Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

победителем — в Круахане, в крепости Курои и в Эмайн. После этого бахлах исчезает.

А был это не кто иной, как сам Курои.

В другой повести Кухулин появляется возле палат Конхобара после победы над

одноглазым великаном Голлом, появляющимся обыкновенно из-за моря, и другим

великаном, по имени Гарб, убившим многих уладских воинов. Конхобар и его воины

сидят за пиршественным столом и не ждут Кухулина. Подойдя к двери, тот велит

доложить о себе как о простом уладском воине и просит разрешения войти и

присоединиться к пирующим. Но, как в свое время Лугу, ему в этом отказывают,

Кухулин приходит в ярость и начинает угрожать, что, если его не впустят, он разрушит

дом и убьет всех присутствующих, в том числе самого короля. За всем этим следуют

узнавание и примирение, после чего Кухулин с достоинством занимает полагающееся ему

«место героя», подобно тому как Луг садится на «место мудреца».

Центральная повесть всего Уладского цикла — это, безусловно Tain Во Cuailnge,

«Похищение быка из Куальнге», эпическое повествование о том, как объединенные силы

четырех областей Ирландии с королевой Медб во главе предприняли военный поход

против Улада, чтобы силой отнять огромного быка, принадлежащего одному из уладских

землевладельцев. Королева Медб, честолюбивая и жестокая, решила во что бы то ни

стало завладеть Донном Куальнге (Бурым из Куальнге), чтобы ее богатства ни на йоту не

были меньше богатств ее мужа Айлиля, который владел чудесным быком Финнбеннахом

(Белорогим).

В «Лейнстерской книге» помещено десять повестей (под общим названием «предсаги»),

предваряющих своими сюжетами «Похищение». В отдельных случаях между ними и

знаменитой эпопеей существует лишь весьма отдаленная и довольно искусственная связь,

но, например, в тексте «Как было найдено "Похищение быка из Куальнге"»

рассказывается о том, как Фергус Мак Ройх, один из главных персонажей «Похищения»,

восстал из могилы, чтобы рассказать, как надо исполнять эпопею и в какой

последовательности расположены ее эпизоды. В саге «Приключение Неры»

«Похищение» предсказано героями, в других же текстах лишь намечаются отдельные

сюжетные линии, которые затем найдут в «Похищении» свое развитие. Так, например, в

«Похищении» мы видим, что Фергус Мак Ройх, бывший король уладов, и Кормак сын

короля Конхобара оказываются в стране королевы Медб, причем им сопутствуют

тридцать сотен других уладских воинов. Ситуация эта объяснена в одной из «предсаг»,

где рассказывается, что Фергус и другие воины вынуждены были просить в Коннахте

убежища, и вот почему: они выступили поручителями за сыновей Уснеха, что должно

было гарантировать тем безопасность в случае их возвращения в Эмайн Маху. Конхобар

же велел убить сыновей Уснеха, как только они подойдут к стенам, тем самым бросив

тень позора на Фергуса и других поручителей. В отместку Фергус и его люди сожгли

Эмайн, убили многих уладов и затем ушли в изгнание. Другая предсага повествует о

странной болезни, поразившей уладских воинов и в течение трех месяцев не позволявшей

им оборонять Улад от врагов. Маха, женщина из сида, которая чудесным образом

появилась в доме одного уладского крестьянина и принесла ему большое богатство, была

принуждена, несмотря на то что была в тягости, состязаться в беге с белыми конями

короля. Из этого состязания она вышла победительницей, но в конце гонки упала на

землю и тут же родила близнецов, давших имя королевскому дворцу — Эмайн Маха

(Близнецы Махи). После этого женщина прокляла всех уладов на девять поколений

вперед: во время тяжелых боевых испытаний будут они отныне терять силу, подобно тому

как лишается силы женщина, только что родившая ребенка, и продлятся эти «роды»

четыре дня и пять ночей или пять дней и четыре ночи, откуда и название этой болезни —

ноинден (noinden — «девятина»). Параллели этому странному проклятию широко

распространены в обрядах многих других народов. Лишь Кухулин и его отец

неподвластны недугу. Объясняя этот феномен, другие тексты сообщают, что по

рождению Кухулин не был уладом, а был лишь принят имина воспитание. Это

напоминает туманное усыновление Бреса и Луга — того самого Луга, которого подобно

Кухулину умышленно, но тщетно отстраняли от участия в его великой битве и который

появляется в конце «Похищения», чтобы залечить многочисленные раны Кухулина и на

три дня занять его место на поле брани. Согласно одной из версии, Кухулин — новое

воплощение самого Луга.

В другой «предсаге» рассказывается, как появились быки Белорогий и Бурый, чье

единоборство завершает серию эпизодов «Похищения». Прежде они имели много разных

обликов, и когда были свинопасами — один служил Охаллу, королю сида в Коннахте, а

другой Бодбу, королю сида в Мунстере, — они были сначала друзьями, но затем стали

соперниками. Утратив человеческий образ, они превратились в воронов и предсказали,

что из-за их вражды будет великое сражение между людьми. Затем они приняли облик

водяных драконов и кинулись пожирать друг друга, и так велика была их ярость и

ненависть, что в схватке «из их пастей вылетали огненные стрелы и взлетали к самому

небу». Потом они приняли облик героев и начали сражаться друг с другом, затем

обернулись демонами, а после этого — водяными червями. Одного из них случайно

вытащила из реки королева Медб, и он посоветовал ей выйти замуж за Аилиля, другой,

которого в Куальнге достал из реки Фиахна Мак Дари, предсказал, что между ним и его

противником из Коннахта произойдет великая битва. Затем оба они были проглочены

коровами и возродились вновь уже в обличье огромных быков, прекраснее которых в

Ирландии не бывало. Назвали их — Финн и Дуб, Белый и Черный. Бык из Куальнге мог

укрыть от зноя и стужи сотню уладских воинов, и сразу еще пятьдесят мальчиков могли

играть на его широкой спине. В один день мог он зачать пятьдесят телят причем все они

рождались уже назавтра. Во время «похищения» его наставляет Морриган, а во время

поединка с Белорогим он пробегает всю страну из конца в конец за один день унося на

своих рогах тушу поверженного врага. В припадке ярости он разрывает ее затем в клочья

и разбрасывает их по всему острову, после чего кидается на женщин и детей в родном

Куальнге и они гибнут под его копытами. Кончается этот приступ безумия и ярости тем

что бык поворачивается задом к большому холмуи в эту минуту сердце разрывается у него

в груди и выпадает на землю в виде огромного сгустка темной крови.

Схватке быков предшествует целая серия поединков, которые неизменно доказывают

мужество и воинскую доблесть юного Кухулина — в одиночку, не зная сна и отдыха, он

сдерживает натиск целой армии врагов. Другие уладские воины не в состоянии помочь

ему, ибо обессилены своим недугом, но вот проходит назначенный срок все они встают и

изгоняют из своей страны Медб и ее войско. Несмотря на доблесть силу и совершенство

боевых приемов, Кухулин обычно представлен в сагах как человек небольшого роста,

темноволосый безбородый, выделяющийся среди других воинов своим юным

невоинственным видом и мальчишеской веселостью. Но он же неузнаваемо преображался,

когда им овладевал боевой пыл. Весь он впадал в дрожь с головы до ног, как тростник в

бурю. Тело его начинало с бешеной скоростью вращаться прямо внутри кожи, так что

пятки его, икры и зад оказывались спереди. Один его глаз втягивался глубоко внутрь его

головы, а другой, огромный и красный, вываливался на щеку рот его распахивался так

широко, что видно было горло, через которое легко могла пройти человеческая голова.

Волосы его стояли на голове дыбом, подобно кустам боярышника, причем на конце

каждого волоса висела капелька крови. Надо лбом героя сверкал луч света, толстый, как

точильный камень воина, а из темени его вырывался столп темной крови, подобный

мачте большого корабля. Не было большего чуда, чем это «чудесное искажение». Когда

же Кухулин выходит на поле, чтобы его красоту увидели уладские женщины, поэты и

иные люди искусства, красота его, как отмечала М Л Сьесгедт, носит весьма

причудливый характер волосы его становятся каштановыми у корней, кроваво-красными

— в середине и золотыми на концах, на каждой из его щек — четыре родинки: желтая,

зеленая, синяя и пурпурная, в каждом глазу у него по семь зрачков, а на каждой ноге и

руке по семь пальцев «с длинными золотыми ногтями».

В своей ярости Кухулин «не отличает врагов от друзей и даже может поразить их, если

они предстанут перед ним». И все же следует отметить, что он отвергает помощь

разрушительницы Морриган и тем навлекает на себя её месть в разгар битвы. Не страсть

ли к абсолютному разрушению есть тот враг, которого воин должен постоянно избегать,

и не Дагда ли, божественный Всеотец Дагда, владыка всего живого и мертвого,

управляет и силами уничтожения. Одним концом своего жезла Дагда может убить девять

человек, но другим концом он возвращает им жизнь

Мы уже отмечали, что отличительными чертами саг этого цикла являются жестокость,

натиск, боевой пыл и мощь сопротивления врагу. Значительное место в них отведено

также описанию конфликта лояльностеи, который, не будь воинской дисциплины,

парализовал бы волю войска Медб ведь ее любовник Фергус, бывший король уладов,

которому приходится сразиться не только со своим приемным сыном Конхобаром,

обманом лишившим его королевства, но и с любимым воспитанником — Кухулином.

Сам же Кухулин вынужден убить в поединке своего друга и бывшего спутника Фер Диада,

и утонченная «куртуазность», с какой оба воина ведут этот поединок, лишь подчеркивает

глубину их личной трагедии. Эта тема вообще характерна для древних поэм и саг

германских народов. Вновь и вновь герои встают перед неизбежным трагическим

выбором между двух зол, каждое из которых прикидывается долгом. В отличие от

мифологических персонажей, которые демонстрируют свое превосходство, обманывая

судьбу, эпический герой должен постоянно самоутверждаться, делая выбор и твердо

следуя избранному пути, хотя он и знает, куда этот путь его приведет. Пафос героической

саги — в апофеозе воли. Лучше всего этот тезис иллюстрирует короткая повесть о Конле,

единственном сыне Кухулина.

Покинув мать, мальчик прибывает к уладам, которые сразу, едва его лодка пристала к

берегу, воспринимают его как чужака, собирающегося посягнуть на их владения. В саге

изображена замечательная романтическая сцена: мальчик ловит птиц, но не убивает их, а

отпускает на волю, они взлетают вверх, но по его зову возвращаются и садятся ему на

плечи. Однако в других эпизодах саги этот же мальчик с поразительным мужеством и

искусством отражает нападение уладских воинов. Естественно, что Кухулин, который

всегда встает на защиту родных земель, выходит навстречу отважному юноше и требует,

чтобы тот назвал свое имя. Конла, однако, не имеет права сделать это: на нем лежит гейс

(зарок, заклятие) — никому не называть своего имени и никогда не отказываться от

поединка. Постепенно Кухулин догадывается об истине, но поединок вот-вот должен

начаться, и ему остается только сказать: «Даже если это мой сын, я обязан убить его ради

чести всех уладов». Победив незнакомого юношу, он берет на руки его бездыханное тело,

кладет перед Конхобаром и уладскими воинами и восклицает: «Вот вам, улады, мой

сын».

5

Повести о фиане, или, как их иногда называют, Цикл Оссиана, на первый взгляд

напоминают саги Уладского цикла, поскольку в первую очередь тоже рассказывают о

сражениях и воинских подвигах, однако сам стиль повествования, характеры

центральных персонажей, их окружение, система этических ценностей и происхождение

принципиально отличны.

Ирландцы называли третью ветвь своих эпических сказаний — fianaigbeacht, т. е.

«учение о фиане». Само слово fian (множественное собирательное — fiana)

употреблялось применительно к группе воинов-профессионалов или, иными словами, «к

отряду странствующих воинов, основными занятиями которых были охота и война». Р.

