Найденыш с погибшей «Цинтии»

Глава десятая
МИСТЕР ТЮДОР БРОУН

Однажды утром, когда доктор по обыкновению находился у себя в кабинете, слуга подал ему визитную карточку, изящную и миниатюрную, как это принято в Англии. На ней было напечатано: «M.Tudor Brown», а ниже добавлено мелкими буквами: «on board the Albatros», то есть: мистер Тюдор Броун с борта «Альбатроса».

«Мистер Тюдор Броун?» — подумал доктор, тщетно стараясь вспомнить человека с таким именем.

— Этот господин желает видеть господина доктора, — сказал слуга.

— А не может ли он прийти в мои приёмные часы?

— Он говорит, что явился по личному делу.

— Ну ладно, тогда попросите его войти, — вздохнув, ответил доктор.

Услышав, как отворяется дверь, он поднял голову и с некоторым изумлением посмотрел на странного обладателя аристократического имени Тюдор в сочетании с простонародной фамилией Броун.

Пусть читатель представит себе мужчину лет пятидесяти: мелкие, морковного цвета завитки на лбу, скорее похожие на мотки шерсти, чем на волосы; крючковатый нос, осёдланный огромными, с дымчатыми стёклами, очками в массивной золотой оправе; длинные, как у лошади, зубы; гладко выбритые щеки, поддерживаемые туго накрахмаленным воротником; рыжая бородка кисточкой, выбивающаяся откуда-то из-под воротника; причудливая голова, увенчанная цилиндром, словно намертво к ней привинченным, так как владелец даже не потрудился приподнять его. И все это сооружение покоилось на тощем, угловатом, как бы наспех сколоченном туловище, облачённом в шерстяной клетчатый костюм серо-зелёного цвета. Булавка в галстуке с бриллиантовой головкой величиной с орех; цепочка для часов, извивающаяся в складках жилета с аметистовыми пуговицами; не менее десятка колец на скрюченных, как у шимпанзе, пальцах — все это придавало незнакомцу такой кичливый, нелепый, курьёзный вид, какой даже трудно вообразить.

Этот субъект вошёл в кабинет доктора, как входят на вокзал — даже не поклонившись. Он остановился посреди комнаты и заговорил в нос гнусавым пронзительным голосом ярмарочного Полишинеля[45]:

— Вы и есть доктор Швариенкрона?

— Да, это я, — ответил доктор, поражённый такой развязностью.

Он подумал уже, не позвонить ли слуге и попросить вывести нахала, когда последующие слова незнакомца немедленно заставили его отказаться от этого намерения.

— Я прочёл вашу публикацию относительно Патрика О'Доногана, — проговорил тот, — и решил сообщить вам то, что я о нем знаю.

— Садитесь, пожалуйста, сударь! — поспешно ответил доктор.

И тут он заметил, что посетитель, не дожидаясь приглашения, успел уже выбрать себе кресло, показавшееся ему самым удобным. Придвинув его к столу, он уселся, заложив руки в карманы, поднял ноги, уперев каблуки о подоконник, и самоуверенно взглянул на собеседника.

— Я думал, — проговорил он, — что вам интересно будет узнать некоторые подробности, раз вы сами предлагаете за них пятьсот фунтов. Вот я и пришёл их вам сообщить.

Доктор молча поклонился.

— Без сомнения, — продолжал гнусавить посетитель, — вы прежде всего захотите узнать, кто я такой. Могу вам это сказать. Как вы уже сами, наверное, прочли на моей визитной карточке, меня зовут Тюдор Броун. Я британский подданный.

— А по происхождению вы не ирландец? — с любопытством осведомился доктор.

Незнакомец, явно озадаченный таким вопросом, ответил после некоторого колебания:

— Нет, шотландец… О, я знаю, что я не похож на шотландца и меня чаще всего принимают за янки. Но ничего не поделаешь. Тем не менее я шотландец.

И, заявив это, он в упор посмотрел на доктора, как бы желая сказать: «Что бы вы обо мне ни думали, мне на это наплевать!»

— А может быть, вы родились в Инвернессе? — не унимался доктор, не желая отказаться от своего любимого конька.

Собеседник немного помедлил.

— Нет, я из Эдинбурга, но это к делу не относится. У меня солидное состояние, и я ни от кого не завишу. Если я вам сообщаю, кто я такой, — значит, мне так хочется, ведь заставить меня никто не может!

— Но разрешите заметить, что я вас об этом вовсе и не спрашивал, — с улыбкой возразил доктор.

