Наследница Магдалины

ГЛАВА 29

Кастельнодри, замок Симона де Монфора, лето 1216 г.

— А у меня для вас чрезвычайно важные известия, госпожа, — промолвил преподобный Бернар, благословив трапезу.

— Если не секрет, какие? — с любопытством посмотрела на него Алаи, откладывая серебряную ложку.

Сегодня они обедали одни. Хозяин замка, новый властитель Юга, отбыл по делам в Тулузу. Необходимо было проинспектировать гарнизоны, расквартированные на захваченных землях и навести порядок во вконец разложившейся армии крестоносцев. Амори, с годами все более походивший на отца, отправился в эту поездку вместе с де Монфором. В Тулузе их ожидал оставленный за наместника средний сын Симона, Ги.

Так что в трапезной, не считая прислуживавшего за столом Жана, присутствовала лишь хозяйка замка да настоятель замковой часовни. Анис, Ришар и Симон-младший были предоставлены заботам многочисленных нянек.

— Первая новость скверная, — продолжил машинально перебиравший четки Бернар. — Ну а вторая, слава Господу, как это часто бывает, радостная. — Он испытующе посмотрел на Алаи. С возрастом в лице ее стало проявляться нечто лисье. «И все такие же жиденькие бледно-рыжие волосы, — подумал про себя священник, — точно свалявшаяся лисья шерсть».

Алаи не мигая продолжала смотреть в темные, как ночь, глаза облаченного в черную рясу Бернара.

— Наместник Бога на земле, святейший и непогрешимый папа Иннокентий Третий, — здесь преподобный сделал эффектную паузу, — отошел в мир Лучший. И нет никакого сомнения в том, что отныне Душа его Святейшества пребывает в Раю. — Услышав об этом, Алаи невольно всплеснула руками. — Эту новость мне только что сообщил секретарь папского легата в Лангедоке, отец Доминик. С завтрашнего дня весь католический мир облачится в траур. Госпожа, муж ваш лишился надежного союзника и покровителя, — подытожил Бернар, вытирая платком пот с обрамленной коротко стриженными черными волосами тонзуры.

— И что же теперь будет? — испуганно прошептала Алаи, подставляя Жану пустой золоченый кубок. Жестом Бернар попросил слугу наполнить и его серебряную чашу.

— Уверен, что ничего страшного не случится. Римский престол не может пустовать. И наша вера крепка как никогда сильной католической церковью. В скором времени будет избран новый папа.

— Ну а какая же новость радостная? — поинтересовалась Алаи, аккуратно отрезая себе кусочек холодной птицы. При этом она случайно помакнула рукав дорогого, доставленного ей мужем из-под Тулузы, шелкового платья в острый соус.

— Также умер и заклятый враг папы, многогрешный английский король Иоанн, прозванный Безземельным. Это хорошее известие для всех французов.

Лицо Алаи заметно оживилось. Ее свекровь, мать Симона де Монфора, Амиция, была сестрой Роберта Бомонта, последнего графа Лестера. И после смерти этого бездетного влиятельного английского синьора его владения были разделены между Амицией и ее младшей сестрой, графиней Винчестерской. В 1205 году от рождества Христова король Иоанн признал титул графа Лестера за Симоном де Монфором. Однако из-за обострившихся старых усобиц между Англией и Францией и потому, что де-факто Симон являлся подданным французского короля, английский монарх лишил де Монфора этого титула десять лет тому назад.

«Теперь, — подумала Алаи, — не мешало бы в очередной раз востребовать права мужа на английские земли».

— Новым королем Англии стал сын и наследник Иоанна, Генрих Третий. Говорят, он без ума от дорогих парижских нарядов и побрякушек и окружает себя весьма галантными и куртуазными французскими шевалье, — продолжал Бернар, уписывая холодную телятину и запивая ее вином.

— Значит, возможен мир между английской и французской коронами? — поинтересовалась Алаи.

— Вне всякого сомнения, отношения между двумя державами улучшатся. Особенно принимая во внимание тот факт, что новый правитель Соединенного Королевства изъявил желание ничем не ограничивать власть папы в церковных вопросах, — закончил свою тираду святой отец.

— Я не сильна в дворцовых интригах, — потупила взор Алаи. — Просто в Англии у нас близкая родня. Мать моего мужа из графского дома Лестеров.

Бернар, услышав об этом, чуть было не подавился.

