Навеки твой

38

Их было слишком много.

Секунду я размышлял, не запереть ли все двери, но это бы не помогло. Они выбили бы окна, прокололи шины, сорвали кузов, превратив автомобиль в еще большую развалину, чем он был теперь.

Они приближались и кольцом окружали машину. Удлиненные темные тени с бледными напряженными лицами. У большинства что-то было в руках. Не ножи, но железные трубы, велосипедные цепи и тому подобное.

Я не слишком смел, просто иногда становлюсь безрассудным. Я почувствовал, как на лбу и на спине у меня выступила испарина. Подташнивало, и ноги были ватными.

Они не двигались. Они тесным кольцом стояли у машины, выжидая. Расстояние до ближайшего дома казалось мне бесконечным, больше пустыни Сахары, а огоньки в окнах были далеки и недоступны, как Эверест. Автомобильная стоянка была пустынна и всеми покинута, как Тихий океан. Мне показалось, что даже Людерхорн в ожидании наклонился вперед.

Я вышел из машины. Их было человек двенадцать-тринадцать, и моя единственная надежда состояла в том, чтобы удержать их на расстоянии разговором, что-то им говорить и потом бежать с божьей помощью, бежать как можно быстрее.

Но Джокер сделал вывод из своих ошибок. Не успел я раскрыть рта, как услышал:

– Хватай его!

И они схватили меня.

Они налетели со всех сторон так стремительно и ожесточенно, что я едва успел сжать кулаки. По всему своему телу я чувствовал удары руками, кулаками, железными прутьями и пинки ботинками. Велосипедная цепь, попав на предплечье, распорола одежду и впилась в кожу. Я опрокинулся на асфальт и вдогонку получил пинок по шее. Кто-то сильно ударил меня коленом в живот и барабанил кулаками по груди. Я отбивался во всех направлениях. Попал во что-то твердое, потом в мягкое, получил удар ботинком в пах, да такой сильный, что во мне зазвучала душераздирающая дисгармоничная песня. Надо мной стонали, смеялись, кто-то ругался.

Я свернулся клубком, поднял над головой локти, втянул голову, прижал ноги к животу, чтобы защитить самые ранимые части тела. Не в состоянии что-либо предпринять, я почувствовал, как теплые слезы покатились из моих глаз – слезы негодования и унижения, боли и страха. Неужели это конец? Так просто и так несправедливо, подумал я.

И я провалился в бездонную темь. Асфальт распростерся подо мною и стал мягким, как перина, похожим на свежепостланную теплую постель. Удивительное тепло растекалось по моему телу – огромное всеобъемлющее тепло, сжигающее в себе всю мою боль. В полусне я заметил, что удары и пинки затихают. Последний удар ботинком в крестец, презрительный пинок в расслабленные мышцы ног, последний плевок в лицо. Я знал, что не только слезы текут по моему лицу, это было что-то более вязкое, липкое, неприятное.

Вдруг кто-то близко-близко подошел ко мне. Жесткие маленькие кулачки приподняли меня и сквозь желто-красную переливающуюся пелену я увидел лицо, склонившееся надо мной, – бледное холодное лицо священника.

– Я тебя предупреждал, Веум. Теперь отстанешь от моей матери.

Он отпустил меня, и я снова повалился на асфальт. И на этот раз я не почувствовал боли. Было мягко и тепло, и мне хотелось только одного– – спать, спать…

Я услыхал удаляющиеся шаги. Они прогремели в моих ушах так, будто мимо промчалось стадо буйволов. Потом все стихло. И вдруг опять послышался голос. Он доносился из острого носка ботинка, который хорошенько саданул меня в бок. Голос произнес: «Если ты думаешь, что ты один ходишь к своей потаскушке, то ты ошибаешься. Там перебывало полно народу задолго до того, как ты появился на горизонте».

И снова удар и звуки удаляющихся шагов – видимо, черный ангел взлетел над пожарищем.

Я хотел поднять голову, чтобы разглядеть его, проводить взглядом, посмотреть, есть ли нимб над его головой.

Но какой толк поднимать голову? Какой смысл? Я остался лежать на асфальте. Я вдыхал запах автомобиля, бензина и масла. Голова моя была наполовину под кузовом, и я видел неровный серый лунный пейзаж, состоящий из ржавых коричневых пятен и затвердевшей грязи. Это небесная постель – смесь серого, коричневого и черного, смесь сгнившего шелка, окантованного паутиной, и в довершение ко всему этому крепкий запах – запах смерти.

Меня долго рвало. Я лежал на спине, не шевелясь, и чувствовал, как что-то подступает изнутри, наполняет рот, заставляет израненные губы открываться и меня рвет, и это продолжается бесконечно долго, словно долгий, нежный поцелуй.