?

— Пусти, Тишка.

— Ага, теперь, небось, „пусти Тишка"! Ну, проходи, паршивая!

Дашка пошла своей дорогой. Дав ей отойти несколько шагов, Тишка запустил в нее кирпичем. Дашка от страшной боли вскрикнула, скорчилась и села, заливаясь слезами. На крик выбежали из дворов женшины.

— Кто это тебя, девочка?

— Тишка. Я его не трогала, а он меня кирпичем. — плакала Дашка...

Ночью Тишка пробрался к Васькиной хате. На дворе он наткнулся на какие-то темные фигуры, таскавшие из сарая солому.

Тишка узнал местного урядника и его племянника, скрывавшегося последнее время в камышах.

— Это я, Тишка,— сказал он.

— Чего тебе тут надо?

Тишка улыбнулся.

— Да тут же большевик Журбин жил.

— Ну так что ж?

— Спалить бы хату...

Урядник похлопал Тишку по плечу.

— Молодец! Добрый из тебя большевистский враг выйдет. Помогай таскать солому.

— А вы разве тоже?

Старшие рассмеялись и многозначительно переглянулись.

— Ну, ну—живей!

В безмолвии темной ночи под стрехой убогой покосившейся хаты, в которой еще недавно жил Васька с своими родителями, вспыхнули огненные языки, а через полчаса набатный колокол жутко звонил, сзывая станичников на пожар. Кое кто из сочувствовавших отступившим большевикам бросился было на помошь, но их живо прогнали.

— Нехай горит большевицке гниздо!

А тем временем поджигали уже Павлушкину хату.

Страшна была эта ночь.

Ненавидевшие большевиков озверелые люди выламывали двери и окна в покинутых отступившими хатах и растаскивали жалкий, брошенный на произвол судьбы, скарб.

В ту же ночь озарился красивым заревом пожара станичный овражек. Это пылала хата деда Мироненко.

Молча стоял дед на своем огороде, смотрев на догоравшую хату и тихо покачивал седой головой.

— Дедушка, может ведро с водой принесть?—хихикнул из-за плетня Тишка...

А на другой стороне станицы по глухому переулку разносился страшный, душу раздирающий крик:

— Ой, ратуйте, ратуйте* меня! Режут! Убивают!

Это кричала больная Федосья, муж которой ушел с большевиками.

* Ратуйте - спасите.

— Ой, люди добр...

И все стихло...

Темная, озлобленная фигура вытирала об Федосьин фартук окровавленный кинжал...

Настало серое, туманное утро.

В станицу вошел казачий разъезд. С винтовкою на-готове, с белой широкой повязкой на папахе, конные разведчики рассыпались по улицам и стуча в ворота звали всех на площадь.

Поп Евлампий в церковном облачении и с крестом в руках стоял на крыльце станичного храма, окруженный старыми казаками, державшими в руках хоругви, а тут же, напротив, у станичного правления быстро сооружали виселицу.

Собрался народ.

— А ты чего здесь, дед?—обратился один из вооруженных казаков к семидесятилетнему старику бондарю.—Чего тебе туг надо?

— Да вот, пришел послухать, чего тут говорить будут.

— Дай ему по лысой голове, крикнул кто-то.— Подслушивать должно быть пришел. Бей его, большевика?

Старик ничего не понимал да к тому же на одно ухо был глух.

— Как? Чего?—спросил он.

Кто-то подобрей сказал:

— Иди, дедушка, отсюда, а то как бы беды тебе не нажить.

Дед заковылял.

— Стой!- подбежал к нему вооруженный казак и выхватил шашку.— Голову сшибу, старая сволочь!

Дед остановился и развел руками.

— Чего ты, сынок, в чем дело?

— А в том дело, что убирайся отсюда к чорту, большевистская сатана.

— Да какой же я большевик? Мне уж в могилу пора. Я и так в толк не возьму из-за чего народ волнуется. Пришел поглядеть.

Казак стал было вкладывать саблю в ножны, как вдруг подскочил другой казак, тоже старый дед, лет семидесяти и, став за спиной полуглухого, начал делать знаки вооруженному, чтобы тот рубил бондаря.

Бондарь упал на колени.

— Неужели меня, старика?..

Сверкнула шашка и звонко ударилась о лысый череп старца. Потоки крови залили несчастному лицо, а поп, благословляя в эту минуту толпу и поднимая высоко крест, гнусавил:

— Постоим за веру и нашу Христову церковь!

