Наследие Мортены

Глава 16

Утро выдалось на удивление морозным. После метели температура резко спикировала вниз, напоминая коренным обитателям тайги, за что морозы называют трескучими. Трещали надёжно утеплённые здания, воочию демонстрируя туманом неизбежную теплопотерю, натужно скрипели деревья под шапками снега. Техника, укрытая в подземных гаражах, была непригодна для использования. Термометры показывали минус сорок пять градусов по Цельсию. Красный диск едва выглянувшего из-за горизонта солнца тонул в морозной мгле. В такую погоду жизнь для людей замирала, напоминая, что главная ценность в далёком северном крае — тепло. Тепло дома и тепло семьи.

Отряд выдвинулся затемно, неслышными тенями скользя среди мрачных громад деревьев. Состав его был столь разношёрстным, что любой человек, не посвящённый в тайны оборотней, пришёл бы в замешательство. В живой природе практически нереально встретить в одной группе рысей, ирбисов, волков, оленей и даже парочку молодых медведей.

Два десятка оборотней шли клином. Среди медведей Баламат заметила и Эйэ. Друг детства Баабыра просто не смог остаться в стороне, надеясь своим присутствием воззвать к совести сородичей.

Баламат сопровождала отряд брата на расстоянии, старательно удерживая направление против ветра. Одинокая рысь могла двигаться гораздо быстрее группы, да и затеряться среди леса было значительно легче в случае опасности. Что поделать, если Баламат скорее поверит в оживших духов-прародителей, чем в бескорыстность собственного брата.

Вся ситуация выглядела более чем странно, поэтому оборотница искренне надеялась сделать всё от неё зависящее, чтобы по возможности помочь сестре возлюбленного. Пусть их с Бэдэр не связывала дружба, но и женскую солидарность никто не отменял. Мало ли кто и что наобещал от лица кинээса за спасение дочери, у той тоже есть право голоса. Главное — не дать Бэдэр наломать дров сгоряча.

До границы земель медведей было не более четырёх часов быстрого бега, однако уже через два часа Баламат стала замечать странные пертурбации в спасательном отряде. До того двигающиеся скрытно и рассредоточено, оборотни вдруг сбились в плотную группу и шли чуть ли не напролом, создавая невообразимый шум. На тактику диверсионного отряда это никак не походило, скорее, напоминало самоубийственный идиотизм.

Эйэ был смещён в арьергард отряда, а во главе оказался её братец. Где-то на половине пути к поселению медведей Хаардаах свернул в другую сторону, отклоняясь от маршрута. Сколько ни старалась Баламат вспомнить хотя бы какие-то стоянки медведей в той стороне, но на ум ничего не приходило. По большому счёту ирбисы знали лишь пару крупных поселений Беаров и старое пристанище Уордааха у реки. Тогда, куда же всех ведёт Хаардаах?

Баламат ускорилась и постаралась приблизиться к чуть отставшему Эйэ. Бурый медведь словно пьяный шатался и тряс головой, то окуная её в снег, то фыркая и отплёвываясь. Оборотница присмотрелась к морде Беара и с удивлением отметила белёсую пелену у того в глазах. После снежных ванн там проскальзывали проблески сознания, и медведь осоловело оглядывался вокруг, не узнавая местности. Однако пелена снова застилала взгляд, и процедуру «мордой в снег» приходилось повторять. В очередной раз отстав от отряда, Эйэ вроде бы пришёл в себя, взгляд стал более осмысленным и рассерженным. Медведь поднялся на задние лапы и заревел во всё горло, возвещая округу о гневе.

Не прошло и пары секунд после рëва Беара, как братец был тут как тут, смазанной сизой тенью выпрыгнув из-за деревьев. Припав на передние лапы, пепельный ирбис с минуту кружил вокруг медведя. Эйэ сопротивлялся, ревел, мотал мордой из стороны в сторону, но всё же сдался, снова опускаясь на все четыре лапы и следуя за ирбисом неловкой походкой. Не оборотень, а звериная сомнамбула, сносящая всё на своём пути.

Братец только пренебрежительно фыркнул и умчался к основной группе оборотней, а Баламат необходимо было осмыслить, что сейчас она увидела. Всё происходящее походило на гипноз, но подобных талантов за братом она ранее не замечала. Да и способности ментального рода просыпались лишь в семье кинээса, куда, по определению, Хаардаах не входил. Тогда откуда?

