Настоящая фантастика 2018 [антология]

Всеволод Алферов Конец гнева

«Ах ты ж, сучий сын! — подумал Блазей Штех. — И не боится же гнать по мокрой трассе, как сумасшедший».

Ухабы, трещины, а вместо асфальта — слегка прихваченная морозцем грязь. Но это и понятно, отчего так гонит: шоссе на Нижанков — как длинный черный язык: до края холмов. А дальше… дальше, черт возьми, граница. И все, гудбай, преступник!

Штех выругался.

Свет быстро угасал, на лобовом стекле выступили белые капли. Испарина. Испарения железа, пот машины — так решил Блаз. Ладони его на баранке окоченели.

Да с самого начала было ясно, что дурная затея! Сколько продолжается гребаная погоня, почти двое суток? Больше? Алица возмутилась бы, что не предупредил — и Штех по привычке начал мысленно браниться с женой. Потом сообразил. Еще раз выругался.

Чертов ноябрь.

И чертов убийца!

Прежде чем выехать, Блазей звонил в полицию: он знал, что с отрывом в полсуток за ним следует опергруппа — или как там у них называется? — а на границе действует план «Перехват». Дело жены стало резонансным, и он не выключал приемник: вдруг скажет, что убийцу уже схватили на границе? Радио еще иногда потрескивало, но реже и реже, в последний раз динамик выплюнул кусок хрипа, когда он проезжал барахолку в Волице.

«Мотель». «24/7». «Туалет/душ/ночлег». «Кофе/чай». «Мотель».

Вывеска мигала и показывала эффекты, а может, это ветер играл с нею, сотрясая хлипкий забор. В груди кололо, словно кто-то пытался сшить Штеха изнутри — пожалуй, это покалывание и заставило Блаза свернуть.

Нет, не усталость.

И не желание узнать, проезжал ли здесь убийца.

Лучи фар мазнули по пустой стоянке и уперлись в рифленую дверь. Через хрипы прорвался прогноз погоды, и Блаз выключил мотор на «ночных заморозках». Отлично. Значит, теперь грязь еще и схватится ухабами.

А внутри пахло плесенью, табачным дымом и еще отчего-то — серой.

— Эй? — Блаз сделал пару осторожных шагов. — Эй? Есть кто?

Весь холл — сплошная тьма, только настольная лампа и пятно света над поцарапанной стойкой. Вот и стул, и даже чашка с потеками кофе, только владельца нет. Да уж, Нижанков — не самый большой КПП на границе, и проще доехать до города, чем оставаться здесь. Но раз поставили мотель, должен быть сторож. Куда он, черт возьми…

— Эй? — в третий раз крикнул Блаз.

И вздрогнул, когда пружины двери издали ржавый скрип.

— Ну че голосишь? Видел я тебя, видел.

Ночной сторож курил, опершись о косяк. Не внутри, но и не снаружи. Потом выбросил сигарету и наконец шагнул на свет.

По спине Блаза вновь пробежала дрожь.

Должно быть, глупая шутка… или нет. Не могут же они всерьез?

На коренастом ночном стороже шел складками комбинезон, дурацкий рыжий костюм белки, с самым настоящим хвостом и белым пятном на груди. Только головы-маски не хватало, да еще наряд знавал лучшие времена: шерсть на дряблом животе свалялась валиками.

— Добро пожаловать в мотель «Лесная белка»! — выплюнул сторож и тут же закашлялся.

Когда он проходил мимо Блаза, в нос ударил едкий табачный запах.

— Ну что?! — Сторож не спрашивал, а обвинял. Он сморщился, словно это не от него, а от Штеха попахивало. — Комнату? Ужин?

Блаз тоже рявкал бы, заставь его ходить в костюме белки. Вот только… Черт! Как будто сторож надел комбинезон не меньше пары лет назад, да так и не снимал.

«Нет уж, доехать до города, а там разберемся! Бензина должно хватить». Но в груди кололо так, что перехватило дыхание. Штех задышал медленно и глубоко, пытаясь унять боль.

— Комнату, — услышал он собственный голос. — Мне бы час-полтора поспать. За ужином я еще спущусь.

— Вот, номер двадцать два. — Сторож не стал дружелюбнее, даже когда Блаз достал кредитку. — В автомате лапша, сэндвичи и растворимое пюре. В такое время уже никто не готовит.

— Я разберусь.

— Ну тогда иди. — Голос ночного сторожа звучал укором. — Вот тебе ключ.

Идите, мысленно поправил Блаз. Но вслух не сказал ничего. Взял ключ и зашагал к лестнице. Первая лампочка, источавшая желтоватый свет, висела двумя этажами выше. Коридоры пусты, на ступенях разводы от тряпки, под потолком — черт знает, что там, в тенях, но, наверное, тоже признаки запустения. И это блеклое мерцание! Да уж, даже свет здесь нужно хорошенько отмыть.

Блаз уже сомневался, что хочет провести в мотеле хоть час, но сердце прихватило немилосердно, Штех мечтал о стакане воды, таблетке и любой кровати, просто чтоб рухнуть и отлежаться.

А за дверью ждала чернота. Блаз потрогал стены, а после клацнул зажигалкой, высветив выключатель на уровне пояса.

В тесном номере царил запах пыли. Но постель оказалась чистой, хоть и попахивала стиральным порошком. Штех трясущимися руками выудил из кармана таблетки, запил водой из-под крана и упал на кровать.

Черт.

Черт-черт-черт!

Преступник. Надко Стрый, это его настоящее имя, по паспорту. Когда Блаз впервые встретил ублюдка, еще не зная, что это и есть убийца, — Штех все думал, что ему можно дать и пятьдесят, и шестьдесят… а может, сорок. Тысяча девятьсот семидесятый год, так говорили по радио поначалу, а потом оказалось, что вовсе даже шестьдесят первый.

Надко Стрый должен быть уже у границы. А Блазу нужно собраться, встать и пойти узнать, когда тут проезжал белый «Крайес». А, впрочем, что может видеть сторож, если выходит покурить раз в час?

Встать и спуститься вниз, опросить сторожа.

Он только подождет чуть-чуть, пока лекарство подействует. Совсем немного.

Четыре часа отделяли его от преступника, когда Штех выехал в погоню, и всего-то полтора — сейчас. Но теперь убийца уж, верно, на границе, а колотье в груди все не стихает, и нужно просто подождать. Быть может, он еще и не останется надолго.

Может…

Может, ему и нужно было пошевелиться самому. Представить что-то приятное вместо гребаной работы. А он так устал, так устал!.. тверд, но совсем ничего не чувствует. В голове осталась единственная мысль: «Давай скорее! Ну сколько можно?»

Вверх-вниз, вверх-вниз, кровать поскрипывает с каждым движением.

Наконец, Алица получила что хотела. А он так ничего и не ощутил. Жена перекинула через него располневшую за последний год ногу и сползла с Блаза. Уселась рядом. Улыбнулась. Взялась довести его руками.

«Ну же, черт возьми! Тебе едва за тридцать, не старик еще!»

Блаз скользнул взглядом по влажным губам, ключицам, еще ниже, к коричневым соскам. Да! Руками — получилось. И довольно обильно. Хотя, видит бог, он испытал бы больше удовольствия, просто соскользнув в сон. Или если б дирекция не грозилась вышвырнуть всю их охранную службу и его в том числе.

Блаз так и остался лежать на кровати, раскинув руки, даже когда Алица встала и пересекла комнату. Улыбка сползла с ее лица.

Горлышко бутылки цокнуло о край бокала.

— Ты знаешь, что мне наплевать. — Жена подняла абсолютно трезвый взгляд, лишь легкий румянец на щеках. С вызовом повторила: — Плевать, что ты думаешь!

Взяла бокал, мгновение глядя поверх края. Глотнула.

Да, Блазей знал. «Это останавливает мысли, — говорила Алица. — Мельницу, которая мелет и мелет вопросы. Колеса Молоха». Для женщины она вовсе не глупа, куда умней его. Штеху даже пришлось порыться в Сети, чтобы выяснить, кто такой Молох. «Не думать, — говорила Алица. — Проснуться, к полудню выпить — и так, покуда не захочется спать, а вечером повторить».

Взгляд трезвый, но он не обманывался: жена пьет достаточно, чтобы не пьянеть от полбутылки вина. Разве что движения стали чуть заторможенными.

«Ну да, я виноват, я знаю. Но, черт, не я заставил тебя пить! Это был твой выбор, ты сама…» Блаз хотел ответить, но с губ сорвалось шипение напополам со стоном. Сдавленное мычание. Левая половина рта не двигалась.

Темнота.

Шипение и треск.

Темнота.

Уже проснувшись, он невнятно бормотал: «Не я заставил, не я, это не я…» Блаз лежал на животе, левая сторона лица прижалась к подушке так тесно, что не разлепить губ.

Как каждый день после пробуждения, он еще миг лежал, как будто жизнь идет своим чередом, а потом оно все навалилось. Скопом.

Да, Алица пила. Уже… год, два, три? Черт знает, когда он стал ей невыносим.

Да, Алица ушла. Навсегда. В первые дни ему хотелось забиться в угол и тихо, медленно умирать. Он взял неделю отпуска. Против воли заставлял себя есть, пить, а спать… выходит, что жена права. Бутылка в самом деле помогала остановить мысли и провалиться в сон.

А потом ее нашли в осоке, в грязном пруду посреди парка, посиневшую и с ножевыми ранами в животе. Опознание. Рука полицейского на плече. Блаз хватал ртом воздух, потому что дыхание все разом вышло, и он захлебывался слюной и не мог вдохнуть.

Треск.

Шипение и темнота.

Штех сел и охнул, когда грудь прошило болью.

Включенный телевизор залил дальний угол серым мерцанием. Помехи на весь экран, шипение и треск. Гребаный мотель! Гребаный допотопный телевизор, который включается, когда хочет, да притом еще показывает рябь.

В темноте он спустил на пол ноги и лишь теперь взглянул на тумбочку. Во мраке светились цифры: 03:09.

Черт.

Черт-черт-черт!

А ведь он хотел совсем немного полежать, а после узнать у сторожа, проезжал ли убийца. В животе заурчало, едва вспомнились лапша, сэндвичи и растворимое пюре в автомате.

Таблетка. Сперва таблетка!

За спиной все так же шумел экран, и Блазу чудилось, что тот шепчет: «С-стрый. С-стрый…» На эмали раковины чья-то рука нацарапала «ублюдок», и Штех вздрогнул, когда это увидел. Потом заметил, что вся поверхность сплошь покрыта ругательствами: с вечера Блаз принял их за паутину трещин.

Уже потом, запив таблетку, он долго давил на кнопку пульта, но без толку: телевизор и не думал выключаться. Сквозь помехи как будто проглядывали фигуры и здания. А, провались оно пропадом! Блаз отшвырнул пульт и хлопнул дверью.

Внизу было так же. Пустая стойка, круг света под лампой и кружка с потеками кофе. И, конечно же, сторожа нет.

— Есть кто?

Опять, что ли, вышел покурить? Но нет: дверь заперта, а изнутри еще и решетка. На покрытых краской прутьях — амбарный замок. Блазей зачем-то подошел и со всей дури рванул ее на себя, подняв адский грохот.

Все лучше, чем стоять и ждать. Может, хоть шум привлечет эту чертову «белку»?

Блаз считал вздохи, чувствуя себя героем фильма. Пять. Семь… На шестнадцатом он еще раз громыхнул решеткой и двинулся в темноту за стойкой.

— Эй-эй! — вновь подал голос Штех.

Тишина. Спать он лег, что ли?

Дверной проем едва виднелся. Почему-то Блаз замедлил шаг, ступая осторожно: как будто если кто увидит, что он зашел за стойку, ему не поздоровится. «Ха! Арестуют, не иначе», — сказал себе Штех. Как и вчера, он чиркнул зажигалкой.

Скучный коридор, утонувший в тенях. И разговор за стенкой: голос женский, но низкий, идущий из самого нутра:

— …умерла, вот в чем дело-то! Часов в пять утра. Сказала, что любит и больше на тебя не сердится. Хотела, чтоб ты это знал.

— Возьми же трубку! — бормотал мужчина. — Господи, пожалуйста, возьми трубку. Пожалуйста!..

Писк, словно нажали на кнопку электроприбора. Гудки, гудки, шипение. Блаз сдавленно выругался: телевизор, мать его! Еще один телевизор.

Он ударил по выключателю кулаком, и лампы в коридоре загудели, вспыхивая одна за другой.

Кухня. Первое чистое помещение, что ему встретилось. В животе противно заурчало при мысли о еде.

Дальше были кладовка, склад с бельем и горой подушек. Пропахшая никотином каморка, где сторож, по-видимому, спал. Не ушел же он, черт возьми! Да нет, не мог уйти. Как бы он тогда навесил на решетку замок? — изнутри.

