Назад в СССР: демон бокса

Глава 2

2

Гоп-стоп на бульваре Луначарского

Продвигая в массы великую науку политэкономии социализма, по сравнению с этой вершиной человеческой мысли физика и химия рядом не лежали, мама взялась за диссертацию, меня же определила в детсад с первого сентября. Он располагался в нашем дворе и был виден от подъезда. Я привычно и добросовестно отрабатывал роль заурядной трёхлетки, не считая мелочей, повергавшей в ступор воспитательницу. Отобрал у девочки скакалку и прыгал на ней, пока не был наказан шлепком по заднице. Внутри ограды садика больше не возился в песочнице, а прямиком дул к перекладине и повисал, пытаясь подтянуться. Запрыгивал на скамейку, с неё на землю и опять на скамейку, развивая ноги. Растягивался в шпагате.

Думал начать тренировку ударов, хотя бы в воздухе и по листочкам деревьев. Но по зрелому размышлению пока отказался. Во взрослом теле умею драться куда лучше среднего уровня, столетия на зоне не прошли зря. Прямые руками и базовые ногами въелись в душу намертво, сработают в любом теле. Но удар поставлен не боксёрский!

Из аудиоуроков, любезно предоставленных «Вышним», чтоб он сдох, я постепенно уяснил, насколько сложен бокс. К реальному рукопашному бою на улице не имеет никакого отношения, хоть умение бить и держать удар лишним не будет. А вот масса дурацких ограничений и здоровенные перчатки на руках задают совершенно особенные условия для нападения и защиты. Ногами бить нельзя, по затылку, по спине, ниже пояса — тоже. Сидя рядом с отцом у телевизора, представлял, как загасил бы боксёра в одну кассу, сначала ударом ноги раздробив ему колено и лишив подвижности, потом обводным пробив по почке. Но на ринге — низзя! Работая только кулаками в громоздких перчатках и по очень ограниченным целям, да ещё и под градом мощных ударов умелого противника, это совершенно нетривиальная задача.

Отработав прыжки через скамейку, я бессмысленно таращился на копошение трёхлеток во дворе. Какие у меня плюсы в боксе? Начнём с минусов. Каждый чемпион — это не только огромный труд за плечами, но и врождённый талант. Донор этого тела спортивными талантами явно не мог похвастаться. Пусть к моменту смерти ему исполнилось шестьдесят три, организм хоть что-то помнил бы из достижений молодости. Нет, ничего подобного.

Далее, наследственность. Мама ещё стройная, но с первыми звоночками склонности к полноте, изматывает себя диетами, её сверстницы между двадцатью пятью и тридцатью уже сплошь расплываются. Отец, его родители и мои бабка с дедом по матери — все как на подбор низенькие и плотненькие, сиречь и мне не вырасти в длинного тонконогого. Конституция скорее подходит для борцовской карьеры. Или штангиста. Но им не сделать таких миллионов, что нужны «Вышнему».

С другой стороны, в боксе очень много решает реакция и скорость. Если хотите, скорость реакции и скорость удара. Она определяется прохождением нервных импульсов через волокна, тут уж ничего не поделаешь, физика — объективная наука, в отличие от политэкономии социализма. И быстротой отклика. А здесь есть над чем работать. Боксёр получает множество микротравм во время раунда, каждая чуть замедляет срабатывание релюшек в мозгу. Я же восстанавливаюсь быстрее. Минута перерыва между раундами — вообще вечность! Подлатаю повреждённое запястье, чтоб, по крайней мере, выдержало до финального гонга.

И так, работаем на скорость…

Любопытно, что полученное задание начало захватывать само по себе. Не только из-за приказа и угроз «Вышнего». Добравшись до боксёрских вершин, стану способным на многое, если не помешают…

— Валерочка! Или ко мне, мой малыш!

Мама, пришедшая меня забирать, вполуха выслушивала причитания воспитательницы, что я снова отбирал девчачьи скакалки и не водил хоровод с другими вокруг «гагаринской» ракеты, больше озаботилась поправлением панамки на моей голове. Эта панамка да детские колготки с вечно обвислыми коленками, надеваемые на меня даже в жару, были самыми нелюбимыми предметами одежды, раздражали больше, чем зимнее пальто-кираса.

