Не могу и не хочу (сборник)

мой друг детства

Кто этот пожилой мужчина, идущий мимо меня со слегка хмурым видом, в вязаной шапке?

Когда я окликаю его, он тоже не сразу меня узнает — эту пожилую женщину, глупо улыбающуюся ему в лицо, в зимнем пальто.

бедная их собака

Собака действует всем на нервы: они не захотели с ней возиться и отдали ее нам.

Мы толкали ее, мы били ее по голове, мы привязывали ее.

Она лаяла, она пыхтела, она вырывалась.

Мы вернули ее обратно. Какое-то время она снова жила у них.

Потом они отправили ее в приют для животных. Ее посадили в бетонный загончик.

Посетители приходили и смотрели на нее. Она стояла на бетонном полу голыми черно-белыми лапами.

Никто не захотел ее взять.

У нее не было никаких хороших качеств. Сама она об этом не знала.

В приют привозили новых собак. Постепенно в нем не осталось свободных мест.

Ее отвели в процедурную, чтобы усыпить.

Ей пришлось проходить между другими собаками, которые лежали мертвые на полу.

Она вырывалась и тянула за поводок. Ее напугали другие собаки и запах.

Ей сделали укол. Ее оставили лежать там, где она упала на пол, и пошли за следующей собакой.

Мертвых собак всегда убирали всех разом, под конец рабочего дня, чтобы сэкономить время.

привет, милый

Привет, милый

ты помнишь

как ты и я коммуницировали?

Давно ты не видел,

Но я Марина — от России,

Ты меня помнишь?

Я пишу тебе эту почту

С большими слезами на моих глазах

И великой печалью в моем сердце.

Приходи на мою страницу.

Я хочу тебя пожалуйста думать обо мне

так сильно сердечно.

Пожалуйста — давай поговорим.

Я жду!

неинтересно

Мне попросту неинтересно читать эту книгу. И ту, которую я начинала до этого, мне тоже читать неинтересно. Чем дальше, тем мне неинтереснее читать свои книжки, хотя сами-то они, я так думаю, вполне приличные.

Точно так же я вышла недавно в сад, чтобы собрать поломанные ветки и сучья и отнести их в кучу, что в дальнем конце лужка. Но мне вдруг стало ужасно скучно при одной только мысли о том, как я буду собирать все эти палки и нести к куче, а потом идти через лужок обратно, сквозь высокую траву, так что я даже и не стала начинать и повернула обратно в дом.

Теперь-то я снова могу собирать ветки. Это именно в тот день мне было скучно. Потом скука ушла, и теперь я снова могу выходить во двор, подбирать сучья и ветки и относить их в кучу. Вообще-то я подбираю сучья и потом несу их в охапке, а большие ветки обычно волоку по земле. Делать и то и другое одновременно я не умею. Обычно я делаю где-то три захода для кучи, а потом устаю и прекращаю работать.

Книги, про которые я говорю, считаются хорошими, но мне они просто неинтересны. Вообще-то может быть и так, что они гораздо лучше некоторых других книг, но иногда меня больше интересуют не очень хорошие книги.

Накануне того дня, и на следующий день тоже, я была не против насобирать палок и отнести их в кучу. Вообще-то я была не против за много дней до этого, и потом много дней после этого. Возможно, я могла бы даже сказать, что никогда не была против, ни до, ни после. Не спрашивайте, почему в определенные дни мне бывает скучно. Я и сама гадаю почему.

Если подумать, может быть, мне приятно видеть, как беспорядочно валяющихся веток возле дома становится все меньше, по мере того, как я отношу их за лужок. Мне интересно, хотя и не очень, вообще-то, почти скучно, но все же немного интересно смотреть на лужок, убегающий у меня из-под ног: трава, полевые цветы, изредка помет диких животных. Когда я дохожу до кучи веток, наступает лучший момент: я взвешиваю в руках охапку прутьев или приподнимаю тяжелую ветку обеими руками и укладываю их или ее на самую вершину кучи, куда только дотянусь. Идти обратно через лужок легко, руки у меня пустые и свободные, если сравнить с тяжестью сучьев. Я оглядываюсь по сторонам, разглядываю деревья и небо, и дом тоже, хотя дом всегда одинаковый и поэтому неинтересный.

