Назад в СССР: демон бокса

Глава 3

3

Детско-юношеские разборки

В отличие от хулиганья с бульвара Луначарского, вытрясавшего копейки из любой мелюзги, в «Трудовых резервах» мальков не трогали. Неспортивно это. Тем более, ведомые нашим тренером Александром Николавичем, к. м. с., но весьма несолидного вида и не слишком авторитетным, мы держались стадом. Благодаря одёргиваниям Игната не лезли на рожон. В столовую заходили позже «опасных» боксёров и самбистов, но нехитрой здоровой еды хватало на всех: хлебной котлетки, лишь чуть пахнущей мясом, к ней каши (рисовой, перловой или изредка гречневой) в роли гарнира. Тренеры и администрация питались вместе с детьми и упорно делали вид, что так и надо, хоть ежу понятно: мясо подмывалось с кухни в самых нескромных количествах. Творожная запеканка или белая булочка к компоту из сухофруктов приравнивались к деликатесам, их раздача строго нормировалась.

Минут тридцать-сорок после пиршества били баклуши, усваивая завтрак, потом тянулись по тренировочным зонам. Гимнасты занимались на открытом воздухе, основные снаряды были просто вкопаны в землю в тени древних сосен, площадка для вольных упражнений представляла собой ковёр с какой-то специальной тканью поверх него, на мой вкус — чересчур мягкий по сравнению со стандартным, привычным по институту физкультуры.

Александр Николаевич разбивал мальчиков и девочек на группы по полу и возрасту, после разминки мы по очереди делали подходы. Что мне не нравилось в гимнастике — слишком долго ждать свою очередь, это же не категория мастеров, где с каждым при подготовке к Союзу, Европе или миру занимается целая группа, для них выделяется персональное время в зале.

В вольных упражнениях, моих любимых, потому что развивается акробатическое владение телом, тренер предложил каждому показать, на что он способен. Я выполнил начало знаменитой комбинации Минелли — переворот вперёд, сальто вперёд, рондат, фляк и пируэт назад.

Александр Николаевич оставил других без присмотра, меня оттащил в сторону.

— Валера! Ты сколько гимнастикой занимаешься?

— С конца шестьдесят восьмого.

— Где?

— В институте физкультуры в Минске. У Зинаиды Павловны Кошкиной.

Он присвистнул.

— Даже не знаю, что сказать… Тебе повезло с ней или ей с тобой? В общем, если ты не выиграешь межлагерные в категории до десяти лет, я очень сильно удивлюсь. Будем ставить тебе программу персонально!

Шансы у меня были только в вольных. Снаряды я не любил и боялся, что на турнике, брусьях и кольцах перекачаю руки, заполучу медлительность движений. Хоть и случаются медленные чемпионы в боксе, давящие соперников силой, но с моим ростом выше первого среднего не подняться. А там сплошь скоростные.

В целом, если честно, в лагере нравилось. Я качал физуху, не размениваясь на дурацкие задания для младшешкольников, был свободен от маминых «Валерочка, одень панамку и не стой на солнце», «не пей холодную воду — простудишься», хоть я ни разу за девять лет не болел ничем, даже недомоганий не испытывал. В обществе пацанов и девчонок лет тринадцати-пятнадцати не приходилось напрягаться, изображая маленького ребёнка с ущербным разумом. Наконец, меня никто не пытался обидеть или задеть, вынуждая на ответные, мне самому неприятные меры.

В итоге жизненные трудности я себе создал сам — где-то через неделю.

В воскресенье накануне были танцы, слово «дискотека» пока не вошло в обиход. Само собой, мои сверстницы позволяли дотронуться до себя лишь вытянутыми руками, довольно смешно, танцы-обжиманцы начинались лет с тринадцати-четырнадцати, порождая конфликты, ревность и попытки сведения счётов. В лагере нашлась юная секс-бомба Галочка соответствующего возраста, чем-то неуловимо похожая на российскую звезду Кабаеву, но с вытянутым лицом и ещё не вполне оформившейся фигурой. Она была из Гродно, то есть настоящая «пани», в собственном понимании, хоть, на самом деле, её имя надо было начинать с «г» в белорусском или сельском произношении как среднее между «Галя» и «Халя». Благодаря художественной гимнастике развила грацию, а на танцплощадке включала такую сексуальность движений, что ей явно не хватало шеста. Естественно, от окружавших её юнцов пубертатного периода дух тестостерона валил с такой силой, что впору вешать топор.