Со двора станичного правления неслись душу раздирающие крики. Это секли шомполами жен, матерей и сестер ушедших в поход большевиков.

— Так ее, так!—подбадривала озверевшая толпа палачей.— Дай ей еще пару горячих!

А когда стих колокольный звон и стоны избиваемых, толпа ринулась к виселице, на которой качалось уже три большевика, три борца за волю рабочих и крестьян.

Тишка, на что был жестокий мальчик, и тот, взглянув на повешенных, попятился назад и, побледнев, прошептал:

— Что-ж они, чортовы души, делают? Хуже зверей!..¹¹

МИХАЙЛОВСКИЙ ПЕРЕВАЛ

Но вернемся к нашим героям.

Теснимые сильным противником, обремененные семьями и домашним скарбом, большевики не были в состоянии задержаться в Новороссийске и двинулись вдоль побережья Черного моря на Геленджик, Туапсе и дальше.

Узкая полоса шоссе, по которому приходилось им двигаться, не давала возможности развернуть боевые силы. Всех вооруженных людей было около 20 тысяч и такое же количество беженцев. На десятки верст растянулось это необычайное шествие. Впереди — вооруженные, сзади — обозы и семьи бойцов.

Чтоб не дать возможности неприятелю настигать с тыла, каждый мост, по которому проходили эти тысячи людей, взрывался или сжигался.

С левой стороны шоссе поднимались высокие горы, с правой— оно обрывалось крутыми склонами к морю. Это давало неприятелю возможность обстреливать отступавших с моря и устраивать на каждом шагу засаду в лощинах и ущельях гор. Но отступавшим грозила смерть не только сзади и с боков, путь впереди также им был перерезан.

Однако, замкнутые в кольцо, большевики сметали на своем пути все препятствия. Босые, голодные, плохо вооруженные, они бросались в бой, сотнями гибли с красными знаменами в руках, но неудержимо стремились вперед.

Первым пролагал им путь неустрашимый Епифан Ковтюх.

Ганька, Алешка, Васька, и новый их друг пастух попрежнему держались вместе.

Как-то ночью, когда был отдан приказ готовиться к наступлению, мальчики сбились в кучу и вели между собой беседу:

— Эх, Фильки нет с нами!—вздохнул Ганька.

— Да, где-то он теперь, Филька?—тихо прошептал Васька.

— И Павлушки нет... Неужели погибли они?

Никто не ответил. Каждый думал свою думу.

— Неужели Павлушка в Новороссийске остался?

— Мать у него заболела. С матерью должно быть и остался.

— А отец-то его каков? Отец-то знал, что они остаются?

— Конечно знал. Павлушкина мать просила его остаться, а он сказал: „Оставайся ты, может быть как-нибудь перебьешься, а я не могу, должен я за революцию итти до конца". Павлушка с отцом просился, да отец никак не позволил, да и мать оставлять Павлушке уж очень жалко было.

— Да... А ребята-то какие были славные — что Филька, что Павлушка...

— А я так думаю, товарищи, что Филька вырвется. Башковитый он парень, башковитый!

— Да уж хоть бы, хоть бы ему целым остаться.

Так — в часы ли отдыха, в часы ли грозных бурь, наши юные герои ни на минуту не забывали своих друзей.

Впрочем, отдыхать им приходилось редко. Неприятель не давал передышки ни на минуту. Кончился бой — начинался новый, а лишения, голод, болезни—все эти ужасы становились страшней с каждым днем, с каждым часом.

Описать все подвиги доблестной Красной Таманской армии, как стала она называться с Геленджика, в этой книге нет возможности. Но об одном моменте мы рассказать должны.

Под высоким старым дубом, в дремучем лесу на склоне высокой горы, где бежит говорливый, неистощимый ручеек, насыпан маленький холм...

Быть может его уж нет... За десятки верст от человеческого жилья, лишенный заботливых рук, которые его берегли-б, холили, украшали венками из диких лесных цветов,—засыпанный осенней листвой, разметанный зимними вьюгами — быть может стерт тот холм с лица земли... Только старый дуб,— он один знает и помнит эту могилу, он один сторожит ее.

Таманская армия подходила к Михайловскому перевалу¹².

Здесь шоссе, отошедшее от моря, извиваясь змеей, круто поднималась в гору и огибало глубокие овраги и щели. Для неприятеля, занявшего вершину перевала, все изгибы-шоссе были, как на ладони.

