Назад в СССР: Классный руководитель

Глава 8

Между жизнью и смертью

Вокруг простиралась чернильная тьма, волновалась, как море, казалась живой, в ней плавали, извивались странные существа. Я не мог видеть их, но замечал движение краем глаза, будто из темноты выступали и прятались кольца извивающихся змеиных тел. Я ровно и легко дышал, ничего не болело, никаких неудобств, за исключением того, что я не мог пошевелиться.

Вспыхнул свет, мягкий и приятный, и тут я понял, что лежу в чем-то похожем на гроб, или саркофаг. Капсула с нависающим надо мной потолком. Значит, все-таки я умер и моё сознание вернулось в старое тело. И жалость, и досада накрыли меня с головой.

Но через мгновение перед глазами, прямо надо мной проступил экран, по которому пробежали цифры, мелькнули графики. И все сложилось во фразу:

Выберите действие: «1. Вернуться 2. Выбрать другой временной период 3. Выйти из системы»

Надпись мерцала, по ней бежали волны, словно не хватало энергии. На мгновении расплылась и вновь собралась в текст. Что мне сделать? Как быть? Выбрать 1965-й год? Вернуться в то время, откуда меня выбросил этот мерзавец Звонарёв? Или вообще прекратить все эти игры в альтернативную реальность? В 1978-м я пробыл всего день, но сколько всего произошло. Вспыхивали перед глазами лица: недовольное и злое лицо жены заслонила милая улыбка Марины, сменилось на лицо Владлена, и оно утонуло в колодце времени, сменившись на огромные глаза Ксении, её взгляд, достигающий глубин моей души.

«Автоматический переход в исторический период через десять секунд. Если вы не выберите нужное действие»

А я все лежал и смотрел бездумно на экран, не в силах сделать выбор. А что, если меня перебросит в 1978-й, но в другую реальность? И мне придётся все начинать сначала? От этой мысли прошиб противный холодный пот. Некая разновидность «Дня сурка». И вновь придётся знакомиться с учителями, учениками. И там будет другой Звонарёв или не будет? Я прикрыл глаза, вновь открыл, приподняв руку, увидел морщинистую кожу, выступающие синие прожилки, распухшие от артрита пальцы. Нет, надо выбрать. Но что?

Но нажать ничего не успел. Все вновь погасло и искусственный женский голос возвестил:

«Выбор сделан».

Я открыл глаза и когда зрение сфокусировалось, увидел выбеленный потолок, ощутил какой-то особый запах стерильности, хлорки, лекарств. Болела шея, болела правая рука. Я повернул голову и заметил, что в вену вставлен зонд, а рядом стоит стойка с капельницей с простой стеклянной бутылью.

Я присел на кровати, огляделся. Небольшая палата. Стены выкрашены серо-голубой масляной краской. Светлый в крапинку линолеум. Рядом с моей койкой ещё одна, пустая, с такой же высокой спинкой, и сложенными металлическими рейлингами. На тумбочке у изголовья возвышался пузатый, на электро-лучевой трубке, монитор, на тёмном экране бежали две кривые — от датчиков, которые были прикреплены к моему телу под соском. Над койкой — металлическая, выкрашенная белой красной, панель со штуцерами для подключения кислородной маски. Аскетичный набор, но явно не в городской общей больнице. Там была бы палата человек на восемь, воняло бы мочой и немытыми человеческими телами.

Распахнулась дверь, вошёл мужчина в полосатом халате и спортивных брюках. Присел на койку и спросил:

— Ну, пришёл в себя? Как чувствуешь себя?

— Нормально.

— Меня зовут Игорь Семёнович Смородинский, можно просто Игорь.

Мужик выглядел абсолютно здоровым, румянец на чисто выбритом лице. И совершенно незапоминающиеся черты, ничего не бросается в глаза, никаких дефектов. Какого чёрта его положили в палату рядом со мной?

— Олег Николаевич Туманов, — сказал я, старательно прислушиваясь к собственному голосу.

