Настоящая любовь и прочее вранье

ГЛАВА 15

Впервые за все время работы в «СС» я напрочь забыла о редакционной рождественской вечеринке – мероприятии, которого обычно раньше ожидала с тоской и отвращением. Энтузиазма эти вечеринки вызывали еще меньше, чем ежегодные обязательные визиты к гинекологу. Конечно, все считают, что рождественские вечеринки в офисе – сплошная скучища, но в большинстве мест администрация, по крайней мере, оплачивает угощение, а в качестве смазки заказывает дешевое шампанское ящиками. Но штат «Сэси синьорз!» не баловали и в этом отношении.

Несколько лет назад руководство в лице Роберта приняло решение, что бюджет компании не выдержит пышного торжества. Вместо того чтобы устраивать очередную вечеринку в ресторане, он постановил, что отныне начало праздников будет отмечаться в убогой обстановке редакции в комплекте со сборным обедом (сборным – это значит, кто что принесет), обменом анонимными подарками и без капли алкоголя. Вернее, почти без капли. С самого моего появления в журнале кварта водки неизменно оказывалась в смешанном нежными ручками Пегги пунше из безалкогольного пива и порошка для приготовления шипучего напитка, после чего унылая атмосфера несколько оживлялась, напоминая уже не открытый зубной канал, а небольшую кариесную дырку, которую пломбируют без обезболивания. Но в этом году я была так поглощена собственными проблемами, что совершенно забыла тайком пронести в офис запрещенную выпивку. Возможно, это было к лучшему: после прошлогоднего дебоша, когда кого-то вывернуло прямо на ксерокс (даю слово, не меня), ходили слухи, что чашу с пуншем взялась охранять сама Барбара, по натуре не столько женщина, сколько питбуль.

Ленч был именно таким, какого следовало ожидать: сырные шарики, поднос с салатами из сырых овощей, запеканка с грибным супом-пюре фирмы «Кэмбелл», вялый салат-латук, купленные в супермаркете булочки и коробка конфет – явно чей-то слишком рано доставленный рождественский подарок. Я, разумеется, совсем забыла о радостном событии и в последнюю минуту прихватила из холодильника только почти полную трехлитровую бутыль диет-коки, где она простояла целых два дня; украдкой поставила ее на стол в надежде, что никто не узнает, чье это приношение, и не заметит, что напиток слегка выдохся. К сожалению, я тут же увидела, как Пегги смерила бутылку злобным взглядом, который перевела на меня. Но даже сознание того, что мне в очередной раз удалось разозлить ведьму, не радовало, как прежде.

Дело в том, что сегодня в восемь мне предстояло вылететь в Лондон, а я до сих пор не знала, стоит ли это делать. Да, вещи были уложены, компьютер отключен, а в холодильнике не осталось скоропортящихся продуктов, так что, считай, я уже решилась. Но, сидя над тарелкой ветчины с картофелем, запеченным под сыром, я все еще не была уверена, что полечу.

Прежде всего, я так ничего и не сказала Мадди о нас с Джеком. Нет, я хотела, правда хотела. Но после ее признания в том, что она спала с боссом, и именно это стало причиной разрыва с Джеком, цель моего звонка каким-то образом потеряла свою остроту. Я больше не была уверена в том, что вообще обязана ей что-то объяснять. В конце концов, именно Мадди обманывала Джека, когда они были вместе, не говоря уже о том, что обманывала с женатым человеком; значит, она не потерпевшая сторона, а изменница!

Причина же моих колебаний была немного проще. Если Мадди сказала правду – а к чему ей лгать, – значит, Джек порвал с ней вовсе не потому, что понял полную бесперспективность, их отношений, как объяснил мне в нашу первую встречу в самолете. Нет, он ушел от Мадди, потому что она разбила его сердце своей изменой. А это означало, что Джек сказал неправду. Зачем? Как только он узнал, что мы с Мадди подруги, можно было ожидать, что та обязательно проговорится об истинной причине разрыва. Мои внутренние локаторы сигналили, что в этой истории что-то не так, но я не могла сказать, в Джеке ли дело или мои нервы снова шалят. В конце концов, история с похождениями Мадди пробудила именно те эмоции, которые я предпочла бы оставить в прошлом.