Скакалку купить мне отказалась наотрез, потому что мальчик с девчачьей игрушкой не смотрится мужественно. Увещевания, что боксёры часами тренируются со скакалкой, это даже по телевизору показывали, не возымели ни малейшего воздействия. Моя звезда отечественной политэкономии знала только два варианта мнения: её личное и неправильное. Разумеется, всегда выбирала правильное. То есть мне и дальше придётся прыгать через пояс от халата. Готов забиться: ближе к двенадцати она и слышать не захочет о секции бокса, похоронив торжественное обещание, данное после инцидента с кавказами.

Сколько же ей жить? Страшное проклятие демона из преисподней стабильно уносило моих близких при выполнении предыдущих заданий под солнцем. Даже собака погибла через несколько месяцев. А оба родителя пребывают в добром здравии. Не испытываю к ним сыновней любви, но и зла не желаю. Надеюсь лишь, что в связи с отправкой в прошлое у демонического проклятия сбился прицел. Оно просто не видит, кого поражать. Тем более, в две тысячи двадцать четвёртом прошло всего лишь шестнадцать минут или чуть больше.

Ничего плохого не случилось до шестьдесят восьмого, если не считать очевидной неприятности: первого сентября мама с бабушкой повели меня в первый класс. Шею натирал крахмальный воротничок белой рубашки. Крайне неудобный дешёвый костюмчик, купленный к тому же на вырост, с заложенными рукавами и штанинами, морщил и сковывал движения, а ещё пришлось нести букет гладиолусов выше меня ростом. Вроде бы меньше надзора, чем в детском саду, где постоянно находился под опекой воспитательницы, но времени на тренировки стало ещё меньше. Высунув язык от усердия, так почему-то делали мои сверстники, а я старательно вёл себя как типичный ребёнок, после уроков делал домашнее задание, выводя в прописях всякие крючки, элементы будущих букв. Почему-то шариковые ручки, в СССР уже встречавшиеся, пусть редко, и так называемые автоматические, то есть с баллончиком чернил внутри, категорически запрещались. Я горбился в своей комнатёнке около радиолы, обмакивая стальное перо в стеклянную чернильницу «непроливашку», и упражнялся в чистописании. Непременно капли чернил попадали на зелёное сукно столешницы, за что мне влетало от мамы.

На третий день ученической карьеры мне удалось спереть кусок водопроводной трубы длиной метра полтора. Впрочем, «спереть» — слишком сильное слово. В СССР отходы чёрных и цветных металлов валялись на улицах и дворах в изобилии. Периодически, не реже раза в год, пионеры подлежали мобилизации на сбор металлолома и макулатуры. Не столько ради пополнения железных и алюминиевых загашников Родины, а для уборки города от хлама. Норму по макулатуре за весь класс могла выполнить всего пара партийных семей, папа и мама как сознательные коммунисты были обязаны выписывать «Правду» и ещё какие-то официозные издания. Но их исключили бы из партии, узнай, что «Правда» с профилем Ленина у названия газеты и фотографией обожаемого Леонида Ильича на всю первую полосу сдана в утиль. Когда «Правда» и журнал «Коммунист» опасно переполняли пространство кладовой, папа одалживал у тестя «Москвич-407», забивал его сокровищами партийной мысли и тихонько сжигал во дворике их дома на Войсковом переулке. Дед, такой же член КПСС, также тащил свои стопки «Правды» и «Коммуниста». Наверно, даже нацисты из гитлеровской НСДАП не жгли коммунистическое печатное слово в таком количестве, как это делали сознательные партийцы в СССР.

— Зачем тебе лом? — недовольно спросила ма.

— Нас предупредили — готовиться к сбору металлолома. Иначе в октябрёнки не примут!

Она посоветовала сдать на металл дедушкин «москвич», но больше по поводу трубы не приставала, надеясь — та в квартире ненадолго. Наивная!

Накачанный по самые уши, нет, пока не мускулами, а только теорией, я принялся упражняться с трубой, толкая её от груди вперёд. Очень полезное упражнение, кстати, укрепляет мышцы, работающие на удар, а потом на быстрое возвращение кулака в исходное положение. Прятал трубу под кровать. Всё же мама её обнаружила и унесла куда-то, пока я чалился в школе.