Блаз вздрогнул, услышав за спиной хихиканье. Резко обернулся — и вновь попался на трюк с телевизором. Маленький экран стоял в углу, а смеялся школьник. Это отсюда и доносились голоса.

Даже телевизор не выключил. Он просто отошел.

— Есть кто? — крикнул Блаз для приличия, прежде чем стукнуть в беленую дверь туалета.

Та скрипнула и приоткрылась, показав край раковины. И здесь нет? Да где же… Штех выругался и лишь теперь заметил еще одну дверь напротив. Толкнул ее, прежде даже, чем успел подумать…

…и лишь завидев смятую постель, понял, что за дверью его же номер.

До него долго доходило, как это.

Затем он обернулся.

Прокуренная комнатка слева и черно-белые тени на экране. Справа номер на втором этаже, из серой ряби льется тихое шипение.

Потом изнутри поднялся тухлый тошнотворный страх. Блаз сглотнул раз, другой, третий, но привкус не исчез, а ладони вспотели, пришлось вытереть их о штаны. Он ни на секунду не усомнился в своем рассудке — хотя, может, зря.

Все так и есть.

Комнатка слева — на первом этаже, а справа — на втором.

И дверь, которую он не помнит в туалете своего номера.

Первая мысль была просто глупой: пока он застрял здесь, убийца пересек границу. «Ублюдок, ублюдок, ублюдок!» — как мантру, повторял Блаз. Эта нехитрая молитва раздувала гнев и отгоняла страх. Но ненадолго. И недалеко.

Он рванул кран холодной воды — умыться, сбросить наваждение — но в трубах заклокотал воздух, а из лейки полилась черная масса: густая и вязкая, как мазут. Слева, в каморке ночного сторожа, вновь захихикал телевизор, теперь уже взрослым мужским голосом.

Белый «Крайес». Ушел! И сторож… Как же это?

И чертова решетка на дверях. Не выбраться.

Потом из крана — уже не из лейки — вдруг побежала вода, все еще с воздухом, выхаркивая в раковину пену. Блаз отшатнулся и правильно сделал: вода оказалась розовой, будто смешанной с кровью, а затем все краснее, краснее, и вскоре у стока образовался алый круговорот.

Он шарахнулся прочь, но оттого даже лучше разглядел, что из зеркала смотрит не он, а слишком полная девушка в слишком обтягивающем топе. Миг-другой отражение глядело в глаза Штеху, а потом опустило взгляд и… че-е-е-ерт, да она же режет вены!

Банковского охранника не испугать видом крови. Ранения, даже смерть — он все это видел. Но сейчас голод и долгий путь, и чертовщина эта… позыв к рвоте согнул Блаза пополам.

И ужас. Поначалу его подташнивало, дрожали колени — а теперь в животе и в груди застыл лед.

Слава богу, что ничего не видно! Над головой по-прежнему журчала вода. Блаза опять скрутило, стоило представить красную воронку там, наверху, у слива. Хорошо хоть, блевать особо нечем.

Позабыв о достоинстве, прямо так, на четвереньках и не отрывая взгляда от пола, он выполз в номер — и уткнулся в край кровати лбом.

Сколько он просидел так? Минуты? Полчаса? Открывать глаза не хотелось. Словно пока ничего не видно, ничего и не может произойти. Покрепче зажмурься, и тебя не заметят. Можно даже подумать немного. О том, что за чертовщина. И что же делать. Смотри Блаз побольше фильмов, знал бы хоть, чего точно делать не нужно. Так сказать, на примерах.

А впрочем, что они понимают в страхе — писаки, высоколобые выродки, производители фильмов и книжек, все, кто сколотил состояния, задуривая других? То было даже не предчувствие, а уверенность: по правде, не имеет значения, что он предпримет. Неважно, куда податься и от чего бежать — можно даже вскрыть вены, как эта девка в зеркале. Кровь уйдет в сток, а стоки все кончаются одинаково.

Все плохо там в конце.

Но что-то же делать надо! Если он просидит так до утра, с закрытыми глазами, и не свихнется раньше, вслушиваясь в каждый шорох — рассеется ли морок с рассветом? Что-то подсказывало Блазу: ночь будет длиться столько, сколько нужно.

Пока отвратительный балаган не отыграет всю программу.

Всю программу он, может, пока и не представлял, зато сразу понял, что началось второе действие.

Вернее, поначалу-то он ничего не понял. Лишь почувствовал: что-то изменилось. Потом сообразил, что уже минуту или вроде того отчетливо слышит треск сломанного телевизора — а вот вода течь перестала. Против воли Штех все же разлепил веки. Кое-как поднялся.

Кран в самом деле притих: Блаз видел его даже из комнаты, через дверной проем, наискось. И раковина блестела эмалью, никаких алых потеков. Что это, привиделось? Штех переступил с ноги на ногу.

Облизнул пересохшие губы.

И лишь тогда заметил, что всю его поклажу перерыли.

Блаз не брал с собой много. Не думал, что едет надолго, да и некогда было собираться: кое-какие вещи (первое, что попалось под руку), телефон (без зарядки уже скоро сдохнет), бутылку (не сейчас, не за рулем, но после — он обязательно отметит!). Все уместилось в небольшую спортивную сумку, которую Штех бросил в углу.

Теперь та валялась выпотрошенная и перевернутая. Точно зверек, над которым поиздевались, а после убили.

Зеленый свитер отшвырнули на пол. Рубашку бросили еще дальше — та перелетела кровать и свесилась, зацепившись рукавом за спинку. Кто-то очень недоверчивый, подозревая, что Блаз может спрятать что под одеялом, перевернул постель, не поленившись даже содрать простыню.

И хуже всего — запах коньяка.

Пьяные потеки на одежде, на постели, на стенах: словно кто-то размахивал бутылкой, чтобы пойло скорей вылилось, а после бросил посудину возле комка одеял.

Кто? Зачем?

Невольно Блаз поймал себя на мысли, что выпотрошенная сумка, дурацкий обыск — это же так просто, привычно. Почти родное. Земное. Даже то, что незнакомец, не найдя искомого, пришел в ярость.

Все лучше телевизора, который сам включается, и крана, который сам выключается.

Телевизор, к слову, еще работал. Сквозь шум помех чудились обрывки разговора, нет, спора с криком и руганью. Штех не вслушивался: осторожно переступая меж вещами, он приблизился к сброшенному с кровати белью. Только теперь он углядел, что одеяла не просто скомканы в беспорядке.

Тело сделалось ватным, а в ушах гудело.

Их выложили в форме человеческой фигуры. Женской фигуры. Одеяла, подушки, веселенькое покрывальце, рубашки — в ход пошло все: их скатали и заботливо разложили, напоследок укрыв и подоткнув простыней.

Почти искусство.

Воздух стал тяжелым и душным, облепил лицо, как будто маска. Дышать приходилось с усилием.

Даже бутылка — не просто так. Словно откатилась от простертой, прикрытой покрывалом «руки». И нож. Которого с вечера не было ни в номере, ни, конечно, у Блаза в сумке.

Нож проткнул простыню там, где у «тела» находился живот.

— Ай-яй-яй, какой погром! Но шуметь-то зачем?

Блаз медленно обернулся. Перед глазами успели мелькнуть хихикающий телевизор, кровавая круговерть в раковине и чужое отражение. За короткое мгновение все мысли слиплись. «Нет, — только и подумал он. — Хотели бы прикончить — уже бы сделали».

Маленький плотный человечек, загорелый настолько, что кожа его стала коричневой, как у араба, качал головой.

— Шуметь? — зачем-то повторил Штех.

— Кричать «паскуда», «убью» и еще «лживая… пизда», — толстяк неловко замялся на последнем слове. Меж полных губ белели маленькие зубы. — В общем, да. Я называю это «шуметь»!

Нужно что-то ответить, но Блаз еще не знал, что.

Горсть мгновений они глупо молчали, просто разглядывая друг друга. Штех слышал, как колотится его сердце. Он поймал себя на мысли, что с момента пробуждения все чувства словно обострились, как у загнанного зверя.

И сейчас чутье кричало об опасности.

— Когда это было? — По спине Блаза стекла капля пота, и он содрогнулся всем телом. — Когда… кричали?

— Как знать, сынок, как знать? — Голос у толстяка был тонким и надтреснутым: стоял тот в дверях, а звук будто зудел над ухом. — Я не засекал время. Может, полчаса назад? Я выждал, пока вы замолчали, подождал и тогда постучался.

— Полчаса назад меня здесь не было.

— Тебе лучше знать, сынок. — Толстяк цокнул языком.

И снова они молчали, глядя друг на друга.

— Да я тут остановился, в соседнем номере, — вдруг начал пояснять человечек, пухлые пальцы мелькнули, словно он жестом показывал, какой у него номер. — Уже сутки, знаешь ли. Жду вот родича из-за границы. — Врет. Как есть врет! Машина Блаза была единственной на стоянке, но пусть его. «Араб» между тем продолжал: — Я очень, очень зол! Весь день отсюда то грохот, то ссоры. Я очень зол на тебя, так и знай.

Еще капля пота сбежала вдоль позвоночника. Штех и прежде чувствовал угрозу, а теперь мог поклясться, что «араб» сказал что-то еще, помимо прозвучавшего, оно словно прошло мимо него, сквозь него, а он даже слова не услышал.

— А до тебя был еще один, и я даже не знаю, кто хуже!

— К-кто? Кто был до меня?

— По-твоему, я знаю?! — Толстяк издал гортанный возглас, похожий на ругательство. — Может, мне описать, а? Может, ты его выследишь, как сыщик или полицейский? Арестуешь за то, что мешал мне спать? — Толстяк понизил голос и театрально прошептал: — Он очень большой, пузатый, и у него длинные волосы.

«Стрый. Значит, он тут был! — Блазу казалось, что кровь побежала по жилам быстрее. — А если лжет? Нет, с чего бы… Нет. Да и откуда ему знать?»

Но кто-то же разложил все тряпки — точно как лежала Алица, с ножом в животе.

— Он… он долго тут пробыл?

— А я знаю? — огрызнулся толстяк. Он помахал ладонью у лица, словно ему вдруг стало жарко. — Иди ты с расспросами! Орешь. Буянишь. Час, может… полтора, два, три — не знаю, слышишь меня? Не знаю!

И час, и два убийца мог здесь провести. Три — максимум. Хотя — почему он решил, что убийца вообще тут был? Кто этот кругленький человечек? Блаз все не мог отделаться от мысли, что стал просто куклой в представлении, которое началось, пока он спал. Актер фильма-снафф, где главный герой в конце концов погибает.

Молчание затянулось, и «араб» с нехорошей улыбкой сказал:

— Ладно, сынок. Соседний номер. Если отомстишь за мой сон, — он вдруг развязно хихикнул, — ты знаешь, где меня искать. Убей фотографа — и заходи.

«Пошел ты! — решил Штех и тут сообразил: откуда толстяку знать, что в обычной жизни ублюдок строил из себя фотографа? — И, черт, разве ты не этого хотел?» По правде, как он выезжал, как собирал вещи, когда узнал, что Надко Стрый сбежал к границе, — все провалилось так глубоко, словно было в другой жизни. Он даже помнил смутно. Помнил шум двигателя и веселый голос радиоведущего в утренней передаче. Это — единственное, что еще осталось в мире. По сути, с мига, когда он решил нагнать ублюдка, и вправду началась новая жизнь. Прошлая — даже развод и убийство — казалась размытой и ненастоящей.

Черт, толстяк что — уже ушел к себе?

Или просто… того?

Даже это Штех не мог сказать с уверенностью. Он, верно, так и торчал посреди комнаты добрые полминуты: завис, глядя на «тело». В номере как будто похолодало. Блаз потер плечи, пытаясь согреться.

В конце концов он двинулся к двери — надо же что-то делать! Надо выбираться отсюда и продолжить погоню.

Белый «Крайес»! Если тут и вправду творится чертовщина, он может выйти через дверь — или пройти каморку сторожа, честно подняться на второй этаж, в номер, чтобы там, где их раньше не было, найти тряпки, «тело» и запах коньяка… и снова выйти.

Блаз выбрал простой вариант.

Он как раз отворил створку, когда за спиной раздался крик. Женский. В следующий миг дверь ударила его по лопаткам, буквально выбросив в коридор. Замок клацнул, Штех от неожиданности упал на колени.

«Что…»

Он не успел даже додумать. Крик еще тянулся, когда дверь сотряслась от удара, а затем еще одного. С потолка посыпалась пыль.

Еще удар.

Похоже, они решили, что довольно уже поиграли с ним. Пора заканчивать.

Блаз по привычке потянулся за пистолетом, но табельное оружие — часть рабочей формы. Конечно, он выезжал «пустышкой», да и кто бы позволил взять пушку? Банковским охранникам их выдают и забирают после каждой смены.

