Настоящая англичанка

Глава 9

Ненависть к себе — отвратительное чувство, которое недостойно выказывать перед красивой женщиной. Гил заставил себя убрать все следы этого чувства из своего голоса, прежде чем заговорить.

— Боюсь, в Париже я был сам не свой, — осторожно произнес он.

Их глаза встретились.

— Я понимаю, что у Вас были трудности, — сказала Эмма. — Думаю, Вы тогда оплакивали потерю брата.

Проклятие. Он не мог поверить, что болтал об Уолтере, говорил о гибели Уолтера с этой женщиной. Как он мог? И, поскольку он разговаривал с ней на такие интимные темы, как он мог забыть их знакомство?

Её глаза были полны сочувствия. Керр заставил себя собрать остатки своего самоуважения и схоронить боль, связанную с Уолтером, глубоко в сердце, куда он старался больше не заглядывать. Эта боль не имела смысла, и ей не было конца. Он мало что понимал, но это было ему понятно.

— Я, должно быть, утомил Вас до слёз, — проговорил граф беспечно.

— Pas du tout, — возразила она. Её рука коснулась его руки и вызвала осязаемый трепет. — Никогда.

Они снова встретились взглядами, и она отвела глаза.

Керр впервые обратил на неё пристальное внимание. Его позабавило и немного утомило появление этой женщины в комнате для игры в карты. Единственной причиной, по которой он вызвался сопровождать её в сад, было то, что у него на руках снова была выигрышная комбинация, и игра потеряла всякий интерес. Тонкие брови дамы изогнулись над маской, усыпанной драгоценными камнями. Её волосы были пышными, как взбитый шёлк, и цветом напоминали тёмно-красный гранат, наводя на мысли о загадочных глубинах. Мужчина может зарыться в них лицом и не скучать по свету солнца. Глаза у неё страстные, любопытные и умные… глядящие на него так, что ему становилось неудобно. Как много времени прошло с тех пор, как женщина смотрела на него с подлинным желанием, а не с просчитанным интересом?

После Парижа граф больше не приводил женщин к себе в дом, так же как не сопровождал женщин в их жилища. Он навещал мадам Бриджет, но только ради удовольствия поболтать по-французски. Гил играл с огнём, однако оставлял женщин у двери, не тронутыми. По временам, он задумывался, не превратила ли его в евнуха та оргия скорби.

Лоб женщины был высоким, аристократически белым челом. Как жаль, что она выходит замуж за уважаемого торговца. Не жаль, поправил он себя. Скорее наоборот. Она родит пятерых детишек и забудет об экстравагантных выходках юности.

Керр мог видеть, что она молода. Вторая волна ненависти к себе взяла над ним верх: очевидно, он был настолько пьян в парижскую ночь, что развратил юную леди.

Тогда он снова поймал её взгляд. Ну, возможно, она была не совсем леди. У леди редко бывает такой зачарованный блеск в глазах, по крайней мере, у английских леди. В отличие от француженок.

Пальцы женщины играли с его запястьем, словно она не могла не прикасаться к нему. Единственная вещь, которую Гил выучил за свою ублюдочную жизнь, это то, что нужно прощать себя. За то, что единственным остался в живых из всей семьи. За то, что не был там, чтобы подхватить Уолтера, когда тот выпал из экипажа.

За то, что развратил юную девушку. Поскольку, очевидно, он проявил себя столь хорошо, что она хотела повторения.

А он, как часто ему приходилось себе напоминать, является джентльменом.

Джентльмен никогда не разочарует леди.

В одно мгновение Эмма сидела на скамье, глядя с некоторым удовольствием в глаза своему будущему мужу, а в следующее она уже была на ногах, ведомая обратно в бальный зал. Что-то изменилось между ними.

Керр был намного выше неё, хотя она высокая женщина. Его рука лежала у неё на плече, и хотя прикосновение было нежным, оно заставило её содрогнуться про себя. Можно было только предположить, что граф принял решение удовлетворить её просьбу.