Выручила бабушка, позволившая забрать у неё моток белой резинки для трусов. Дома я сложил несколько полосок в одну, подобрав упругость, один конец жгута привязал к ручке двери и получил тем самым эспандер. Мама тихо свирепела, застукав ненаглядного меня в боксёрской стойке очередной раз и наносящего удары, преодолевая сопротивление резины.

Да, без надзора тренера я наверняка двигался неправильно. Но что делать? Играться с детской железной дорогой или бегать по двору с деревянным «немецким» автоматом?

Примерно в то время «Вышний» одарил меня очередной порцией знаний. Он где-то скачал книжку по восточным единоборствам на английском. Не зная, что я вполне владею этим языком, перевёл на русский и озвучил. Сначала я слушал вполуха, не отрываясь от переписывания в тетрадку арифметических откровений в духе 1+1=2. Потом отложил заляпанную чернилами деревянную ручку со стальным пером и прислушался. Некий сэнсэй деревянным голосом «Вышнего» вещал о внутренней концентрации, что каждый человек способен научиться собирать в себе и накапливать энергию, чтоб вложить её в решающий удар. В копилку идёт физическая мощь, злость, ненависть, азарт… Короче, получается сжатая пружина, заряженная разными порывами и эмоциями.

Самое время воскликнуть «Боже мой», как любит говорить ма. А ведь во мне эмоции, преимущественно негативно-агрессивные, копились столетиями! Значит, сколько-то времени придётся уделить медитации, возможно — много времени. И если буду выходить на ринг, имея в запасе пистолет, пусть заряженный единственным патроном, что со мной сделает соперник, вооружённый лишь одними перчатками?

Из прошлого опыта я имел хорошо поставленные прямые удары обеими руками. В карате-до они называются цуки и совершенно неприменимы в боксе, так как наносятся без вращения тела, составляющего основу боксёрской техники, вторая рука не закрывает бороду, а отводится назад на уровне пояса. Поскольку это тело подчинилось мне на сто десять процентов, несколько ударных приёмов руками и ногами оно восприняло автоматически. Конечно, я ни в какой мере не был готов к спортивному бою — по правилам, с отсчётом времени, с многократными ударами или бросками. Зона и разнообразные приключения в мире живых слепили из меня стихийного бойца, знавшего в совершенстве несколько трюков и способного выиграть схватку за первые секунду-две либо остаться без шансов.

К октябрю, что-то там накопив во время медитаций и почерпнув из загробного демонического прошлого, я однажды зашёл на кухню, и мой взгляд остановился на разделочной доске. К сожалению, тайно подмыть её не удалось. Папа опустил газету «Советский спорт» и оторвался от очередной боксёрской (или футбольной) статьи.

— Зачем тебе доска?

Мама, колупавшаяся в приготовлении ужина, обернулась и ревниво обнаружила, что я покусился на её средство продовольственного производства.

— Да вот… Побоксировать хочу, — не стал отпираться.

Мама нервно швырнула нож в мойку.

— Как же ты надоел со своим боксом! И ты, Женя, тоже хорош. Приучил бы Валерика к чему-то хорошему, к шахматам, например. А туда же — бокс. Сынок, как же ты с ней боксировать собрался? Она — твёрдая, деревянная.

Вместо ответа я поставил доску вертикально на край стола. Неустойчиво, но не повалилась. Обмотал правую руку белым полотенцем. И врезал, выпустив внутренний резерв до дна.

— Ий-я-а!

Сам, признаюсь, испугался. Доска треснула и разлетелась пополам. Вдобавок разбил кисть и принялся срочно её восстанавливать.

Родители онемели. Папа уронил газету. Мама первая опомнилась и бросилась осматривать мои пальцы, причинив основательную боль. Чесслово, не очень приятно, когда тебе крутят и мнут повреждённые фаланги.

Я вырвал руку.

— Сколько раз просил: купи мне боксёрские перчатки. Даже скакалку не выпросил…

— Сейчас надо доску новую покупать. Она тоже денег стоит, — прокряхтела ма, чтобы хоть что-то сказать.

Несмотря на болезненность кисти, сложно было скрыть счастье открытия. Поэтому вывернулся и удрал в собственную комнату, где и занялся травмой.

И так, работает. Пусть только на очень короткой дистанции цуки, потому что длинный кросс или размашистый свинг я элементарно не обучен бить. Но техника — дело наживное. Главное, способность имеется.