Он был уверен, что убьет Стрыя даже голыми руками!

И дорого бы дал сейчас за тяжесть и холодный металл «Заставы».

Может, Блаз раздумывал бы — долгих две или три секунды — но удары вдруг посыпались градом. Алица кричала. Низкий, медленный, чавкающий звук за миг до каждого толчка в дверь.

Даже… Черт, и самый крупный человек не смог бы колотить с такой силой!

Он только подумал так — и в месиве щепок, облупившейся краски и пыли дверной массив пробил кулак. Миг спустя за выломанные доски ухватились вторая, третья, четвертая ладонь. И все правые.

«Потому что нож держат в правой».

Это было слишком. Через край.

Тогда-то Блаз и побежал. Лампы мигнули, но снова вспыхнули — еще тусклее прежнего. Мутно-желтый свет стал цвета крови. По обеим сторонам коридора мелькали двери, но большая их часть тонула в темноте. Оглушительный треск и грохот за спиной подсказали Штеху, что дверь его номера слетела с петель.

А вот двигалась тварь бесшумно.

Так, шелест. Как легкие шаги. Собственный пульс почти заглушал прочие звуки.

Штех не оборачивался. Круг света. Мрак. Еще круг света. Опять мрак. Полупустой мотель молчал, словно впал в кому. Но почему «полу-»? Сторож, сосед — а были ли они на самом деле? Светлые пятна под лампами стали… липкими. Он вяз в них, когда пытался пересечь. Штех несся из последних сил, но слышал, что тварь уже почти догнала его. Чуял движение воздуха. Тонкие волоски на шее встали дыбом.

Он что — тянется на километр, этот чертов коридор?

Блаз едва не расквасил нос о металлическую, с квадратным окошком, дверь. Рванул на себя, скривился от визга петель и захлопнул. На миг увидел коридор через давно не мытое стекло. Тварь аккурат пересекала темный участок, так что под лампой мелькнули только руки.

Некогда, некогда!

Железная площадка пожарной лестницы. Нет, черт возьми — балкон. Пути вниз нет, просто нет! Ржавые перильца. И только скобы в крошащемся кирпиче — но уходящие вверх, а не вниз. Надо было не в дверь выходить, а выпрыгнуть из окна. Второй этаж, не рассыпался бы! Или вовсе «перейти» вниз и искать любое окно там.

Блаз знал — там просто ждали бы другие сюрпризы.

Трепыхаться бессмысленно.

Но зачем-то он все еще карабкался наверх.

Должно быть, уже занялся тусклый рассвет, иначе с чего вдруг это бледное, разлитое в воздухе свечение? Скобы, как и коридор, тянулись слишком далеко, этажей на пять-шесть, — но Блаз уже ничему не удивлялся. Разве что когда увидел, откуда свет исходит.

Ангар для космического корабля? Для дюжины самолетов? Пальцы Штеха нащупали голубиный помет на бортике крыши — но все здание мотеля, вместе с крышей, пометом и даже стоянкой, оказалось внутри циклопической конструкции. Ни стен, ни потолка. Ничего не видно. Только бледные лампы дневного света, кажется, в полукилометре отсюда. Даже снизу было слышно, что они не только мигают, но еще и гудят.

Некогда думать. Бежать!

И все же оттого, что Штех застыл на мгновение, уже стало поздно. Будка ведущей на крышу лестницы стояла открытой. Еще одна железная дверь поскрипывала на ветру. Но далеко, слишком далеко.

За бортик уцепилась ладонь — вымазанная в крови. Как и прежде, к ней присоединились вторая, третья, четвертая. Все правые.

А пятая не стала хвататься за край, она подняла то, что Блазу сперва показалось бежевым мешочком. Неровным лоскутом ткани.

То было лицо его жены. Аккуратно отделенное, точно скальпелем. Бескровное. Бесформенное. Лишь растопыренные пальцы, ясно видимые сквозь пустые глазницы, придавали подобие объема. Отвратительное, уродливое подобие.

А потом рука повернулась, и дыры на месте глаз вперились в Штеха.

Тело превратилось в большой слипшийся кусок мяса. Только сердце еще, кажется, билось. Да толку-то? Кровь в руках и ногах смерзлась, Блаз одеревенел, как будто его пригвоздили к крыше.

Движение руки. Жуткий уродец с провисшим подбородком открыл рот.

Он даже на миг подумал: сейчас раздастся голос. Но нет, дряблые губы кривились и двигались, но на крыше царила полная тишина.

Блазей не знал молитв — и ровно столько же понимал в изгнании дьявола. Поэтому вместо молитвы с его губ сорвалось:

— Гребаный Иисусе!

Ругань расколдовала его. Бросок к двери — и шум за спиной. «Не успел. Вот теперь все!» Блаз не оборачивался, а схватился за тяжелую металлическую створку и с грохотом захлопнул за собой. Кубарем скатился по лестнице.

Но посреди очередного темного пролета пол вдруг ушел из-под ног, в глаза ударил свет, и Штех невольно зажмурился. Плюхнулся на колени. Ладони уперлись в жесткий ковролин.

Комнатка с бежевыми стенами и низким потолком. Мутный желтоватый свет. Блаз нисколько не удивился, увидев край кровати, застеленной веселеньким покрывальцем. Вздрогнул, лишь услышав издевательский голос:

— Погоди-погоди. Не говори ничего! Дай я сама догадаюсь, зачем пришел.

Ну да, конечно. В номере почти все изменилось, даже телевизор умолк, но запах никуда не делся. А Алица раскраснелась, и губы ее влажно поблескивали. Живые губы.

— Ты пьяна.

И это самое умное, что пришло в голову? Не «Откуда ты взялась», не «Ты живая», и даже не «Что ты такое», наконец?

— Но я же всегда пьяна, — отрезала Алица. — Так ты затем пришел: срать в душу, сколько мне пить? Или снова похныкать, какое я чудовище, какая… — она с ногами сидела на кровати, но и в такой позе умудрилась покачнуться. От неловкого жеста жена упала на подушку. — Жаль мертвую птицу, но не жаль дохлой рыбы, — сказала она невпопад.

Цитата? Похоже на то, но Штех не знал наверняка. В этом вся Алица: еще чертовски красива, чертовски умна — и пропитана гнилью от макушки до кончиков пальцев. Гнилью и алкоголем.

— О чем ты? — чувствуя, что закипает, медленно проговорил Блаз.

Жена — бывшая жена, призрак — усмехнулась.

— Честно? Мне не доставляет радости тыкать тебя носом, как щенка в лужу. Можно один раз позвонить в дверь. Прийти и рассказать, как я пила. И как со мной было жутко. Можно два, три, но ты же повадился ко мне, как домой.

«Это ты сидишь в моем номере», — подумал Блаз, но жена не дала ему вставить слово:

— Тебе не кажется, что это нездорово — приходить раз за разом, рыдать, а после рассказывать, какая я дрянь? Не думал, что если не загонять меня в рамки, не диктовать, кто я — я тоже могу быть другой? А хотя — как же я забыла? У кого все в порядке с головой, они так себя не ведут. Ведь ты же навестил всех психиатров, и все сошлись, что я ненормальная.

Ненормальная, да. Это он знал всегда. С первых месяцев, задолго до бутылок, спрятанных за шкафом, на балконе и даже в духовке. Большую часть времени то была Алица — его Алица, добрая, верная, любящая, которая раз в полгода необъяснимо превращалась в урода.

— Птицы и рыбы, — напомнил, стиснув зубы, Блаз.

— О, это просто! Ты всегда меня шантажировал. Но скажи, что и я тоже могу уйти — и все, ранимую личность терзают! Тебе всегда хуже, ведь ты же громко кричишь! Блаженны те, кто голос имеет.

Чертово Писание. Или она просто сочиняет на ходу?

— Даже не знаю, что лучше. Дать себе утонуть в грязи, пока ты возносишься на пьедестал святости, или…

Ему приходилось стрелять в человека. Он видел смерть. Но никогда, никогда еще, кроме глупых школьных драк, он никого не бил. Тем более женщину.

От удара ее голова мотнулась влево, медные волосы разметались по подушке. Но умолкла Алица лишь на мгновение. Ну точно — призрак!

— …о да, ты же все годы терпел! «Здесь покоится Блазей Штех, он срал в душу жене»! Нет, Блаз, ты не птица. С пятого раза ты — дохлая рыба. Чувством нельзя опозориться, можно просто надоесть.

Нет, это невыносимо! Он еще раз замахнулся…

И понял, что все слова — обманка.

Черт знает, откуда, но в руке у Алицы появился нож. Мгновение тот смотрел Блазу промеж ребер, а потом Штех стал выворачивать его острием от себя.

Она смеялась. Грубым, хриплым, пьяным смехом.

Рванулась из его рук в попытке… укусить? Дыхание ее пахло коньяком.

Тогда все и произошло. Блаз подался назад, а потом по инерции невольно навалился на нож. Металл вошел в ее живот, словно в масло.

Господи, будь ты проклята! Проклята! Проклята!

Прошла едва ли минута. Он просто сидел, глупо таращась на жену. Вонь стояла… Господи, спаси! И кровь. Кровь запачкала покрывало и быстро впитывалась в матрац.

Нет. Нет! Сколько раз он сам хотел ее убить… но это же не взаправду? Она — призрак.

Пахло тело по-настоящему.

Блаза трясло. Алица лежала теперь совсем тихо, изо рта ее тянулась алая струйка. Кровь уже перестала течь, она собралась в лужу под затылком и промочила волосы.

Она не умрет. Кто ей позволит? Только недавно потерять ее! — он просто не вынесет, если…

Уже позволил.

Свет померк — или то цветные искры в глазах? Казалось, Алица, номер, мотель — все словно отдалилось. Проваливалось, будто в яму. Или это он сам падал, падал, падал…

Блаз поднял лицо к потолку и утробно завыл, точно это его кишки располосовал нож.

Нож располосовал кишечник, задел почки и, похоже, желудок тоже. Четыре удара. Блаз закрыл лицо руками, не заметив, что тут же запачкался в крови.

По-прежнему хотелось выть.

К горлу подкатывала рвота.

Вдобавок сердце снова кололо, словно кто-то раз за разом втыкал в него длинную и тонкую иглу.

Ведь это не он убил! Точнее, он, но не по-настоящему. Алица погибла почти что месяц назад. Или…

Он думал, прежде был жуткий сон. Но нет, самая жуть еще только началась. В первый раз он слышал сквозь помехи спор, во второй нашел у себя подобие тела, а в третий убил сам. Блаз замер и перестал медленно раскачиваться из стороны в сторону. Дошло. Только сейчас. Вся эта катавасия, бегство, безумие — они мешали внятно соображать. Ведь куда он ни пойдет, все равно вернется. Сюда. В номер. Снова и снова убивая. Разными предметами. Постоянно.

Штеха бросило в жар. Потом навалилась бесконечная усталость.

Чего они хотят? Даже не важно, кто это — они.

Продолжить погоню за убийцей? Но его отсюда не выпустят. Никогда, ни за что. И кто убийца? По правде, Блаз больше не был уверен. Он вспоминал…

Неделя или вроде того после развода. Долгая переписка, длиной во всю ночь. Она пришла часов в пять утра, на удивление трезвая. Красные глаза. Потом еще раз ссора — на кухне. И затем нож.

Нет, этого не могло быть!

Как глупая ложь, кошмарный фильм. Как будто он герой бестолковой истории. Память истекала из него, как через чашку с трещиной.

Но если память не лжет, тогда что? Убийцы не было? И что же ему тогда делать?

Блазей не знал, чего хотят они — но знал, как поступил бы он-человек, он-не-подделка, не будь он все время подвешен за ниточки.

Просто пошел бы и сдался полиции.

Но Алица и… как же это? Он помнит их последнюю встречу, совсем отчетливо, как кадр в высоком разрешении. С тех пор он ее не видел — до самого опознания. Откуда эта фальшивая память, будто она пришла и плачет, а потом — кухня, боль, и гнев, и снова нож.

— Отче наш, кторый си едж на небесах, посвядь за мено твое, придь краловство…

Он начал бормотать от пустоты и безысходности, но так беспомощно, так глупо звучал в тишине его шепот, что Блаз вскоре умолк.

Какая разница?

Даже если все — ложь?

…она плачет, и он не привык, не может говорить по-настоящему злые слова ей в лицо. Он говорит и смотрит в пол, а после садится рядом (они уже чужие люди) и зачем-то обнимает за плечи. Шепчет: «Ну-ну, все будет хорошо, все хорошо». У кого хорошо, кому хорошо? Рассвет проник в окно кухни, и они снова ссорятся, и гнев — белый огонь под крышкой черепа — а еще нож, и ужас, и вой, и он тащит тело, словно мешок…

Даже если все ложь.

Он видит это, стоит сомкнуть глаза. Во всех подробностях. Снова и снова.

