Найденыш с погибшей «Цинтии»

Глава седьмая
МНЕНИЕ ВАНДЫ

Вначале Эрика как будто даже радовало принятое решение. Он ушёл с головой в будни рыбацкой жизни, искренне стараясь забыть о своих прежних интересах. Всегда просыпаясь раньше всех, он налаживал снасти и так старательно все подготавливал к лову, что маастеру Герсебому оставалось только сесть в лодку и отчалить. Когда не было ветра, Эрик брался за тяжёлые весла и грёб с такой силой, что, казалось, будто он нарочно ищет самую тяжёлую и утомительную работу.

Ничто не было ему в тягость: ни длительное сидение в лодке, ни обработка пойманной трески. (Сперва у рыбы отделяют язык, считающийся лакомым блюдом, потом голову и кости и только тогда её бросают в чан, где она подвергается первой просолке.) Каковы бы ни были его обязанности, Эрик выполнял их не только добросовестно, но даже с упоением. Он удивлял невозмутимого Отто своим заботливым отношением «о всем мелочам их рыбацкого промысла.

— До чего же ты истосковался в городе! — говорил ему простодушный малый. — Стоит тебе лишь выйти из фьорда в открытое море, как ты чувствуешь себя в родной стихни!

Но, как только разговор заходил на эту тему, Эрик умолкал. А иногда, ни с того, ни с сего, он вдруг начинал доказывать Отто, или, вернее, самому себе, что нет ничего лучше жизни рыбака.

— И я так думаю, — говорил Отто с безмятежной улыбкой, а бедный Эрик отворачивался, подавляя глубокий вздох.

По правде говоря, он жестоко страдал, отказавшись от занятий ради одной только физической работы. Когда его обуревали такие мысли, он всячески старался их отогнать, скрывая от окружающих свою душевную борьбу. Но, вопреки всему, его не покидало чувство горечи и сожаления. Никому на свете он не высказал бы своей печали. Он затаил её в глубине души и от этого только сильнее мучился. Внезапно разразившаяся в начале весны катастрофа ещё больше обострила его переживания.

В тот день предстояло выполнить большую работу: уложить в сарай накопившийся запас солёной трески. Маастер Герсебом, поручив заняться этим делом Эрику и Отто, сам отправился на рыбную ловлю. День был пасмурный и душный, необычный для норвежской весны. Усердно работая, мальчики не могли не заметить, как изнурителен был в то утро самый обычный труд. Все вещи стали почему-то необыкновенно тяжёлыми и даже воздух казался весомым.

— Как странно, — сказал Эрик, — у меня гудит в ушах, будто я поднялся на воздушном шаре на четыре или пять километров.

Вскоре у него пошла из носа кровь. Такие же ощущения испытывал и Отто, хотя он и не в состоянии был выразить их так точно.

— Наверное, барометр сейчас сильно упал, — продолжал Эрик. — Будь у меня время, я бы сбегал к господину Маляриусу проверить это.

— Времени у тебя хватит, — ответил Отто. — Посмотри-ка, ведь мы почти закончили работу. Если же ты задержишься, то с остальным я справлюсь сам.

— Ну что ж, тогда я пойду. Сам не знаю почему, но меня очень тревожит такое давление воздуха. Как бы я хотел, чтобы отец был сейчас дома!

По дороге он встретил Маляриуса.

— А это ты, Эрик! — сказал учитель. — Рад видеть тебя и знать, что ты не в море. Я, собственно, и пошёл только затем, чтобы узнать, где ты. За последние полчаса барометр стремительно упал. Я ни разу в жизни не видел ничего подобного. Он показывает сейчас семьсот восемнадцать миллиметров. Без сомнения, погода скоро переменится…

Маляриус не успел закончить фразу, как послышался отдалённый гул, сопровождаемый зловещим завыванием. Небо, которое ещё совсем недавно было затянуто только на западе фиолетовой тучей, почти тотчас же, с небывалой быстротой, полностью потемнело. И затем, после мимолётного затишья, листья, солома, песок, камешки — все было поднято в воздух порывом шквального ветра. Приближался ураган.

Он был чудовищной силы. Трубы домов, оконные ставни и в некоторых местах даже крыши были унесены, как былинки. Рушились дома, валились сараи. Во фьорде, даже во время самой сильной морской бури, спокойном, как вода в колодце, вздымались огромные волны и с оглушительным грохотом разбивались о берег.

Ураган неистовствовал на протяжении целого часа. Остановленный затем вершинами норвежских гор, он устремился к югу, в сторону европейского материка, сметая все на своём пути. В метеорологических сводках он был отмечен как наиболее разрушительный и редкий по своей силе циклон[34], когда либо пересекавший Атлантику.

