Нашествие

Картина первая

И вот беда грозного нашествия застлала небо городка. Та же комната, но что-то безвозвратно ушло из нее: стала тусклой и тесной. Фотографии Федора уже нет, только срамное, в паутине и с гвоздем посреди, пятно зияет на обоях. Сдвинутые вещи, неубранная посуда на столе. Утро. В среднее окно видна снежная улица с тою же, но уже срезанной наполовину колокольней на бугре. Соседнее, высаженное в памятную ночь, забито поверх одеяла планками фанеры. Откуда-то сверху — то усилится, то затихнет — доносится унылое, от безделья мужское пение. Ольга, одетая по-зимнему, собралась уходить. Анна Николаевна держит дверь за скобку.

Ольга. Мама, мне каждая минута дорога… Мама!

Анна Николаевна. А я не пущу тебя, Ольга, не пущу.

Ольга. Пойми, дети могли собраться… Из шестидесяти хоть трое. Что будет с ними?

Анна Николаевна. Сядь и рассуди: какие же занятия сегодня? И кто, безголовый, пошлет своего ребенка в школу!

Два, один за другим выстрела. Пригнув голову, кто-то суматошно и беззвучно пробежал под окном.

Отойди от окна, Ольга.

Ольга (переменив место). Некоторые живут при глухих бабках, а те и землетрясенья не услышат, если бы случилось… Я должна, мне нужно пойти. Я деньги за это получаю, мама!

Таланов (из соседней комнаты). Дай человеку что-нибудь делать, Анна.

Анна Николаевна. Ты хочешь потерять и дочь? Последнюю, Иван.

Демидьевне, которая вошла из кухни.

Чего они там распелись-то? Точно отпевают кого…

Демидьевна. И верх и флигелек во дворе заняли. Куды ни глянь — солдат торчит. (Доверительно.) Опять нонче четверых немцев нашли заколотых. А сверху записочка на всех общая.

Анна Николаевна. А в записке что?

Демидьевна. А в записочке надпись, сказывают, — «добро пожаловать». Наро-оду похватали! И у нас на дому синяя бумага висит. Большие деньги сулят, кто докажет. Ищут…

Анна Николаевна. Кого же ищут-то?

Демидьевна. Кто его знает, Андрея какого-то. А у нас в городу Андреев-то штук тридцать поди наберется.

Ольга. Нам это неинтересно, Демидьевна. Мы люди мирные. И вам лучше заниматься своим делом.

Демидьевна. В немки, что ль, записаться? (Обиженно.) Картошка-то у нас на погребе, мимо немца идти. Рази Аниску послать? Она, как ветерок, проскочит.

Анна Николаевна. Пока не стихнет, никому из квартиры не выходить. Пошли ее сюда, на столе прибрать. (Ольге, после ухода Демидьевны.) Расспроси-ка ее сама, что в Ломтеве-то делается!

Ольга, не раздеваясь, терпеливо садится на стул. Вошла Аниска.

Аниска. Меня баушка послала. Что делать-то надо?

Анна Николаевна. Прибери посуду, девочка, только не побей чего-нибудь.

Пыхтя от важности порученного дела, Аниска приступает к работе.

А вот Ольга говорит, что зря ты из Ломтева убежала.

Аниска (рассудительно). Чево зря! Лютовать стали, Анна Миколавна. Избу вытопят, сестры нашей, бабенок, нагонят, распатронят как следовает быть… и пошла карусель. У меня подружка была, на одной парте сидели, Клавушка… Так, нагишом, в ледяную воду и кинулась. (По-бабьи, концом головного платка она коснулась глаз.) Чать, помните озерышко-то наше?

Анна Николаевна. Помнишь, Оля, ломтевские озерки? Ивы старые кругом… помнишь?

Ольга безучастно смотрит в окно.