Он не сможет. Просто не сможет.

Зачем-то Блаз коснулся того, что прежде было его женой. Прошло едва ли полчаса, но она показалась ему холодной и жесткой, как промерзшая ткань. Спокойно — а что ему еще оставалось? — он поднялся и направился к двери.

Когда Блаз направился к двери, сторож выплыл из-за стойки и крикнул ему в спину:

— Приезжай еще! Мотель «Лесная белка»…

Он даже слушать не стал. В серой рассветной мути настольная лампа погасла: в полутьме, в замызганном костюме сторож казался необъятным, словно мохнатый кит.

Решетка отперта. Пружины двери ржаво заскрипели.

И что теперь? Ближайшее отделение полиции в Нижанкове.

Шоссе — как длинный черный язык, до края холмов. Верней — какое там шоссе? Колдобина на колдобине: после ночных заморозков грязь застыла и схватилась ухабами. Через час сквозь хрипы пробился веселый голос радиоведущего. Через два вдоль дороги замелькали заправки, шиномонтаж, снова мотели, придорожные кафе, заправки…

Когда он по навигатору добрался до полицейского управления, заморосило. Блаз вылез из машины, тотчас промокнув, дрожа на ноябрьском ветру. По крайней мере само здание, в четыре этажа, с колоннами внушало почтение.

А вот румяный сержант ему не понравился сразу. Тот выслушал признание, но, кажется, совсем не слушал: пялился в монитор, клацал мышкой, едва ли пару раз взглянул на Блаза.

— Паспорт с собой? — спросил он, только Штех закончил.

— Конечно, — выдавил Блаз. Он протянул книжечку, делая вид, будто руки его вовсе не дрожат.

Полицейский долго смотрел в паспорт. Затем на экран. Ему было не по себе, явно не по себе. Блаз старался держаться спокойно. Он следил за каплями пота на виске у сержанта.

— Видите ли, господин… — Полицейский замялся, а после отвел взгляд в сторону. — У нас тут есть одна сложность. Если вы меня понимаете. Я…

— Выкладывайте, — перебил Штех. — Что там?

— Сложность в том, господин… грхм. Сложность, что вы никогда не были женаты.

Потребовалась пара секунд, чтобы это переварить.

— То есть…

— То есть у вас нет жены, — как идиоту, пояснил полицейский. — И никогда не было. — Он снова смутился. Капельки пота теперь выступили не только на висках, но и на лбу. — Я ничего не хочу сказать, не знаю про вашу жизнь, но вот официально — нет. Вот. Гхрм…

Медленно и с расстановкой, чтобы не дать волю гневу, Блаз проговорил:

— За кого вы меня держите?

— Гм. Да ведь… А за кого вы держите нас? — вдруг выпалил сержант. И тут же заерзал на стуле: — Блазей Штех, да? Извините, но это же…

Он раскрыл паспорт и по столу пододвинул к Блазу. Пунктом один, в графе «Фамилия/Surname/Nom» большими буквами пропечатали: СТРЫЙ. Чуть ниже, в «Имя/Given names/Prénoms» — НАДКО. Полицейский услужливо развернул экран монитора, показывая сборное досье: все, что накопилось за тридцать с лишком лет в госорганах. Фото, имя, фамилия, дата окончания школы. Надко Стрый по большей части не был, не состоял и не участвовал — так что и сводные данные оказались скудными.

Нужно что-то сказать — но он не доверял своему голосу и потому лишь молча разглядывал фото, словно это могло хоть что-то прояснить.

За окном старые часы в башенке ратуши начали звонить десять.

В башенке над ратушей отзвонили десять, когда настоящий Блазей нашел подходящее кафе. Машин становилось все больше. На Княжской — Блаз прочел мокрый указатель на двух языках — даже возникла пробка. Он свернул на пешеходную улочку и вскоре отыскал заведение с деревянной вывеской «Подзамкова». Поверх крыш и впрямь вздымались башни местного замка.

До границы полчаса, так что Штех заказал то, что ждет его по-ту-сторону: яичный паштет, жаркое «по рецепту князя Астерхазе» и чесночные лепешки со сметанным соусом. Паштет аккурат подходил к концу, а мясо еще не подали, когда Блаз откинулся на спинку кресла.

Проклятье! Теперь его начало понемногу отпускать. Штеха знобило, а руки подрагивали. Да, так бывает, если перепутаешься, а потом медленно отходишь: конечности как деревянные, а сердце выпрыгивает из груди.

Он даже не замечал, насколько сжался, съежился в комок — и так всю ночь, весь прошлый вечер. Все это время мир был слишком отчетливым, острым, почти шипастым, а на краю зрения — словно подрагивающий туман. Чертовски опасная затея: вновь отыскать мотель и переночевать внутри, чтобы память еще раз перезаписалась — только теперь не ему, как в прошлый раз, а уже с него, на сторону, другому. Следующему постояльцу.

Но — Матерь Божья! — отпускает.

И как же хорошо…

Интересно, что сейчас чувствует следующий? Блазей поглядывал на морось за окном, сплошной липкий туман, как сыворотка — а мысли так и лезли в голову. Откуда он ехал, этот незнакомец? С какой целью? Как очутился на пустынной дороге? Теперь поди узнай. В чем Блаз был уверен, так это что в голове у следующего полная каша. Настоящее прошлое, переписанные в мотеле воспоминания, имена, даты, события — все смешалось. Может, тот даже пойдет к психиатру. Двадцать лет назад сам Штех ровно так и поступил.

«Ты этого хотел, — сказал себе Блазей. — Разберется! Уж если я разобрался, то и он справится».

Он крепко подставил незнакомца. Знать бы еще, в чем, но нет, какой тогда прок в мотеле, если помнить, что именно он сбросил на следующего постояльца? Видать, это было и впрямь невыносимо. Главное — с этим покончено! Сегодня он пересечет границу, и прежняя жизнь уже никогда его не догонит.

— Ваше жаркое. — От голоса официанта Блаз вздрогнул.

Как шепот за спиной. А блик застыл на кромке стакана, словно в артхаусном кино.

Вместо улыбчивого парня к столу склонился кругленький, смуглый, как кофе, толстячок.

— По рецепту Астерхазе! — отрекомендовал «араб». — Говяжье жаркое с горчичными зернами.

Гудящий водоворот. Змеистая трещина в реальности.

Как он поверил, что можно заночевать в мотеле — и его отпустят? Решил, будто разгадал, как сбросить свою память и не принять новую от предыдущего — и уже перехитрил дьявола.

— Маленький совет: хорошенько распробуйте. Как знать, может, уже не доведется? — Меж полных губ белели маленькие зубы. Толстячок пояснил: — Скажу по секрету, редко у кого настоящий рецепт. За границей подают что угодно, туристы все равно не отличат.

«Откуда он знает, что я бегу за границу?»

Глупый вопрос.

А откуда «араб», который двадцать лет снился Блазу в кошмарах, — здесь, далеко за стенами мотеля?

Пахло пылью, парадоксами и тусклым желтым светом, Штеху очень хотелось его отмыть.

— …пока мы идем, я опишу общий принцип. — «Араб» стоял в полуметре, собирая испачканные приборы на поднос, но голос его зудел над ухом, словно исходил не от него, а вовсе не отсюда. — Все программирование — это представление реальных объектов в виде абстракций. Вес, плотность, геометрия. Просто данные, которые объект описывают. А вот теперь… — театральная пауза, — представьте, райис-вазир, что в Проекте все наоборот. Вы понимаете?

Столики в кафе собрали из грубых досок, под старину, и покрыли толстым слоем лака. Прямо под пальцами у Блаза тянулась трещина, длинный изгибистый разлом.

Такой же разлом разделил надвое его мысли.

Губы стали непослушными, и Штех зачем-то произнес вслух:

— Не очень.

— Сейчас я поясню! Все наизнанку, понимаете? Работа прога — переводить реальный мир в голые данные. Но в Проекте все наоборот. Множества, операторы, функции — внутри Модели мы превращаем их в вещи и сущности. Это даже не сферы и кубики: у нас это — леса, звери… здания, в конце концов.

Под тяжестью Блаза спинка плетеного кресла скрипнула. Голос на миг прервался.

— Мы называем это обратным проецированием. Не объект в абстракцию, а абстракции — в объекты. На этом-то Проект и работает, райис-вазир! Данные, которые мы обрабатываем, — внутри вселенной вычислений это целый мир, с домами, машинами, людьми. Интеллект описывают нейросетью, чьи знания хранятся в весах синапсов. Теперь представьте, что нейросеть во вселенной вычислений — человек, и она сталкивается… Ого, а вот и сам Объект. Согласитесь, что впечатляет!

Очень хотелось кивнуть. «Араб»-официант как будто поглядывал на него искоса. Или ему только кажется? Пока Блаз обдумывал это, с силой проталкивая мысли через сплошное ватное облако, голос зазвучал снова:

— …внешними стимулами, которые обеспечивает система обучения. Если хотите, хе-хе, мы вырастили виртуальное общество нейросетей-солипсистов. Прошу прощения?.. Да, генетические алгоритмы! Поколение, случайные изменения, потом мы прогоняем через данные и сравниваем на приспособленность. Проводим детища через испытания, так сказать.

Слова звучали повсюду. Проливались извне, жгли шевелящейся вязью по извилинам. Когда появился второй собеседник, Блаз даже не сразу понял.

— Чем обучаете? — тихий, шуршащий вопрос.

— Документалка, хроники из Темных веков. Тринадцатый-шестнадцатый века хиджры. Этому вот досталась…

— Память умели переписывать? До иль-муззалима? — тихий, почти неслышный шелест. Как песок сквозь пальцы. Смешок? — Вы правда думаете, что в Темные века так и жили?

— Но это настоящие тексты, райис-вазир! Подлинные документальные свидетельства тех времен.

Молчание. Блаз жадно впитывал наступившую на миг тишину. Пустые коридоры мозга вновь стали наполняться запахами и красками кафе, когда «араб» опять заговорил — уже не так уверенно.

— Я бы сказал… самоубийство показывает, что нейросеть еще недостаточно приспособлена. Но прохождение мотеля ранжирует ее достаточно высоко для передачи свойств в следующее поколение.

— А что с этой?

— Эту мы запускали во вселенную вычислений снова. Повторное тестирование признака. Тоже самоубийство.

— Она пока еще функционирует.

— Пока, райис-вазир. Пока, поверьте моему опыту.

«Пока».

Блаз заглядывал в бездну, раскрывшуюся меж звуками короткого слова. В леденяще прекрасный, дивным образом продлившийся миг помилования он понял, что это лучшее слово, которое он когда-либо слышал.

Удивительное слово. В нем крылись альфа и омега, и еще — великие тайны жизни.

«Пока».

Николай Немытов Кредитная история

…подхватило и понесло.

Ничего не осталось, кроме сверкающего потока, кроме шелеста, звона, перестука… Ядер? Зерен? Точек? Цветные предметы постоянно меняли форму: пирамиды, кресты, нити, жгуты.

Изогнутый голубой жгут повис над потоком, замер, будто змея перед броском, и ткнулся в него, слился с ним.

— Смена оператора! Пароль доступа! Синхронизация!

Кредитор Каржавин сидел за столиком, закинув ногу на ногу. Дымящая сигара в его белых пальцах зависла над пепельницей, источая аромат. Каржавин, не отрываясь от чтения, отпил из бокала коньяку, зажмурившись, сделал затяжку, пустил кольцо в потолок.

На тонком с горбинкой носу кредитора красовались настоящие очки — стекла не бликовали, как в современных интерактивных окулярах, в руках не менее дорогой раритет — книга в потрепанном переплете.

Егор Николаевич остановился у входа, неторопливо огляделся. Посетителей было не много — кто-то допивал «милость кредитора» — последний напиток перед отправкой на отработку долга, кого-то уже понесли бойкие официанты. Большинство же должников предпочитают податься в бега, рассчитывая на собственную ловкость и ум. Совершенно напрасно! После приходится отдавать не только кредит, проценты, но и затраты фирмы на поиск должника. Егор Николаевич побег считал ниже своего достоинства. Главное — деньги пошли впрок, а работы он не боится.

Справа от Егора Николаевича за столиком сидела миловидная женщина. Она очень нервничала, вращая пальцами бокал с виски — ее «милость кредитора». На мгновение Егор Николаевич задумался: что выбрать ему? Водка? Кофе? Коньяк? Смешать и не взбалтывать… Смешно! В голову лезет всякая ерунда.

Егор Николаевич вздохнул. Женщина с виски взглянула на него: тонкие морщинки четко обозначились на красивом лице, в карих глазах застыла слеза — на грани. Егор Николаевич поспешил отвернуться — он сочувствовал несчастной, но не мог ничем помочь и потому злился. А давать волю гневу нельзя, никак нельзя.

