Назад в СССР: демон бокса

Глава 4

4

Боксёр-пионер-гопник

Приехавших навестить меня родителей я упросил оставить чадо ещё на одну смену, благо почти бесплатно, большую часть нашего недорогого содержания берёт на себя социалистическое Отечество. Оба таращились на сына жилистого, загоревшего, нимало не угнетённого лагерным бытом.

— Ты вырос сантиметра на два, — заметила ма. — Как же я по тебе соскучилась!

— За осень и зиму надоем.

— Как успехи? — поинтересовался папа.

— Супер! К концу смены — соревнования. Приезжайте, если сможете. Тренер наш Александр Николаевич уговаривает перейти с осени на пятикратные тренировки в неделю, чтобы повысить разряд.

— Много… — промямлила мама. — Устанешь!

— Здесь две тренировки пять дней и одна в субботу, ничего страшного. Мне — на пользу. Идём!

Я потащил обоих на гимнастическую площадку и, вклинившись между девочками, показал свою программу в вольных упражнениях. У родителей челюсти отпали. Оба ни разу не приходили ко мне на тренировки, даже соревы проигнорировали, у папы занятия, у мамы диссертация на сносях, некогда им… Здесь же не увильнули.

Представил, как их колотнуло бы, если бы показал учебный спарринг с Женей или другими пацанами. Рубились мы не жёстко, но в полный контакт. С утра я отрабатывал обязаловку на гимнастике, вторая треня была с каратистами.

А вот Владимир Ботвинник, двукратный чемпион СССР по боксу, за нами посматривал. И алчущий глаз тренера, всегда ищущего молодые таланты на предмет переманить к себе, почему-то задержался именно на моей персоне. Однажды, когда основательно вымотался у папы Кима и едва шевелил ногами по направлению к кубрику гимнастов, тренер преградил мне дорогу.

— Здравствуй, гопник.

— И вам не хворать.

— Что так неуважительно?

— За гопника.

— Так сам пацанов моих пугал: гони мелочь из карманов.

— Ах, это… — я потёр физиономию, по которой крепко прилетело ногой, и ещё не успел залатать ущерб. — Так они почему-то именно шпаны боятся. На пушку взял, они зассали. Я из интеллигентной семьи, папа — доцент, мама диссертацию пишет.

— Интересно. Многие мои с Розочки и Карла Либкнехта, их грушевские гоняют, оттого в бокс записались, ты их по больному резанул… Ладно. Знаешь, кто я?

— Естественно. Почётный мастер спорта, неоднократный победитель и призёр чемпионата Союза, главный в Минской СДЮШОР по боксу, что на Волоха. Почему-то ни разу не боксировал ни на Европе, ни на Олимпийских, — его досье я знал из аудиолекций инопланетянина, а ещё одну деталь узнал здесь: — Погоняло ваше — Ботя.

— Хм… И правда подкованный малёк. Коль обо всём этом в курсе, выходит, боксом интересуешься?

Лицо у него было мягкое, чуть полноватое. Совсем не типичное для человека, собственноручно разбившего сотни других лиц. Не о нём пел Владимир Высоцкий: бить человека по лицу я с детства не могу.

— Интересуюсь. Правда. И не для улицы, мы и так комаровских гоняем. Бокс — это не драка, а спорт, искусство.

— Вправду так считаешь?

— Ну не идут же в фехтование, чтоб научиться протыкать людей железяками. Пустой разговор, Владимир Владимирович. До двенадцати никто меня в бокс не возьмёт и не пустит.

Тёзка Путина, в то время совершенно неизвестного паренька, задумчиво пригладил коротко стриженую шевелюру.

— Есть варианты. В любом правиле можно найти исключение.

— К вам в «Спартак» мама не пустит ездить. Далеко, с пересадками.

— Ага… задумывался. А к Владимиру Львовичу? На «Динамо» от бульвара Луначарского прямой трамвай идёт.

— Он же меня в штыки принял, когда я отдубасил его питомца.

— А что ты хотел? Прилюдно унизил его школу. Исправимо. Он таки мужик отходчивый, — Ботвинник вздохнул, посмотрел на меня внимательно и вдруг спросил: — У тебя в родне евреев не было?