Когда она упомянула его брата, в глазах Керра промелькнула такая вспышка боли, что у Эммы при виде неё свело желудок. Но всё же, когда она искоса посмотрела на него теперь, всё, что она могла увидеть в его лице — некое вульгарное наслаждение.

Гил замедлил шаг, когда они приблизились к дверям бального зала, и его глаза не выказывали ни следа печали. Они выглядели порочными, как обещание в лунном свете, как конец всех историй о великой любви, слившихся в одну. И эта улыбка у него на устах, которую следовало запретить законом. Впервые Эмма действительно поверила Бетани. Этот мужчина сразил наповал весь Париж. Маловероятно, чтобы хоть одна француженка могла устоять.

— Полагаю, — заговорил Гил, игнорируя любопытствующие лица, обращённые в их сторону, — Вы желаете, чтобы я оказал Вам услугу.

— Если Вы будете столь любезны, — ответила она, глядя ему прямо в глаза, чтобы не смотреть на его губы. Неужели это она размышляет, каков он на вкус? Она никогда не думала о таких вещах прежде. На какой-то момент она ощутила головокружение, словно на месте старой Эммы, которая рисовала пчёл у себя в студии, оказалась сладострастная француженка, облизывающая губы при виде Керра.

Что ж, он её муж.

Почти.

— Могу я пригласить Вас на танец? — спросил он.

Эмма моргнула, в смущении. Разве он не собирается утащить её в карету и там заняться ею? Честно говоря, она не возражает против кареты. Правда, Бетани говорила, что экипаж не самое подходящее место, но…

— Да, разумеется, — она собралась с силами и приняла его руку. Однако Эмма забыла, что новые танцы вошли в моду, с тех пор как они с Бетани брали уроки у учителя танцев. Она заколебалась, прежде чем ступить на танцевальный пол.

— Вальс, — сказал ей Керр. — Новый, немецкий, и довольно быстрый. Позвольте мне.

И он обнял её рукой за талию, придвигая ближе к себе.

Эмма вздохнула.

— На раз-два-три, — проговорил он, посмеиваясь над её замешательством.

Вокруг них свистели атласы и шелка, в то время как молочницы и королевы кружились в объятиях королей и клоунов. Она положила ему руку на плечо, и они вступили в пёструю толпу.

Его руки вели её, и через несколько мгновений она запомнила шаги.

— Вот так, — шепнул он ей на ухо. — Француженки всему быстро учатся.

Внезапно в ней снова взыграла дерзость, превращая кровь в венах в огонь. Маска на ней скрывала обычную Эмму, обращая её в другую женщину, в более уверенного в себе и храброго двойника.

— Полагаю, что Вы начинаете вспоминать меня, милорд. Вы говорили те же самые слова и раньше.

Чудо из чудес, граф не оцепенел, а улыбнулся ей в ответ. Он крепче обнял её и притянул ближе. Мурашки пробежали по ногам Эммы, заставляя колени ослабеть. Она облизала губы и почувствовала себя ещё слабее, когда увидела его медленную усмешку.

— Вы не желаете покататься, мадам де Кюстен?

— Эмили, — сказала она. — И да, с удовольствием.

Удовольствие — не то слово для определения чувства, словно сердце у неё бьётся так сильно, что его стук слышен по всей комнате.

Они начали пробираться через толпу, Керр отмахивался в ответ на приветствия своих знакомых. Судя по взглядам им вслед, Эмма могла без колебаний заключить, что завтра получит, по меньшей мере, четыре письма с деталями презренного поведения своего жениха.

Краем глаза она заметила свою кузину Мэри и быстро отвернулась в противоположную сторону. Её маска могла послужить достаточной защитой, чтобы оставаться неузнанной Керром, но одного внимательного взгляда кузины хватит для развенчания маскарада.

Он увлекал девушку за собой, едва поддерживая за локоть. Кивок головы, и появился лакей с её ротондой [14]. Керр набросил ротонду ей на плечи. Его пальцы задержались на минуту, и сильный запах её же духов донёсся до Эммы. Вот почему женщины пользуются духами, внезапно подумала она. Для собственного удовольствия.