Таманцам двинуться вперед не представлялось никакой возможности, т. к. все повороты шоссе находились под перекрестным огнем неприятельской артиллерии.

Или взять перевал, или всем погибнуть — вот все, что оставалось большевикам.

Ковтюх остановил свои войска. Пытливый взгляд командира сразу определил положение.

— Товарищ Ковтюх, перевал занят неприятелем.¹² Там с белыми и грузины.

— Знаю, — ответил Ковтюх.

— Пройти перевал невозможно.

Ковтюх улыбнулся. Разве есть что-нибудь невозможное для красного таманца?

— Нельзя' пройти прямо,—сказал он, так обойдем врага в тыл. Были-б охотники. По горе лесом зайти надо.

Вызвали охотников.

За охотниками, конечно, остановки не стало. Сотни закаленных бойцов на перебой выразили желание итти по указанию любимого командира.

— За Ковтюхом в огонь и в воду!

— Раз товарищ Ковтюх говорит, значит наша возьмет.

— Ого! Чтобы Ковтюх да не сшиб белых? Так дадим жару, что век не забудут!

За охотниками увязались и наши ребята. Первым вскочил пастух.

— Идем, ребятки, в обход по горам, а?

— Идем, идем,—согласились остальные.

— А вы куда, шпана малорослая?— шутили над мальчиками таманцы.

— Ну, ну,— огрызались те.- Не хуже вашего стрелять умеем. Дадим белым чосу!

Втыкая штыки в расщелины скал, карабкаясь по острым уступам,хватаясь за корни деревьев, изрезывая в кровь колени и руки, охотники стали взбираться по отвесным скалам на вершину горы, поросшую густым лесом.

— Фу!-пыхтел Алешка,-вот, товарищи, тяжело, так тяжело.

— А тебя, чертенок,приглашали лазить по горам, что ли? — сказал ему сосед таманец, запыхавшийся не меньше Алешки,— шел бы назад.

— Иди сам, когда хочешь, а я назад не пойду.

— Ну-ну, давай руку,подсоблю, не серчай.

— А ты не лезь ко мне!

— Да я-ж по любви. Давай руку-то, поддержу.

— Сам влезу. Свои силы береги, пригодятся.

Ганька опередил всех и, ожидая товарищей, присел отдохнуть.

— Эй, таманцы, не отставать! — кричал он.

— А ты не ори. Неровен час, какой шпион услышит,— сказал ему внушительно старый таманец бородач.

— А я его штыком в брюхо!

Забравшись на вершину, охотники стали тихо продвигаться вперед, обходя с тылу неприятеля.

Наступила решительная минута.

Внизу ждали.

Ковтюх на своем боевом коне подъехал к кавалерии.

— Ну как, таманцы?

— Ждем твоего слова, товарищ командир. Кони не стоят, скорей уж пускай нас,—разнесем белых. Пятно от них мокрое останется и больше ничего.

Ковтюх потрепал по шее коня и ответил:

— Повремените малость... Скоро... Ждите команды.

Тем временем артиллерия открыла огонь по вершине перевала, где стояли неприятельские орудия.

А охотники подходили все ближе и ближе...

Пастух шепнул на ухо товарищам:

— Держись за мной, не отставать...

Подкравшись еще ближе, охотники вдруг открыли неожиданную стрельбу и с громким криком „ура“ обрушились на врага.

Удар был так неожидан, так ошеломляющ, что белые сразу растерялись и дрогнули. В то же время стоявший у подножия перевала Ковтюх глянул на свою конницу и —

— Вперед!

Как вихрь помчалась по шоссе красная кавалерия и не успели белые прийти в себя, как она уже проскакала недоступные полчаса тому назад участки и мчалась на врагов, сверкая острыми саблями.

— Урра! Смерть врагам Советской власти!

За конницей двинулась несокрушимая Таманская пехота. Неприятель, еще так недавно державший грозную позицию в своих руках, обратился в бегство. В особенности же без удержу мчались грузинские войска, „кукурузники“, как прозвали их таманцы.

Ребята ликовали.

— Урра! Наша взяла!—и бежали вместе с другими за отступавшим врагом.

Вдруг пастух остановил товарищей и указал им на склон горы.

— Глядите, вон за большой скалой, чуть видно, белые пулемет бросили. Побежим захватим его.

— Да где ты его видишь?