Баламат взяла себе на заметку напроситься на аудиенцию к князю и заглянуть ему в глаза. Гипотеза с гипнозом прекрасно объясняла многие странности поведения кинээса, но как же никто не заметил изменений? Тот же дядя Бэрил или кинээс хотун всегда были рядом.

С другой стороны, обставлено всё было великолепно, так что сама Баламат до сегодня воспринимала происходящее как банальный адюльтер. Ожидать пожизненной верности от мужчины — верх самонадеянности, а уж от оборотня — и подавно. Если у отца была любовница среди людей, то кинээс мог позволить себе выбор и среди оборотниц. Право древнее, но не сказать, чтобы совсем забытое. Просто последние человеческие тенденции сводились к моногамии, вот оборотни и старались не сильно выбиваться из общей массы.

Чисто по-женски, кинээс хотун было жаль, но Баламат не обольщалась даже насчёт Баабыра. Любовь, секс и брак лежали в разных сферах межличностных отношений у оборотней, и в случае с обрядовыми жёнами всё ещё более усложнялось.

С сексом было всё более или менее понятно. С момента достижения шестнадцати лет, считай, пика полового созревания у подростков, молодёжь оборотней блудила так, что древние оргии и вакханалии показались бы лёгкой прелюдией к сексуальным забавам оборотней. Бурный рост организма, полноценные обороты, полное изменение метаболизма, убойные дозы гормонов в крови — всё это начисто срывало какие-либо моральные стопоры. Блудили все и со всеми, с удовольствием и фантазией. Многие в этот период определялись с партнёром на дальнейшую жизнь. На всё про всё отводилось ни много ни мало девять лет. По достижению двадцати пяти лет о себе заявляла репродуктивная система оборотней, и дальнейшие игрища уже могли иметь последствия в виде потомства.

Но к тому моменту многие вполне осваивали контроль за гормональными всплесками и не набрасывались с любвеобильными целями на всё, что движется. В этом вопросе мораль для парней и девушек работала одинаково, никто ни на кого не смотрел косо. Особое отношение было к дочерям кинээса, которые хоть и редко, но появлялись в роду Хааннаахов. Тех зачастую старались выдать замуж сразу после первого оборота, а до того берегли пуще зеницы ока. История умалчивает, как со взрослением справилась Бэдэр, однако же, никто ни разу не заметил дочь кинээса в чём-то подобном.

Современные реалии внесли коррективы и в древние каноны. Хахай и Баабыр уезжали на этот период за границу на обучение. Как однажды обмолвился Баабыр, ему не хотелось ревнивых скандалов от невесты, видящей в каждой оборотнице подходящего возраста бывшую любовницу жениха. Ведь традиции оборотней не так просто принять, даже с учётом прогремевшей в человеческом мире сексуальной революции.

Размышления об околосемейных отношениях натолкнули на здравую мысль. Могла ли Бэдэр быть обещанной невестой для кого-то из Беаров? У некоторых народов всё ещё остался обычай воровать невесту. Что уж говорить про медведей, не зря же Баабыр сразу отправился к соседям на переговоры.

А между тем отряд оборотней замедлился и, наконец, остановился у одиноко торчавшей посреди леса скалы. У подножья скального выступа виднелся исполинский ветровал. Огромное дерево, некогда сломленное шквальным ветром, не упало на землю, а облокотилось на скалу, словно уставший с дороги путник, обретший долгожданный покой. Под защитой дерева спряталась занесённая снегом и скорее напоминающая сугроб хижина.

Оборотни выстроились полукругом вокруг домика, отрезая любые варианты побега. Безмолвные и бездумные истуканы внушали безотчётный страх. Баламат пришлось сделать широкую дугу, обходя стороной брата и его загипнотизированное сопровождение. Чтобы не пропустить всех событий и не попасться на глаза, юркая рысь взобралась по скале на самую вершину. С высоты открывался прекрасный обзор на происходящее, словно Баламат единственный зритель в театре, где вот-вот разыграется трагедия.

Хаардаах отделился от группы и попытался войти в хижину, однако дверь не поддалась. Брат в раздражении колотил по старым доскам, сбивая с них шапки снега и древесную труху. Нечеловеческая сила оборотней оказалась бессильна перед вековой древесиной, обитой широкими железными заклёпками.