Но в тот день я не чувствовала вообще ни малейшего интереса, мне вдруг стало так ужасно скучно, как никогда не бывало, и я просто развернулась и ушла в дом. Тогда я задумалась, почему в другие дни я была не против собирания сучьев, и что было по-настоящему: легкая заинтересованность в другие дни или невыносимая скука сейчас. И после этого я подумала, что, может быть, мне всегда должно быть невыносимо скучно от собирания сучьев и вообще не надо этим заниматься, и что, может быть, у меня с головой что-то не так, раз в другие дни мне не было скучно.

Я не устала от любых хороших книг, я устала только от романов и рассказов, даже от хороших, или таких, которые считаются хорошими. Сейчас я предпочитаю книги, в которых есть что-то реальное, или такое, что автор считает реальным. Я не хочу, чтобы на меня навевало скуку чужое воображение. У большинства людей воображение довольно неинтересное — легко догадаться, откуда автор взял эту идею или ту идею. Не успеешь дочитать предложение, но уже можешь предсказать, что произойдет дальше. Это все так бессистемно.

Но иногда мне наскучивают и мои собственные сны, и сам процесс сновидения: ну вот, опять, происходит что-то бессмысленное, это сон, я снова вижу сны. А иногда мне становится скучно даже от мыслей: ну вот, еще одна мысль, которую я сочту интересной или неинтересной — только не это! Если честно, иногда мне наскучивает даже дружба: ах, опять проведем вечер вместе, поговорим, потом я пойду домой — снова одно и то же!

Я вообще-то не хочу сказать, что мне наскучивают старые романы или сборники рассказов, если они хорошие. Только новые — будь они хорошие или плохие. Мне хочется сказать: избавьте меня от своего воображения. Я так устала от вашего живого воображения, пусть им насладится кто-нибудь другой. Вот какое у меня теперь настроение, хотя, может быть, и оно пройдет.

старая женщина, старая рыба

Рыба, которая покоится у меня в животе с обеда, была такая старая, когда я ее приготовила, что неудивительно, отчего мне теперь нехорошо — старая женщина переваривает старую рыбу.

у фармацевта (из Флобера)

И где же я остановился? В доме фармацевта! Да, но чей же он ученик? Самого Дюпре! Не правда ли, потрясающе?

Как и Дюпре, он делает много сельтерской воды.

«Я единственный человек во всем Трувиле, который готовит сельтерскую», — говорит он.

И действительно, я часто просыпаюсь по утрам — иной раз в восемь, а то и раньше — от звука вышибаемых пробок: пифф, пафф, кккккрррут!

Здешняя кухня играет в то же время роль лаборатории. Посреди кастрюль и горшков встает аркой

ужасающая пышущая паром медная труба,

и кухарка часто не может поставить горшок на огонь из-за того, что здесь ведутся фармацевтические операции.

Чтобы пройти в отхожее место во дворе, приходится перешагивать через ведра, набитые пузырьками. Здесь есть насос, который плюется водой и обрызгивает вам ноги. Два мальчика-работника промывают банки. Попугай каркает день и ночь: «Ты покушал, Жако?» или «Коко, милый Коко!» И дитя лет десяти, юный наследник, главная надежда фармацевтики, испытывает свои силы, поднимая тяжести зубами.

Предусмотрительность, которую я нахожу трогательной — в ватерклозете всегда есть бумага: клейкая бумага или вощеная бумага. Это обертки от заказов — они не знают, куда их еще девать.

Уборная у фармацевта такая маленькая и тесная, что приходится держать дверь открытой, когда испражняешься, и едва хватает места, чтобы подтереться — развернуться негде.

Столовая совсем рядом, за соседней дверью.

Слышно, как дерьмо падает в ведро, и одновременно — как переворачивают на тарелках отбивные. Рыгание мешается с пердежом, и т. д. — очаровательно.

И этот вечный попугай! Прямо сейчас он свистит: «Табачок у меня добрый, да-да!»

