Найденыш (СИ)

Глава 3. Родовой знак

Спустя пять лет почти ничего не изменилось. Жизнь текла обычным, размеренным ходом, и все шло своим чередом. Разве что, ненависть Оливетт к мужу стала почти невыносимой. Она никогда не думала, что способна на столь сильное чувство. Ей было противно находиться с ним в одном помещении, женщина избегала на него смотреть за исключением тех случаев, когда иначе было уже нельзя. А его прикосновения вызывали в ней содрогание. Оливетт опасалась, что король поймет, что с ней происходит, но как это ни странно, умный и проницательный Эдуард истолковывал все это неправильно и не приближался к истине, а удалялся от нее. Впрочем, это было неудивительно. Короля никогда не волновали чувства других людей, он просто не замечал их. Иногда казалось, что он сомневается, есть ли у остальных вообще какие-то чувства, не говоря уже о мнениях. Оливетт не сразу поняла это, но когда поняла, то почувствовала небольшое облегчение. Эдуард редко обращал на нее свое внимание, иногда она ловила на себе его взгляд, который, казалось, говорил: «что делает здесь эта женщина?» Это происходило тогда, когда, король соизволял заметить жену. Кстати, сына он замечал гораздо реже и при этом его брови хмурились. Неизвестно, что ему не нравилось. К двадцати одному году Филипп вырос, окреп и возмужал настолько, что в нем трудно было узнать того хрупкого, мрачного паренька, каким он был когда-то. Впрочем, за прошедшее время принц отнюдь не стал веселее. Его красивое лицо сохраняло непроницаемое, холодное и высокомерно выражение.

Оливетт очень хотелось увидеть, какое еще лицо бывает у Филиппа, когда он, к примеру, улыбается, причем, улыбается от души, а не из вежливости. Первое впечатление давно исчезло. Королева уже забыла, что когда-то считала принца отвратительным мальчишкой. Теперь ей очень нравилось наблюдать за ним, а в беседах задавать вопросы, которые не всегда можно было верно истолковать. Королева все сильнее втягивалась в эту игру и пропустила момент, когда можно было остановиться. Игра ее завораживала, заставляла замирать, но ни разу не насторожила. Оливетт слишком полагалась на собственные силы. Впрочем, у нее были для этого все основания. Она была поразительно хороша собой. Наблюдая за Филиппом, женщина многое замечала, а то, что видела, всегда истолковывала в свою пользу.

Неизвестно, когда ей в голову попала мысль, что принц от нее без ума. Но поймав себя на этом однажды, королева начисто отмела все остальные возможности. Теперь все действия Филиппа значили одно: он в нее влюблен. Мрачен, высокомерен, немногословен — оттого, что пытается скрыть свои чувства. Даже его любовниц Оливетт оправдывала теми же мотивами. Принц считает, что королева для него недоступна, поэтому утешается на стороне. Когда в фаворитках Филиппа оказалась признанная красавица Маттин, это только укрепило Оливетт в своих подозрениях, В какой-то момент ей стало жаль его и она решила слегка поощрить мужчину, дать легкую надежду.

Ее планам очень способствовало то, что король уже вторую неделю отсутствовал. Он частенько отлучался по своим делам, забывая брать с собой жену, которая, впрочем, никогда не жаловалась на такое невнимание.

Оливетт начала атаку за обедом. За столом находились только она и принц, который не поднимал глаз от тарелки. «Бедный мальчик, — подумала женщина, — как он переживает и старается скрыть свои чувства. Но я все равно их вижу».

— Как вы мрачны, Филипп, — заговорила она, улыбаясь, — скучаете?

Филипп взглянул на нее и коротко мотнул головой:

— Нет, матушка.

— О, умоляю, я ненамного старше вас. Почему вы называете меня матушкой?

— Вы жена моего отца, — пояснил принц, отрезая мясо и аккуратно отправляя его себе в рот.

Оливетт понаблюдала, как он жует и сказала:

— Но мы можем быть друзьями.

Филипп вновь бросил на нее взгляд, который посторонний наблюдатель назвал бы тяжелым, но королеве он показался совсем другим.

— Разве вы против, Филипп?

— О нет, матушка.

— Это звучит смешно. Называйте меня иначе.

— Все женщины, старше меня годами, вызывают во мне благоговение, — произнес Филипп смиренным тоном.

— Переставьте же, Филипп, это абсурдно. Неужели, вы относитесь ко мне, как к женщине, которая заменила вам мать? Нет. Я знаю, что нет. Тогда, как?

— Жена, моего отца, имеет право на мое уважение.

— И на любовь? — закинула удочку Оливетт с легкой улыбкой на губах.

— Как же мне не любить женщину, которая заменила мне мать, — съязвил принц.

