Наследство дядюшки Питера

СЛЕД МАТЕРОГО ЗВЕРЯ

Расправив сложенный вчетверо листок, Сергей внимательно всмотрелся в чертеж лейтенанта Краснова. Да, ориентиры были достаточно определенны, места для сомнений не оставалось. Странно, бывают же в жизни совпадения…

— Здесь, — сказал он шоферу.

Домик-бонбоньерка по-прежнему сверкал на солнце зеркальными стеклами веранды. Все остальные окна его были плотно прикрыты опущенными деревянными жалюзи. С гребешка высокой крутой крыши деревянным оскалом грозила резная волчья морда.

Выходившая с веранды на улицу дверь, судя по внушительному слою мусора и пыли на крыльце, не открывалась уже много дней, и только видневшаяся в глубине двора неплотно прикрытая узенькая дверца говорила, что домик обитаем. Возле самой дверцы, на решетчатой садовой скамейке, безмятежно дремал пожилой, весьма солидной комплекции сержант.

«Значит, наши еще не прибыли, — заключил Сергей, любуясь этой идиллической картинкой. — Вот тебе и кратчайший путь…»

Решив дожидаться у ворот, он вышел из машины, устроился на стоявшей здесь скамье и, верный укоренившейся уже привычке, внимательно осмотрелся.

Домик-коттедж стоял несколько в стороне от других разбросанных вдоль реки строений. Напротив, по ту сторону реки, теснились стандартные двухэтажные домишки под красными черепичными крышами. Подчиняясь изгибу реки, улица здесь делала поворот на север, открывая вид на бесконечную череду огородов и садов, выглядевших в эту предвесеннюю пору одинаково уныло.

«Если б не деревья, отсюда было бы видно море», — сообразил Сергей.

Изучив окружающую местность, Сергей остановил взгляд на лютеранской церкви-кирхе, возвышавшейся рядом.

«Отличный наблюдательный пункт», — невольно подумал он, и, словно в подтверждение, над каменным парапетом колокольни блеснула характерная светлая искорка — верный признак встретившегося с солнечным лучом оптического стекла.

На минуту открытие насторожило Сергея. Кирха стояла на возвышенности, с нее открывался вид на морское побережье, и присутствие наблюдателя было здесь естественно, но почему же, черт возьми, смотрел он в эту сторону? Однако, вспомнив о своем собственном дежурстве на маяке, Сергей успокоился. Что ж такого, что наблюдатель бросил минутный взгляд на подъехавшую к дому полковника чужую автомашину?

Наконец из переулка напротив показался Шильников в сопровождении Павла и лейтенанта Краснова. Шагах в десяти за ними коновод вел в поводу коней.

— Большое спасибо, товарищ лейтенант, — произнес Шильников, когда они приблизились к воротам. — Можете возвращаться.

Павел приветливо попрощался с лейтенантом и, с улыбкой глядя, как тот, кончиком сапога поймав стремя, легко вскочил в седло, вполголоса произнес:

— Ловок, наблюдателен, находчив. Наш полковник так бы в него и вцепился.

— Да-да, — рассеянно отозвался Шильников, распахивая калитку. — Пойдем, мы и так задержались, изучая следы на дамбе.

— Ох и сухарь же ты, Алексей Михайлович, — вздохнул Павел.

Шильников не ответил. Он подошел к похрапывавшему на скамье сержанту и тронул его за плечо. Однако разбудить толстяка было не так-то просто. Завозившись на скамейке, сержант поправил сползшую на лицо ушанку и повернулся спиной к надоедливым посетителям.

Рассерженный майор нагнулся снова и встряхнул его, на сей раз без особой деликатности. Только тогда сержант открыл глаза, нахмурился, но, разглядев перед собой начальство, все же поднялся и неторопливым жестом расправил складки на шинели. На красном лице его, несмотря на прохладную погоду, блестели бусинки пота.

— Полковник отдыхает, — ворчливо сообщил он. — Под утро только с совещания прибыл, а тут еще и гости пожаловали…

— Доложите о майоре Шильникове из штаба армии, — приказал Павел.

Надо отдать должное строптивому сержанту: упоминание о высоком штабе не произвело на него особого впечатления. Он переступил с ноги на ногу, вытер рукою пот со лба и поинтересовался, не желает ли товарищ майор побеседовать с неким капитаном Щукиным.

— Два шага отсюда, — добавил он. — Провожу, если надо.

— Прекратите разговоры, — строго сказал Шильников. — Доложите немедленно.

— Есть, доложить немедленно, — не без вызова повторил упрямый толстяк и скрылся в доме.