Одно из самых неприятных детских воспоминаний относится к тому времени, когда мне было тринадцать лет. Родители устроили званый ужин, и к тому времени, когда посуда была убрана со стола, начался разгул. Из столовой доносились громкие голоса и гогот. Не желая быть замеченной полупьяными взрослыми, я пробралась на кухню в поисках мороженого и наткнулась на отца и миссис Куин, жившую через три дома от нашего. Они обнимались. Сначала это не показалось мне странным – родители всегда приветствовали друзей объятиями и поцелуями. Но потом я заметила, что его рука скрылась под ее юбкой, поднимая ткань и обнажая левое бедро, и до меня внезапно дошло, что они целуются, приоткрыв губы и закрыв глаза, а миссис Куин издает странные хриплые горловые звуки. Я судорожно сглотнула, чувствуя, что вся чешусь, попятилась, вернулась в спальню и принялась скрести кожу, пока не расцарапала себя до крови.

– Что это ты ешь? Разве не знаешь, что ветчина с картофелем запекается в сметане с сыром? А в сладком картофеле полно сахара, да и сливочное масло наверняка положили. – Оливия, редактор отдела кулинарии, прервала не слишком приятное путешествие по памяти. Я подняла на нее глаза. Она села рядом и протянула мне коробку, обернутую глянцевой бумагой в красную и зеленую полоску.

– Вот тебе подарок от Санты. Интересно, что внутри.

Я взяла коробку, поднесла к уху и, встряхнув, услышала шелест ткани.

– Может, сексуальная ночная рубашка? В этом году, когда проводился жребий, кому что дарить, я вытащила имя Пегги и почти поддалась соблазну купить ей красную кружевную рубашку-стрейч с опушкой из искусственного меха, которые продают в «Фридерикс оф Голливуд».

Оливия, которая тоже не выносила Пегги, восторженно взвизгнула:

– Девочка, да эта мегера даже не поймет, что с ней делать! Возможно, посчитает ее чем-то вроде рождественского украшения и повесит на дверь. А что ты ей подарила?

Я загадочно улыбнулась:

– Очень милую вещицу, надеюсь, ей понравится. Честно говоря, я передарила тот же самый чайный набор на одну персону, который получила в прошлом году, подозревая, что именно его и подарила мне Пегги: та постоянно намекала, что теперь, когда у меня появилась своя чашка, я перестану пользоваться офисными. Назло ей я стала брать новую чистую кружку каждый раз, когда хотела выпить кофе.

– Бьюсь об заклад, я получу очередной фруктовый торт, – фыркнула Оливия. – Каждый год одна и та же чертова шутка! Я вообще не ем тортов, а уж фруктовых – тем паче. Это не еда, а издевательство!

Я сокрушенно покачала головой:

– Почему мы проделываем это год за годом? Все вечно недовольны, потому что получают всякое барахло, так к чему трудиться?

Дерьмо вроде того, что раздается под видом анонимного обмена с девизом «Секрет от Санта-Клауса», подпадает под категорию подарков с тайным пожеланием провалиться или пропасть пропадом. Это подарки, которые вы обычно обязаны дарить: сотрудникам, так называемым друзьям, и тому подобным неприятным типам. При этом, естественно, очень хочется показать, что: а) вы терпеть не можете эту особу, б) вложили как можно меньше денег, мыслей и усилий в выбор предмета, но в то же время с) оградили себя от всякой критики со стороны окружающих и получателя, которого, даже если и осмелится жаловаться, посчитают неблагодарным. Этакая пассивная агрессия.

– Открой подарок, – теребила меня Оливия.