Королева вспыхнула.

— Вы все-таки сердитесь. Но на что? Когда, я выходила замуж за вашего отца, я не знала, что его сын будет так ко мне относиться, — на ее лице появилась обида.

— Простите, — отреагировал Филипп, впрочем, должного сочувствия в его голосе не наблюдалось.

— Вы несносны, — Оливетт вскинула голову с грациозностью кошки.

Это всегда производило на мужчин неизгладимое впечатление. Но Филипп в это время занимался мясом на тарелке и ничего не заметил.

— Но надеюсь, на ваше доверие я могу рассчитывать, Филипп?

— Конечно, матушка.

— Когда вы прекратите называть меня матушкой? — запальчиво спросила королева.

— Не думаю, что отец одобрит это.

— О, — Оливетт воспряла духом, полагая, что упорство пасынка исходит из опасения отцовского гнева, — но вы ведь взрослый человек, Филипп, вы можете называть меня по имени, когда он не слышит. Вот, как сейчас. Или, — она, помолчала, стараясь придать паузе интимность, — когда мы наедине.

— Мы нечасто остаемся наедине, матушка, — ответил Филипп, пожимая плечами.

Оливетт просияла от столь явной удачи. Этот намек, по ее мнению, был вполне прозрачен. Значит, он хочет, чтоб они остались наедине. Отлично, все идет как нельзя лучше.

— О, это можно будет устроить. Я надеюсь, мы станем друзьями и будем проводить много времени в беседах. Как вы считаете, Филипп?

— Мне кажется, вы могли бы найти для себя более интересные дела, катушка, — он приподнял брови, — я не любитель разговоров.

Королева с трудом смогла скрыть ликование, охватившее ее. Эта фраза была еще прозрачнее, чем предыдущая. О, неужели, неужели, неужели? Она оглянулась, отметив слугу, который тут же склонился перед ней с подносом. Нет, в такой обстановке невозможно ни о чем разговаривать. Всюду чужие глаза и уши. Слуги всегда все замечают и вполне могут сообщить королю. Нужно быть осторожнее.

— Полагаю, вы можете уделить мне немного своего драгоценного внимания, принц. И я вовсе не считаю беседу с вами скучным занятием. Согласны?

— Насчет скучного занятия?

— Нет. Я имею в виду беседу, Филипп.

— Вы правы, матушка.

— Оставьте же матушку. Мое имя — Оливетт. Не правда ли, красивое имя?

— Бесспорно, матушка.

Она укоризненно посмотрела на него.

— Филипп, ваша робость становится смешной.

— Можете смеяться, но это не робость, а почтение.

— Нет, это невыносимо! Слушая вас, я стремительно старею. Почему вы не хотите называть меня по имени?

— Это слишком большая честь для меня, матушка.

Филипп встал, отодвинув стул. Поклонился и пожелав королеве приятного аппетита, преспокойно вышел за дверь.

Оливетт покачала головой. Она и не подозревала, что робость принца заходит так далеко. Или же, он слишком осторожен и не хочет раскрываться, когда кругом слуги? Да, это все объясняет. Ей тоже следует быть осторожной. На некоторое время она позабыла обо всем на свете. О том, что у нее есть муж. Хуже, что этот муж — король. И стократ хуже, что его зовут Эдуард и у него ужасный, подозрительный характер. Если он узнает… Об этом Оливетт даже думать не хотела. Слишком уж это было ужасно. Нужно взять себя в руки и вести как ни в чем не бывало. Король в отъезде, но при дворе всюду есть глаза и уши, которые имеют отвратительную привычку все видеть и слышать. А если учесть, что к ним прилагается еще и рот… Оливетт на мгновение стало холодно.

Неторопливо закончив обед, королева встала и отправилась в свои покои. Мэгими иногда сопровождала ее, но в последнее время Оливетт была необычайно раздражительна и наперсница предпочитала ее не сердить. Она ожидала свою госпожу в комнате, склонившись над вышиванием. Увидев входящую королеву, Мэгими встала и поклонилась.

Оливетт махнула рукой в ее сторону и села в кресло. Вот перед ней еще одно препятствие. Мэгими. Она наблюдает за ней и доносит королю. Несомненно. Иначе, зачем она здесь. И если принц придет сюда, король узнает об этом раньше других. Плохо. Очень плохо.

Сдвинув брови, королева задумалась, каким образом нейтрализовать Мэгими. Конечно, она может просто выгнать ее. Но кто знает, какие последствия повлечет этот поступок. Отослать Мэгими по якобы важному делу? Поднатужившись, Оливетт могла бы придумать такое дело, но… Опять-таки, кто поручится, что случится потом. Вдруг наперсница не должна оставлять госпожу ни под каким видом.