— Знаешь, как наш старый приятель Дитрих аттестовал полковника Панченко в одном из своих донесений Шернеру? — кивнул в сторону коттеджа Шильников. — «Гостеприимство, доверчивость, благодушие».

— Во всяком случае, последним качеством полковник, как видно, обладает в избытке, — усмехнулся Павел. — И подчиненные его неплохо изучили характер своего начальства. Этот сержант…

Павел не договорил. Дверь распахнулась, и на пороге появился сержант, смертельно бледный, перепуганный.

— Товарищ майор, — пробормотал он и запнулся. — Там… С Ильей Григорьевичем…

Не дав сержанту договорить, капитан Цапля решительно отодвинул его с дороги и устремился в дом. Все бросились следом.

Маленькая прихожая вывела в светленькую, окнами в сад, угловую комнату. Веселые, ярко-зеленые обои, цветные гравюры на стенах, миниатюрная бронзовая люстра, буфет в углу, заполненный красочным фарфором и хрусталем, — все производило какое-то уж очень нарядное, праздничное впечатление. И тем более странной, неуместной казалась здесь грузная фигура полковника, в мрачной неподвижности застывшая в кресле у стола. Его большая седая голова лежала на белоснежной скатерти, рядом с пустым стаканом. Другой стакан, откупоренная бутылка и блюдо жареной рыбы стояли тут же.

Павел осторожно приподнял полковника за плечи.

— Мертв, — кратко резюмировал он.

— Умер? — проговорил кто-то за спиной у Сергея и, обернувшись, он увидел сержанта, задержавшего их в дверях. Толстяк несколько оправился от первого потрясения, но лицо его продолжало сохранять выражение растерянности и испуга.

Кивком головы капитан подозвал сержанта к себе.

— Как вас зовут?

— Степан Федосеич… Мосин Степан Федосеич… — запинаясь ответил тот.

— Вот что, сержант Мосин, — проговорил Павел. — У вашего начальника случались сердечные приступы? — и когда Мосин, не сводивший глаз с мертвеца, отрицательно покачал головой, добавил: — Кто был у него последним?

— Да капитан этот, из инженерной бригады. На мотоцикле прикатил. Когда уходил — передал, что Илья Григорьевич наказал не беспокоить…

— Нужно срочное медицинское заключение, — заметил Шильников, до сих пор сосредоточенно осматривавший комнаты.

Павел кивнул.

— Знаете, где санчасть? — спросил он Мосина. — Отправляйтесь на нашей машине и привезите майора Стаховского.

Цапля написал несколько слов на вырванном из записной книжки листке и протянул сержанту сложенную вдвое бумажку:

— Майору Стаховскому, если его не будет — заменяющему его врачу. Больше никому ни слова… Впрочем, лучше это сделать Онуфриеву: ваш вид говорит красноречивее всяких слов. Вы покажете дорогу и останетесь в машине. Повторяю — никому ни слова. Ясно?

— Ясно, — через силу выдавил из себя сержант.

Павел с сомнением глянул на него, отобрал записку и передал ее Сергею:

— Объясни сам все Онуфриеву. И скажи, чтобы быстро!

— Есть, — ответил Сергей и, тронув за рукав сержанта, продолжавшего стоять в каком-то оцепенении, вышел с ним к машине.

Когда он, передав приказ, вернулся, офицеры заканчивали осмотр комнаты. Стараясь не помешать им, Павел остановился в дверях. Судя по всему, ничего заслуживающего внимания обнаружить здесь не удалось. Только подойдя к буфету, Цапля сразу заинтересовался синим флакончиком, стоявшим рядом с нераскупоренной бутылкой вина.

— Пуст, — заметил с другого конца комнаты Шильников, и Сергей понял, что флакон давно уже обратил на себя внимание майора.

— Быть может, это и есть?.. — высказал предположение Павел.

— Не будем пока гадать, — отозвался Шильников. — Слово сейчас за медициной.

Он присел на стул у окна и погрузился в размышления. Капитан Цапля последовал его примеру.

Наступило молчание, и Сергей видел, как трудно сдерживать себя Павлу. Нетерпеливой, деятельной натуре его друга было невыносимо всякое промедление, в том числе и вынужденное.

— Значит, дело обстояло так, — наконец заговорил Цапля вполголоса, как бы про себя. — Знакомый уже нам сержант подал завтрак, и радушный хозяин пригласил гостя перекусить с дороги. На столе, как и положено у такого хлебосола, появилось вино — отличный французский рислинг, добытый на каком-то немецком военном складе. Стакан гостя совершенно сух — он так и не отведал изделия солнечной Шампани. Что-то спугнуло его. Тогда приезжий распахнул перед полковником свой бумажник, результат действия которого мы уже наблюдали. Затем он вышел, плотно прикрыв за собою дверь, и передал ординарцу, столь же бдительному, как и его начальник, что полковник желает отдохнуть и приказывает его не беспокоить.