Что он там усмотрел, даже «Вышний» не узнает. Родители из России, рожица у меня славянская, волосы с пшеничным отливом, подбородок крупный «волевой», глаза серые наглые. С евреем не больше общего, чем с команчами. Но коль это важно…

— По матери, наверно, есть. Формально мы все русскими записаны.

— Так и Коган — белорус, так сказать. В общем, дам тебе телефон. Начнётся сентябрь — звони.

— Родители боятся в бокс отдавать, сколько их не теребил, — признался я. — Папа ещё так-сяк, назвал меня в честь Попенченко, мама ни в какую.

— С мамой я сам поговорю, — заверил тренер. — Главное, чтоб у тебя желание не пропало.

На второй смене и борцовский, и боксёрский состав спортсменов сменился полностью, Коган милостиво согласился меня протестить. Я признался:

— Руками мало что умею.

И пробил в мешок двойку левой-правой, во второй удар вложив запас злости. Вышло громко. Попади такой в голову или в корпус человеку — мало не покажется.

— Удар поставлен и удар хороший, — оценил Ботвинник. — Но совершенно не боксёрский. На ринге толку от такого нет. Семён, я его по защите погоняю, что там наш уличный боец умеет.

Один из разрядников помог намотать мне бинты, завязал перчатки. Первые в жизни настоящие боксёрские. Потёртые, с мелкими трещинками на коже. Я нырнул под канаты на ринг. Там меня уже ждал спартаковский тренер.

Ботвинник был меньше Когана, в прошлом — легковес. Набранный с годами животик не мешал двигаться быстро.

— Не пытайся меня завалить. Работай только защиту. Прими стойку. Так… Голову ниже. Левую ногу чуть дальше вперёд. Вес распредели. Нет, прыгать не надо, не умеешь ещё.

Он пробил одиночный джеб левой. Наверно, специально метил в перчатки, поднятые на уровень лица, чтоб я почувствовал, как прилетает. Я получал в лоб и пятак собственной перчаткой от его удара, и это было весьма, весьма чувствительно.

Боксёрский молодняк Когана окружил ринг. Что поразительно, начали меня подбадривать.

Вот Ботвинник ударил по моим рукам со всей дури и тут же провёл свинг правой. Я среагировал запоздало, дёрнув головой, пусть вскользь, но получил-таки по уху. Удары посыпались сериями — в том числе по корпусу, и не все из них успевал принимать на локти. Получил и по печени, и по селезёнке, а когда джолт влетел в солнышко, вообще свет померк, я едва устоял на ногах. Впрочем, забить меня как кабана на бойне тренер не пытался. После каждой серии отступал секунд на пять-десять, достаточно, чтоб я пришёл в себя.

— Ты как, Валера?

Вместо ответа я саданул прямой ему в перчатку и отступил на шаг.

— В норме. Продолжим?

— Достаточно, — разомкнул уста Коган. — Стойка как у павиана перед случкой. Зато держит хорошо. Володя, я думал, он сейчас упадёт, нет, крепкий. Техника защиты практически никакая, зато видит почти все твои удары, реакцию подработаем.

— Подработаем — значит, вы меня берёте? Я могу перевестись из гимнастов?

Тренеры переглянулись.

— Формально — нет, — отрезал Коган. — До двенадцати запрещено. В идеале — четырнадцать. Но с твоим Александром Николаевичем договоримся.

— Если ещё и маму мою сумеете уговорить, вам, Владимир Владимирович, стоит министром иностранных дел поработать, вместо Андрея Громыко. Она — не Никсон, её хрен убедишь…

— Если у неё родственники из наших, не сомневайся, — шепнул Ботвинник.

А я с ужасом представил, что та, стопроцентная русская, почувствует, узнав, что сын выставил её еврейкой. Ради чего? Ненавистного ей бокса!