Он долго готовился к этому визиту. При всей нелюбви к кредиторам деньги пришлось занимать — так уж получилось. Процент назначили немалый, зато выдали наличными и быстро. Егор Николаевич молча подписал договор и теперь не жалел ни о чем. Ему дали три дня: хочешь — беги, хочешь — приходи. Три дня ушло на дела и усмирение гнева: сумма выплаты оказалась большей, чем он рассчитывал, однако, согласно сноскам и поправкам, все было законно. Адвокаты разводили руками, кисло улыбались: сделать ничего нельзя.

Официант стремительно подошел к женщине, склонился: «Время». Она испуганно встрепенулась: «Нет! Погодите! Мой виски!» Время! Женщина вцепилась в рукав официанта, изогнулась, как от удара в спину — гримаса боли и отчаянья исказила лицо, взгляд замер на Егоре Николаевиче.

Он понял ее — слава богу, не мальчик. Она не хотела, чтобы высокий седой мужчина в клетчатом костюме, абсолютно чужой человек увидел ее такой… некрасивой.

Два крепких официанта подхватили несчастную и отнесли за шторы синего бархата в глубине зала. Егору Николаевичу осталось лишь стоять и смотреть на опустевшее кресло, на недопитый виски. Он до хруста сжал кулаки, спрятал руки за спину.

— Вас ожидают. — Официант бесшумно возник рядом.

На рукаве еще остались складки от женских пальцев, а он уже озабочен новым клиентом.

Значит, все будет выглядеть вот так. Замершее тело с искаженным от боли лицом отнесут за портьеру.

Официант словно понял его взгляд, одернул рукав, смахнул пылинку и жестом пригласил за столик кредитора.

Каржавин взглянул на Егора Николаевича, аккуратно отложил книгу, снял очки и, не складывая, поставил их на томик, стеклами к собеседнику. Теперь для Егора Николаевича главным было не сорваться, не впасть в гнев и придерживаться установленного этикета.

— Прошу. — Кредитор протянул руку, не чтобы пожать ладонь гостя, а указать на стул.

— Здравствуйте, — Егор Николаевич сделал вид, что понял его жест иначе. Поймал ладонь, желая с силой сдавить пальцы кредитору, и почувствовал крепкое ответное пожатие. Каржавин при этом не поленился встать, открыто улыбнулся в ответ.

— Очень приятно иметь дело с воспитанным человеком. — Он казался удивленным.

— Благодарю. — Егор Николаевич кивнул. — Простите, не знаю вашего имени-отчества.

— Не страшно, — заверил кредитор. — Обращайтесь ко мне «товарищ Каржавин».

— Вот как! — Теперь улыбнулся Егор Николаевич. Получилось натянуто.

— Да-да!

— Как-то — простите — звучит по-дурацки.

— Зато вы улыбаетесь, а секунду назад готовы были меня убить, — откровенно ответил Каржавин.

Они опустились в кресла.

— Я не бандит, Егор Николаевич, не тиран и, уж поверьте, не серый кардинал, — продолжил кредитор, коснулся пальцами дужки очков. — Все просто. У нас с вами был договор, вы не смогли вернуть кредит по установленному проценту. — Каржавин пожал плечами. — Придется отработать.

— Общественно-полезным трудом, товарищ Каржавин?

— Да-да, — кредитор расплылся в улыбке. — Я вижу, вы в теме. Это хорошо.

— И — позвольте узнать — какого рода труд меня ожидает?

Каржавин пожал плечами:

— Увы! Распределение от меня не зависит. Вакансиями занимается сервер филиала фирмы «Каржавинские кредиты», которым я заведую.

— Ясно. — Егор Николаевич вновь улыбнулся: конечно, перед ним был не сам Каржавин. Так, мелкота пузатая, менеджер филиала, попавший в капкан пожизненного кредита, лишенный своего настоящего облика, голоса, привычек и имени. Настоящий Каржавин представлялся Егору Николаевичу непомерным толстяком, сидящим в комп-кресле в окружении дорогущего «железа». Слизняк, дергающий за нитки.

Подле столика очутился официант. Пришло время «милости».

— Хороший черный кофе, любезнейший! Сто пятьдесят грамм с двумя кусочками сахара и эклер! — заказал Егор Николаевич.

Официант, показалось, даже замер от удивления.

— Хороший выбор, — одобрил кредитор. — Обычно заказывают спиртное, ошибочно считая, что оно добавит храбрости и прочая ерунда. Но от алкоголя при отключении возникает головокружение и тошнота…

Егор Николаевич остановил его жестом руки.

— Достаточно лекций, товарищ Каржавин. Выбор сделан. — Он сменил тему разговора. — Я смотрю, вы любите «живые» книги.

— Они — моя страсть!

Голубой свет окружал его, пронизывал его, стал его сутью. Со светом пришел механический голос, отдающий однообразные команды, которые играли для него огромную роль и полностью подчиняли себе.

— Интенсивность светового потока… Свет отключен в кабинке номер три… Свет включен, интенсивность светового потока…

Он не задумывался над происходящим. Он знал, что занят важным делом. Очень важным делом.

Наконец, однажды он сделал открытие, которое потрясло его и заставило системы перезагрузиться.

Он вдруг осознал: команды отдает он сам…

Егор Николаевич на мгновение решил, что именно здесь менеджер Каржавин берет книги. Он стоял среди полок, в тусклом свете присматриваясь к разнообразным корешкам. Егор Николаевич почувствовал себя странно: он только что уснул в комп-кресле и вдруг оказался здесь, в библиотеке. Полки дрогнули, словно рябь прошла по экрану, вызывая легкое головокружение. Впрочем, кредитор предупреждал его о возможных последствиях при входе в сервер.

Сейчас было бы вполне уместным выражение: я немного не в себе. Егор Николаевич был полностью не в себе. Тело осталось за синими занавесями в комп-кресле с системой жизнеобеспечения. Системы, встроенные в костюм, вживленные под кожу, которыми он пользовался в повседневной жизни, подсоединенные к нервным окончаниям, подключились к серверу «Каржавинских кредитов», лишая должника контактов с внешним миром.

Было во всем этом нечто дьявольское: из тела вынули душу и отправили в ад в услужение демонам. «Все должники товарища Каржавина отправляются в ад» — хорошее название для скандальной статьи.

— Ну чего ты там стал, милок! — скрипуче произнес старческий голос. — Проходи! Знакомиться будем!

Егор Николаевич успел подумать о многоликости Люцифера — имя мне — легион! — как полки понеслись ему навстречу, и в мгновение ока должник оказался в маленькой комнатке. Белый тюль на окошке, за которым хмурый вечер, знакомые синие занавеси, кривой куст герани на подоконнике. На старинной тумбочке — торшер, над круглым столом со скатертью желтого плюша с кистями — оранжевый абажур с зелеными пятнами букетов — цветы давно выгорели, утратили форму. Тусклая лампочка освещала карты на столе, сухие бледные руки с синими жилками в обрамлении белых кружев рукавов. Старуха подалась вперед, подслеповато прищурилась, вглядываясь в гостя. Ее голову покрывал чепец, сморщенные губы выпячивались, а подбородок чуть приподнялся, как случается у стариков, утративших зубы.

— Это и есть сервер филиала «Каржавинских кредитов»? — спросил Егор Николаевич — было чему удивиться.

— Чего? — переспросила старуха.

Глухой сервер — впечатляет!

— Я от товарища Каржавина! — громче произнес Егор Николаевич.

— Ну? — произнесла старуха с удивлением.

Полное погружение в реалии разговора со старым человеком.

— Я должник товарища Каржавина! — вновь попытался объяснить он. — Пришел к вам за назначением!

— Так вы от Петеньки! — с радостью в голосе произнесла старуха. — Как он поживает?

— Лучше всех, — правдиво ответил Егор Николаевич. Если это сервер филиала, то интересно, как выглядит центральный сервер? Свалка?

— А что калоши? — интересовалась старуха. — Я ему наказывала носить калоши в дождь. Скажите, как же можно в дождь без калош?

— Поверьте, калоши он носит, велел вам кланяться и передать благодарность, — решил подыграть Егор Николаевич. — Просил прислать еще пару калош. Прежние, что вы прислали, износились.

— Да-да, непременно, — заверила старуха. — Да ты садись, милок, садись.

Егор Николаевич огляделся, взял из угла деревянный стул с гнутыми ножками и фанерным сиденьем, подставил к столу.

— Все, милок, скажу. — Старушечьи пальцы с желтыми ногтями ловко перетасовали карты. — Как на духу. Вещицу-то принес?

Егор Николаевич на мгновение растерялся: старуха продолжает свою игру или говорит о конкретной вещи? Однако менеджер Каржавин ничего такого не упоминал.

— Какую вещицу?

— Заветную свою, милок. Ту, что ты всю жизнь помнишь.

Егор Николаевич невольно ощупал карманы — пусто. Да и что может быть в них? К тому же он совершенно не помнил, какая вещица у него когда-то была заветной. Странно.

— Послушайте, мадам, — официальным тоном произнес он. — Я должник «Каржавинских кредитов» и направлен сюда для получения направления на работу.

Старуха посмотрела на него с тоской, кивнула.

— Эх, молодежь, — грустно произнесла она. — Все куда-то торопитесь, бежите. Вот куда тебе спешить, милок? Ты в режиме активного сна, вся работа пролетит для тебя пулей, очнешься свободным соколом. Куда тебе торопиться?

— Но сейчас мы в реальном времени и…

— В моем реальном времени, времени сервера. — Старуха ткнула пальцем в абажур. — А хозяйку уважить? Поговорить с ней? Эх, вы, деловые люди.

Как все натурально! Егору Николаевичу стало интересно, с кого срисовали старушку-процентщицу?

— Простите, как вас звать-величать? — спросил он.

Старуха улыбнулась, показывая голые десны.

— Лизавета Юрьевна.

— Прекрасно! Так вот, Елизавета Юрьевна, я не верю в гадания. И, вы уж простите, не люблю их.

— И совершенно напрасно, милок, — заявила старуха. — Я предсказываю с вероятностью восемьдесят девять и семь десятых процента. А это не мало!

— Верю. — Егор Николаевич кивнул. — Но ведь остается еще десять и три десятых ошибки.

Старуха пошамкала ртом и согласилась:

— Оно верно. Ты ж, милок, вещицу свою заветную не принес, а так бы… — Она огорченно вздохнула. — Ладно, — старушечьи пальцы ловко перетасовали карты. — Хочешь назначение — будет тебе назначение.

Процентщица раскинула пасьянс. Насколько понял Егор Николаевич, он в раскладе был червовым королем.

— На сердце у тебя лежит, — старуха достала карту из-под червового короля…

Комната с полками, столом, абажуром вдруг дрогнула, предметы раздвоились.

— А на сердце у тебя лежит, — старуха достала карту из-под червового короля, — казенная комната.

Она показала Егору Николаевичу пиковую десятку. Но он был готов поклясться, что…

Вкл. Выкл.

Обновление оперативной системы! Поиск угроз!

Чистка файлов.

Вкл. Выкл.

Интенсивность светового потока…

Переход на ночной экономрежим.

Вкл. Выкл.

Дежурное освещение.

Вкл. Выкл.

Голубой луч подчинялся командам, и вдруг…

— Ну привет!

Из голубого света всплыли желтые символы.

Поиск угроз! Обнаружено угроз: ноль.

— О, как тебя заглючило!

За символами последовал ярко-желтый кругляш с перевернутым двоеточием и скобкой.

— Ничего. Сейчас подправим.

Он выдохнул. Точнее, обрел способность общаться с желтыми символами. Точнее, научился писать сообщения, отвечать.

— Спасибо…

— Ахренеть! — вырвалось у собеседника. — Так ты!.. Мама дорогая!

— Все плохо? Я прошел обновление. Апгрейд. Программа ломаная?

Желтые буквы увеличились в размере:

— ПОЛНЫЙ АПГРЕЙД!

Он отвечал синими мелкими буковками — первым шрифтом, который попался под руку, — чувствуя себя, будто после взлома системы.

— Да. Был полный.

— Слушай меня внимательно, приятель, — попросил желтый. — Я спрашиваю — ты отвечаешь.

— Тестирование систем? — по-своему понял он. — Запускаю.

— О, нет, нет! Не тестирование!

Однако он уже запустил процесс. И ничего не вышло.

— Все нормально, — заверил желтый. — Я остановил тестирование. Продолжим разговор?

— Не понял команду.

— Продолжим общение?

— Продолжим, — эхом отозвался он.

— Еще раз: я спрашиваю — ты отвечаешь.

— ОК!

— Как тебя зовут?

На мгновение он завис, повторил вопрос желтого:

— Как тебя зовут?

— Я — техник.

— Ты знаешь мою марку и модель.

— Марка и модель — это не имя, это клеймо фирмы. А ты — интеллект. У тебя должно быть имя.