— Вот-вот, — подхватил Шильников. — Как только убийца вышел, покойный схватил бутылку, налил себе стакан, опорожнил его, после чего, угомонившись, уже окончательно отдал богу душу.

— Стакан полковника действительно хранит следы вина, — смутился Павел. — Но, в конце концов, все это могло быть несколько иначе…

— Могло, — с подозрительной готовностью подтвердил Шильников. — Наполняя свой стакан, хозяин просто забыл о госте.

— А если он выпил еще до их приезда? — не сдавался Павел.

— Не будем гадать, — флегматично повторил Шильников. — Во всяком случае, о том, что прояснится через несколько минут. Если не сидится, займись осмотром дома.

Павел сердито посмотрел на товарища и резко встал.

— Придет врач — позови меня, — бросил он Сергею и вышел из комнаты.

Покосившись на неподвижную фигуру за столом, Сергей тоже перешел в прихожую и, примостившись на узеньком диванчике, приготовился терпеливо ждать.

События этого дня разворачивались с такой беспощадной стремительностью, что Сергей еле-еле успевал соединять воедино все новые и новые факты. Как походя, без жалости, даже без особой нужды сеют смерть эти изверги! Вера Андреева убита только для того, чтобы бросить преследователей на ложный след, увести из города… «Заячий след», — сказал Павел. Нет, это волчий след. Волчий! Затравленный матерый хищник мечется, путая следы, готовый мертвой хваткой вцепиться в горло любому зазевавшемуся прохожему! Сумеют ли взять его, обезвредить?..

Размышления Сергея прервал шум подъехавшей автомашины. Он распахнул дверь во двор и увидел майора медицинской службы — того самого, что встретился им в землянке на перекрестке.

— Где? — кратко осведомился военврач.

Сергей показал ему дорогу и направился было за капитаном, но тот уже сам спускался с лестницы. Тут же распахнулась дверь гостиной, вышел Шильников.

— Скажите, сержант, — спросил он у Мосина, угрюмо прислонившегося к косяку входной двери. — Когда в последний раз вы видели полковника?

Мосин помедлил с ответом, как будто вопрос не сразу дошел до его сознания.

— Когда видел? А вот как гости наши отбыли, я и заглянул к нему.

— Вы ж говорили, — вмешался Павел, — не велел он беспокоить…

— И говорил, — бесцеремонно, ворчливым тоном перебил его сержант. — А только не было у нас такого в обычае, чтобы, значит, через посторонних мне распоряжения давать. Как выехали эти со двора, я первое дело к Илье Григорьевичу. Ну, он мне тоже насчет отдыха подтверждение дал, тогда я, значит…

— А что делал полковник, когда вы к нему зашли? — спросил Шильников.

— Да что делал… Известно, только за стол уселись, как эти двое всполошились чего-то. Как я вошел к Илье Григорьевичу, вина он себе в стакан наливал.

— Минуту, сержант, — остановил его Шильников. — Постарайтесь вспомнить каждое слово, каждый жест. Все это крайне важно.

— Каждый жест? Да тут и вспоминать нечего, — проворчал Мосин. — Как я вошел, он бутылку поставил, обернулся и говорит: «Позавтракаю и отдохнуть прилягу. Ты, Федосеич, часика два не тревожь меня…» Вот и не пришлось его тревожить. Теперь, значит, отдохнет…

— Пожалуй, тут не двумя часами пахло, — заметил Шильников. — Дело было в восемь, сейчас четвертый идет…

— Ну и что с того? — живо отозвался Мосин. — Вот и хорошо, думаю, вот и ладно, что не тревожит никто. Пусть, мол, отдохнет человек за две-то ночки. Не молоденький! Вот и отдохнул…

— Ладно, товарищ Мосин, — мягко заметил Шильников, видимо, тронутый искренним огорчением сержанта. — Вам надо подежурить здесь. Не пропускайте никого дальше прихожей. Если кто появится, я сам выйду сюда.

— Зайдемте все в комнату, — пригласил он остальных. — Здесь не должно быть лишних людей. Ивлев станет у двери и, если в прихожей раздадутся голоса, сразу подзовет меня.

Лично выбрав Сергею позицию у неплотно прикрытой двери, Шильников подошел к врачу, только что закончившему осмотр перенесенного на диван тела.

