Найди это (ЛП)

— Снова кошмары?

Он взял меня за талию и притянул к себе, расположив между своих бедер. Моя спина прижалась к его груди, и он уперся подбородком в мое плечо.

— Достаточно об этом. Есть какие-нибудь мысли насчет того, как ты хочешь провести этот день, принцесса?

Щетина на его подбородке царапнула мою шею, и я задрожала. Его рука отправилась вверх по моему бедру, я запаниковала и сказала:

— Давай погуляем.

Он замер на несколько секунд, а затем приобнял меня.

— И что сделаем?

— Я думала, ты тот, у кого всегда есть планы.

— Да, что ж. — Он придвинул меня ближе. — Меня легко отвлечь.

Господи, сначала я не могу заставить его сделать шаг, а теперь у него их полно.

— Как насчет купания? Та леди в ресторане упоминала о месте, где можно покупаться.

— Как будто я могу сказать «нет» тебе, когда ты в купальнике.

Я надела тот же купальник, который был на мне в ту ночь в Будапеште. Его глаза потемнели, когда он увидел меня, и он ухватился за одну из ленточек, придвигая меня ближе.

Несмотря на трезвый расчет, я растаяла. Его прикосновения были зависимостью, а зависимость не становится менее желанной, когда к ней присоединяется боль. Он поцеловал меня и его губы были наступлением света после жизни во тьме. Это свечение причиняло боль, но не такую же, как мысль о жизни, потраченной впустую в темноте.

Я заставила себя отступить, прежде чем развалюсь на кусочки у его ног. Я убрала его руки со своих бедер и сказала:

— Позже.

Позже, когда я смогу держать себя в руках. Мне просто нужно было засунуть все эти эмоции и воспоминания в коробку и запрятать ее в самые глубины своего разума. Тогда все сможет пойти по — старому.

Я увидела, как его глаза опустились к моим губам, и поняла, что он обдумывал, поэтому двинулась к двери, оставляя между нами несколько футов.

— Разлука усиливает любовь, — сказала я.

Я повернулась к дверной ручке, и он прижал меня спиной к своей груди.

— Не думаю, что мог бы любить тебя еще больше.

Мы снова пошли по Дороге любви к городу Манарола. Когда мы проходили мимо нашего замка у входа в тоннель, он крепко прижал меня к своему боку и поцеловал в висок.

Удобная тропинка довела нас до деревни в течение десяти — пятнадцати минут. Манарола возвышался на каменистом выступе справа от береговой линии. Этот город был даже живописнее, чем Риомаджоре, и, казалось, был больше зависим от моря, чем первая деревня. Куда бы мы не поворачивали, везде были лодки, даже если мы и не спускались к воде.

Мы перекусили самым вкусным во время нашего путешествия мороженым в пятизвездочном «Terre Gelateria e Creperia». Другая пара показала нам, как пройти к месту для купания, которое располагалось внизу у камней. Улицы городка круто шли вниз, пока мы добирались до порта, и место, которое упомянула пара, было настоящим бассейном, окруженным камнями. Судя по темно — синей воде в центре, я бы сказала, что было достаточно глубоко. Мы могли сами спуститься по камням либо по лестницам, которые вели к океану. Был теплый летний день, и у воды уже было достаточно туристов. Я увидела, как очень бледный белый мужчина лет сорока раздевался прямо у камней, чтобы сменить свою одежду на плавки.

Хант зарылся лицом в мои волосы и засмеялся.

Мы знали, что в других деревнях были еще места для плавания, поэтому решили пройти это место и продолжить исследовать.

Тропинка, которая вела из Манарола до Корнилья, это третья деревня, не могла не отличаться от Дороги любви. Она больше была похожа на настоящую экскурсию, уходя от берега к каменистым холмам. В конце концов, камни уступали зеленым полям с лимонными и оливковыми деревьями, а также с виноградной лозой и полевыми цветами. Запах морской соли смешивался с запахом цветов и, когда Хант поймал меня на том, что я несколько раз втягивала воздух, он рассмеялся.

Я тоже рассмеялась и толкнула его.

— Что? Пахнет хорошо.

Он поцеловал меня в плечо и сказал:

— Ты пахнешь хорошо.

Каждый раз, когда он говорил что-то такое, в моей груди формировалась боль. Не в моем сердце. И не в легких. В пустых местах. Как ощущение боли в ампутированной конечности; болело в тех местах, где я потеряла кусочек себя.

Когда мы приблизились к деревне, то смогли увидеть, что она располагалась над камнями. Как оказалось, в конце тропинки была длинная лестница, которая вела в деревню. И, судя по нашему недавнему опыту с невероятными ступеньками в Гейдельберге, я достаточно понимала, что добираться до деревни будет трудно.

Я посмотрела на Ханта.

— Даже не думай снова притвориться, что подвернула лодыжку. Тебе меня больше не провести.

Я улыбнулась:

— Я никогда не пользуюсь дважды одним и тем же приемом, милый.

Отчаянно желая избежать ступенек, я начала присматривать другой путь, чтобы добраться до деревни. Может быть, поезд или фуникулер. Вместо этого, я наткнулась на какие — то написанные вручную на камне надписи «Пляж «Гувано» со стрелочкой. Слово "секрет" было написано прямо над «Гувано», и я решилась.

— Джексон! — крикнула я. Он подошел, и мы оба проследили за направлением стрелочки.

Но сразу стало ясно, что стрелочки было недостаточно, и мы понятия не имели, куда идти дальше. Мы подошли к стоящему рядом дому, на крыльце которого стояла ссутулившаяся, приводящая в порядок крыльцо, женщина.

Хант попытался заговорить с ней, но она не говорила по-английски.

— «Гувано», — произнесла я.

Выражение ее лица изменилось, ее рот приоткрылся в форме буквы "о" и она кивнула. Она указала нам рукой обойти дома, а затем показала нажать кнопку.

Мы стояли не уверенные, и она показала с помощью метлы, чтобы мы уходили.

— Эм... хорошо.

Хант взял меня за руку и мы вместе прошли за домами по когда — то крутому уклону, пока не нашли старый заброшенный железнодорожный тоннель. Еще одна неразборчивая надпись сказала нам, что до «Гувано» надо пройти через тоннель. Мы нашли кнопку, о которой, должно быть, упоминала женщина, и над кнопкой было написано "Фонари" на итальянском и на английском. Хант нажал на кнопку, но ничего не произошло. Он снова нажал, опять ничего.

— Давай я попробую.

Тьма кромешная.

Мы нашли коробку с предохранителями и пощелкали каждый выключатель. Ничего.

— Мы сделаем это? — спросила я, изучая темную тропу смерти перед нами.

Я имела в виду, что мне хотелось на пляж, ведь чем уединённее, тем лучше. И, так как казалось, что нам придется пройти через ад, чтобы добраться туда, то мне хотелось быть уверенной, что пляж очень уединенный.

Хант перекинул рюкзак со своего плеча вперед и сказал:

— Подожди. — Он порылся в рюкзаке и достал свой сотовый.

— У тебя с собой сотовый? И почему я не знала, что у тебя есть сотовый?

Он пожал плечами.

— Я правда им и не пользуюсь. Только в экстренных случаях, понимаешь?

Я достала свой из рюкзака и последовала его примеру.

— Мой тоже.

Мы зашли в тоннель. Свечения от сотовых телефонов было недостаточно для необъятной темноты тоннеля, и освещались только наши руки и смутные очертания ног.

Я схватила Джексона за локоть, и мы медленно ползли по тоннелю, который начал уходить вниз. Было сыро и я чувствовала грязь под ногами, пока мы шли, но продолжала твердить себе, что оно того стоит, когда мы доберемся до пляжа.

Мы шли несколько минут, и я ожидала увидеть свет в конце, но ничего не было. Темнота простиралась достаточно далеко, а мы все шли и шли вниз, наши шаги эхом раздавались в пустом тоннеле.

Когда прошло уже десять минут нашего нахождения в тоннеле, под моими ногами начал раздаваться тихий рокот, который начал перемещаться на стены. Я услышала шуршание гальки, падающей на землю. Я в ужасе посмотрела на Ханта, но было слишком темно, чтобы увидеть его лицо.

Я схватила его за талию и сказала:

— Джексон. Поезд!

Второе слово утонуло в реве проходящего мимо поезда. Не сквозь тоннель. А мимо. До сих пор сжимая Ханта изо всех сил, я поняла, что это было в тоннеле рядом с нами. Я вздохнула с облегчением, которое было подавлено шумом поезда, а Джексон коснулся губами моего лба. Я слишком оцепенела, чтобы отреагировать.

После этого мы пошли немного быстрее и через несколько минут увидели свет в конце тоннеля.

Мы пробежали трусцой последнюю сотню ярдов или около того, только чтобы вернуться на дневной свет. Здесь, в этом старом тоннеле, я отчаянно скучала по приятному воздуху, которым ранее наслаждалась во время нашей прогулки.

Я пыталась не думать, как это напоминало мои мысли, когда я находилась в комнате. Мысли о свете и тьме. Я изо всех сил старалась не думать об этом утре и этом дурацком сне.

Мы вынырнули на солнечный свет и сначала ослепли. Я крепко сжала веки и подождала, когда привыкну к свету. Когда я снова открыла глаза, то увидела мужчину, ждущего в конце тоннеля, которому мы должны были заплатить пять евро за проход.

Хант был скептичен, но я закатила глаза и достала из рюкзака деньги. Я протягивала ему несколько монет, когда мимо нас прошел мужчина, такого же возраста, как Джексон, совершенно голый, со свисающей изо рта сигаретой.

Я разинула рот и уронила евро. Монетка поскакала по камням в ту сторону, куда ушел обнаженный мужчина.

Я нерешительно посмеялась и достала еще одну монету для тролля из тоннеля.

— Ты уверена, что хочешь... — сказал Хант.

— Мы уже здесь, не так ли?

Я схватила его за руку и потащила от тоннеля к пляжу «Гувано», который не был тем песчаным пляжем, который я себе представляла. Он был таким же каменистым, как остальные пляжи в деревнях, с небольшим склоном из гальки к воде. На пляже было менее десяти человек, и половина из них совершенно голые.

Мы прошли мимо обнаженных мужчины и женщины, загорающих на ближайшем камне, и Джексон сказал:

— Прежде, чем ты спросишь, мой ответ — «нет».

Я надулась.

— Ох... ну давай же. Не говори мне, что ты застенчивый. Поверь мне, тебе не о чем беспокоиться.

— Вообще-то я говорил о тебе. Но нет, я этого тоже не сделаю.

— Обо мне? Ты говоришь мне, что делать?

Я отошла от него и стянула через голову платье. Его взгляд плутал по моему телу в купальнике. Он протянул руку к моей талии. Его большой палец скользнул под моей грудью, и он сказал:

— Я не буду делиться тобой с незнакомцами.

Я скинула свои сандалии и сказала:

— Оглянись, Джексон. Им наплевать. Кроме того... это приключение.

Мой аргумент потерпел неудачу, потому что он не отводил от меня своего нахмуренного взгляда.

Я отступила, чтобы он не мог до меня дотянуться, и потянулась к веревочке, благодаря которой полоски материала, которые обхватывали мое тело, оставались на месте.

Он предупреждающе свел брови.

— Келси.

— Джексон. — Улыбнулась я в ответ.

Вот и хорошо. Это было то, что мне нужно, — жить сегодняшним днем и отпустить прошлое. Если я смогу удержать себя в настоящем, то все сумасшествие, которое препятствовало, сможет исчезнуть.

Я медленно развязала узел на бедре. Когда закончила, материал опустился, приоткрывая мой живот. Я оставила его висеть и потянулась к другому узлу на втором бедре. Когда и он развяжется, я смогу полностью размотать купальник, обнажая еще больше живота для воздуха и солнца.

— Келси, мне не смешно.

Я прижала руку к своему сердцу, притворяясь оскорбленной. Затем улыбнулась и потянула ткань с груди вниз, только чтобы подразнить его.

Его взгляд был полон жара. Я не была уверена, был ли этот жар от злости или чего-то еще. Да и мне было все равно.

— Что? — Пожала я плечами. — Никто не любит полоски от загара.

Я развязала второй узел и начала разматывать ткань, но прежде, чем я смогла открыть еще больше своего живота, Хант бросился ко мне.

Он закинул меня на плечо, предотвращая мое приобщение к нудизму.

— Джексон Хант! Ты не можешь делать это каждый раз, когда я делаю что-то, что тебе не нравится.

— До настоящего времени отлично срабатывало.

Он начал заходить в воду со мной на плече. В эту игру могли играть двое.

Я потянулась к поясу его плавок и попыталась спустить их по бедрам. Одному из нас, так или иначе, придется обнажиться.

Я спустила его плавки всего на дюйм, прежде чем он дернул меня со своего плеча и швырнул в воду.

Соленая вода хлынула в мой нос и я вынырнула, откашливаясь, а Хант расхохотался.

— Ох, ты об этом пожалеешь, Хант.

Я откинула намокшую копну волос с лица и сердито посмотрела на него. Затем отступила назад, зная, что для следующего маневра мне было необходимо пространство. Когда вода дошла до моих ребер и я была достаточно далеко от него, чтобы он не добрался до меня быстро, я схватила верх купальника и стянула его через голову, не разматывая остальную часть.

Холодный воздух настиг меня, и я выдавила небольшую улыбку, прежде чем Хант подошел ко мне и погрузил в воду, которая казалась немного холоднее во время этого второго погружения.

К счастью, моя голова была на поверхности воды.

— Джексон, — я попыталась встать, но его руки толкнули мои плечи вниз одновременно с волной, поднявшейся позади меня.

Купальник выскользнул из моих рук и, когда я попыталась дотянуться и схватить его, то в руки попала только вода.

— О-оу, — сказала я.