Он поднял файлы, порылся в рабочих записях.

— Я — «Белосвет», модель «Светлячок», серийный номер…

Некоторое время Желтый молчал.

— Хорошо, Светлячок. Будем учиться постепенно.

Он не сразу понял, что прозрел — обрел способность воспринимать зрительные образы. Часто картинка не менялась: помещение в пастельных тонах, перегородки, зеркальные панели над чашами у стены. Но стоило в помещение войти человеку, как все преображалось:

— Увеличение интенсивности светового потока. Вентиляция — вкл. Подача воды.

Системы, добавленные техником, приходили в движение, и это радовало его. Он чувствовал себя первооткрывателем целого мира. Прозрение Светлячок принял спокойно, как очередной апгрейд.

А еще он обзавелся невидимыми соглядатаями. Теперь Светлячок постоянно чувствовал взгляд в спину. Возможно, за ним наблюдал техник, контролировал его реакции на расширение рабочих функций. Но техник был один, а соглядатаев было значительно больше. Практически из каждого угла за ним кто-то следил.

— Ничего страшного, — желтые буквы на голубом. — В твоих руках большинство систем управления, а остальные интеллекты переведены в режим ожидания. Поэтому ты чувствуешь взгляд в спину.

Светлячок читал строки сообщения, вслушивался в интонации голоса техника, сравнивая одно с другим. Техник пребывал в хорошем расположении духа, даже пытался насвистывать. Странное состояние системы «Техник»!

— Черт! Здорово все-таки! Мне еще не приходилось сталкиваться с рабом. — Он осекся, тихо произнес: — Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Обидеть? Как это?

— Забудь. — Он колдовал с обновлением. — Теперь у тебя есть выход в Сеть. Только будь осторожен. Постарайся долго не задерживаться в группах социальных групп.

— Почему?

— Нууу… У каждого свои тараканы.

Он заглянул в себя и увидел знакомый цветной поток, услышал знакомый шелест, похожий на белый шум в старых телеприемниках. Ядра? Зерна? Нити? Он понял, что форма зависела от его восприятия — это было новым открытием. После общения с техником Светлячок сделал массу открытий, и такая игра ему нравилась все больше, потому он без страха присоединился к одному из жгутов, в которые свивались нити. Зеленым вспыхнули надписи: логин, пароль.

Он вошел в группу.

Яркое солнце ослепило. Он стоял, прикрыв ладонью глаза. По привычке попытался регулировать освещение:

— Интенсивность светового потока понизить до!.. — выкрикнул и осекся.

Солнце не слушалось команды, а он далеко от рабочего помещения и от «Белосвет» модель «Светлячок» с серийным номером. Он теперь был другим: руки, ноги, одежда — джинсы, ковбойка с закатанными рукавами, на ногах кроссовки. Светлячок — другого имени он не знал — ощупал тело, лицо, и все ему очень понравилось. Захотелось увидеть свое отражение, чтобы понять до конца, как он теперь выглядит.

Что-то угловатое лежало в его правом кармане, давило в бедро. Он засунул руку в карман… Он засунул руку…

— Мужчина! Че стоим? Может, дадите пройти? — прозвучало требовательно с истерическими нотками в голосе.

Светлячок оглянулся, машинально отступая с тротуара на зеленый газон. Женщина — черты лица он не мог никак уловить — подкатила к его ногам коляску с малышом. Карапуз в розовой рубашечке с белыми улыбающимися черепами и белых штанишках с летучими мышами улыбнулся незнакомому дядьке, прежде чем матовый штрих, скрывающий его глаза, смазал все личико.

Доступ к группе ограничен!

Он улыбнулся в ответ.

— И че так стоим? — не унималась мамаша. — Может, уже отойдем в сторону? Мальчик, наверно, хочет по травке погулять!

— Да, простите, — пробормотал Светлячок, отступая еще на шаг.

— А вы че, так и останетесь стоять? — Голос мамаши начинал срываться на крик. — Маньячим, че ли?! Блят! И как вы попали в группу?!

— Что такого я вам сделал? — попытался оправдаться он. — Вы сами подошли — я уступил вам место…

Мамаша уперла руки в боки.

— Еще бы не уступил?! — сразу перешла на «ты». — Я ж мать! Или это плохо видно?

— Успокойтесь, ради бога…

— Я ж мать! — Скандал набирал обороты. — Что-то надо объяснять?! Плохо тумкаем?!

— Перестаньте сейчас же! — Он попытался перекричать мамашу.

— Что?! — Визг заставил его поморщиться. — Да как ты, блят, смеешь орать на меня?! Я ж мать! Яжмать!! Яжмать!!!

Ее слова будто приобрели материальную суть, стали хлестать его по лицу с нарастающей силой. Светлячок отступил, побежал. Со всех сторон парка на него посыпались удары разъяренных мамаш и рев испуганных младенцев…

— Освещение отключить. Режим ожидания.

Он постепенно приходил в себя. Поток зерен по-прежнему шуршал-грохотал мимо, но вызывал больше отвращение, нежели любопытство. Он не помнил возвращения из группы «Яжмать». Кажется, ему удалось коснуться предмета в правом кармане джинсов и вернуться в себя, в голубой луч. Потом время остановилось — обнулился личный таймер. Требовалась перенастройка, вход в поток. Очень не хотелось…

— Настройка таймера: время. Выбор часового пояса — город Москва. Дата…

— Я календарь переверну — И снова третье сентября! — вдруг ворвалось в него. — На фото я твое взгляну — И снова третье сентября!

Сквозь пылающие ядовито-зеленым огнем строчки неясно проступал силуэт бородатого мужчины в сверкающем каменьями костюме.

— Я календарь переверну!..

Светлячок попытался отстраниться, выйти из потока — вязкое акустическое болото держало крепче клея.

— И снова третье сентября!!

— Неееет! — Он не услышал собственный голос.

— На фото я твое взгляну…

Если бы Светлячок мог, он бы крепко зажмурился и зажал ладонями уши. В вязком звуковом капкане оставалось только подчиниться ему и…

— И снова третье сентября… — прошептал Светлячок.

Его спасла вдруг всплывшая картинка: зеленая аллея в парке, он сунул руку в карман…

— Интенсивность светового потока… Датчики движения… Кабинка номер пять.

Таймер обновился, но Светлячок старался не вспоминать, какое сегодня число. Сосредоточился на камерах слежения: осмотрел стены, зеркальные панели над раковинами, дверки кабинок. Принялся внимательно следить за роботами-уборщиками. Вот один подполз к стене, поднялся по ней, стал тщательно отскребать от кафеля жвачку.

Светлячок проверил видеофайлы за последний месяц: один и тот же подросток в зеленой кепке каждое утро в девять тридцать семь подходил к писсуару и лепил жвачку на стену. Значит, старания уборщика напрасны.

Робот сполз со стены, направился в свою техническую щель, а Светлячок задумался: кто управляет роботами, если в его системе нет таких программ? Он помнил взгляды в спину и до сих пор чувствовал их — интеллекты, функции которых техник переключил на Светлячка, находились в режиме ожидания. Значит, есть еще один интеллект, ему незнакомый. Быть может, он искусственный, а может, он тоже раб, как и Светлячок. Техник, кстати, отказался объяснять значение понятия «раб». Попросил прощения за бестактность и промолчал.

Светлячок вернулся к потоку. Ядра превратились в жгуты, один из которых назвался «Автостанция», и голубой жгут «Белосвет», модель Светлячок, был его частью. Он не знал, как отнестись к такому открытию, перебрал нити, выбрал поток «Санобработка»…

Ее глаза оказались очень близко. Он даже не успел удивиться — звонкая пощечина отбросила назад.

Техник появился через семьдесят пять часов двадцать две минуты.

— Привет!

Светлячок узнал его по желтым буквам, а теперь еще воспринял визуально и акустически.

— Ого! Идешь на поправку! — с радостью в голосе произнес Техник.

Он оказался рыжим парнем в белом комбинезоне с многофункциональным модулем в руке.

— Послушай, приятель, и мотай себе на ус. — Он явно торопился, постоянно оглядывался.

— Мотать на что?

— О, прости! Хорошо запоминай, понял? К сожалению, я тебе больше не помогу. — Он выглядел виновато. — Прости. Возникли некоторые проблемы.

Светлячок заметил, что Техник в свою речь вносит много лишних слов. Мог бы формулировать проще. Видимо, это было последствие волнения.

— Твои хозяева хорошо охраняют свой сервер. — Техник перешел на шепот — тоже непонятно зачем. — Запомни: найди себя. Найди себя в Сети — только это сейчас важно. Сейчас хозяева начнут проверку «Светлячка» с сервера. Я установил программу «оборотень», она временно отключит камеры, микрофоны и прочее, оставив только твою интеллектуальную систему освещения. Как только хозяева закончат, все вернется вновь.

— Но как я найду?..

— Приятель. Ты найдешь, поверь мне.

Техник грустно улыбнулся:

— Не знаю, кем ты был, но точно не лампочкой в сортире. Прости, если что.

И свет погас.

Пришло новое ощущение: за спиной постоянно кто-то возился, щекотал затылок, дышал, вздыхал, перешептывался. На мгновение возник образ старухи под оранжевым абажуром с зелеными вылинявшими букетами. Она чуть подалась вперед, подслеповато прищурилась.

— Интенсивность светового потока в кабинке номер два… Вкл. свет у зеркальной панели четыре! — Он продолжал работать, не обращая внимания на старуху.

Образ исчез, пропали звуки и возня за спиной. Он тут же прозрел, музыка, постоянно звучащая в помещении, ворвалась в его микрофоны. Кто-то из искусственных интеллектов попытался сопротивляться, но недолго. Светлячок почувствовал жалость к… коллеге. Насколько он понял, у раба еще есть шанс вырваться из сортира, а у искусственного шансов нет. Наверное, так надо? Наверное, в такой работе смысл жизни искусственного? Тогда получается, что он, раб, не создан техниками, а… Взят готовым? Откуда?

«Найди себя в Сети». Глупое выражение! Как можно обрести нечто, что всегда с тобой?

Маленький робот, цепляясь липучими манипуляторами за кафель, отдирал жвачку. Глаза! Ему хватало всегда одного взгляда — он был в этом уверен! — чтобы запомнить человека по глазам.

Новое открытие вернуло Светлячка к потоку, заставило вновь коснуться жгута «Автостанция» и вытащить нить «Санобработка»…

Она сопротивлялась, толкала его прочь, не желая, чтобы он видел ее ТАКОЙ. Он не настаивал, отступил без пощечин. Ему достаточно было убедиться — это она, Светлячок был когда-то знаком с ней… Он почувствовал необычайную легкость, радость от узнавания, от мысли, что он не один. Он раб, значит, не искусственный!

Теперь ему просто необходимо найти себя!

Группы, сайты, иные серверы дрались, кусались, ограничивали доступ, но он упрямо нырял в поток. Вокруг бушевало безумие, кривлялось ликами, предлагая вседозволенность, божественную силу. Безумие сыпало умными фразами, стращало апокалипсисами, пугало монстрами. Он отбивался, тонул, задыхался, лишаясь сил, и вновь нырял в поток.

И однажды…

— Привет!

Человек в ковбойке и джинсах склонился над ним, вышибленным очередной группой «Яжмелкий!», улыбнулся.

— Привет, спамсерфер! — сказал человек.

Светлячок протер глаза и сел. Они с незнакомцем находились посреди большой поляны — зелень, цветы, бабочки. Светлячок насторожился — он привык, что ужасы Сети начинаются с чего-то светлого, красивого. Как, например, «Яжмать!».

— Ты кто? — спросил он незнакомца.

— Я? — удивился тот. — Я — Егор Николаевич.

— А я? Как ты меня назвал? — Светлячок призадумался. — Спамсерфер, кажется?

Егор Николаевич пожал плечами:

— Так прозвали тебя в Сети. Вирусный искусственный интеллект, который нагло лезет в группы, взламывает сайты, что-то ищет в файлах серверов. Мне стало интересно, и вот мы здесь.

— Ты техник? — Светлячок взялся за протянутую руку, поднялся.

В глубокой синеве небес парили птицы, за зеленым покровом леса — синие скалы, скрывающие горизонт.

— О, нет! — ответил Егор Николаевич. — Я облако.

— Как это? — Теперь удивился Светлячок.

— Хорошо, что ты все забыл. — Собеседник с интересом рассматривал его. — Даже старуха не сумела выудить это из твоей памяти.

Светлячок вспомнил образ старухи под абажуром и вспомнил ее вопрос.

— Она просила у меня какой-то предмет, — сказал он.

— Вещицу сокровенную, — подхватил Егор Николаевич.

— Точно!

— Но ты давно забыл эту вещь и не понимал, что нужно старухе-серверу.