В наши дни[35] о таких катастрофических перемещениях воздушных слоёв оповещают и предупреждают по телеграфу. Большинство европейских портов, своевременно уведомленных депешей, обычно успевают сообщить о предстоящей буре судам, готовящимся к отплытию или слабо закреплённым на якоре. Гибельные последствия ураганов в какой-то мере удаётся ослабить. Но вдали от больших портов, в рыбацких посёлках и в открытом море бедствия неисчислимы. Французское Морское ведомство Веритас и английское — Ллойда зарегистрировали не менее семисот тридцати кораблекрушений, вызванных ураганом.

Первая мысль семьи Герсебома, как и тысячи других рыбацких семей, была, естественно, обращена в этот зловещий день к тем, кто находился в море. Маастер Герсебом чаще всего отправлялся к западному берегу довольно большого острова, расположенного приблизительно в двух милях от входа во фьорд. Именно в том месте он когда-то нашёл Эрика. Судя по тому, что буря разразилась не сразу, можно было надеяться, что он успел найти укрытие, даже если лодку и выбросило на песчаную отмель. Но Эрик и Отто так за него беспокоились, что не могли дождаться вечера, чтобы убедиться в правильности этого предположения.

Как только волнение во фьорде, вызванное циклоном, улеглось, Эрик и Отто, выпросив у соседа лодку, решили отправиться на поиски отца. Маляриус уговорил мальчиков взять его с собой. Наконец они отчалили провожаемые тревожными взглядами Катрины и Ванды.

Ветер, утихший во фьорде, продолжал ещё дуть с запада. Достигнуть узкого прохода в открытое, море можно было только на вёслах, что заняло больше часа.

У самой горловины они столкнулись с неожиданным препятствием. В океане, по-прежнему свирепствовала буря. Волны, разбиваясь об островок, прикрывающий проход во фьорд, образовывали два потока. Обогнув преграду, они сливались вместе и с сокрушительной силой устремлялись в проход, словно в огромную воронку. При таких условиях нечего было и думать попасть в открытое море. Даже пароходу это удалось бы не без труда, а тем более утлой лодчонке, идущей на вёслах против ветра. Ничего не оставалось, как вернуться в Нороэ и ждать.

Настал час, когда маастер Герсебом возвращался обычно домой. Но он не вернулся, так же как и другие рыбаки, отправившиеся в тот день на ловлю. Скорее можно было предположить, что какое-то непредвиденное препятствие помешало им всем войти во фьорд, чем думать о несчастье, постигшем одного Герсебома. Этот вечер был одинаково тягостным в каждом доме, где не хватало близкого человека. И по мере того, как истекала ночь, а отсутствующие все не возвращались, возрастала тревога, охватившая посёлок. У Герсебомов никто не ложился. Молчаливые и удручённые, все сидели понурив голову у очага, коротая томительные часы ожидания.

В марте в этих широтах светает поздно. И все же день наступил, ясный и солнечный. Ветер переменил направление, и теперь можно было надеяться выйти в открытое море. Целая флотилия лодок, собранных со всего Нороэ, готовилась уже отправиться на поиски, когда у входа во фьорд были замечены рыбацкие баркасы, вскоре причалившие к берегу. Домой вернулись все рыбаки, вышедшие в море до начала циклона, за исключением одного только маастера Герсебома.

Никто не мог о нем ничего сообщить. И то, что он не вернулся вместе со всеми, внушало ещё большую тревогу, так как всем рыбакам пришлось перенести немало испытаний. Иных буря отбросила к берегу, и лодки их затонули; другие успели укрыться в бухте, защищённой от урагана, и только немногим посчастливилось в самую опасную минуту оказаться на суше.

Было решено, что вся эта флотилия немедленно отправится на розыски маастера Герсебома. Маляриус не изменил своего намерения участвовать в спасательной экспедиции вместе с Эриком и Отто. Большая жёлтая собака, прыгавшая с громким лаем возле лодок, тоже получила разрешение отправиться с ними. Это был гренландский пёс Клаас, которого маастер Герсебом однажды привёз из своей поездки на мыс Фарвель.

Попав в открытое море, лодки разошлись в разные стороны: одни — налево, другие — направо, чтобы обследовать берега многочисленных островков, разбросанных у фьорда Нороэ, как и вдоль всего норвежского побережья.

Когда в полдень, согласно уговору, лодки снова встретились в южной точке горловины, выяснилось, что никаких следов маастера Герсебома не было обнаружено. Так как, по общему признанию, поиски велись очень тщательно, все пришли к печальному выводу, что не остаётся ничего другого, как вернуться домой.

Но Эрик не захотел признать себя побеждённым и так быстро отказаться от всякой надежды. Он заявил, что после того как осмотрены южные острова, он хочет теперь обследовать северные. Так как Маляриус и Отто поддержали его просьбу, рыбаки разрешили воспользоваться самым лёгким и хорошо приспособленным для маневрирования чёлном, на котором предстояло сделать последнюю попытку найти Герсебома. Пожелав всем троим удачи, рыбаки направились в Нороэ.