Бросив на Мэгими злобный взгляд, Оливетт подавила вздох. Итак, придется либо отказаться от задуманного, а отказываться она не хотела ни в коем случае, либо придумать что-нибудь еще.

Стук в дверь прервал размышления королевы. Она подняла голову, прислушиваясь. Мэгими вновь вскочила и кинулась к двери.

Через некоторое время вернулась.

— Ваше величество, пришла молодая госпожа Ромейн. Прикажете впустить?

Яркая вспышка озарила темные мысли королевы. Ромейн! Вот, кто ей нужен. Конечно!

— Впусти, — кивнула Оливетт.

Вошедшая присела в низком поклоне. Королева окинула, ее цепким взглядом, не упускающим никаких деталей. Эта девочка хорошеет с каждым днем. Просто оторопь берет, каким образом из шкодливой, шаловливой девочки получается такая очаровательная девушка. Среднего роста, худощавая, очень изящная, с маленькими руками и ногами. Такие руки могли быть лишь у девицы знатного происхождения, с такими тонкими пальцами, овальными ногтями и нежной кожей. И это было еще не все. Еще были и шелковистые, вьющиеся волосы, убранные назад, удлиненный овал лица и большие ярко-зеленые глаза в обрамлении длинных, изогнутых пушистых ресниц. Скромное серое платье, призванное скрыть начавшую оформляться фигуру, напротив, подчеркивало все ее достоинства. Неожиданно, Оливетт почувствовала едва заметный укол ревности. Да эта девчонка может затмить ее.

— Ваше величество, позволите пожелать вам доброго дня, — произнесла Ромейн.

— Позволяю, Иди сюда, садись, — королева указала на низкий пуфик, излюбленное место девочки.

Что это с ней? Ведь это Роми, ее воспитанница, ее любимица, если на то пошло. Единственное существо в этой огромной, чужой стране, к которому Оливетт была привязана. К ней и еще к Сэлли. Конечно, Ромейн хорошенькая. А какой еще ей быть с такими поразительными глазами, испускающими, казалось, свой собственный свет?

Ромейн ежедневно наносила визиты королеве, делая это из собственных побуждений, по ее просьбе и молчаливому согласию Меора.

— Как проходит обучение? — спросила Оливетт.

— Очень хорошо, ваше величество, — Ромейн села на пуфик, чинно сдвинув ноги, — совсем недавно я узнала, что на свете существует философия.

— Кажется, Меора занесло в академические дебри, — фыркнула королева, — он забыл о том, что должен был научить тебя всего лишь чтению, письму и манерам.

— Меор считает, что образование должно охватывать не только эти области, но и другие, ваше величество.

— Помилуй, я сама плохо представляю, что такое философия, — отмахнулась Оливетт, — не хватало, чтоб ты начала читать мне лекции по этому предмету.

Покосившись на Мэгими, она спросила пониженным тоном, надеясь, что наперсница не уловит смысла ее слов:

— А другому он тебя не учит, Роми?

— Чему же, ваше величество? — приподняла брови девушка.

— Магии, к примеру.

— У меня нет способностей, ваше ве…

— Оставь это, — перебила ее королева, — ты стала чересчур вежлива. Называй меня как и прежде «госпожа Оливетт». Уже забыла?

— Нет, госпожа, но я думала, что это…

— Это то, что я хочу от тебя слышать, Роми.

— Хорошо, госпожа Оливетт.

— Мэгими, — Оливетт обернулась к девушке, — принеси нам что-нибудь из фруктов, пирожные и вина. Белое вино. Понятно?

— Да, ваше величество.

Наперсница удалилась, Ромейн некоторое время сидела прямо, смотря на королеву, потом повернув голову, посмотрела на камин и заметила:

— Огонь почти погас, госпожа. Позвольте, я займусь этим.

— Разумеется. Помню, ты очень настаивала на том, чтобы следить за ним неотлучно.

Ромейн улыбнулась и встав, отправилась к камину. Оливетт немного понаблюдала за ее грациозной походкой и отвернулась. Девочка растет. Скоро превратится в еще более очаровательное существо, избавившись от подростковой угловатости и худобы. Нужно будет подыскать ей приличного мужа. Нет, не приличного, а самого лучшего. Такое сокровище не должно достаться кому попало. Она ведь не просто красива, она еще и умна, образована и хорошо воспитана. Уж Оливетт позаботится о том, чтобы муж был по крайней мере молод, не уродлив и богат. Эти три качества были минимальными требованиями, но королева не хотела ограничиваться только ими.

Ромейн по своему обыкновению развела огонь почти мгновенно. Он вновь ярко запылал, мигом охватив новые поленья.

