Нашествие

О пьесе Леонида Леонова «Нашествие»

Прежде чем читать эту пьесу, посмотрите на карту нашей страны. Конечно, из уроков истории, из рассказов старших, из книг вам хорошо знакомы и места великих битв эпохи Великой Отечественной войны, и имена замечательных ее героев, и знаменательные даты наших побед. Но если отыскать в библиотеке старые газеты первых месяцев войны, прочитать названия городов, за которые шли тогда бои на тысячекилометровом фронте, если рассмотреть на карте, где проходила линия нашего героического отпора врагу в ноябре 1941 года, когда Леонид Леонов начал писать пьесу «Нашествие», — только тогда можно представить, каким было нашествие врага, ощутить его зловещую близость к родному дому — где бы он ни был, этот дом, — потому что в те дни фронт приближался к столице. Уже прогнали, как в глубокой древности, громадные стада скота, спасенного от врага, по Садовому кольцу Москвы. По опустевшим ее улицам мчались к фронту военные грузовики, крытые пятнистым маскировочным брезентом. Черный ночной город освещали только взрывы бомб, зенитные снаряды, зарева пожаров и линии трассирующих пуль. Вой сирен, означавших воздушную тревогу, раздавался каждые пятнадцать — двадцать минут. Главные магистрали были перегорожены железными надолбами. Так было по эту линию фронта.

6 декабря 1941 года советские войска перешли в наступление и навсегда отбросили врага от Москвы. Впервые за вторую мировую войну, длившуюся к этому времени уже более двух лет, гитлеровские войска потерпели поражение в Европе. Впервые мы получили возможность увидеть, что творили враги на нашей земле. В январе 1942 года в «Правде» появилась статья «Таня». Из нее люди узнали о судьбе и подвиге московской комсомолки, повешенной фашистами в селе Петрищево. Вскоре на весь мир стало известно подлинное имя героини — Зоя Космодемьянская. Леонид Леонов рассказывал впоследствии, что известие о гибели Зои, прекрасное лицо погибшей «Тани», сфотографированное для «Правды» и для истории, оказало сильное воздействие на его работу над пьесой «Нашествие».

Эту работу писатель завершил летом 1942 года в атмосфере столь же грозной, в какой она начиналась. Фашистов отогнали от Москвы, но линия обороны проходила еще через Ржев. В то же время гитлеровские полчища двигались на восток по донецким и приволжским степям, и в августе 1942 года, когда пьеса Леонова была напечатана в журнале «Новый мир», вражеское нашествие достигло Волги. Начиналась битва за Сталинград.

Леонов писал пьесу в волжском городе Чистополе. Древняя колокольня на широкой площади. Опустевший базар. Старинные одноэтажные дома. Скромные обиталища скромных людей. Кафельные печи, старый рояль, книжный шкаф, где, наверное, еще хранятся комплекты «Нивы» за десятые годы, фотографии на стенах… И живописная речь стариков, так что кажется, что в самых ее звуках хранится память о древних страницах нашей истории, когда в иные времена иные чужеземцы рвались к Москве. Все — знакомое с детства, все — родное, и сама тишина города обостряет неутихающую боль за землю, полыхающую огнем и грохочущую взрывами и на западе и на юге. И здесь так неотвратимо представляется, как врываются вражеские мотоциклисты на такие же тихие улицы маленького русского городка, как стучит вражеский приклад в такой же точно старинный ставень окна, что делается на душе человека, когда в его доме за стеной звучат наглые голоса чужеземных солдат.

Таков был круг впечатлений, сложившихся в пьесу «Нашествие».

К тому времени когда Леонов писал эту пьесу, он был уже очень известным писателем и прославился в первую очередь как романист. Леонов начал писать рано, свои юношеские стихи и статьи он публиковал уже в 1915 году, когда ему было около шестнадцати лет. Революция, участие в гражданской войне, работа в армейской газете «Красный воин» дали Леонову богатый жизненный опыт для профессиональной работы прозаика. В 1922 году появились в свет его небольшие рассказы и сказки. А в 1924 году двадцатипятилетний писатель уже издал свой первый роман «Барсуки», вобравший в себя и воспоминания детства, и черты характеров отца и деда, и картины гражданской войны в деревне. Этот роман был замечен и А.В.Луначарским, и М.Горьким. С тех пор Горький всегда пристально следил за творчеством Леонова и очень высоко ценил почти все его произведения 20-х годов. А их было написано немало: у автора романов «Барсуки», «Вор», «Соть», рассказов, повестей и пьес к началу 30-х годов уже выходило первое его собрание сочинений. Романы Леонова 30-х годов «Скутаревский» и «Дорога на Океан» вызывали всеобщий интерес и бурные дискуссии.