Упорство Эрика было вознаграждено. Около двух часов пополудни, когда чёлн проходил мимо островка, находившегося недалеко от берега, Клаас вдруг неистово залаял. Прежде чем его успели задержать, он бросился в воду и поплыл прямо к рифам. Эрик и Отто налегли на весла, погнав лодку в том же направлении. Вскоре они заметили, как собака, добравшись до острова, стала прыгать с протяжным воем вокруг какого-то тёмного предмета, показавшегося им человеческим телом, распростёртым на серой скале.

Они быстро причалили к берегу.

Действительно там лежал человек, и это был Герсебом! Герсебом, весь окровавленный, бледный, неподвижный, холодный, бездыханный, быть может, мёртвый! Клаас, повизгивая, лизал ему руки.

Первым движением Эрика было опуститься на колени перед застывшим телом и приложить ухо к груди.

— Он жив! Я слышу, как бьётся сердце! — воскликнул мальчик.

Маляриус взял руку Герсебома и, попытавшись нащупать пульс, с сомнением покачал головой. Тем не менее он решил употребить все средства, предусмотренные в подобных случаях. Сняв с себя широкий шерстяной пояс, Маляриус разорвал его на три части, отдал по куску Эрику и Отто, и они принялись втроём энергично растирать грудь, ноги и руки рыбака.

Вскоре стало ясно, что это простое средство, оказав своё действие, начало восстанавливать кровообращение.

Сердце забилось сильнее, грудь стала вздыматься, появилось слабое дыхание. В конце концов маастер Герсебом очнулся и жалобно застонал.

Маляриус и оба мальчика, бережно подняв его с земли, поспешили перенести в лодку. Когда они опускали его на подстилку из парусов, Герсебом раскрыл глаза.

— Пить! — произнёс он чуть слышно.

Эрик приложил к его губам флягу с водкой. Герсебом сделал глоток, и по его любящему признательному взгляду можно было судить, что он только сейчас начал отдавать себе отчёт в случившейся с ним беде. Но усталость взяла верх, и рыбак погрузился в тяжёлый сон, похожий скорее на летаргию[36].

Справедливо полагая, что лучше всего поскорее вернуться домой, его спасители дружно взялись за весла и поплыли к фьорду. Они быстро достигли входа в залив и благодаря попутному ветру скоро прибыли в Нороэ.

Маастера Герсебома перенесли на кровать, покрыли его компрессами из горной арники[37], напоили крепким бульоном, и только тогда он окончательно пришёл в себя. Серьёзных повреждений у него не оказалось, если не считать перелома верхней части руки и синяков и ссадин на всем теле. Маляриус потребовал, чтобы больного оставили в покое и не утомляли разговорами. Рыбак спокойно заснул.

Только на следующий день ему разрешили говорить и попросили сообщить в нескольких словах, что с ним произошло.

Герсебом был захвачен циклоном в ту самую минуту, когда поднимал парус, чтобы возвратиться в Нороэ. Он был отброшен к рифам острова, где его лодку разнесло в щепки, которые тотчас же унесло бурей. Сам он, пытаясь избежать страшного удара, едва успел выброситься в море буквально за секунду до катастрофы. Только чудом рыбак не разбился о скалы. С огромным трудом добрался он до берега и укрылся от волн. Изнемогая от усталости, со сломанной рукой, весь в синяках и ссадинах, маастер Герсебом упал на землю и теперь даже не мог вспомнить, как прошли зги двадцать мучительные часов и когда именно жестокий озноб сменился беспамятством.

Сейчас, когда его жизнь была уже вне опасности, он сокрушался о потерянной лодке и сетовал на свою неподвижную руку в лубке. Что же будет дальше, если даже допустить, что после восьми-десятинедельного бездействия он опять сможет владеть рукой? Ведь лодка была единственным достоянием семьи, и оно исчезло от одного дуновения ветра! Наняться к кому-нибудь на работу в его годы было уже нелегко. Да и где найти работу?! Ведь рыбаки в Нороэ обходятся без помощников, а фабрика рыбьего жира и без того уже уменьшила число рабочих.

Таким грустным размышлениям предавался выздоравливавший Герсебом, садя с рукой на перевязи, в своём большом кресле.

В ожидании полного выздоровления кормильца семья доедала последние остатки. Питались солёной треской, небольшой запас которой ещё хранился в сарае. Но будущее представало в мрачном свете — было неизвестно, как все сложится в дальнейшем.