Пока же всю вторую смену я разрывал своё демоническое здоровье между белорусом-гимнастом, евреями-боксёрами и корейцем с его восточными единоборствами. В дождливые дни, когда гимнастика и бокс накрывались медным тазом, и я только колотил по макиваре в кубрике папы Кима, в остальном доставался блаженный отдых. Разумеется, не отказался от прямых ударов руками, хоть это сказывалось на боксёрской технике. Удары ногами, локтями, ребром и тыльной стороной ладони плюс некоторые борцовские приёмы, особенно болевые, шли у Кима на «ура». Быть может, даже на пользу — переключение с одного стиля на другой, на иной набор рефлексов, делало меня универсалом. Кличко, к примеру, стал сначала чемпионом по кикбоксингу и только после этого звездой бокса. Но, не дай Всевышний, заеду на ринге боксёру стопой в морду…

Игнат предлагал сходить как-то в субботу в деревню — на танцы в клуб. Если намеревался взять девятилетку в качестве телохранителя, то это довольно странная шутка. От серьёзных противников отобьюсь разве что отвёрткой в печень, таки нам это надо? Упс, нахватался от Ботвинника.

В августе появился, наконец, в Минске, мама, папа, бабушка, дедушка и оба дядьки по матери в один голос восклицали: вырос, повзрослел, возмужал. А худой-то какой! Потом меня заперли на даче под Минском, щедро откармливая отощавшего в лагере, о каких-то весовых категориях ни мама, ни бабушка слышать не желали.

Бабушка пережила войну, мама тогда была ещё совсем маленькой. Дедушка к возвращению внука из «Трудовых резервов» ушёл с железной дороги и работал на начальственной должности на хладкомбинате, имея доступ к самым дефицитным в СССР продуктам, причём по смешной цене или совсем бесплатно, при желании там списывали как просрочку самые лучшие товары — мясную вырезку, развесную чёрную икру, колбасы. Наконец, отец имел доступ в закрытый стол заказов для партийных работников. Воспоминания о голоде, не только в войну, но и не менее жестоком послевоенном в конце сороковых, когда в Беларуси умирали почти как во время Голодомора, породили настоящий культ еды. Мама с бабушкой городили застолья человек на тридцать, готовились дня три. Не напихаться под затычку было смертельным для них оскорблением. Однажды мы с двоюродной сестрой получили «партийное поручение» вдвоём сожрать целую курицу (не считая салатов, гарнира и десерта) и не нашли иного выхода, как целиком запихать её в несчастную кошку, удалив кости. Даже той, ненасытной обжоре, оказалось слишком много, бедолагу по итогу вырвало в саду, но результат был достигнут: курица утилизирована без следа.

Завидев результат моего чревоугодия, Зинаида Павловна пришла в ужас. Наступил сентябрь, возобновились занятия гимнастикой в институте физкультуры. Тренер загнала меня на весы, покрутила пальцем у виска, увидев, что девятилетка достиг едва ли не полуцентнера веса.

— Валерик! Твои дипломы с соревнований в лагере могут стать последними. С таким брюхом тебя конь не выдержит!

Действительно, привычные упражнения в вольных и на снарядах давались куда тяжелее, чем до июня. Месяц я едва ли не каждый день доставал бумажку с телефоном юношеской секции «Динамо», но не набирал номер. А к Киму ходил дважды в неделю, быстро прогрессируя. Поскольку мама готовилась к защите чего-то там о преимуществах хозрасчёта на социалистическом промышленном предприятии перед капиталистической рыночной конкуренцией, надзор за мной сократила, в том числе — по потреблению калорий. Вес понемногу приходил в норму. Демоническое управление метаболизмом ничуть не могло помочь, организм воспринимал жировые запасы как норму и отказывался с ними бороться. Поэтому как у всех — диета плюс физнагрузки.

К середине осени, когда солнечные дни сменились дождями, меня вновь посетил нежно любимый «Вышний».

— Какие у тебя достижения?