Вечерело. На заводских корпусах, окаймлявших площадь Якуба Коласа с противоположной стороны, зажглись огромные буквы «СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ — НАРОДУ-СОЗИДАТЕЛЮ». Правее корпуса завода имени Орджоникидзе, где, говорят, собирали самые большие в мире микрокалькуляторы, темнело здание института физической культуры, огоньки светились только в цоколе, где залы бокса. А я ни на шаг к ним не продвинулся. Скоро свалится с очередной инспекцией инопланетный засранец и начнёт меня душить за отсутствие прогресса.

Помощь пришла с неожиданной стороны — со школьных уроков физкультуры. Как бы меня ни шпынял заказчик, что слабо готовлюсь, сверстников-первоклашек я здорово обошёл. Наша физручиха Тамара Степановна месяца полтора ко мне присматривалась, потом позвала знакомую из ДСЮШ при институте физкультуры, когда её урок выдался последним в расписании — четвёртым. Пока дети занимались эстафетным бегом наперегонки, дунула в свисток и выкрикнула:

— Матюшевич! Ко мне!

Так подзывают собак. Не хватало только «рядом», «сидеть» и «апорт». Но я подавил претензии и покорно поплёлся в сторону тренерской-учительской в углу спортзала.

— Тамарочка, золотце моё! Мы же отбираем к нам только звёздочек из районных детских спортивных школ, кто хоть раз в соревнованиях себя показал.

Наша учительница некогда, наверное, блиставшая перед трибунами, себя подзапустила и если выглядела как чемпионка, то только по поеданию пончиков. Обтягивающий синий костюм с белыми лампасами на трико только подчёркивал избыточную пышность. Визави, гораздо старше её, лет, наверно, под пятьдесят, оставалась сухой как щепка. В обычном костюме — жакет и длинная юбка — смотрелась на порядок спортивнее. Даже без свистка на шее.

— Знаю-знаю, дорогая Зинаида Павловна. Но посмотрите, умоляю. Если бы сама осталась в серьёзном спорте, не разменивалась на школу, взялась бы вести его и никому не отдала. Валерик! Сколько раз сможешь отжаться от скамейки?

Я принялся отжиматься от пола. Не на кулаках, как полагается боксёру, а на растопыренных пальцах. После пятнадцати Зинаида меня остановила: ребёнку достаточно, и спросила о растяжке. Плюхнулся в шпагат, услышав, как затрещали по шву трикошки, мама так и не въехала, какая мне нужна форма для занятий. Стоя и не сгибая колен, дотронулся локтями до пола. Затем начал подтягиваться на перекладине.

— Валера… Так тебя зовут? С кем ты занимался?

Худая женщина ничем не показала восторга от моих экзерсисов. Мог пяткой затылок достать, но зачем?

— Сам понемногу, Зинаида Павловна. Отец «Советский спорт» и «Физкультурник Белоруссии» выписывает. Там методика есть.

— Ты же в первом классе! Сам прочитал⁈

— Ну, так ещё в детском саду кубики с буквами складывал. Научился.

— Или это какой-то розыгрыш, или нам правда попался настоящий вундеркинд, — промолвила Зинаида Павловна. — Я бы поговорила с его родителями.

— Прозвенит звонок, за ними за всеми придут. Валеру мама забирает. Можете познакомиться. Иди, мальчик, занимайся.

Я вернулся в круг, обуреваемый самыми скверными предчувствиями. Конечно, в отношении бокса мама скажет: только через мой труп. Но спортивная гимнастика… Фифти-фифти.

Примерно так и получилось. Ма крутила головой и попой, объясняла какая она занятая — пишет диссертацию, куда ещё водить ребёнка на секцию, Зинаида Павловна отвечала предельно вежливо, но настойчиво: готова сама забирать меня из дома и возвращать родителям, благо совершенно недалеко, а у мамы высвободятся три вечера в неделю, когда сын будет под присмотром.

— Он о боксе мечтал!

Мама откатилась на последний рубеж обороны, чем тренерша незамедлительно воспользовалась.

— Драчун, значит… Не ровен час, с драками попадёт в дурную компанию. А так впишется в спортивный коллектив. Будем держать его с трёх сторон: семья, школа и спорт. Ни шагу на кривую дорожку!

— Ма-ама… — заныл я. — Ну давай хоть попробуем. Обещаю — больше не буду дома боксировать!