— Вы всегда увлекались англичанами? — спросил Керр.

— Конечно, нет, — ответила Эмма. — Большинство английских мужчин очень непривлекательны: молочно-белые, с этими жёлтыми волосами, которые, как известно, выпадут за одну ночь, оставив мужчину голым как бильярдный шар, уже через несколько лет.

Она пошла вперёд, и Гил последовал за ней. Он напряжённо думал. Совершенно ясно, что мадам де Кюстен находилась в Париже одновременно с ним, и она оказалась на пути его мародёрства и пьянства. И если она желает завести последний роман перед тем, как выйти замуж за своего почтенного торговца, то кто он такой, чтобы возражать?

— До Ваших слов я не видел особой причины радоваться моим тёмным волосам, — сказал он ей.

Она скривила губы и обвела его долгим, пронизывающим взглядом от кончиков волос до сапог. Гил едва не засмеялся. Нет ничего приятнее француженки, страстно стремящейся к развлечению на час.

— Действительно, — сказала она. — Ваши волосы приятного чёрного цвета. На самом деле, я принимала Вас за француза, пока не услыхала о Ваших успехах среди французских женщин.

— Ой, — смеясь, проговорил Гил. В конце концов, он тоже собирается жениться. Возможно, эта французская дама станет его последним увлечением, перед тем как он вступит в брак, послушный долгу. — Я полностью… к Вашим услугам, мадам.

— В таком случае, — сказала она с великолепным апломбом. — Я остановилась в Грийоне, и буду крайне признательна, если Вы проводите меня в гостиницу.

Граф поднял брови. У малышки Эмили был примечательный дар в деле назначения любовных свиданий. На секунду он ощутил вспышку симпатии к почтенному бюргеру. Её глаза светились от возбуждения сквозь маску. У неё прелестные глаза, с густой бахромой ресниц, которые загибались наверх в уголках глаз, придавая ей чарующего кокетства. Действительно, как он мог забыть такую женщину?

Он отогнал эту мысль. Две бутылки бренди за вечер могут сделать подобное с человеком. И когда такой человек пытается изо всех сил забыть о том, что его младший братишка только что умер, другие вещи имеют свойство забываться вместе с тем.

— Не могли бы Вы снять маску? — спросил он.

— О, думаю, что нет, — ответила она. Голос её звучал как грех, как ликующий грех. Эмма наклонилась вперёд и положила маленькую ручку в перчатке ему на колено. Взрыв настоящего вожделения произошёл у него в паху. — Я думаю, было бы забавно оставить её, Керр, если Вы простите меня. В конце концов, Вы не запомнили моего лица с нашей последней встречи, и мне бы хотелось избежать замешательства для нас обоих в случае, если мы встретимся снова. Я всё же выхожу замуж за англичанина.

— Вы называли меня Гилом на маскараде. И я вполне уверен, что забуду Ваше лицо опять, если Вы меня попросите об этом.

— Простите меня за недостаток уверенности в себе, — проговорила Эмма, и отзвук смеха в её голосе был ещё более мучителен, чем её рука, остававшаяся у него на колене. — Я бы хотела остаться в маске.

— Существуют разные способы затуманить мою память, — сказал Керр. И, не отрывая от неё глаз, он протянул руку и погасил маленькую масляную лампу, висевшую сбоку. Его сторона кареты немедленно погрузилась в темноту, единственный свет исходил от лампы, горящей с её стороны. Её свет отливал золотом на тёмно-рыжих волосах Эммы, ловил блеск бриллиантов в ушах, превращал тёмный бархат ротонды в сияющую бронзу.

Она взглянула на свою лампу. Затем медленно, осторожно, она начала стаскивать свою правую перчатку, палец за пальцем.

— Могу я помочь Вам с лампой? — спросил Гил, немного испугавшись, обнаружив, что его голос понизился до рычания. Было нечто невыносимо эротичное в том, чтобы наблюдать, как она медленно, очень медленно снимает перчатку.