Сомнения и тревоги вскоре придали мыслям Эрика иное направление. Первые два или три дня сильнее всего было охватившее его чувство радости. Ведь маастера Герсебома удалось спасти благодаря его, Эрика, безграничной преданности. И он не мог не гордиться, когда матушка Катрина или Ванда то и дело обращали на него свои благодарные взгляды, как бы говорившие ему:

«Дорогой Эрик, когда-то отец спас тебя в море, а сейчас ты, в свою очередь, вырвал его из лап смерти!..»

Конечно, это была самая высокая награда, о какой он только мог мечтать, самоотверженно обрекая себя на суровую жизнь рыбака. И в самом деле, иметь право сказать себе, что ты в какой-то мере отблагодарил приютившую тебя семью за все её благодеяния, — что могло больше утешить его и укрепить в нём силу духа?

Но сейчас эта семья, великодушно делившая с ним свои скромный достаток, находилась под угрозой нищеты. Вправе ли он был ещё больше обременять её? Разве не должен был он сделать все возможное, чтобы оказать ей помощь?

Эрик прекрасно понимал, что это его обязанность. Затруднялся он только в выборе средств для её выполнения. Не поехать ли ему в Берген и наняться юнгой на какое-нибудь судно, или помочь семье каким-либо иным способом?

Однажды он поделился своими сомнениями с Маляриусом. Внимательно выслушав его доводы, тот согласился с ними, но решительно отверг план Эрика пуститься в плавание в качестве юнги.

— Я мог понять, хотя и сожалел об этом, — сказал он, — твоё решение остаться здесь, чтобы разделить участь приёмных родителей. Но я бы никогда не одобрил твоего намерения покинуть своих близких ради профессии, не открывающей перед тобой никаких перспектив, в то время как доктор Швариенкрона предоставляет тебе возможность получить широкое образование и занять подобающее место в обществе!

Но Маляриус утаил от мальчика, что он уже отправил доктору Швариенкрона письмо, решив поставить его в известность, какие тяжёлые последствия имел для семьи Эрика циклон, пронёсшийся 3 марта. Поэтому учитель нисколько не удивился, когда уже на четвёртый день получил ответ от доктора, с содержанием которого он немедленно ознакомил маастера Герсебома.

Вот что гласило это письмо.

«Стокгольм, 17 марта.

Мой дорогой Маляриус!

Выражаю тебе сердечную благодарность за то, что ты известил меня о суровых испытаниях, выпавших на долю достойного Герсебома в результате урагана, разразившегося 3-го с.м. Я счастлив и горд узнать, что Эрик во время этого бедствия проявил себя, как это ему свойственно, мужественным юношей и преданным сыном. Ты найдёшь в этом письме ассигнацию в 500 крон, которую я прошу тебя вручить от моего имени Эрику. Скажи ему, что если этой суммы не хватит для приобретения в Бергене самой лучшей рыбацкой лодки, то пусть он немедленно об этом сообщит. Мне бы хотелось, чтобы он назвал эту лодку «Цинтией» и подарил её маастеру Герсебому в знак сыновней любви. А затем, когда это будет исполнено, Эрику следует, если он захочет послушаться меня, вернуться в Стокгольм и возобновить занятия. Место для него по-прежнему свободно в моем доме. И если требуется ещё какой-нибудь довод, чтобы убедить его приехать, то я добавлю, что располагаю теперь некоторыми сведениями, дающими надежду проникнуть в тайну его происхождения. Остаюсь, дорогой Маляриус, твоим преданным и искренним другом.

Р.В.Швариенкрона, д-р медицины».

Легко догадаться, с какой радостью было встречено это письмо. Передавая свой подарок Эрику, доктор тем самым показал, что он хорошо знал характер старого рыбака. Вряд ли маастер Герсебом согласился бы принять лодку непосредственно от доктора. Но как он мог отказать в этом своему приёмному сыну и отвергнуть лодку с названием «Цинтия», напоминающим о появлении Эрика в его семье?..

Оборотной стороной медали, мыслью, омрачавшей всех, был предстоящий отъезд Эрика. Никто на эту тему не заговаривал, хотя все только об этом и думали.

Опечаленный Эрик был во власти противоречивых чувств: ему, естественно, хотелось выполнить волю доктора и тем самым осуществить свою заветную мечту, и в то же время он не хотел огорчать своих приёмных родителей.

На помощь ему пришла Ванда, нарушившая тягостное молчание.

— Эрик, — сказала она ласково и серьёзно, — ты не можешь ответить отказом на письмо доктора, не можешь потому, что это было бы одновременно и проявлением неблагодарности, и насилием над самим собой! Твоё место среди учёных, а не среди рыбаков! Я давно уже думаю об этом. Но раз никто не решается тебе об этом сказать, то скажу я!

— Ванда права! — воскликнул, улыбаясь, Маляриус.

— Да, Ванда права! — повторила сквозь слезы матушка Катрина.

И вот так вторично был решён отъезд Эрика.