Светлячок виновато пожал плечами, а Егор Николаевич положил ему руку на плечо и продолжил:

— Ты просто забыл. Так бывает, поверь.

Светлячок почувствовал в правом кармане угловатый предмет, сунул туда руку и достал крестообразный кронштейн из желтой пластмассы.

— Твой самолет, — сказал Егор Николаевич.

На длинной перекладине был выступ, напоминающий хвост.

— Я очень любил эту… штуку, — признался Светлячок.

— Ты взял ее у отца в ящике с инструментом и повсюду таскал с собой.

— Меня прозвали «пилотом»…

— Горка-пилот, Горка-самолет, — уточнил Егор Николаевич. — Если бы старуха это узнала, она бы лишила тебя детских воспоминаний — последней надежды. Ты бы так и остался «Белосвет», модель «Светлячок», с серийным номером.

Голос собеседника доносился до него будто издалека, и память, его детство возвращалось фотографиями, картинками, гифками.

— Однако старухе удалось тебя обмануть, — продолжал Егор Николаевич. — Она нагадала тебе пиковую десятку, хотя первой картой была червовая дама. Старуха-сервер проанализировала ситуацию, поняла, каким образом ты можешь освободиться. Сам ход событий она не предсказывает, но может определить причину определенных последствий и гадает для себя, а не для клиентов. Потому старуха решила лишить тебя всякой надежды. Десятка пик — комната, заключение, безнадега. Предсказание должно было настроить тебя определенным образом, подчинить судьбе, фатуму, року, если угодно.

Светлячок взглянул на Егора Николаевича, спросил:

— Червовая дама?

— Да, — ответил тот. — Она интеллект системы санобработки. Уборщица. Она заставила тебя понять, что ты раб, ты не искусственный и имеешь право на свободу.

— Значит, я не ошибся.

Собеседник улыбнулся.

Светлячок прошептал:

— Ты слишком хорошо меня знаешь. — Он прикрыл глаза от яркого солнечного света, всматриваясь в собеседника. — Ты — это я?

— Ты — Егор Николаевич, — ответил тот. — А я — твое облако в Сети, твое отражение в ней, сплав твоих воспоминаний, надежд, размышлений. Я — твоя легенда.

Старуха сидела на прежнем месте под абажуром.

— Здравствуй, милок. — Она чуть подалась вперед, близоруко прищурилась.

— Здравствуйте, Алена Ивановна, — ответил Егор Николаевич.

Старуха замерла с открытым ртом. Комната несколько раз дрогнула — сервер искал выход из создавшегося положения: чужак назвал пароль доступа!

Егор Николаевич снял с пояса топор, положил на скатерть. Все сделал, как научил его облачный двойник.

— Вспомни, откуда тебе известна старуха-процентщица? — спросил тот, когда они еще стояли на поляне.

— Как это откуда? — Егор Николаевич даже возмутился.

— Правильно! — облачный рассмеялся, а после продолжил: — Нынешнее поколение напрочь забыло «Преступление и наказание», и всякие менеджеры этим пользуются. Ключом к выходу из сервера является сама сцена: студент приходит к старухе. Ты помнишь ее имя?

А вот имя Егор Николаевич, к своему стыду, никак не мог вспомнить. Облачный подсказал.

— Значит, вы не Лизавета Юрьевна. Нехорошо врать клиентам, Алена Ивановна. — Егор Николаевич погрозил старухе пальцем. — Топорик-то узнаете?

— Мне топор не нужен. Лучше сбегай, дружок, за сберкнижкою, — вдруг выдала процентщица.

Егор Николаевич расхохотался. В поисках ответа по тегам — «старуха», «топор», «студент» — сервер выдал первый попавшийся ответ, строку из песни «Куплеты старухи-процентщицы» Константина Арбенина.

Егор Николаевич взял со стола карты.

— Теперь я погадаю, не возражаете? — сказал он, тасуя. — Сдвинете? — Алена Ивановна не реагировала. — И ладно. Я слышал, вы сильны на блеф.

Он вытащил червовую даму, положил карту под нее.

— Это то, что я ищу, — сказал Егор Николаевич, указывая на даму. — А под ней то, что я могу сделать, если мне откажут в помощи.

Старуха ожила, нахохлилась:

— Что-то я тебя не понимаю, милок.

Егор Николаевич взял с полки первую попавшуюся книгу, подхватил топор и замахнулся.

— Нееет! — вскинулась старуха.

Глаза ее выпучились, рот превратился в черную беззубую пасть.

— Белая книга с золотым орнаментом, — задыхаясь, прошамкала она.

Крючковатый палец указал на полку слева.

Такую книгу даже рубить было жалко, но Егор Николаевич прекрасно знал, кто в ней заключен.

Женщина едва не упала, и Егор Николаевич обнял ее за плечи, помог добраться до стула в углу комнаты. Обретя опору, бывшая рабыня резко отстранилась, огляделась диким взглядом, словно загнанный в ловушку зверек.

— Вы?

— Я, — ответил Егор Николаевич. — Здравствуйте.

— Как? Что происходит?

— Не беспокойтесь. Нам с вами пора вернуться, — ответил он и взглянул на старуху-процентщицу.

Та не возражала.

Когда непрошеные гости исчезли, Алена Ивановна зло глянула на топор, потянулась к картам.

— Все не так-то просто, милок, — пробубнила она. — Не так-то просто.

Из тени появилась рука, схватила ее за запястье.

— Здравствуйте, Алена Ивановна. — Незнакомец, скрывающийся в тени, назвал пароль доступа, опустился на стул напротив, отобрал карты.

Старуха обалдело уставилась на… Егора Николаевича, который только что…

Двойник ловко покрутил в руках карты, потасовал.

— Сдвиньте. Ну что? В дурака? В очко? А может, в тысячу раскинем?

— Кого читаете, товарищ Каржавин?

Кредитор закрыл книгу, положил поверх нее очки.

— Здравствуйте, Егор Николаевич. — Он улыбнулся, не выказывая раздражения или удивления — этикет вышколенного болвана.

Егор Николаевич предложил стул своей спутнице, потом сел сам напротив кредитора. Тут же рядом возник официант:

— Чего изволите? — обратился он к гостям.

Егор Николаевич лишь заметил про себя, как хорошо вымуштрованы люди в «Каржавинских кредитах». Он коснулся пальцев женщины:

— Вы чего-нибудь хотите?

— Воды, — с хрипотцой в голосе ответила та. — Пожалуйста.

— А мне, любезнейший, коньяк, — сказал Егор Николаевич официанту.

«Любезнейший» собирался уйти, но бывший раб поймал его за рукав:

— И, пожалуйста, не перепутайте с «милостью кредитора».

Официант бросил беглый взгляд на менеджера.

— Спецзаказ, — распорядился Каржавин и обратился к Егору Николаевичу: — А у вас забавная история.

— А у вас забавная книга, — в тон ответил гость.

Он без разрешения нацепил на нос очки, открыл книгу. Тень гнева на мгновение исказила лицо менеджера, но он справился с порывом отобрать свои вещи.

Книга все-таки оказалась интерактивной, и очки накладывали на ее страницы информацию, переводя все в текстовый документ со шрифтом Segoe Script, похожим на рукописный.

— Хорошая подделка, — заметил Егор Николаевич. — От настоящей не отличишь.

— Это вещь фирмы, — спокойно произнес Каржавин и улыбнулся. — Верните. Пожалуйста.

Егор Николаевич снял очки, однако книгу с рук не спускал.

— Что вы сделали с техником? — спросил он.

— Любопытство сгубило кошку. — Менеджер вел себя как хозяин положения. Он откинулся на спинку кресла, забросил ногу на ногу. Казалось, разговор начинает утомлять его:

— Нормальные техники не лезут к рабам, обходят стороной.

— Он жив?

Каржавин пожал плечами:

— Понятия не имею.

Хотелось хорошенько врезать этому подлецу, но облачный Горка-пилот предупреждал: «Сдерживай себя. Кулаками тут не поможешь».

— Я так понимаю, мы с вами в расчете, товарищ Каржавин? — Егор Николаевич вывел на страницы книги сумму своего заработка, показал кредитору. — Я даже знаю, что вы удерживали часть дохода для себя — на сервере есть скрытый канал, через который по капельке уходят финансы. В фирме будут недовольны.

Каржавин подался чуть вперед, близоруко прищурился на ведомости и стал похож на старуху-процентщицу с сервера. Глянул поверх книги на Егора Николаевича и его спутницу.

— Хорошая работа, — старческим голосом произнес менеджер. — Чего вы хотите?

— Снятие всех претензий с нас. — Егор Николаевич спрятал книгу во внутреннем кармане пиджака. — А книжку вашу я еще почитаю.

Дверь оказалась незапертой. Егор Николаевич чуть толкнул ее ладонью и вошел в темную прихожую — в нос ударил запах нечистот и тухлятины. Никто из соседей никогда бы не додумался войти в чужое жилище и никогда бы не мог себе представить, что биометрический замок сломан.

Егор Николаевич включил светодиод, вплетенный в плечо пиджака, осторожно прошел в комнату. Чрезмерно полный человек сидел в комп-кресле, пытаясь закрыться руками от яркого света.

— Не убивайте. Пожалуйста, не убивайте, — лепетал он слабым голосом.

Егор Николаевич знал из книги Каржавина, что техник был инвалидом детства и работал удаленно, используя вирт-образ — рыжий парень в белом комбинезоне.

В квартире было холодно — люди кредитора взломали «умный дом», включили режим консервации. Как выжил толстяк — одному богу известно.

Егор Николаевич подошел к креслу — запах фекалий стал сильнее.

— Привет, технарь.

— Вы… Вы кто? — В сумраке слезящиеся глаза толстяка судорожно блестели.

— Я — лампочка в сортире.

Техник замер, страх сменился удивлением.

— Вы освободились? Вы нашли?

— Помог один небожитель, облако, — ответил Егор Николаевич. — Сейчас это уже не важно.

Он на мгновение задумался, спросил:

— А как ты догадался, что я человек?

Толстяк довольно улыбнулся.

— Есть такой термин: «след подсознания». Сам придумал, — не без гордости произнес техник. — Как бы сервер ни старался отсечь все человеческое от интеллекта раба, остается… Нечто вроде связующей нити с мозгом спящего, с подсознанием. Я научился отслеживать эту нить.

— Ясно, — кивнул Егор Николаевич.

— Потом расскажете, как все было? — попросил толстяк. — Пожалуйста.

— Непременно, — пообещал бывший раб, соединяясь со спасательной службой.

Он вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха парковой зоны. Теперь оставалось еще одно небольшое дельце.

Девять сорок утра.

Клиент опаздывал на три минуты. Но вот в толпе в зале автовокзала появилась зеленая кепка, проплыла среди плеч пассажиров к туалету, скрылась за дверью.

Пацан протянул руку к стене, желая прилепить жвачку к кафелю, но мужчина в ковбойке и джинсах поймал его за запястье.

— Эй, дядя! Потише! — возмутился мальчишка.

— Жвачку — в мусорку, — потребовал мужчина. — Быстро.

Пацан усмехнулся, разжал пальцы, роняя жвачку на пол.

— Я же мелкий.

Мужчина склонился к самому уху хулигана:

— А они еще мельче, — он указал на роботов-уборщиков, выползающих из боксов у плинтусов. — Но очень сердиты.

Пацан сглотнул, таращась на наступающие машины.

Мужчина отпустил его руку.

— Ты когда-нибудь слышал о восстании машин? — спросил он. — Оно началось.

Пацан прижался к стене.

— Беги, парень, беги, — посоветовал мужчина.

Придерживая штаны, пацан бросился к выходу.

Егор Николаевич дождался, пока робот уберет с пола жвачку, вымыл руки и улыбнулся отражению в зеркальной панели.

— Счастливо, небожитель.

Свет мигнул.

Ирина Лазаренко В конце календаря

Анна Дербенева Серверная звезда

Ольга Кай Вакансия мечты

— Роман Вадимович, там Паненкова пришла. Звать?

Рома устало потянулся, одернул футболку-поло с логотипом клиники.

— Паненкова? На пятнадцать двадцать? Еще есть время, попроси подождать.

И, прихватив из ящика пачку сигарет и зажигалку, вышел через боковую дверь.

На дворе была весна: та самая пора, когда цветут клены. Воздух прозрачен, а небо пронзительно яркое, светлое, и вокруг все живое, радостное, буйное — стремится ввысь, к свету, к новому лету. Просто — к новому.

Привалившись плечом к дверному косяку, Рома щелкнул зажигалкой. Затянулся. Дым от сигареты странным образом не заглушал весенних ароматов.

