Навеки твой

11

Роар пошел спать. Венке достала бутылку дешевого красного вина, которое каждый год продавалось под разными названиями. В этом году оно называлось вином из Израиля.

– Выпьешь на дорожку? – спросила она.

– Мне это просто необходимо, хоть я и за рулем. Может, это придаст мне уверенности, и я буду воображать себя первоклассным шофером.

Венке поставила передо мной бокал и налила вина. Бокал был круглый, без ножки и походил на маленький мыльный пузырь, наполненный кровью. Она подняла свой бокал в немом тосте, и мы выпили. Вино напомнило осень: сентябрь, спелую рябину и ее упавшие и раздавленные на тротуаре ягоды; старые газеты, забившиеся в сточную канаву, откуда порыв осеннего ветра выхватывает их и развевает как флаги; быстро шагающих, спешащих домой людей.

Губы женщины, сидящей напротив меня, стали влажными. Без вопросов с моей стороны она вдруг сказала:

– Мы были так счастливы в первые годы – Юнас и я. Я хорошо помню эти первые годы, когда только еще открываешь, узнаешь друг друга, правда? Живешь как в легком опьянении и никого кругом не видишь. О боже, как же я была в него влюблена!

Она протянула руку за орешками, стоящими в блюдечке на столе, – длинные белые пальцы, чистая свежая кожа.

Телевизор был снова включен, но никто его не смотрел. Звука не было, и мужчина с тяжелой челюстью беззвучно разговаривал с кем-то в гостиной.

– Это было в шестьдесят седьмом. Да, пожалуй, тогда. Юнас был на последнем курсе Высшего торгового училища, а я работала в конторе. Он снимал комнатку на Мёленприс, наверху, под самой крышей. Мы любили лежать на диване и смотреть на звезды, а в светлые летние вечера – на проплывающие облака. Окна были открыты, и из Нюгорд-парка к нам доносилось пение птиц и запах листвы. У нас была только одна комната, а в ней диван, стол, два стула и в углу маленький кухонный столик с электрической плиткой. Уборная находилась в дальнем конце коридора, и, прежде чем туда отправиться, мы прислушивались, не идет ли кто, а потом босые или в носках старались прошмыгнуть незаметно.

Я помню, как все было убого, какой крошечной и узкой была комната, но мы никогда не были так счастливы, как тогда. А потом появился Роар, и комнатка стала мала. Мы нашли, квартиру в районе Нюгордсхейден: две комнаты и кухня. Мы хотели ребенка. Нам казалось, что нас на свете двое, что больше никого не существует, что мы самая счастливая пара в мире. А потом… – Венке пожала плечами и грустно посмотрела прямо перед собой. Свой бокал она обхватила ладонями, будто он был теплым и она грелась об него.

– Конечно, мы были моложе, – продолжала она. – В те годы, что позади, всегда бываешь моложе. Наверное, это чувствуют и другие. Но потом все меняются, хоть немного, но меняются. Юнас закончил Высшее торговое училище и получил работу в рекламном бюро, в небольшой фирме – всего пять человек. Работы было много. Он возвращался домой к шести, валясь с ног от усталости. И все-таки это было замечательное время. Роар только родился, и главным для меня было заботиться о нем. Маленький ребенок. Я бросила работу. Мы решили, что так будет лучше для Роара. Но потом… – она выжидательно смотрела на меня, – все будто умерло.

– Браки вымирают, как динозавры, – вставил я.

– Что? – рассеянно спросила Венке.

– Браки. В ряде случаев они вымирают.

– Трудно даже сказать, когда это произошло, – продолжала она. – Если взять старый календарь и полистать, я, пожалуй, не найду тот месяц и число, когда я могла бы сказать: вот сегодня все кончилось. Это было похоже на болезнь или, лучше сказать, на выздоровление после болезни.

Она подлила вина в свой бокал.