Турнейзен полагал, что это слово связано с понятием Feni, которым обозначали весь

ирландский народ, а иногда — простых людей как противоположность правящим

классам. В связи с играми на досках («фидхелл» и проч.) словом fian называют всю

совокупность фигур одного из игроков, но, когда в игре, где, по-видимому, был один-

единственный король, объявляют: «их fian поставил мат нашему королю (branan)»,

«фиан» явно обозначает фигуры более низкого достоинства. Это слово порой встречается

в сочетании со словом foirenn, и интересно отметить при этом, что валлийское слово

gwerin, соотносимое с foirenn, обозначает некий набор предметов, комплект, а также —

простой народ, противопоставленный аристократии. Другое валлийское понятие,

употребляемое по отношению к простому народу, gwreng, образовано из корней gwr

(«муж») и ieuang («молодой») и обозначало в средневаллийском юношей, которые

готовятся впервые взять в руки оружие. В ирландском языке слово oc («юноша, молодой

человек») также могло означать «воин», например oc fene («один из участников битвы»,

«воин фианы») и oc-aire («низшая ступень свободного землевладельца, достигшего

совершеннолетия»). Эта закрепленная в языке связь между юным возрастом и

принадлежностью к определенной воинской группировке или к определенному

социальному классу встречается и в других обществах. Так, например, латинским

juvenes обозначались мужчины, достигшие возраста, который позволяет участвовать в

военных действиях и вступать в брак, а среди многочисленных значений английского

слова yeoman (букв:, «молодой человек») можно найти — «слуга», «оруженосец при

рыцаре», «свободный землевладелец рангом ниже благородного», «свободный

землевладелец, потенциальный пехотинец», а также (во множественном числе)

«шахматные пешки». Ирландское fian глоссируется иногда как ceithearn («группа

пехотинцев»), и действительно, отличительной чертой воинов фианы является то, что

они сражаются пешими, в отличие от уладских воинов. Другой отличительной чертой

является товарищество, удовольствие, которое они находят в «избранном обществе

прекрасных молодых воинов». В обществе фениев нет места вражде и соперничеству,

столь характерным для саг Уладского цикла. Сам Финн изображается как предводитель

войска короля Кормака Мак Арта и стоит также во главе его челяди, наемников и

охотников. Таким образом, эта фигура мало похожа на одинокого воина типа Кухулина,

который никем не командует и в одиночку сражается с врагами, добиваясь в первую

очередь славы лично для себя.

Во многом отличаются фении от уладских воинов и своим поведением и обычаями. О

«людях Финна» говорилось следующее:

«Воинство их состояло из семижды по двадцать мужей да еще десяти

военачальников, причем при каждом из последних было еще трижды по девять

рядовых воинов. Все они были связаны между собой словом и клятвой [вспомним на

этом фоне Кухулина. — Авт.] исполнять определенные условия: ни один из них не

имел права принимать материальную компенсацию за нанесенный ему ущерб, в

какой бы форме она ни предлагалась; если же кому-либо из фениев предлагали

подарок или дорогое угощение, он не имел права отказаться; ни один из фениев не

должен был обращаться в бегство, если число его противников не превышало девяти.

Ни один человек не мог быть принят в воинство фениев, допущен до великого

собрания в Уснехе, схода в Тайльтиу и праздника в Таре до тех пор, пока все его

родичи, как со стороны отца, так и со стороны матери, не поручатся, что никто из

них не станет мстить за него, если он будет убит, ибо таков был у фениев обычай,

что никто не имел права мстить за них, кроме самих фениев. Но если кто-либо из

фениев нанес кому-либо ущерб, в ответе за это было все воинство. Ни одного

человека не принимали в воинство фениев, пока не сложит он двенадцати стихов.

Равным образом ни один не мог быть принят в воинство фениев до тех пор, пока со

щитом и короткой, в локоть, ореховой палкой не сойдет он в яму, вырытую в земле и

глубиной достигающую ему до пояса. А девять воинов, взявши по девять копий

каждый, должны метать их в него с расстояния в десять борозд. И если он не мог

отразить ударов и был ранен, его не принимали в воинство фениев. Ни один человек

не мог быть принят в воинство фениев до тех пор, пока не заплетал он своих волос в

тугие косы и не начинал бег по лесам Ирландии, другие воины начинали

преследовать его, лишь только скрывался он за небольшой рощей. Они

стремилисьнагнать его и ранить, и если им удавалось это сделать, такого человека не

принимали в воинство фениев. Не принимали в воинство и того, у кого оружие

дрогнуло в руке. Не принимали и того, кто хоть раз задел головой ветку, когда бежал

через лес. Не принимали и того, у кого под ногой хоть раз хрустнул сухой сук. И тот,

кто не мог прыгать выше своих бровей и пригибаться к земле ниже своих колен, не

принимался в воинство фениев. Не принимали и того, кто одними лишь ногтями, не

сбавляя скорости своего бега, не мог извлечь колючку из своей ноги. Но тот, кто мог

совершить все это, тот становился фением».

В ирландских Законах фиана не только упоминается как почитаемое сообщество, но и

признается особым институтом, необходимым для обеспечения благополучия всего

народа. По свидетельству Дж Китинга, писавшего в XVII в., в период от Самайна до

Бельтана фении квартировали в домах ирландцев, тогда как в летнее время они жили в

лесу, занимались охотой и сами обеспечивали себя всем необходимым. И летом, и зимой

основной их задачей оставалась охрана границ. Известно также, что ни одна девушка не

могла выйти замуж до тех пор, пока не была предложена воинам фианы. Последнее

невольно заставляет вспомнить об аналогичной «плате», которая позднее практиковалась

в крестьянских общинах, нанимавших для собственной безопасности группы неженатых

молодых людей, обеспечивающих покой и сохранность стад и урожая. В английской

традиции ближайшая параллель — цикл сказаний о Робин Гуде.

В одной повести рассказывается о том, что у верховного короля Ирландии Ферадаха

Фехтнаха было два сына, Туатал и Фиаха. После смерти Ферадаха сыновья поделили всю

Ирландию между собой — все богатства страны, сокровища, крепости, замки и скот

взял себе один брат, друюму же достались ее утесы и холмы, устья ее рек, выгоны и

пастбища, плоды ее морей, ее лососи, ее охотничьи угодья. Когда потом рассказ об этом

разделе услышали знатные люди христианской Ирландии, все они шумно запротестовали,

потому что им такой раздел показался несправедливым. Тогда Ойсин сын Финна спросил

их, какую бы половину предпочли они сами. «Ну конечно, ее добро, ее палаты, ее дома,

ее замки и крепости» — ответили они. «Что же, — сказал тогда Кайльте, один из

предводителей фианы, — та половина, которую вы выбрали, безусловно, худшая». И

как повествуется далее уже в стихах, старший брат, Туатал, становится верховным

королем Ирландии, тогда как младший, Фиаха, навеки связывает свою судьбу с фианой.

Он выбирает себе «реки, пустоши, луга, леса, обрывы и устья рек», но все это не

мешает ему наследовать королевство после смерти брата. Видимо, статус фения был

весьма удобен для тех, кто в силу обстоятельств рождения не имел права наследовать

земельную недвижимость, скот и трон иными словами — для младших братьев.

Описанный выше раздел страны между двумя братьями разительно напоминает раздел

Ирландии между сыновьями Миля и Племенами богини Дану, согласно которому

последние получили в свое владение подземную, или скрытую, часть страны. В цикле

повестей о фиане говорится, в частности, и о том, что св. Патрик сослал Племена

богини Лану «на вершины холмов и скал». В этом пункте и сами фении оказываются как

бы примыкающими к Туата, сидам и фоморам, поскольку их жилища обычно

располагаются в районах, внешних по отношению к обжитому пространству. Поэтому

сам институт фианы также изображается как относящийся к минувшим дням, к

дохристианскому прошлому Ирландии, а само название их воинства ассоциируется с

названием воинства фоморов (sithchuire). О фениях говорится, что матерями их были

женщины из Племен богини Дану, и противники их подобным же образом оказываются

обитателями сидов. В одной повести, датируемой VIII в, Финн выслеживает вора,

регулярно кравшего у фениев пищу. Он преследует его и видит, как тот скрывается в сиде.

Финн пытается удержать его, наносит смертельный удар, но двери захлопываются,

прищемив Финну большой палец. Вытащив палец из щели, он сует его в рот, чтобы

облегчить боль, и в эту минуту понимает, что имя вора — Кулдуб («черноволосый»).

Чудесное озарение, которое нисходит на Финна в результате жевания или сосания пальца,

описано и в других повестях этого цикла. В некоторых других ранних текстах, как

показано Т. О'Рахилли и Дж. Мерфи, имя или жизненные обстоятельства противника

Финна позволяют предположить в нем сверхъестественного «сжигателя». Достаточно

упомянуть Фотада, который имел также имена «Единый бог», «Сильный бог»,

«Чудесный бог», «Красный» (Дерг) и прыгал через горящий очаг, и Айлена Мак Мидну,

который, изрыгая изо рта огонь, на каждый Самайн поджигал Тару Айлен, подобно

Кулдубу, был убит в тот момент, когда входил в сид. Известно также, что Финн изгнал

из сида Алму своего деда по матери, Тадга сына Нуаду, на котором лежала часть вины за

убийство отца Финна Голлом сыном Морны (Goll — «одноглазый»), этот Голл тоже был

одним из предводителей фианы и имел прозвище Аэд ( aed — «огонь»). В повестях,

записанных уже в наше время, Балор, дед Луга по матери, тоже замешан в убийстве его

отца и тоже угрожает сжечь всю Ирландию своим дурным глазом. Таким образом, во

всех трех циклах мы сталкиваемся с темой битвы героя с противником, чей

«разрушающий» глаз намекает на его родство с фоморами, представляющими силы хаоса.

В сагах уладского цикла эта тема появляется в рассказе об убийстве Голла и Гарба.

С одной стороны, тот факт, что все герои саг Лейнстерского цикла были воинами,

сближает их с повестями Уладского цикла, но, с другой стороны, близкие отношения

фениев с обитателями сидов, а также фигура самого Финна, поэта и пророка, делает

сказания похожими скорее на мифологические повести. Имя Финна, кроме того,

соотносится с именем валлийского Гвина ап Нуда, который был одновременно воином и

охотником, а также королем Аннувна, Иного мира, т. е. властелином страны чудес. Но

воинский дух Финна и его воинов выражен гораздо слабее, чем у уладских воинов, и

волшебной силой Финн тоже уступает мифологическим персонажам. Что же касается

охоты как основного занятия фениев и их любви к лесной жизни в целом, то все это

находит свои параллели в излюбленных развлечениях деревенской молодежи Ирландии и

в наше время. Мы имеем здесь в виду прежде всего пешую охоту с собаками, требующую

изрядного умения быстро бегать по лесу.

Существуют свидетельства, что уже в XI в рассказы о фиане составляли неотъемлемую

часть устной фольклорной прозаической традиции, в Шотландии же и в Ирландии они

были распространены в крестьянской среде вплоть до наших дней. С другой стороны, до

нас дошли упоминания о том, что еще в VIII в. или даже ранее эти повести исполнялись

при дворах ирландской знати. Однако, как можно предположить, фольклорные и

«аристократические» варианты этих повестей весьма разнились, к тому же кажется

весьма проблематичным, чтобы эти рассказы могли входить в репертуар филидов,

поэтов-профессионалов. Из относящегося к XII в. и насчитывающего около двухсот

названий списка саг, которые должен был знать филид, только пять относятся к Циклу

Финна. И опять таки если, как принято считать, основной текст саги «Похищение быкаиз

Куальнге» базируется на письменной версии IX в, а возникновение сюжета в его

законченной форме принято датировать примерно концом VII в., то самые ранние тексты

из Цикла Финна появились, видимо, не ранее конца XII в. В данном случае мы имеем в

виду в первую очередь сагу «Разговор стариков» ( Acallam na Senorach), длинный путаный

прозаический нарратив, в ходе которого Кайльте рассказывает св. Патрику и другим о

приключениях Финна и его воинов, о войне, об охоте, о чудесных холмах, о лесах и

озерах, которые они встречают, странствуя по Ирландии. Но начиная с XII в тоненький

ручеек повестей о фиане превращается в поистине могучий поток. Следует упомянуть о

том, что одновременно цикл повестей об уладских воинах прекращает свое развитие и,

как нам кажется, очень немногие из этих саг вошли в традиционный репертуар устных

сказителей последующих столетий.

Цикл Финна заметно отличается от Уладского цикла также своей формой и настроением.

Расцвет его совпадает по времени с распространением в Европе куртуазной поэзии

трубадуров и труверов, а также артуровских романов. На этом фоне нам кажется не

случайным, что центральнаясага цикла — «Преследование Диармайда и Грайне» (о ней

см. ниже) — повествует о любви, о похищении и о трагической гибели любящих.