Леонов прочно вошел в советскую литературу как писатель, смело ставящий самые острые социальные проблемы времени, как глубокий психолог и мастер красочного метафорического языка. Без имени Леонова, без его книг уже к началу 30-х годов нельзя было себе представить историю советской литературы, он по праву считался и считается одним из ее основоположников. Его книгами во многом определяется круг наиболее типичных тем и проблем послеоктябрьской литературы. Деревня эпохи гражданской войны и город времен нэпа, старая русская интеллигенция на перепутье исторических дорог и деклассированные личности, не нашедшие на этих новых дорогах себе места, стройки первой пятилетки и высокие мечты романтиков о далеком будущем человечества — все это интересовало Леонова, все входило в его книги. Каждая из его книг представляет собою особый мир, окрашенный в свои цвета и выстроенный художником по точно выверенной композиции. Это чувство композиции, конструкции очень сильно у Леонова. Поэтому очень сложные переплетения очень сложных людских судеб точно укладываются в его книгах в слаженный четкий сюжет. Эта четкость свидетельствует об определенности позиции автора. Он действительно всегда ее искал, добивался. Следы этих упорных, а иногда и мучительных поисков видны в мыслях леоновских героев.

С самого начала литературного пути Леонов сознательно ориентировался в своей работе на опыт предшествующей русской литературы — и той, что давно стала классической, и той, что к 20–30-м годам еще не успела ею стать и становится только сегодня. Но из всех предшественников важнейшим и высочайшим примером для Леонова всегда был Достоевский. От традиции Достоевского, сознательно воспринятой и пристрастно проверяемой на новом историческом материале, идет и такая особенность героев Леонова, как умение думать. Люди драматической эпохи бурных социальных столкновений, они не только борются, действуют, но еще и страдают сомнениями, поисками правды, они облекают свои чувства и свои мысли в точные выверенные слова афористического звучания. И думают, говорят, спорят герои Леонова о самом трудном, иногда неразрешимо сложном. И считают они, что лучше признаться в незнании ответа на вопрос, чем делать вид, что и вопроса нет. Вопрос всегда есть, он непрестанно возникает перед человеком. Леонов умеет его выявить при помощи своих героев, людей думающих. А если они молчат, их молчание многозначительнее всяких слов: за ним нужно искать мысль особой важности. И часто, очень часто за словами даже второстепенных, даже «отрицательных» героев Леонова угадывается голос автора, его напряженная мысль о своем времени, растворенная в лирическом настроении его эпических и драматических произведений.

В объемных романах (а Леонов их опубликовал шесть) писатель имеет возможность не ограничивать своих героев местом для размышлений и диалогов. Но Леонов, как уже упоминалось, с молодых лет писал еще и пьесы. Здесь, на строго отмеренном пространстве текста, он научился особому лаконизму выражения сложных духовных и интеллектуальных проблем. Среди ранних пьес Леонова самой известной была пьеса «Унтиловск». В конце 20-х годов она шла в Художественном театре, а это было мерой значительности произведения и его признания. Потом, в первой половине 30-х годов, большие эпические полотна целиком заняли писателя. Но как раз в последние годы перед войной, в период между 1937 и 1941 годами, Леонов целиком отдался драматургии. Тогда им были написаны «Половчанские сады», «Волк», «Метель», «Обыкновенный человек» — пьесы разных стилей, жанров и достоинств. Предвоенное творчество Леонова во многом помогает понять, почему именно пьесой в первую очередь откликнулся Леонов на события войны и почему его первое произведение военной поры оказалось столь сложным. Ведь «Нашествие», кроме общего патриотического пафоса, гнева и боли писателя, содержало в себе еще и ответы на многие вопросы, поставленные писателем в своих предвоенных пьесах.