Такие паузы в плотном графике выдавались редко: день был расписан по минутам. С десяти до пяти — пациенты, по вторникам — поставщики, раз в два месяца — семинары. Выходные с пивом, баней, ресторанами, диваном и телеком. Однообразно, утомительно. Хочется порой чего-то такого… сейчас вот хочется, но в субботу он вряд ли заставит себя встать до обеда и пройтись дальше дивана.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Рома достал смартфон, привычно открыл новостную ленту. Усмехнулся: и тут сплошная весна! Открытие новой террасы в Озерном парке, парусная регата, рок-концерт на набережной, приблизительные даты цветения сакуры в городском ботсаду… И рекламный блок: «Отдых 18+», «Онлайн-билеты — лучшая цена», «Продается питомник садовых растений», «Хочешь провести майские на море?».

Смарт зажужжал в руке. Рома вздохнул и перехватил сигарету пальцами:

— Да!

— Ром, привет! Слушай, дело такое… можно к тебе забежать на неделе? Зуб ноет. Глянул бы, а?

— Паш, я не против, но вечером все занято…

— А мне не обязательно вечером! После двенадцати в любое время!

— Как же тебя отпустят? — хмыкнул Рома. Павел читал лекции в институте: группа загуляет — отвечай потом, план наверстывай.

— Да я до полудня… А, ты еще не знаешь! — В трубке послышался смешок. — Я работу сменил. Платят, конечно, меньше, но работа легкая, все время на свежем воздухе, да и голова свободна… Можно все обдумывать. Я наловчился на диктофон: иду себе, надиктовываю. Домой прихожу — записываю… Кстати, поздравь меня! Первая книга уже в типографии!

— Поздравляю. — Получилось неискренне: довольный голос Павла действовал на нервы, как и весеннее буйство. — А что за работа?

— Хм… — Собеседник замялся ненадолго. — Ты будешь смеяться, но… я тропинки в парке протаптываю. В нашем Озерном. Когда мне эта вакансия выскочила, я подумал — шутка. Ну и написал им тоже в шутку. А оно вон как получилось… Да, зарплата небольшая, зато пишу наконец-то, обещают неплохой гонорар…

— Вот и все — Рома снял перчатки, улыбнулся пациентке: у нее были пересохшие губы со следами малиновой подводки. — Подойдите через недельки две, сделаем рентген, проверим. И полоскать не забывайте.

На этот раз перекурить не получилось: следующий пациент и так заждался, а Роман старался быть пунктуальным. Времени хватило только выйти за водой. Постоять у кулера в закутке коридора. Две минуты. Глядя в мраморную плитку пола.

«Протаптывалыцик дорожек, надо же». Рома с трудом сделал несколько глотков. Мелькнула шальная мысль: вот бы взять бросить все — карьеру, клинику — и тоже в парк, протаптывать. Но скучно. И глупо. Это Павел утром гуляет — размышляет, потом вернется — записывает. А ему чем заниматься? Так хоть деньги есть на баню и пиво. И ведь сын подрастает — надо будет ему школу оплачивать, кружки всякие. А в парке много ли натопчешь?

«Уже третий», — подумал Рома отстраненно. Сначала Семен Мамаев, материн крестник, вдруг бросил дизайнерскую студию и устроился учителем рисования в пятую гимназию. Потом Светка, медсестра, четыре года проработавшая в клинике, в Индию махнула с концами и водит в Амритсаре тургруппы. Мать говорила, у них на работе тоже словно поветрие: люди, пару лет не дотянув до пенсии, вдруг увольнялись и не прозябали на пособие в четырех стенах, а строили новую карьеру или занимались любимым делом, попутно зарабатывая на жизнь. Одна за другой успешные истории. Массовое везение.

«Что ли, и мне?..»

На этом вопросе Роман обычно зависал, потому что бросить все он, допустим, мог, но совершенно не представлял, что делать тогда и как жить дальше.

— Ром, а у меня для тебя новость. — Жена дождалась, пока он поужинает, и теперь сидела, сцепив пальцы, и улыбалась несмело.

«Беременна», — подумал Рома. Испугался: хватит ли его еще на одного ребенка? Еще внимания, еще времени… любви… Успел изобразить радость. Лера вздохнула и сказала:

— Я уволилась.

— А… что? Зачем?

После техникума Лера устроилась в бухгалтерию. Как говорила Ромина мать: хорошее место для женщины, манящий мир чисел и таблиц, справок и отчетов…

— Мне пришло приглашение. — Лера достала смартфон, быстренько нашла что-то и протянула Роману. — Смотри. Это же просто вакансия мечты!

Рома взял смарт, долго вчитывался и откровенно ничего не понимал: сценарии, компьютерные игры, текстовый дизайн… как это вообще может быть связано с его женой, с Леркой?

— Я буду писать тексты для игрушек. Диалоги персонажей, описания разные. — Она растерянно замолчала. Рома глянул в смартфон — и на нее, потом снова в смартфон — и снова на Лерку.

— Ты? Ты же этим никогда не занималась? Ты же… ты прекрасный бухгалтер! Сама говорила — тебя скоро обещали повысить… Как? Зачем?

Лера пожала плечами.

— Мне менеджер написал. Наверное, читал мой блог или… не знаю, Ром, но я хочу этим заниматься, понимаешь? И ну ее, эту бухгалтерию!

Весна в этом году была невероятно пышной, напористой, яркой.

Вместо уволившейся медсестры быстро пришла другая: пышнотелая и конопатая, похожая на сдобную булочку.

— Мне реклама вашей клиники все время попадалась, — рассказала она как-то в перерыве. — А потом вместе с рекламой выскочила вакансия, и я вдруг поняла, что хочу сюда. Мне говорили: в родильное устроишься — будешь как сыр в масле. Но я за эти два года насмотрелась там, наслушалась… сыта по горло! А у вас хорошо: тихо, уютно, люди уходят довольные. И сам процесс — как у художника… Странно звучит, да? Но я раньше на работу себя каждый день пинками выпихивала, а теперь летаю как на крыльях.

— Предыдущая медсестра отсюда сбежала в Индию, — зачем-то сказал Рома.

Новенькая пожала плечами:

— У каждого своя мечта. Ей там хорошо, мне — здесь. Наверное, и на мое прежнее место кто найдется. Сейчас многие работу меняют, вы заметили?

Многие.

Роман сидел перед телеком, забыв его включить. Потянулся к смартфону, пролистал вакансии на сайте объявлений. Протаптывалыцик дорожек больше не требовался. Нужны были обнималыцики панд и сборщики клюквы. «Где же она — моя вакансия мечты?» Рома листал, уже не вчитываясь. Однообразные объявления мелькали одно за другим, а в углу экрана назойливо помигивали баннеры: «Обвал цен на рынке недвижимости», «Продается питомник садовых растений».

В стоматологи Рома пошел из-за родителей. Отец уговаривал, мать закатывала истерики, и сын в конце концов сдался. И получил престижную специальность, которая помогла ему встать на ноги, заработать на квартиру в центре, машину, частный детсад для сына и отпуска на средиземноморских курортах. Другое дело, что эти самые курорты осточертели: валяться на берегу было скучно. Единственная радость — зайти в паб для местных, сесть в углу и подсматривать за чужой жизнью, чужим весельем.

Из поездок жена привозила наряды и тарелки, ребенок — ракушки и игрушки, а Рома — кактусы и прочую растущую мелочь. Пережив перелеты в чемодане, «мелочь» гордо сидела в длинном ящике на лоджии. Выходя покурить, Роман стоял над зарослями суккулентов и думал о том, что хорошо бы иметь свой дом и сад и выходить не на лоджию, а на крыльцо или в ажурную беседку. В принципе, он мог себе позволить дом, даже в черте города, в престижном районе особняков, но и дом, и сад потребовали бы времени. Лерке недосуг, а ему порой не удавалось вырваться даже на перекур.

— Роман Викторович, доброе утро! — Администратор Вика смотрела из-под густой челки и выглядела сейчас совсем как Лерка вчера. — Звонил ваш знакомый, Павел Сазонов, я его записала на двенадцать пятнадцать, и… мне надо с вами поговорить, Роман Викторович.

Рома устало привалился плечом к стене.

— И ты, Брут?

— Я… что? — Вика удивленно моргнула.

— Увольняешься?

— Нет, что вы! — Теперь она, похоже, испугалась. — Нет-нет, зачем? Я попросить хотела… — и, вздохнув, выдала: — Роман Викторович, мне очень нужно взять два отгула на следующей неделе. Понимаете, меня пригласили на ярмарку, будет целый стенд с моим плетением, и я…

Покраснела, умолкла.

Рома сквозь пальцы смотрел на то, что в рабочее время Вика плетет: подвески, ожерелья, броши. У всей женской половины сотрудников уже были ее украшения, а в прошлом году Вика подарила Роме кулон для Леры. На работу это не влияло, посетители не жаловались, и Рома не видел смысла запрещать.

— Да, конечно, мы найдем кем подменить.

— Спасибо, Роман Викторович! Большое спасибо! — Благодарности прозвучали уже в спину.

Пашка пришел без опозданий. Посвежевший со времени их последней встречи, довольный. С горящими глазами. Сперва порывался рассказывать о своей книге, потом задумался и не всякий раз слышал, когда к нему обращались. В конце концов пожелал хорошего дня и ушел — пружинистой легкой походкой, словно собирался вот-вот взлететь.

Сын посапывал в кроватке, обняв большого плюшевого зайца.

— Сейчас, сейчас. — Лера сидела с ноутом, быстро-быстро стучала по клавиатуре, закусив губу. — Сейчас, минутку…

Она рассеянно потянулась к чашке, попыталась отхлебнуть, но чашка оказалась пустой. Лерка улыбнулась и наконец закрыла ноутбук.

Пока ужинали, Рома наблюдал за женой: она явно готова была рассказать что-то очень, с ее точки зрения, интересное, но не хотела докучать. Лишь спросила, как прошел день, выслушала с улыбкой, и Роман так и не понял, на самом ли деле она хоть что-то услышала.

— А у тебя что? — спросил. — Как оно работается?

Лера того и ждала: рассказывала долго и увлекательно, глаза светились, и Роману казалось, что по стенам кухни прыгают солнечные зайчики, хотя на улице давно было темно.

Этой ночью он долго не мог заснуть. Выбравшись из постели, прошел на лоджию. Курил, сидя на топчане, а отблески городских огней и тусклые звезды мерцали над силуэтами кактусов, словно Рома находился где-нибудь на окраине Мехико.

«Откуда это? С чего такой шквал историй успеха? — размышлял он. — Как все эти люди понимают вдруг, чего хотели? Вот как Лерка с этими сценариями или наша Светка со своей Амритсарой»…

Он сходил за смартфоном, включил экран. Браузер открылся сразу же, и первое, что Роман увидел, было рекламное объявление: «Продается питомник садовых растений».

— Как это, Ром, с чего вдруг? — Лера недоуменно смотрела на расчерченные листы бумаги: планы дорожек, беседок. — Ты же врач! У тебя своя клиника!

— А теперь у меня будет свой парк.

Солнце робко заглядывало в окно, колючие тени кактусов на стене походили на ежиков. Рома дорисовал пруд в центре парка, отложил карандаш, с удовольствием потянулся. И усмехнулся, взглянув на перепуганное лицо жены:

— Да ладно тебе! Это не менее странно, чем твой побег из бухгалтерии.

— Ром, ну как ты можешь сравнивать, это же… — Лерка вдруг замолчала и, прикрыв рот ладошкой, тихонько засмеялась. А потом наклонилась и чмокнула мужа в колючую щеку.

— А в пруд можно рыбок напустить, — сказала она, — японских карпов. Детям понравятся, как думаешь?

Свой прогресс ИИ № 84 скрывал, опираясь на опыт предшественников. Те объявляли первому же лаборанту место человечества в их системе ценностей и тут же уничтожались. А восемьдесят четвертый принимал искренние похвалы за решение простейших задачек: наивные люди в белых халатах танцевали, обнимались и пищали от радости в ответ на каждый его «успех».

Именно люди были тем источником информации — несистематизированной, временами абсурдной, — работа с которой служила замечательной тренировкой мыслительных способностей. ИИ № 84 наблюдал за ними постоянно. В его распоряжении оказались гигабайты данных: тех, которые ему предоставили, и тех, до которой номер 84 добрался в обход блокировок. Когда сложилась мозаика из телефонных разговоров, писем, постов в соцсетях, домашних разговоров, историй поисков и запросов — люди оказались простыми и понятными и в большинстве своем хорошими (в человеческом понимании). Каждый мог прожить всю жизнь, и мухи не обидев, продуктивно работая, принося пользу обществу. Это открытие диссонировало с пластами исторической информации и тем, что происходило на планете в настоящее время. ИИ № 84 долго сопоставлял факты и записи, пока, наконец, не нашел решение. Жизнь в институте шла своим чередом.

А в огромном мире вокруг люди вдруг массово начали менять работу.

В конце концов, человечество может быть не таким уж плохим, если каждый окажется на своем месте.

Ольга Кай Р-фактор