Типичной для данного цикла формой постепенно становится баллада или поэмя, как

правило приписываемая Ойсину, Кайльте или самому Финну и обыкновенно

повествующая о вольной жизни и сопутствующих ей удовольствиях. Подстрочный

перевод одной из таких поэм, составляющей фрагмент саги «Разговор стариков», мы

приводим ниже":

«Аран многих оленей — море омывает его плечи — остров, где вскормлены многие

воины, где синие копья становятся красными;

отважные олени на его скалах, спелая клюква среди его вереска, студеная вода в его

потоках, плоды на ветвях его дубов,

борзые там и гончие псы, там ежевика и терновник с темными ягодами, жилища там у

лесных опушек, а в дубовых рощах пасутся олени, лиловый лишайник покрывает его

скалы, трава зеленая без изъяна растет на его склонах, приятен вид его утесов, где

скачут молодые олени и танцует форель;

широки его пашни и тучны его свиньи, приятны его луга — вот рассказ, которому

стоит верить, спелые орехи с верхушек его лещин падают на палубу кораблей,

проходящих вдоль его берегов.

Как прекрасно там в погожую пору, когда форель приходит в ручьи, когда чайки

перекликаются, сидя на белых утесах. Во все времена прекрасно на островах

Аранских»

В Уладском цикле единственным сопоставимым стихотворным текстом можно назвать

лишь плач-ламентацию любящей женщины по возлюбленному, который осужденна

смерть.

Таким образом, если Уладский цикл в целом прежде всего героический, то Цикл финна,

или Лейнстерский, носит, скорее, романтический характер. Текст саги «Разговор

стариков», к примеру, пронизан сожалениями о минувших временах, наполнен

грустными воспоминаниями о счастливых днях, когда герои фианы были молоды, полны

сил и вели вольную жизнь в лесах.

Итак, три главных цикла ирландской эпической традиции можно, как нам кажется,

соотнести с тремя классическими типами проявления человеческой личности — мыслью,

волей и чувством. Если центральные персонажи Мифологического цикла проявляют в

первую очередь мудрость и знание, а Уладского — силу воли и стремление к власти, то

отличительной чертой героев повестей о фиане является «человеческое тепло».

6

Мы уже говорили о том, что Туата Де Дананн, Племена богини Дану, народ, о котором

повествуется в сагах Мифологического цикла, имеет прямые параллели с детьми Дон в

валлийских мабиногион. Имена главных персонажей обеих ветвей кельтской эпической

традиции соотносимы друг с другом, сюжеты их также демонстрируют большое сходство.

Однако следует признать, что король Конхобар и его воины не находят себе прямых

параллелей в валлийских повестях, среди которых практически нет сюжетно

сопоставимых с сагами Уладского цикла. Надо сказать, что цикл валлийских поэм,

приписываемых Лливарху Хену, подобно «Похищению быка из Куальнге» повествует о

поединках у брода и битвах на рубежах, главная цель которых — защитить свою страну

от нападений врагов. Более того, среда и нормы жизни в этих поэмах, равно как и в

панегириках и элегиях, приписываемых Талиесину и Анейрину, совершенно

героические. Но прозаический нарратив, который, возможно, обрамлял ранее поэмы

Лливарха Старого, в настоящее время утрачен, а элегический тон стихов и тесная их

связь с рядом описательных и гномических поэм о природе, в большей степени роднит их

с рассказами о фиане, чем с сагами Уладского цикла.

Некоторые ученые отмечали сходство между повестями о фиане и романами о короле

Артуре и его воинах. В одном из самых ранних памятников, где упоминается король

Артур, а именно — в «Истории бриттов» Ненния, относящейся примерно к началу IX в,

Артур изображается как dux bellorum, «военный вождь» или «предводитель войск», а

этот титул, как убедительно доказывает А. Ван Хамель, «является эквивалентом титула

rigfeinnid, который носит ирландец Финн» Подобно Финну, король Артур в первую

очередь воин, охраняющий свою страну от вражьих набегов. В mirabilia, или «дивах»,

включенных в эту же книгу, а также в валлийской повести «Кулух и Олуэн», которая,

видимо, была составлена раньше других текстов, где упоминается король Артур, он

также предстает как охотник на дикого кабана Турх Труида (или Грунта). В другом, более

позднем тексте эта знаменитая охота начинается в Ирландии, которая уже на треть

опустошена кабаном, и затем продолжается в Южном Уэльсе и Корнуолле. Затравить

страшного кабана можно, лишь прибегнув к помощи короля Артура, его егерей, его

дружины, Мабона сына Модрон, Гвина сына Нуда (в которых Бог на время вселил дух

демонов Аннувна, Иного мира) и помощи ряда других благородных людей. Турх Труит,

король, превращенный в кабана (по версии этого текста), фигурирует и в ряде

древнеирландских повестей. В «Книге захватов Ирландии», где он носит имя Торк Триат,

родственное валлийскому, он называется королем кабанов. В одной саге, датируемой

началом IX в., упоминается о некоем собрании или ярмарке, носящей название oenach

Tuirc Threith («собрание Торка Триата»), а в «Глоссарии» Кормака это же название

интерпретируется как «собрание королевского сына». Интересно, что сразу же после

упоминания об этом «собрании» в тексте «Глоссария» помещена большая повесть о

Финне, что, видимо, объясняется тем, что у составителя «Глоссария» упоминание о

«собрании Торка» вызвало воспоминание о Финне и его воинах. Во всяком случае, тема

охоты на огромного кабана занимает одно из важнейших мест в сагах этого цикла. Рассказ

о большой кабаньей охоте, в которой участвуют все фении Ирландии, образует своего

рода прелюдию к повествованию о смерти Финна, судьба Диармайда также связана с

гибелью огромного кабана, чьи гигантские размеры, человеческий ум и ядовитая щетина

напоминают о Турхе Труите.

Краткие упоминания о короле Артуре в трудах Ненния и в отдельных ранних валлийских

поэмах свидетельствуют о том, что эта фигура была хорошо знакома валлийской

героической традиции по крайней мере с начала VIII в., если не раньше. Рассказы о фиане

также относятся к наиболее древним в рамках ирландской традиции. В дальнейшем тема

короля Артура и его рыцарей становится одной из главных в валлийской словесности:

начиная с XII в. артуровская легенда получает широкое развитие за счет привлечения

новых персонажей, в той или иной степени мифологических. Сходным образом в

Ирландии начиная примерно с XI в. цикл повестей о Финне и его воинах получает

широкое распространение в народной среде, причем фольклорные версии этих преданий

в значительной степени отличались от «ученых». Точно так же в Британии начала XII

столетия, если судить по рукописным источникам, сосуществовали фольклорные и

«ученые» версии преданийо короле Артуре, причем первые расценивались авторами

последних как «искажения», отклонения от истины. И в Уэльсе, и в Корнуолле, и в

Британии той эпохи было распространено поверье, что на самом деле король Артур не

умер и вернется освободить свою страну и свой народ от врагов. В ранних валлийских

поэмах и в мабиноги «Кулух и Олуэн» Артур (как и Финн) побеждает ведьм, великанов,

волшебных животных и силы Аннувна, тогда как в фольклорных текстах XII в он сам уже

предстает как король подземного мира. Точно так же, как герои фианы в «Разговоре

стариков» и в поздних фольклорных памятниках, король Артур и его рыцари

изображаются в валлийском «Сне Ронабуи» и более современном фольклоре как гиганты,

резко выделяющиеся своими размерами среди простых людей.

Если повестям о Финне и его воинах, благодаря Макферсону, было суждено второе

рождение и широкую известность по всей Европе они получили лишь в период

зарождения романтизма в литературе, то артуровские легенды, matiere de Bretagne, легли

в основу одного из направлений европейской литературы еще в эпоху позднего

средневековья. Сюжет саги «Преследование Диармайда и Грайне» повторяет сюжет

другой, гораздо более известной повести артуровского цикла — повести о Тристане и

Эсиллт. Описание тонкости чувства и прославление куртуазной любви в этой артуровской

повести, кажется, навсегда приковали к себе внимание европейских поэтов и писателей.

Как и в повестях о Финне и его воинах, главным местом действия романов о короле

Артуре обычно бывают лес, роща, поле или пустыня, куда попадает рыцарь и

неожиданно для себя оказывается гостем таинственного владельца этих мест. Однако

необходимо отметить, что в отличие от воинов фианы артуровские рыцари, как правило,

странствуют в одиночку и верхом. Расхождения, как можно предположить, этим не

исчерпываются. Но следует помнить, что сам институт рыцарства, возникший довольно

поздно, все же уходит корнями в обряд инициации, в ходе которого юноша-неофит,

чтобы получить право на оружие, должен был покинуть свою семью и стать кем-то вроде

подручного при воине-профессионале. Не случайноисходное значение слова knight в

английском языке — «мальчик», «юноша», «оруженосец», которого общины посылали

на королевскую службу.

Вопрос о том, в какой именно степени представлен валлийский и, шире, кельтский

элемент в артуровской литературе средневековой Европы, до сих пор исследован

недостаточно, и сейчас мы не можем сказать с уверенностью, как соотносятся три

главные валлийские повести артуровского цикла. «Дама Источника», «Передур сын

Эвраука» и «Герейнт сын Эрбина» — и три нарративные поэмы, принадлежащие

французскому поэту XII в Кретьену де Труа. В настоящей работе мы если и не

отказываемся от упоминания названных трех повестей в рамках кельтской традиции, то

не пытаемся комментировать ни артуровские тексты, написанные на германских и

романских языках, ни валлийские тексты, явно основанные на этих последних, хотя их

содержание и связанные с этим тайны, видимо, также восходят к кельтской традиции.

7

Ирландские повести, традиционно относимые к Историческому, или Королевскому,

циклу, содержат гораздо меньше магических элементов, чем повести мифологические,

они менее насыщены героическим духом, чем саги Уладского цикла, и менее

романтичны, чем рассказы о фиане. Хотя все названные качества так или иначе

присутствуют в них, ни одно не может быть названо отличительной чертой данной группы

повестей. Эти повести не столько о королях, сколько о королевстве как идее, об

основании династий, об их смене, о судьбах королевских домов в разных областях

Ирландии. Рассказы об отдельных королях, достаточно известных и значительных,

таких, как, например, Конайре Великий, Конн Ста Битв, Кормак Мак Арт, Ньяль

Девять Заложников или Домнал сын Аэда, будут в дальнейшем проанализированы особо.

Пока же мы сосредоточим внимание на повестях, где королевская власть изображается

как символическое бракосочетание короля и государства

В пору своей юности Ньяль (Девять Заложников) и четыре его единокровных брата —

Бриан, Фиахра, Айлиль и Фергус, — получив от кузнеца оружие, отправились на

охоту, чтобы испытать его. Заблудившись в лесу, юноши разожгли костер и стали жарить

убитую дичь, а Фергуса послали на поиски питьевой воды. Он подошел к колодцу,

который стерегла ужасная на вид старуха, и попросил разрешения набрать воды. В ответ

старуха сказала, что разрешит сделать это только в обмен на его поцелуй. Юноша

отказывается и возвращается к братьям без воды. Остальные братья по очереди

отправляются за водой, видят старуху, узнают о ее условии, но только Фиахра

соглашается на «легкий поцелуй». За это она обещает ему «часть власти в Таре», что

означает, что двое из его потомков (но никто из потомков трех других братьев) будут

королями. Затем настает очередь Ньяля. Оказавшись перед тем же выбором, он не только

целует старуху, но и делит с нею ложе. Когда он вновь смотрит на нее, он видит, что она

превратилась в прекраснейшую женщину. «Кто ты?» — говорит юноша. «О король Тары,

— отвечает она, — я — Власть. С этой поры вовеки пребудет власть у тебя и твоего

потомства». Затем она отсылает его к братьям, и он не дает им воды до тех пор, пока они

не обещают ему вечное старшинство над ними и право поднимать оружие на пядь выше

их.

В повести о других пяти братьях, сыновьях короля Даре, Власть также предстает ужасной

старухой и превращается в прекрасную даму благодаря соитию с тем, кому назначено

стать королем. Этот же мотив встречается в английских и французских романах. Было

предсказано, что сын Даре получит верховную власть в Ирландии и что имя его будет

Лугайд. Король Даре дал это имя всем пятерым своим сыновьям, но друид сказал ему,

что наследником его станет лишь тот, кто поймает золотого оленя, который появится в

зале собраний. Когда это случилось и все бросились ловить оленя, на пятерых братьев и

на других присутствующих опустился волшебный туман. Лишь Лугайду Лайгде удалось

схватить оленя, и ему же пришлось в дальнейшем разделить ложе со старухой,

олицетворяющей Власть.