— Принят в пионеры. Буду жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, — даже сквозь толщу разделявших нас десятилетий ощутил какое-то подобие раздражения, если подобные эмоции присущи негуманоидному существу. — Нет, Ленин мне не пример. Он проиграл, если зачатое им советское государство развалилось, несмотря на преимущества хозрасчёта перед конкуренцией. Нам с тобой нужна победа, так? Поэтому есть просьба. Собери что можешь о накоплении и концентрации энергии перед ударом. Не ленись, не ограничивайся европейскими и американскими источниками, смотри азиатчину — Китай, Япония, Южная Корея, Таиланд, Вьетнам. Где восточные школы руко- и ногомахательства. У меня явные способности. Но растрачиваю запас в одном ударе. Если промазал — я безоружен. Других особых талантов нет. Возможно, поможет индийская йога. Здесь интернета пока не придумали, «реакционные буржуазные» книжки недоступны. Сделаешь?

— Сделаю выборку. Жди.

Как я думал, не существует параллельного течения времени — реального, в котором живёт пришелец и откуда он меня выпер, и моего субъективного. Он мог справиться с выборкой за минуту, но заявиться ко мне только к концу зимы. Или вещать битый час о концентрации праны в представлениях каких-то монахов, возвращаясь к себе в будущее ровно в миг отправления.

Лишь в октябре, вернув себя в достойный вид, а вес согнав до нормальной комплекции гимнаста-малолетки, я рискнул позвонить, а потом подъехать к Когану. Признался о том разговоре с Ботвинником и предупредил: мама перед защитой идеологически выверенной диссертации как огня боится разговоров о нашем происхождении. Поэтому любой намёк, что в пятой графе её паспорта могла бы стоять иная национальность, спровоцирует извержение Везувия.

— Ты знаешь, Валера, может, оно и к лучшему, — вздохнул тренер. — Мы с Ботей не раз брали «золото» на чемпионате Союза и на всяких ведомственных союзных чемпионатах. А в зарубежные поездки не ездили. Олимпиады для нас закрыты, хоть мы постоянно роняли на ринг русских, кто вместо нас ехал за границу и проигрывал. В пятидесятые это называлась «борьба с космополитизмом». Сейчас её вроде нет. Но спроси папу, сколько евреев учится на их истфаке, кузнице партийных кадров? На юрфаке, на журфаке? Только скрывающие родство с нами как твоя мама. Почему-то армян или других советских азиатов пускают охотно. А вот китайцев и корейцев придерживают.

— Шахматисты?

— Ну а что поделаешь, если там сплошь евреи? Разве что Петросян да Карпов, гоев можно по пальцам пересчитать. Шахматист Ботвинник за мировую корону может бороться, боксёр Ботвинник — не смей даже думать. Так что, ты — русский. Или «гусский», как говорит мой Моня. Ему из-за пятой графы тоже лучше бы в шахматы.

— Когда встретитесь с мамой?

— Может, лучше — с папой? Коль мама занята, говори, что ездишь на тренировки на «Динамо». Не уточняй к кому. И перчатки дома не храни.

— Врать нехорошо.

— Но умалчивать — допустимо. Дай рабочий номер твоего отца!

Через пару дней папа, исполненный таинственности, зашёл в мою комнату, когда ма шумела водой и гремела кастрюлями на кухне.

— Я подписал товарищу Когану родительское согласие на начало занятий боксом. С условием: первое время — никаких спаррингов.

— Хорошо… Па, чем дядя Володя тебя подкупил?

— Билетами на финал чемпионата СССР! С оплатой проезда и проживания в гостинице вместе со сборной БССР, представляешь?

Представляю. Это сладкое слово «халява». Уважаю евреев. Понимают как действовать.

— Спасибо, папа. Надеюсь, приедешь на чемпионат с моим участием.

Он посмурнел.

— Одно дело — физкультура, сынок. Другое — профессиональный спорт. Я вот смотрю на кафедру физвоспитания БГУ, там сплошь бывшие мастера спорта. После сорока — у всех проблемы. А уж как их всякой химией накачивают…

— Па, ты же знаешь. У меня самое крепкое здоровье в мире, но я всё равно буду беречься, на дам себя колоть, пусть даже это стоит мне чемпионства.

Тем более, точно знаю — мне пофиг спортивная наркология. В Сирии в одной из командировок змея цапнула. Ну, чесалась нога минут пять, и что? Это не пулю из брюха выковыривать.