— Да, я знаю, — мужчина сбросил тапки и прилёг прямо на койку, застеленную одеялом. Взял книжку в мягкой обложке, которая лежала на его тумбочке страницами вниз.

Я провёл рукой по шее, которая по-прежнему болела. Пальцы наткнулись на плотный шершавый бинт, закрывавший всю шею. Голода я не ощущал. Даже наоборот, любая мысль о еде вызывала тошноту.

Открылась дверь, в проёме показался мужчина в белом халате, со стетоскопом, свисающим на грудь. Его сопровождала грузная немолодая медсестра. Увидев, что я сижу на кровати, врач улыбнулся, спросил:

— Как себя чувствуете?

— Нормально, — ответил я. — Когда меня выпишут?

— Рановато, Олег Николаевич. Рановато. Вас только что перевели из реанимации. Честно скажу, вам повезло. Спасло вас просто чудо. Очень много крови потеряли. Хорошо, что у вас такой сильный, здоровый организм.

— И мои ребята помогли.

— Какие ребята? — поинтересовался врач, склонив голову на бок, как пёс, который слушает хозяина, но не понимает смысла слов.

— Какие? Которые вызвали скорую, забинтовали мне рану на шее.

— Странно. Ничего об этом не знаю. Но, если вы чувствуете себя достаточно хорошо, поговорите со следователем. Он хотел узнать подробности вашего ранения.

Взял со спинки кровати планшет, полистал, показал медсестре. И та сделала несколько записей в блокноте. Очень тихо, так что я не смог разобрать ни слова, обменялись парой слов.

— Можно снять капельницу? — поинтересовался я.

— Да-да, конечно. Ольга Сергеевна, уберите зонд.

Пожилая медсестра подошла ко мне, аккуратно вытащила зонд из вены, забинтовала мне руку и вынесла стойку с капельницей. За ней ушёл врач.

Нянечка в белом халате и косынке привезла на металлической тележке завтрак — гречневую кашу с хорошим куском масла, чай, пару булочек. Это предназначалось только мне. Мой сосед по палате, так и лежал на кровати, читая книжку.

Аппетита не было, боль в шее мешала нормально есть. Так что я оставил почти все на тарелке, одолел только булочки с изюмом. И никак не мог выбросить из головы мысль, почему врач не знал о том, что меня привезли из школы, что ребята смогли остановить кровь? Я прекрасно знал теперь, что такое ранение в шею оказалось смертельным. Но я вновь вернулся к жизни.

После завтрака, вместе с медсестрой в палату вошёл мужчина в темно-синей форме, с наброшенными на плечи белым халатом. Взяв у стены стул, поставил рядом с моей койкой, присел и достал блокнот. Обменялся быстрым взглядом с моим соседом, тот положил книжку и вышел.

Не представившись, опер спросил:

— Вы могли бы описать нападавших? Сколько их было? Как все произошло?

Я в изумлении уставился на него.

— Каких нападавших? На меня напал Звонарёв, ученик моего класса. Воткнул в шею перьевую ручку. Этому свидетелями был весь класс. А как скорая приехала, вся школа, думаю видела.

— Ну что вы, Олег Николаевич, вы ошибаетесь. Вас нашли на улице с заточкой в шее, — он открыл портфель, вытащив целлофановый пакет с длинным узким предметом, продемонстрировал мне и спрятал. — Это счастье, что увидели прохожие, вызвали скорую.

Меня бросило в жар от чудовищной лжи. Папаша этого подонка включил всё свои связи, чтобы отмазать любимого сыночка-мажора⁈ Представить себе не мог такого поворота. Но тут же я осадил себя. А вдруг я очутился в другой реальности? И меня действительно напали хулиганы, ударили заточкой. Но нет. Зимой?