песня (сон)

В доме что-то случилось, а потом случилось что-то еще, но никому нет до этого дела. Легкий, приятный мужской голос начинает петь в холле второго этажа, он поет долго и бесцельно. Мы почти не обращаем внимания. Потом у подножия лестницы другой мужской голос внезапно рявкает: «Кто там распелся?!» Поющий замолкает.

два бывших студента (сон)

Один бывший студент велит другому бывшему студенту уходить — вдали от дома, ночью, в снегопад.

Уходи, говорит он другому. Если она застанет нас вместе, то будет называть обоих бывшими студентами и забудет, что ты это ты, а я это я.

Он старший из двоих. Он побывал на войне. Он не восстановился в университете, потому что захотел посвятить себя чему-то другому. Он глух на одно ухо.

Второй бывший студент младше, но побывал в Европе.

И правда, когда она выглянула в окно и увидела, как они ходят туда-сюда под уличным фонарем, для нее они были двумя бывшими студентами, в большей степени, чем если бы они были каждый сам по себе, хотя, конечно, от этого они не перестали бы быть бывшими студентами.

маленькая история о маленькой коробке с шоколадками

Один добрый человек сделал ей подарок, когда она ездила той осенью в Вену: маленькую коробочку шоколадных конфет. Коробочка была такая маленькая, что умещалась у нее на ладони, и тем не менее, каким-то чудом в ней было тридцать две прекрасные маленькие шоколадки, все с разными начинками, в два слоя по шестнадцать штук.

Она привезла ее из Вены, не попробовав ни одной шоколадки, она всегда привозила домой еду из путешествий. Она хотела показать ее своему мужу, и собиралась поделиться с ним. Но после того, как она открыла коробочку и они оба полюбовались на шоколадки, она снова ее закрыла, не тронув ни одной шоколадки и не предложив ему, и убрала ее в свой письменный стол. Там она ее и оставила, и время от времени доставала и смотрела на нее.

Она подумывала угостить шоколадками своих учеников, но забыла взять коробочку с собой.

Она не открывала коробочку, а муж ничего о шоколадках не спрашивал. Она не могла поверить, что он просто о них забыл, она-то сама так часто про них вспоминала и доставала коробочку. Но спустя пару недель она была вынуждена поверить, что он про них забыл.

Она подумала, что можно было бы съедать по одной шоколадке в день, но ей не хотелось открывать коробочку без особого повода.

Она подумала, что могла бы разделить шоколадки с тридцать одним другом или подругой, но не могла решить, по какому случаю.

Наконец, в конце семестра, она решила взять шоколадки с собой на последнее занятие и раздать ученикам. Она боялась, что, может быть, прошло слишком много времени, потому что добрый человек из Вены подарил ей эти конфеты целых четыре недели назад и шоколад мог приобрести залежалый вкус, но все равно стянула коробочку резинкой и взяла ее с собой.

Она рассказала ученикам, как удивилась, когда узнала, что шоколадок в этой миниатюрной коробочке хватило бы на компанию из тридцати двух человек. Она ждала, что они засмеются, но они не засмеялись. Может быть, они не были уверены, что смеяться будет вежливо, а может быть, им не показалось, что она сказала что-то смешное. Ей не всегда удавалось предугадать их реакции. Сама она подумала, что это забавно или, по меньшей мере, интересно.

Она открыла коробочку и передала ее ученику, который сидел ближе всех. Она пригласила их всех полюбоваться шоколадками.

«А есть их можно? — спросил ученик, державший коробочку, — или можно только смотреть?» Может быть, он шутил, но, может быть, она не дала ясно понять, что угощает класс шоколадками.

«Конечно, их можно есть», — сказала она.

«Можно посмотреть крышку?» — просит другой ученик.

Крышечка была почти такая же красивая, как сами шоколадки. Она была зеленая и разукрашена средневековыми картинками с людьми и зданиями в оранжевом, желтом, черном, белом и золотом цветах. Еще там были маленькие белые свитки, на которых готическим шрифтом были написаны пословицы, или с виду это были пословицы — короткие рифмованные фразы.

Она понимала только отдельные слова. В одной пословице говорилось, что надо быть как солнечные часы.