— Иэстэбил, открывай, — гаркнул Хаардаах, теряя терпение, — хватит ломать комедию.

Ответом ему была тишина, но брат не унимался.

— Беар, открывай, либо очень пожалеешь, что не сдержал данное мне слово.

Голос брата сочился неприкрытой угрозой, разливающейся вокруг осязаемыми волнами. У Бэдэр перехватило дыхание. Во рту отозвался явственный привкус желчи, а ведь оборотница была дальше тех, на кого гневался Хаардаах.

Из-за двери послышался неясный шум, а следом глухой голос ответил:

— Уходи! Иэстэбила здесь нет, и её тоже. Они ушли вчера.

Брат в бешенстве скрипнул зубами, яростные удары хвоста по снегу выдавали его внутреннее состояние.

— Пусть кто-то выйдет, — прошипел он сквозь зубы, — проверю, что вы не лжёте.

С минуту ничего не происходило, но вот массивная дверь скрипнула, выпуская крупного приземистого мужчину в меховой накидке. Он остановился в двух шагах напротив Хаардааха, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Только духам известно, каково это — добровольно вручить свою жизнь существу, способному покорить, а то и сломить твою волю. Баламат дёрнула ушами, прогоняя наваждение и продолжая наблюдение за происходящим внизу действом.

Пепельный ирбис пристально всматривался в глаза Беару, тихо мурча. В этих звуках таился охотник, крадущийся к своей жертве, кобра с раздутым капюшоном, танцующая перед нападением, тарантул, умело сплетающий свою смертоносную паутину. Спинным мозгом Баламат чувствовала неправильность происходящего, но ничего не могла сделать. Мурчание стало более громким, изменило тональность, отчего шерсть на загривке рыси встала дыбом.

Оно наваливалось тяжёлым пуховым одеялом, пригибая к земле. Не хотелось сопротивляться, только лежать и не двигаться. Глаза слипались, веки тяжелели. По телу разливалась усталость, как после затяжной загонной охоты. Мышцы ломило, любое движение отзывалось тянущей болью в теле. Баламат зарылась поглубже в пушистый снег, словно в защитный кокон. Всего минуточку, она полежит всего одну минуточку и продолжит следить за братом. Ничего же не произойдёт всего за одну минуту отдыха.

Проснулась Баламат от громкого треска и неестественного жара.

«Неужели во сне перекинулась в человека и обморозилась?» — была первая мысль.

Однако реальность превзошла все даже самые смелые предположения. Огонь в прямом смысле лизал оборотнице пятки. Снежное одеяло, прежде надёжно укрывавшее рысь, растаяло и испарилось, камень раскалился и больно жёг нежные подушечки лап.

Всё ещё не понимая, что происходит, Баламат заметалась на каменном пятачке в поисках спасения. Сознание путалось, лапы дрожали и подгибались, категорически не слушаясь хозяйку. В нормальном состоянии прыжок с десяти метров не стал бы проблемой для рыси-оборотня, но не сейчас. Пришлось медленно, то и дело останавливаясь и набираясь сил, спускаться по противоположному отвесному краю скалы. А огонь всё разгорался, ярким факелом освещая пространство вокруг.

Последние два метра Баламат преодолела кубарем, безобразно плюхнувшись в глубокий сугроб. Снова навалилась усталость. Хотелось отдохнуть после сложного спуска, набраться сил, возможно даже уснуть, как ранее на уступе…

Последняя мысль резко отрезвила.

«Духи-прародители, Хаардаах!»

Его гипноз был такой силы, что невольно зацепил сестру, схоронившуюся на высоте. Но если так накрыло Баламат, то, что сейчас с медведями, попавшими под прямой направленный прессинг?

Оборотница бестолково барахталась в сугробе, пока не собралась с силами и не выпрыгнула из снежного месива.

Ветровал пылал алой свечой в ночной тьме. Огонь трещал, жадно поглощая всё новые и новые ветви исполинского дерева.

Пылали стены и крыша хижины, в которой совсем недавно прятались медведи. Ныне дом зиял чёрным зевом распахнутой двери, из которой валил клубами сизый дым. Поляна опустела, но что-то царапалось на краю сознания рыси. Баламат напрягла обоняние, пытаясь почувствовать, сколько оборотней покинуло поляну. Сквозь дым и гарь с трудом узнавались запахи знакомых с детства оборотней. Чуть в стороне угадывался Эйэ и медведь, вышедший на проверку. Чужих запахов не было.