— Если бы мне на улице воткнули в шею заточку, и бросили бы умирать, — стараясь изо всех сил сдержать раздражение, отчеканил я. — Зимой, в феврале, при отрицательной температуре, я был бы уже трупом. И никто не смог бы меня спасти. До того, как воткнуть ручку мне в шею, этот мерзавец на другом уроке бросил мне в спину горшок с кактусом. Это видели все ученики моего класса. Они подтвердят.

— Олег Николаевич, — голос опера звучал мягко, снисходительно, будто он разговаривал с несмышлёным ребёнком. — Вы потеряли много крови, ваш мозг создал фантастическую картину. Звонарёва даже не было в школе в тот день, когда вас ранили.

— Простите, вы в каком звании? — поинтересовался я.

— Прошу прощения, не представился, — он вытащил из кармана халата красную книжку, развернул: Заболоцкий, Пётр Алексеевич, старший лейтенант, оперуполномоченный Центрального управления.

— Понятно. Так вот, товарищ старший лейтенант, ничего мне не привиделось. Меня ранил перьевой ручкой «Паркер» ученик моего класса, Михаил Звонарёв.

— Вот, вы же видите, насколько это звучит нереалистично? Ручка, перьевая. Разве сейчас в школе пишут перьевыми ручками? Да ещё «Паркер». Кому в голову придёт использовать такую ручку?

— Да он специально её принёс в школу! — не выдержал я. — У такой ручки стальное перо, вернее, из очень прочного металлического сплава. Очень острое. Настоящее оружие убийства!

— Олег Николаевич, вы бредите. Это следствие тяжёлого ранения.

Я обессиленно прикрыл глаза, откинулся на подушку, дышать стало тяжело, противный пот выступил на лбу, на руках. Я понял, что в тупике. Доказать вину подонка Звонарёва не удастся. То, что меня поместили в такой хорошей больнице, доказывало, что старший Звонарёв решил загладить вину своего сынка. Но это никак не изменяло того факта, что младший Звонарёв хотел меня убить.

— Ну что же, Олег Николаевич, вы больше ничего не можете сообщить следствию? — продолжил старлей, голос звучал мягко, но лицо выглядело жёстким, взгляд холодным.

— То есть, Звонарёву все с рук сойдёт? А вы не думаете, товарищ старший лейтенант, что в следующий раз этот мерзавец убьёт кого-нибудь? И чувствуя свою безнаказанность, начнёт убивать и дальше. Вы ведь прекрасно знаете, как все было.

— Вам больше нечего добавить? — не обращая внимание на мои слова, спросил опер. — Тогда подпишите на каждой странице, — он протянул несколько листов, отпечатанных на машинке.

— Я ничего подписывать не буду, — демонстративно сложил руки на груди. — Врать не приучен.

— Хорошо, — опер сложил все бумажки в портфель и встал. — Всего хорошего. Выздоравливайте.

Когда он ушёл я встал с кровати, подошёл к окну, пытаясь понять, где нахожусь. Но увидел лишь, что это довольно высоко, этаж пятый или шестой, а внизу почти до горизонта стеной стоят голые деревья в снегу. Небо затянуло сизыми тучами. Казалось, что мы в центре необитаемого дикого острова.

— Что за больница? — я бросил взгляд на своего соседа.

Он отложил книжку, и ответил не сразу:

— ЦКБ.

— Серьёзно? Центральная клиническая больница? Кремлёвка?

Сосед мой ухмыльнулся довольно обидно.

— Разбежался. Нет. Труба пониже и дым пожиже. Центральная областная больница. Ты молодой, видать в больницах не приходилось лежать ещё. Поэтому не понял, где находишься.

Не стал объяснять моему охраннику, что за восемьдесят лет своей жизни лежал в больницах многократно. И несколько раз был на грани жизни и смерти. Но действительно вид из окна мне был совершенно не знаком.

— А тебя зачем ко мне приставил, товарищ майор?

Он повернул голову на бок, стал серьёзным.

— С чего ты взял, что я — майор? — сузил глаза. — Может быть, я — полковник? Или капитан?

— Это из старого анекдота. Знаешь его? Такой старый, с бородой.