В моём девятилетнем теле гормоны пока не проснулись, я не пачкал простыни по ночам и вообще спокойно ждал времени, когда развернусь во всю ширь своего некрупного организма.

После танцев Игнат проследил, чтоб мальки улеглись в постель, строго сказал:

— Сегодня — никаких шляний после отбоя! Долботрахи из старшаков будут выяснять отношения из-за смазливой шлюшки. Попадётесь под руку — угодите под раздачу. Потом ещё от меня отгребёте по шее.

На утренней тренировке в понедельник я отработал вольные, заслужив всего пару мелких замечаний от Александра Николаевича, и получил свободные пятнадцать-двадцать минут ожидания, пока вся наша группа оттрубит на ковре и двинет на брусья. Не теряя времени, потрусил лёгким бегом по тропинке под соснами на соседнюю поляну к единоборцам.

Разборы полётов там шли полным ходом. Не удивлюсь, если к тренировке даже не приступили. Боксёров сдерживали их тренеры, известнейшие Ботвинник и Коган, обоих множество раз видел в институте физкультуры и на фото в папином «Советском Спорте». Борцы, подпрыгивавшие от нетерпения, были одеты в куртку и трусы, то есть самбисты. Вольники и классики стояли чуть дальше и ухмылялись. Что характерно, у одного из самбистов красовался сочный фингал, наполовину закрывший глаз. Но по тому как он лыбился, коню понятно, парень вовсе не чувствовал себя побеждённым, вероятно, накостылял оппоненту куда больше. Именно в направлении этого забияки рвался рослый чернявый еврей Моисей, по комплекции кандидат во взрослые полутяжи, если не больше. Он размахивал руками в перчатках и орал:

— Всё гавно Галя будет моей! А тебя я встгечу после тгениговки, угод!

В общем, соваться между ними сейчас было, что между молотом и наковальней. Но демоническая сущность не дала отсидеться в кустах и толкнула вперёд, под раздачу.

— Ша, большаки. Вы — просто спортсмены. В реальной драке на улице у вас шансов не больше чем у шахматиста. Моня! Галя — не «всё гавно», а девушка. Не обижай белорусок.

Получилось зачётно. Обе команды вылупились на меня как на зловредное насекомое. Моня аж побелел — я не обозвал его по нации и вообще не оскорблял, но, тем не менее, задел национальное достоинство, у евреев оно развито, отвечаю. Главное, разборки зашли в тупик, а тут нашёлся отличный повод выпустить пар на постороннего.

— Ты кто, вообще, такой? — прошипел обиженный мной и самбистом.

— Валера Матюшевич, спортивная гимнастика. Девять лет… через неделю будет.

— Валил бы ты отсюда, Валера Матюшевич, если хочешь дожить до своих девяти, — прошипел сосед чернявого.

— Свалю, без проблем. Но если ты зайдёшь вечерком к нам с пацанами на бульвар Луначарского, это за филармонией, недалеко от института физкультуры, готовь пятнадцать копеек. У нас проход платный. Так легко… — я указал пальцем за спину, на самбиста с гематомой. — Так легко не отделаешься.

Оглянулся на борцов. Те — в смешанных чувствах. И рады, что мелюзга втаптывает в навоз их противников. И обидно из старшаковой солидарности, что малёк катит бочку на таких как они. Я же, рискуя получить в пятак не по-детски, надеялся обратить на себя внимание Ботвинника или Когана. Тем самым быстрее прорваться в боксёры, не откладывая ещё на пять лет.

Моня и его товарищ двинули в мою сторону, рефлекторно поднимая перчатки к морде. Ботвинник их остановил.

— Парни! Вы — разрядники, не лезьте к малолетке. Вон, Володя у нас первогодка, пусть он покажет.

Еврейские нотки в его голосе чувствовались, но лишь самую малость. Говорил хорошо, букву «р» — отчётливо. Слыл мировым мужиком, но слухи — одно, реальность бывает другой. Вот и сейчас уберёг своих явных любимчиков от возможных неприятностей, кинул на меня новичка-славянина.