— Что это значит? Ты в порядке? Тебя ужалили или ты порезалась?

Я на мгновение задержалась с ответом, надеясь, что его страх за мою безопасность сгладит реакцию на тот факт, что теперь мне было нечем прикрыться.

— Это твоя вина, — сделала замечание я.

— Келси, просто скажи мне, что случилось, — крикнул он.

— Возможно, я потеряла свой купальник.

Его губы сжались в тонкую, злую линию.

— Приключение? — Улыбнулась я.

Он покачал головой и выдохнул через нос.

Я поплыла на спине, и он последовал за мной. Затем я просто легла и позволила телу всплыть, моя грудь возвышалась над водой.

— Приключение, — подразнила я снова. Я ждала, когда он что-нибудь скажет, но, казалось, я отвлекла его от злости.

Его взгляд приклеился к моей груди, и я победно улыбнулась.

— Знаешь, можешь присоединиться ко мне.

Он был все еще одет, так как не потрудился снять футболку и обувь, когда потащил меня в воду.

Казалось, эта идея привлекла его, поэтому я добавила:

— Мы можем поплыть немного дальше. — Я показала на выходящие на поверхность камни у склона холма, который был достаточно далеко от пляжа, чтобы мы не привлекали много внимания. — Можешь положить свою одежду туда, пока мы не будем готовы вернуться.

Было удивительно легко заставить его согласиться со мной, когда на мне не было верха.

Как только мы достигли камней, я стянула плавки от купальника, а потом погубленные сандалии, которые были одеты на мне, когда он швырнул меня в воду. Он последовал примеру, сбрасывая футболку, шорты и обувь.

Так мы оказались обнаженными и одни где-то в сине — зеленом океане.

Барахтаясь в воде, мы двинулись ближе друг к другу, пока наши колени не столкнулись.

— Уже позже, — сказал он. — Ты сказала мне, что позже.

Я сглотнула. Я могла это сделать. Это вопрос силы воли. Контроля. Мне хотелось этого.

Он дотронулся до пряди моих мокрых волос, и я обвила его руками за шею. Моя влажная грудь врезалась в его, и он сказал:

— Хорошо, может, я немного одобряю нудистские пляжи.

По моей коже пробежали мурашки. Я прижалась щекой к его щеке, концентрируясь на дыхании. Его язык попробовал соль на моем плече, и я вцепилась ногтями в его спину, не из-за наслаждения, а из-за страха.

Мне хотелось, чтобы его прикосновение вылечило боль. Мне хотелось потеряться в его поцелуе, чтобы я могла забыться. Но он не излечивал и не затмевал, он освещал. Каждая секунда, которую я провела с ним, была идеальной, что, казалось, только вытаскивало наружу больше боли.

Я отодвинула его голову от моего плеча, нуждаясь в перерыве. Его глаза, глубокие и теплые, смотрели в мои. Я точно не знала, что видела в его взгляде, но это было сложно измерить, будто объяснить необъяснимое. Как видеть свечение звезды и знать, что этому свечению миллиард лет. Как время замедляется, когда находишься рядом с черной дырой.

И пока мы смотрели друг на друга, между нами проскользнула безымянная правда. Движения ног Ханта под водой было недостаточно, чтобы удержать нас на плаву. Уровень воды передвинулся с моей груди до плеч, а затем с плеч до шеи.

И я подумала, что "тонуть" было идеальным словом для того, чтобы описать, что он заставлял меня чувствовать. Тонуть после жизни в засухе.

Он засмеялся и сказал что-то насчет того, что большая глубина не являлась идеальным местом исследования, которое он хотел провести. Я, возможно, засмеялась. Этот смех был приглушенным, будто мы оказались под водой, и я все еще находилась в ловушке под поверхностью воды.

Мы оделись, и Хант пытался заставить меня взять его футболку.

— Мне придется снять ее, когда доберемся до берега. Я не буду носить твою мокрую футболку, когда могу надеть на себя свое платье.

Он неохотно согласился.

Он не надел свою футболку. И, когда мы были достаточно близко к берегу, чтобы наши ноги могли касаться дна, я забралась ему на спину, и он вынес меня, прижимающуюся голой грудью к его спине, из воды.

Он отыскал небольшую каменную нишу и постарался заградить меня, пока я переодевалась, хотя никто не пляже не обращал на нас внимания. Затем мы вместе направились к тоннелю.

Я остановила его и расстегнула один из карманов на его рюкзаке.

— Дай достану твой телефон.

— Келси, подожди...

Я уже схватила его телефон и провела пальцем по экрану.

Семнадцать голосовых сообщений.

Я нахмурилась и посмотрела на него.

— Я думала, ты сказал, что телефон только для экстренных случаев. Почему ты не прослушал голосовые сообщения?

— Потому что они не экстренные. Я уверен в этом.

— От кого они? — спросила я.

— Ни от кого важного. Нам стоит поторопиться пройти тоннель. Мы должны вернуться в Риомаджоре до ночи.

Мне стоило надавить. Мне стоило замереть и отказаться двигаться, пока он не рассказал бы мне правду. Вот, что мне стоило сделать.

Но я не сделала.

Я позволила ему забрать телефон и последовала за ним в темный тоннель, не сказав ни слова.

Он крепко держал меня за руку, и я начала обдумывать, что я в действительности знала про него. Чертовски мало. И чем больше я об этом думала, тем больше была уверена, что он что-то от меня скрывал, что-то, что разрушит наши уже хрупкие отношения.

И все равно я не спросила. Даже в тоннеле, где он не мог видеть моего лица, и я не могла видеть его глаза.

Потому что часть меня, маленькая, но не молчаливая, видела в этом бегство. Это была та же сломленная часть меня, которая предпочитала тьму свету. Если я не узнаю его секрет, он никогда не узнает мой.

Глава 24

Той ночью мы не спали вместе. Не потому что ни один из нас не извинился, а просто, потому что когда наши спины коснулись матраса, мы оба настолько погрузились в свои миры, что мысль о том, чтобы приблизиться друг к другу, так и не пришла в голову. По крайней мере, не ко мне.

В комнате было темно. Деревня была настолько неприкосновенна для общества, что в ней даже не было уличных фонарей. У редкого дома снаружи горел свет, у нашего дома не было света.

Темнота была заполнена тишиной, покрытой спокойствием, и когда я слушала размеренное дыхание Джексона, то не могла услышать его.

Мне стало интересно, из-за чего он бодрствовал. Мог ли он сказать, что я отдалялась? Мог ли он чувствовать, как я отшатывалась, когда он меня целовал? Или его собственный секрет заставлял его мозг работать, делая невозможным отдых.

Я думала, что исследовала мир, но, возможно, я убегала. Может я убегала уже достаточно долгое время и он тоже. И от чего бы он ни убежал — от девушки, от семьи, от ошибки — это не так легко его отпускало.

Тишина усилила сердцебиение и я прислушивалась к ритму, чтобы коротать время, пока, наконец, медленное дыхание Ханта не присоединилось к симфонии, и я смогла расслабиться. Я соскользнула с кровати, не чтобы пойти куда — то, а потому что мне нужно было встать на ноги.

Я медленно пробиралась, вытянув руки, пока не нашла стену. Затем я приникла к ней, прикоснулась щекой и попыталась дышать.

«Ты слишком остро реагируешь»

Эта мысль возникла моментально, как песня на повторе, и практически сбила меня с ног.

Эти слова швыряли в меня слишком много раз, и я принимала их как щит, и пользовалась ими, чтобы скрыть все уродливые эмоции внутри себя. Думаю, мне пришлось пожертвовать и хорошими эмоциями. Потому что сейчас, когда они вернулись, появились так же и уродливые.

Попытка притворяться весь сегодняшний день истерла меня как наждачная бумага, и у меня саднило кожу. Есть правда, с которой мне нужно было встретиться лицом к лицу. Она кричала из глубины моего сознания, и я не думала, что могла выжить, слушая ее.

Мне нужно было что-то, чтобы заглушить ее.

Я не думала, когда вылетела из крохотной квартирки. Я надела шорты и какие — то сандалии. Я уверила себя, что мой ночной топ сойдет за блузку и медленно спустилась по расшатанным ступенькам, игнорируя импульс в крови, который говорил мне бежать. Далеко и быстро.

Риомаджоре точно не был олицетворением ночной жизни, но я отыскала бар, выискивая огни и прислушиваясь к людям.

Бар в большинстве своем был заполнен туристами, и я заняла свободное место в передней части. Попросила бармена принести что-нибудь, что угодно.

Он начал рассказывать мне об особенном лимонном ликере, который назывался «Лимончелло» и был приготовлен из лимонов, которые выращивала его семья. Я перестала обращать на него внимание, потянулась за небольшим стаканом, который он держал, и опрокинула его в себя.

Я ожидала, что будет кисло, но ликер был горьковато — сладким. Он имел вкус лимонных леденцов с намеком на освежитель воздуха фирмы Pledge, но мне было все равно.

— Глотайте! — Бармен изобразил глотание, будто я, возможно, не понимала его ломанный английский. Я идеально его понимала.

Я подняла палец и сказала:

— Еще один. Стойте, нет. Принесите мне бутылку.

Он нахмурился, и я сказала громче:

— Целую бутылку. Всю целиком.

Я положила на стойку несколько своих крупных купюр, которые возможно дважды покрывали эту бутылку, но мне было все равно. Я взялась за горлышко бутылки, когда он протянул мне ее, и опрокинула ее в себя.

Обжигало, но недостаточно.

Алкоголь ведь должен стерилизовать, верно? Потому что мне нужно было это. Мне нужно было выжечь инфекцию и заморозить мои раны.

Ко мне подошел поболтать парень, но я настолько была в растерянности, не знала, что делать, что почувствовала, как в задней части горла собираются как дождь слезы. В конце концов, я отослала его, и в то же время думала о том, чтобы последовать за ним.

Я пришла сюда с намерением потерять себя так, как привыкла это делать. Мне просто хотелось, чтобы эта боль прекратилась, а когда я проводила каждую ночь в баре с разными парнями, болело не так сильно. Тогда это была другая боль. Практически пустая. Боль от нехватки. Будто скучаешь по кому-то, кого достаточно давно не видел. С такой болью, по крайней мере, можно научиться жить.

Но эта нынешняя боль была острой. Неожиданной. И я не могла ее контролировать. Иногда она возникала, когда Джексон прикасался ко мне, но чаще всего не так воспринималась. Только мысль или чувство, или воспоминание могли вызывать ее. И каждый раз казалось, будто мои легкие получили прокол, и я тонула без какой — либо воды.

Я сделала еще один глоток из бутылки, и на мгновение этот коктейль стал чертовски сладким.

Единственное, о чем я могла думать, так что это была цена за то, что я пыталась снова стать целой. Все эти годы я закрывала себя, чтобы не чувствовать, что я потеряла. И без моего ведома, я с каждым днем теряла себя все больше. Вселенная не позволила бы мне двигаться дальше без чувств.

Но, может, я снова могла завязнуть. Может, я могла бы найти путь обратно к той застоявшейся жизни, в которой ничто не меняется и вещи не такие яркие, но и не темные.

Я могла найти обратный путь туда. Могла. И стало бы лучше, когда нашла бы.

— Келси?

Нет. Нет, пожалуйста, нет.

Я сделала глоток побольше, надеясь, что он перенесет меня из этого момента. Я была как ребенок, мечтающий о Нарнии в шкафу, но я была не настолько наивна, чтобы думать, что получу то, чего желаю.

— Келси, что ты здесь делаешь?

Господи, я не знала, как ответить. Я не знала, быть ли мне холодной и оттолкнуть его или упасть в его руки. Оба решения принесут боль, а именно ее я старалась избегать.

Поэтому я молчала и сделала еще глоток.

— Эй, — он выхватил бутылку из моих рук. — Посмотри на меня. Тебе это не нужно.

Я прижалась щекой к растрескавшемуся, потертому дереву барной стойки и смочила его жидкостью, вытекающей из уголка моего глаза.

Я крепко сжала глаза и пробормотала:

— Просто оставь меня одну. Пожалуйста. Оставь меня одну.

— Принцесса, в чем дело? Что случилось?

— Ничего не случилось. Я в порядке. Может девушка выпить?

Я потянулась к «Лимончелло», но он встал между бутылкой и мной.

— Только не так. Не посреди ночи и не в том, что ты одеваешь в кровать. — Его пальцы дернули за кружевную лямку моего топа, и он продолжил. — Не тогда, когда ты явно расстроена. Я не знаю, что произошло, но это не ответ. Я это проходил. Я думал, что это решение, но проблемы только усугублялись. Поговори со мной.

— Я — проблема! Ты этого не понимаешь? Вот кто я такая. Только так я могу выжить.

— Это не правда. В тебе есть намного больше этого. От чего бы ты ни убегала, это просто событие, воспоминание. Оно не может диктовать твою жизнь.

Я подняла руки к волосам и сжала их, стараясь не заплакать.

— Уже продиктовало. И сейчас это не просто одно воспоминание... их тысячи. И я не могу убежать. Я не убегаю, я сдаюсь.

Я подняла руку и позвала бармена. Он начал двигаться в мою сторону, но Джексон показал на него пальцем и сказал:

— Нет. Больше ничего ей не давайте.

Черт возьми. Теперь мне придется искать другой бар, потому что Хант точно пугает больше, чем я могла надеяться.

— Я понимаю, что ты делаешь, Джексон. И это мило, и я благодарна, но это не сработает. Позволь мне сберечь наше время и волнение.

Мы знаем друг друга всего несколько недель, а в наши отношения уже пробралась тьма. Если мы не смогли побороть ее в самом начале, когда все было с нуля и эмоции были самыми сильными, то сейчас не было надежды на будущее.

Он придвинулся ближе, схватил меня за подбородок и приподнял его, чтобы посмотреть в глаза.