Рысь растерянно крутилась по поляне в попытках учуять хоть что-то незнакомое, с опаской и неверием поглядывая на пылающий дом. Дверь выглядела всё так же призывно распахнутой, а свет от огня плясал неясными тенями в глубине.

Баламат застыла в нерешительности, боясь предположить самую страшную догадку.

Чужих запахов не было, потому что медведи не покидали дом. А это значит…

Рысь двумя длинными прыжками пересекла расстояние, отделяющее поляну от хижины. Чихая и кашляя от дыма, Баламат ринулась внутрь, неистово молясь духам, чтобы её догадка оказалась неверной.

Духи вняли её мольбам лишь отчасти. Не пройдя и метра, оборотница споткнулась о лежащее ниц тело человека. Одежда на нём тлела, кожа местами покрылась волдырями.

«Дело дрянь!»

Баламат перевернула мужчину лицом к себе и застыла в ужасе. В искажённой муками гримасе выделялись заплаканные глаза, с надеждой взирающие на рысь.

«Да он совсем ещё мальчишка, даже моложе Бэдэр».

Эта мысль промелькнула уже на фоне, пока рысь, вцепившись зубами в одежду, вытягивала из горящей хижины обожжённое тело.

А следующие пять минут превратились в гонки со смертью, где Баламат раз за разом возвращалась в пылающий ад и рыскала на ощупь по полу в поисках очередного полутрупа. Страшно, что они не кричали и не шевелились, словно бесчувственные манекены. Единственное, что опровергало эту теорию, — дорожки слёз в уголках глаз на чумазых лицах.

Результатом марш-броска в ад и обратно стали девять обгоревших тел, ныне лежащих на заснеженной лесной поляне.

«Ну, просто девять негритят, — не к месту вспомнилось Баламат творчество Агаты Кристи. — Или их там было десять?»

Оборотница вернулась к первому спасённому и заметила его отчаянную пантомиму глазами, указывающую на пылающий дом.

— Да какого же… Вас, и правда, было десять?

У оборотня брызнули слёзы из глаз.

Возвращаться не хотелось, Баламат и так уже давно перешагнула предел своих возможностей. Шкура покрылась кровавыми разводами, чьей крови было больше, она не знала. Регенерация оборотней не успевала восстанавливать кожные покровы, вновь и вновь обжигаемые огнём. Рысь дёрнула ушами, стряхивая с себя трусливое желание сбежать. Движение отозвалось острой болью, кисточек на ушах больше не было. Боль отрезвила, у Баламат хотя бы был выбор, где-то внутри лежал ещё один беспомощный, замкнутый в человеческом теле оборотень, и боролся за жизнь из последних сил.

Оборотница глубоко вдохнула и прыгнула в огонь. Необследованным остался лишь самый дальний угол хижины. Балки крыши уже местами обвалились, преграждая путь. Приходилось буквально протискиваться сквозь огненный лабиринт. Воздуха катастрофически не хватало, глаза слезились. Шаг за шагом оборотница прощупывала пол в надежде наткнуться на тело. Подушечки лап горели, болезненными фейерверками взрываясь в мозгу. Всё тщетно, на полу было пусто. Протискиваясь вдоль стены к выходу и уворачиваясь от очередного рухнувшего стропила, Баламат зацепила с лежанки тлеющее одеяло. Отшвырнув от себя чадящую вещицу, оборотница оторопело замерла. На настиле, свернувшись калачиком, лежал ребёнок лет двенадцати. Глаза его в панике бешено вращались, губы потрескались, а из груди вырывались громкие хрипы.

Баламат вцепилась в него, как кошка в котёнка, кем любой ребёнок для оборотня и является. Пламя гудело и ревело, достигнув своего пика. Выход терялся в клубах дыма. Возвращаться пришлось по памяти, молясь духам о сохранности ребёнка и ещё одной минуте жизни для них обоих.

Однако духи, видимо, исчерпали на сегодня лимит обращений. Когда до выхода оставалось жалких полметра, кровля рухнула, погребая под собой рысь с её драгоценной ношей.