Проголодавшиеся ученики взяли по шоколадке — или, может быть, кто-то взял по две, а кто-то ни одной, она не следила за ними слишком пристально. Она собиралась раздать шоколадки тридцати разным друзьям, но теперь ей стало жаль усталых, голодных учеников и она разрешила им взять еще по одной. Один ученик, юноша из Канады, взялся собрать тоненькие бумажные обертки и отнести в мусорку.

После урока она снова перетянула коробочку резинкой и отнесла ее домой.

Сама она так и не попробовала шоколад, и теперь немножко переживала, что, может быть, он пролежал слишком долго. Как долго можно хранить шоколад? Она боялась, что шоколадки могли показаться ученикам залежалыми. Но еще она знала наверняка, что действительно разбиралась в шоколаде только одна ученица. Эта ученица ничего не сказала, может быть, из вежливости, или, может быть, не стала даже брать шоколадку, зная, как давно она ездила в Вену.

Потом, два дня спустя, она никак не могла найти коробочку в портфеле и испугалась, что потеряла ее. На мгновение она даже заподозрила, что ее украл кто-то из учеников.

Потом она поискала получше и нашла. Она открыла коробочку и посчитала: из тридцати одной осталось всего семь шоколадок — двадцать пять съели. Но в классе было всего одиннадцать учеников.

Она снова отнесла ее в свой кабинет и поставила на старую мексиканскую скамеечку, которая ей очень нравилась.

Она задумалась, правильно ли было бы съесть шоколад самой, и если правильно, то надо ли при этом находиться в каком-то особом настроении или, скажем, мироощущении. Объедаться шоколадом с горя, или от злости, или от жадности, было бы, наверное, неправильно. Надо было бы испытывать при этом наслаждение или счастье, или чувство торжества.

Она точно знала, что оставшимися шоколадками делиться ни с кем не хотела.

Когда она наконец попробовала шоколадку, та оказалась очень вкусная, с насыщенным горьковатым вкусом, сладкая и в то же время какая-то странная. Вкус держался во рту совсем недолго, и ей тут же захотелось съесть еще одну, чтобы заново испытать это удовольствие. Она собиралась съедать по шоколадке в день, пока они не кончатся. Но вместо этого тут же съела вторую. Она хотела бы съесть и третью, но не стала. На следующий день она съела сразу две, одну за другой, из желания растянуть удовольствие, потому что она верила, что так будет правильно, и она хотела себе это доказать. А на третий она съела еще одну, от какого-то смутного, неопределенного голода, не обязательно по еде.

Шоколадки так пришлись ей по вкусу, что она решила, что не так уж долго они и пролежали. Если только между свежим шоколадом и шоколадом, пролежавшим четыре недели, не существовало какой-то неуловимой разницы, неощутимой для нее, но ощутимой для эксперта, вроде той ученицы, которую она считала специалисткой по шоколадкам.

Потом она спросила ученицу, специалистку по хорошему шоколаду, где в городе продается самый лучший шоколад. Ученица дала ей адрес лучшего магазина, и она отправилась туда с надеждой отыскать маленькие шоколадки вроде тех, которые ей подарил добрый человек из Вены. Но в магазине продавались только шоколадки побольше, обычного размера, они были по-своему хороши, но ей нужно было другое.

Она решила, что ей не нравятся большие шоколадки. Попробовав впервые в жизни крошечные шоколадки, она поняла, что предпочитает именно их.

За несколько месяцев до этого ее угощали шоколадом в Коннектикуте, в гостях у довольно суровой бельгийки, с которой она была знакома уже много лет.

Шоколад был хороший, по крайней мере, на ее вкус, но плитка показалась ей слишком уж большой, во всяком случае, слишком большой, чтобы расправиться с ней по-быстрому. Она откусывала от нее понемногу, и эти кусочки были вкусные, но от следующей шоколадки отказалась. Другие гости удивились, а бельгийка ее высмеяла.