— Отравление, — лаконично ответил тот на вопросительный взгляд майора.

— Такое же, как там, на дороге? — быстро спросил Цапля.

Стаховский отрицательно покачал головой. Подойдя к буфету, он взял в руки синий флакончик, не открывая, посмотрел его на свет.

— Пуст, — сказал он. — Цианистый калий. Это был цианистый калий.

Павел взглянул на врача с недоумением.

— Вам знаком этот флакон? — спросил Шильников.

Стаховский ответил не сразу. Он взял со стола стакан полковника, с задумчивым видом повертел его в руках.

— Можно, конечно, сделать анализ. Но я не сомневаюсь в результате.

— Что вы знаете насчет флакона, доктор? — настойчиво повторил Шильников.

— Ах, вы об этом, — скупо усмехнулся врач. — Нет, покойный получил его не от меня. Сегодня рано утром он заехал за мной в санчасть, пригласил позавтракать. Мы были довольно дружны с полковником, но все же я понял, что он приглашает неспроста. Так оно и оказалось. Ему хотелось просто подразнить меня. Дело в том, что месяца два назад он попросил меня снабдить его надежным, быстро действующим ядом. Разумеется, я категорически отказал, и полковник долго еще дулся на меня. К несчастью, он все же где-то сумел раздобыть цианистый калий. Очевидно, в немецкой аптеке. Утром я не сообразил этого, подумал, что взято у меня, тайком, и даже рассорился с покойным.

— Значит, у полковника были мысли о самоубийстве? — поинтересовался Шильников.

— Нет, что вы! — запротестовал врач. — Он был типичнейшим жизнелюбцем. Просто ему случилось однажды попасть в окружение. Это произошло севернее Алленштейна. Немецкие автоматчики охватили тылы дивизии, связь была прервана, и им крепко досталось бы, не подоспей конники двенадцатого полка. Вот после этой-то истории он и стал осаждать меня просьбами о яде. Ему хотелось иметь флакончик на крайний случай.

— Следовательно, мысль о самоубийстве исключена?

— Это было бы что-то невероятное, — пожал плечами Стаховский.

— Хорошо, — согласился Шильников. — Допустим, неизвестный преступник сумел воспользоваться флаконом для убийства полковника Панченко. Но кто мог знать, что во флаконе смертельный яд?

— Кто угодно, — печально усмехнулся медик. — При общительности Ильи Григорьевича…

— Последний вопрос, доктор, — сказал Шильников. — Выходя от полковника, вы никого не встретили?

— Нет, — минуту подумав, ответил врач. — Впрочем, постойте… Во дворе попался мне старик-немец, бородатый такой, седой, со склеротическими жилками на лице.

— Других примет не помните? — оживился Павел. — Одежда.

— Не помню, — признался врач. — В темном чем-то… Да, вот еще: в руках у него была корзинка.

Шильников отворил дверь в прихожую.

— Что за немец побывал у вас утром? — спросил он Мосина.

— Ганс Гофман, рыбак здешний, — нехотя отозвался сержант и вдруг, спохватившись, быстро заговорил: — Не доложил я вам, товарищ майор, немец-то этот точно побывал у нас. После гостей уже. Взволнованный такой прибежал — и прямо к Илье Григорьевичу. Не успел я остановить его. Пока с воротами возился, запирал после мотоцикла, он — через калитку и сразу в дом. Правда, тут же и вышел, сказал, что вечером еще придет. По-русски, между прочим, калякает…

— Рыба от него? — указывая на стол, спросил Шильников.

— Утром принес, — смущенно пробормотал сержант. — Да не должно бы чего такого… Вроде, правильный старик, труженик. Беседовали мы с ним… И рыбку не впервой берем.

Офицеры переглянулись.

— Ганс Гофман? — задумчиво повторил Шильников. — О нем упоминал Истомин.

— Тот самый старикан, что встретил нас утром, — заметил Павел.

— Надо с ним познакомиться, — решил майор. — Вызови сюда Истомина. И справься заодно, нет ли новенького чего.

— Только что разговаривал по телефону. Ничего. Как в воду канули!

— Как в воду канули? Интересная мысль. — Майор достал из планшетки карту и подошел к окну. — Очень интересная мысль…

Офицеры заговорили вполголоса. Впрочем, продолжение разговора уже не интересовало Сергея. Как живой стоял перед ним встреченный утром в переулке немец. Фуражка, кожаная куртка, сапоги, седая борода, растущая из-под подбородка…

«Действительно, подозрительный старик, — вновь подумал он. — Не просчитался ли майор, отказавшись от его ареста?»