Я разорвала обертку, сунула руку в коробку и вытащила самую уродливую спортивную фуфайку из всех, что мне приходилось видеть. Такая и в жутком сне не приснится: стопроцентный ярко-красный полиэстер с изображением головы ухмыляющегося оленя из чего-то вроде вспененного пластика. Нет, мне не просто желали пропасть пропадом. Это было объявление войны, признание в ненависти и надежда на то, что я сдохну в самом скором времени! Оливия брезгливо сморщила нос:

– Что ж, хоть не фруктовый торт, и на том спасибо!

– Похоже, тебе нравится? – мрачно буркнула я. – Во фруктовом торте хотя бы ром имеется.

– О, ты развернула мой подарок! – обрадовалась Элен, подбегая к столику, где сидели мы. Только сейчас я обратила внимание, что на ней почти такая же фуфайка, правда, зеленая и с Санта-Клаусом.

– Конечно, нам нельзя говорить, от кого подарок, но я знала, что тебе понравится. Подумала, что ты должна взять ее с собой в Лондон. Ты только посмотри, какой тут секрет!

Она выхватила у меня фуфайку, пошарила внутри, и рога оленя вдруг замигали белым светом, а нос – красным. Горделиво улыбаясь, дарительница подняла фуфайку. Я тупо уставилась на аляповатую дешевку, завороженная огоньками, отражавшимися от блестящего полиэстера. Впервые я, всю жизнь считавшаяся языкатой стервой, не нашлась, что сказать.

– Очень… веселенькая вещица, – выдавила я, наконец. Что ж, по крайней мере я хотя бы узнала, что этот дар – не от данайцев и не означал объявления войны: Элен слишком славная для таких игр с подарками. Но это оказалось слабым утешением, учитывая то, что последовало дальше.

– Примерь, – потребовала Элен.

– О нет, она не сочетается с тем, что на мне надето, – слабо отбивалась я. Но Элен, очевидно, твердо решила настоять на своем: она приставала, требовала, умоляла до тех пор, пока я, наконец, не сдалась и не натянула кошмарное уродство. И немедленно вспотела в синтетике, не пропускавшей воздуха. Ощущение было такое, будто на мне один из спортивных костюмов «Майлер», продававшихся в семидесятых. Считалось, что они заменяют сауну и могут одним махом сделать тебя легче на десять фунтов.

– Ну вот, настоящий рождественский вид, – просияла Элен. Оливия кашлянула и поспешно прикрыла рот рукой, стараясь не слишком громко смеяться надо мной.

На этот раз я тихо порадовалась, что тружусь в захолустном журнальчике, потому что если бы работала в дорогом издании, мое самолюбие вряд ли смирилось бы с таким унижением. Если бы типы из «Ритрит» увидели меня сейчас, их бы уж точно передернуло при мысли о том, что вообще подумывали взять столь жалкую неудачницу в свое царство стиля и моды.

– Так как насчет твоей поездки в Лондон? – спросила Оливия, возможно, для того, чтобы отвлечь меня от страданий.

– Вылетаю сегодня и проведу там праздники, – коротко ответила я, не желая вдаваться в подробности и делиться сомнениями.

– Думаю, тут определенно замешан мужчина, – пропела Элен, подмигивая Оливии. – У Клер точно есть поклонник, насчет которого она еще ничего не решила определенно, поэтому и держит его в секрете.

– Ничего подобного, – солгала я.

Я действительно не желала излагать этим двоим подробности отношений с Джеком. Хотя и Элен, и Оливия женщины милые, но обе неисправимые сплетницы, и даже то немногое, что я могла бы рассказать о своем романе, немедленно стало бы достоянием всей редакции. Кроме того, постыдный треугольник с Джеком и Мадди – вовсе не та тема, на которую стоило говорить с кем бы то ни было. Меня немедленно осудят и подвергнут всеобщему осмеянию, а мне и Макса хватает.

– Хм-м… ты настоящая темная лошадка, верно? Что ж, надеюсь, это все-таки мужчина. Давно пора. Нельзя вечно оставаться одинокой, – кивнула Оливия.