— Вот как! — воскликнул он, осушив до дна кубок. — Что ж, теперь наверняка вы в скором времени сможете без всяких помех навестить их. Новый король англичан благоволит французам и святой вере. Если б вы знали, госпожа, какие бесчинства, крамола и ересь имели место на Британских островах при покойном Иоанне, да обретет его грешная душа вечное успокоение. Знаете, дело дошло до того, что его святейшество в гневе на непокорного короля наложил на Англию вердикт.

— Что это такое? — спросила Алаи.

— А то, что все британские церкви по распоряжению папы были закрыты, все таинства, кроме крещения, не совершались, не отпевались умершие. Даже колокола не звонили. Церковная жизнь столь обширной державы полностью прекратилась.

— Не может быть! — не верила собственным ушам набожная Алаи.

— Но теперь все это в прошлом, — вздохнул Бернар, задумчиво ковыряя в зубах костяной зубочисткой.

— Кстати, как там ваши успехи в обращении закоснелой еретички в лоно истинной церкви? Я заметила, что в последнее время она стала проявлять излишнюю гордыню. Ходит с высоко поднятой головой. Ни дать ни взять великомученица. И мне очень не нравится, что Симон-младший проводит с ней столько времени. Необходимо оградить мальчика от дурного влияния. Я изолирую ее от него так же, как изолировала от ее собственного сына.

— Вы правы, гордыня — смертный грех, — изрек священник, утирая губы рукавом своей сутаны. — Надобно бы наложить на нее суровую епитимью.

— Я уже сделала это, святой отец, — рассмеялась Алаи. — Послала вдовушку на речку перестирать белье.

— Надеюсь, она не сбежит.

— Куда ей деваться. Муж убит, а сын остается под нашей опекой. Из нашей клетки этой птичке уже не вырваться, — криво усмехнулась Алаи, допивая остатки крепкого гасконского.

Клер поставила корзину с бельем на каменистом берегу узкой, но довольно глубокой реки. «Хорошо, что течение такое быстрое», — подумала она, вглядываясь в очертания зарослей на противоположной стороне. После гибели мужа, сдачи Тулузы и захвата ее родного Ажене надежды уже не осталось. «Что будет с бедным Гильомом? — рассуждала про себя Клер. — Наверняка станет заложником де Монфора или же будет тайно умерщвлен, чтобы не мешать зачатому в нелюбви отпрыску Симона открыто вступить во владение Монваланскими землями. Моя бедная мать уже, наверное, умерла от горя». Нет, иного выхода у Клер не оставалось. Мир — это Ад. В этом она уверилась окончательно и бесповоротно, и не было никакого смысла более за него держаться. Сына, зачатого от де Монфора, ей все равно не отдадут. Необходимо было разрушить темницу, в которой доселе томился ее пленный дух. Стать избранной, отказаться от искушений иллюзорного бытия, двигаться к Свету путем Совершенных. Эти слова отчетливо звучали сейчас в ее душе, подобно скорбному звону медных колоколов.

Клер уже давно разучилась плакать. Глаза ее были сухи. Озаренная внутренним светом Решимость отражалась на ее лице.

— Клер, мама вас стирать заставила? — вернул ее к действительности детский голос. Она обернулась и увидела младшего Симона. Этот красивый, добрый и не по годам умный мальчик невольно заставил ее вспомнить о Гильоме.

— Послушай, ты очень кстати, — обратилась к нему Клер, убирая со лба желтые, как осенняя листва, кудри, — у меня есть для тебя маленький подарок.

Порывшись в юбках, она извлекла крохотный бархатный чехольчик и, вытряхнув его содержимое на ладонь, протянула ее девятилетнему отпрыску де Монфора. Симон с любопытством разглядывал бурый с золотистыми прожилками холодный на ощупь камень, увенчанный четырьмя орлиными когтями из чистого золота. К когтям крепилось колечко, сквозь которое можно было продеть шнурок.

— Нравится? — поинтересовалась Клер. — Эта штуковина из далекого Катэ, страны, где до сих пор водятся настоящие драконы.

— Не может быть! — не верил своим глазам Симон.

— Называется «орлиный камень».

— А для чего он? — спросил мальчик.

— Ну, это вроде как амулет, — призадумалась Клер. — Можешь подарить его своей жене, когда вырастешь и станешь доблестным, благородным и справедливым дворянином, шевалье Монфор Лямори.

— Нет, нет, — возмутился мальчик. — Я обязательно стану графом Лестером. Моя бабушка-англичанка принадлежит к этому славному дому, и потому я вправе предъявить свои права на британское наследство.

— Успокойтесь, граф, я вовсе не хотела вас обидеть, — добродушно улыбнулась Клер. — Просто у меня к вам будет одно чрезвычайно важное поручение. Вы клянетесь его выполнить?