— Да вон чернеет за скалой. Не видите, что ли?

Захватить такой трофей, как пулемет, было слишком заманчиво.

— Айда, айда, ребята!

Мальчики вскарабкались на гору и подошли к оставленному белыми пулемету.

— Как же мы его с горы спустим?

— А чорт его знает как! Веревки надо.

— Дадим знать нашим, пусть придут на подмогу. Так и придется сделать.

— Вы идите,—сказал пастух,—а я пока здесь пулемет покараулю.

Ганька, Алёшка и Васька снова спустились с горы и побежали за товарищами таманцами.

Пастух сел у пулемета и стал внимательно его осматривать.

— Надо бы из этой штуки стрелять научиться,— подумал он. Где-ж тут пули проходят? А эта часть для чего?

Увлекшись осмотром пулемета, он не видел как позади него, с ловкостью дикой кошки, кралась какая-то фигура. Когда пастух встал, он вдруг увидел перед собой озлобленное лицо офицера. Это было так неожиданно, что в первый момент пастух даже забыл, что у него в руках винтовка. Не успел он опомниться, как офицер схватил его двумя руками за горло и повалил навзничь. Падая, пастух сильно ударился спиной об пулемет, хотел крикнуть, но чужие железные руки слишком крепко сжимали его горло. Собрав все силы, он согнул колени и уперся ими в грудь врага, но тот с глазами, налитыми кровью, еще плотней схватил его шею и продолжал душить.

Когда офицер встал, пастух остался лежать неподвижно...

Юный герой был мертв.

Схватив пулемет, офицер покатил его к краю высокой отвесной скалы. Под скалою, меж острых камней, узкой змейкою вился горный ручей. Оглянувшись по сторонам,— он с разбегу столкнул пулемет в пропасть и скрылся в лесу.

Когда Ганька с товарищами, в сопровождении трех таманцев, пришли на то место, где оставили пулемет, и увидели мертвого пастуха, их охватила тоска и ярость. Сжимая винтовки в трясущихся от злобы руках, они осмотрели кругом все скалы, щели и кусты, но врага, конечно, уже не нашли.

Молча стояли они над трупом дорогого товарища. Первым нарушил молчание Алешка.

— Тут же, под этим высоким дубом и похороним его. Пусть этот старый дуб стережет товарища. Когда-нибудь мы вернемся сюда и поставим ему хороший памятник.

Выкопав могилу, мальчики и бывшие с ними таманцы уложили в нее пастуха, засыпали землей и сделали над могилой маленький холм. На стволе дуба Васька штыком выцарапал день, месяц и год.

— Ну, ребята, воздадим же товарищу воинскую честь,— сказал пожилой таманец.— Стройся!

Все стали в шеренгу.

— Взвод, пли!

Один за одним, несколько залпов, грохочущим эхо, разнеслись по горным ущельям...

— Спи, дорогой товарищ, мы не забудем тебя никогда! Ганька взял в руки винтовку пастуха, долго и молча смотрел на нее..-.

— Филькина, ведь, винтовка...

— Да, еще одного из нас не стало,— вздохнул Алешка.

— Ну, голову выше, товарищи!—крикнул пожилой таманец.— Чего носы повесили? Разве вы не таманцы? Стройся, надо своих догонять. Ну! Шагом марш!

Все тронулись в путь.

— Идите, идите, я вас сейчас догоню, сказал тот же таманец. Когда все ушли, он долго еще стоял у могилы.

— И хлопца-то этого я вовсе не знал. — думал он,— что-ж это со мной такое делается?

Смахнув слезу, он сурово окинул взглядом дремучий лес и решительно зашагал, догоняя своих.

— Эх, ведь, не уходят же эти жизни напрасно!

Так с беспрерывными боями Красная Таманская Армия продвигалась вперед, стремясь соединиться с главными военными силами большевиков.

В бою под Армавиром убили Васькиного отца. Сам Васька заболел тифом и при отступлении таманцев из Ставрополя остался в городе. В калмыцких степях от голода и страшной цынги погиб Алешка.

Ганька остался один. Он сильно изменился. Родная мать и та не узнала бы его. Он вырос, почернел, страшно исхудал и вся тяжесть боевой обстановки наложила на него какой-то особый отпечаток. Никто бы не сказал, что ему двенадцать лет, он казался много старше.

Таманская армия таяла с каждым днем. Немногие пробились к Астрахани, но среди пробившихся был и Ганька.