— Очень хорошо, Роми, — улыбнулась Оливетт, — сразу стало теплее. Мне бы хотелось, чтоб твое обучение поскорее закончилось и ты смогла занять место Мэгими.

— А Мэгими знает об этом, госпожа? — поинтересовалась девушка.

— Ей ни к чему это знать, — королева пренебрежительно дернула плечом — она узнает об этом в свое время. Пора гнать ее взашей. Надоела ужасно.

Ей сразу стало немного не по себе от своих слов, как раз в этот момент вернулась Мэгими с подносом и поставила его на стол. Поборов некстати возникшую неловкость, Оливетт кивнула:

— Спасибо. Можешь идти.

— Я не должна оставлять вас, ваше величество.

— Ступай, — королева повысила голос, — не думаешь ли ты, что со мной что-нибудь случится, когда рядом Роми? Для серьезной опасности у дверей всегда дежурит стража.

Поколебавшись, Мэгими поклонилась и вышла. Бросив ей в спину неприязненный взгляд, Оливетт прошипела:

— Так и знала, что она шпионит за мной.

— В таком случае, госпожа, убрать ее будет не так-то легко, — заметила Ромейн.

— Не волнуйся об этом. Я поговорю с мужем. Не думаю, что он будет возражать.

Оливетт покривила душой. Она совершенно не предполагала, какой будет реакция мужа на ее решение. Отогнав ненужные мысли, королева взяла с подноса пару персиков и протянула один девушке.

— Возьми.

— Благодарю вас, госпожа.

— Я знаю, ты их любишь.

— Да. И пирожные тоже.

Королева рассмеялась.

— Вот теперь ты гораздо более похожа на негодницу Роки, запустившую в принца гирей.

Ромейн присоединилась к ее смеху.

— О да, я думала тогда, что он меня отколотит. Или, точнее, велит отколотить. Ему помешал Меор.

— Да, Меор, — вспомнила Оливетт, — я хочу поговорить с ним.

Ромейн посмотрела на нее вопросительно.

— О твоем новом назначении, — пояснила женщина, — возьми пирожное, Роми.

— Спасибо, А как же мое обучение, госпожа Оливетт?

— Полагаю, оно закончено. Передай Меору, что я хочу с ним поговорить.

— Да, госпожа, но…

— Думаю, он сам поймет, что это необходимо. Скажешь ему?

— Конечно, но не думаю, чтобы…

В дверь размеренно стукнули три раза. Оливетт недовольно поморщилась:

— Я же велела, чтоб нас не беспокоили!

— Это Меор, госпожа Оливетт, — спокойно пояснила Ромейн, — именно это я и пыталась вам сказать.

На лице королевы тенью мелькнуло удивление. Но она быстро взяла себя в руки.

— Пусть войдет, — велела она.

И в комнату вошел придворный маг. Он поклонился.

— Вы читаете мои мысли, господин маг.

— Я пришел по другому вопросу, ваше величество.

Оливетт указала ему на стул. Прежде чем сесть, Меор взглянул на свою ученицу. Та встала и направилась к двери.

— Останься, Роми, — сказала королева.

— Ступай, Роми, — ровным голосом произнес маг.

— Как вы смеете! Она останется!

— Она уйдет. То, что я вам скажу, не предназначено для ее ушей.

Вспыхнув, королева хотела, было, воспротивиться такому наглому произволу, но что-то в голосе Меора заставило ее передумать.

— Хорошо, — медленно проговорила она, — иди, Роми. Но если то, что я услышу, будет незначительным, вы пожалеете об этом.

Поклонившись, Ромейн ушла, плотно прикрыв дверь.

Оливетт повернулась к магу и выжидательно уставилась на него. Она невзлюбила Меора с тех самых пор, как увидела его впервые и ее неприязнь с годами только росла. Особенно женщину возмущало то, что король Эдуард по-прежнему прислушивался к его советам, невзирая на все попытки, предпринятые женой. Даже неприятная история с дочерью придворного не поколебала доверия Эдуарда, хотя Оливетт несколько раз возвращалась к этой теме, возмущенная случившимся. Бедную девушку прогнали со службы за связь с магом, его же репрессии совершенно не коснулись. Король оставил жалобы жены без внимания.

— Итак, господин маг, — сказала Оливетт, — что важного вы хотели мне сообщить? Надеюсь, это действительно важно, поскольку в противном случае вы зря отнимаете мое время.

— Разумеется, ваше величество. Я пришел предостеречь вас.

— О чем вы говорите?

— Вы играете с огнем, госпожа. Это может плохо закончиться.

— Что вы имеете в виду, господин маг? — гневно нахмурилась Оливетт.

— Я имею в виду принца Филиппа.