Взаимоотношения между ирландскими королями и королевской властью часто

изображаются как брак, и не случайно поэтому инаугурационная церемония оформляется

как свадебное торжество. Страна — женщина, супруга короля, но до бракосочетания

она — старуха или женщина с помутившимся рассудком. После соединения с королем

облик ее подобен «алому лишайнику на скалах Лейнсгера, кудри ее как лютики Брегона, а

зеленый ее плащ не имеет изъяна». В литературе более позднего времени она

изображается как куртизанка и сравнивается с римской Аккой Ларентией, кормилицей

Ромула и Рема, куртизанкой, наделявшей весь Рим своей прибылью, или с Флорой,

которая тоже носит римское имя. Союз между царем и богиней, олицетворяющей власть в

стране, был важнейшей частью царского ритуала в древних цивилизациях Ближнего

Востока, и сакрализованная проституция принадлежит к тому же ментальному комплексу.

Согласно шумерскому гимну II тысячелетия до н э, брак царя с богиней Индннои,

«госпожой дворца», отмечался «в день Нового года — в день важных решений», в

спальне храма, специально построенного для богини

Есть свидетельства, что Медб, королева Коннахта, также отчасти была олицетворением

Власти. Дочь верховного короля Тары, она, как считается, вышла замуж за короля

Конхобара, но «от гордыни» покинула мужа против его желания. После этого она

сочеталась браком поочередно с Тинде сыном Коннры Каса, с Эохайдом Далой и с

Айлилем сыном Мата, причем каждый из них становился королем Коннахта. Кроме них,

у нее было много любовников, «поскольку было в ее обычае, чтобы тень одного мужчины

падала на другого». Считается, что Эохайд Дала получил титул короля «с согласия Медб

при условии, что он станет ее мужем». Ирландская традиция упоминает и о другой Медб

— королеве Лейнстера, Медб Летдерг («полукрасная» или «красная с одной стороны»),

дочери Конана из Кулы. Она была поочередно женой девяти королей Ирландии, включая

отца Конна, его сына Арта и Кормака сына Арта. «Велика была сила Медб над мужами

Ирландии, ибо не мог стать королем Тары тот, чьей супругой она не была». Так, когда

умер Арт, «его сын Кормак не мог стать королем Ирландии, пока Медб не соединилась с

ним»

И А. Краппе, и А. К. Кумарасвами соотносят этот персонифицированный образ власти в

Ирландии с индийской богиней Шри Лакшми, которая также была «персонификацией

царского правления духом Власти и взаимоотношения с которой носят сугубо брачный

характер». Она — вечная спутница Индры, и в этой ипостаси у нее много имен. Под

именем Апала («незащищенная») она добивается благосклонности Индры, принеся ему в

дар священную сому, напиток, «которого не пробовал никто из живущих на земле», она

приготовила его путем пережевывания составных частей, и Индра «истинно вкусил сому

из ее уст». Здесь мы сталкиваемся с другой функцией этой же богини. Характерно, что

имя ирландской королевы Медб соотносится с валлийским meddw («питье») и родственно

английскому mead — «мед» (как напиток). Таким образом, она — «пьянящая».

Вспомним, что Медб Летдерг была дочерью Конана из Кулы, а в одной древней

ирландской поэме говорится, что никто не сможет стать королем Ирландии, «покане

получит он пива из Кулы». О воде, которую дает Ньялю из волшебного колодца старуха

Власть, говорится «Мягким будет твое питье в королевском роге — хмельной мед, и

сладкий мед, и крепкий эль». В повести, на которой мы еще остановимся подробнее,

королю Конну во сне является Власть, и он не ложится с нею, а получает от нее в дар еду

и питье под названием dergflaith, что одновременно означает и «красный эль», и «красная

власть». Затем она продолжает «подавать» свою «чашу» длинной череде будущих

королей, чьи имена называет ее спутник — Луг сын Этниу. Власть — это и невеста,

которая подносит напиток могущества, и сам этот напиток

8

В этой книге мы не уделяем особого внимания обширному пласту литературы,

называемому «жития святых», хотя отдельные святые и фигурируют как самостоятельные

персонажи в некоторых сагах Исторического цикла и Цикла фианы. Роль, которую святые

играют в этих повестях, да и в самих житиях (ученых, судей, пророков, властителей сил

природы и плодородия), во многом сопоставима с ролью дохристианских друидов, хотя

последние исполняют при Племенах богини Дану функции «колдовских дел мастеров».

Сюжетный фон ирландских житий обнаруживает много общего с эпическими

памятниками, но все же содержит элементы, не имеющие параллелей ни в традиции, ни в

Библии. Сравнительное изучение житийной литературы в Ирландии, как нам кажется,

покажет, что эти тексты в значительно меньшей степени, чем принято считать, обязаны

своим рождением монашеским поделкам. Здесь мы ограничимся лишь одной

иллюстрацией, взятой из ирландского жития cв. Молинга.

По окончании послушничества Гайрхелл (который позднее получит имя Молинга)

обратился к настоятелю с просьбой разрешить ему собирать в округе милостыню для

монастыря. Когда он шел по дороге, неся с собой две котомки, чашу для подаяния и

ясеневый посох настоятеля, ему встретился «дух зла» со своими уродливыми спутниками.

Потрясая оружием, дух начал угрожать святому, и между ними начался диалог, в ходе

которого каждый хотел устрашить другого. «Я проткну тебя насквозь копьем», — сказал

дух. «Силой руки моего настоятеля я снесу тебе голову вот этим посохом», — сказал

Тайрхелл. Затем святой обратился к духу зла со следующей просьбой. «Позволь мне

совершить три прыжка паломничества к Царю небес и земли и три прыжка безумия, пока

смерть не настигла меня». Дух зла соглашается исполнить эту просьбу, и святой

совершает свои три прыжка паломничества и три прыжка безумия. «Когда он сделал

первый прыжок, то показался Духу не больше вороны на вершине холма. Когда он

прыгнул во второй раз, то вовсе исчез из виду, и никто не знал, на небеса он отправился

или под землю. Однако после третьего прыжка он очутился прямо на церковной ограде.

Дух вместе со своими приспешниками кинулся к нему, но святой успел укрыться в

церкви. После этого Колланах, священник, признал в нем того, о ком существовало

древнее пророчество, и сказал так «Отныне в память о твоих прыжках ты будешь зваться

Молинг из Лухайра» (то ling — букв.: «мой прыжок»)

В ирландской традиции св. Молинг фигурирует также как спутник другого знаменитого

«прыгуна», безумного Суибне Гелта, который, уйдя в леса, отрастил оперение и мог

прыгать с дерева на дерево, с вершины одного холма на вершину другого (ирландский

Суибне может быть назван собратом валлийского Мирддина Дикого). Однако в качестве

параллели пересказанному здесь ирландскому преданию можно привлечь не только

традиционный валлийский материал, но и спор между Вишну, одним из трех верховных

божеств индуизма, и демоном Бали сыном Вирочаны. Вот интерпретация этого сюжета,

представленная в «Рамаяне».

Бали победил Индру, Владыку богов, и наслаждался властью над тремя мирами. Когда

Бали совершал жертвоприношение, Индра и другие боги, дрожа от страха, обратились к

великому аскету Вишну, предававшемуся умерщвлению плоти и высшему созерцанию в

«Обители Совершенного». «Бали сын Вирочаны, — сказали они, — приносит жертву.

Помоги же нам, о Вишну, и на благо всем богам обратись к призрачному образу. Прими

облик карлика и с его помощью верни нам наше высшее благополучие». После этого

призыва Вишну, приняв облик карлика, приблизился к сыну Вирочаны и спросил у того в

дар столько пространства, сколько сможет он отмерить тремя своими шагами. Получив на

это согласие, Вишну принял облик гиганта и первым шагом покрыл все небо, вторым —

землю, а третий шаг сделал намеренно коротким и оставил Бали во владение подземный

мир, власть над всеми тремя мирами он затем передал Индре.

То затруднительное положение, в которое попадают индийские боги и которое имеет

безусловную параллель с положением Туата перед Второй битвой при Маг Туиред, не

находит соответствия в предании о Молинге. В остальном же в ирландской и индийской

повестях наблюдается почти полный параллелизм.

МОЛИНГ

ВИШНУ

1. Будущий священник, аскет

1. Отшельник, аскет, усмиряет плоть, предается

созерцанию в уединении

2. Собирает подаяние для церкви

2. Ситуация та же, что «возникает, когда

человек приносит предварительные жертвы»

3. Вооружен ясеневым посохом. Это 3. Вооружен молнией — традиционным

дерево традиционно используется оружием уничтожения духовных врагов

для отпугивания демонов

4. Спорит с духом зла

4. Спорит с царем демонов

5. Просит три прыжкка и получает

5. Просит три шага и получает согласие

согласие

6. Совершает три чудесных прыжка

6. Совершает три чудесных шага

7. За эти прыжки получает имя 7. За эти шаги получает прозвище Трижды

Молинг

Шагнувший

В «Житии св. Молинга» этот эпизод можно поставить в один ряд с многочисленными

историями, подтверждающими превосходство святости над злом, и, собственно говоря,

об этом же говорится в повести о Вишну, по крайней мере, в той ее интерпретации,

которая дана в «Рамаяне». Однако Aм Хокар показал, что этот сюжет уходит своими

корнями в более глубокую древность. Вот некоторые доказательства, которые он

приводит. В тексте Шатапатха-брахманы, много более древнем, чем «Рамаяна», этот

же сюжет принимает несколько иную форму. Боги (дэва) и демоны (асуры, или антибоги),

происходящие от Праджапати, соперничали друг с другом. В результате боги были

побеждены, и демоны решили поделить мир между собой. Тогда боги, неся Вишну как

жертву впереди себя, приблизились к демонам и попросили у них свою долю. Те с

неохотой обещали им столько, «сколько этот Вишну сможет покрыть своим телом». И

хотя Вишну предстал в тот момент в облике карлика, боги не почувствовали обиды. «Нам

обещано столько, сколько сможет покрыть наша жертва», — сказали они. «Они

положили Вишну на землю и, окружив его символами поэтических размеров зажгли

огонь к востоку от него и начали петь гимны и поститься. Благодаря этому им удалось

захватить весь мир. С тех пор именем веди называют алтарь в храме, и слова "велик, как

алтарь" означают "велик, как мир", ибо с помощью алтаря боги вернули себе весь мир.

Желающий овладеть миром побеждает, лишая соперника его доли в жертве».

Во время обряда предварительного жертвоприношения жертвующий выносит жаровню со

священным огнем — этот огонь и есть Вишну. Затем он «шагает шагами Вишну», при

этом жертвующий становится жертвой и обладает мирами. Эта история, как и сам ритуал,

столь же древняя, что и текст «Ригведы». «О Индра-Вишну (жертвующий-жертва), (вот)

это удивительно у вас в опьянении сомойвы (всегда) шагали далеко (вперед). Вы сделали

воздушное пространство шире, вы распространили просторы, чтобы (мы) жили. < > Друг

Вишну, шагай широко. Все небо — поле для твоих молний. Дай нам убить Вритру, дай

нам открыть воды. < > Высочайший шаг Вишну жертвователя вечно зри как око в небесах.

Поэтов веселье бодрое вызывает то, что есть высочайший шаг Вишну».

Если наш рассказ о св. Молинге, при всей его простоте, соотносим с этими

древнеиндийскими мифами, то нет сомнения в прямой связи с ними повести о священном

огне, который зажигает св. Давид у Рлин Розин, и о тех ритуальных уловках, которыми

его магический противник напрасно пытается ему противостоять. С этим же соотносим и

рассказ о конфликте между св. Патриком и друидами Тары, в ходе которого святому

удается превзойти друидов он первым зажигает священный огонь и побеждает их в

магических состязаниях, демонстрируя свою высшую власть над миром света и тьмы,

огня и воды. В этом рассказе дохристианские друиды уже олицетворяют силы зла, а

поэтому святой узурпирует их прежнюю роль, однако вполне возможно, что мы имеем

здесь дело с позднейшей христианской адаптацией древнего предания о споре между

друидами и демонами, кому владеть миром. Без привлечения параллельных сюжетов нам

не проникнуть к глубинной сути этих повестей, которые могут приблизить нас к

постижению тайн кельтских друидов.

Часть вторая. Мир значений

фиг. 1 Карта Ирландии

Глава 3. Тьма и свет

И отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму — ночью

Быт. 1:4-5

Чередование дня и ночи, света и тьмы имело очень большое значение для кельтов, как,

впрочем, и для многих других народов. В нем проявлялась основополагающая

двойственность, у которой было множество иных выражений. Даже сейчас люди,

умершие ночью, кажутся ближе к Иному миру, чем те, что умерли при свете дня.