— Я сказал тебе в ту ночь, когда мы познакомились, что мне все равно на то, что, как ты думаешь, тебе необходимо. И этот случай не исключение. Я не позволю тебе это делать.

Он взял меня за локоть и начал вытаскивать из бара.

Я потянула свою руку, чтобы освободиться, и отошла, пошатываясь, на несколько футов.

— Ты не можешь просто потащить меня или забросить на свое плечо, чтобы получить то, что ты хочешь, Джексон. Не в этот раз. Ты сделаешь только хуже.

— Сделаю что хуже? Объясни мне, что происходит. Что изменилось?

— Ничего. — Я потянула за уголки губ, будто была марионеткой на веревочках. — Вот в чем дело. Я вела себя так, будто изменилась. Будто я тот человек, который может сбежать ради приключения с тобой или потратить впустую дни в твоей кровати. Будто я тот человек, который может влюбиться. Но я не такая. Эта часть меня исчезла очень давно.

Я ринулась мимо него в ночь, задаваясь вопросом, есть ли в деревне еще такой же бар.

— Это из-за того, что произошло, когда ты была младше?

Я замерла, стала твердой как камень. Я могла чувствовать крошечную гальку, которая пробралась в мои сандалии. Я могла слышать скрипучий звук в своих легких, появившийся от попыток одновременно и вдыхать, и задержать дыхание. Я могла чувствовать Ханта позади меня, следуя волнам паники как эхолокатор. Я повернулась.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты сказала кое-что... в ту ночь, когда тебя накачали наркотиками. Никаких деталей, только что... ты знала, каково это, когда тобой пользуются. Я не хотел подталкивать тебя к разговору об этом, если ты не готова, но я собирал подсказки. И если это причина того, что сейчас происходит, то ты должна знать, что это была не твоя вина. Кто бы ни сделал это с тобой... ты не могла контролировать это.

— Не поэтому я не могу сделать это. Да, это часть всего. Это случилось после, и я могла контролировать.

Это меня убивало.

— Просто расскажи мне, что ты думаешь. Выговорись. Может это поможет.

Это было последнее, чего мне хотелось. Чем больше я открывалась, тем становилось больнее. Вот как началось все это дерьмо.

Я повернулась и пошла. Из-за склона тропинки к воде было сложно идти медленно.

— Я не позволю тебе так уйти от этого, — произнес Джексон позади меня. — Я наблюдал за тем, как ты отпустила и раскрылась. Я наблюдал, как твоя натянутая улыбка сменялась яркой. Я не буду наблюдать, как ты отступаешь, только потому, что сложно.

Я повернулась, злая как черт.

— Пошел ты. Ты не можешь преуменьшать то, что я чувствую, и говорить мне, что я должна смириться с этим. Все, что я делала, так это игнорировала то, что причиняет боль, и посмотри, к чему, черт возьми, это меня привело.

Его руки обхватили мой подбородок, кончики пальцев прижались достаточно сильно, что пробились через алкогольную дымку.

— Я не преуменьшаю того, что ты чувствуешь. Я бы никогда так не поступил. Я просто прошу впустить меня. Позволь мне почувствовать это вместе с тобой.

Я попыталась отодвинуть лицо, но он держал его крепко.

— Ты точно не хочешь этого.

— А ты попробуй.

Во мне бурлила ярость. Я не могла сказать, откуда она взялась, и была ли это ярость к нему или ко мне. Все, что я знала, так это что была наполнена ей до краев. Я оттолкнула его, кончики его пальцев царапнули мои щеки.

— Хочешь услышать это? Отлично. Это очень простая история, о милой девочке, которая была очень глупой. Она позволила мужчине прикасаться к ней, потому что боялась сказать «нет», а затем она рассказала своим родителям, потому что боялась ничего не рассказать. Затем они испугались сделать хоть что-то, что могло разрушить их милую жизнь, поэтому они сказали девочке, что это была ерунда. Что, когда тебя касаются этого недостаточно, чтобы сражаться. Она, слишком испуганная, чтобы доказать их неправоту, продолжала жить так, будто это была ерунда, и позволяла другим людям касаться себя, не осознавая, что раздавала, не задумываясь, кусочки себя самой. Или, черт, может она знала в глубине души и просто ненавидела себя так сильно, что была рада избавиться от них. И жизнь не была милой, но и не была пугающей, пока она не встретила парня с двумя именами, который прикасался к ней, не беря ее, и заставил ее скучать по кусочкам, которые она потеряла. И сейчас все не просто пугает, все чертовски ужасает, и я не могу это сделать. Я не могу так жить, зная, что я все разрушила и это нельзя починить.

Он поймал мои руки, когда они зарылись в мои волосы, и притянул меня к себе. Я почувствовала в себе все дыры. Мои рыдания раздавались в них эхом как в пещере, и я никогда не думала, что пустота могла столько весить.

Я не могла дышать.

Глава 25

Моя шея напряглась, будто ее зажали в медленно сжимающие тиски.

Сдавливающие.

Стягивающие.

Если я не выберусь наружу, то никогда не смогу дышать. Если я не выберусь наружу, кажется, меня вывернет наизнанку, мое тело просто сдастся, а мои внутренности вываляться наружу. Подождите... я снаружи. Темно и воздух прохладный, но я все еще не могла дышать. Почему я не могла дышать?

Мне пришлось держаться за Ханта, чтобы не опрокинуться назад и не свалиться. Паника захватила мое тело, охватила мой подбородок, угрожая потянуть меня вниз в любую секунду.

— Присядь.

Передо мной появилось лицо Ханта, сначала размытое, потом ясное, опять размытое, затем снова ясное.

— Келси, просто присядь.

Теперь, когда я подумала об этом, моя ноги затряслись. Я не думала, что смогла бы пройти достаточное расстояние, чтобы найти место, поэтому просто потянулась к дороге из гравия.

Вместо этого, Хант сгреб меня и положил на скамейку. Я осмотрелась. Мы были в лодке. Синей лодке, которую кто-то привязал снаружи сине-зеленого дома. Эти детали каким-то образом помогли, поэтому я стала искать больше. Темно-зеленые ставни. Три этажа. Грязная собака, спящая на крыльце. Детская игрушка, забытая в углу.

Хант был рядом со мной, задавал вопросы. Его рот двигался вечность, прежде чем я смогла понять его.

— У тебя паническая атака. Дыши. Просто дыши. Закрой глаза.

Я сделала, как он сказал, и смогла произнести только:

— Извини.

Я испытывала много эмоций, но больше всего мне было жаль.

— Ох, принцесса. Не надо. Тебе никогда не нужно чувствовать себя виноватой передо мной.

Я заметила, как подпрыгнула моя грудь, а потом поняла, что плачу.

— Ты в порядке. — Его голос был глубоким и успокаивающим, и он притянул меня к себе. В этом не было смысла, но я зарылась лицом в его плечо, так было легче дышать.

— Я не знаю, с чего начать. Я не так хорош в выборе слов. Я человек зрения. Я знаю, что вижу, и я знаю, что ты не скучаешь по тем кусочкам. Ни по одному, милая. — Мои легкие заболели, а голова закружилась. Я крепко прижалась к нему, просто ожидая, когда это все закончится. — Ты оскорблена и ослаблена из-за того, что столкнулась с такими вещами, с которыми не должна была сталкиваться, но из-за этого ты не менее значительна. Ты более значительна. — Он провел руками по моим волосам, нежно и успокаивающе. — Твои родители были неправы. То, что с тобой случилось, было неправильно. И они должны были бороться за тебя. Ты была достаточно храброй, чтобы рассказать им, а они обманули твои ожидания, и мне жаль. Мне жаль, что тебе пришлось научиться залечивать собственную боль. И твоей вины нет в том, как тебе пришлось это делать. Кто-то должен был быть рядом, чтобы помочь тебе другим способом. Они не были рядом и это ужасно, но это закончилось. В этот раз я здесь, и я говорю тебе, что есть другие способы.

Я оттолкнулась, вытерла влажные щеки и сказала:

— Я думала, ты и будешь этим человеком. Думала, быть с тобой, и значит помощь — но, ох, Господи, болит еще сильнее. — Я села на колени и согнулась, будто делая из себя самую маленькую возможную цель, чтобы меня не нашла боль. — Когда я с тобой, я осознаю, что я упускаю.

— Разве это не должно сделать тебя счастливой? То, что со мной ты чувствуешь себя лучше?

— Это делает меня счастливой. Когда не делает меня грустной. Я не знаю, как найти баланс между этими двумя эмоциями.

Его руки скользнули по моей спине, а затем он поднял меня, заставляя раскрыться. Он положил руку на мою щеку и его большой палец коснулся моей верхней губы.

— Не так, как ты пыталась сегодня. Это не помогает найти баланс, только использует впустую весы. Я однажды сделал то же самое в отпуске. Вернулся к той жизни, пытался с помощью выпивки избавиться от того, что видел в пустыне. Легче было столкнуться с этим лицом к лицу, когда я был пьян, но вдвойне сложнее видеть, когда был трезв.

— Господи, я ужасная. Раздула из мухи слона, когда ты видел намного хуже.

— Перестань. — Он придвинул мое лицо. — Не делай этого. Твои родители отнеслись несерьезно к тому, что случилось с тобой, но в этом не было ничего несерьезного. Я записался в армию. Это мой выбор.

— Так как ты справился с этим?

Он улыбнулся.

— Методом проб и ошибок. — Его взгляд переместился на мои губы. — И я уверен, что всегда есть другой способ, который я хочу больше. Просто останься со мной. Мы сразимся вместе, хорошо? Скажи, что останешься со мной.

Я сглотнула, надеясь, что этого было достаточно.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Если ты мне кое-что расскажешь?

— Все, что угодно.

— Голосовые сообщения, — начала я и он мгновенно напрягся. — Это не... тот, кто-то ждет тебя дома? Девушка?

— Ох, Господи. Нет, Келси. Нет никого, кроме тебя. Я клянусь.

Я кивнула.

— Хорошо. — С остальным я могла справиться.

Он притянул меня на свои колени. И в этот раз, по крайней мере, не было больно.

Мы провели еще несколько дней в Чинкве — Терре, выгуливая наши проблемы по тропинкам и прибрежным утесам. Никакого магического решения проблемы не было. Я плохо спала, и он тоже. Мы вернулись к тем отношениям, которые были во Флоренции, находя убежище только в простых прикосновениях.

Джексон решил, что нам нужна была смена обстановки, чтобы встряхнуться, поэтому мы поехали в Рим.

Насколько это безумно? Нужно что-то другое, так отправляйся во вместилище, пожалуй, самой могущественной древней цивилизации. Ну и что. В первый раз мы вели себя как туристы, и мне даже было все равно.

Легко было претворяться при свете дня. Мы оба были в этом хороши.

Мы взяли пешую экскурсию в город, увидели Колизей, Римский форум и театр Марцелла. Рим был городом, который я подробно изучала в классе по истории театра, поэтому стала ходячей страницей википедии, когда рассказывала Ханту, как работал Колизей, и как еще развлекались римляне.

— Тактический морской бой, — сказала я. — Они и правда заполняли всю арену водой и наблюдали, как два корабля, полные людей, сражаются, пока один не потонет.

— Звучит потрясающе.

— Черт, да, так и есть. Кроме, знаешь ли, от сотни до тысячи человек, которые, возможно, умерли.

— Точно, конечно, — сказал он, посмеиваясь. — Знаешь, кажется, тебе действительно это нравится.

— Рим? Не думаю, что есть хоть кто-то в мире, кому хоть немного не нравится это. Спасибо Расселу Кроу.

— Нет, я имею в виду историю. Ты могла бы учителем.

Я приподняла бровь.

— Я? Эм, я, возможно, обматерила бы ученика в первый же день.

Я подумала о том дне в Будапеште с маленьким художником. Было захватывающе помогать ему, но мне, также, хотелось ударить того задиру в солнечное сплетение.

— Нет, не обматерила бы. Ты была бы великолепной. И все твои ученики слушали бы тебя, потому что ты красивая.

— Да, вот что признает меня годной быть учителем. Сиськи.

Он пожал плечами.

— Для меня этого было достаточно, когда я был в старшей школе.

Я покачала головой и сменила тему:

— Я знаю, ты сказал мне, что тебя никто не ждет домой. Это значит ты до сих пор в армии?

— Больше нет.

Я дотронулась до его плеча, на котором, как я знала, был тонкий шрам, задаваясь вопросом, имеет ли он к этому какое — либо отношение.

— И у тебя нет никаких причин, чтобы вернуться?

— Я же сказал, Келси. — Он прижался лбом к моему. — Я весь твой.

В ту ночь он намеревался доказать это. Медленно, будто мы начинали все с начала.

Он целовал меня, пока не осталось ни одной тропинки боли от его прикосновений, пока я не могла вспомнить любых других губ, кроме его.

Он нашел каждую чувствительную точку, что заставило пальцы на моих ногах подворачиваться, а глаза закатываться. Он знал, что заставляло меня задерживать дыхание, и что заставляло выкрикивать его имя.

Он особенно наслаждался этим исследованием.

Он исследовал мое тело, будто был самым первым, и во многих отношениях мне тоже так казалось.

Он держал меня близко к себе, его пальцы зарылись в мои волосы и наши тела соединились. Его дыхание коснулось моих губ, и я подумала... вот, что значит доверять кому-то.

Я не осознавала, что плакала, пока он не убрал поцелуями мои слезы.

Я многое не осознавала, пока наверстывала с ним упущенное.

Из Рима мы направились в Неаполь, где у меня были три цели: пицца, Помпеи и еще больше пиццы. И, может, тайком сфотографировать итальянских мужчин в костюмах, которые, как я думала, могли быть частью мафии. Но это была неофициальная цель.