Она тихо засмеялась. Керр заметил, что она не из тех женщин, которые хихикают. Наконец, она стянула свою перчатку, обнажив кисть, такой же красивой формы, как и её губы.

— Не следует иметь дела с масляными лампами в перчатках, — проговорила она, прикручивая фитиль. — Это опасно.

Свет мигнул, бросая последний отсвет на её сливочно-белую шею, и погас. Теперь карета освещалась лишь мерцанием света, проникавшего сквозь опущенные шторки, в то время как экипаж с грохотом катил по Лондону.

Гил сидел мгновение в темноте, ощущая всеми чувствами каждое движение женщины. Она снимает свою левую перчатку, если он не ошибается.

— Я не стану заниматься с тобой любовью в карете, — внезапно сказал он.

Смех Эммы был столь неприличным, что едва не лишил его контроля и не заставил его броситься на её сиденье.

— Mon Dieu[15], какой ты респектабельный, когда трезвый, — проговорила она. — В Париже ты вёл себя sans ceremonie[16].

— Могу только сожалеть о потере моей памяти, — сказал Керр, совершенно серьёзно. — Могу я подержать твои перчатки?

Он наклонился вперёд.

— Разумеется, — сказала Эмма, роняя перчатки прямо ему в руку.

— Ты видишь, как кошка, в темноте?

— Нет, но я привыкла к этому, поскольку провела много времени за кулисами театра. В театрах задняя часть не освещается, чтобы не быть на виду у зрителей.

— Ты актриса?

Актрисы пользовались репутацией не лучшей, чем проститутки, хотя Эмма могла бы оспорить этот пункт. Рисуя в течение пяти лет декорации для мистера Тэя, она узнала, хотя и с расстояния, что актёры и актрисы склонны к моральному падению так же, как и другие люди.

— Нет, я не актриса, — ответила она, расстёгивая застёжку на горле и позволяя толстому бархату ротонды упасть с плеч.

— Можно? — его голос упал до хриплого скрежета, что заставило её сердце чаще биться в груди. Она передала ему ротонду.

— Тогда почему, скажи на милость, ты проводила время в театре?

— Я рисую декорации, сцены, которые обозначают изменение места действия.

— Ты рисуешь задники? — произнёс Гил, в крайнем изумлении.

— Именно. Я нарисовала один для любительского представления несколько лет назад, и занялась этим в качестве услуги местному театру. Именно так я встретила своего любящего жениха, — добавила Эмма, вспомнив о его предполагаемом существовании.

— Ах, да, — сказал граф. — Почтенный бюргер, тот мужчина, за которого ты выходишь на следующей неделе.

— Совершенно верно.

Разве он не собирается её поцеловать? Они проехали дом с фонарями, горящими вдоль всей мостовой, и карету на мгновение озарило светом как раз, чтобы Эмма успела поймать взгляд задумчивых глаз.

— Как долго ты пил в Париже? — спросила она, повинуясь импульсу.

Керр глядел на неё со своей стороны, но теперь в экипаже было темно, и она не могла ничего прочесть по его лицу. Он, наверное, снял перчатки, потому что взял её правую руку и начал её поглаживать, скользя большими пальцами по её пальчикам. Эмма животом ощутила лёгкий прилив жара.

— Шесть месяцев, — проговорил Гил в тот момент, когда тишина затянулась так надолго, что она собиралась начать болтать о чём-то другом. — Я пил на протяжении шести месяцев. И я предполагаю, в один из таких дающих забвение вечеров я встретил тебя, ma chère[17].

Но Эмма не хотела говорить об их встрече, которой не было.

— И пьянство было вызвано гибелью твоего брата?

Граф наклонился вперёд и прижал её руку к своим губам. Прикосновение поцелуем к кончикам её пальцев превратило тепло у неё в животе в пламя. Она подавила вздох. Ей нужно казаться опытной, не теряясь от такой простой вещи как прикосновение.