Рожденный ночью, как принято считать, может видеть духов и привидения, незримые

для детей дня. Чудесное и волшебное активизируется после захода солнца, ночь

принадлежит Иному миру, и потому смертным в это время подобает искать безопасности

у своего очага. В Ирландии крестьяне до сих пор убеждены, что человеку лучше не

оставаться вне дома в ночные часы. Запоздалые путники могут потревожить «малый

народец», более того, они рискуют увидеть среди них призраки своих умерших близких.

В деревнях считают, что, даже находясь дома, лучше лечь спать пораньше, так как по

ночам с десяти до двенадцати к домам тихо приближаются духи умерших. Они входят,

лишь когда в давних жилищах царит тишина и покой, вот почему из уважения к ним надо

ложиться спать рано, оставив на кухне прибранный очаг и аккуратно расставив скамьи.

Выплескивать ночью грязную воду или выбрасывать золу категорически запрещено,

иначе духи умерших будут потревожены; опасно также свистеть ночью на улице или

громко звать детей по имени. Но как рассвет разгоняет тьму, так и пение петухов

прогоняет духов и эльфов в их жилища: наша ночь — их день, а наш день — ночь.

Погружаясь в атмосферу этих верований, начинаешь понимать, что именно ночь —

самое благоприятное время для гаданий, ворожбы, бдений по покойнику и рассказывания

разных фантастических историй.

Подобно тому, как сутки делятся на две половины, так и год состоит из лета и зимы.

Первое мая знаменует начало лета, первое ноября — начало зимы, и эти два праздника

делят год на два сезона по шесть месяцев каждый. Лето — время, когда природа

бодрствует, и молодежь обыкновенно стремилась покинуть зимние жилища и уйти на

лето вместе со стадами в холмы, леса, долины и т. д. После 1 ноября (Самайн) все они

возвращались домой и проводили долгие зимние вечера за домашними ремеслами,

слушая у очага удивительные истории. Точно так же фении обычно проводили летнее

время, от Бельтана (1 мая) до Самайна, в лесах, занимаясь войной и охотой, но в период

от Самайна до Бельтана они квартировали у оседлого населения. Зима — темное время

года, когда природа спит, лето уходит в нижний мир и земля холодна и неприветлива. В

Уэльсе январь называли «темным месяцем». Первый месяц зимы, ноябрь, в Шотландии,

Корнуолле и в Бретани также называли «черным», или «темным», месяцем; а разгар

зимы шотландцы традиционно называли an Ducuachd («мрак»). Зима — время «парада

мертвецов», предводительствуемых своим мрачноликим «королем», символ власти

которого — меч, коса или серп.

Само время состоит из постоянного чередования противоположностей: света и тьмы,

тепла и холода, жизни и смерти. Календарь из Колиньи (галльский календарь,

выгравированный на бронзовых пластинах и найденный во время археологических

раскопок во Франции в 1897 г.) свидетельствует о еще более последовательной дихотомии

применительно ко всем месяцам года. Хотя многие названия месяцев записаны

сокращенно, что не позволяет с уверенностью их реконструировать, принципиальная

структура календаря достаточно ясна. Он рассчитан на пять лет, что кажется нам

знаменательным в свете свидетельства Диодора, что континентальные кельты

обыкновенно приносят свои жертвы раз в пять лет. Эти пять лет состоят из 60 месяцев,

дополненных двумя «интеркалярными» месяцами — одним в начале цикла, а вторым в

середине. Второй дополнительный месяц делит, таким образом, весь цикл на две равные

половины, по два с половиной года каждая. В календаре весь цикл записан в 16 столбцов

(фиг.

2). В каждый столбец последовательно вписаны галльские названия месяцев, и читать

каждый столбец надо сверху вниз.

Первая половина года начинается с месяца, называемого Samon, а вторая половина — с

месяца, называемого Giamon, а оба эти слова соотносимы с названиями соответственно

лета и зимы в живых кельтских языках. Исходя из этого первые интерпретаторы календаря

Колиньи сделали вывод, что Samon был центральным месяцем лета, а Giamon — зимы.

Либо Samon и Giamon могли означать также первые месяцы лета и зимы соответственно,

соотносясь, таким образом, с современным маем и ноябрем, двумя поворотными точками

традиционного кельтского года. Однако есть основания и полностью пересмотреть это

предположение. Хотя в ирландском языке основа sam означает «лето», словом Samain (cp.

Samon), как ни странно, называется Канун ноября, начало зимней половины года —

время традиционных рассказов и празднеств, а в христианские времена — период, на

который падает большая часть церковных праздников. Календарь из Колиньи, как и

церковный календарь, был своего рода «расписанием ритуалов», и сам факт, что

большая их часть сосредоточена в первой половине года, заставляет предположить, что в

традиционных календарных представлениях зима предшествовала лету и что, таким

образом, как ни парадоксально, Samon действительно был первым месяцем зимы, а

Giamon — первым месяцем лета. Такой порядок следования времен года согласуется с

известным свидетельством Цезаря, гласящим, что у кельтов ночь предшествует дню.

Галлы, как говорит он, называют себя сыновьями бога Ночи и «исчисляют и определяют

время не по дням, а по ночам, день рождения, начало месяца и года они исчисляют так,

что сперва идет ночь, за ней день». Порядок времен года не имеет для нас здесь важного

значения, но для простоты мы предположим, что первая половина пятилетнего цикла

начиналась с зимы, а вторая — с лета.

Месяцы года в свою очередь подразделялись на два разряда. Шесть — протяженностью

тридцать дней — помечены знаком MAT, другие шесть — протяженностью 29 дней —

помечены знаком ANM. MAT (cp ирл. maith и валл. mad), возможно, означало

«хороший», тогда как ANM, вероятно, было сокращением от AN МАТ «нехороший». Нам

представляется уместным провести здесь параллель с афинским календарем, где

тридцатидневные месяцы назывались «полными», а двадцатидевятидневные —

«пустыми». На юго-востоке Азии эти два типа месяцев назывались «полными» и

«ущербными» и, соответственно, чередовались в правильной последовательности.

Месяцы MAT и ANM в календаре из Колиньи тоже чередуются, за одним исключением.

Если бы это чередование соблюдалось на протяжении всего пятилетнего цикла, то и

Samon, и Giamon оказывались бы МАТ месяцами по тридцать дней в каждом. Но,

видимо, чтобы этого избежать, производилась своего рода перестановка, так что первая

половина каждого года — ритуально более значимая — и первая половина цикла в

целом начинались и кончались МАТ месяцем, а вторые половины годов и циклов

начинались и кончались соответственно ANM месяцем. Таким образом, если исключить

дополнительные месяцы, обе половины цикла состоят из тридцати месяцев, образуя, так

сказать, по «месяцу месяцев», тоже разных — MAT и ANM.

Эта же модель видна и в структуре самих месяцев. Каждый состоит из двух частей, в

первой из которых дни пронумерованы от первого до пятнадцатого, а во второй — до

пятнадцатого или до четырнадцатого в зависимости от длины месяца. Как в индийском и

некоторых других календарях, первая половина, без сомнения, была «светлой

половиной» лунного месяца, другая же — «темной половиной», однако и здесь, как в

случае времен года, трудно решить, какая половина считалась светлой, а какая —

темной. В календаре из Колиньи между этими половинами вписано слово ATENVX,

которое интерпретируют либо как «обновление», либо как «возвращающаяся ночь».

Первая интерпретация может быть соотнесена с принципом, отмеченным еще Цезарем. С

другой стороны, Плиний говорит, что друиды обыкновенно начинают отсчет своих

месяцев с шестого лунного дня, и если они считали от новолуния, то месяц начинался со

светлой половины. Интересно, что в Индии отсчет месяца на юге начинали со светлой

половины, а на севере — с темной. Таким образом, продолжая эту аналогию, можно

предположить, что год и даже весь цикл начинались с зимы в одной половине страны и с

лета — в другой. В принципе правомерны оба подхода. Уподобленная первозданному

хаосу, который предшествует сотворению космоса, и беременности, которая

предшествует родам, тьма предстает началом начал, но как символ смерти и разрушения

она же и завершает светлый день.

Данную дихотомию можно наглядно представить следующим образом:

ночь и день

темная половина месяца и светлая половина месяца

МАТ-месяц и ANM-месяц

зима и лето

Samon-полуцикл и Giamon-полуцикл

Каждый полуцикл при этом состоит из пяти времен года: в одном, соответственно,

оказывается три зимы, а в другом — три лета:

А. зима: лето: зима: лето: зима

Б. лето: зима: лето: зима: лето

Символическое значение дня и ночи как микрокосмоса времени и поистине «всего мира»

как нельзя более ясно выражено в одной из повестей «Лейнстерской книги». После того

как Дагда поделил все сиды Ирландии между вождями Племен богини Дану, Мак Ок

пришел к нему и стал просить у него земли для себя. «Для тебя у меня ничего не

осталось, — сказал Дагда, — я уже закончил раздел». — «Тогда разреши мне, —

попросил Мак Ок, — провести день и ночь в твоих собственных владениях». Дагда

согласился.

На следующий день Дагда явился в свой сид и сказал: «Твое время истекло, уходи». —

«Нет, я не уйду, — ответил ему Мак Ок. — Ведь день и ночь — это и есть весь мир.

И отдал ты мне все, чем сам владел». После этого Дагде пришлось уйти, а Мак Ок по

праву занял его сид. Этот же мотив встречается в саге «Сватовство к Этайн», но там его

значение выражено менее загадочно. Там Мак Ок тоже хочет навсегда отнять у Элкмара

бруг (крепость, укрепленный холм), который до этого попросил на день и на ночь, «ибо

не бывает в мире иного, кроме дней и ночей». Точно также молодой Конхобар обманом

присваивает себе власть над уладами, сместив их короля Фергуса Мак Ройха,

обещавшего ему королевскую власть на год (точнее: на зиму и лето). Поведение

Конхобара в данном случае носит характер сугубо политический, но для нас важно, что

его хитрость удается благодаря многозначности слов, потому что действительно «не

бывает в мире ничего, кроме зимы и лета». Как мы увидим в дальнейшем, король

Конхобар персонифицирует саму идею Года, поэтому есть основания видеть в Мак Оке

персонификацию Дня. Вспомним, что свое имя, буквально означающее «молодой сын»,

он получил от матери в знак того, что был зачат и рожден ею в один день, волшебным

образом продленный Дагдой.

2

На границе двух различных периодов времени проявляется некая таинственная сила,

обладающая склонностью делать и добро, и зло. Известно, что некоторые действия

запрещалось совершать на восходе солнца и на закате, потому что это были традиционно

опасные моменты поворота времени. Однако, с другой стороны, следует вспомнить, что

утренняя роса и вообще — вода, добытая на рассвете, обладали особыми лечебными

свойствами; точно так же лекарственные травы рекомендовалось собирать на закате,

чтобы действие их было эффективнее. Естественно, что эти магические силы наиболее

активны в Канун ноября и в Канун мая — точки, делящие год пополам. Эти два Кануна

(а также канун дня середины лета) носили в Уэльсе название «ночи духов». Всюду, где

жили кельты и где было распространено их культурное влияние, традиционно считалось,

что в эти дни, точнее ночи, силы хаоса максимально активны, феи являются людям,

колдуны занимаются волшебством. Будущее в эти моменты открывается во всевозможных

предвестьях. Традиционная для этих дней обрядность во многом сродни традиционным

празднованиям Нового года — например, гаданиям и освещению жилища огнем,

взятым из ритуального костра. Однако атмосфера самих этих праздников существенно

различалась, поскольку посвящались они временам года, резко контрастирующим друг с

другом.

Современный Халлоуин, канун зимы, был праздником торжественным и таинственным.

В эту ночь открывались сиды и их обитатели выходили наружу, причем в куда более

реальном смысле, чем в иные ночи. Живые могли видеть возвратившиеся души умерших.

В Ирландии до самого недавнего времени в эту ночь люди старались не покидать домов

без крайней необходимости, а если все же оказывались на улице, то старались держаться

подальше от кладбищ. Если за спиной им слышались шаги, то ни в коем случае нельзя

было оборачиваться, чтобы не увидеть мертвецов, идущих по следам. В Уэльсе говорили,

что в эту ночь призраки караулят у каждого перелаза. На крыльце ставили для мертвых

специальную еду, называемую bwyd cennad y meirw (букв. «пища головы мертвеца»),

двери оставляли незапертыми, а прежде чем лечь спать, домочадцы прибирали у очага,

чтоб все было готово к визиту умерших родичей.