— Не спрашивали? Тем лучше. Не перебивайте меня, а то мы никогда не кончим. Вы даёте публикации, желая получить сведения о Патрике О'Доногане, — не так ли? Значит, вы ищете тех, кто его знает. Ну вот, я его знаю!

— Вы его знаете? — переспросил доктор, придвигая кресло к Тюдору Броуну.

— Да, я его знаю! Но, прежде чем о нем рассказать, я хочу спросить, — зачем он вам понадобился?

— Вы вправе задать этот вопрос, — ответил доктор. И он в нескольких словах рассказал историю Эрика незнакомцу, которую тот выслушал с глубочайшим вниманием.

— Значит, мальчик жив? — спросил он.

— Жив и здоров и собирается в октябре этого года поступить на медицинский факультет Упсальского университета.

— Так, так… — задумчиво произнёс посетитель. — А скажите, пожалуйста, разве вы не можете проникнуть в тайну его происхождения без посредства Патрика О'Доногана?

— Нет, я не вижу другой возможности, — ответил доктор. — После долгих поисков мне удалось установить, что только один Патрик О'Доноган в состоянии объяснить эту загадку. Вот почему я давал о нем объявления в газетах, по правде говоря, почти не надеясь на успех.

— А почему вы не надеялись на успех?

— У меня есть все основания предполагать, что Патрик О'Доноган предпочитает скрываться, а потому вряд ли он захочет откликнуться на мои объявления. Впрочем, я собираюсь в скором времени прибегнуть к иным методам. Я располагаю подробным описанием его внешности, и мне известно, в каких портах он чаще всего бывает. Я надеюсь обнаружить его там с помощью специальных агентов.

Доктор Швариенкрона сообщил все это не по легкомыслию, а вполне сознательно. Он решил проверить, какое впечатление произведут его слова на незнакомца. И он хорошо заметил лёгкое дрожание век и нервное подёргивание уголков рта на гладко выбритом лице Тюдора Броуна, несмотря на его напускное равнодушие. Но почти мгновенно тот снова принял невозмутимый вид.

— Ну что же, доктор; — сказал он, — если вы не в состоянии узнать тайну помимо О'Доногана, тогда, значит, вы никогда её не узнаете!.. Патрик О'Доноган умер.

Как ни потрясло доктора это известие, он не проронил ни звука, а только пристально взглянул на собеседника.

— Умер и похоронен, — продолжал тот, — вернее сказать, опущен на глубину трехсот морских саженей! Случаю было угодно, чтобы этот человек, чьё прошлое и мне казалось загадочным — потому я обратил на него внимание — три года назад был нанят марсовым на мою яхту «Альбатрос». Должен заметить, что моя яхта — испытанное судно. Я провожу на его борту иногда по семь — восемь месяцев подряд. Итак, года три тому назад, когда мы находились на траверсе[46] Мадейры, марсовый Патрик О'Доноган упал в море. Я немедленно приказал остановиться и спустить шлюпки. После тщательных поисков он был найден. На борту ему была оказана необходимая помощь, но все попытки вернуть его к жизни не увенчались успехом: Патрик О'Доноган был мёртв. Пришлось возвратить морю добычу, которую мы попытались у него отнять! Разумеется, несчастный случай был зафиксирован по всем правилам в судовом журнале. Полагая, что данный документ может вас заинтересовать, я велел снять с него нотариальную копию и принёс её вам.

Сказав это, Тюдор Броун вытащил бумажник, извлёк из него лист бумаги, покрытый гербовыми марками, и передал доктору.

Тот быстро ознакомился с документом. Действительно, это была выписка из судового журнала «Альбатроса», принадлежащего Тюдору Броуну, и она подтверждала кончину Патрика О'Доногана на траверсе острова Мадейры. Выписка была надлежащим образом заверена под присягой двух нотариусов и зарегистрирована в Лондоне, в Sommerset House[47], комиссаром её королевского величества.

Подлинность документа не вызывала сомнений. Но самый факт его неожиданного появления показался доктору таким странным, что он не в силах был удержаться, чтобы не высказать вслух своего удивления. Тем не менее он сделал это со свойственной ему вежливостью.

— Вы мне позволите, сударь, задать вам только один вопрос? — спросил он.

— Задавайте, доктор.

— Каким образом у вас оказался в кармане подобный документ, заранее заготовленный и законно оформленный?.. Для чего вы его мне принесли?

— Если я не разучился считать, то это не один, а два вопроса, — ответил Тюдор Броун. — Отвечу на них поочерёдно. Этот документ оказался у меня в кармане потому, что, прочитав два месяца тому назад объявление и имея возможность предоставить интересующие вас сведения, я хотел, чтобы они были возможно более исчерпывающими и бесспорными, насколько это в моих силах… А принёс я документ потому, что, совершая прогулку на яхте вдоль берегов Швеции, счёл уместным занести вам эту бумажонку лично, чтобы удовлетворить таким образом и своё и ваше любопытство.