Долгие годы «Нашествие» было наиболее популярным произведением Леонова. Пьесу ставили в громадном количестве театров. Лучшие советские актеры испытывали в ней свои силы. Об этой пьесе писали известные критики, выражали о ней свое мнение и режиссеры, и писатели, и исполнители главных ролей. Приветствуя премьеру «Нашествия» в Малом театре, в июне 1943 года «Известия» писали: «Талантливый советский писатель и старейший русский театр соединили свое искусство, чтобы держать речь о беде народной, о горе, ползущем по родной земле». В зиму 1943/44 года «Нашествие» шло в осажденном Ленинграде, и голодные зрители отвечали аплодисментами на леоновские слова: «Россия такой пирог, что, чем больше ешь, тем больше остается». Как всенародное заклинание и обещание звучали в разных концах страны со сцен десятков театров и другие слова из «Нашествия»: «Русские вернутся! Русские всегда возвращаются!» Осенью 1944 года советские газеты сообщали, что знаменитая русская пьеса перешла океан и идет в далеком Мехико. В том же, 1944 году «Нашествие» появилось на киноэкранах нашей страны. Поставил картину М. Роом. Не прекращалась сценическая жизнь пьесы и после войны. А в 1949 году в Ленинграде была поставлена опера композитора В. Дехтерева «Федор Таланов», названная так по имени героя «Нашествия» и созданная на сюжет пьесы. Обсуждение же «Нашествия» критикой как сложного и важного литературного явления продолжалось еще многие годы.

Необычайный успех пьесы убедительно свидетельствовал, что произошло очевидное совпадение мыслей и настроений ее автора с мыслями и настроениями ее читателей и зрителей.

И как было не произойти такому совпадению? Патриотическая пьеса, созданная в самые страшные месяцы войны, проникнутая болью и гневом за человеческие страдания, верой в родную землю, в грядущую победу, написанная прекрасным языком, — как могла такая пьеса не найти отклика в сердцах соотечественников и современников, не стать выражением массовых чувств?

«Оглянись, Федя… горе-то какое ползет на нашу землю. Многострадальная русская баба сгорбилась у лесного огнища, и детишечки при ней, пропахшие дымом пожарищ… и никогда он не выветрится из их душ… Боль и гнев туманят голову, боль и гнев». Такие строки входят в хрестоматии и в комментариях не нуждаются.

Но были в «Нашествии» и другие мотивы, обеспечившие этой пьесе и громадный успех у современников, и значительную историческую роль. Критики, писавшие в свое время о «Нашествии», отмечая и высокое значение ее патриотического пафоса, и художественные достоинства пьесы, в то же время выражали некоторое недоумение по поводу ее «странного героя» — Федора Таланова, отверженного от родного дома, но отдавшего за него свою жизнь. Его судьба, его трудное положение в мире, казалось нетипичным, а потому его центральное положение в пьесе словно нуждалось в оправдании. А вместе с тем именно этому «странному герою», именно сложности пьесы, обусловленной присутствием «странного героя», видимо, и обязан был успех пьесы, вызвавшей к себе напряженный интерес читателя, зрителя, режиссеров и критики.

Дело в том, что во многих произведениях первых месяцев и даже лет войны события и лица носили обобщенный, почти плакатный характер. Это было вполне объяснимо и закономерно. Все внимание современников в первую очередь сосредоточилось на одном главном конфликте времени: мы и наши враги — две силы, вступившие в отчаянное противоборство. И при всем трагизме начала войны, при огромности наших жертв, очевидность нашей грядущей победы виделась в правоте нашего дела, в нашей духовной монолитности. Таков был и конфликт большинства произведений советской литературы этого периода.

В «Нашествии» все представало гораздо сложнее. Там само наше духовное единство выявлялось как проблема, как задача, требующая разрешения многих вопросов. Мы и фашисты — этот водораздел истории оставался главным. Да и как могло быть иначе? Но этот общий конфликт времени — Советский Союз и фашизм, русские и немцы — становится в пьесе Леонова еще и условием для постановки своих внутренних «русских вопросов», для поисков новых ответов на них. Перед лицом фашистского нашествия, в условиях небывалой чрезвычайности выяснилось, что многое надо еще и еще пересмотреть, проверить, переоценить.

Казалось бы, все в «Нашествии» — и тема, и атмосфера, и сюжет, и трагический пафос — определено событиями первой военной зимы, ее тяжким отступлением, ее первыми победами, первым столкновением лицом к лицу с фашизмом. А вместе с тем, как уже отмечалось выше, это произведение очень тесно связано и с предвоенным творчеством Леонова, особенно с его пьесами конца 30-х годов. И в «Половчанских садах», и в «Волке», и в «Метели» настойчиво повторялась одна и та же ситуация: в мирный дом обыкновенной советской семьи внезапно возвращается из какого-то таинственного далека нежданный пришелец, «блудный сын», то ли родственник, то ли бывший друг, в силу каких-то причин ставший врагом этого некогда родного ему дома, а теперь несущий ему какую-то опасность и таящий перед ним какую-то неясную вину. Эта ситуация видоизменялась от пьесы к пьесе: то выступала упрощенно-прямолинейно («Половчанские сады»), то предельно усложнялась.