Аниска. Офицер один боле всех зверовал. Белобрысый, ровно дым, а хроменькой. Надругается да еще спину сургучом припечатает. С чего бы это, Анна Миколавнушка? Ведь баба-то, чать, не письмо.

Ольга (решительно поднявшись). Ну, мамочка, я пошла. А то мне поздно станет.

Анна Николаевна. Платок-то порванéй надень. Да горбься, горбься на улице-то. Горбатая да убогая кому глянется.

Ольга отворила дверь и тотчас закрыла. Долетел шум ссоры: ворчливый басок Демидьевны и знакомый тенорок Фаюнина.

Ольга (отцу, в соседнюю комнату). Иди, папа. Начинается светлая жизнь. К тебе власть с визитом. Я черным ходом пройду. (Обернувшись.) Не беспокойся, мама… я скоро вернусь.

Она ушла. Обороняясь от наступающего гостя, появляется Демидьевна. На Фаюнине летний просторный пиджак со складками от лежанья в заветной укладке. Сапоги, стоячий воротничок и лысина блестят, как натертые воском. У него вид и повадки дореволюционного филера.

Фаюнин. Не заигрывай, голубушка, старик я. Пусти руки, не заигрывай.

Демидьевна. Не посмотрю, что Лазарь. Вдругорядь уже поглубже закопаем, чтоб не вылезал.

Фаюнин. Ай-ай, дуреха какая. Уйди, не расстраивай меня, уйди.

Таланов (выходя к Фаюнину). И правда, уйди, Демидьевна.

Косясь и ворча, та отходит в сторону.

Фаюнин. Разве можно такие слова, да на людях, да под горячую руку, да кому? Мне! Ай, дуреха. (Всем.) Поздравляю вас, родные мои. Не за горами, не за горами свет.

Все молчат. Он напрасно ждет ответа.

А вы не молчите со мной, родные. Не за платой квартирной, с миром пришел. И пришел к вам один. Мог бы и во множестве нагрянуть, а один пришел. Эва, весь тут.

Анна Николаевна. Зачем же вы нас пугаете, Фаюнин?

Фаюнин. Чем тебя, хозяюшка, птаха сирая испугать может, чем? Твой дом — полная чаща, а мое гнездо где? Где слава моя, фирма где? Одна газетина парижская писала, что де лён фаюнинский нежней, чем локоны Ланкло Ниноны… Нету! Где птенец мой любимый? В тесной земляной каморке почивает.

Демидьевна. В богадельню, что ли, его, краснорожего? Уж он людей травить зачал.

Фаюнин (круто повернув голову, так что воротничок врезался в шею). Чего-с? У сирой пташки востры зубки прорезались. Как бы ей тебя, старушечка, не прокусить!

Таланов. Ты, Демидьевна, так и не пришила мне вешалки. Принеси в кабинет. Пусть Анна Николаевна займется.

Обе поняли и уходят.

Вы, конечно, по делу ко мне, господин Фаюнин?

Фаюнин. Угадали. Второй день стремлюсь задушевно поговорить с вами, Иван Тихонович. (Аниске, которая подметает пол, намеренно пыля на Фаюнина.) Стань, деточка, в подъезде. Как машина подкатит, упреди. Брысь!

Аниска убежала.

Сядем, Иван Тихонович. Старики, а ровно на дуели стоим.

Таланов. Я слушаю вас.

Они сели.

Фаюнин. Где пешком, где опрометью — светлый день грядет. Уже скоро, шапки снявши у святых ворот Спасских, войдем мы с вами в самый Архангельский собор. И падем на плиты и восплачем, изгнанники рая. (Мельком.) Давно в Кремле-то не бывали?

Таланов. Давно.

Фаюнин (иронически). Я тоже, все как-то собраться не мог. Сперва, знаете, скитался, потом в одиночестве томился, затем строительством занимался, в горах Акатуя… (Заметив движение Таланова.) Виноват?!

Таланов. Мне непонятно… чем я вызвал такое доверие ваше.