На такие доводы возразить было нечего, и доктор принял единственно возможное решение.

— Так, значит, вы прибыли сюда на «Альбатросе?» — быстро спросил он.

— Ну да.

— А есть ли у вас на борту матросы, знавшие Патрика О'Доногана?

— Конечно есть, и немало.

— Вы позволите мне повидаться с ними?

— Сколько вам будет угодно. Может быть, вы хотите сейчас отправиться со мной на яхту?

— Если вы не возражаете.

— Нисколько, — ответил англичанин, вставая. Позвонив слуге, доктор велел подать себе шубу, шляпу и трость и вышел с Тюдором Броуном. Через пять минут они уже были у причала, где стоял на якоре «Альбатрос».

Их встретил старый морской волк, с багрово-красным лицом и седыми бакенбардами. Он показался доктору человеком весьма расположенным к откровенности и чистосердечию.

— Мистер Уорд, — остановил его Тюдор Броун, — этот джентльмен желает навести справки о Патрике О'Доногане.

— О Патрике О'Доногане? — переспросил старый моряк. — Да помилует бог его душу! Он доставил нам немало хлопот, когда мы его вылавливали на траверсе Мадейры! А для чего, я вас спрашиваю, нужна была вся эта возня? Ведь всё равно его пришлось отдать на съедение рыбам!

— Как долго вы с ним были знакомы? — спросил доктор.

— С этим прощелыгой? Слава богу, недолго — год или два, не больше. Мы, кажется, наняли его в Занзибаре, не так ли, Томми Дафф?

— Кто меня зовёт? — откликнулся молодой матрос, усердно начищавший мелом медные поручни на лестнице.

— Я, — ответил старик. — Ведь мы в Занзибаре взяли на борт Патрика О'Доногана?

— Патрика О'Доногана? — медленно проговорил матрос, как бы смутно припоминая это имя. — Ах да, конечно, это тот самый марсовый, который упал в море на траверсе Мадейры? Так точно, мистер Уорд, он поступил к нам в Занзибаре.

Доктор Швариенкрона попросил описать ему внешность Патрика О'Доногана и убедился, что описание полностью совпадало с известными ему приметами. Матросы показались ему людьми правдивыми и честными. Об этом говорили их открытые простодушные лица. Правда, единообразие их ответов могло бы навести на мысль о предварительном сговоре, но не вытекало ли оно естественным образом из самих же фактов? Так как матросы знали Патрика всего лишь один год или немного больше, они могли дать о нем довольно скудные сведения: указать его приметы и повторить рассказ о его трагической смерти.

«Альбатрос» был так хорошо оснащён, что при наличии нескольких пушек вполне мог бы сойти за военное судно. На яхте царила безукоризненная чистота. Экипаж выглядел очень бодро, все были в добротной одежде и казались прекрасно дисциплинированными, так как находились на своих местах, несмотря на то, что судно стояло у самой набережной.

Все это, вместе взятое, произвело на доктора благоприятное впечатление. Он заявил, что его вполне удовлетворяют полученные сведения и, с присущим ему гостеприимством, даже пригласил скрепя сердце к себе на обед Тюдора Броуна, который прохаживался взад и вперёд по юту[48], насвистывая только ему одному известный мотив. Но мистер Тюдор Броун не счёл возможным принять это приглашение и отклонил его в следующих «изысканных» выражениях:

— Нет, не могу, никогда не обедаю в городе!

Доктору ничего не оставалось, как только удалиться. Тюдор Броун даже не удостоил его на прощанье кивком головы.

Прежде всего доктор поспешил рассказать о своём приключении Бредежору, который выслушал его, не проронив ни слова, но про себя решил немедленно приступить к тщательному расследованию.

Когда Эрик вернулся в полдень из школы к обеду, Бредежор отправился вместе с ним на разведку, но столкнулся с непредвиденным затруднением. «Альбатрос» уже ушёл из Стокгольма, не сообщив ни пути следования, ни адреса владельца.

Единственным вещественным доказательством этого странного визита был документ о смерти Патрика О'Доногана, оставшийся у доктора.

Достоверен ли был этот документ? Вот в чём Бредежор позволил себе усомниться, несмотря на подтверждение английского консула в Стокгольме, выяснившего после соответствующего запроса подлинность печати и подписей на предъявленном свидетельстве о смерти.