моя соседка по самолету

Моя соседка по самолету развлекается во время полета быстрыми и несложными кроссвордами из книги «Быстрые и несложные кроссворды». А у меня есть только длинные и сложные, а то и вовсе невозможные кроссворды. Она решает кроссворд и переворачивает страницу, и так весь полет. А я смотрю на одну и ту же страницу и не могу отгадать ни слова.

письмо

Жизнь слишком серьезна, чтобы писать и дальше. Раньше жизнь была проще, а часто и приятнее, и писать тогда было приятно, хотя при этом письмо казалось чем-то серьезным. Сейчас жизнь совсем не такая простая, она стала очень серьезной, и письмо на ее фоне кажется немного глуповатым. Пишут обычно о чем-то ненастоящем, а даже если и напишут о чем-то настоящем, то это все равно отвлекает от настоящей жизни. Очень часто пишут о людях, которые не справляются с обстоятельствами. Но я и сама стала одной из них. Теперь я одна из них. Вместо того, чтобы описывать людей, которые не справляются с обстоятельствами, мне стоило бы бросить письмо и научиться справляться. И уделять больше внимания настоящей жизни. Я поумнею, только если брошу писать. Мне есть чем заняться помимо этого.

промахнувшееся «спасибо» в театре

В задних рядах зрительного зала, по мере того, как зал заполняется зрителями, я привстаю с сиденья, чтобы пропустить женщину, пробирающуюся к своему месту.

«Спасибо», — говорит она.

«Угу», — отвечаю я.

Но я неправильно ее поняла. Она благодарила не меня, она благодарила капельдинершу, которая стояла чуть позади меня.

«Это я не вам, это ей», — говорит она, не глядя на меня.

Она просто хотела прояснить ситуацию.

петушок

Сегодня я нанесла Сафвану, владельцу «Фермерской лавочки», визит с соболезнованиями. Его петушка на прошлой неделе переехала машина. Перед этим я остановилась на минутку у дома напротив «Лавочки», там разгуливало много кур и три петуха, но убитого среди них не было. Я немного поговорила с Сафваном. Он сказал, что не станет покупать еще одного петушка — на дороге слишком опасно. Его петушок часто забредал на проезжую часть в поисках крошек, вместо того чтобы оставаться на заднем дворе, потому что там за забором сидела собака, которую он боялся.

После того как я навестила Сафвана с соболезнованиями, я подобрала с дороги парочку зеленых перышек на память и вернулась домой. Я написала своей подруге Рейчел, что мне очень жалко Сафванова петушка, от его кукареканья у меня всегда поднималось настроение. Когда я слышала его кукареканье, у меня сразу появлялось чувство, что я на самом деле живу за городом — по крайней мере, дальше от города, чем в том месте, где я жила раньше.

Рейчел, которая знает много стихов, отправила мне в ответ строчки из стихотворения Элизабет Бишоп: «Ах, почему курице / суждено погибнуть под колесами / на Четвертой Западной улице?» Строчки мне понравились, хотя я с трудом представляю себе живую курицу на Четвертой Западной улице, а тем более погибшую под колесами. Я нашла у Элизабет Бишоп еще одну строчку про курицу, из стихотворения про отшельника и железную дорогу: «Домашняя курочка чух да чух». По-моему, «чух да чух» звучит скорее как поезд, а не как курица.

Потом я встретила соседей, которые были свидетелями несчастного случая. По их словам, они ехали в своем фургоне на юг, в сторону лавочки, как вдруг увидели впереди на дороге петушка. В то же самое время в противоположном направлении, к северу, на дорогу выехал трактор с прицепом. Петушок метнулся в сторону, чтобы не попасть под фургон, и второпях угодил прямо под колеса трактору. Соседи рассказывали мне об этом с улыбкой. Видимо, их позабавило, как птица лопается под колесами машины, кровь и перья во все стороны.

Через несколько дней я догадалась, что у петушка были и другие причины выходить на дорогу. Сафван не держал других птиц. Возможно, петушок переходил дорогу, намереваясь навестить соседский курятник. Соседские куры наверняка его интересовали, он любил смотреть за ними через забор и, может быть, даже пытался бросить вызов другим петухам. Я додумалась до этого, когда читала книгу о разведении домашней птицы: петухи и куры — общительные животные и предпочитают жить в стае. Если вы собираетесь покупать цыплят, берите сразу не меньше пяти.