– Болеешь долго, ведь правда? Как когда-то в детстве. Неделями лежишь в постели и скучаешь, и ты в центре внимания и забот. И как после этого трудно опять стать здоровой, правда? Все меняется, все сразу становится обычным. И с Юнасом было точно так: я проснулась однажды утром, а он спит рядом, но я вдруг почувствовала, что от него пахнет потом и вчерашним пивом, и подумала: что же с нами случилось? Ну ладно, он стал понемногу выпивать. Иногда поздно возвращался – ходил в бар после работы выпить пива. Потом начались обеды с клиентами и какие-то субботне-воскресные семинары и конференции в Осло. Потом Юнас перешел работать в крупное рекламное бюро с клиентами по всей стране. Все чаще и чаще я оставалась одна по ночам. И в одно прекрасное утро я подумала: почему раньше, когда я просыпалась рядом с тобой, Юнас, во мне сразу загорался огонь – влечение к тебе, пламя, тлевшее во мне весь день до тех пор, пока мы не засыпали вместе по вечерам? А теперь? Теперь я стала холодной, да и ты, когда просыпаешься, уже не наклоняешься, чтобы поцеловать меня, как прежде. Ты смотришь холодными, равнодушными глазами, и весь твой вид как бы говорит: ты еще здесь? Так я от тебя никак и не отделаюсь? – Венке вдруг резко оборвала себя. – Я слишком много говорю? – спросила она.

Я глотнул вина, чтобы не отвечать сразу.

– Нет, нет, – сказал я.

Конечно, нет… Давайте, давайте, приходите к Веуму, к старому доброму Веуму, он выслушает любую, даже такую подробную историю. Вы не стесняйтесь, добросердечный Веум выслушает вас, ведь это его работа.

– Я так давно ни с кем не говорила, то есть, я хочу сказать, так легко и откровенно. Но давай поговорим о тебе… Расскажи мне что-нибудь о себе, Веум.

– А ты не можешь называть меня Варьг?

– Конечно, могу, – кивнула она и налила себе полный бокал. Еще немного – и у нее заблестят глаза.

– Хорошо, Варьг, расскажи мне о своей жене. Я имею в виду – о твоей бывшей жене…

– О Беате? – я пожал плечами. – Нечего рассказывать о Беате, особенно сейчас. Мы были женаты. Несколько лет. Если быть точным – пять лет. У нас маленький сын, и мы разведены. Она вышла замуж за преподавателя. Живут они в районе Сандвикен. Скоро там пройдет четырехполосная автострада, и они окажутся «в первых рядах партера». Так что им есть чего ждать в будущем.

Беата – она… Мы разошлись четыре года назад, и теперь мне уже не так больно думать о ней, но еще трудно о ней говорить.

– Я точно не помню, когда я поняла, что у него кто-то есть. В конце концов я догадалась, и выяснилось, что они встречаются уже несколько лет. Ее зовут Сольвейг. – Венке произнесла это с долгим, немного свистящим «с», и я почему-то подумал о пресмыкающихся: змея… змей в раю, например. – Иногда я себя спрашиваю, – продолжала она, – может, во всем виновата я? В том, что с самого начала наш брак медленно умирал и Юнас стал искать себе другую. Или, наоборот, он нашел другую, и брак наш умер. Но что же заставило его пойти на это в самый первый раз? Ох уж вы, мужчины!

Она смотрела на меня злыми искрящимися глазами, словно я сидел на скамье подсудимых. Но мне было все равно – я привык. Я уже бывал там и прежде.

– Вы, мужчины, как увидите соблазнительную женщину, тут же начинаете флиртовать, заигрывать. Неужели невозможно удержаться?

– Но то же самое относится и к женщинам. Во всяком случае, к некоторым, – заметил я.

– Да, но мужчины хуже! Я готова поспорить, что неверных мужей и обманутых жен в мире гораздо больше, чем обманутых мужей.

Я пожал плечами.

– Это что, данные ЮНЕСКО?

Венке решительно отодвинула бокал.