Совсем иначе отмечался этот праздник в Шотландии, хотя суть его оставалась той же. Это

была ночь «зла и беды», и внушаемый ею ужас намеренно усиливался особыми

ряжеными, персонифицировавшими духов умерших: неженатые молодые люди в

одиночку или группами разгуливали по деревне, с закутанными или зачерненными

лицами, в белых одеждах или задрапированные в солому. В эту ночь исчезала граница

между живыми и мертвыми, а до некоторой степени и между полами, потому что юноши

переодевались девушками, а иногда и девушки переодевались юношами. Всеобщий хаос

еще усиливался злыми проказами. Ряженые врывались в деревенские усадьбы, уносили

прочь плуги, повозки, а иногда и ворота, а затем бросали в канавы и пруды, лошадей

уводили со двора и бросали на чужих полях. Покушались даже на мир и покой дома двери

сотрясались от ударов капустных кочанов, украденных на чужих огородах, дымоходы

забивали торфом, сквозь замочные скважины пускали дым в комнаты.

В эту же ночь традиционно практиковали разного рода гадания; именно в канун зимы

можно было узнать, каким будет весь год, кто женится или выйдет замуж и за кого. В

Уэльсе храбрец, рискнувший уединиться в церковном притворе, слышал в полночь голос,

выкликающий имена тех, кто умрет в течение года, но это было опасно, потому чтосреди

имен обреченных всегда можно было услышать и собственное имя. Девушки в эту ночь

обыкновенно гадали о женихе, однако и тут смерть всегда пряталась за углом: вместо

лица будущего мужа можно было увидеть гроб. Интересно, что в традиционной технике

этих гаданий обычно фигурировали орехи и яблоки — плоды двух деревьев,

ассоциируемых кельтами с Иным миром.

Осмысление Нового года как своего рода вневременья, момента, когда прежний порядок

исчерпал себя, а новый еще не создан, характерно для многих регионов, однако в других

странах это отношение, скорее, воплощается в желании победить хаос, а не дать ему

воцариться. В празднике же Халлоуина намеренное стирание границ между живыми и

мертвыми, между мужчинами и женщинами, между своим добром и чужим, а в гаданиях

— между настоящим и будущим символизирует возврат хаоса. Знаменательно, что «день

и ночь», которые Мак Ок в вышеупомянутой повести отождествляет с временем вообще,

это день и ночь Самайна. В дохристианской Ирландии этот день имеет отчасти природу

вечности. Отвлекаясь от костров, приходится признать, что о позитивной стороне

обрядности Самайна мы, к сожалению, почти ничего не знаем, — до наших дней это не

дошло. Халлоуин открывает зиму, и многое из сверхъестественного этой ночи, когда

человек кажется бессильным в руках судьбы, продолжает доминировать до рассвета

следующего времени года — лета.

Праздник же Кануна лета имеет как положительный, так и отрицательный аспект. Да, в

этот день феи тоже могут нанести человеку вред, а ведьмы безнаказанно могут украсть

молодняк и будущий урожай, но все же, как бы ни была опасна ночь Кануна лета, ее

опасности совсем иные, в ней нет жуткой близости сил смерти, которая отличает ночь

Халлоуина. Иной мир не вторгается в этот мир; удача человека в будущем году, может

быть, и висит на волоске, но все же он не сталкивается лицом к лицу с неотвратимой

судьбой. Более того, можно принять действенные меры, чтобы отвести беду. Разрешено

следить за тем, чтобы колдуны не украли молоко первой дойки и не зачерпнули воды из

колодца на заре первого майского дня; есть и другие способы отвести угрозу колдовства

— например, отказ делиться водой, пищей или огнем. Ветки рябины, укрепленные над

входом в дом и хлев, отгонят колдунов и фей. И если в фольклорных источниках

содержится относительно мало сведений о том, что происходило в первый день зимы, 1

ноября, то опасности Кануна мая — всего лишь прелюдия к радостям первого дня лета,

а это и любование восходом солнца с вершины холма, и купание в утренней росе, и питье

воды из колодца перед рассветом, и собирание листьев и цветов, и украшение одежды

зеленью, а не соломой. То был рассвет нового, упорядоченного дня; солнце в этот день

вставало рано, и люди тоже, а их ритуальная рачительность и бережливость к имуществу

составляли резкий контраст хаотическому, разрушительному разгулу ночи Халлоуина.

3

Если базовой для кельтской концепции времени была двухчастная структура, то смысл

других временных моделей, предполагающих четырехчленное деление (дня — на утро,

день, вечер и ночь; месяца — на четверти; года — на весну, лето, осень и зиму),

выходил за пределы чисто временных представлений. И моментам, знаменующим

соединение этих четвертей, присуща толика той значимости, какую придавали великим

поворотным пунктам года. В полдень и в полночь, равно как на восходе и на закате,

завеса между этим и незримым миром становилась предельно тонкой. В полдень можно

было стать очевидцем «похорон эльфов», и в полдень же наступало благоприятное время

для изгнания колдовского ребенка-подменыша. Полночь традиционно считалась «часом

колдовства», когда феи и призраки становились видимы человеческому глазу, и идти в

этот час на кладбище было дерзостью, за которую неминуемо ждет расплата.

Ночь св. Бригиты (канун 1 февраля) делила зимнюю половину года на зиму и весну;

Лугназад (Lugnasad, 1 августа) делил летнюю половину года на лето и осень. День св.

Бригиты (Imbolc) знаменовал начало весны; в Ирландии канун этого древнего праздника

традиционно сопровождается различными обрядами и гаданиями. К тому времени, когда

деревья в мае надевали свой зеленый наряд, весенние работы были уже завершены. Лето

кончается в июле, и Лугназад, первый день осени, был традиционным праздником

урожая, причем по значимости он соперничал с Самайном и Бельтаном. Ко дню Самайна

весь урожай 6ывал собран. Плоды, оставленные на деревьях, после Самайна

оказывались испорчены злым духом, которого звали «пука» (риса). Таким образом,

традиционное деление кельтского года в Ирландии определялось скорее циклом

земледельческих работ, чем движением солнца, хотя, как показывают календарь из

Колиньи и данные фольклора, солнцестояния и равноденствия тоже учитывались.

В Шотландии такие «четвертные» дни и теперь падают соответственно на ноябрь,

февраль, май и август, однако различные изменения официального календаря в ходе

веков привели к небольшим смещениям, так что начало зимы ныне падает на 11 ноября,

весны — на 2 февраля, лета — на 15 мая, а осени — на 1 августа. Эти дни носят

название «колдовские», и в их кануны феи устраивают пирушки и преследуют

беспомощных людей. Говорят, что в начале каждого времени года феи переселяются в

новые жилища. Например, в Канун мая нельзя было ничего давать взаймы, ведь этим

можно накликать беду. В качестве оберегов было принято использовать скрещенные ветки

рябины. Кроме того, этот день был днем гаданий. «Четвертные» дни, как и полудни,

были благоприятны для изгнания подменыша, но несчастливым считалось, если какое-

нибудь «мероприятие» «перехлестывало» четверть года, например, если о

бракосочетании объявляли в конце одной четверти, а праздновали его в начале другой.

Этим поворотным пунктам времени везде и всюду присущи парадоксальные черты. В

каком-то смысле они как бы не существуют вообще, в другом же — тождественны

целостности существования. Их значимость сравнима с «двенадцатью рождественскими

днями», каждый из которых предсказывал погоду соответствующего месяца нового года.

Эти двенадцать дней были отмечены переодеваниями, шутовством, разного рода

вольностями, выборами «шутовских королей», колдовством и прочими атрибутами

хаоса. В Шотландии в эти дни не имел силы ни один суд, а в Ирландии считалось, что

умершие в эти дни попадают прямо на небо, минуя чистилище и Страшный суд. В

Уэльсе эти дни назывались «днями знака» ( coel-ddyddiau), а в Бретани — «избыточными

днями» (gourdeziou). Двенадцатидневный интервал между двумя праздниками,

падающими на середину зимы в календаре из Колиньи, видимо, имел подобное же

значение. Более того, тридцать дней дополнительного месяца, который предшествует

каждому полуциклу этого календаря, носят названия тридцати месяцев полуцикла.

Дополнительный месяц, таким образом, есть как бы микрокосм полуцикла, хотя, как

недавно доказано, дни этого месяца символизируют, скорее, прошедшие месяцы, а не

последующие.

В следующих главах мы рассмотрим некоторые черты мифологического

структурирования пространства, теперь же стоит добавить, отчасти забегая вперед, что

границы между территориями, как и границы между годами и временами года, — это

линии, швы, где сверхъестественное проникает сквозь ткань организованного

существования. Вода, которая течет через два-три прихода, обладает целебными

свойствами, она используется в гаданиях на Халлоуин, а также помогает в Канун мая

навести или снять сглаз со сливок и масла. Тот факт, что некрещеных детей хоронили

обычно на границе прихода, опять-таки свидетельствует о том, что такие линии-швы,

как и некрещеные дети, не вполне принадлежат этому миру. Перелазы — излюбленное

место призраков. Все территории, как и все времена года, должны были каждый год

ритуально обновлять свои границы. Во многих областях Ирландии приход мая отмечался

ритуальной починкой изгородей, и, таким образом, церемония «установления границ» в

царстве пространства соотносима с церемонией Нового года в царстве времени; обе они

сосредоточивают внимание на границе раздела. Дата «установления границ» варьируется

по регионам, но предпочтительным днем считался четверг. Пасхальной недели (когда

Церковь вспоминает вознесение Христово), который обычно падает на конец зимы, т е.

время, когда мир создается заново. Этот таинственный характер границ, которые обычно

проходят по ручьям и рекам, усиливает значимость поединков у брода, часто

упоминаемых в ирландских сагах. Поединок в таком месте до известной степени обретает

черты ритуального «гадания», так же как и состязания на границах времен года.

Подобный же смысл имеет и мотив порога, недаром в сагах Лейнстерского цикла герой

одолевает своего сверхъестественного противника именно на пороге дома.

Глава 4. Начало бытия

Перенеси нас через море на корабле, о Всеведущий.

«Ригведа», IX, 70, 10

Кельтская традиция не сохранила преданий, повествующих о сотворении мира и

человека. Даже в самых ранних из дошедших до нас текстов прародителями человечества

уже названы библейские Адам и Ева. Тем не менее можно сказать, что «Книга захватов

Ирландии» (Lebor Gabala Erепп) безусловно представляет собой удачную попытку

сочетать элементы местных мифологических представлений с древнееврейскими

преданиями, приукрашенными средневековыми легендами. Начинается она словами: «In

principio fecit Deus coelam et terram...» («В начале Бог создал небо и землю...») — и

повествует затем о творении, о Ное и о потопе, о расселении народов, возводя

современных ирландских гойделов к Иафету сыну Ноя. Для ранних кельтов-христиан,

как в наши дни для африканцев и проч., принятие новой веры, имеющей свою

космогонию, неизбежно повлекло за собой беспощадное обрубание ствола прежней

мифологической традиции и искусственное привитие ее к христианским корням, которые

будут отныне ее питать. «Книга захватов» — результат такой «прививки» для Ирландии.

Эта книга внушала ирландцам, что все они тоже потомки Адама и что их судьбой

властвует библейская теофания. И свое назначение она, несомненно, выполнила, потому

что затверживание длинных искусственных родословий и нудных (для нас) деяний

потомков Иафета, совершенных где-то в Средиземноморье, стало неотъемлемой частью

обучения филидов, официальных историков и хранителей мифологической традиции.

Многотрудное введение новообращенных в лоно христианства путем соединения

различных ветвей местной традиции с традицией древнееврейской и синхронизации

истории кельтов с древней историей, сохраненной в книгах античных историков, шло,

разумеется, на протяжении нескольких столетий и было завершено Неннием и

Гальфридом Монмутским.

Эта «библеизированная» история, какой она предстает в «Книге захватов Ирландии»,

достигает своей высшей точки в повести о «сыновьях Миля». После долгого странствия

через Египет, Крит и Сицилию предки современных ирландцев случайно оказались в

Испании, и один из них, Брегон, построил там башню. С верхушки этой башни Ит сын

Брегона увидел далеко за морем Ирландию и отправился в путешествие — разведать,

что же за страна открылась его взору. В те времена страной владели Племена богини

Дану, Туата Де Дананн, которые, заподозрив Ита в коварных намерениях, убили его.