Подозрительным показался адвокату ещё и тот факт, что, по наведённым справкам, никто не знал в Эдинбурге о существовании Тюдора Броуна.

Но мало-помалу сомнения рассеялись под воздействием неопровержимого доказательства: с той поры никаких других известий о матросе не поступало, и все объявления в газетах остались без отклика.

Итак, Патрик О'Доноган исчез навсегда, а вместе с ним исчезла и последняя надежда проникнуть в тайну происхождения Эрика. Он сам это прекрасно понимал и вынужден был признать бесцельность дальнейших поисков. Поэтому он безропотно согласился поступить с осени, по желанию доктора, на медицинский факультет Упсальского университета. Но только он хотел предварительно сдать экзамен на капитана дальнего плавания, и это намерение красноречиво свидетельствовало о том, что Эрик не отказался от своей заветной мечты — посвятить себя путешествиям и побывать во многих странах.

К тому же на сердце юноши лежали теперь и другие заботы, заботы настолько тягостные, что избавиться от них, как ему казалось, могла бы помочь только перемена обстановки. Доктор даже и не подозревал о желании Эрика в недалёком будущем покинуть под благовидным предлогом его дом. Таким предлогом явилось бы длительное плаванье. Причиной, побудившей Эрика принять это решение, была все возраставшая неприязнь к нему племянницы Швариенкрона, фрекен Кайсы, которая выказывалась буквально на каждом шагу. Юноше хотелось во что бы то ни стало скрыть свою обиду от добрейшего опекуна.

Отношения Эрика и молодой девушки всегда были очень натянутыми. Даже после семилетнего знакомства «маленькая фея», как и в первый день его приезда в Стокгольм, казалась ему образцом изящества и светских манер. Он испытывал перед ней безграничное восхищение и старался изо всех сил заслужить её дружбу. Но Кайса не желала примириться с тем, что этот «втируша» поселился в доме доктора, где к нему относились, как к приёмному сыну, и сумел очень быстро стать любимчиком трех друзей. Школьные успехи Эрика, его доброта и кротость не только не могли заставить её сменить гнев на милость, но, напротив, служили новым источником для зависти и ревности. В глубине души Кайса не прощала Эрику его рыбацкого и крестьянского происхождения. Ей казалось, что оно роняет достоинство дома доктора Швариенкрона и что она, Кайса, благодаря этому утрачивает право занимать место на высшей ступени общественной лестницы, где, по её мнению, она до сих пор находилась.

И каково же было её возмущение, когда она узнала, что Эрик даже не крестьянский сын, а просто найдёныш! Она не далека была от мысли, что найдёныш занимает в общественной иерархии почти такое же место, как кошка или собака. Её чувства проявлялись в самых презрительных взглядах, в самом оскорбительном молчании и в жестоких унижениях Эрика. Если его приглашали вместе с нею на детский праздник к друзьям доктора, она упорно отказывалась танцевать с ним. За столом Кайса демонстративно не отвечала на его слова или совершенно не считалась с ними. При всякой возможности она старалась его унизить.

Правда, Эрик давно уже разгадал причину такого бессердечного обращения, но он никак не мог понять, почему такое ужасное несчастье, как потеря семьи и родины, могло послужить против него обвинением и вызвать со стороны Кайсы настоящую ненависть. Однажды, когда он решил объясниться с девушкой и заставить её признать несправедливость и жестокость подобных предрассудков, она даже не пожелала его выслушать. В восемнадцать лет Кайса начала выезжать в свет. За нею многие ухаживали и всячески баловали как богатую наследницу, и это ещё больше утвердило её во мнении, что она сделана из иного теста, нежели простые смертные.

Сначала Эрика удручала такая несправедливость, но в конце концов он возмутился и дал себе клятву взять реванш. Чувство глубокого унижения, которое он испытывал, ещё больше усилило его рвение к занятиям. Он мечтал завоевать себе самоотверженным трудом такое положение в обществе, чтобы заставить всех себя уважать. Потому Эрик и решил при первой же возможности оставить дом, в котором каждый день был отмечен для него какой-нибудь новой обидой. Но только отъезд нужно было обставить таким образом, чтобы горячо любимый доктор ни о чём не догадался. Пусть он думает, что разлука с Эриком вызвана его непреодолимой страстью к путешествиям!

Решив подготовить почву, юноша частенько заговаривал о своём намерении присоединиться к какой-нибудь научной экспедиции после того, как он окончит образование. Продолжая заниматься в Упсальском университете, он закалял себя различными упражнениями и суровой тренировкой, исподволь подготавливаясь к опасной и полной лишений жизни, являющейся уделом великих путешественников.