В комнате повисло тяжелое молчание. Королева была захвачена врасплох. До сего момента она всерьез полагала, что ее намерения известны лишь ей одной. Ведь она была осторожна так, как это вообще возможно. Оливетт прекрасно понимала, чем ей это грозит, если муж узнает. А тут вдруг маг так прямо заявляет ей об этом! Женщине захотелось оглянуться, чтобы проверить, не слышит ли их кто.

— Я вас не понимаю, господин маг, — помертвевшими губами произнесла королева.

— Думаю, что вы хорошо понимаете, о чем я говорю, ваше величество. Но если вы хотите, чтоб я произнес это вслух — хорошо.

— Нет, не надо, — выпалила Оливетт против воли.

Меор почтительно кивнул. Королева, с минуту смотрела на него, чувствуя, будто на ее душу вдруг лег огромный тяжелый камень, так, что не вздохнуть.

— Как вы посмели? — прошипела она, — как вы посмели обвинить меня в том, чего я не делала и делать не собиралась!

— Я ни в чем не обвинял вас, ваше величество, — отозвался маг, — я только предупредил.

— Я не нуждаюсь в ваших предупреждениях, господин маг! — голос королевы прогремел на всю комнату, — они абсолютно беспочвенны, дерзки и отвратительны!

— Я рад, что все обстоит именно так, госпожа. Вы ведь знаете, что я в огромном долгу перед королем. И разумеется, если бы мои подозрения оказались правдой, то сообщил бы ему об этом. Но к счастью, это не так.

Глаза Оливетт расширились. Руками она стиснула подлокотники кресла изо всех сил.

— Вон! — закричала она еще громче, — немедленно вон отсюда!

Женщина была в такой ярости, что даже зажмурилась при этом. А когда открыла глаза, мага в комнате уже не было. Тяжело дыша, Оливетт внимательно оглядела помещение. Оно действительно было пусто.

Чувствуя: себя совершенно вымотавшейся, разбитой и усталой, королева встала, переведя дух и сделав несколько шагов, остановилась у окна.

Итак, маг все знает. Неизвестно, откуда. Кто-то из слуг ему сказал? Оливетт напрягла память, пытаясь припомнить хоть одно неосторожное слово. Что именно услышали слуги и передали магу? Ничего такого, что потом она не могла бы объяснить мужу. А, может быть, магу никто ничего и не говорил? Зачем ему вообще что-то говорить? Ведь он маг. И если ее второе предположение верно, тогда… тогда, это конец. Если Меор умеет так ясно читать в ее душе самое сокровенное, тогда он видит правду.

Обхватив себя руками, Оливетт съежилась. Ей внезапно стало холодно, несмотря на жарко пылающий огонь в камине. Если она права в своих догадках, тогда у нее есть два выхода. Первый. Раз и навсегда забыть о своих планах. Второй. Второй?

Дверь скрипнула. Королева обернулась, увидев входящую Мэгими. Наперсница присела. Ее лицо было слегка встревоженным.

— Что-то случилось, ваше величество?

— Нет, — отрезала та, — ничего. Что за неуместные вопросы!

— Я слышала шум, ваше величество, — робко проговорила девушка.

— Ах, ты слышала шум! Скажите на милость, каким образом? Ты подслушивала!

— Нет, нет! — отшатнулась Мэгими.

— Да, да! Я знаю, что это так! Все, милочка, мое терпение закончено. С меня хватит. Я не желаю терпеть у себя на службе девицу, которая без зазрения совести подслушивает и подсматривает! Погоди, только вернется король.

— Ваше величество! — взмолилась наперсница, — клянусь вам, я не подслушивала! Я была слишком далеко для того, что бы услышать хоть что-нибудь. Клянусь вам!

Оливетт посмотрела на нее, как на мерзкое насекомое и отвернулась, направляясь к своему креслу.

— Когда мне понадобится шпион, — медленно произнесла она, — возможно, тогда я вспомню о тебе и призову опять на службу. Но сейчас ты уволена.

Мэгими всхлипнула, не понимая, за что ей такая немилость. Что она сделала? Почему королева ее прогоняет? Ведь она всегда старалась выполнять все ее поручения как можно старательнее, ни о чем не забывала, ничего не пугала, всегда старалась угодить. А что насчет подслушивания, то это было почти беспочвенным обвинением. За этими толстыми, плотными дверями совсем ничего не слышно. Мэгими уловила лишь интонацию разгневанной Оливетт и поняла, что та очень сердита на мага. Ничего из того, что следовало бы знать королю.

Хотя Мэгими служила королеве верой и правдой, все же ее муж значил для нее гораздо больше. Именно он позволил ей жить в этом замке и не дал умереть с голоду, когда она осталась без средств к существованию, совершенно одна, так, что и защитить некому. Именно поэтому Мэгими принимала слишком близко к сердцу его проблемы с женой. А проблемы были. Она не раз замечала, каким неприязненным взглядом та смотрит на короля.