Фаюнин. Сходность судьбы-с. Милостями от прежних оба мы не отягощены; сынки наши, может, на одних нарах в казенном доме спали. Кроме того… (Он щелкнул крышкой часов и почмокал.) Ай-ай, время-то. Давайте уж пряменько. Домичек этот со всей его начинкой предназначен под комендатуру. Сперва в школу метили, где Ольга Ивановна ваша, да поскольку сгорела дотла, а ремонт нонче, сами знаете… Словом, сейчас сюда прибудут для осмотра адъютант Виббеля, коменданта, и Мосальский-господин. Значит, вас с супругой тряханут отсюда на старости лет. Но… (почти на ухо, по-приятельски) бог-то силен! Виббель, по слухам, на тигров охотился, но, подобно Первому Петру, государю, ужасно мышек боится. Вот мы бы его мышками, а?

Таланов. Вы покороче, я понятливый.

Фаюнин. Слушаю-с. (Деловито.) Утречком опять четверых нашли. Все одним почерком, в бочок, заколоты. И с записочкой… Следовательно, остался в городе один какой-то шутник. Андреем его зовут, Андреем. Кто бы это мог быть, а? Хоть бы фотографию взглянуть, что за Бова такой бесстрашный.

Таланов. Фотографией не занимаюсь. Андреев знакомых не имею. Всё больше Иваны. И сам я тоже Иван.

Фаюнин. Теперь неповинные пострадают. Виббель-то отходчив, да с него Шпурре требует. А Шпурре этот… известно вам, что такое дьявол? Так вот, господин Шпурре этим самым дьяволом кровь у себя в управлении, как тряпкой, вытирает. Вытрет, выжмет насухо и сушиться на веревочку повесит. Да-с! А уж чего, казалось бы, этому Андрею руками махать. Можайск-то пал, уж в подзорную трубу воробьев на Архангельском соборе видать… (В самые глаза.) Убедили бы вы его при личном свидании, чтоб сокрылся от греха, не мутил бы нашего города!

Таланов. Это кого же убедить?.. Шпурре, дьявола или самый Архангельский собор?

Фаюнин (почти по-детски). Нет, а этого самого, Андрея.

Таланов. На площадь, что ли, выйти и кричать, пока не услышит?

Фаюнин. Разве так дозовешься!.. А вы черканите ему письмишечко, чтоб пришел по срочному делу. Кокорышкин так полагает, что адресок его вам непременно известен. Вот и повидаетесь.

Он ласково поглаживает рукав Таланова. Тот поднялся, шумно отставив стул.

Таланов. И опять не туда вы забрели, Фаюнин. В должности этой я никогда еще не состоял.

Фаюнин (тоже встав). Это… в какой должности?

Таланов. А вот в должности палача. Не справиться мне, силы не те. Тут, знаете, и веревку надо намылить и труп на плече оттащить…

Фаюнин. Жаль, жаль! Боюсь… больно Кокорышкин кругом вьется. С Мосальским снюхается, из зубов кусок вырвут… (С надеждой.) Ведь не к спеху, можно и завтра, а?

С перепуганным видом Аниска влетает из прихожей.

Ну, что там?

Аниска. Енерал приехал!

Пометавшись, она потом незаметно прячется за портьерку. Фаюнин выглянул в окно.

Фаюнин. Хватайтесь за свое счастье, Иван Тихонович. Сам Виббель прикатил.

Он заранее замирает в полупоклоне. Входит Мосальский, из эмигрантского поколенья, в русском, видимо отцовском, башлыке и дубленом командирском полушубке. Он пропускает вперед похрамывающего адъютанта Кунца, белобрысого, как дым.

Кунц. Achtung![3]

Затем, потирая подмерзшие уши, появляется Виббель, высокий пожилой офицер в шинели. Фаюнин устремляется навстречу.