Володя тоже был в перчатках. Вес где-то наилегчайший, то есть примерно в полтора раза тяжелее меня. И на полторы головы выше. Соответственно — размах рук и всё такое.

Но коротыш перед высоким имеет некоторые преимущества в боксе, если идёт напором головой вперёд в ближнюю дистанцию, где высокому мешают его длинные грабли, а недомерок лупит его апперкотами в корпус, повезёт — и в бороду заедет.

Правда, надо бы учесть одно «но». Я не умею бить апперкоты.

— Пошли на ринг? — осклабился Владимир.

Он был без шлема и капы.

— Отвянь. Прикинь, мы — на бульваре Луначарского. Двести метров до Якуба Коласа. Темнеет, ментов не позвать. Ты — один, — я подошёл вплотную и продолжил. — Эй, пацанчик! Проход платный. Дай закурить. И гони мелочь из карманов.

Среди борцов и боксёров прошелестели смешки. Спектакль им нравился.

— Пшёл ты…

— Так ты ещё и борзый, пацанчик?

Я дождался, пока он поднимет руки к физиономии и займёт боксёрскую стойку, затем врезал по передней ноге ребром стопы, обутой в чешки, то есть практически голой, по надкостнице, острой такой части кости между коленом и ступнёй. Коленную чашечку выбивать не стал, ребёнок всё же. И отскочил.

Конечно, удар босиком не столь сокрушителен как ботинком, тогда бы его нога распухла как футбольный мяч, обеспечив освобождение от треней до конца смены.

— Ты — покойник!

Он шагнул ко мне, хромая, и нарвался на подсечку в падении. Борцы избегают её, сильно наклонившись вперёд, тогда любой приём в ноги противника затруднён. Боксёр лишь опустил голову. Если захватить его руку, то, возможно, я бы смог вывернуть её на болевой после подсечки. Но — не рисковал, силы ещё не те, детские совсем.

Володя не упал, но на миг потерял равновесие, взмахнув клешнями. Мне хватило, чтоб с ловкостью гимнаста выпрямиться у него за спиной и вогнать прямой в правую почку.

У пацана сбилось дыхание. Он сдавленно захрипел.

— Нечестно! — выкрикнул кто-то из боксёров. — Не по правилам!

— Вечером на бульваре Луначарского одно правило — выжить. Там нет шлемов, перчаток, кап. Зато встречаются ножи, заточки, кастеты.

Внутри себя ржал. На самом деле, окрестности площади Якуба Коласа — сравнительно спокойное место. Не сравнить с Грушевкой, Комарами (они недалеко) или Ангаркой, та вообще на краю города. Мелкие хулиганские выходки тинэйджеров по вытрясанию мелочи погоды не делают, а нападение двух кавказцев на маму — что-то вообще немыслимое, наверно, залётные психи какие-то. Я же расписал наш милый уголок почище Гарлема или Бронкса.

Володя, надо отдать должное, сумел собраться и даже как-то восстановить дыхание. Бросился вперёд, нанося прямые с двух рук, сильные, но настолько предсказуемо, что даже медведь коала успел бы уклониться. Я — тем более. Выбросил левую ногу вперёд мимо корпуса противника и жестоко лягнул его пяткой в левую почку, сам ушёл перекатом.

— Стоп! — крикнул Коган. — Володя, отойди в сторону и отдышись. Пойдёшь на толчок — пописай в баночку. Смотри, нет ли у тебя крови в моче. А тебя, малец, с удовольствием взяло бы Гестапо. Бьёшь безжалостно. Но Гестапо больше нет. Поэтому у нас делать тебе нечего. Дуй к своим гимнастам.

— А с нами попробуешь? — задорно спросил самбист с подбитым глазом.

— Ну уж нет. Вы умеете работать ногами. Поймаешь меня за штаны и выбьешь мной ковёр. Мне это надо?

В общем, бенефис прошёл удачно, если не считать, что, публично унизив боксёрское сословие, я нажил себе две дюжины недоброжелателей. Тот самбист протянул мне пятерню и представился Женей, пригласил — заходи. А потом меня оттянул в сторону их тренер. Я его тоже видел в институте физкультуры, но не заострял внимания, неприметный такой чернявый мужчина с азиатским прищуром глаз. Роста не более метра шестьдесят пять, очень плотный, от тридцати до семидесяти лет, точнее никак не определишь.