Мы загрузились в местный поезд из Рима и нашли в последнем вагоне пустое купе. С каждой стороны купе было по три сиденья лицом друг к другу. Хант занял место у окна, а я села посередине и прислонилась к нему.

— Итак, я думал, что мы можем поехать на остров Капри после Неаполя. Он не так далеко.

— Там больше нудистских пляжей? — спросила я.

Он пихнул меня в бок, и я взвизгнула, отскочив от него. Он, посмеиваясь, притянул меня к себе, и поезд медленно выехал с вокзала.

— Хорошо. Тогда мы отправимся в магазин за другим купальником, — сказала я.

Он пожал плечами.

— Я согласен. Если ты продемонстрируешь мне варианты.

— Думаю, я могу справиться с этим, — сказала я и перебралась, хихикая, к нему на колени.

Он немного отодвинулся от стекла, поэтому мои колени смогли разместиться по бокам от него. Его взгляд метнулся на дверь в купе, проверяя, что занавеска задернута.

— Сейчас, это вне всяких сомнений лучший способ путешествовать.

Я нашла эту точку на его подбородке, которая сводила его с ума, и сконцентрировала всю свою энергию на ней. Он схватился руками за мои бедра, опуская меня на себя.

— Келси.

Я опустилась бедрами на него, и он откинул голову на сиденье, простонав. Господи, я никогда не устану делать с ним такое.

— Келси, как ты себя чувствуешь?

— Правда? — Я прижалась своей грудью к его. — Ты правда должен спрашивать об этом?

Он убрал мои руки со своих плеч и положил на мои бедра.

— Я не это имел в виду. Я имел в виду то, что мы обсуждали в Чикве — Терре. Эти дни в Риме были веселыми, но мне нужно, чтобы ты была честной со мной и сказала мне, где ты находишься.

— В настоящий момент я на твоих коленях.

— Я серьезно. Есть вещи, о которых я хочу поговорить, но я не хочу так быстро тебя подталкивать.

Это даже отдаленно не напоминало то, как я хотела провести эту поездку в поезде.

Я придвинула его лицо ближе и сказала:

— Сейчас поцелуи, разговоры потом.

— Келси...

— Я не знаю, Джексон. Я еще не знаю, как себя чувствую. Я так привыкла к притворству, к тому, что отталкивала это все и приклеивала улыбку, что иногда я даже не понимаю, что делаю это. Я стараюсь, но я не знаю.

Его глаза несколько секунд искали мои, и я увидела, как в них мелькнуло что-то, похожее на боль. Мне не хотелось, чтобы он жалел меня еще больше, чем уже жалеет.

Поэтому я снова наклонилась, чтобы поцеловать его. Он замешкался, и я прикусила его нижнюю губу зубами. Его бедра поднялись к моим, и рот поймал мой.

— Неотразимая, — выдохнул он.

— Так продолжай уверять меня.

Его руки отважились подняться с моих бедер, чтобы подразнить кожу под краем моей футболки. Затем он перестал дразнить и скользнул одной рукой по моему позвоночнику до застежки лифчика. Казалось, все мое тело расцвело от его прикосновения, будто мое сердце увеличилось в объеме и моим ребрам пришлось раскрыться как лепесткам, чтобы создать пространство.

Он прервал наш поцелуй и снова сказал:

— Келси.

— Джексон. — Я снова качнулась на нем, и его тело напряглось, его хватка на мне стала такой сильной, что стало практически больно. Практически. Правда, от этого мне захотелось его еще больше.

— Я никогда не думал, что буду чувствовать себя так.

— Как так? — спросила я.

— Будто жизнь снова достойна, чтобы ее прожить.

Я отодвинулась, чтобы посмотреть в его глаза, и это чувство, эта привязанность к нему, которую я ощущала, больше не была крючком, а якорем осталась глубоко в моей грудной клетке.

— Я не поверила тебе, когда ты сказал, что я найду то место, которое назову домом. — Я нежно поцеловала его, пытаясь выплеснуть всю мою признательность и любовь, и все другие безымянные вещи, которые я чувствовала в своем поцелуе. — Это кажется домом.

Глава 26

Целых два дня в Неаполе мы питались пиццей, мороженым и кофе, а потом отправились на поезде в древний город Помпеи. Я была очень восхищена историей и тем, как существование живущих там людей идеально сохранилось благодаря извержению вулкана, которое остановило время в этом месте. Мы бродили по руинам, рассматривали фрески, колонны и заброшенные дома.

Повсюду были бродячие собаки, и маленькая дворняжка с потрясающими глазами, которую я назвала Чачи, следовала за нами практически весь день. В развалинах был не один театр, а два. В то же время, все это блекло в сравнении с увиденными гипсовыми слепками людей. Когда город был погребен, люди были погребены вместе с ним. А когда древний город открыли заново, люди превратились в пыль, но очертания их тел в их последние моменты сохранились благодаря вулканической породе. Можно было увидеть людей, прикрывающих руками рот, или пытающихся прикрыть другого человека. У кого — то едва хватило времени, чтобы защитить себя, прежде чем они умерли.

И сейчас они застыли во времени, застряли навсегда, как пример трагедии, которая здесь произошла.

Я могла уподобить себя этому. Несмотря на возможность двигаться, дышать и говорить, мне казалось, что я застыла на долгое время, оставляя позади прошлое, которое хотела забыть, и направлялась к будущему, которого не хотела. До Ханта.

Он заставил меня чувствовать, что мне не стоит продолжать идти в том же направлении. Я думала, что это путешествие было мне необходимо, чтобы создать историю, ту, которую я могла бы пронести с собой через остаток своей никчемной жизни ради комфорта или утешения. Но он заставил меня думать, что у меня может получиться история поважнее, та, которая не заканчивается, когда прекращается путешествие.

Может идея быть учительницей все-таки не так уж плоха. Мой отец поиздевается над этой идеей, а я думаю, что могла бы сделать намного больше. Но прошлое заполнено историями, хорошими и плохими, и мне нравилось то, как эти истории создали прошлое, благодаря не только датам, именам и местам. Прошлое заполнено людьми как я, которым посчастливилось сделать выбор, который оказал влияние на то, как развернулись события. Я страстно желала наложить отпечаток на мир, но, может быть, мне было предназначено изучать отпечатки других.

— О чем ты думаешь? — спросил Хант.

— О прошлом.

— О твоем или каком — нибудь древнем?

— И о том, и о другом.

Он положил руку на мое плечо и спросил:

— И к чему ты пришла?

— Просто к тому, что прошлое имеет значение. Мое, твое, прошлое всего мира. Прошлое застыло. Оно неизменно. Но не будущее.

Чем больше мы изучали прошлое в течение следующих нескольких дней, тем больше я думала о будущем. Джексон и я отправились в подводное плавание с аквалангом, чтобы посмотреть на другой древний город неподалеку от берега Неаполя, который ушел под воду сотни лет назад.

Я наблюдала за Джексоном, который проплывал мимо кораллов, рыб и римских статуй, на которых заявило свои права море, и знала, что хотела, чтобы он был частью моей жизни. Но я не знала, как сказать ему это.

Конечно, мы говорили то, что намекало на наши с ним отношения, намеки на то, что мы чувствовали. Но фактические разговоры о будущем и как мы двое приспособимся к нему — неизведанная территория.

Даже за эти несколько недель эти отношения казались более серьезными, чем остальные в моей жизни. Я никогда такого не чувствовала. Я привыкла к тем отношениям, где парень больше заинтересован во мне, чем я в нем. Я проводила время, беспокоясь о том, когда парень признается мне в любви, и как это разрушит тонкий баланс наших отношений. Я никогда не хотела быть на другой стороне, не желала произносить эти слова, но сильно пугалась, что когда — нибудь мне это аукнется. Пугалась, что я неправа или что он произнесет мне их в ответ.

Но я могла чувствовать, что наше путешествие близилось к завершению.

И мне нужно было знать, что я увижу его снова.

На следующий день мы взяли лодки до острова Капри. Если и есть идеальное место, чтобы поднять тему нашего будущего, то это Капри. Благодаря кристальной воде, высоким скалам и зеленому пейзажу, этот остров выглядел как рай.

Более того, это был такой рай, что у нас ушло около часа, чтобы найти место для проживания.

Все возможные места были уже полностью заселены. Мы, уставшие от таскания наших рюкзаков, остановились в маленькой кофейне с интернет — кафе. Джексон искал место для проживания, а я, тем временем, восполняла упущенное в электронной почте.

Я отправила Блисс сообщение в фейсбуке, в котором рассказала о своих приключениях, но не упомянула Ханта. Не то, чтобы я не хотела, чтобы она о нем знала. Из-за того, как я себя чувствовала, мне хотелось, чтобы весь мир знал, что мы вместе. Но... Мне не хотелось говорить что-то, пока я не буду знать точно, что это продолжится.

С долей беспокойства я открыла свою почту, чтобы проверить и убедиться, что не было ничего супер важного, что я упускала.

Как и ожидалось, у меня было более двадцати непрочитанных сообщений от секретаря моего отца. У меня не хватило терпения, чтобы прочитать их все. Кроме последнего.

Оно было от отца. Или, по крайней мере, с его электронной почты.

Я замешкалась. Затем открыла сообщение.

Келси,

Твоя мама и я очень разочарованы, что ты не отвечала на наши сообщения в течение последних нескольких недель. Мы ждали тебя дома на благотворительное мероприятие, и ты поставила нас с мамой в огромное замешательство своим отсутствием.

Ты должна также думать о своей матери. Для нее не хорошо беспокоиться о тебе.

Если ты собираешься зря тратить свою жизнь и тратить все мои деньги, то могла бы, по крайней мере, иметь приличие дать нам знать, что с тобой все в порядке. Если не получу от тебя ответ, то найму частного детектива, и он вернет тебя домой.

С уважением,

Ричард Н.Саммерс

Это был мой отец. Добрый старый Ричард Н.Саммерс. Я так люблю, когда со мной обращаются, как с наемным служащим, папочка. Я практически нажала ответить. Мне так много хотелось ему сказать, и, прежде всего: Я жива, придурок.

Но я поверила ему, когда он сказал, что наймет частного детектива. У нас выработалась привычка платить наличными, потому что в Чинкве — Терре не принимают карты. Не думаю, что пользовалась своей картой после Флоренции. Ему понадобится достаточно времени, чтобы найти нас. Его терпение на исходе, и, если бы я сообщила ему, где сейчас нахожусь, уже завтра сюда кто-нибудь приехал бы, чтобы утащить меня домой.

Или я могла бы ехать дальше, и, возможно, у него ушла бы неделя-другая, чтобы найти меня. Я перестала пользоваться картой после последнего письма в Праге. Я только снимала деньги в банкомате, когда мы уезжали из города и ехали дальше. Поэтому, кроме обычной транзакции в банкомате, не много информации у него будет, чтобы поспешить.

Завтра, сказала я себе. Я позабочусь об этом завтра. Я не хотела, чтобы он утащил меня домой, но я, также, устала бегать. Если я что и узнала за время этого путешествия, так это, что если от чего-то бежишь, то это не значит, что оно прекратит тебя преследовать. И я устала жить такой жизнью, когда все мои проблемы преследовали меня по пятам.

Сегодня я поговорю с Хантом и выясню, что происходит. А затем, в зависимости от того, как все пройдет, я завтра напишу письмо отцу. Либо чтобы сказать ему, что я возвращаюсь домой... либо чтобы что-то сказать ему, все что угодно, что позволит мне зависнуть в этом рае на более длительный срок.

— Готова? — спросил Хант, заглянув через мое плечо. — Что читаешь?

Я закрыла окно и вышла из системы.

— Просто письмо от моего отца. Он все еще пытается контролировать меня, несмотря на целый океан между нами.

Он нахмурился, и я взяла его за руку.

— Все в порядке. Мне надоело позволять ему вмешиваться в мою жизнь.

Понадобилось какое-то время, чтобы его глаза стали ясными, а затем он улыбнулся мне.

— Ты нашел место для проживания? — спросила я.

— Нашел. Надо своего рода совершить переход отсюда, поэтому сейчас мы должны взять то, что нам понадобится, чтобы не пришлось возвращаться в центр города, пока нам не захочется. Но хорошие новости в том, что это недалеко от пристани, где у нас бронь на путешествие на лодке вокруг острова.

— Звучит идеально.

Мы собрались, прикупили в магазинах кое-какие вещи (включая новый купальник для меня) и нашли такси, чтобы доехать до мини—гостиницы, в которой и остановились.

Я закрылась в ванной, чтобы переодеть купальник: простой черный верх от бикини, который гармонировал с прежними черными плавками, которые я не потеряла в Чинкве — Терре.

Посмотрела в зеркало, пытаясь собрать всю свою смелость. Вместо этого, я восхитилась тем, как изменилась за последние несколько недель.

В той ванной, в Гейдельберге, я смотрела в зеркало, и мне было противно от самой себя. Я выглядела грустной, маленькой, жалкой и небрежной. Сейчас... я выглядела счастливой. Я имею в виду, конечно, я устала от путешествия и постоянного таскания рюкзака. Мои брови покрывал пот от поездки сюда на такси без кондиционера. И на мне было немного макияжа, больше ничего. Я определенно выглядела привлекательнее. Но счастливее? Никогда.

Это были те ободряющие слова, которые были мне нужны.

Я переодела другой сарафан, открыла дверь в ванную и увидела Джексона, который сидел на кровати. Я подбежала и бросилась на него.

Его рефлексы были слишком быстрыми, чтобы я могла удивить его, поэтому он поймал меня и подмял под себя.

Я засмеялась, и он посмотрел на меня с такой нежностью в глазах. Он уперся одним локтем в кровать и провел пальцами по моим волосам, разметавшимся по подушке.

— Кто-то счастлив, — сказал он.

Я кивнула и притянула его для поцелуя. Обернула ноги вокруг его талии, и он лег сверху на меня.