— Ваше величество, — прорыдала Мэгими, — кто же будет вам прислуживать, если вы меня прогоняете?

— Я уже нашла тебе замену, — недобро прищурилась Оливетт, — не стоит считать себя единственной на весь королевский замок. Даю тебе полчаса на сборы. Все.

Девушка закрыла лицо руками и выбежала вон. Она ничего не видела перед собой и едва не влетела в стену. Но в последнюю секунду свернула и помчалась в свою комнату.

Ромейн, вернувшаяся в башню, сидела на стуле, положив перед собой раскрытую книгу. Но не читала, она ждала, посматривая на дверь. Ей было любопытно, что такого хотел сказать королеве маг.

За прошедшее время девушка сильно продвинулась в магических науках и уже давно не была тем желторотым птенцом, каким ее принял Меор. Но кое-что ей было недоступно до сих пор. Она, при желании могла с легкостью читать чужие мысли, особенно те, что сами просились на волю, но то, о чем думал маг, было для нее тайной за семью печатями. Как ни пыталась Ромейн проникнуть в его мысли, у нее ничего не выходило, причем, Меор всякий раз ловил ее на этих попытках. Но не ругал, о нет. Впроче, иногда лучше бы выругал, чем это холодное отчужденное молчание. В такое время девушка чувствовала себя очень неуютно в его обществе. Впрочем, в его обществе трудно было чувствовать себя уютно в любое время суток. Он подавлял своим величием всех подряд. Правда, Ромейн отчаянно сопротивлялась и не без успеха. По крайней мере, она была уверена, что не все ее мысли ему доступны.

Наконец, дверь открылась и вошел Меор. Он, даже не посмотрев на Ромейн, проговорил:

— Любопытство — это грех.

— Да, я знаю, — согласилась она, — но я ничего не спросила.

— А я ничего бы и не ответил.

— Разумеется, — и девушка уперлась взглядом в книгу.

— Бокал вина, — негромко велел Меор, садясь в кресло.

Ромейн подняла голову и взглянула на него непонимающе:

— Что?

— Я сказал: бокал вина.

— Белого или красного?

— Ты знаешь.

— Да, — она сделала легкий жест рукой и скова уткнулась в книгу.

В руках Меора появился бокал, полный красным вином до половины.

— Апельсин. И огонь в камине.

Повертев в руках круглый оранжевый цитрус, маг заметил:

— Это мандарин. Ты снова ошиблась.

— Он тоже вкусный, ваша немилость.

— Не язви. Разговаривать со старшими следует вежливо и учтиво.

Ромейн дала ему требуемое, а мандарин забрала себе, в мгновение ока очистив его от кожуры и разделив на дольки.

— Что ты делаешь? — спросил Меор.

— Читаю.

— За чтением не едят.

— Хорошо, я уже не читаю, а ем мандарин.

Девушка сунула в рот одну дольку, тщательно пережевала, ее и проглотила. Ей очень хотелось сейчас превратить Меора в вешалку и поставить в угол, чтобы он не ворчал и оставил ее в покое хотя бы на пару часов.

— Ты делаешь некоторые успехи, — сказал маг, попивая вино.

— Некоторые, — хмыкнула Ромейн.

— Именно. До истинного мастерства еще далеко.

— Прошу прощения, ваша милость, но вы сами тоже не сразу стали магистром.

— Иногда я жалею, что здесь нет розог, — задумчиво заметил он, — впрочем, заняться этим следовало раньше. И в вешалку ты меня не превратишь. Сперва освой подставку для бумаг из крысы.

Ромейн поджала, губы и отвернулась.

— Что нужно сказать?

— Мне очень жаль.

— А вот это неправда. Ну, да ладно. Где крыса?

Девушка захлопнула книгу и поднялась. Сейчас Меор сполна отплатит ей и за вешалку, и за прочие дерзости. Он никогда не кричал на нее, не оскорблял, но некоторые его слова и действия были хуже оскорблений и побоев. Сначала Ромейн злилась, негодовала, дерзила и даже грубила, но потом поняла, что это бесполезно. Она научилась сдерживаться и пропускать наиболее обидные слова мимо ушей. Но не всегда.

Процесс превращения крысы в подставку для бумаг прошел успешно, но Ромейн не надеялась на похвалу. Здесь ее никогда не хвалили.

Вернув крысе изначальный облик, Меор позволил ей удрать и откинулся на спинку кресла. Посмотрел на свою строптивую воспитанницу, которая до сих пор дулась и бросала на него колючие взгляды.

— Неплохо.

— Конечно.

— Что «конечно»?