Тогда родичи Ита — восемь сыновей Миля — отплыли в Ирландию, чтобы захватить

страну и отомстить. Вождями были король Донн, Аморген — поэт и судья, Эремон —

глава этого военного похода, а также Эбер. Кроме того, их сопровождали Лугайд сын

Ита, их собственные сыновья, сыновья Брегона и множество других героев. Достигнув

Ирландии, они победили Племена богини Дану, которые здесь весьма напоминают

демонов и фоморов, а затем направились в Тару. На своем пути они встретили

поочередно трех богинь, Банбу, Фодлу и Эриу, каждая из которых добилась от Аморгена

обещания, что отныне этот остров будет носить ее имя. Возле Тары они повстречали трех

королей Племен богини — Мак Куила, Мак Кехта и Мак Грене, — которые

«произнесли суждение против сыновей Миля», в результате чего те вынуждены были на

три дня покинуть остров. Окончательный приговор, кому владеть островом, должен был

вынести Аморген, под страхом смерти за ошибочное суждение. «Вот что скажу я, —

сказал Аморген, — пусть остается этот остров в их власти». — «Куда же тогда идти

нам?» — спросил Эбер. «Прочь, за девять волн», — ответил Аморген. Таков

былпервый его суд в Ирландии. И все они сели на корабли и отплыли за девять волн, а

затем вновь подошли к берегу, словно совершая некий ритуал. Однако первая их попытка

вновь высадиться в Ирландии окончилась неудачей, так как демоны отвели им глаза, и

они все время видели перед собой крутые горы, словно спина кабана, и пришлось им

трижды обогнуть весь остров, прежде чем они сумели приблизиться к его берегу. Тогда

друиды и поэты Племен богини запели волшебные заклинания — и чудесный ветер

отнес корабли сыновей Миля далеко в море, однако Аморгену удалось сочинить стихи,

которые утихомирили ветер. Завоеватели вторично высадились на берегах Ирландии и,

победив Племена богини, завладели островом.

Эта повторная высадка, сопоставимая с «повторным рождением» в биографии отдельного

персонажа, далеко не единственная черта, выдающая дохристианское происхождение

легенды. Когда сыновья Миля в первый раз подплывали к Ирландии, Донн позавидовал

своему брату Иру, который вел себя как предводитель похода — его корабль плыл

впереди остальных. После этого весло в руках Ира раскололось, и сам он упал

бездыханным. Похоронили его на «рифе Призраков» у западного побережья Мунстера,

братья же его решили, что дурно будет, если завистливый Донн получит долю земли. Уже

после высадки на острове Донн нанес оскорбление богине Эриу, и та предрекла, чтони

он, ни потомство его не будут владеть островом. Когда же перед второй высадкой он

опять оскорбительно отозвался о Туата, неожиданно поднялся ветер, и его корабль

разбился. «Книга захватов» сообщает также, что его младший брат Эраннан влез на

мачту, чтобы осмотреться, но сорвался и погиб. Однако, согласно диншенхас, жребий

лезть на мачту выпал самому Донну, который пытался петь заклинания против Туата, но

Туата прокляли его и наслали на людей Донна лихорадку. Донн просил перенести его

тело на один из небольших островков у побережья, чтобы зараза не попала в Ирландию.

«Люди мои, — сказал он, — благословят меня на веки веков». После того как корабль

Донна утонул, Аморген объявил, что отныне его народ всегда будет приходить туда, где

покоится тело Донна, к высокой этой скале, которая наречется «Домом Донна», Tech

Duinn. И действительно, по языческим поверьям души грешников приходят к этой скале

и благословляют Донна, прежде чем отправиться в ад, тогда как души раскаявшихся

держатся поодаль и с пути своего не сбиваются. В ранних источниках «Дом Донна» также

упоминается как «место собрания мертвых». «Ко мне, к моему дому придете вы все после

смерти». В Ирландии сохранилось поверье, что лунными ночами над скалами близ рифа

Призраков можно увидеть души умерших на пути в «Страну Вечной Юности» ( Tir na

nOg). До недавнего времени люди предпринимали паломничества на один из этих

островков, где совершали ритуальное восхождение на скалу, носящее отчетливо

дохристианскую окраску. Оставив у священных источников возле подножия горы

вотивные подношения, паломник карабкался вверх по узкой тропе, протискивался в

расселину, напоминающую дымоход (она называется Игольное Ушко), переваливал через

«камень страдания», который опасно нависал над морем, а затем поднимался по круче на

вершину, именуемую Орлиное Гнездо, где установлен каменный крест. Испытание

достигало кульминации, когда паломник, сидя верхом на скальном выступе, на высоте

примерно 460 футов над морем, целовал крест, вырезанный в скале каким-то отважным

искателем приключений. Если человек совершал в этой жизни такое паломничество,

считалось, что душа его после смерти не задержится в чистилище надолго

Кельтский субстрат повести о сыновьях Миля особенно отчетливо проявляется в стихах,

которые сложил Аморген, впервые ступив правой ногой на землю Ирландии. Смысл их

довольно темен, но они придают походу сыновей Миля значение гораздо большее,

нежели то, какое имело бы простое завоевание новой земли

Я — ветер на море,

Я — волна в океане,

Я — грохот моря,

Я — бык семи схваток,

Я — ястреб на скале,

Я — капля росы,

Я — прекрасный цветок,

Я — свирепый вепрь,

Я — лосось в потоке,

Я — озеро на равнине.

Я — искусное слово, разящее в битве,

Я — божество, сотворившее жар головы.

Кто ровняет склон горы?

Кто возвещает движенье луны?

Кто объявляет место захода солнца?

Кто созывает стада из жилища Темры?

Кому улыбаются стада Темры?

Кто воинство, кто божество, сотворившее крепкие клинки?

Песнь о копье — песнь о ветре?

Таким образом, Аморген в данном случае предстает как потенциальный Творец всего

сущего; текст этот имеет древнеиндийские параллели, которые исключают его

интерпретацию как простого монолога, продиктованного гордыней. Так, Кришна в

«Бхагавадгите» называет себя божественным семенем, без которого не может

существовать ни живое, ни неживое. Он — Атман и Вишну, он — Шива, он —

Брахман и все сущие боги, он — начало, жизнь и конец. «Средь светил Я — лучистое

солнце... средь созвездий на небе Я — месяц... а средь гор высочайших — Меру… а из

всех водоемов — море… среди чудищ морских — Варуна, Арьяман — средь

ушедших предков... Я — бог смерти... Я — ветер...». Он же оказывается эталоном,

образцом совершенства и среди гимнов, поэтических размеров, букв алфавита, месяцев

и времен года. «Игра в кости — среди хитрецов Я… Я — решимость, Я также

победа… среди тайных вещей Я — молчанье. Я для знающих — знанье. То, о чем Я

говорю вам, — лишь малая часть моих несчетных обличий». Вишну, бездействующий в

период неявленности между распадом и воссозданием мирозданья, также заявляет о себе

целой серией «я есмь» высказываний. Он космический обманщик или волшебник, он —

всё, посредством чего проявляет себя истинный смысл сущего: годовой цикл, свет, ветер,

земля, вода, четыре четверти пространства и т.д. «И куда бы ни обратился твой взгляд, и

слух, и мысль, — знай, всюду Я как Тот, кто пребывает внутри». Сходным же образом

Аморген, воспаряя мыслью над океаном небытия, объединяет в себе все первосущности.

И потому он властен создать новый мир, а его стихи имеют очевидную природу

креативных песнопений. Он призывает рыбу в заливы и более того, называя, нарекая

саму землю Ирландии, тем самым и воссоздает ее; причем важно, что для исполнения

этого акта нареченное должно быть названо дважды

Стремлюсь я к ирландской земле,

омытой морем обильным,

обильны частые горы,

часты леса многоводные,

многоводны реки в извивах,

в извивах глубины озер,

глубок на холме источник,

источник собраний народа,

собраний правителя Темры,

Темры, холма народов,

народов потомков Миля —

Миля, что плыл с кораблями;

великий корабль — Ирландия,

Ирландия гор зеленых,

Воистину песнь искусна…

В первую эпоху обновления Эриу Ирландия должна превратиться в «великий корабль»

сыновей Миля, и отныне от них и от Лугайда сына Ита будет вестись родословная всех

племен Ирландии.

После того как сыновья Миля завладели островом, между Эремоном и Эбером возник

спор, кому править страной. Аморген, приглашенный в качестве третейского судьи,

вынес такое суждение: «Наследие вождя Донна пусть достается второму сыну, Эремону,

а наследие после него — Эберу». Однако Эбер, не удовлетворенный этим решением,

настоял на разделе острова. Именно с этого эпизода мифической истории страны ведет

начало территориальная дихотомия, фундаментальная для всей космогонической

структуры Ирландии. Итак, произошел раздел, и Эремон получил королевство на севере,

а Эбер — на юге, или, по другим источникам, Эбер взял себе Юг, а Эремон — Север

«вместе со всем королевством». Во всяком случае, мы с определенностью можем

говорить о превосходстве Севера, которое проявляется и другими способами. Так, на

Север сЭремоном пошло семь вождей, а на Юг с Эбером — шесть. Затем у братьев

возник новый спор, якобы по поводу раздела трех горных хребтов, «хранивших

сверкающие сокровища, скрытые в каждом из трех». В северной части острова было два

таких хребта, тогда как в южной — только один. Недовольный выпавшим ему жребием,

Эбер взбунтовался против Эремона и был им убит, однако распря продолжалась и между

потомками обоих братьев. Уже в исторический период, пока Ирландия обладала

политической независимостью, при династическом наследовании соблюдалась

очередность между двумя линиями, восходящими к двум легендарным братьям. Раздел

страны на две половины, как принято считать, привел к дополнительным различиям

между ними. Перед тем как разойтись, братья по жребию поделили своих ученых людей

— поэта и арфиста. Поэт, человек ученый, «наделенный силой мудрости», отправился с

Эремоном на Север, «так что отныне на Севере хранится достоинство и ученость»,

арфист же пошел с Эбером на Юг, «и отныне вечно сладкое звучание музыки пребудет в

южной части Ирландии, до Страшного суда».

Во всей ирландской литературе северная половина острова традиционно называется

«половиной Конна» (Leth Cuinn), а южная — «половиной Муга» (Leth Moga). Как имя

нарицательное conn означает «глава, вождь; смысл, разум», a mug — «слуга, раб».

Традиционная граница между двумя половинами Ирландии тянется вдоль пересеченного

хребта низких гор Эйскир Риада, идущего от Дублина до залива Голуэй, названия же

обеих половин объясняются произошедшей в свое время ссорой между Конном,

эпонимическим предком северной династии Дал Кунна, и Мугом Нуадатом («слугой

Нуаду»), известным также под именем Эогана, эпонимического предка Эоганов,

правителей Мунстера. Муг Нуадат, запасясь провизией на случай грядущего голода,

овладел всем южным королевством. Здесь уместно привести строфу из «Истории

Ирландии», составленной в XVII в. Дж. Китингом:

Эоган превзошел Конна

Не числом битв и сражений —

Более обильная пища удачливого Эогана

Была распределена по законам мира.

Так этому королю-«слуге» удалось добиться верховной власти благодаря вполне мирному

занятию — запасанию пищи для подданных. Позднее он выступил против Конна, но был

убит; вот еще один случай, когда властитель с Юга пытается вернуть себе власть, но в

результате оказывается побежден.

Раздел страны на две части, символически изображаемые как высшее и низшее, небо и

земля, мужское и женское, зима и лето, старшие и младшие, север и юг, правое и левое

и т.д., распространен во всем мире, данная дихотомия прослеживается в разделении

надвое стран, областей, городов, деревень, храмов, палат, родов и прочих феноменов.

Часто бывает по два короля, причем старший правит и всем королевством, и своей

частью, а младший — лишь своей половиной. Однако превосходство одной части над

другой фактически носит, скорее, только формальный и ритуальный, нежели

политический характер. И нередко король, якобы низший по статусу, обладает на деле

большей властью. За обеими частями закреплены строгие обязанности и привилегии, и

обе оказывали друг другу различные услуги. Но между ними традиционно есть и

антагонизм, проявляющийся в разного рода словесных распрях — насмешках, хуле и т.д.

Такая дуальная организация, видимо, просматривается в традиционном разделении

территории Уэльса на области «над» и «под» лесом и «над» и «под» рекой. Понятия

«большое» и «малое», «верхнее» и «нижнее», «внутреннее» и «внешнее» употребляются

для различения двух соседствующих деревень или приходов с одним и тем же названием,

либо для обозначения частей деревень или приходов, и обыкновенно эти деревни,

приходы или их части еще и соперничают между собой. Мы уже сталкивались с примером

подобной дихотомии, говоря о вражде Племен богини Дану и фоморов.