– И вы еще всегда друг друга защищаете! И Юнас такой же. Когда ему рассказывали об изменах, он всегда говорил: трудно решить, кто прав, кто виноват – ведь здесь всегда две стороны. Две стороны! Я бы раньше никогда ни за что не поверила, что окажусь в таком же положении.

Глаза ее подернулись поволокой, и она как бы про себя произнесла: «Обманута».

Венке опять подлила в свой бокал и с удивлением посмотрела на мой.

– Ты не пьешь?

– Пью, но я за рулем.

– Конечно, – сказала она после долгой паузы, – я могла бы выбрать другого и выйти за него замуж, ведь были и другие.

На телевизионном экране интересный брюнет крепко держал за плечи блондинку и молча пристально вглядывался в ее лицо. Потом дверь отворилась, и вошел еще один мужчина. Лицо его выражало удивление, и он что-то воскликнул, но его возглас так и остался внутри телевизора.

– Но когда я встретила Юнаса… Тут уж не могло быть речи ни о ком другом. Наверное, так всегда бывает, если любишь, – слепнешь, глохнешь, теряешь обоняние. Любовь не может заглянуть на десять лет вперед. Она не видит дальше своего носа.

– Любовь – это кто? Та женщина в темных очках на фотографии? – спросил я.

Венке удивленно взглянула на меня.

– Что? – Она поднялась, не очень твердо держась на ногах. – Мы были так счастливы. Посмотри…

Венке подошла к книжным полкам и достала альбом. Вернувшись, она села рядом на подлокотник, волнующе близко. Положив раскрытый альбом мне на колени и слегка наклонившись вперед, она показала на темную страницу.

– Смотри!

Там было лето, и Венке Андресен со своим мужем стояли на светлом выцветшем пляже у ослепительно зеленого океана. На заднем плане виднелся отель, по-видимому совсем недавно покрашенный белой краской. Молодые и загорелые, с крепкими белыми зубами, они улыбались, как дети на аттракционах в парке.

– Тенерифе. Лето семидесятого, – сказала она. – Это было, когда мы уже ждали Роара. А вот это в сентябре, когда мы поехали в горы. Юнас получил недельный отпуск, а я уже была у врача и все знала. Мы были так счастливы.

Я посмотрел на фотографию. Не считая одежды и обстановки, это была точно такая же фотография, как и первая. Они в горах, справа позади низенькая каменная избушка. По-осеннему блеклые травы и ярко-синее небо над головой. Ветер развевает волосы Венке. Оба одеты в теплые свитеры и улыбаются, улыбаются.

Волосы у Венке тогда были светлее и длиннее, а у Юнаса густые полудлинные. На обеих фотографиях он был в темных солнечных очках. Лицо приятное, с крупными чертами. Он был широкоплеч и производил впечатление человека спортивного.

Венке листала дальше, мелькали новые фотографии. Она с Юнасом где-то на празднике; он обнял ее за плечи и улыбался в объектив, а непослушная прядь волос упала на лоб. Вот они танцуют и смеются. Потом Венке одна на Флеене – сфотографирована своим любимым мужем. Юнас в день 17 мая [9] перед украшенным флагом деревянным домиком где-то в горах: все та же улыбка, только волосы подстрижены покороче.

Она переворачивала страницы, ища фотографии Роара. Вот он, крошечный малыш на пеленальном столике, в кроватке. А здесь самостоятельно сидит на стуле, но еще не в состоянии фиксировать на чем-либо свой взгляд. Роар в саду с пышно цветущими фруктовыми деревьями и синими горами, виднеющимися вдалеке по другую сторону фьорда (скорее всего, Хардангерфьорда), он тянет руки к пожилой седой женщине и молодому человеку с темными волосами. Семейный снимок в том же саду: деревянная садовая мебель, выкрашенная в белый цвет, взрослые и дети разных возрастов выстроились, как на школьной фотографии, а Венке держит Роара на руках.