— Мальчик, послушай. Откуда ты знаешь карате?

— Слово такое слышал, а что?

— Ты ударил беднягу нижним ёко-гэри в голень. Чуть выше — тот бы остался без колена.

— Я же не из Гестапо…

— Пробил цуки в почку. Допустим, прямые удары рукой — не редкость. Но вот уширо-маваши-гери во вторую почку, а с твоей растяжкой гимнаста мог и в голову ему засадить, хоть тот выше ростом, это вообще…

— Спасибо за доброе слово, сэнсэй. Только карате — это большой комплекс. Я знаю несколько ударов, пригодных на улице. Ногами бью только до уровня пояса, иначе штаны порву. Стойки, блоки, связки… Простите, нет.

— А эти удары — откуда⁈

— Дядя в разведке служил. Пацаны на улице кое-что показали. Отработал, для улицы хватит. Если на неподготовленного нарвусь, типа того Володи, уложу на асфальт или в больничку. Ну а в целом, сами подумайте, какой из меня боец в неполных девять лет?

Азиат рассмеялся.

— Хорошо, что понимаешь своё место. И кураж у тебя есть. Вот только мелочь трясти — нехорошо.

— Таки я вас умоляю! — я «включил еврея». — Клянусь, ни копейки не вытряс. Просто среда у нас такая. Социальное окружение. Мне хватает мелочи на карман, потому что сдаю мамины бутылки из-под молока и кефира. И папины коньячные, но он мало пьёт.

— «Социальное окружение», надо же, — он продолжал веселиться. — Парень, тебе правда исполнится девять, а не двадцать девять?

Больше двух тысяч, а что с того? Я в теле девятилетки. Признаю, неосмотрительно бросаюсь «взрослыми» и «умными» словами, мне минус в карму.

— Пригласить вас на день рождения? Приходите.

— Лучше ты к нам. Кто твой тренер?

— Александр Николаевич.

— Ну, с ним о чём хочешь договорюсь. А в Минске?

— Кошкина.

— Ой, бл… Ничего. Если твои родители напишут заявление на перевод, она не помешает. Только каверзы будет строить.

— Понятно. Как вас зовут?

— Ким.

— А по-отчеству?

— Просто «папа Ким». Так принято. Ну, беги к гимнастам. Тренеру привет от меня.

Новоявленному папе я не сказал, что стремлюсь как раз к боксёрам. Будем считать, что шаг к самбистам из травоядных гимнастов чуть приблизит к цели.

— Где ты пропадал? — Александр Михайлович «включил строгость», хоть у него это получалось не очень. Он был прав, младшая мужская группа как раз пыхтела на параллельных брусьях, моём далеко не лучшем снаряде.

— Так… к самбистам в гости ходил. Вам, кстати, привет от папы Кима.

Тренер, намеревавшийся идти к старшим, остановился, словно неожиданно натолкнулся на прозрачный и очень твёрдый барьер.

— От Кима? Бьюсь об заклад, ты что-то там натворил. Повздорил с борцами?

Слух о моём кумите с битым Володей наверняка вскоре облетит лагерь. Таиться бессмысленно.

— С боксёром.

— Ты в своём уме? — это уже вмешался Игнат.

— Теперь поздно жалеть, — я печально развёл руками. — Ничего особого не произошло. Ну, пописает бедняжка денёк-другой кровью, пройдёт. Я же не изверг, чтоб пацана калечить.

— Заливаешь! — хмыкнул тренер, но Игнат, узнавший меня лучше, был другого мнения.

Его опасения оправдались в столовке. Боксёры зашли позже обычного, Володя заметно прихрамывал. Он что-то сказал Моисею, показав на наш длинный стол. Пятёрка парней лет четырнадцати-пятнадцати двинула к нам. Старший начал:

— Здоров, Игнат. Помнишь прошлогодний уговор: вы сидите тихо и сопите в две дырки, мы гимнастов не трогаем. Твой малёк его нарушил.