Естественно, ему про мои похождения в прошлых жизнях знать не обязательно. Радующийся взаимопониманию с сыном, а также маленькому секрету от мамы, он чмокнул меня в макушку и оставил наедине с домашним заданием по математике.

Решать все эти примеры в третьем классе было просто. Сложно оформить как требовала учительница — в «правильных» клеточках в столбик, аккуратно, без помарок и исправлений.

На удивление трудно давался русский язык. Вроде бы владел им свободно ещё до рождения из нынешней мамы, но только разговорным и чтением, писаниной не увлекался. Кто придумал «жи», «ши» и прочие никому не нужные правила? Тому точно уготовано самое горячее место в загробной зоне.

А ещё прибавился белорусский язык. Бедная моя детская голова!

Но всё это искупила возможность заняться, наконец, боксом по-настоящему. В девять лет, а не в двенадцать или в четырнадцать. Почему-то навязанное мне задание отступило далеко на второй план. Этот спорт был привлекателен сам по себе, не только возможностью утолить чаяния властвующего надо мной инопланетянина и зашибить деньги. «Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и тэ-дэ», пел Высоцкий и был сто раз прав. Мои преимущества — умение концентрироваться и восстанавливаться — компенсировались отсутствием врождённых талантов. Когда я выйду на ринг, сначала любительский, много позже — на профессиональный, всё в гораздо большей степени будет зависеть от результатов тренировок, чем от демонических способностей. А ещё от миллиона случайностей. Вот, у тех же Когана с Ботвинников спортивные перспективы перечеркнула злосчастная пятая графа в паспорте. Хоть, наверно, оба по большому счёту не считают своё еврейство неудачей.

Итак, сразу после уроков я понёсся на «Динамо», в спорткомплекс около известного всем минчанам футбольного стадиона. Ступив в раздевалку, ощутил этот непередаваемый запах спорта, впитавшийся в стены, скамейки, шкафчики и даже в пол аромат терпкого мужского пота, пролитого ради… победы? Но побед достигают единицы, в одной шестнадцатой любых сорев начинают тридцать два парня в каждой весовой категории, медали получают лишь четверо, проигравшие финалистам обычно не бьются за бронзу.

Главное — ради победы над самим собой. У каждого случается, поначалу — довольно часто, что болят ушибы, кровит лицо, растянуты сухожилия на запястьях, голова кружится после пропущенных ударов, и рациональная часть сознания вопрошает: ну и нафига тебе это счастье дальше? Куда проще забросить спорт или уйти в более травоядный и менее травматичный его вид.

И всё равно, невзирая на сопротивление каждой клеточки тела, заставить себя прийти в раздевалку, встать в общий строй и услышать команду «побежали», дорогого стоит. Такой парень, пусть в боксе не завоюет золотых медалей, добьётся многого.

Как назло, в числе других переодевались трое, памятные мне по первой смене в «Трудовых резервах» — терпила Володя, чернявый Моня и его приятель Даник, что сомневался в моей крутости на разборках у пристани.

— Кто к нам пожаловал! — усмехнулся Володя. — Шпанёнок с Луначарского! Что ты здесь забыл?

— И вам здрасьте, коллеги, — при слове «коллеги» грянуло дружное ржанье, смеялись даже незнакомые мне пацаны, не катавшиеся в спортлагерь — или за компанию, или уже наслышанные про тот конфликт. Не смутившись, а меня смутить сложно, продолжил: — Начинаю сегодня заниматься у Владимира Львовича.

Моня аж руками всплеснул.

— Сегьёзно? Не боишься? На гинг отвёгтку не возьмёшь!

Я подошёл к нему вплотную и громко, чтоб все слышали, шепнул:

— Тебе как товарищу по команде признаюсь: у меня пистолет есть!

Он отшатнулся.

— Вот, я же говорил, малёк — голимый понтогон. Такой мелкий, а уже… — вставил Даня.

— Лучше скажи! — в отличие от приятеля, Моне было не до шуток. — Пгизнайся, пыгнул бы меня отвёгткой?

— Только при угрозе жизни. Поверь, никого ещё не протыкал. И проверять не хочу. Но рядом — Комары, частный сектор. Там беспредельщики куда хуже, чем наши, с правой стороны Якуба Коласа. Не будешь готов драться до конца — хана.