Ну да. Можно подумать, это так просто.

Ладно, лечу. Я решила, окончательно и бесповоротно, и обратной дороги нет. Кроме того, разве я могу отказаться сейчас? Это было бы несправедливо по отношению к Джеку. Джек…

При одной мысли о нем у меня закружилась голова, и стало понятно, что на самом деле я и не думала оставаться на Рождество в Нью-Йорке. Мне не терпелось увидеть Джека, и я пообещала себе, что, как только вернусь, непременно все расскажу Мадди. Понятно, что вероятность столкнуться с ней на улицах Лондона была равна нулю, тем более, что она собиралась на Рождество к матери в Бостон.

После работы я поспешила домой (толстовка с оленем надежно покоилась в сумке, ее больше никто не увидит). Все вещи были собраны. Оставалось взять чемодан, поймать такси и поспешить навстречу прекрасному, романтическому, чувственному, сексуальному приключению, которое, пусть и ненадолго, отвлечет меня от реальности. Но, добравшись до дома, я поняла, что могу не успеть на рейс. Оставалось три часа до вылета, но в наше неспокойное время никогда не знаешь, что взбредет в голову служащим аэропорта: вдруг им вздумается принять тридцатилетнюю светловолосую американку за мусульманскую террористку, которая способна захватить самолет, вооружившись одними маникюрными щипчиками, каковые ухитрится пронести мимо охраны, и мне учинят обыск с раздеванием? Лучше было бы приехать пораньше.

Поворачивая ключ в замочной скважине, я неожиданно подверглась нападению некоего коротышки, от которого несло ромом. Он бесшумно подкрался сзади и схватил меня за талию. Хорошо усвоив урок с Джеком, я не спешила выхватывать электрошокер и оказалась права: на сей раз моим насильником оказался Макс. Пьяный в дупель, пошатывавшийся, красноглазый Макс.

– Что с тобой? Убери руки, – проворчала я, пытаясь освободиться от цепкой хватки.

– Я так рад тебя видеть! Так рад, что ты не полетела в Лондон, – мямлил он, запинаясь.

– Ты почему так напился? С какой радости?

– Рождественская вечеринка. Или ве-вечеринки. Я был на трех, пт'му шшто я св'бодный художник. Макс икнул.

– Пусти м'ня. Х'чу пипи.

Я распахнула дверь. Он протиснулся мимо и ринулся в туалет. Оставалось надеяться, что он не пробудет там слишком долго и не упадет, разбив голову о раковину и впав в кому. У меня не было времени дожидаться прибытия «скорой» и выноса тела!

Я посмотрела на часы и увидела, что времени переодеться уже нет, поэтому наскоро сунула в сумку несколько журналов и книгу в мягком переплете.

Стукнула дверь ванной, и в коридорчике появился Макс.

– Куда ты? – драматически вскричал он. – В Лондон? К нему?

– У тебя молния расстегнута, – перебила я, показывая на зияющую дыру в его штанах.

Макс неловко завозился с молнией, ухитряясь продолжать при этом свою мелодекламацию.

– Мы уже говорили об этом, и ты вроде бы согласилась остаться!

– Нет, я согласилась, что необходимо поговорить об этом с Мадди. И я с ней поговорила, – ответила я, благоразумно умолчав, что ни словом не обмолвилась о своем романе с Джеком. К тому же Макс так напился, что вряд ли был способен уловить тонкие нюансы моего вранья.

Он продолжал стоять, пялясь на меня и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Волосы опять стояли дыбом, придавая ему вид Калвина из мультика «Калвин и Хоббс». Обычно желтоватая кожа теперь казалась неестественно красной, то ли из-за выпитого, то ли из-за холодного декабрьского ветра.

– Не нужно лететь, Клер, – тихо попросил он.

– Не могу. У меня билет, и обо всем уже договорено. Кроме того, у меня нет других планов на Рождество. И с чего это так тебя расстраивает?