Я промычала что-то в его губы и сказала:

— Кажется, кто-то тоже счастлив.

Глава 27

Мы на пять минут опоздали на заказанную лодку.

Но оно определенно того стоило.

Мы взяли в аренду лодку и наняли мужчину по имени Джанни в качестве капитана. Джанни был полным стариком с практически постоянной ухмылкой и седыми бровями, такими густыми, что больше были похожи на усы. Но даже его вечно недовольный, ломаный английский не мог испортить момент.

Джанни молча отошел от нас, оставляя меня и Ханта в задней части лодки, чтобы мы смогли насладиться поездкой.

Сначала мы выплыли с пристани, быстро оставляя позади небольшую бухту, заполненную лодками. Затем, когда мы оказались достаточно далеко, где можно было только увидеть несколько плавающих лодок, как наша, капитан повернул и начал огибать остров.

Я прислонилась к подушкам на сидении и, улыбнувшись, положила ноги на колени Ханта. Он улыбнулся в ответ, его улыбка была потрясающе красивой. Он взглянул на ничего не замечающего Джанни и приподнял мою ногу, прижимаясь чувственным поцелуем к внутренней части моей лодыжки именно так, как делал той ночью, когда мы в первый раз спали вместе. По моему позвоночнику прошла дрожь, сворачиваясь внизу живота.

Через какое-то время мы погрузились в комфортную тишину. Мотор лодки был достаточно громким, чтобы мы могли начать разговор. Поэтому я прислонилась к подушкам и наблюдала, как вокруг нас двигается вверх и вниз земля, а Хант достал свой блокнот, делая другой набросок.

Как только мы налюбовались островом на расстоянии, Джанни снова подвел нас к острову поближе, в этот раз, заплывая на участок без пристани и зданий, расположенных на берегу. Лодка замедлилась. Вода под нами была яркого бирюзового цвета, но, как только мы подобрались к мелководью, то смогли увидеть рыб и кораллы, выстроившихся в линию у дна океана.

Около одного скопления камней перед нами было много других лодок. Джанни остановился и с края большой лодки опустил в воду крошечную шлюпку.

Показав нам на отверстие в утесе, он сказал:

— Grotta Azzurra¹⁸.

Я подумала и решила, что слово Azzurra связано со словом голубой.

— Голубой? — спросила я.

— Да, Голубой грот.

Он махнул рукой нам с Хантом, показывая, спуститься по лесенке с боку лодки в шлюпку. Джексон пошел первым, я последовала за ним, а Джанни спустился последним. Эта лодка и правда была маленькой. Я немного беспокоилась, как она может выдержать нас троих. Но не собиралась спорить с очень серьезными бровями Джанни.

Он снова показала на вход в ущелье и сказал:

— Грот.

Я пододвинулась ближе к Ханту, чтобы уменьшить пространство, он притянул меня к себе и устроил между своих ног.

Джанни подплыл к гроту, и мы встали в очередь, ожидая, в то время как другие маленькие лодки, как наша, входили и выходили из пещеры. Нам пришлось пригнуть головы, чтобы проплыть под выступающим камнем, но, как только мы оказались внутри, я поняла, как грот получил свое название.

Вода в темной пещере освещалась ярким синим светом. Сначала я подумала, что это отражение от света, который проникал через вход в пещеру, но, казалось, что свет сиял из — под воды. Я окунула руку в воду, и она тоже осветилась синим.

— Ух ты. — Мой голос эхом раздался по пещере, отскакивая от скалистых стен.

Затем наш угрюмый гид начал петь, и у меня открылся рот.

Его голос был низким и богатым, песня была на итальянском, медленная и завораживающая. Звук его голоса эхом раздавался вокруг нас, заполняя пещеру, от чего у меня перехватило дыхание.

Рука Джексона сжала мою талию, и он поцеловал меня в плечо.

Джанни очень быстро управлял лодкой, и мы направились обратно к яркому свету у входа. Мне хотелось замедлить время, заморозить нас в этом моменте еще на несколько секунд.

Я повернула голову и встретилась с Джексоном глазами. В этой пещере они выглядели практически синими, и у меня ускорилось сердцебиение. Прежде чем я смогла передумать, сказала:

— Я влюбляюсь в тебя.

Его глаза отыскали мои, и я почувствовала, как замерла в ожидании его ответа. В ушах звенело, будто я погружалась под землю, а глаза заслезились от ветра, который дул прямо мне в лицо. И я ждала. Ждала. Выражение его лица было нечитаемым.

Он открыл рот, и мое сердце в груди заколотилось.

— Пригнитесь, — сказал Джанни.

Большая рука Ханта оказалась на моей голове, и он пригнул нас вниз, пока лодка скользила под камнем. Мое сердце разбивалось, разламывалось и расслаивалось с каждой секундой его молчания.

Но я не должна была беспокоиться.

В ту секунду, когда мы оставили позади выступ, он придвинул меня к себе и прижался к моим губам в идеальном, обжигающем поцелуе.

Он ничего не сказал. Просто растопил меня своим ртом и пронзил своими глазами, и я предположила, что должна довольствоваться этим. Он был человеком действия, и мне это нравилось.

После этого Джанни направил нас к уединенной бухте. Он привязал лодку к выступу на камне, показал нам рукой спрыгнуть, а затем надвинул шляпу на лицо, чтобы подремать.

Мы с Джексоном воспользовались уединенностью и с помощью не слишком острой скалы, добились того, что было невозможно сделать в глубоких водах Чинкве — Терре.

Когда тем вечером мы вернулись в наш номер, наша кожа была на несколько тонов темнее, мои волосы пахли солью. Мы умудрились заполучить соль и песок в самых неподходящих местах.

Нам обоим был необходим душ.

— Ты иди первым. У меня уйдет вечность, чтобы вымыть все с волос.

— Я мог бы помочь.

Насколько бы привлекательно не звучало, я знала, к чему это приведет, и я, честно говоря, настолько устала, чтобы даже думать о сексе стоя, не говоря уже о том, чтобы заниматься им.

— Спасибо, Казанова, но давай сначала помоемся. Можешь снова испачкать меня позже.

— Уже жду с нетерпением.

Я засмеялась и повернулась, чтобы бросить вещи у изножья кровати. Они упали на пол, а затем вокруг моей талии обернулась рука, поворачивая меня и опуская назад.

Он целовал меня медленно, щетина на его подбородке щекотала мою кожу. Я все время поражалась, что каждый его поцелуй ощущался по-другому, по — новому. Я надеялась, что так будет всегда.

Хант поднял меня и еще раз быстро поцеловал.

— Я давно не был так счастлив. Никогда. Может быть, — произнес он.

— Я тоже.

Он, насвистывая, направился в душ, и на моем лице расцвела улыбка, которую невозможно было сдержать. Я закрыла глаза и вытянула руки, будто только что закончила единственную, имевшую смысл гонку.

Господи, он был идеальным.

Ну, за исключением привычки к бардаку, но я могла жить с этим. Он кинул свои вещи у двери, и я начала перекладывать их на стол.

Я увидела телефон в открытом наружном кармане рюкзака, и, отдавшись порыву любопытства и отчаяния, достала его.

Разблокировала. Не чтобы порыскать в нем, нет. Просто посмотреть.

Мой желудок опустился.

Двадцать девять голосовых сообщений.

Двадцать девять.

Мой палец замер над экраном, и мне захотелось послушать. Просто проверить по-быстрому, просто убедиться, что не о чем беспокоиться. Я дотронулась пальцем до экрана, но затем сразу же убрала его.

Я не собиралась так себя вести. Джексон уважал мое личное пространство, когда мы стали ближе. Он не давил даже, несмотря на то, что, как было очевидно с самого начала, это было противоестественно для него. Он столько сделал для меня, больше, чем я могла выразить словами.

Я не предам его таким образом. Не могу.

Я вернула телефон на место и увидела его блокнот с набросками. Каким-то образом порыв узнать, что он нарисовал, был сильнее того, как я хотела прослушать его сообщения.

Я уверила себя, что просто подниму его, но когда сделала это, несколько свободных листков выпали на пол. Я склонилась, чтобы поднять их. Я подняла несколько листов и засунула их обратно в блокнот. Когда перевернула последний, замерла.

Несколько секунд я думала, что это просто тот рисунок, который отдал мне тот маленький мальчик в Будапеште. Тот же самый фонтан. Я узнала фигуру мужчины над фонтаном, рельефного и обнаженного, будто он только что вышел из океана. Та же задумчивая женщина сидела ниже него, их плечи ссутулились, а тела были ровно вылеплены.

Хотя рисунок был другим. Более темным. В то время как мальчик изобразил мир таким, каким видел его, стараясь отразить формы и состояние содержания, этот рисунок казался... грустным. Тени растворялись друг в друге, погружая статуи в резкий контраст. Этот рисунок создавал акцент на каменной женщине, замершей во времени, способной только существовать. Мальчик только начал рисовать меня, поэтому я была практически привидением, чуть большим, чем улыбка, светлые кудри и ниспадающее платье.

На этом рисунке я тоже была привидением. Не потому что была не полностью претворена в жизнь, а потому что именно такой и была. Я сидела на той скамейке, одновременно и застывшая, и, каким-то образом, поникшая, и наблюдала за миром вокруг себя с тоской, похороненной под отчужденностью, прикрытой тонкой, как лист бумаги, улыбкой, которая была чуть больше мазка на листке.

Я посмотрела в сторону ванной, за дверью которой в данный момент находился Джексон. Может в тот день я не придумала его. Был намек, просто быстрое мелькание головы, которая могла быть его, но я списала это на попытку выдать желаемое за действительное.

Но если у него был этот рисунок, если он нарисовал это, то он должен был быть там.

Я перестала беспокоиться о том, что намочу стул, и перестала беспокоиться о личном пространстве, когда присела, чтобы просмотреть все остальные рисунки.

Я думала, что найду успокоение в его набросках. Своим наброском в Будапеште он видел меня насквозь. Он видел, что мне больно, когда я только начала к этому приходить. Мне хотелось увидеть, что он видел сейчас. Он был настолько самоуверенным, что я могла побороть в себе тьму. Может он видел то, что не видела я.

Я открыла блокнот, полная надежды и страха, желая, найти в этих картинках опору для себя, руку, которая поставит меня на ноги.

Вместо этого во мне все перевернулось.

Глава 28

— Твоя очередь, любимая.

Я не могла смотреть на него. Я едва сдерживалась и знала, что если посмотрю на него, то распадусь на кусочки. Мне просто хотелось перемотать время, возвратить несколько секунд счастья. Я бы дорожила ими больше, если бы знала, что они закончатся. Но, как я думаю, это жизнь. Мы всегда опаздываем на долю секунды, не прибегая к одному слову, которое нам так нужно.

— Келси? Ты в порядке?

Джексон подошел ко мне. Он протянул руку, кожа к коже, и я двинулась так быстро, что мой стул опрокинулся.

— Не прикасайся ко мне. Даже не смей.

Выражение его лица исказилось, как откинутый в сторону комок бумаги, и выглядело таким достоверным, таким настоящим, что у меня ёкнуло сердце.

Я подняла глаза к потолку, чтобы не видеть этого, чтобы снова не стать дурой.

— Я не понимаю, — сказал он. — Я что-то сделал?

Мой страх было не описать словами, поэтому я схватила его блокнот со стула, стоящего рядом со мной, и бросила на стойку рисунок фонтана в Будапеште.

— Это было в тот день, когда мы познакомились.

Сверху я положила второй рисунок меня, спящей в поезде из Будапешта в Прагу. Мое лицо было спокойным, даже добрым, но все еще грустным.

— Через несколько дней.

— Я... — Он открыл рот, может, чтобы извиниться, но я прервала его другим наброском.

— А это я перед монастырем в Киеве. Сейчас я не сильна во времени и в датах, но примерно это было месяц назад. Месяц.

— Келси, я могу...

Я бросила еще один листок и почувствовала, как от локтя до груди отразилась сила броска.

— А вот Бухарест. Я не на этом первом, но, ох, смотри, вот я. — Я положила второй и третий рисунки. — И я чертовски уверена, что не видела тебя в том клубе в Белграде, но думаю, ты там был. Кстати, на этом рисунке ты идеально поймал освещение.

Я продолжала класть другие наброски, злилась и боролась со слезами, но мои руки тряслись. Бумаги, как листва, осыпались на пол. Места, которые я видела. Города, которые посещала. Весь последний месяц моей жизни был изображен в черно — белых тонах.

— Келси...

— Просто объясни мне кое-что, Хант. Это игра? Или ты сталкер? Все эти пропущенные вызовы от твоего надзирателя? Я назвала тебя серийным убийцей в ту первую ночь, или, ну, в первую ночь для меня. Я шутила, но, может, даже тогда я знала, что что-то было не так.

— Клянусь, все не так, Келси. Знаю, что это выглядит плохо, но я не намеревался...

— Не намеревался что? Следовать за мной по всему континенту? Ворваться в мою жизнь? В мою кровать? Господи, но ты чертовски терпеливый, не так ли? Если бы ты переспал со мной в ту первую ночь, я бы ушла и отправилась своей дорогой. Но нет... этого было недостаточно.

Он схватил меня за плечи, и в первый раз страх заменил мою злость, потому что я понятия не имела, на что он способен. Даже сейчас я понятия не имела, что он хотел от меня.

— Это не игра. Я имею в виду каждый момент и могу объяснить все это, если просто дашь мне шанс.

На столе загудела вибрация, и я схватила телефон Ханта с того места, куда положила его.

Я подняла его вверх.

— Или, может, я сама могу выяснить правду?

Он протянул руку, когда я нажала кнопку ответа, но я отклонилась, отступая на несколько футов. Я встала у двери буфета и прижала телефон к уху.

Сначала я увидела выражение лица Ханта — подавленное и побежденное. Затем я услышала знакомый голос.