— Бля… Даже не знаю.

— Моня, мы теперь в одной лодке. Если на тебя наедут, вступлюсь как за себя. Без скидок и компромиссов. Но и от тебя жду такого же. Мир?

— Миг… — он колебался секунду или две. — Но погоняло «гопник» — твоё, Валегик.

При этом не подписался броситься за меня с одной гранатой против двух танков. Зато в зал зашли общей толпой, мне не пришлось вертеть башкой в ожидании нападения сзади. Коган мазнул по нам взглядом, велел построиться, потом махнул рукой: все — бегом. Как он рискнул поставить в общий строй малолетку, весьма далёкого от двенадцатилетнего возраста — у него спросите.

Разминка была общей, и для новичков, и для продолжающих, и для разрядников. Просто бежали недолго, чисто для разогрева. Зал пересекали ряды скамеек, и не сложно догадаться — тренер заставил двигаться, перепрыгивая скамейку с правой стороны на левую и обратно.

Гимнастическая скамейка невысока, её и восьмидесятилетняя бабушка одолеет. Но только один раз. Через несколько минут мышцы в икрах ног начинают забиваться, каждый прыжок даётся тяжелее, потом — мучительнее.

Я заметил пристальный взгляд Когана и поблагодарил себя, что с детсада занимался самомучениями со скамейками и скакалкой. Да и гимнастика не прошла даром. Иначе отвалился бы через пару-тройку минут, под насмешки других боксёров.

Потом упражнения на руки, бой с тенью, на гибкость, на скручивание тела. И снова на ноги, все взялись за скакалки — и вперёд. На гимнастике, да и у папы Кима тоже не приходилось дремать. Но тренировочный процесс в боксе куда более энергозатратен, я это знал из аудиолекций инопланетной сволочи, теперь ощутил на своей шкуре.

Естественно, никаких спаррингов, с отвёрткой в кармане или без неё, на первых занятиях не предусмотрено, тут папа может быть спокоен. Коган разбил нас на три группы по степени опытности (или неопытности). Как старший тренер спортшколы отбирал из пополнения самых перспективных и вёл их до соревнований.

Мне посвятил несколько минут персонально — постановке джеба. Потом мной занялся один из его ассистентов.

— В боксе в нанесении удара участвует всё тело. Ты движешься вперёд, атакуя. А ещё лучше — навстречу противнику в контратаке, тогда его скорость складывается со скоростью твоей руки, усиливая удар. Смотри, как работает стопа. Доворачиваешь тело, плечи, последней в движение приходит рука. Цель — в двух сантиметрах внутри поверхности мешка. Ха-а!

Он вколотил в тяжёлый мешок рукой в перчатке так, что хлопнуло как пистолетный выстрел, сам мешок лишь чуть покачнулся. Я попробовал повторить. Получилось намного тише, будто на тот пистолет одели глушитель. Мешок, правда, качнулся сильнее.

— Понял свою ошибку? Ты не бьёшь, а толкаешь. Неужели всё забыл, чему научился в лагере? Резче!

Добившись кое-какого результата, он показал двойку джеб-кросс. Что-то тоже получалось, не блеск, но неплохо, учитывая, что все мои драчливые навыки и уроки Кима были прямо противоположные. Если в боксе одна рука вылетает вперёд, толкаемая всем телом, а вторая прикрывает челюсть, в карате сэнсэй часто держит ученика за плечи, чтоб не смещались при ударе. Атакующая рука, перед выпадом слегка сжатая в кулак, находится у пояса и вылетает к цели с доворотом, вторая противоходом резко возвращается назад, челюсть никто и не думает закрывать: если боец пробил точно ногами и сократил дистанцию до поражения кулаком или вытянутыми пальцами, противнику уже не до контрудара, надо уйти от нокаута. В боксе открытая челюсть — прямой билет в нирвану, когда звуки куда-то исчезают, и слышен как из другой вселенной только голос рефери, открывшего счёт.