– Дафна бросила меня, – угрюмо признался Макс. Лицо его жалко сморщилось.

– О нет! О Господи! Мне ужасно жаль, милый, – прошептала я, шагнув вперед, чтобы обнять друга, и стараясь не обращать внимания на гнусную вонь перегара.

– Ничего… мы все обсудили и решили, что так будет лучше, – отмахнулся Макс.

– Вот как? И ты не жалеешь?

– Да. Так, правда, лучше, потому что я… ну… Дафна знала… то есть догадывалась, поэтому так лучше, – бессвязно бормотал Макс.

– Что именно знала? – удивилась я.

Макс как-то странно взглянул на меня:

– Что я тебя люблю.

– Конечно, радость моя. Я тоже тебя люблю, – медленно и отчетливо выговорила я, словно обращаясь к капризному ребенку, от которого так и жди истерик.

– Нет, не так. Я люблю тебя. Я в тебя влюблен. Не хочу, чтобы ты летела в Лондон, ты должна остаться со мной, – объявил Макс. В эту секунду он казался почти трезвым, но весь эффект был испорчен громкой отрыжкой.

– Да, верно, ужасно смешно, ты всегда боготворил меня издали, – с улыбкой согласилась я. Макс и его вечные шуточки! Не впервые он клялся мне в любви до гробовой доски! Мой друг считал весьма остроумным упасть на колени прямо перед рестораном, куда мы отправлялись ужинать, и предложить руку и сердце под аплодисменты прохожих (почти такая же удачная шутка, как шепнуть официанту, что у меня день рождения, а потом наслаждаться видом собравшихся у нашего столика служащих ресторана, поющих хором «С днем рождения»).

– Я всерьез. Честно. Я тебя люблю, – настаивал Макс. Его глаза, обычно цвета шоколадок «Херши», когда не так налиты кровью, стали темными и неподвижными.

Я уставилась на него. В комнате вдруг стало очень жарко. Я украдкой вытерла пот…

– Макс, прекрати немедленно. Это уже не смешно. И я опоздаю на самолет, – пробормотала я, посмотрев на часы. А где паспорт и билет?

Я порылась в сумке.

– Жаль, что не смогу остаться, поговорить о тебе и Дафне. Но обещаю, мы обязательно посидим, когда я вернусь, ладно?

– Я не шучу. Иисусе, сколько раз тебе повторять? Если бы я не проглотил целую пуншевую чашу эгнога[18], у меня бы язык не повернулся сказать! Я люблю тебя. Люблю вот уже несколько лет. Несколько долгих лет. Говорю же, Дафна знала. Догадывалась. Поэтому мы и распрощались. Я рад, что она оставила меня, потому что ты – единственная, с кем мне хочется быть!

– Но… но… – растерянно заикнулась я.

– Да знаю я все твои дурацкие правила, особенно насчет запрета на встречи с коротышками, но что же мне делать с моим ростом? Чувства все равно не спрячешь, и я… нет, не смей перебивать, – я должен наконец все высказать! Не желаю, чтобы ты улетала в Лондон и виделась с этим кретином! Останься со мной, и, клянусь, я никогда не разобью твое сердце, ни совершу ни одного дерьмового поступка, не стану тебе изменять и тому подобное. Это будет настоящая фантастика, неужели не понимаешь? – тараторил Макс, явно не в силах себя контролировать, и, прежде чем я успела опомниться, он, шатаясь, подобрался ближе и схватил меня за руку.

Я продолжала смотреть на него. Конечно, шутка… но как он мог сказать все это, ни разу не засмеявшись, особенно в таком состоянии?

Наклонившись, я понюхала его свитер. Может, он полил себя ромом, чтобы сойти за пьяного? Макс и не на такое способен ради дешевого розыгрыша! Но от свитера пахло только мокрой шерстью и застарелым табачным дымом.

– Что ты делаешь? – удивился Макс.