Фаюнин (скороговоркой). Рад приветствовать в собственном доме, где познал жизнь и сам родил сына моего, павшего в беззаветном бою с коммунизмом. Фаюнин… градский голова. Фаюнин.

Кунц. Zurück![4].

Виббель (Кунцу, гладко и медленно, точно читает упражнение). Я уже давал приказ моим офицерам говорить в этой стране по-русску. (Полуобернувшись.) Sklave?

Мосальский (переводит на ухо). Раб.

Виббель. Раб может не знать язык господина, aber[5] господин обьязан знать язык раба.

Кунц (покраснев и с усилием). Это та-ак трудно, господин майор.

Виббель (сердясь). Но я сам говору по-русску. (Указав пальцем на Таланова.) Кто этот?

Фаюнин (самозабвенно). Таланов — знаменитый здешний, извините за выражение, эскулап-с.

Виббель склонил голову к Мосальскому.

Мосальский (на ухо). Arzt![6].

Виббель. Пошему молшит?

Фаюнин. Доктор Таланов взволнован честью видеть господина Виббеля.

Мосальский. Тебе приличнее, Фаюнин, называть господина коменданта — господин майор.

Виббель. Нишево. (Таланову.) Надо говорит, мой дружок.

Фаюнин. Господина Таланова сын известен нам как борец против Советской власти.

Таланов (вспыхнув и со стыдом). Это все неправда… Ложь и неправда.

Фаюнин. От скромности!.. Господина Таланова сын совместно с геройски погибшим сыном моим Гавриилом…

Виббель хмурится.

Мосальский. Когда ты напомнишь это в десятый раз, Фаюнин, мы отправим тебя в долговременную побывку к твоему сыну. (Таланову.) Отвечай. Сколько здесь комнат и выходов?

Таланов. Когда вы родились, молодой человек, я уже лет десять верно служил моей родине. (Помолчав.) Три и кухня. Выходов два.

Мосальский (опустив глаза). Подвальное помещение у вас имеется?

Таланов отрицательно качнул головой.

Угодно господину майору осмотреть расположение комнат?

Фаюнин (забегая вперед). Здесь, изволите видеть, у них кабинет. Имеется неудобство: как ни кинь, стол приходится против окна. А за окном-то русские ходят! Конечно, если поставить дополнительно часового…

Мосальский останавливает его за плечо.

Мосальский. Останешься здесь, Фаюнин.

Таланов. Могу я уйти теперь?

Ему не отвечают. Виббель взглянул на Кунца, тот остается. Мосальский с Виббелем уходят.

Фаюнин (желчно). Уж если вы, Иван Тихонович, сами выгоды своей не понимаете, так мне по крайней мере не мешайте. Они же вам тут кровью всё загадят!

Таланов. Ах, не трогайте вы меня, Фаюнин.

У окна, где стоит Кунц, дрогнула портьера. Кунц с интересом отводит ее в сторону. Прижавшись к косяку, Аниска в ужасе молчит. Кунц узнал свою беглянку.

Кунц. Ah, du, mein feiner Käfer![7]

Он тянется пальцами к ее подбородку. Аниска с визгом бросается наутек. Приговаривая: «Komm mal her, komm mal her, Liebchen»[8], — Кунц спешит за нею. В сопровожденье Мосальского возвращается встревоженный Виббель.

Мосальский. Кто тут кричал?

Фаюнин (разводя руками). Такая оказия! Мышка скользнула да прямо девчонке под подол…

Виббель (тихо). Что есть мишка?

Мосальский (на ухо). Maus[9].

Фаюнин. Их тут и раньше пропасть бегало. По причине соседства булочной. За обоями так, бывало, стайками и шурстят.

Виббель в нерешительности посматривает под ноги себе. Виновато посмеиваясь, возвращается Кунц.

Только они тута ласковые, господин майор, ровно канарейки…

Виббель (содрогнувшись). А, ньет. Этот плохой дом. Ньет этот, ну… Kein Raum für die Wachtmannschaft[10].