— Как раз вовремя, Хант. Скажи мне, какого черта делает моя дочь или ты уволен.

Телефон выскользнул из моей руки, и, казалось, время замедлилось, пока он падал. Мое сердце падало с той же скоростью, достаточно долго, что могло пройти несколько галактик, пока не упало на пол. Телефон, по крайней мере, издал удовлетворяющий треск, когда приземлился, но разбивание моего сердца было ничем, кроме как скучным, глухим звуком.

— Не просто сталкер. Оплачиваемый сталкер.

Думаю, он не меня хотел.

Сердца разбиваются тихо. Я думала, что будет громко, громче, чем воздух, мчащийся мимо нас, когда мы нырнули с того моста. Я думала, что этот звук заглушит все остальное.

Но все произошло как шепот. Небольшой, искусный раскол. Оно разбилось за секунду, а боль была чуть больше укола иглой.

Убивает эхо. Как эхо внутри Голубого грота, этот крохотный звук прыгал в полости моих ребер, становясь громче и громче. Он увеличивался, пока я не услышала, как разбиваются сотни сердец, тысячи, больше. И все они мои.

— Келси, просто послушай.

Как я могла слушать? Из-за этой боли я ничего не могла слышать.

Выйти. Может снаружи этот звук куда — нибудь уйдет.

Я схватила свой рюкзак. В нем было не все, но самое важное. В нем было то, что нужно, чтобы убежать.

Я пролетела мимо него и даже не посмотрела на его тело, на полотенце, висящее на его бедрах. Я не могла себе позволить. Мой разум был на десятилетия впереди меня. Мое тело все еще помнило его формы, а это проклятая гравитация все притягивала, и притягивала, и притягивала.

Поэтому я отступила и сорвалась с места.

Я думала, что убегу дальше, что, возможно, смогу добраться до главной дороги, и в виде исключения там будет такси, чтобы не ждать или не звонить.

Он догнал меня, прежде чем я начала потеть. Он натянул пару спортивных шорт и не зашнурованные теннисные туфли, и дышал так, будто сам убегал от дьявола.

— Не подходи ко мне.

— Я никогда не намеревался сделать тебе больно, Келси. Я люблю...

— Не говори это. Даже, черт побери, не говори это.

— Я не думал, что это случится.

Я не знала, плакать ли, кричать или упасть, и мое тело сильно тряслось от того, что в нем накопилось.

Я ухмыльнулась.

— Да, я могу видеть, как ты все это сделал непредумышленно. Ты непредумышленно следовал за мной по Европе и непредумышленно получал за это деньги. Такое дерьмо случается всегда.

— Я собирался рассказать тебе.

— Мне все равно. Это не имеет значения. Я рассказала тебе о моих родителях. Я рассказала тебе обо всем.

— Я знаю. Я знаю. И я не разговаривал с твоим отцом несколько недель. Ты видела голосовые сообщения. Я не рассказал ему ничего важного.

Я начала двигаться, чтобы обойти его, но замерла на месте.

— Когда это было в последний раз?

Он замешкался.

— Черт возьми, Хант. Когда ты в последний раз разыгрывал из себя шпиона для моего отца?

— В Праге.

Ох, Господи. Меня сейчас стошнит.

Прага была всем, началом всего. Мы познакомились до этого, но я даже половины не помнила. В Праге он подавил все мои волнения на той карусели. В Праге он убедил меня, что я могла найти место, которое казалось домом, или даже другого человека. В Праге я начала влюбляться.

Черт возьми все это.

— Ты воспользовалась кредиткой в отеле во Флоренции, и он позвонил мне на телефон в номере, — продолжил он.

Я знала, что было что-то странное в том звонке от консьержа. Он солгал мне.

— Но, Келси, я клянусь, что ничего не рассказал. И я убедился, чтобы мы уехали на следующий день.

Вот почему мы поехали в Чинкве — Терре.

Даже когда я думала, что свободна, это было не так. Я была птицей с подрезанными крыльями.

Когда я думала, что наслаждалась приключением всей своей жизни, я была собакой на поводке, которую вывели на прогулку в парке.

И, когда я думала, что влюбилась, это оказалось ложью.

Я хотела историю, и я ее получила.

И, черт, разве было не лучше, когда я была прежней, несчастной и ожесточенной.

Эта история раскрывалась как вся моя оставшаяся жизнь. Улыбка на моем лице, а затем нож в спину. Объятия на публике, а затем плохо завуалированное презрение дома. Красивое лицо и испорченная душа.

Я была дурой, когда думала, что мое отражение изменилось.

— Я сообщил, что все в порядке, когда мы приехали в Прагу, и ты искала в уборной Дженни. Я все еще так мало знал о тебе, и та ночь с рогипнолом напугала меня. Я не знал, с чем имел дело. Но это было в последний раз. Как только мы с тобой начали узнавать друг друга, я начал игнорировать его письма и звонки.

— Ты сказал ему, что мне подсыпали наркотики? Он даже на это закрыл глаза?

— Я не рассказал ему. Я думал... я думал, что лучше он узнает это от тебя.

— Очень плохо. Ты пропустил попытку увидеть, как отстойна моя семья.

— Я знаю, что ты злишься, и ты имеешь на это право. Но, пожалуйста... просто послушай. Просто позволь мне объяснить.

— Неважно, какое у тебя объяснение. Ты этого не понимаешь, Джексон?

— Никто не называл меня Джексоном с тех пор, как я присоединился к армии. Никто, кроме тебя.

— И от этого я должна чувствовать себя лучше?

— Джексон это прежний я. Парень из хреновой семьи, в которой деньги важнее любви, а общество важнее, чем личность.

— Если ты пытаешься сблизиться со мной, то чертовски поздно.

— К семнадцати годам на завтрак у меня был стакан виски. Я был совершенно разбит вдребезги, чтобы просто вылезти из кровати. Из-за выпивки меня выгнали из колледжа. Я причинял боль себе, друзьям и всем, кто обо мне заботился. Даже когда я пытался не делать этого, я причинял людям боль. Думаю, я все еще делаю это.

Я почувствовала, как в моем горле собрались слезы, и попыталась сдержать их.

— Думаю, так и есть, — произнесла я тихо и холодно.

— Я присоединился к армии, чтобы больше всего позлить своего отца, по тем же причинам, как и ты отправилась в это путешествие.

Я ненавидела то, что он думал, будто знал меня. Я ненавидела даже больше то, что он знал.

— Сначала я был жалким. Я попадал в неприятности. Я злил людей. Я злил самого себя. Но, затем меня перевели в другое подразделение, и... они поняли меня. Не пойми меня неправильно, они вызывали меня на бой из-за моего дерьма и выбивали его из меня, но они понимали и помогали. Они были как семья. Моим первым настоящим пониманием того, на что это должно быть похоже. Я стал трезвым. Медленно, с множеством промахов и ошибок. Но я стал. Жизнь начала налаживаться. Я начал верить, что все может быть лучше. Что я могу быть лучше. Ты могла бы подумать, что я был скорее в раю, чем в Афганистане, из-за того, как я чувствовал себя. Я не мог быть еще счастливее.

А затем, в один день мы следили за разведкой и проверяли молитвенный дом, который должен был быть заброшен. Только он не был. Он взорвался с моим отрядом внутри. Я был возле окна и умудрился выскочить и избежать главного взрывного удара. Но я разорвал плечо, когда приземлился, и пол десятка костей сломались из-за развалин. За один короткий миг я потерял все, что приобрел. Меня уволили по состоянию здоровья, и следующие шесть месяцев я провел, посещая пять встреч анонимных алкоголиков в неделю, просто чтобы снова не погрузиться в бутылку, с целью забыть то, что значит быть счастливым.

— Ты забыл? — спросила я, стиснув зубы. Часть меня хотела втереть соль в его рану, а другая часть хотела знать, есть ли надежда.

— Ни на секунду.

— Хорошо, — выдавила я.

— Мой отец тот, кто дал мне эту работу. Твой отец хотел, чтобы кто-то присматривал за тобой и убеждался, что ты не делаешь что-то глупое. Кто лучше солдата может удержать тебя в безопасности? Я согласился, чтобы мой отец отвалил. Я думал, что работа будет простой. Хорошие деньги, бесплатное путешествие, и, возможно, шанс стереть свои проблемы. Но затем я наблюдал, как ты следуешь моему примеру. Я наблюдал, как ты идешь по той же дорожке, и просто хотел спасти тебя. Я хотел удержать тебя от того, через что прошел.

— Так ты пожалел меня? Класс! Пожалуйста, продолжай говорить. От этого я чувствую себя намного лучше.

— Я не пожалел тебя. Я ненавидел тебя.

— Так держать, Казанова.

— Я ненавидел тебя, потому что ты заставила меня столкнуться лицом к лицу с моим прошлым. Но как только это произошло... как только признал это, я начал замечать, как ты отличаешься от меня. Я имею в виду то, что сказал в Германии, Келси. Ты горишь так ярко и красиво. Ты освещаешь комнату, когда заходишь. Я наблюдал, как люди тянутся к тебе из города в город, из бара в бар. Ты просто... даже в своей самой ничтожности, у твоего мизинца было больше мира, чем у всего моего тела. А когда я перестал ненавидеть тебя, я начал хотеть тебя. А затем у меня не было шанса. Я старался отдалиться, но просто... не смог.

Он смотрел на меня с таким желанием, что, казалось, мое сердце перевернулось, его глаза, будто магниты, пытались вытянуть его из моей груди.

Я верила ему. В его голосе было столько боли, а в теле стыда, что было невозможно не поверить, будто он не думал, что это случиться. Но это не убрало мою боль или мой позор от того, что меня облапошили.

Я подождала, чтобы убедиться, что он закончил говорить, и сказала:

— Хорошо.

Я повернулась, чтобы уйти, и он крикнул мне в спину:

— Хорошо? И все?

— Да, хорошо. Я понимаю. Спасибо за объяснение. Прощай, Хант.

— Не уходи, Келси. Пожалуйста. Прости меня. Мне никогда не было так жаль. Я собирался рассказать тебе все, как только решил бы, что мы достаточно сильны, чтобы справиться с этим.

Я остановилась, но не повернулась, когда сказала:

— Конечно, я могу с этим справиться. Это ничто, правда. Просто еще одна вещь, которая ненастоящая. — Я могла почувствовать, как падаю опять в эту знакомую яму, то место, в котором провела впустую столько лет. — Это просто еще одна ситуация, которая не считается.

Глава 29

Прошел месяц, а я все еще не могла бежать достаточно быстро, чтобы скрыться.

Я попытала счастья в Греции.

Руины напомнили мне Рим.

Острова напомнили мне Капри.

Все напоминало мне Ханта.

Поэтому я двигалась дальше.

В Германии было слишком много замков.

В Австрии тоже.

Мне пришлось убегать от каждой реки, делящей город пополам.

Каждая игровая площадка дурачила мое сердце, и я терялась.

Нельзя осознать, сколько всего мостов, пока вид одного не разрушит что-то внутри тебя.

Я была близка к тому, чтобы перестать верить в надежду; к тому, что я никогда не найду место, в котором смогу чувствовать себя как дома. Я не могла вернуться в место, в котором выросла. Этот дом был кладбищем, мемориалом потерянных вещей и полученных проблем. И какая-то часть меня болела в каждом новом месте, будто старые раны, которые протестуют при каждой смене погоды.

Но потом я осознала, что нет такого места как дом, что у меня есть еще один выбор. В Мадриде я нашла тихое местечко в своем общежитии - административно-хозяйственное помещение, заполненное чистящими средствами и в котором, возможно, не убирались целое десятилетие.

Я положила ноутбук на колени, и через несколько секунд на мой вызов по скайпу ответила криком банши Блисс.

— Ох, Господи. Никогда больше не жди так долго, чтобы позвонить мне. Мое сумасшествие в твое отсутствие достигло новых высот.

Я подавилась от ее слов:

— Ты? Более сумасшедшая, чем была? Невозможно.

— Келси? Ты там? Звучит так, будто ты пропадаешь.

Здесь больше подошло бы распадаюсь.

Я сильно прижала кулак к свои губам. Кости впились в зубы так сильно, как я и хотела.

— Я здесь, — сказала я. — Сейчас ты меня слышишь?

— Сейчас слышу. Четко и ясно, любимая.

— Ох, дорогая. Прекрати разговаривать, как твой парень. Без акцента звучит противно.

— Ты стала субъективной после путешествия по миру.

— Должно быть, весь твой секс повредил твой мозг, потому что я всегда была субъективной.

Блисс засмеялась, а затем вздохнула, и я задалась вопросом, буду ли я создавать такое же впечатление, если приближусь когда-нибудь к тому, чтобы рассказать ей о Джексоне до всего этого.

— Ох, Господи, Келс. Я даже не знаю. Думаю, я определенно пристрастилась к нему.

Я издала звук, который был чем-то между смешком и стоном, потому что знала, какого это. А ломка такая сука.

— Просто наслаждайся, — сказала я. Пока это длится.

— Что случилось? — спросила Блисс.

— Что ты имеешь в виду?

Я думала, что хорошо скрыла. Господи, может я была такой развалиной, что это просто сочилось из меня и проникало сквозь международное телефонное соединение?

— Я знаю этот звук, — сказала она. — Твой притворный голос.

— У меня не притворный голос.

— Ох, милая. Так и есть. Знаешь... когда твой голос становится глубже, и у тебя внезапно появляется очень хорошая дикция. Ты также становишься громче, демонстрируя, что благодаря оглушительному звуку ты становишься более правдоподобной. Это актерский трюк. У всех нас он есть. А теперь признавайся, что не так.

Я откинула голову к стене и вздохнула.

— Все. Все не так.

— Ну... начни сначала. Расскажи мне, что сначала пошло не так.