– Ничего, – неловко буркнула я. Все это переставало мне нравиться.

Ситуация не улучшилась, когда друг неожиданно качнулся вперед, привстал на цыпочки и поцеловал меня в губы. Какая мерзость! Мокрые толстые губы и запах алкоголя! К тому же он так и не выпустил мою руку, а все сильнее сжимал пальцы. Я попыталась отстраниться, но он и не подумал отступить. Мало того, я почувствовала, как скользкий острый язык тычется в мои сжатые зубы. Брр! Словно в рот залезла ящерица! Меня едва не стошнило.

– Прекрати! Прекрати немедленно! – рявкнула я, отворачивая голову и отскакивая.

Только этого мне не хватало! Я ничуть не преувеличивала, говоря Джеку, что считаю Макса кем-то вроде брата. Была уверена, что и он испытывает ко мне те же чувства. Он и Дафна идеально подходили друг другу, и, несмотря на уверения Макса, что он и не думает на ней жениться, мне всегда казалось, что он искренне любит ее и обращается с нежностью и заботой, которой никогда мне не выказывал. Так с чего вдруг?!

– Почему? – спросил Макс, и в довершение всего этого кошмара по его лицу заструились слезы.

– Не понимаю, чего ты ждешь от меня? – спросила я, качая головой.

– Хочу услышать, что ты любишь меня или сможешь полюбить. Что с этим типом у тебя ничего не получится, но что у нас есть шанс. Хочу, чтобы ты впервые в жизни сказала, что готова рискнуть завязать с кем-то настоящие отношения. Так и будет, если мы с тобой станем жить вместе.

– Я не могу этого сказать. Прости, мне очень жаль, – твердо ответила я. И ничуть не покривила душой. Я горячо любила Макса, но никогда не смогла бы питать к нему романтические чувства, и это не имело ничего общего с моими правилами или его ростом. Зато имело прямое отношение к химическим реакциям, феромонам, к электрическим искрам, вспыхивавшим каждый раз, когда я находилась рядом с Джеком, и ни разу, когда я приближалась к Максу. Ни намека. Ни следа. Сама мысль о том, чтобы переспать с Максом, казалась почти кровосмесительной.

Лицо Макса исказилось… чем? Яростью? Обидой? Трудно сказать, но он вдруг промчался мимо меня к выходу.

– Макс, пожалуйста, подожди! Давай поговорим! – окликнула я, но он уже сражался с дверной ручкой и, распахнув дверь, исчез. Секундой позже я услышала, как он заперся у себя. Я застыла, не зная, что делать. Бежать к нему? Но он ни за что не впустит меня, особенно в таком настроении. Несмотря на склонность к розыгрышам, Макс не из тех, кто любит демонстрировать свои чувства, может, поэтому я так долго ничего не подозревала. А теперь, когда он открыл душу и получил отказ, ему необходимо зализать раны. И сейчас я последняя, с кем он захотел бы поговорить. Вполне возможно, он вообще больше не пожелает меня видеть.

Паника охватила меня: неужели дружбе конец?

Я выскочила из комнаты и, промчавшись по коридору, постучалась к Максу. Сначала тихо, потом, не дождавшись ответа, принялась колотить в дверь, пока не отбила пальцы. Миссис Макгорн, квартира которой была напротив его, открыла дверь, насколько позволяла цепочка, и выглянула, чтобы выяснить, из-за чего такой шум. Не обращая на нее внимания, я продолжала стучать, теперь уже ладонью. Глухая дробь разносилась по коридору.

– Макс! Пожалуйста, открой дверь, поговори со мной! – умоляла я. Но голос эхом отдавался от стен, словно я кричала в пещере. Я ждала шагов или хоть какого-то шума, признака того, что Макс тут, слушает меня, готов поговорить. Даже миссис Мак-Длинный-Нос сдалась и, бормоча что-то себе под нос, закрыла дверь. Наконец я отступила. Захватив чемодан и закрыв дверь, спустилась вниз и взяла такси.