— Могли бы сказать, что хорошо. Но по-видимому, вы не знаете такого слова.

— Я уже говорил тебе, что до подлинного мастерства тебе далеко.

— Я знаю. Но с крысой я справилась, не так ли? Могли бы это отметить. Вас бы не убыло, и мне было бы приятно.

Проговорив все это, Ромейн с вызовом тряхнула головой и села на стул с видом оскорбленной добродетели.

Меор с минуту понаблюдал за ней, а потом сказал:

— Иди сюда.

— Зачем?

— Я сказал: иди сюда, значит, иди сюда.

Скрипнув зубами, девушка, подошла к его креслу и остановилась в двух шагах.

— Сними браслет.

Поняв, что он имеет в виду, Ромейн расстегнула тяжелый широкий браслет, почти полностью скрывающий запястье левой руки.

То, что раньше выглядело, как обычный ожог, теперь оформилось. Это было небольшое пятно правильной округлой формы, совершенно черное. До сих пор эта чернота была абсолютной, но сейчас Ромейн заметила, что там появились какие-то точки и черточки, словно трещины или морщины. Меор внимательно осмотрел это, после чего отпустил ее руку.

— Грядут перемены.

— Какие? — девушка вернула браслет на место.

— Серьезные.

— Ясно, — она направилась на свое место, ни на секунду не допуская, что будет продолжение.

Но сегодня Меор изменил своему давнему правилу.

— Ты знаешь, что означает пятно на твоей руке?

— Вы не объясняли, хотя я просила и не раз.

— Я объясню сейчас. Это знак. Родовой знак. Такими отметинами обладает очень ограниченное количество семей. Я имею в виду магические семьи.

Ромейн позабыла о том, что должна дуться. Она широко раскрыла глаза и повернулась к нему на своем стуле.

— Вы хотите сказать, что я родом из магической семьи?

— Это можно было понять сразу. Такие сильные способности не появляются неожиданно. А если к этому прилагается знак, то ясно, что ты родом из сильной магической семьи.

— Из какой?

— Этого я не знаю.

— Вы и не знаете? — усмехнулась Ромейн.

— Помолчи. Пока не знаю. Твой знак еще не оформился.

— А… — девушка хотела задать еще один вопрос, но тут же замолкала.

Один раз ее уже предупредили. Но Меор демонстрировал поистине чудеса терпимости.

— Спрашивай.

— Вы сами велели мне молчать.

— Какое послушание. Я восхищен. Ты, конечно, всегда, такая послушная. Спрашивай, пока есть такая возможность.

— Каким должен быть этот знак?

— Не знаю. Пока на твоей руке не появилось ничего, что позволило бы строить какие-либо предположения. Впрочем, — тут он сделал паузу, — кое-что отметить можно. Я уже говорил, что семей с такими знаками очень немного. У других подобные отметины проще и незаметней. Вот у меня, например.

С этими словами Меор откинул волосы и указал Ромейн на маленькую отметину на виске. С первого взгляда казалось, что это просто родинка, но приглядевшись, девушка рассмотрела букву «м».

— Есть одна особенность, — как ни в чем не бывало продолжал маг, опустив волосы и словно не замечая вытаращенных глаз воспитанницы, — дети в таких семьях должны носить имя, начинающиеся с определенной буквы. У меня это буква «м».

— А у меня буква «р»?

— Не спеши. Твое имя ничего не значит. Это вполне может быть и не твое имя вовсе. И потом, твой знак куда сложнее. Там скрывается изображение.

— Изображение чего?

— Хороший вопрос, — усмехнулся Меор.

— Вы говорили о четырех семьях. Какие у них изображения?

— Если б все было так просто. Ты в самом деле думаешь, что это известно любому смертному?

Ромейн сдвинула брови и досадливо вздохнула.

— Я скажу тебе важную вещь и скажу ее один раз. Ты изначально сильнее меня. Намного. Но твои силы не проявятся сразу. Для этого нужно время. Годы, десятилетия или даже столетия.

— Вы уверены, что я проживу так долго? — фыркнула девушка.

— Как ты думаешь, сколько мне лет? — приподнял брови Меор.

Ромейн хотела пожать плечами, но с последнюю секунду опомнилась.

— Не знаю. На вид — за тридцать.

— Вот именно, на вид. На самом деле мне куда больше. Маги живут долго.

— Сколько?

— Тебе назвать точную цифру? Так вот, ее нет. Есть маги, которые жили более тысячи лет, но таких можно пересчитать по пальцам одной руки.

Ромейн закусила губу и промолчала.

— Как я уже говорил, существует четыре могущественных магических семьи. Феррингеймы, Рэйвенхиллы, Лэверли и Аберстайеры. Они могущественны настолько, что их не интересует мнение людей, они всегда все делали по-своему. По сути, это те же короли только их государства заключаются в замках и прилегающих к ним землях. Но ни одному смертному еще не удавалось проникнуть туда безнаказанно.