Мосальский. Конвойная рота.

Виббель. Да, так. Wir müssen ins alte Loch zurück[11].

Вскинув два пальца к козырьку и все еще поглядывая по углам, он поворачивается к выходу. Для прочности воздействия Фаюнин решается даже преградить ему путь.

Фаюнин. А ведь только, господин майор, от них вреда нету… от мышек. (Действием показывая, как это делается.) Ее в уголочек загонишь, пальчиками этак сдавишь шеечку… и в форточку. Сальто-морталь — и все!

Виббель ускоряет шаг. Не отставая, Фаюнин убегает за ним.

Мосальский (уже вежливо). Скажите, доктор… Я не очень верю этой лисе. Сюда действительно забегали мыши?

Таланов (в лицо). И крысы, господин офицер.

В глазах Таланова не читается и следа насмешки. Мосальский неохотно берется за скобку двери. Вернувшийся Фаюнин, облизывая губы, сторонится в дверях.

Фаюнин. Видали, — как пробка у меня вылетел! Вопите ура, Иван Тихонович: сам буду жить у вас. (На радостях он даже пытается обнять Таланова.) Зато уж потесню маненько, кабинетик-то отберу. Временно! Крупной фирме место только в Москве. Кстати, я сего генерала и на новоселье пригласил. Четверть века именин не справлял… теперь уж по новому стилю их отпляшем. Подарков не жду, а уж с супругой пожалуйте!

Таланов. Вряд ли выйдет, — мы люди больные…

Фаюнин. Не пренебрегайте: сам Шпурре будет. Пригодится! Насчет Андрея подумайте. И хотя… (загадочно) мы его, возможно, еще нынче вечерком сами увидим, политически важно, чтоб это исходило именно от вас. А ведь ловко придумано: добро пожаловать! Шпурре так распалился, что аж искры от него летят, как эти словца услышит.

Таланов. Я устал, я устал от вас, Фаюнин.

Фаюнин. Лечу. Еще в управу надо, потом мертвяков немецких хоронить, потом с жителями совещание… Дела! Вы пока вещи-то переносите, а вечерком я и сам сюда переберусь. Ауфвидерзен, что значит — будьте здоровеньки, господин эскулап!

И, сделав ногами балетный росчерк, убежал. Минуту Таланов стоит посреди, повторяя: «Обезьяны, обезьяны…» Потом начинает снимать фотографии со стен. За этим делом застает его Анна Николаевна.

Анна Николаевна. Что ты делаешь, Иван?

Таланов. Освобождаю место, Аня. Здесь предполагается обезьянник.

Анна Николаевна закутывает голову шерстяным платком.

Далеко собралась?

Анна Николаевна (с досадой). И ведь запретила из дому выходить. Солдаты шляются по городу, трезвые хуже пьяных… Аниска пропала, Иван.

Войдя через заднюю дверь, Ольга проходит к себе за ширму.

Хоть Ольга-то вернулась, слава богу. (Громко.) Оля, к тебе два каких-то товарища пришли по школьным делам.

Ольга. Ничего, подождут.

Анна Николаевна ушла.

Таланов. Что у тебя в школе, Ольга?

Ольга (Почти беспечно). Как всегда, мама оказалась права. Из ребят никто не явился. (Вышла, взяла хлеб со стола.) Ужасно проголодалась.

Таланов. Что же ты делала в школе?

Ольга. Заглянула в класс. Пустой, неприбранный… И только сквозняк Африку на стенке шевелит. Там окно разбито.

Таланов. Одно разбито… или несколько?

Опустив руку с хлебом, Ольга пристально смотрит на отца.

Мы жили дружно, Оля. И у тебя никогда не было от нас секретов. Но вот приходят испытания, и ты выдумываешь разбитое окно… и целую Африку, как могильный камень, нагромождаешь на нашу дружбу. Ты рассеянная. Ты даже не заметила, что школа-то сгорела, Оля.