— Ну-ну, расскажи, — мужчина сложил руки на груди, вперился в меня взглядом, от которого стало не по себе.

— Заходит мужик в номер гостиницы, а там трое постояльцев громко обсуждают политику, ржут над генсеком, передразнивают его шамканье, иконостас с орденами, которые он с пижамы забыл снять. Мужик им говорит: «Вы ребята поосторожней, у стен есть уши». Они его послали куда подальше. Тогда мужик вышел, дал горничной три рубля и сказал, чтобы она принесла через пять минут четыре чашки чая. Сам вернулся, и в розетку говорит: «Товарищ майор, в сто-первый номер — четыре чашки чая». Мужики поржали. Но тут открывается дверь, входит горничная и приносит чай. Утром мужик просыпается, а он один в номере. Спрашивает у горничной, что случилось. Она отвечает: «Да тут один пришёл и всех забрал». «А меня почему не взяли?» «Да ваша шутка очень понравилась товарищу майору».

— Хороший анекдот. Я тебе тоже расскажу.

— Давай.

— Из зала заседаний выходит судья и ржёт. Проходящий мимо его коллега спрашивает: «Ты что смеёшься?». «Да, анекдот рассказали смешной». «Ну, расскажи». «Не могу, я только что за него десять лет дал». Хороший анекдот?

— Хороший. С намёком. Я понял, — прилёг на кровать и прикрыл глаза.

— Обиделся что ли? — поинтересовался Игорь. — Давай в шахматы перекинемся? Ты играешь?

Я перевёл взгляд на него:

— Играю. На деньги будем или на интерес?

— Ну, какие деньги? — усмехнулся он, вытащил из своей тумбочки большую складную доску, остро пахнущую лаком и деревом.

Выкатив тумбочку на середину палаты, поставил доску туда, расставил фигуры, две спрятал в кулаках:

— В какой руке?

— В левой.

— Не повезло тебе, Олег Николаевич. Будешь черными играть.

Я лениво поглядывал на доску, где одна за другой исчезали фигуры, которые Игорь жадно «ел». Наконец, у меня и у него остались только пара ферзей, ладья у него и слон у меня.

— «Слон D3-F5». Шах и мат, — сказал я, уставившись в потолок.

— Какой шах и мат⁈ — вскрикнул Игорь. — Я же могу сюда.

Но потом помолчал и грустно отозвался:

— Да, я понял. Ну, ты крут.

— Эндшпиль партии Спасского с Фишером, 1972-й год, — объяснил я. — Спасский сдался.

— Ты что все партии наизусть знаешь?

— Да нет. Только лучшие.

— Давай ещё, — воскликнул он в ещё большем азарте. — Теперь ты белыми будешь.

Расставил фигуры. Мы начали вновь играть. И пока Игорь сидел, сильно задумавшись над следующим ходом, я спросил его:

— Слушай, а ко мне кто-нибудь приходил за это время?

— Ну да, приходили.

— Жена?

— Если твоя жена выглядит лет на шестнадцать, то да, — он ухмыльнулся и передвинул осторожно фигуру: «Ферзь H5-H6»

— «Ферзь B8-D8», съел коня твоего, шах, — быстро ответил я, сдвинул ферзя и снял коня с доски. — Нет. Это ученица моя.

Игорь матерно выругался, но потом радостно выпалил:

— «Слон G7-F8» Защитился! А жена-то знает твоя, что ты в больнице?

— Не думаю. Она небось от радости скачет, что муженёк пропал. Даже и не почесалась, чтобы в милицию заявление подать.

— Вон оно как? — Игорь бросил на меня удивлённый взгляд. — А по твоей физиономии не скажешь, что у тебя могут быть проблемы с бабами.

— Физиономия денег не приносит. Я простой учитель. Сто рэ получаю. Жена бесится из-за этого. «Ладья Е1-Е3»

— А чего так мало-то? Ты действительно в учителя хотел пойти?