греюсь с маленькой подружкой

Греюсь со своей маленькой подружкой на солнышке, сидя на крыльце:

я читаю книгу Бланшо,

она вылизывает себе ногу.

старый солдат (из Флобера)

На днях я стал свидетелем сцены, которая очень меня тронула, хотя я не имел к ней никакого отношения. Мы были в трех милях отсюда, на развалинах шато де Лассе (построенное в шесть недель для мадам дю Барри, которой вздумалось приезжать сюда на морские купания). От шато ничего не осталось, кроме лестницы, внушительной лестницы в стиле Людовика XV, нескольких окон без рам, стены и ветра… ветра! Шато стоит на плоском плато, с которого видно море. По соседству с ним ютится крестьянская хижина. Мы зашли туда за молоком для Лилин, которой захотелось пить. В саду росли красивые высокие штокрозы, достававшие до самой крыши, несколько грядок с бобами и бочка с грязной водой. Поблизости хрюкала свинья, а поодаль, за забором, паслись на приволье молодые жеребята, их пышные, волнистые гривы колыхались на морском ветру.

Внутри на стене висел портрет Императора и еще один — Баденге! Я хотел было отпустить остроту на этот счет, когда заметил, что у камина сидит худой, наполовину парализованный старик с двухнедельной бородой. Над его креслом, подвешенные к стене, блестели золотые погоны! Бедный старик был так слаб, что с трудом удерживал в руке ложку. Никто не обращал на него внимания. Он сидел там, погрузившись в раздумья, кряхтя, зачерпывая ложкой вареные бобы из миски. В окно светило солнце, и он щурился от блеска ведер. Кошка лакала молоко из блюдца, стоявшего на полу. Вот и все. Издали слышался неясный шум моря.

Я подумал, как в вечном старческом полусне (который, предвестник подлинного сна, подготавливает своего рода плавный переход от жизни к небытию) добрый малый наверняка вновь видит перед собой русские снега или пески Египта. Что за видения проплывают перед его затуманенным взором? И как опрятно он был одет! Какая куртка — чистая, аккуратно заштопанная! Женщина, которая нас обслужила (думаю, его дочь) — сплетница лет пятидесяти в слишком короткой юбке, в хлопковом чепце и с ляжками как балюстрады во дворце Людовика XV. Она зашла и тут же снова ушла, в синих чулках и грубошерстной юбке. И посреди всего этого блистал, восседая на коне с треуголкой в руке, великолепный Баденге, салютовавший ветеранам-инвалидам, — их деревянные ноги выстроились в строгий ряд.

Последний раз я был в шато де Лассе с Альфредом. Я и сейчас помню разговоры, что мы вели, стихи, что мы читали вслух, планы, что мы строили…

два ирландских молодца (сон)

Два ирландских молодца идут на работу в сторону гигантской фабрики, что маячит на горизонте. Вдруг их уносит аттракцион — вытянутые арки, по которым катаются вагончики, они улетают так высоко, что кажутся всего лишь точками в небе. Пролетая мимо меня, они кричат мне: «Привет, привет!», снова и снова, с нерегулярной периодичностью. Потом поездка заканчивается, но они продолжают кружить высоко в небе. Может быть, теперь они чайки.

женщина в красном (сон)

Около меня стоит высокая женщина в темно-красном платье. У нее остекленевший, ничего не выражающий взгляд. Может быть, она накачана наркотиками, а может, это ее обычное выражение. Меня она немного пугает. Передо мной поднимает голову красная змея и делает угрожающие выпады, потом несколько раз меняет форму, отпуская щупальцы как у осьминога и т. д. Позади нее виднеется большая лужа посреди широкой дороги. Чтобы защитить меня от змеи, женщина в красном кладет поверх лужи три широкополые красные шляпы.

если бы на свадьбе (в зоопарке)

Если бы по пути на церемонию мы не остановились поглядеть на загон с черными свинками, мы не увидели бы, как очень крупный кабан кидается на другого, поменьше, чтобы оттеснить того от кормушки.