Ольга (ловя руку отца). Милый, я не могла иначе. Я не имею права. Ты же сам требуешь, чтоб я дралась с ними… мысленно требуешь. Кого же мы — Федора туда пошлем? (Нежно и горько.) И я уже не твоя, папа. И если пожалеешь меня — уйду. (И сквозь слезы еще неизвестная Таланову нотка зазвучала в ее голосе.) Ах, как я ненавижу их… Речь их, походку, всё. Мы им дадим, мы им дадим урок скромности! И если пушек не хватит и ногти сорвут, пусть кровь моя станет ядом для тех, кто в ней промочит ноги!

Таланов. Вот ты какая выросла у меня. Но разве я упрекаю или отговариваю тебя, Ольга, Оленька!

Ольга. И не бойся за меня. Я сильная… и страшная сейчас. В чужую жалобу не поверю, но и сама не пожалуюсь.

Таланов. Вытри слезы, мать увидит. Я пока взгляну, что она, а ты прими своих гостей. (С полдороги, не обернувшись.) Фаюнин обмолвился, что вечером намечается облава. Так что, если соберешься в школу…

Ольга (без выражения). Спасибо. Я буду осторожна.

Отец ушел. Ольга отворила дверь на кухню. Она не произносит ни слова. Так же молча входят: Егоров, рябоватый, в крестьянском армяке, и другой, тощий, с живыми черными глазами, — Татаров, в перешитом из шинели пальтишке. Говорят быстро, негромко, без ударений и стоя.

Кто из вас придумал назваться школьными работниками? На себя-то посмотрите! А что в доме живет врач и вы могли порознь прийти к нему на прием, это и в голову не пришло?

Татаров. Верно. Сноровки еще нет. Учимся, Ольга Ивановна.

Егоров. Ничего. Ненависть научит. Мужики-то как порох стали, только спичку поднесть. (Передавая сверток в мешковине.) Старик Шарапов велел свининки Ивану Тихоновичу передать: жену лечил у него… Видела Андрея?

Ольга. Да. Он очень недоволен. В Прудках разбили колунами сельскохозяйственные машины. Зачем? В Германию увезут или стрелять из молотилок станут? Паника. А в Ратном пшеницу семенную пожгли. Прятать нужно было.

Егоров. Не успели, Ольга Ивановна.

Татаров (зло). А свою успели?

Ольга. И все забывают непрерывность действия. Чтоб каждую минуту чувствовали нас. Выбывает один — немедля, с тем же именем заменять другим. Партизан не умирает… Это — гнев народа!

Дверь распахнулась. Ничего не понять сперва: шум, плач, чей-то востренький смешок. Не замечая посторонних, вбежала Анна Николаевна.

Анна Николаевна. Быстро, дай что-нибудь теплое… юбку, одеяло, все равно!

Ольга. Что случилось?.. с папой? Ты вся дрожишь, мама.

С силой, непривычной для женщины, Анна Николаевна выдернула из-под кровати чемодан Ольги и наспех выхватывает вещи. Ольга выглянула в прихожую.

Она под машину попала, мама?

Анна Николаевна (убегая с ворохом вещей). Самовар поставь… и корыто железное из чулана сюда!

Ольга (гостям). На кухню. Там договорим.

Егоров и Ольга уходят. Татаров задержался: ему видна прихожая. По его посуровевшему лицу можно прочесть о происходящем там.

Голос Таланова. Я подержу под руки пока… Освободи диван, Демидьевна!

Голос Анны Николаевны. Ничего, милочка, ничего. Здесь их нету… успокойся.

Пятясь и не сводя глаз с Аниски, которую сейчас введут в комнаты, появляется Демидьевна.

Демидьевна (причитая). Махонькая ты моя, зве-ездочка, потушили тебя злые во-ороги…

Горе ее бесконечно.