– Это дома, – сказала она.

Раздался звонок в дверь. Венке бросила взгляд на часы и посмотрела на меня.

– Открыть? – предложил я.

– Нет, я сама.

Я остался в гостиной с альбомом на коленях и прислушался. Из-за прикрытой двери ее слов было не разобрать. Я еще раз перелистал альбом, чтобы найти фотографии, сделанные «до Юнаса», когда Венке еще заплетала волосы в косички и лицо ее было полудетским и круглым. На одной из фотографий она влюбленно смотрела на молодого человека со светлыми, курчавыми, развевающимися от ветра волосами. На нем была белая расстегнутая у ворота рубашка, и от этого казалось, что ему жарко. Веселое лицо с открытой улыбкой, но фигура позволяла предположить, что с годами он располнеет. На другой фотографии Венке шла по проселочной дороге, держась за руки с худощавым темноволосым юношей, на голову выше ее. Он был в темном костюме и белой рубашке с галстуком. На Венке светлое цветастое платье с широкой юбкой. Она, смеясь, смотрела на того, кто снимал их, и что-то говорила ему.

Каждый из этих молодых людей был тем, кого Венке могла выбрать вместо Юнаса. Они, по-видимому, заслуживали большего, чем остаться лишь парой фотографий в старом альбоме, парой снимков забытой жизни.

Хлопнула входная дверь, и Венке прошла на кухню.

– Пустяки, – бросила она, вернувшись ко мне в гостиную.

Она опять уселась на подлокотник и грудью оперлась о мое плечо. Я закрыл альбом, положил его на стол и допил оставшееся вино.

– Ну, мне пора, – сказал я и снизу вверх посмотрел ей в лицо.

– У меня есть еще бутылка, – проговорила она, глядя на меня большими влажными глазами.

– Не думаю, что это…

Она вздохнула.

– У тебя такой печальный вид, – сказал я. – Не грусти. Все обойдется. Завтра утром я заеду поговорить со здешним руководителем молодежи. И если не возражаешь, потом загляну.

Она кивнула.

– Я должен убедиться, что все в порядке, – добавил я.

Венке грустно улыбнулась, и я встал, она не поднялась. Я протянул руку и осторожно погладил ее по голове.

– Печаль украшает Венке Андресен, – произнес я сам для себя.

Она подняла голову, и наши лица оказались на одном уровне. Ее губы дрожали. Я наклонился и поцеловал ее, осторожно, как целуют малышей. Но тут наши губы потянулись навстречу друг другу и приоткрылись. Она всем телом прильнула ко мне, и я почувствовал ее тепло, почувствовал ее пальцы на моих плечах и потом выше, на затылке. Я зажмурился и поплыл куда-то в тридцатисекундном сне-мечте, сказочном сне Спящей красавицы. Но страшная картина внезапно прервала этот сон: я увидел связанного по рукам и ногам, брошенного в темноте Роара. Я напрягся и открыл глаза. Глаза Венке были все еще закрыты, и я осторожненько высвободился из ее объятий и быстро пошел к двери.

В прихожей оковы волшебства спали, и Венке не осмеливалась взглянуть на меня. Она стояла смущенная, похожая на подростка и, казалось, готова была спрятаться за дверной косяк.

Я надел куртку и поспешил к выходу.

– Мы еще увидимся… Венке, – сказал я и не узнал своего голоса.

Она кивнула и наконец посмотрела на меня. Глаза ее стали почти фиолетовыми от удивления, испуга или от чего-то еще. Теперь уже не верилось, что оттуда вылетят птицы. Казалось, что глаза эти ведут в темные тоннели, потайные подвалы, в опиумные погребки или глухие деревеньки, спрятавшиеся далеко в джунглях.

Я натянуто улыбнулся и, прикрыв эти глаза входной дверью, вышел на балкон, на лифте спустился вниз, сел в автомобиль и поехал своей дорогой. Очнулся я уже в городе.