Это было легко.

— Я.

Рассказать Блисс о своем детстве было и шокирующе легко, и невероятно сложно.

Я годами училась извращать правду о своем прошлом, поэтому могла принимать участие в разговорах о детстве, которые вели друзья, не выдавая секретов. Как и с каждой ролью, которую я играла, я позволяла себе лишнее. Я вырисовывала образ крутой, бунтарской девочки со страстью к путешествиям. Теперь мне пришлось разбить эту иллюзию, чтобы явить настоящую девушку, не крутую и не бунтарскую... а просто потерянную.

Сложно было начать, но легко продолжить. Я рассказала ей про мистера Эймса и своих родителей. И рассказала ей о том, как научилась бороться и как это, в конце концов, разрушило меня еще больше.

Я рассказала ей все.

Только не про Ханта.

Я открыла рот, чтобы рассказать, но слова просто не выходили. Я не знала, как говорить о нем, не распадаясь от отчаяния. Я не могла объяснить, что он сделал со мной, не объясняя, каким другим он был, какой другой я была рядом с ним. Я была девушкой не для отношений. И может, у нас с Хантом не было настоящих отношений, но они были самыми реальными. Из-за чего я только больше осознала, насколько накрутила себя. Если бы я попыталась поговорить с ним...не уверена, что произошло бы, но это сжатие в моем животе подсказало мне, что я боялась. Боялась снова влюбиться в него, только чтобы вновь пережить это.

Я молчала. Может, мне было стыдно от того, что меня обдурили. Я надеялась, что так и было.

Но легкое подозрение в глубине моего разума сказало мне, что было что-то еще. Несмотря на боль и ярость, я не хотела, чтобы Блисс плохо думала о нем.

Черт, что за сумасшествие?

Я должна порвать его на куски, сделать ему выговор и позволить Блисс присоединиться. Вот что я должна была сделать.

— Ты знаешь, что тебе нужно сделать, да, Келси? — спросила Блисс.

— Попытаться сбежать от бед через десятки разных стран?

На настоящий момент это не срабатывало, но, может, число двенадцать было магическим.

— Думаю, ты знаешь, как хорошо это работает.

Одно, когда ты сам это знаешь. Но хуже, когда знают все остальные.

— В высшей степени. Куда ты клонишь?

— Ты должна встретиться лицом к лицу со своими родителями.

— Нет. Нет, Блисс. — Ноутбук на моих коленях внезапно стал очень горячим, а помещение оказалось очень маленьким. — Я не могу. Я не могу вернуться туда. Это... сложно.

Я не знала, на кого больше злилась... на Ханта или на своего отца. Но не могла даже думать о том, чтобы увидеть их.

— Ты не должна возвращаться. Но ты слишком долго воспринимала их ложь в качестве правды. Тебе нужно сказать им, как они не правы.

Мое сердце колотилось. Я ненавидела, что так боялась этого.

— Это ничего не изменит. Ты не знаешь моих родителей.

— Ты сделаешь это не для того, чтобы изменить их.

Проклятье. Черт побери это все. И с каких это пор бессвязная речь Блисс стала иметь столько смысла?

— Я подумаю, — сказала я.

— Келси, ты должна. Ты больше не можешь от этого прятаться.

Я ударилась несколько раз головой по стене, злая как черт, что она так права.

— Хорошо. Думаю, мне больше нечего терять. Как минимум, станет легче, если я расскажу им.

— Тебе нечего терять?

— Не совсем. Я, эм, немного сошла с ума несколько недель назад. Возможно, отдала свою кредитку незнакомцу и сказала пользоваться ей.

— Ох, Господи, Келс. Твой отец взбесится.

Хорошо. По крайней мере, мы оба сможем позлиться.

—Уверена, что отец вмиг заморозил счет.

— Но как ты зарабатываешь деньги? Где ты живешь?

— Расслабься, детка. Я в порядке. Не беспокойся обо мне. У меня оказалось прилично мелких денег до того, как осталась без папиных средств. И мой проездной билет активен до конца месяца. Не спрашивай меня, что я буду делать до конца месяца. Без. Понятия.

— А что потом? — Она просто не могла не спросить. — Как ты доберешься домой?

Я выросла, чтобы презирать это слово, но в таком разнообразном и многословном английском языке, я еще не нашла синоним с таким же несравнимым значением.

— Я останусь здесь, Блисс. По крайней мере, сейчас. Я искала работу...

— Ты не должна это делать. Позволь мне поговорить с Гарриком. Мы вдвоем, возможно, сможем покрыть достаточную часть твоего билета.

— Я не могу...

— Ты сможешь остаться здесь, в Филли, столько, сколько тебе нужно. Наша квартирка маленькая, но у нас есть диван, который раскладывается в кровать. Он немного пропах молью. Мы раздобыли его в салоне поддержанной мебели, но...

— Спасибо, но нет. — Я практически могла представить, как она захлопнула рот, чтобы нахмуриться. — Я остаюсь не из-за денег. Ты была права. Мне нужно решиться на кое-что, включая разговор с моими родителями. Пока я этого не сделаю, совсем неважно, где я нахожусь. Мои проблемы последуют за мной. Кажется, Испания является хорошим местом, чтобы собрать воедино свою жизнь. Все эти матадоры, быки и красные накидки. Это будет замечательным побуждением к тому, чтобы встретиться с вещами лицом к лицу.

Я звучала в два раза самоуверенней, чем на самом деле ощущала себя. Мне стало интересно, смогу ли я когда-нибудь перестать притворяться. Именно так и началось в прошлый раз. Сначала, притворяешься перед другими, а потом притворяешься перед собой. Затем притворяешься, потому что все - ложь, и ты должен поддерживать круговорот лжи.

— Кстати говоря о матадорах... есть какие-нибудь опасно сексуальные испанцы, о которых я должна знать? — спросила Блисс.

— Для этого я тоже беру перерыв.

Прямо сейчас я не могла даже думать о сексе. Просто... он был не тем, к которому я привыкла, будто слово, у которого появилось новое значение.

На другом конце телефона - тишина.

— Думаю, это умно, Келс. Ты справишься с этим. Ты самоуверенная, храбрая и сильная. Ты будешь в порядке.

— Ты как подруга обязана говорить такие вещи.

— Это правда. Единственной причиной того, что я сейчас такая счастливая, стало то, что однажды ночью в баре я позаимствовала твою храбрость. Кстати, я когда-нибудь тебя благодарила за это?

— Благодарила и пожалуйста. Но я даже близко не такая храбрая, какой притворяюсь.

— Большая чепуха. Ты понимаешь, сколько храбрости должно быть, чтобы рассказать мне про это? Я только в старших классах призналась тебе, что девственница.

Я практически засмеялась.

— Ох, были деньки.

— Чувствуй себя комфортно, оживляя в памяти мои моменты неловкости, если это взбодрит тебя.

Я улыбнулась настоящей улыбкой.

— Спасибо за напутствие. И за то, что выслушала.

— Конечно. Я люблю тебя.

— Одной крови, — ответила я. Она была единственной, кто сейчас имел для меня значение.

— Звони мне в ближайшее время!

— Хорошо. Пока, Блисс.

Хант был разным, иногда не очень хорошим. Но в этом отдельном случае он был чертовски прав.

Потому что, даже когда холодный цементный пол коснулся моей кожи, а жесткий запах чистящего средства затупил мои ощущения, я широко улыбнулась. Эта улыбка была недолгой - как слишком короткое прикосновение - но я почувствовала ее.

Как шепот дома.

Глава 30

Спустя месяцы блуждания и отсутствия какого-либо направления, было наконец-то хорошо найти, куда направить свою энергию.

Работа. Деньги. Место проживания.

Я могла сделать это.

Как оказалось, в Мадриде был большой спрос на англоязычных учителей, чтобы преподавать или ассистировать на двуязычных программах в классах. Я никогда не была учителем, но у меня была степень. И упоминание Ханта о карьере застряло в моей голове. Благодаря детству в Техасе, у меня было достаточно знаний в испанском, чтобы освоиться. Когда я увидела объявление на английском в газете своего общежития, в котором говорилось, что опыт работы учителем не обязателен, я поняла, что оно идеальное. Как когда находишь идеальное платье, благодаря которому каким-то образом чувствуешь себя лучше.

Я подала заявление на рабочую визу и связалась с министерством образования. К концу месяца у меня была работа ассистента по языку и культуре. Ну... технически, две работы: одна - неполное рабочее время для работы с подростками, а вторая - работа с детьми помладше. Плюс четыре личных урока в неделю, чтобы сводить концы с концами.

Новое Жизненное Осознание №1:

Быть взрослым человеком тяжело. Я знаю, что так говорят, пока ты растешь, но не осознаешь это, пока не проживешь, пока не погрузишься глубоко в трясину нехватки времени и денег.

Новое Жизненное Осознание №2:

Оно того стоит.

Это, своего рода, новое удовольствие - быть самой по себе и жить нормально. Я была способна на больше, чем нормально.

У меня была работа. Хорошо, много ее. Также у меня была квартира. И я отправила письмо своим родителям.

Я вложила в конверт каждую едкую боль и ранимую мысль, которые когда-то утаивала и плотно запирала в части своего сердца. У меня не хватало храбрости встретиться с ними, но слова были храбрыми, и на этот момент их было достаточно.

Как и ожидалось, ответа я не получила. Да я даже и не ожидала. Их ответ стал бы осознанием того, что есть проблема, а они больше предпочитали притворяться, что ее нет. Даже сейчас они, возможно, отвратительно врали о том, почему меня нет с ними.

Я удивилась тому, как мало это беспокоило меня. Мне стало интересно, все ли сталкивались с таким периодом - периодом, когда понимаешь, что перерос свои собственных родителей. Не потому, что я в них больше не нуждалась, а потому, что наконец осознала, что они в таком же тупике как и я. Я рассмотрела их с такой четкостью, с которой невозможно рассмотреть будучи ребенком, когда твои родители - все в твоей жизни.

В конце концов, пришел ответ, но не от родителей.

— Карлос? Что это?

Карлосу было девять лет, и он был лидером в классе. Вот почему я, возможно, обожала его.

— Моя домашняя работа, мисс Саммерс.

— Не это, а это. — Я подняла скрепленный печатью конверт, который он вложил в свою работу.

Он улыбнулся разбивающей сердца улыбкой.

— Это для вас, мисс.

— И что это?

Он пожал плечами, как это делают дети, когда не знают или их не беспокоит ответ.

— Где ты его взял?

— У мужчины.

— Какого мужчины?

— Я не знаю. У американца.

Сеньора Альвез, главная учительница, шикнула на него.

— Только на английском, Карлос.

Я не стала задавать ему больше вопросов, потому что не хотела, чтобы у него были проблемы. Но когда сеньора Альвез начала урок, я просунула палец под кромку конверта и открыла его настолько тихо, насколько смогла.

Я никогда не видела почерк Ханта, но все равно узнала его. Он просто... выглядел как он сам. Сильный. Придирчивый. Раздражающий.

Я не смогла прочитать ни слова. Не хотела. Но я насчитала три страницы и набросок. Игровая площадка. Та, из Праги.

У меня прихватило сердце, и ледяной мороз распространился по полости моей грудной клетки и пронзил мои легкие. Мои руки дрожали, когда я засунула бумаги в конверт и встала. Сеньора Альвез уставилась на меня, в моих ушах загрохотала кровь.

— Я должна... Мне нужно... — Господи. Мне хотелось только выкрикивать оскорбления, но я была в классе с детьми. — Я должна идти.

Я даже не объяснила, когда рванула к двери. Пусть думают, что мне плохо. Потому что так и было. Плохо до самых костей.

Я отметила уход в канцелярии, на этот раз солгав насчет плохого самочувствия. Затем отправилась домой. Мною управлял странный инстинкт бежать, когда я шла по кварталам до своей квартиры. Я не была для этого готова. Я сложила воедино другие части моей жизни, но эта часть... она все еще саднила. И инстинктом моего тела, когда ему причиняли боль, было отбрыкнуться, когда прикасаются; убежать, чтобы избежать еще большего вреда.

Хотя побег не помог бы, потому что у моей квартиры меня ожидало еще одно письмо. Я подняла его с того места, где оно лежало у двери, и не знала, что с ним сделать: смять, разорвать или крепко держать в руках.

Я решила проигнорировать его.

Но они продолжали приходить. Когда утром в понедельник я приехала в школу, под дверь было просунуто еще одно. Они приходили мне по почте. Другие приносил хозяин дома.

Я кидала их на стол, не открывая, но каждый раз, когда заходила в квартиру, они манили меня.

Через неделю после того, как появилось первое письмо, я пришла с работы домой и нашла десятое письмо на ступенях. Вместо того, чтобы добавить его в стопку, я достала из сумки маркер (Господи, я ношу в сумке маркеры. Я такая учительница).

«Все еще преследуешь меня? Это все еще ненормально», написала я на задней части конверта.

Затем я оставила письмо на крыльце, где он, скорее всего, найдет его на следующий день.

Следующее письмо поступило от Карлоса. Он бросил его на мой стол, в этот раз не используя домашнее задание в качестве оправдания.

— Американец сказал прочитать их, и тогда он перестанет преследовать вас.

— Карлос, я не хочу, чтобы ты снова разговаривал с этим мужчиной, хорошо? Если он подойдет к тебе, просто уйди. Не бери у него никаких писем.

Я подумала, что, может, это сработало, что он, наконец, понял намек, потому что в течение следующей недели писем не было.

Я расслабилась на день или два. А затем начала искать их. Я стала задаваться вопросом, почему их не было, почему он остановился. И больше всего... мне стало интересно, что в них было.

Но я не могла прочитать их. Мне хотелось оставаться в неведении. Было безопаснее оставаться в неведении. Но учитывая то, как я реагировала на отсутствие писем, я ни за что не могла прочитать их и остаться сильной.