Последний аргумент получился решающим. Она позволила походить неделю-другую. Там будет видно. Сама первый раз отправилась с нами, проверила, куда меня ведёт Зинаида Павловна. Сморщила нос от запаха пота, пропитавшего и раздевалку, и зал, аромат был стойкий, въевшийся, никак не выветрить. Запах спорта. Тревожно обернулась, уходя. Из открытой двери в следующий зал доносились сочные удары перчатками по груше.

Теперь у родителей появился отличный кнут. «Получишь двойку — не пойдёшь на тренировку». «Подмети квартиру, а то никакой гимнастики». В стране, где «в здоровом теле здоровый дух», вполне продвинутые по меркам советского времени родители не только не стимулировали посещение спортзала, но и заставляли вымаливать, пару раз действительно отказав.

— Он ещё уроки не сделал! — властно роняла мама, захлопывая дверь перед Зинаидой Павловной. Что обожаемому Валерику кровь из носу необходимо заработать восемьсот миллионов долларов, домашней тиранше было невдомёк.

Следующий год, тысяча девятьсот шестьдесят девятый, ознаменовался двумя историческими достижениями. «Аполло-11» совершил успешную посадку на Луну, а мама дозволила мне ходить по району без её плотной опеки — в школу во второй класс и на тренировки. В моей маленькой жизни второе событие имело гораздо большее значение. Маленький шаг одного человека — великий шаг для всего человечества, сказал Нил Армстронг, опустившись ногами в лунную пыль, а я бы добавил: но только если мама не держит за руку.

В солнечные сентябрьские дни кайф от первой самостоятельности обломали пацаны из пятиэтажек по бульвару Луначарского. Два дома, наша пятиэтажка над гастрономом «Столичный» и девятиэтажка Белгосуниверситета, преимущественно были заселены беловоротничковой публикой, а выходившие на бульвар и филармонию — в основном пролетарской, не считая мелких случайных вкраплений типа мента на мотоцикле. Причём слесарь высшего разряда зарабатывал тогда непристойно много по сравнению с советским инженером, примерно вдвое больше, и почти столько же, как мой папа-доцент. Но своей пролетаристостью пацаны, «мы, пионеры, дети рабочих», гордились особенно, вот только это было обыкновенное быдлячество. Наследники славных трудовых традиций моментально вычислили, что ещё один отпрыск недобитой буржуазии (а у нас в семье появился «Москвич-408», от буржуйства не отбрешешься) начал самостоятельные походы в школу. Стало быть, у него по утрам имеется пятнадцать копеек на школьный завтрак, и клуша-мамаша не хлопает над ним крыльями, оберегая от невзгод.

Искатели наживы были не сильно старше, где-то третий-четвёртый класс той же девятнадцатой школы, но существенно выше ростом и в количестве трёх. Подстерегли накануне занятий, когда я уже покинул двор и беззаботно шлёпал навстречу знаниям с аккуратно исписанными тетрадками в рюкзачке.

Окружили. Двое приблизились вплотную, третий отрезал путь к бегству назад. Никаких разведывательных «дай закурить» я не услышал, да и какие сигареты у второклассника? Самый крупный, в мятой кепке на вихрастой башке, шмыгнул носом, смачно сплюнул и приступил к наезду:

— Мелочь есть?

— Конечно. Но не для тебя.

— Борзый! — он явно обрадовался, что кроме копеек получит развлечение. — Ща борзоту укоротим.

Вихрастый сильно толкнул меня в грудь, и я кувыркнулся навзничь, потому что один из джентльменов удачи стал на корточки у меня за спиной. Так сказать, заготовочка.

— Дяденьки! Не бейте! Я всё отдам! И маме не расскажу…

Оболтусы заржали и обступили вплотную. Как раз на расстояние удара.

Лежа на асфальте, я подтянул брючки, чтоб не порвались в развилке, и прямо из нижнего положения влепил сандаликом в подбородок вихрастому. Вскочил, пока тот ещё оседал на асфальт, и без затей вырубил его подельников. Заряд энергии не выпускал, это же дети, а не разделочная доска, зачем их разваливать на две половинки…

Картина вышла живописная. Три школьника валяются на тротуаре, их обидчик царственно возвышается над поверженными, вокруг снуют люди — кто-то торопится на работу и не замечает нас в упор, родители ведут малолеток в школу и детсад, вообще переходят на другую сторону, не приближаясь. Не нашлось ни одного социально активного, чтоб встряхнул меня за шкирку и спросил строго: что творится, твою мать?