— Уолтер умер в октябре около года назад, — сказал Гил, снова откидываясь назад и пропуская её пальчики сквозь свои большие. — Он разбился в экипаже, будучи в Оксфорде. Прости, если я уже рассказывал тебе детали, когда мы виделись в последний раз. Он был на третьем году обучения, и они смеялись над…

Он остановился, и хватка его пальцев усилилась.

— Что произошло? — спросила Эмма, хотя хорошо знала сама. Она, конечно же, присутствовала на похоронах. Она приложила свою траурную перчатку к его траурной перчатке и что-то прошептала из-под чёрной вуали, надетой в память о девере, который не станет её деверем. На похоронах у Гила глаза были мёртвые, чёрные, лишённые выражения. Она помнила этот взгляд до сих пор. И следующее, что они услышали о графе — он уехал в Париж.

— Он выпил, — говорил Гил ровным голосом. — Нет ничего необычного в том, чтобы пить, конечно. В некотором смысле, прохождение университетского курса является синонимом погружению в бутылку бренди. Но выпивший мужчина не очень хорошо контролирует поводья. И собственное равновесие. И Уолтер выпал из экипажа, вот и всё. Разбился насмерть, свалившись в тот момент, когда его экипаж заворачивал за угол.

— Мне очень жаль, — произнесла Эмма.

— Они говорили, что он не страдал.

— Полагаю… это помогает?

— Не особенно.

Она наклонилась вперёд и взяла обе его руки в свои. Карета проезжала по длинной тёмной улице, и ей вообще ничего не удавалось разглядеть. Девушка позволила пальцам пройтись по его рукам, вдоль мозолей на пальцах, видимо, от поводьев.

— Я так понимаю, что ты пытался выпить достаточно, чтобы выпасть из кареты?

Повисла тишина, и Эмму охватил страх. Она зашла слишком далеко? Но он издал лающий смех.

— Что-то вроде того, я полагаю.

Она вытянула пальцы, распластав их над его большими ладонями.

— И это тебе удалось?

— Очевидно, нет.

Она ждала. Карета качнулась, поворачивая за угол.

— Я падал с множества кроватей, — сказал Гил, наконец, — пьяный, слепой, пытаясь отыскать ночной горшок. Смерть своего рода. Но всегда просыпаешься, и тем сильнее печаль.

— Слышала о таком, — сказала она, переворачивая его руки и начиная гладить ему ладони, стараясь не замечать, что у неё дрожат пальцы. — Я однажды выпала из экипажа.

Керр замер, она скорее ощутила, чем увидела это.

— Что случилось?

— Мне было восемь лет, и я тряслась по деревне на тележке, запряжённой старым пони, которой управлял дряхлый, но вполне трезвый грум. Он не знал, что я свесилась набок, пытаясь втянуть в повозку ветви диких роз. Он повернул за угол как раз в тот момент, когда я вцепилась в одну особенно красивую ветку.

В голосе Гила был небольшой смешок.

— Думаю, что слышу эхо боли в твоём голосе.

— Прямо в розовый куст, — сказала Эмма скорбно. — У меня до сих пор виден шрам над правой бровью.

Одна рука соскользнула с её ладоней и проследила линию брови.

— Прекрасно, — проговорил он, и хриплые раскаты в его голосе заставили Эмму закусить губу. — Твои брови раскинулись над глазами самым соблазнительным образом. Я не вижу шрама и не чувствую ничего.

— Я их крашу, — живо отозвалась Эмма, пытаясь утихомирить бабочек, порхающих у неё в животе.

Руки Керра легли ей на плечи, на талию и затем, совершенно неожиданно, он поднял её, и мгновение спустя она уже сидела у него на коленях.

— Думаю, ты выросла в Англии.

— На самом деле, у нас во Франции тоже есть тележки с пони, — сказала она, поспешно возвращаясь к своему французскому акценту.

Лицо Гила было так близко. Наверное, он её поцелует. Эмма ощутила волну возбуждения, столь острого, что она почти потеряла сознание.