Хотя на следующей неделе я поняла, что он не перестал писать письма - он просто ждал. В понедельник я шла по школьному двору и увидела группку детей с Карлосом посередине.

Он что-то достал, и, когда я подошла поближе, все они начали шептаться и не так скрытно глазеть на меня, когда я проходила мимо. Когда тем утром дети уселись за свои парты, на каждой из них было по конверту, все для меня.

Я была зла, а также успокоилась, и ощущала кучу всяких потребностей.

Домой в тот день я отправилась с полными руками конвертов и разочарованием.

Я раздумывала, что сделать, чтобы доказать свою точку зрения. Я могла выкинуть все письма туда, где бы он их нашел. Я могла сжечь их. Я могла разорвать их.

Или я могла открыть их.

Может, если я покажу, что открыла их, он остановится.

Поэтому я выбрала одно из кучи, моя кожа внезапно загудела. Я постаралась сглотнуть, но что-то завязалось узлом в моем горле.

Это просто письмо. Просто слова. Возможно, слова, которые ты уже слышала.

Дрожь распространилась с моих пальцев до всего тела, когда я открыла один конверт.

Сначала вывалился набросок.

Даже несмотря на то, что я не была там, я поняла, что это Венеция. Мимо дома, который, казалось, стоял прямо в воде, проплывала гондола. На доме располагались балконы с розами, и это выглядело так невозможно и красиво, что я почувствовала, как разрываюсь на части.

Это письмо было коротким.

Не могу поехать туда, где красиво, не думая о тебе. Черт, кого я обманываю, я никуда не могу поехать, не думая о тебе. Мне бы хотелось взять тебя сюда. Знаю, что нет оправдания тому, что я сделал. Я мог бы объяснить свои причины. Я мог бы объяснить, что мне нужны были деньги, работа. Я мог бы объяснить, что ждал, потому что беспокоился о тебе. Но настоящая правда в том, что я просто не хотел, чтобы это заканчивалось. Я знал, что ты уйдешь, как только узнаешь. И просто продолжал говорить себе, что... еще один день. Но если я что и узнал насчет тебя, так это то, что одного дня никогда недостаточно.

Я опустилась на пол у края кровати, из моей груди вырвался звук, который я даже не смогла бы описать. Это был не плач. Это было что-то глубже. Этот звук разворачивался в моих легких, низкий, рвущийся наружу и глухой. Если бы мне надо было отгадать... я бы сказала, что этот звук похож на тот, когда скучаешь по кому-то. Когда чувствуешь их отсутствие, как вторую кожу.

Я подняла еще одно письмо.

В этот раз на наброске был не какой-то красивый вид или большой город. Это были четверо мужчин в военной форме. Их лица были детальными, реалистичными и живыми. Либо он зарисовывал их с фотографии, либо они остались в его памяти.

Я вспомнила, что он рассказал мне о своем отряде, и как он потерял их, и перестала пытаться стереть слезы, которые катились по моим щекам.

Извини, что не рассказал тебе больше о себе. Что не раскрылся. Просто... я думал, что потерял все части себя, которые что-то значили, когда я потерял этих парней. Они были семьей. Вот почему мне нравилось прыгать с мостов, карабкаться на утесы и совершать разные сумасшедшие трюки, которые могли заставить меня почувствовать хоть что-то. Но даже это перестало работать... пока я не встретил тебя. Ты одним взглядом заставляла меня чувствовать больше, чем прыжок с самолета. Я ощущал больше адреналина от твоих прикосновений, чем когда пробирался на вражескую территорию или подвергался обстрелу. Знаю, как бредово звучит. Я знаю, как это все бредово. И, возможно, я делал все неправильно. Но мое единственное оправдание - я схожу по тебе с ума. И жизнь не стоит, чтобы ее прожить, пока я не с тобой. Ты мое приключение. Единственное, чего я хочу. Поэтому, если это не сработает, я попробую что-нибудь еще. Если армия меня чему и научила, так это быть настойчивым. Штурмовать. Поэтому я так и сделаю.

Я открыла каждое письмо.

Моя комната была морем бумаг, словами глубиной в океан и набросками с силой морского прилива. Когда я прочитала все, когда слова заполнили пустые места, которые он оставил, я написала письмо от себя и выложила его за дверь.

Глава 31

Я присела на качели, мое сердце скакало вперед и назад, даже несмотря на то, что я была неподвижна. Что если он не придет? Письмо исчезло, пока я была на работе, поэтому, если по близости не обитает воришка писем, то он получил его.

Я дала ему указания, как добраться сюда, но что если они оказались недостаточно хороши? Или что если я долго ждала?

Я сжимала звенья цепочки качелей, пока они не отпечатались на ладошках. Наклонила голову и закрыла глаза, стараясь успокоиться. Я могла контролировать эту ситуацию. Ничто не должно произойти, пока я так не скажу. Это мой выбор.

— Я рад, что ты дала мне инструкции. Боюсь, что картинка была не очень... эм, информативна.

Я резко подняла голову и увидела Ханта, его высокое тело блокировало солнце и отбрасывало на меня тень. У меня ушло какое-то время, чтобы сфокусироваться, чтобы делать что-то еще, кроме как смотреть на него.

Звучит как клише, но я забыла, какой он красивый. Я забыла, что его улыбка была достаточно притягательной, чтобы передвигать солнце по небу.

Он держал в руках одну из страниц моего письма, мою попытку зарисовать игровую площадку, на которой я назначила нам встречу.

Я пожала плечами, которые оказались практически тяжелыми, чтобы приподнять их.

— Я не художник, — сказала я. — Человечки и загогулины это все, на что я способна.

Его улыбка стала шире, а взгляд скользил по моему лицу так, будто он не мог поверить, что я здесь.

— Мне нравятся человечки. Думаю, что высокий это я?

Господи, он даже не мог сказать, кто из них девочка. Как неловко.

Я не знала, что сказать. Я назначила встречу. Я должна быть той, кто что-то скажет; той, кто возьмет все под свой контроль. Но когда я посмотрела на него, мой разум наполнился тем, что случилось и что не случилось. Он смотрел на меня как мужчина, который жаждал. Еды, света, внимания и всего остального.

— Ты была здесь прежде? — спросил он.

Я прочистила горло.

— Не на игровой площадке, но иногда приходила в парк. Здесь мило. Расслабляюще.

Снова установилась тишина, громкая и некомфортная.

Мы с ним одновременно произнесли:

— Я прочитала твои письма.

— Извини.

— Прочитала? — спросил он. — Извини, если переборщил. В свою защиту могу сказать, что та штука с целым классом - идея Карлоса.

Конечно. Карлос был не просто доставщиком писем. Мой любимый ученик - соучастник.

— Нет. — Я снова прочистила горло. Во рту было сухо, и слова продолжали крутиться на языке. — Письма были... хорошими. Я имею в виду лишними, да. Но хорошими.

Его руки были засунуты в карманы, и я могла видеть, как крепко сжимаются кулаки под тканью.

— Ты причинил мне боль, — сказала я.

Выражение его лица исказилось - появились боль и стыд.

— Знаю. — Его голос был хриплым, глубоким. — Это самая большая ошибка в моей жизни. А я совершал много ошибок.

Я не знала, как правильно ответить. Я не знала, что должна была делать.

Мое сердце и любая романтическая комедия говорили мне, что я должна броситься в его руки и забыть обо всем, что произошло.

Мой разум говорил мне бежать. Закрыться. Не подпускать ни его, никого.

А я... та я, которая не являлась головой или сердцем, а чем-то еще... говорила сама себе, что верного ответа нет. Простить его будет сложно и больно, но такой же будет жизнь без него. Я не знала, смогу ли снова доверять ему. Но знала, что хотела.

Мне хотелось иметь возможность броситься в его руки и поверить, что он поймает меня. Мне хотелось того же доверия, которое было у меня, когда мы спрыгнули с того моста в Праге.

Я сказала:

— То, что я чувствовала к тебе, — он выпрямился, и я увидела, как он от напряжения поджал губы, — никогда такого не было. Ни с кем. Но ты должен понять, что вся моя жизнь была построена на лжи. И я чувствовала к тебе то же самое, потому что ты был единственным, что казалось настоящим. Реальным.

Я не знала, как сделать это, как сделать так, чтобы было больно меньше. Все, что я знала, так это что мне надоело жить в страхе. Надело бояться всего. Взросления и старения. Жизни и любви.

Я была счастлива здесь в Мадриде. Это было другое счастье, чем то, что было с Хантом, менее воспламеняющее, но оно было стабильным. Оно не разжигало меня, а наполняло в некоторых пустых местах.

Я посмотрела в его серые глаза. Я могла забыть сотню вещей, когда смотрела в его глаза, но могла ли я забыть это? Он, должно быть, увидел, как слабеют мои стены, потому что медленно приблизился ко мне. Он встал передо мной на колени и очень медленно коснулся рукой до моей щеки.

— Каждый день. Я буду доказывать тебе каждый день, как много ты для меня значишь. Что это реальное. Ты мне как-то сказала, что прошлое имеет значение, но оно замерло, застыло во времени. Это часть моего прошлого. Я не могу изменить его или переделать. Но оно не должно диктовать наше будущее.

Наше будущее.

Эти два простых слова подцепили мое сердце, и казалось, что мы никогда не разделялись. Будто я просто спала.

Я знала, что хотела его видеть, когда пришла сюда сегодня, и думала о возможности быть вместе, но я честно не знала, могла ли справиться.

Но сейчас я принимала решение. Я могла.

Потому что каждый раз я выбирала бы наше будущее вместо своего. Потому что в моем диком воображении, я не могла даже представить, как самое лучшее будущее с ним может быть сравнимо с самым худшим будущим с ним. Потому что, даже несмотря на то, что моя жизнь в Мадриде заполнила пустые места, без него я не загоралась. Из всего, что я хотела в жизни - места, которые хотела увидеть, и вещи, которые хотела совершить, - больше всего я хотела быть тем человеком, который загорается.

Я прислонилась к его руке и спросила:

— Джексон?

Его дыхание было неглубоким, и я могла представить, как бьется его сердце. Так же быстро, как и мое, подумала я.

— Да?

— У меня есть еще один вызов?

Его губы изогнулись в улыбке, на щеке показалась еле заметная ямочка.

— У тебя может быть столько вызовов, сколько хочешь.

— Хорошо. Я бросаю тебе вызов поцеловать...

Я даже не закончила предложение, когда его рот оказался на моем. Он стоял, склонившись надо мной, его руки держали мое лицо, и он прославлял мои губы так, будто мы прикасались друг к другу в первый раз за тысячу лет.

Его язык скользнул по моей губе, и от одного воспоминания, какой он был на вкус, у меня напрягся низ живота. Его губы прижимались сильнее, и после второго движения его языка, я открыла рот. Наши языки соприкоснулись, и он застонал, его пальцы зарылись в мои волосы.

Я задрожала и ослабила мертвую хватку, которой я вцепилась в качели, чтобы потянуться к нему. Из-за того, что он стоял, а я сидела, я не могла обхватить его руками так, как хотела. Прежде, чем я смогла приказать своим ногам подняться, он схватился за цепи и подтянул меня вверх, будто хотел покачать. Вместо этого, он приподнял меня достаточно высоко, чтобы мой рот был на одном уровне с его, и раздвинул мои колени, чтобы устроиться между ними.

В этот раз была моя очередь стонать ему в рот, когда его тело соприкоснулось с моим. Его руки скользнули с цепей на мою спину, и он тянул, пока моя грудь не врезалась в его. Я обернула руки вокруг него, и знакомое ощущение мускул под моими пальцами заставило меня сгорать от нетерпения.

— Господи, я скучал по тебе, — пробормотал он в мои губы.

Скука даже не описывает то чувство, которое закипало в моем кровотоке. С его губами на моих, и его бедрами, прижатыми прямо к моему паху, я даже не могла понять, как я так долго продержалась.

Он сильнее прижал меня, вжимая в качели. Его твердость прижалась к ширинке моих джинсов, и я увидела звездочки от этого движения.

— Может нам стоит уйти с площадки, — прохныкала я.

— Вокруг никого.

Мне пришлось поверить ему на слово, потому что его губы не покидали моих, чтобы я могла осмотреться. Его язык кружил вокруг моего, и я дрожала. Мои руки, предплечья, ноги - все дрожало и стало слабым от наслаждения. Я сцепила руки у его шеи, так как боялась, что не смогу удержать их на весу, если не сделаю так.

Он отодвинулся, чтобы сделать вдох, и я насладилась его ароматом в воздухе. Он снова поцеловал меня, подразнивая и потягивая мои набухшие губы. Он что-то промычал, и я почувствовала эти вибрации под своей кожей. Его руки зарылись в мои волосы, словно пальцы, тонущие в песке, в моей душе. Он прижался лбом к моему и огорченно улыбнулся.

— Хорошо, возможно вокруг есть люди. Но в свою защиту хочу сказать, что я был очень занят, чтобы заметить их.

Я, возможно, должна была смутиться. Но по правде говоря, я даже не удосужилась осмотреться и увидеть, без сомнения, скандальную семью, которая стала свидетелями нашего воссоединения.

Он постепенно отпускал меня, пока качели не опустились на место. Мои ноги все еще тряслись, когда я встала перед ним. Он сразу протянул руку, чтобы снова до меня дотронуться, обернул ее вокруг моей шеи и склонил мою голову назад.

Его взгляд пронзил меня, как в первую ночь, когда мы встретились. Мне больше ничего не хотелось, кроме как затащить его в свою квартиру и продолжить наше воссоединение.

— Пойдем домой, — сказала я.

Он поцеловал меня снова с той же премудростью, что я видела на его набросках. Огонь пылал во всех местах, где соприкасалась наша кожа, и он сказал:

— Я уже здесь.