Меор немного помолчал, наблюдая за реакцией подопечной. Та слушала его, затаив дыхание.

— Ты можешь принадлежать к любой из этих семей, но события семилетней давности…

— Какие события? — не выдержала Ромейн.

— Девочек из магических семей не теряют и не отдают на воспитание в семьи смотрителей, и на них не охотятся. Именно это и настораживает. Магические семьи никогда не дружили, редко общались и между ними всегда существовало противостояние. Но только две из них проявили открытые враждебные намерения по отношению друг к другу. Они враждовали давно, и лишь несколько лет назад это перешло в нечто большее.

— Во что?

— В междоусобную войну. Они охотились друг на друга, как люди охотятся на зверей в лесах, и убивали без жалости.

— Вы думаете, я принадлежу одной из них?

— Судя по всему, так оно и есть. Но учти, все это должно остаться между нами. Ты должна хранить это в секрете, Ромейн, и никогда не говорить никому, ни слова, ни полслова. Понятно? Никому.

— Да, понятно, — кивнула Ромейн, — я ничего никому не скажу.

— Учти, я говорю это не по своей прихоти, а потому, что это может оказаться очень опасным, если их вражда еще не утихла.

Девушка кивнула снова.

— Какие именно это семьи из тех, что вы называли?

— Рэйвенхиллы и… Феррингеймы, — чуть помедлив, отозвался Меор.

Ромейн посмотрела на свою отметину, но не смогла различить там ничего определенного.

— Когда знак оформится?

— Ты это сразу почувствуешь. Но вероятнее всего, к твоему совершеннолетию. Как мне кажется, до него ведь немного осталось? — как бы между прочим спросил маг.

— Мне скоро исполнится шестнадцать.

— Именно. Шестнадцать — это еще не совершеннолетие. Но все возможно. Я могу лишь строить предположения и не могу назвать точную цифру. Шестнадцать, восемнадцать или, быть может, двадцать один. Эти сроки индивидуальны. Поэтому ты должка быть к этому готова. А теперь ступай к себе.

— Я хотела бы…, - начала Ромейн, но Меор добавил:

— Ты меня утомила.

Девушка развернулась и направилась к двери. Книги и письменные принадлежности профланировали за ней по воздуху. «Она его утомила!» — сыронизировала Ромейн, когда оказалась в своей комнате. Сколько это еще будет продолжаться? Он сказал, что она — очень сильный маг. Точнее, станет сильна со временем. Тогда почему чертовому Меору не относиться к ней хотя бы с уважением, ладно уж, как к равной, этого ей не дождаться. Но ведь можно хотя бы не подчеркивать всякий раз свое превосходство! А быть может, он ей завидует?

Ромейн села в кресло и задумалась. Да, вероятно, в этом все дело. Меор просто завидует ее неразвившейся силе, поскольку ему такое и не снилось. И теперь всячески ее третирует в отместку за это.

Хотя, если подумать, Меор не похож на мелочного, завистливого типа. Он выше таких мелочей. Он вообще всего выше. Такое впечатление, что он парит где-то там, над облаками, снисходительно посматривает на людскую возню и иронизирует. А до земных мелочей ему нет никакого дела, как и до самих людей.

Ромейн скорчила гримасу и постаралась, чтобы она вышла как можно выразительней. Вот вам, господин маг! Как вам это понравится? У себя в комнате она имеет право делать все, что вздумается. Все-таки, как чудесно было бы превратить его в вешалку, завесить одеждой, а сверху водрузить все головные уборы, имеющиеся в наличии. Так ему было бы и надо. Путь хоть какая-то польза от него будет. Работать, даже вешалкой, всегда полезно. Противный тип.

Послушная и исполнительная ученица еще немного поразмышляла на тему превращений Меора в различные предметы, а потом ее мысли переметнулись на другое. Главным образом, на собственное происхождение. Слова мага о том, что она принадлежит одной из сильнейших магических семей приятно согревала душу. Но главное, конечно, не это. Ромейн нестерпимо хотелось узнать, кто она, откуда, увидеть свою семью, свой дом, который покинула столь давно, что даже не помнит об этом. Поиски хотелось начать прямо сейчас. Но Ромейн недаром училась целых семь лет. Ежедневное общение с магом выработало в ней терпение и хладнокровие. Умением держать себя в руках она могла бы гордиться. А как иначе, если вы общаетесь с таким вредным, ехидным и отвратительным магом, как Меор? Вы либо прибьете его в первую же неделю, либо научитесь пропускать его слова мимо ушей и сдерживаться.