Вряд ли они собирались устраивать разборки с бойней прямо в столовке, на глазах тренеров. Но наезд был конкретный. С обещанием продолжения.

— Пацану ещё девяти нет. Ваш просто пожалел его, не прибил. Простите ребёнка, а я за ним прослежу, чтоб не лез в глупости.

Молодец, пытался разрулить конфликт без крови, но боксёры её конкретно жаждали, поэтому отсидеться за игнатовой спиной не выйдет. Я отложил ложку, которой хлебал околомясной суп с перловкой и картошкой.

— Ша, пацаны. Игнат не при делах. Другие гимнасты тоже. После ужина перетрём, какие у вас претензии.

— Претензии? Да у Володьки нога распухла, врач сказал — неделю без тренировок, купаний, танцев, — разволновался второй боксёр.

— Мне отказаться на неделю от тренировок, купаний, танцев? Не вопрос. Клянусь неделю не ходить на тренировки по боксу, а на танцах всё равно не лапаю вашу Галю.

— Эта шпана из подворотни дерзит, — заключил третий. — Надо преподать урок.

— Спасибо, учитель. После ужина передохну и иду к вам учиться. А пока кушай, кушай супчик. И гимнастам не мешай.

Я ожидал какого-то агрессивного жеста. Например, надевания тарелки с кашей мне на голову. Под строгими взглядами тренеров не решились. Жаль.

По распорядку после обеда юные спортсмены, отягощённые не слишком калорийной, зато обильной пищей, разбрелись по корпусам на тихий час. Я отмахнулся от увещеваний Игната, среди которых был совет тихо собрать вещи и до ужина дуть на автобусную остановку в Минск, упал на койку, моментально уснув. Правда, минут через сорок-пятьдесят проснулся, захотелось в туалет — вернуть вселенной жидкую часть супчика и компота из сухофруктов. Подтянув шортики на место, понял: больше не усну.

Отхожие места, такие длинные ряды деревянных кабинок над выгребными ямами, соседствующие с шеренгой кранов для умывания над пятиметровым желобом, находились на полпути к тренировочным полянам. Ноги словно сами потянули меня к единоборцам.

Около ринга и тяжёлых груш, набитых песком или чем-то ещё там, не ошивалось ни единой души. Даже неприкаянной, невидимой обычным грешникам. А вот с борцовской стороны раздавались звучные удары, что странно: ни в самбо, ни в других официальных дисциплинах борьбы в СССР удары не практиковались. Конечно, для всяких спецслужб армии, МВД и КГБ ограничения не действуют, на гражданке — ни-ни. В семидесятом году даже дзю-до до конца не легализовано, нет общесоюзной федерации, а на международные соревнования ездят самбисты, с непривычки ломающие пальцы на ногах, всю жизнь тренировавшиеся в обуви.

Двинув на звук, я увидел Женю, увлечённо бьющего ногой по боксёрскому мешку на уровне головы. Ким молча наблюдал. Оба обернулись, когда под моим кедом скрипнул камешек.

— Вот и наш каратист Брюс Ли! — приветственно махнул рукой Женя.

— Сразу мимо. Брюс Ли — звезда кун-фу.

— Ого, ты и это знаешь? — Ким приподнял бровь. — Лучше скажи: сможешь так? Этот удар называется маваши-гери.

— Могу. Но не буду. Папа Ким, поймите, я — уличный боец. Драться приходится в школьных брюках, не размявшись и не разогревшись. Не поработав на растяжку. Женя классно бьёт. Но на улице так не ударит, не получится у него. Ноги эффективно работают до пояса — по ногам, в пах, в пузо. Максимум до почки, но это долго тренировать. Жень, дай мне с правой ноги в ухо. Не бойся. Не убьёшь.

Он ударил с места, довольно неплохо. Я подсел, выставив руку в блоке, и пнул его в бедро, в сантиметре от фаберже.

— Ты даёшь!

— Да, Женя. Ударил бы по яйцам, считай — без детей остался. Маваши — красивый киношный удар. Хорош, если противник качается в раздумьях — упасть вперёд или назад. Очень заметен. Лови! — я пробил ему мае-гэри в пупок, не сильно. — Видел? Не нужно никаких подготовительных движений. По яйцам примерно так же, но там удар идёт не вперёд, проникающий, а снизу вверх, как по футбольному мячу. Пропустил такой, и с Галей будешь только дружить.