— Я хотел пойти в астрофизики. После защиты диссертации меня взяли на кафедру астрономии помощником завкафедрой. Но с ректором не сложились отношения. Он хотел, чтобы я занимался репетиторством, подтягивал слабых студентов.

— А ты отказался? «Слон C6-B7»

— Я отказался. Потому что это не репетиторство было, а просто надо было «Отлично» ставить сынкам больших шишек. «Ферзь D8-F8», съел твоего слона, шах, — я снял очередную фигуру с доски.

Игорь опять выругался, и глубоко задумался. Подносил руку то к одной фигуре, то к другой. Бросал на меня растерянные взгляды.

— Ну и чего потом? Ты оказался и что? «Ферзь H6-F8», съел твоего ферзя! — ликующе воскликнул Игорь, демонстративно снимая с доски фигуру.

— Потом он меня выгнал с «волчьим билетом», — продолжил я свой невесёлый рассказ, — Пригрозил, что меня с такой характеристикой даже уборщиком не возьмут ни в одну лабораторию или НИИ. Так и вышло. «Пешка D7-D8», превращается в ферзя, шах и мат в один ход, — я зевнул, снял с доски пешку и водрузил ферзя, угрожающего чёрному ферзю, а за его спиной стоял несчастный чёрный король. — Эндшпиль партии Смыслова с Карповым, Карпов сдался. 1971-й год.

Игорь в сильнейшей раздражении стукнул кулаком по тумбочке, фигуры подпрыгнули, рассыпались, раскатились по линолеуму с жалобным стуком. Я бросил взгляд на пол, и добавил:

— В общем, я окончил курсы педагогов и нашёл школу, куда меня все-таки взяли учителем.

— Понятно, — Игорь опустился на пол, собрал фигуры и аккуратно уложил в доску.

— Так ты мне скажи все-таки, за каким хреном тебя поставили за мной присматривать?

— Да с чего ты взял это⁈

— Потому что ты здоров, как бык, — объяснил я. — Румян и свеж. И палата эта одноместная. У меня на тумбочке монитор стоит, над кроватью панель с кислородными масками, а у тебя — ничего.

Мужчина вскочил, отошёл к окну, перекачиваясь с пяток на носки, помолчал.

— Шерлок Холмс хренов, — пробурчал он и добавил: — Вон, смотри, к тебе гости идут. Целая делегация. И во главе эта красавица, которая вчера приходила.

Я метнулся к окну, выглянул, но никого не увидел.

— Не суетись. Они прошли уже, — Игорь повернул ко мне лицо с кислой миной, криво усмехнулся и добавил: — Я тебе ничего говорил. Понял? Звонарёв-старший, — сказал он тихо, но чеканя каждое слово. — Большая шишка. Поболе твоего ректора. Не возникай, и не распространяйся сильно, что тебя ранил его сынок.

— Я понял. Вот только одно. Начнёт этот сынок убивать направо и налево, что вы делать будете? Его ведь никто уже не остановит.

— Не твоя забота, — сказал, как отрезал Игорь.

Когда приоткрылась дверь в палату, он отошёл к кровати, вытащил из-под подушки книжку и вышел.

— Можно, Олег Николаевич? — в щель робко просунул нос Генка Бессонов.

Я снял со стула махровый полосатый халат, накинул и уселся на кровати:

— Заходите!

Бессонов, Юра Зимин, Ксения и даже Синицына. Парни встали около моей кровати, а дя девочек поставили стулья.

— Олег Николаевич, мы вам тут принесли кое-что, — начала Ксения.

Костя у моих ног поставил сумку, выложил на кровать пакет с яблоками, с пирожками. И две папки.

— А это что? — я сразу заинтересовался папками.

— Это мы макет журнала подготовили, — объяснил с гордостью Бессонов.

— А кто обложку рисовал? Ксения?

Она мягко улыбнулась, спрятала взгляд.

На обложке я обнаружил изящный набросок из россыпей звёзд, группы из трех музыкантов, в одном из которых легко узнавался Генка Бессонов, и все на фоне гордо плывущей по волнам бригантины.