Война, трагические обстоятельства, ею созданные, предложили драматургу иную обостренную постановку тех же вопросов и потребовали жесткой проверки старых ответов на них. Все усложнилось и упростилось одновременно.

Сложность исходной драматической ситуации в «Нашествии», кроме общей военной беды, заключается в том, что в тот день, когда город оставляют советские войска, в дом врача Таланова возвращаются сразу два человека: бывший, то есть еще дореволюционный, домовладелец этого уже давнего обиталища семьи старого доктора и его сын, недавно выпущенный из тюрьмы. Как это часто бывает в жизни, как это бывало во время войны, общее громадное горе (ужас фашистского нашествия, позор отступления, крушение всех привычных устоев и норм жизни) удваивается своими собственными особенными горестями и трудностями. Как должны Талановы отнестись к двум внезапным пришельцам? Какова будет их роль в грядущих трагических событиях? Какова должна быть степень доверия к собственному сыну, вероятно затаившему мстительное чувство к власти, его покаравшей? Какова мера его вины перед родным домом и мера собственной ответственности за его отверженность? На пороге, нет, уже в самом доме чужие солдаты, они убивают, жгут, оскверняют и грабят, а Талановым надо не только терпеть, сопротивляться, бороться, им надо еще решать и свои внутренние семейные вопросы, которые вдруг приобрели силу общенародных. Война не позволяет их больше откладывать. А платить за любое их решение теперь приходится кровью и жизнью — своей или своих близких. В этом и заключалась «простота» военной эпохи. Так ведь просто: согласен ты заплатить жизнью за право защищать свой дом, за чистоту своей совести?

Федор Таланов был согласен на эту цену. И доказал свое добровольное согласие смертью на фашистской виселице. Бессчетно число подвигов, совершенных советскими людьми во время Великой Отечественной войны, поэтому она так и названа народом. Но тот подвиг, который изобразил Леонов в судьбе Федора Таланова, — особый, двойной подвиг. Прежде чем его совершить, человек должен был много думать, он должен был окончательно понять, что его собственные беда и обида, какими бы они ни были, померкли перед неисчислимостью общенародных бедствий, он должен был окончательно решить, что, чтобы ни случилось в прошлом и будущем, его судьба неотделима от судьбы его дома. «Блудный сын», которого родная мать готова была принять за врага, отец оттолкнул как отщепенца, сестра не удостоила доверием принять в партизаны, — он муками пыток и смертью на виселице доказал, что перед общей бедой родной земли можно и должно забыть собственные обиды, а мученическая смерть и беззаветная жертва снимает с человека вину, даже если она была. Таков общий урок судьбы дома Талановых, таков общий итог пьесы Леонова «Нашествие».

Сложности проблем этой пьесы соответствует и сложность ее построения. Появление в доме Талановых одновременно с сыном другого пришельца — Фаюнина — углубляет конфликт пьесы.

Леонов всем своим предшествующим писательским опытом был подготовлен к мастерскому созданию живописной фигуры «бывшего человека», зловещего призрака прошлого, вынесенного на поверхность истории волной фашистского нашествия, мертвеца, предъявляющего просроченный счет живым. Леонов ведь хорошо знал таких, как его Фаюнин, видел и слышал их сам, еще в детстве, живя у деда в московском торговом Зарядье, наблюдал их последующие метаморфозы и превратности их судеб. И не в первый раз писал подобные образы, эту живописную, старинного народного образца речь, наполненную ядом сарказма. Писатель легко представил, как именно могут они вести себя там, за линией фронта, прислуживая оккупантам в надежде вернуть утраченные привилегии. Обратите внимание, как сладострастно осматривает этот зловещий коршун свое креслице с заветной отметиной — старую рухлядь, служащую для него реликвией прошлого и залогом надежд на никогда не сбывшееся будущее. Ни у кого из обитателей дома Талановых нет ничего двойственного ни в отношении к самому Фаюнину, ни в отношении к мелкому предателю Кокорышкину, прихлопнутому той самой мышеловкой, которую он расставлял другим. Но пребывание двух этих «бывших русских» в, доме и на сцене должно помочь читателю и зрителю понять, почему так настороженно приняли Талановы сына. А вдруг он стал таким же, как Фаюнин, а вдруг он может поступить как Кокорышкин? Атмосфера, в которой живут Талановы, научила их недоверию, от которого их во многом излечит война.