Если бы мы не пришли заранее и не устроились бы на лавочке в беседке, дожидаясь начала церемонии, мы не увидели бы, как мимо семенит трусцой беглый пони, волоча за собой веревку.

Если бы мы не услышали внезапные перешептывания в рядах соседей, рассевшихся на скамейках в беседке под лучами холодного солнца, мы не увидели бы невесту в светло-зеленом платье, энергично шагавшую в нашу сторону об руку с матерью.

Если бы не вытянули шеи, пытаясь рассмотреть всех гостей, мы бы не увидели, как входит невеста, склонив голову, ее мать тоже склонила голову, мать что-то говорит ей серьезным тоном, они не поднимают глаз, как будто здесь никого нет, они не видят ни беседки, ни гостей, ни камер наготове, ни ее будущего мужа, который стоит в сторонке и ждет.

Если бы не отвлеклись от происходящего, когда брачующиеся стояли перед своим другом-буддистом — руководителем церемонии, а родственники и гости распевали индийские и не только мантры, мы не заметили бы, как на нас с любопытством поглядывают хасидские и азиатские семьи по пути к Кукурузному лабиринту.

Если бы в начале банкета мы не протиснулись мимо двух аккордеонистов (мужчины и женщины), чтобы поглядеть в окно, как участники свадьбы фотографируются на холодном октябрьском солнце под звуки клезмера, мы не увидели бы, как две семьи фазанов с выводками спешат по тыквенным грядкам к своему укрытию в лесу.

Если бы мы не протиснулись через банкетный зал к окну, чтобы постоять рядом с незнакомцами, мы не увидели бы, как участники свадьбы фотографируются лицом к заходящему солнцу, хватаются друг за друга, смеются и спотыкаются, меняясь местами, меняя позы, а позади нас играют аккордеоны, и вся сцена вдруг начинает казаться хэппи-эндом из доброго итальянского фильма.

Если бы мы не вернулись к окну еще раз во время банкета, после речей из дальнего конца зала и после ужина бок о бок со знакомыми, но лицом к лицу с незнакомцами, мы не увидели бы, как коричневая корова, остановившись под деревом, вздергивает рыло и трясет головой, а потом жует свою жвачку, уставившись в небо.

Если бы не вышли ненадолго из банкетного зала в темноту, то не увидели бы, прежде чем вернуться к свету, музыке и танцам темные круглые комочки на ветвях деревьев: это птицы устроились на ночлег.

золотоискательница из Голдфилда

Местечко называлось Голдфилд, это был город-призрак — заколоченные салуны, население сто человек. Колодцы когда-то отравили мышьяком, из них до сих пор небезопасно пить. Мы узнали об этом позже. У мачехи Джима был рак, может быть, из-за мышьяка в колодезной воде. Отец Джима понемногу распродавал свою коллекцию монет, чтобы оплачивать лечение. Ей становилось все хуже, и он отправил ее на самолете в онкологическую больницу, но было слишком поздно. Она умерла.

Через две недели Джиму пришло сообщение о его отце: срочная операция, приезжайте прямо сейчас. Мы ехали без остановок тридцать шесть часов подряд. Но когда мы добрались до места, он тоже уже умер.

Мы тогда не знали, что бывает такая штука — благотворительные билеты на самолет для тех, кто попал в трудную ситуацию. Мы проехали уже пять штатов, когда кто-то рассказал нам об этом. Джим сказал: мы уже столько проехали — едем дальше.

После тридцати шести часов езды Джиму захотелось спать, и он уступил руль мне. Но ему не спится в машине, поэтому через три часа он снова сел за руль. Алис всю дорогу писала нам смс. Я велела ей делать домашку и не волноваться. Она и понятия не имела, как далеко мы заехали.

«Где вы?» — спрашивала она. Она думала, что мы в Нью-Джерси. «Где? В Неваде?» — спрашивала она.

«Купи себе карту», — сказала я.

Мы не знали, что нас ждет по прибытии.

Сестра Джима, Лиза, это ее я называю золотоискательницей, все перерыла в поисках оставшихся монеток, она считала, что имеет право на эти деньги — ведь ей приходилось о нем заботиться. Она сказала, что у них не было денег на похороны. Сказала, что им пришлось потратить на кремацию деньги, отложенные для уплаты налогов.