— «Бригантина поднимает паруса», — задумчиво, словно про себя сказал я. — Прекрасно сделано, Ксения. Я посмотрю потом внимательно.

— А вот ещё! — Генка вытащил из папки сложенные листы картона, на которых я обнаружил наброски костюмов к спектаклю.

На одном листе красовался сам Мэкхит, Мэкки-нож, чем-то смахивающий на меня, хотя сходство казалось отдалённым. Но я понял, что Ксения вдохновлялась моей внешностью, но очень старалась как-то её изменить. В элегантном костюме. Особенно производила впечатление шляпа, я бы сам такую бы не отказался носить.

— Ну, как, Олег Николаевич? — Ксения робко подняла на меня глаза.

— Мне нравится. Только гангстер получился скорее американский, чем английский. Хотя так даже лучше.

— Мы не знали, как бандиты лондонские выглядят. Все в библиотеке перерыли, — объяснил Генка. — Решили сделать, как в этом кино.

— «В джазе только девушки»? — сказал я.

— Да. А вы видели?

— Конечно, видел, в кинотеатре. Думаю, что сделали все правильно. Есть ещё хороший фильм «Парни и куколки», там играет Фрэнк Синатра и Марлон Брандо. Тоже мюзикл про гангстеров, — начал я, и тут же осёкся, ребята не могли его видеть. — Ну, в общем, мне нравится. Я ещё посмотрю.

В другой папке, толщиной с ладонь я обнаружил аккуратно написанный от руки текст, и когда начал читать, понял, что это большой доклад по астрономии.

— Юра, твоё творение? — поинтересовался я, оторвавшись от текста.

Парень смущённо кивнул, и протянул руку, чтобы вытащить пачку из моих рук.

— Да, подожди, Юра. Я хочу прочесть.

— Ну, там много глупостей, наверно, фантазий, — парень покраснел, как варёный рак.

— Фантазия нужна в такой науке, как астрономия, Юра. Очень нужна. Прагматиков там хватает. А нужны романтики, которые мечтают о недостижимом. Ребята, вы молодцы, — я сложил все папки вместе. — Спасибо, что навестили. Я вижу, работа кипит. Надеюсь, скоро к вам присоединюсь. Да, а пирожки кто испёк? — я вытащил один, впился зубами, ощутив, как голоден. — Очень вкусно.

— Это я, — смутилась Синицына.

— Ну, Катя, четвёрку по физике ты заслужила.

— Не надо, Олег Николаевич, — пробормотала, отвела взгляд. — Мне тройки достаточно. Спасибо.

Они уже собрались уходить. Попрощались. Лишь Ксения осталась сидеть на стуле. Зажав ладони в коленях, загадочно поглядывала на меня.

— Ксения, прости, я не готов к таким отношениям, — сказал я как можно мягче, когда остальные скрылись за дверью.

— Я понимаю, ничего не прошу.

— Ты пойми, дело даже не в том, что я старше тебя почти в два раза. Между нами стена, непрошибаемая. Я — учитель, а ты — ученица.

— Это единственное препятствие? — бросила такой прожигающий, пленительный взгляд, что меня словно облили кипятком.

Я вздохнул, ничего не ответив. Если я переместился бы в 1965-й, и рядом оказалась такая девушка, как Ксения, ух, как мы с ней катались бы на мотоцикле. С ветерком. Ели мороженное, ходили в кино, на танцплощадку. Я бы отвёл её парк Горького и демонстративно прыгнул бы с вышки с парашютом, как делал это не раз. Но кто знает, какие проблемы поджидали в этом году? Коммуналка, где мы жили втроём с родителями, полуголодное существование. И не ездил бы я на роскошном спортивном мотоцикле. Тогда у меня был лишь старенький мопед.

Но одна мысль поразила меня. Теперь я знаю механизм перемещения в разные годы. Надо только умереть и я вновь окажусь в капсуле выбора.