Пока же Федору Таланову приходится не просто мстить немцам, как делают друзья его сестры — партизаны, но принести себя в жертву за другого, чтобы еще или даже прежде всего реабилитировать себя как человека в глазах матери, отца, сестры, старой няньки. И не парадоксально ли, что пьеса о гибели сына кончается облегченными словами матери: «Он вернулся, он мой, он с нами»?

В творчестве Леонова Федор Таланов — фигура значительная. Она как узловое звено в цепи размышлений писателя, скрепляющее его довоенное творчество с послевоенным. В «Нашествии» стало очевидно, что счет с «блудными сыновьями» гораздо сложнее, чем казалось в середине 30-х годов. В романе «Русский лес», то есть уже в 50-х годах, Леонов будет подробно исследовать ситуацию, как бы зеркальную по отношению к «Нашествию». Как историк и как психолог он покажет в романе, что и дети могут глубоко заблуждаться в бедах и винах своих отцов. Эти подросшие дети, так доблестно и беззаветно защитившие свою родину, должны будут еще научиться различать, кто же ее истинные сыновья, а кто мнимые. Но это уже другая история — история о Поле Вихровой, ее отце Иване Матвеевиче и его коварном друге Грацианском.

Двойному конфликту «Нашествия» — внешнему и внутреннему — соответствуют и различные, можно сказать контрастные художественные средства, при помощи которых создана пьеса. Ее краски взяты как бы с двух различных палитр, однако в результате они сливаются в единое гармоническое целое.

Все действие пьесы, кроме последнего акта, не выходит из пределов дома Талановых. Интимный интерьер семейной драмы (рояль, лампа, фотографии) подчеркивает сосредоточенность на внутреннем конфликте. Обратите внимание хотя бы на положение портрета мальчика Феди, акцентированное авторскими ремарками: вот он висит на почетном месте как самая важная реликвия дома, его центр; вот нашествие врагов смахнет его со стены на пол, и он уже выступает знаком попранных святынь; но вот он стоит у стены ненужным, перевернутым, как сдвинулись и перевернулись представления обитателей дома о человеке, изображенном на портрете. И так же значительна каждая реплика, каждый оттенок слова в диалогах героев, всегда указывая на скрытую сложность семейной тайны и на ее глубинную причастность к общенародной беде.

Вся драма заключена в стенах дома Талановых. Пьеса о войне, а нет ни одной уличной или батальной сцены. И только последнее действие перенесено в подвал, в фашистский застенок, из окна которого видна площадь с виселицей, на которой погибнет Федор. Леонов давно еще говорил, что он ценит мастерство писателя, который умеет показать пожар города по блику отраженного огня на поверхности, скажем, чайной чашки. По этому экономному «чеховскому» принципу строилось и «Нашествие»; грандиозность исторических катаклизмов должна была здесь угадываться по событиям в двух комнатах докторского дома. И все-таки оказалось недостаточно одних этих приемов психологической драмы для передачи народной трагедии. И так же как пришлось драматургу в финале раздвинуть стены талановского жилища, чтобы хотя бы скупо, но прямо показать воюющий народ, народ-освободитель, открывающий двери темниц, точно так же психологический анализ в этой пьесе пришлось соединить со средствами плаката, карикатуры и гротеска. Этими резкими средствами, этими красками без оттенков написаны те, кто для писателя и его героев — не люди: оккупанты и предатели. Страшными и смешными призраками выступают на сцене «гости» Фаюнина в третьем действии пьесы, уродливыми карикатурами выглядят в ней гитлеровские оккупанты. Подобные приемы символической драмы знакомы были Леонову и раньше. Широко применит он их в хронологически следующем за «Нашествием» своем произведении военных же времен — в пьесе «Лёнушка». Но в «Нашествии» была найдена наиболее точная мера реалистического психологизма и обобщающей символики, органично объединивших правду чувств отдельных людей с правдой громадных масс воюющего народа, с правдой истории. И глубиной своего содержания, и мастерством своего построения пьеса Леонова «Нашествие» осталась не только памятником самых трагических событий в жизни нашего народа, но и стала на многие годы классическим образцом советской литературы.

Е. Старикова