— Тебе…здец, — сообщил вихрастый. — Вот откинется брат с зоны…

— Тогда потолкую и с твоим братом. А пока с тобой, — я сандаликом наступил ему на горло. Не нажимал, ребёнок всё же. — Сколько насшибали за утро? Собсно, плевать. Объявляю бульвар моей территорией. Право работать на нём стоит пятьдесят копеек в день. Завтра в это же время приду за своим. Начнёшь промышлять, мне не отстёгивая, рискуешь брата не дождаться.

Вот теперь чуть-чуть надавил. Для лучшего усвоения.

Все последующие дни ходил и осматривал пространство на триста шестьдесят градусов вокруг очень внимательно. У пролетарского киндера с кепкой брат на зоне, а у других, быть может, и на свободе. Свои боевые качества восьмилетнего пацана, пусть с развитым гимнастикой телом, я ничуть не переоценивал. Те трое, напав первыми и согласованно, имели бы все шансы отдубасить меня по первое число.

Демарш имел половинчатые последствия. Оброк за использование территории юные грабители мне не носили. Завидев, тотчас скрывались в подворотне, оттуда ныряли в какой-то подъезд, гонять их с криками «дэньги давай, да!» я не стал. Восемьсот миллионов долларов не собрать по пятьдесят советских копеек. Но и никакого преследования не обнаружил. Видно, старший брат вихрастого получил весьма долгий срок. Или гопник выдумал грозного родственника для понта.

В гимнастике прогрессировал на радость Зинаиде Павловне, чаявшей увидеть воспитанника на олимпийском пьедестале, взял медальку на городских соревнованиях, обеспечив себе третий юношеский разряд, она сама же мне его присудила. Но особо не налегал на технику, больше занимаясь общей физической подготовкой.

Летом семидесятого, в школьные каникулы, не поехал сразу на дачу, наш четвёртый признак буржуйства после квартиры, машины и телевизора, а получил направление в детско-юношеский спортлагерь.

Мама кипятком писала, так не хотела меня отпускать. Секция — ладно, но ребёнок каждый вечер и ночью — дома! В лагере сутками с другими детьми, а вдруг из неблагополучных семей? Вдруг курить научится!

Я не стал ей объяснять, что конкретно это тело не планирую травить табаком. Вот на прежних заданиях курил, и что? Ма наверняка решит, что у сына съехала крыша на фоне спортивного перенапряжения.

Часа три от Минска ехали на автобусах. Столь юных как я набралось всего лишь полдюжины, родители провожали нас как на фронт. Старшаки, отбывшие уже несколько смен в лагерях, только посмеивались. Кто-то из них припас пиво, а может — и немного самогонки. Так сказать, отметить начало спортивного режима.

Приехали. Мне всё действительно было в новинку. В СССР попадал несколько раз, жил подолгу, но не исполнял роль ребёнка, естественно, не находился в детских лагерях.

Наш, почему-то оттеснённый во второсортное спортивное общество «Трудовые резервы», не СКА, не «Динамо» или какой-нибудь «Спартак», выглядел солнечно и бедно. Под соснами разместились ряды одноэтажных бараков весёленького синего цвета. Каменным был только «кремль» с кабинетами директора лагеря, старшего тренера и прочих тренеров, медпунктом и библиотекой. Столовка и даже святая святых, так называемый ленинский уголок, размещались в дощатых строениях. Как кто-то пошутил, на Западе стиль «барокко», в СССР — «баракко».

Традиционные украшения в виде гипсовых пионеров, покрашенных алюминиевой или какой-то иной краской под металл, присутствовали в количестве двух, один прижимал к физиономии трубу, второй делал вид, что бьёт в барабан. Как это по-советски! Ни трубного дудения, ни барабанной дроби, одна видимость. Владимир Ильич также наличествовал в виде бюста, словно мировая буржуазия разобралась-таки с вождём мирового пролетариата, порубав его на куски, остались только лысая голова, короткая шея и фрагмент грудной клетки.