— Что заставило тебя оставить попытки выпасть из экипажа? — быстро спросила она, в то время как его губы двигались по направлению к ней. Помимо воли, её рука поднялась и обвила его шею. Это была сильная шея, мускулистая и твёрдая.

— Я не смог этого сделать. — Керр сказал это почти ей в рот. — Я никогда не мог просто выпустить поводья и вылететь в пространство. Уолтер жил в полную силу, которой не было у меня. Он пил с энтузиазмом и ездил верхом со страстью. Я консервативен. Я пытался научить его быть менее безрассудным…

Он пожал плечами.

Эмма надеялась, он не почувствует, как сильно бьётся сердце у неё в груди. У Гила очень красивые губы: изогнутые, немного печальные, очаровательные, непреклонные… Затаив дыхание, она вытянула палец и мазнула им ему по губам.

— Теперь ты снимешь свою маску? — спросил граф на ухо своим бархатным голосом.

Она потянулась, чтобы развязать её и мгновенно сообразила преимущества положения, когда руки находятся за головой. Это движение прижало её груди к грудной клетке графа. Чувство было восхитительным и опасным. Она замерла, медленно развязывая тесёмки маски и тяжело дыша. Она видела только его глаза, затенённые чёрные озёра в темноте, скользящие взглядом по её коже, подобно обжигающему глотку бренди.

Секундой позже его ладонь прошлась по её горлу до выпуклости груди. Эмма вздохнула. Она заметила мозоли на его пальцах, но даже не представляла себе, что они могут сплести паутину колдовских заклинаний на её коже. Они коснулись верха её груди и скользнули под богато украшенную золотом ткань лифа.

Керр взглядом удерживал её взгляд, не позволяя ей посмотреть вниз и увидеть, что он делает, где находится его большой палец, потому что он… он…

— Чей костюм на тебе? — спросил он вкрадчиво.

— Что? — выдохнула Эмма.

— Ты Клеопатра, вся в золотом? — говорил Гил. — Но нет, это не римская туника.

Её глаза широко раскрылись. Его рука сейчас сжимала её грудь, стаскивая лиф и почти… почти дотрагиваясь…

— Возможно, ты Венера? — шептал он, и его губы прочертили линию вниз по её шее.

Эмма не могла ответить, она просто, впервые в жизни, утратила дар речи.

— Я думаю, ты, должно быть, Королева Елизавета. — Он нашёл её губы, молча попросил, и Эмма приоткрыла рот, она слышала о таких вещах, но никогда не представляла, что обнаружит в себе подобные наклонности. Кроме того, разве не говорила её гувернантка, что мужья не целуются подобным образом? Разумеется! Он думает, что она французская потаскушка, и поэтому осмеливается целовать её в такой манере.

Эмма открыла рот пошире, и он проник внутрь. Это должно было быть отвратительно, но оно просто… не было. Он был на вкус как… Как… Она не знала. Как мужчина, так можно было подумать. Он пробовал её на вкус тоже, в это же время, и его рука замерла у неё на груди.

Её сердце глухо ударялось об рёбра. Она себя чувствовала птичкой, зажатой между теплом его рук и соблазном его губ, не в силах шевельнутся или заговорить. Гил положил ей руку на затылок, наклоняя её так, чтобы он мог атаковать её рот, взять её, как хотел, и всё, что она могла сделать…

Её рассудок пустился вскачь. Ей следует что-то сделать, или ему станет скучно, и он остановится. А она не хотела, чтобы он останавливался, разве нет?

Он отстранился. Прикосновение его руки сменилось неприятным холодком, и небольшой звук сорвался с губ Эммы. Разочарование? Страсть?

— Я не могу выполнить твою просьбу, — сказал Керр.

— Что? — Эмма едва слышала сквозь стук собственного сердца в ушах.

Он приподнял её и, с мягкой точностью, усадил на противоположное сиденье.

— Я не могу заниматься любовью с Вами в карете, или где бы то ни было, мадам. Прошу меня простить.