В восточных единоборствах количество ударов, нанесённых или пропущенных в голову за поединок, сравнительно невелико. А в боксе случается обмен ударами, когда оба, плюнув на защиту, дубасят друг дружку минуту подряд, иногда — больше, пока не сцепятся в клинче, иссякнув. Удары не столь акцентированные, чем подготовленный нокаутирующий, оглушают лишь, не валят, это соревнование на стойкость и крепость башки. Как говорил один советский товарищ прапорщик, были бы у меня мозги — было бы сотрясение.

Если в «Трудовых резервах» боксёры гоняли меня больше на общую физуху, на «Динамо» создали «условия, приближенные к боевым». Порой Коган спускал на меня Моню или Даника — наносить одиночные и двойки для наработки навыков защиты. Били крепко, но без злости, никто не пытался меня уложить.

Вот что странно. На любые соревнования заявляется один боксёр от команды в каждой весовой категории. То есть все претенденты одного веса — конкуренты друг дружке, в том числе в пределах одной спортшколы. Я видел шутки, подначивания, иногда довольно грубые, пошлые и даже хамские, всё же боксёры-тинэйджеры из провинциального советского города, не Москва и не Ленинград, отнюдь не дети британских лордов. Но никакой злобы, интриг, подсиживания, подлости. Команда — семья, пусть и не по крови. У американцев, как я читал, культ индивидуализма развивается с самого начала. Тренер собирает самых отвязанных драчунов квартала и говорит: траханые ниггеры, только один из вас, сан оф бич, чего-то добьётся, переколотив в труху соперников, остальные — подохните, мазафака, потому что в люди выбивается только идущий по поверженным телам, и это не метафора.

Что ни говори, в советской школе бокса более человечные отношения. Нормальные. Тому же Когану зачтётся на Высшем суде воспитание этих пацанов, спишутся грехи. Но Владимир Львович сразу предупредил: начиная с чемпионата республики, где разыгрываются путёвки на Союз, уже будет говно. Подковёрные игры, и пятая статья — далеко не единственное, что может стать на пути, а то и вообще заставить повесить перчатки на гвоздик.

Для меня таким препятствием стала мама.

Проблема началась с милицейского сына Костика. Он старше меня, приблизился к возрасту, когда официально записывают на бокс, причём общество «Динамо» как раз относится к КГБ и МВД одновременно. Поэтому в конце декабря папа-старшина привёл оболтуса именно к нам, словно назло — в мои тренировочные часы.

Коган оценивающе осмотрел нескладного и неспортивного подростка. Заметил, что я поздоровался с соседями.

— Валера! Ты их знаешь?

— В одном дворе…

— Стань в пару с кандидатом. Только не усердствуй.

Я вообще Костика ни разу не ударил. Зацепил бы — отправил в больничку. Недоросль без перчаток набрасывался на меня, разве что ногами не лягался. Бил размашисто со всех сторон, так, что остальные побросали упражнения, смотрели цирк и гыгыкали. Удары были даже не как котик лапкой. Ма, разозлившись и поймав меня под горячую руку, стегала полотенцем сильнее.

Запыхавшись, Костя обернулся к тренерам и отцу, гордо заявив:

— Я победил! Он даже ни разу не попал в меня!

Ржали так, будто пацан рассказал самый смешной анекдот про Брежнева. Даник, отсмеявшись, не преминул заметить:

— Легенда о непобедимых уличных бойцах с бульвара Луначарского резко потускнела.

Но мне было не до смеха, когда на родительском собрании по поводу окончания второй четверти ма услышала замечание классной, что «Валерик мог бы учиться и лучше, если бы старался». Как установило следствие впоследствии, прошу прощения за каламбур, встряла одна из мамаш нашего двора, общавшаяся с милицейским семейством. Дурища заявила: какие там уроки, если у Валерика вся голова на боксе отбита!

Мама вернулась домой в настроении, которое я бы охарактеризовал словами её кавказского ухажёра, лежащего на тротуаре с отбитыми гениталиями: «Сразу рэзать!»

О роли отца она догадалась элементарно: ребёнка не запишут в спортивную секцию без письменного согласия хотя бы одного из родителей.

— Больше никогда и никакого бокса, слышите вы, оба!

И это были самые мягкие выражения за вечер.