— Клянусь! — воскликнул Симон, припадая на одно колено, словно самый настоящий герой из рыцарского романа. Похоже, это игра чрезвычайно ему нравилась.

— Граф, прошу вас передать это моему сыну Доминику. — Она сняла с пальца кольцо, свадебный подарок Рауля, крохотный золотой ободок с кровавой капелькой рубина посередине, затем — висевший на шее медальон с фамильным гербом дома Ажене. — Вы понимаете, мой добрый граф, что ваша мать не позволяет мне видеться с сыном, а потому я прошу вас передать ему на словах следующее.

— Что именно? — нетерпеливо спросил перебиравший ногами Симон, которому уже надоело стоять на одном месте.

— Чтобы он простил свою бедную мать. — Она завернула кольцо и медальон в припрятанный в рукаве платья расшитый разноцветными нитями платочек. — Симон, сын мой еще очень мал, и он вряд ли сможет сохранить все это. А потому я назначаю лично вас хранителем этих сокровищ. Смотрите, чтобы они не попали в руки преподобного Бернара или вашей матери.

— Слово чести, госпожа, — промолвил мальчик, прижимая ладонь к груди. — Все ваши приказания будут исполнены в точности.

Симону всегда нравилось играть с Клер, но то, что она придумала сегодня, было просто потрясающе.

— Ну что ж, летите арбалетной стрелой, мой храбрый рыцарь, а потом возвращайтесь назад. Мне тут еще до вечера белье стирать. Расскажу вам историю о сэре Гавелоке и Зеленом рыцаре.

Оставшись одна, Клер стала спешно стягивать с себя платье. Выбрав в корзине ризу погрязнее, она натянула на себя бесформенный коричневый балахон с капюшоном, явно из гардероба настоятеля Бернара. «Вещь старая, он вряд ли ее хватится», — рассуждала про себя пленница. Скомкав свою прежнюю одежду, она засунула ее за пояс и, бросив легкие мягкие кожаные туфли в быстрый поток, без страха вступила в холодную воду.

Ее уже довольно долго несло течением. Почувствовав, что сейчас ее руки окончательно онемеют, Клер стала грести к противоположному берегу. Там она завалила замшелыми валунами предварительно засыпанное речным песком платье. Выбравшись на речной откос, она стала пробираться сквозь густые царапавшие лицо и раздиравшие рясу колючие заросли терновника.

Вскоре она оказалась на заливном лугу, середину которого пересекала хорошо протоптанная тропинка. Не задумываясь, она побежала по ней вперед.

Когда солнце стало клониться к закату, окончательно выбившаяся из сил Клер упала лицом в густую придорожную траву. «Свет зовет меня, Свет обязательно меня спасет», — пело ее бешено колотившееся сердце. Когда она поднялась, то случайно увидела собственное отражение в дорожной луже. Перемазанное пылью загорелое лицо. Нищее монашеское рубище. Кто бы узнал в этой грязной со слипшимися волосами побирушке прежнюю красавицу Клер де Монвалан? «Ничего, я стану единой со Светом еще при жизни, — прошептала она с блаженной улыбкой на устах. — Теперь я избранная». Путь Клер лежал в далекий Кордес. Говорят, там, в неприступной цитадели, оградив себя от ада этого мира, пребывали принявшие при жизни консоламентум катары — перфекти, каста Совершенных.

Весть о том, что Клер де Монвалан утопилась, быстро облетела замок Кастельнодри. Посланные вместе с Брутусом к реке стражники так ничего и не нашли у кромки воды. Овчарка, порыв лапою песок, жалобно взвыла. Тело утопленницы обнаружено не было, не было и отпевания.

— Какой грех, какой страшный грех — наложить на себя руки, — бормотал, перебирая четки, преподобный Бернар. — Теперь ее грешная Душа точно в Аду. Так что проспорили вы, госпожа, свое пари с Сито, — промолвил он, обращаясь к истово крестившейся в замковой часовне Алаи.

— Ничего, — ответила она. — У меня ведь остался ее сын. К тому же после того, как изменник Рауль де Монвалан пал от руки моего мужа, кому нужна была эта Клер?

— На все воля божья, — изрек после долгой паузы Бернар.

Маленький Симон в ту ночь рыдал и бил кулаком в подушку почти до самого утра. Но, верный слову дворянина, он никому не поведал о своей последней встрече с Клер, кроме мальчика Доминика, которому просто сказал, что его настоящая мама, которую к нему не пускают, очень его любит и просит ее простить. Переданные ему драгоценности Симон припрятал в надежном месте.