— Откуда ты всё это знаешь? — Ким начал сердиться. — Мы-то на закрытые показы ходим, в том числе на фильмы с Брюсом Ли. Книжки нам привозят из-за рубежа, переводим с английского. А ты?

— Вот такой непростой я ребёнок. И родители у меня непростые, папа — номенклатура.

Не сказав, что номенклатура райкома, то есть низшего территориального уровня, напустил тем самым туману. Вдруг — номенклатура ЦК КПБ? Понтоваться я учился ещё в Римской империи перед иудеями, это большой опыт.

— Ясно, — подвёл черту Ким. — Хочешь тренироваться с Женей? У меня есть небольшая группа. Но соревнований по карате-до пока не предвидится. Пытаюсь пробить что-то вроде участия в закрытом чемпионате МВД по боевому самбо, юниорская группа. Так сказать, ментовская смена. В боевом самбо есть удары руками и ногами, правда, с ограничениями, которые тебе, Валера, не понравятся. Нельзя бить в горло, в пах, в колено, в глаза…

— Так и мне туда не будут бить, тренер. Знаете анекдот, чем мастер карате отличается от новичка? Новичок при ударе в пах ставит защитный блок, а мастер напрягает мошонку так, чтоб противник отбил об неё ступню.

Борцы усмехнулись.

— Да, Валерик, хотел спросить, — вспомнил Женя. — На обеде вас боксёры окружили. Что они хотят?

— Продолжения разборок. Сегодня, между ужином и отбоем. Я уже пару гаек подобрал, возьму в руку для утяжеления.

— Не дело! — папа Ким возмущённо мотнул головой. — Если ты наш, то нельзя бойцовские приёмы применять в уличной драке. Пойми, ты теперь не один. Покалечишь кого-то из боксёрских обормотов, милиция займётся всеми нами. Был уже прецедент…

Женька виновато повесил голову. Мне стало его немного жаль: владение хотя бы несколькими приёмами карате даёт преимущество, и пацана прям распирает при случае проверить себя в деле.

— Понимаю, сэнсэй. Не идти? Они всем гимнастам проходу не дадут.

— Но Валерка теперь — наш, папа Ким!

— Да, Евгений. Поэтому собирай борцов. Минимум пятерых. Пусть птенцы Когана знают — самбисты за Валеру.

— Спасибо!

— А ты чего смеёшься, малёк? — насупился Женя.

— Подумал, вдруг ваша Галя решит: весь этот сыр-бор из-за неё. Загордится!

— Эй! Её не тронь.

— Конечно, Жень. Мал я ещё. Пиписька на таких баб не выросла.

Я мог бы дать ему пару бесценных советов о поведении с кралями подобного типа. Перво-наперво — демонстративно проигнорить её на следующих танцах, пусть сама на парня лезет. А нет — так на планете больше миллиарда женщин, и красивее найдутся. Но он не поймёт. Бывают шишки, что надо самому набить о собственные суверенные грабли.

Про гайки я наврал. Зато перед ужином мотнулся через забор, для гимнаста — смешной высоты, на соседнюю стройку, там возводили какой-то санаторий или дом отдыха. Сторож имелся или нет — не знаю, не встретил. Намеревался взять простейшую арматурину и сделать зэковскую заточку, но нашёл лучший вариант — немного ржавую отвёртку длиной в две моих ладони с удобной деревянной ручкой. Наточил её о камень. Осталось дождаться развязки.

— В девять у пгистани, — буркнул Моня, проходя за ужином мимо нашего стола.

— Девять тридцать, — возразил я, сугубо из чувства противоречия. — В девять я занят.

— Полчаса хватит, чтоб написать завещание.

— Долбодятел! — прошипел ему в спину Игнат, но аккуратно, чтоб боксёр не услышал. — Валера, не ходи.

— Я пять самбистов пригласил в телохраны. Не ссы, старшой.

— Тогда я с тобой.

— Ценю заботу. Или просто хочешь поглазеть на веселье?