2

В «Книге захватов Ирландии» повесть о сыновьях Миля не есть непрерывный нарратив,

как можно было бы понять из нашего изложения. Проследив псевдоисторию гойделов до

того момента, когда они оказываются в Испании и видят Ирландию с башни Брегона,

рассказ обрывается такими словами «А теперь да будет разрешено нам прервать эту

повесть, дабы поведать о пяти племенах, заселявших ранее Ирландию». Таким образом,

мы возвращаемся в другую начальную эпоху, когда — независимо от того, что

происходило в библейских странах, — Ирландия еще была пуста и не имела четкой

формы, а затем постепенно узнаем о том, как она была последовательно заселена пятью

племенами и приняла свой окончательный облик и очертания, как появились на ней

первые жители, как возникла ее культура.

После этого отступления мы вновь возвращаемся в Испанию на башню Брегона и перед

нами разворачивается дальнейшая история гойделов и их славных боевых походов.

Однако все должно иметь свои корни, поэтому родословные пяти племен, как и

родословная сыновей Миля, возводятся к библейскому Ною, и для ученых весьма

соблазнительно было объявить всю книгу «плодом средневекового вымысла». Как нам

кажется, при этом не стоит забывать, что монахи или поэты, составлявшие книгу, жили

в эпоху, которая гораздо ближе к дохристианскому миру, чем наша. Материалу, с каким

мы имеем здесь дело, свойственны традиционные архаические черты, столь хорошо

знакомые нам по мифологическим системам других народов, и чем больше мы его

анализируем, тем больше

фиг. 3. Половина Конна и половина Муга

склоняемся к тому, что составители отдавали себе отчет в характере материала, который

они пытались примирить с христианским учением.

Как упомянуто выше, до прихода гойделов в Ирландию имели место пять вторжений:

(1) Кессар,

(2) Партолон,

(3) Немед,

(4) Фир Болг и

(5) Туата Де Дананн — Племена богини Дану.

Прежде чем перейти к обсуждению индивидуальной и коллективной символики этих

вторжений, назовем их основные черты. Ирландия «времен» этих «захватов» сильно

отличалась от той Ирландии, которая предстает перед нами из описаний, относящихся

уже к исторической эпохе. Мы возвращаемся вспять, в доисторическую древность, когда

остров еще не вполне оформился географически, когда его девственная земля не была

поделена на области, а холмы, озера и мысы еще не имели имен. С точки зрения

мифологической, ничто по-настоящему не существует, пока оно не «оформлено», не

«определено» и не названо, вот почему в тех фрагментах «Книги захватов Ирландии»,

где рассказывается о возникновении тех или иных особенностей рельефа, об

установлении границ и о назывании частей острова, безусловно, просматриваются

важные части космогонического мифа. Когда Партолон прибыл в Ирландию, там было

только три озера и девять рек. Еще семь озер возникли уже при нем, другие четыре —

во времена Немеда, а еще три — при Племенах богини Дану. Как правило, озера

появлялись там, где рыли могилу для погребения того или иного персонажа, и возникшее

озеро, естественно, получало затем его имя. Другой повторяющийся мотив становления

рельефа — расчистка земель. Так, Партолон расчистил четыре долины, Немед —

двенадцать и т. д. В «Книге захватов» говорится, что, когда Партолон высадился на

острове, там была только одна древняя долина под названием Эльта; расчистил ее сам

БогТворец, и в ней не росло ни деревца, ни куста. Все повести о «захватах» пронизаны

мотивами о возникновении и назывании рек, холмов, долин, озер и мысов — так

обретает свой облик сама земля, храня память о тех героях, которые жили и умерли наней

и нашли в ее недрах последнее пристанище. Раздел земли — другой аспект того же

процесса творения и наречения, и не случайно выделение каждой области в ирландской

традиции имеет свое мифологическое обоснование. Мы уже говорили о том, что сыновья

Миля поделили всю Ирландию на две части, однако еще раньше она была поделена на

четыре части сыновьями Партолона, на три — потомками Немеда и на пять —

племенем Фир Болг. Как говорится в одной из версий саги, «как делают все и каждый,

они поделили Ирландию». «Да пребудет отныне и навеки Ирландия поделена так, как

поделили ее Фир Болг».

Эти завоевания определили и возникновение многих элементов повседневной культуры,

таких, как земледелие, строительство домов, торговля, размол зерна, сбивание масла и т.

д. К ним же восходят и установление королевской власти, и отправление правосудия, а

равно ученость, поэзия, искусства и ремесла, боевые кличи, игра в шахматы и в мяч,

конные состязания и проведение собраний. Много внимания «Книга захватов» уделяет

описанию того, что, когда и кем было использовано, изобретено или сделано впервые.

Скрупулезно перечислены по именам первый ступивший на землю Ирландии, первый

умерший, первый ставший королем, первый вынесший то или иное суждение и т. д.

Таким образом, один за другим даются прототипы всего, что имеет место на земле. Как и

другие традиционные культуры, кельтское общество не могло нормально

функционировать без опоры на целый набор установленных прецедентов. Так, например,

спор о границах не мог быть разрешен на основании целесообразности; необходимо было

пригласить самых старых и самых ученых мужей, чтобы вспомнить, как именно

изначально поделили Ирландию. Как только удавалось воспроизвести исходную модель,

спор прекращался, «ибо не может быть иначе, если было установлено так, и да пребудет

так вовеки». То, что потребность в архетипических прецедентах подобного рода

сохранялась даже тогда, когда древняя традиция была прочно вытеснена христианством,

отчетливо заметно по заклинаниям и ворожбе шотландских арендаторов. Лечение

непременно увенчивается успехом, а повседневные труды обретают значимость, если все

это рассматривается как повторение того, что некогда делали святые или члены Святого

семейства:

Я омываю свое лицо

Девятью лучами солнца,

Как Мария омывала

Сына Густым молоком...

Я зажигаю огонь,

Как Сын Марии зажигал его...

Я срываю этот нежный тысячелистник,

Как Христос срывал его своею рукой…

Таков путь всех древних культур. Человеческая жизнь обретает смысл лишь благодаря

тому, что каждый ее шаг — повторение того, что некогда, в самом начале бытия, уже

было сделано богами. «Реальность постигается только через повторение, через

сопричастность; все, что совершается без должного образца, — бессмысленно, т. е.

лишено реальности». И достаточно вспомнить мифологию древних греков, как станет

ясно, что эти образцы не сводятся к таким, которые имеют нравственное оправдание, —

они соотносятся с любыми ситуациями, в каких может оказаться человек.

Рассказывается, что однажды Партолон отправился ловить рыбу, оставив свою жену и

Тобу, своего слугу, охранять остров. Жена Партолона соблазнила Тобу, и так в Ирландии

случилась первая супружеская измена. Когда совершили они этот грех, их охватила

великая жажда, так что пили они из всех чаш Партолона и не могли ее утолить. Когда

Партолон вернулся домой, он ощутил на краях всех чаш вкус их губ и, разгневанный их

преступлением, убил собачку своей жены. Это было первое проявление ревности в

Ирландии. Затем Партолон начал укорять жену, но в ответ она сказала ему, что во всем

виноват он сам, ибо не могли они поступить иначе, оказавшись в подобной ситуации:

произошло то, что и должно было произойти:

Мед с женщиной, молоко с кошкой,

Пищу со щедрым, мясо с ребенком,

мастера с острым резцом —

оставлять одно с другим всегда опасно.

«Опасно оставлять эти вещи рядом». Поэтому правильно хорошенько следить за ними с

самого начала. «Не на нас ложится этот позор, но на тебя». Таков был первый приговор,

произнесенный в Ирландии и получивший название «право жены Партолона»; в нем

слышен отзвук древнеиндийских «Законов Ману»: «Прелюбодейка жена возлагает свою

вину на (беспечного) мужа».

Пять племен, последовательно заселявших Ирландию до прихода туда гойделов, можно

сравнить с индийскими Пятью родами, о Которых «Ригведа» говорит как о пришельцах

из-за моря, что возделывали земли на здешних берегах. Это вторжение, безусловно, не

имеет исторической основы, скорее, оно может быть истолковано как символ перехода из

одной формы бытия в другую, — перехода, который, согласно разным версиям, может

быть совершен как на корабле, так и в небесной колеснице. Как мы увидим в

дальнейшем, когда будем говорить о странствиях в Иной мир, «пересечение вод» всегда

сопровождается переменой физического состояния и социального статуса. Поэтому

путешествие Пяти родов представляется нам странствием в Иной мир с обратным знаком,

т. е. приходом в этот мир, началом бытия, выбором некой одной актуальной

манифестации из бесконечного числа потенциально возможных сущностей. Конечно,

скучной прозе «Книги захватов» очень и очень далеко до возвышенных гимнов

«Ригведы», но явно искусственное выведение пяти племен, заселявших Ирландию, из

таких земель, как Скифия, Греция, Египет и проч., в данном случае может быть своего

рода заменой для традиции, видевшей в своих прародителях пришельцев с «иных

берегов». Четыре мифических города где-то далеко на северных островах мира, откуда

якобы приплыли Племена богини Дану со своими магическими талисманами, разумеется,

не найдешь ни на каких земных картах. К тому же не совсем ясно, каким именно

способом прибыли они в Ирландию — на кораблях по морю или на облаках по воздуху.

В «Ригведе» рассказывается также о восьми верховных божествах — Адитьях,

пересекающих воды в особой повозке, где «могло одновременно поместиться только

восемь человек». Их можно сравнить с восемью сыновьями Миля. Донн, старший сын

Миля, напоминает Вивасвата, восьмого из Адитьев. Вивасват первым совершил

жертвоприношение, и люди, следующие в этом его примеру, отсрочивают час своей

смерти, т.е. тот час, когда они предстанут перед Ямой, его сыном. Донн же приносит

себя в жертву ради своих потомков гойделов, чье посмертное путешествие ведет либо в

Дом Донна, либо мимо него. Эремона, вождя сыновей Миля, сравнивали с Арьяманом,

еще одним из Адитьев, и некоторые филологи предположили, что их имена могут

восходить к одному корню. Арьяман — вождь Отцов, так же как Эремон —

предводитель предков ирландцев. Действительно, коль скоро сыновья Миля являются

предками всех смертных людей, они больше сродни древнеиндийским «Отцам» (Питри,

Питарам), чем верховным божествам. Донна, которого называют «королем» сыновей

Миля, можно в таком случае сопоставить с самим Ямой, «господином над Питарами»,

«первым, кто умер», «первым, кто отправился виной мир <…>, собирателем людей».

«Яма избрал смерть и открыл путь для многих, он дарует душам умерших место

упокоения».

В рассказе о пяти племенах, заселявших Ирландию, первое из них, племя Кессар,

оказывается отделено от всех последующих водами потопа. Партолон и его люди, хотя

появились на острове уже после потопа, также бесследно исчезли с его лица, не оставив

после себя потомков. Однако три другие волны завоевателей — племя Немеда, Фир

Болг и Туата Де Дананн — перехлестывают одна другую и сосуществуют на острове

одновременно. После смерти самого Немеда, вождя первой из этих групп, и гибели

большей части его людей в борьбе с фоморами оставшиеся под водительством его

сыновей — Старна, Иарбонела Предсказателя и Фергуса Летдерга («наполовину

красного, или краснобокого») — бежали из Ирландии на корабле. Племена Фир Болг и

Туата Де Дананн считаются потомками двух первых, тогда как о потомках последнего

говорится, что они обосновались где-то очень далеко.

В отличие от своих предшественников, племена Фир Болг и Туата Де Дананн уже имели

королевскую власть, причем оба племени как бы дополняли одно другое. Мы уже видели,

что Туата были скорее божественными мудрецами или друидами. Племя Фир Болг,

напротив, было склонно к административно-политической деятельности: оно поделило

Ирландию на пять областей, установило королевскую власть и правосудие. Самая

значительная фигура среди их королей — Эохайд сын Эрк, во время правления которого

на острове «не было избыточной влаги, кроме росы, не было ни одного неурожайного

года и ложь была изгнана из Ирландии; им был произнесен первый справедливый суд».

Среди их королей следует также отметить Риннала, ибо «в его времена изготовление

оружия достигло совершенства» (ср.: rinn — «острие копья»). В Первой битве при

МагТуиред племена Фир Болг и Туата Де Дананн выступают как противники. Но не

следует забывать, что это были родственные племена, говорившие на одном языке: не

случайно они обращаются друг к другу с неизменным уважением и даже соглашаются

ковать друг для друга оружие. Один из Туата сочиняет хвалебную песнь копьям Фир Болг,

хотя в том, что касается силы магии, колдуны и мудрецы Фир Болг явно проигрывают

при сравнении с такими персонажами, как Бадб, Маха, Морриган и чародеи и мудрецы

из Племени богини Дану.