Нас быстро развели по отрядам, построили в линию между безмолвными пионерами и расчленённым Ильичом. Старшая тренер прочитала пламенную речь о правилах поведения в лагере: ходить только строем, за ограду не высовываться, не купаться, не сорить, не драться, соблюдать режим, слушаться тренеров пуще родного отца с матерью. За нарушение порядка — расстрел вплоть до изгнания из сего соснового рая с телегой родителям на работу и учителям в школу. Хорошее всё-таки слово «лагерь», не ГУЛАГ, но, по представлению местного персонала о дисциплине, что-то очень похожее.

Судя по тому, как переминались с ноги на ногу старшаки и посмеивались, пожелания таковыми и останутся, действительность выйдет иной.

После педагогической накачки прозвучало обязательное «будь готов — всегда готов» из пионерских обрядов, хоть пацаны с нежным пушком на верхней губе уже давно покинули пионерский возраст, а я в компании таких же мальков в него не вступил. Затем разошлись по палатам.

При виде двенадцати коек со свёрнутыми матрацами что-то заныло в груди. Та же казарма. В доме на площади Якуба Коласа у меня всё же была своя комната. Маленькая, метров шесть квадратных, если приспичило после отбоя в туалет — риск нарваться на гневный окрик отца, затеявшего возню с мамой под одеялом. И никакой конфиденциальности личной жизни, ма постоянно запускала руки в мои ящики, тетрадки, книжки, одежду. Всё равно — моя. Несколько надоел коллективизм за две тысячи лет, тем паче что большинство коллективов мне не доставляло радости. Например, казарма авиакрыла ВВС США с вечным несносным трёпом, выпендрёжем, откровенным расизмом — не только по отношению к цветным, но даже с высокомерием к европейцам, та вообще вызывала рвотные позывы.

На их фоне общество гимнастов отличалось в выгодную сторону. Обладатель первого юношеского разряда Игнат, как старшак занявший лучшую койку к окну, больше ни в чём не гнался за привилегиями дедушки-старослужащего. Младших школьников в палате оказалось трое, им помог разместиться и застелиться, одобрительно подмигнул мне, увидев, что с элементарными бытовыми проблемами справляюсь.

Он был худющий, мускулистый, жилистый, коротко стриженый. Из юношеской спортшколы где-то в Брестской области.

— Мальки и все, кто уже был в спортлагерях, гребите ко мне. Кое-что скажу, поважнее, чем на линейке, — парень явно метил на лидера, и остальные не возражали. — Про «неукоснительное соблюдение режима», что втирала старший тренер, забудьте сразу. Им — лишь бы не было ЧП. А ещё в конце смены будут соревы между лагерями, гимнастику наверняка включат. Если будете стараться на тренях, закроют глаза и на вечерние самоходы после отбоя, и прочие мелочи. Теперь что действительно опасно. Легкоатлеты и штангисты в основной массе вполне травоядные. А вот с борцами, особенно самбистами, и боксёрами держите ухо востро. Там мальков нет, в самбо берут с десяти, в бокс с двенадцати. В лагерь направляют, если не по блату, только что-то показавших на соревах. То есть боксёров, умеющих отбивать бошки, и самбистов, умеющих выдёргивать руки-ноги. Если ничего не изменится с прошлого года, эти начнут выёживаться перед девочками из художественной гимнастики, выяснять, у кого яйца круче. Тренеры, конечно, их пасут, но самые оторвы кому-то наверняка морду расшибут или руку вывихнут. Пострадавшие, короче, должны будут отыграться — на гимнастах или всяких бегунах-прыгунах из лёгкой атлетики. Поэтому держитесь вместе, не нарывайтесь. Чуть что — сообщайте сразу…

— Тренеру? — вылез мой сосед-малёк.

— Мне. Жалоба тренеру не всегда работает как надо. Наш — салага, просто побежит к их тренеру, тот соберёт боксёров, они прикинутся шлангом: не было ничего. А пострадавшему начнут мстить за ябедничество. Не спешите. Всё надо делать с умом. Это вам не гимнастика, тут думать надо.

Мы дружно загыгыкали. «Это вам не математика, в спортзале головой думать надо», повторяли наши тренеры едва ли не на каждом занятии. В интернетную эпоху столь часто употребляемая фраза назвалась бы мемом.

Я принял к сведению советы умудрённого лагерной жизнью Игната. А сам загорелся желанием посмотреть на драку самбистов с боксёрами, причём при прочих равных условиях ставил бы на борцов за умение работать ногами и в ноги соперника.