Все гимнасты за нашим столом, человек двадцать от девяти до тринадцати, заинтересованно повернулись. В несколько однообразной лагерной жизни такой гладиаторский турнир — отличная развлекуха. Но я их обломал.

— Не, парни. Выйдет, что вы все на моей стороне против боксёров. А Игнат добазарился с ними, что гимнастика с боксом не на контрах. Разборки — мои личные. Выпишусь из больнички, всё подробно расскажу.

Кто-то стуканул Александру Николаевичу, тот тоже увещевал: не ходи, на что получил развёрнутый ответ:

— Дорогой тренер! Я намерен встретиться с товарищами по спорту до отбоя и на территории лагеря, то есть ничем не нарушая режим. Вы что-то имеете против?

— Я против того, чтобы носить тебе обеды в медпункт!

— Спасибо. Поголодаю.

Несмотря на получасовую отсрочку, в полдесятого у пристани было ещё очень светло, всё же конец июня. Сосны подходили к самому берегу озера, снизу окутанные кустами и прочим подлеском, идеальное место, чтобы тискать какую-нибудь Галю или тренерам подсматривать за забившими стрелку спортсменами. Уверен, Игнат, наша наседка, точно залез в колючий малинник, чтоб занять место в партере, про тренеров не скажу.

Мы вшестером явились с минутным опозданием, девять боксёров уже толкались около деревянного настила. Под ногами — песок, затрудняющий привычные боксёрские прыжки челноком. Впрочем, из них в качестве боевой единицы наверняка выпадал Володя — хромающий и какой-то согбенный, на его лице ни разу не читалось желание матча-реванша.

— Это — кто? — возмутился Моня.

— Группа поддержки, — весело ответил Женя. — Мы теперь все у Кима занимаемся. Не желаешь ещё один спарринг?

— Мы с этим пгишли газобгаться, — буркнул Моня, к такому обороту не готовый. — Чего нашего обидел?

— Так это же он первый сказал «пойдём на ринг». Драться со мной решил, девятилеткой. Мне осталось убегать или обороняться. Право на самозащиту даровано мне Конституцией СССР.

— Гопник из подворотни прикрывается Конституцией! — вякнул Володя. — Вот дожили…

— И ты его своими подлыми пгиёмчиками… Пацан кговью писает!

— Пройдёт. Заодно получил урок — не на всех надо бросаться с кулаками.

— А мне угок пгеподашь? — Моня поднял руки к лицу, принимая стойку, вот только левую ногу, переднюю у него, оттянул назад.

— Ну, дружище, у меня такого желания не имеется. Между нами нет ссоры и счётов. А вот если ты сам желаешь напасть чисто по хулиганке… — я ласково улыбнулся. — Словно гопник из подворотни. Ну, пробуй. Только учти. Я тебя вдвое меньше. Поэтому свою жизнь буду защищать до последнего. Пацаны! Прикройте фланги. Этого завалю сам, надо, чтоб остальные не накинулись.

Я скинул мастерку, достав из кармана отвёртку, подбросил её, поймал левой и снова перебросил в правую.

— Ты отвёгткой воогужился! Шпана подзабогная…

— Ничего подобного. Хотел завернуть винтики, у нас шпингалет в спальне разболтался. А тут ты… Против такого большого лба у малька не велик выбор. Может, и отлупишь меня. Но в печень, в почку или на крайняк в глаз я тебе отвёртку загоню. Начинай первым! Мне для отмазки перед ментами нужна самооборона.

— Моня, он много…здит, — мудро заметил один из их шоблы. — В реале не такой крутой, как себя ставит.

— Ты сам это пговегишь? Ценой отвёгтки в глазу? Ну нахег. С психом не желаю связываться. Пошли.

— Моня! Галя теперь с Женей танцует. Я в случае чего Женю прикрою.

Я кричал насмешки в спину уходящим боксёрам, они не оборачивались, борцы ржали. Из кустов на песок повалили зрители — папа Ким, Игнат, Александр Николаевич. Смотрели ли представление Коган с Ботвинником, понятия не имею, если и сидели в кустах, ретировались незаметно. Последней оттуда вышла Галя в сопровождении пары некрасивых гимнасток и демонстративно взяла Женю под локоть. Тот от счастья едва не растёкся по песку как растаявшее желе.