Когда мы приехали, то находили монетки по всему дому, то тут, то там. Залежи монеток. Лиза, золотоискательница, их не нашла. Она не знала, где искать. Правда, перед тем, как мы приехали, она спрятала все ружья.

Другая сестра Джима, душеприказчица, велела нам (из Нью-Джерси) собрать все документы и привести их в порядок. Джим этого сделать не мог, не в том он был состоянии. Он заходил в комнату отца и просто там сидел. Вот и все, что он тогда был в состоянии делать. Документами занялась я. Я знала его, хотя и не была никогда с ним близка. Я собрала все бумаги, рассортировала их по датам, разложила по отдельным папкам.

Я сказала Лизе: тебе надо к психиатру — такой близкий человек, и тебя волнует только его коллекция? Почему ты не забрала монетки до того, как он умер?

Она думала, что имеет право на эти деньги, потому что ей пришлось о нем заботиться. Но в завещании такого написано не было.

Назад мы тоже ехали без остановок, тридцать шесть часов подряд. Когда по пути домой мы сбили оленя, это была для Джима последняя капля. Он употребил по этому поводу кое-какие выражения.

Другая сестра, душеприказчица, хотела, чтобы мы навестили ее в Нью-Джерси. Джим повторял: нет, мы хотим домой. А она повторяла, чтобы мы приехали. Наконец, он сказал: хорошо. Мы сбили этого оленя как раз тогда, когда поворачивали на Нью-Джерси из Пенсильвании. Машину мы взяли напрокат, и нам пришлось ждать полицию, чтобы подать отчет. Одна из фар разбилась. Ремонт стоил тысячу долларов. Страховка его не покрывала, потому что нестрахуемый минимум составлял как раз тысячу долларов.

Джим только и хотел, что какую-нибудь мелочь в память о нем, вроде пряжки от ремня. Серебряной пряжки от ремня. Я сказала его сестре-золотоискательнице: тебе нужно к психиатру.

Отец Джима держал в доме кулер с питьевой водой. Я всегда удивлялась, зачем им кулер с питьевой водой. А теперь понимаю.

старый пылесос все время глохнет

Старый пылесос без конца глохнет

снова и снова

пока, наконец, уборщица

не припугнет его, крикнув:

«Ублюдок!»

Флобер и точка зрения

На церемонии Благословения гончих в день открытия охотничьего сезона, в субботу (красиво убранные, ухоженные крупные лошади, мужчины и женщины в красных костюмах для верховой езды седлают их или придерживают за уздечки, маленькая девочка, которую лошади интересуют меньше, чем ее подружка, ожидающая по ту сторону дороги, такая маленькая, что почти кажется, будто она могла бы пройти под брюхом у одной из этих огромных лошадей, время от времени со стороны ручья за деревенским магазинчиком доносится кряканье утки или гуся, время от времени к набитой битком деревенской площади подъезжает машина и пытается кое-как пристроиться, два мопса на поводке у пожилой женщины, которая заявляет, что привела их посмотреть на Благословение гончих, зрители со стаканчиками горячего кофе, над которыми в прохладном утреннем воздухе висят облачка пара, стая охотничьих собак, бесцельно слоняющихся по дороге под бдительным надзором дрессировщицы с плеткой, речь Мастера Гончих и тишина, наступающая, когда он делает паузы, так что можно расслышать кряканье гуся или утки), я вспоминаю слова Флобера о необычной точке зрения. Напомнила мне о них не маленькая девочка, которую интересует только ее подруга — другая маленькая девочка, и не гусь или утка, которых интересует только то, что побуждает их крякать там, у ручья за магазином, а два мопса, рвущихся с поводка — не к лошадям, и не к всадникам, и не к Мастеру гончих с его речью, и не к крякающей утке (или гусю), а к клочьям изжелта-белой пены изо рта разгоряченной лошади, белеющих на темном асфальте: они кажутся им такими незнакомыми и благоуханными.

семейный шоппинг

Пухленькая, симпатичная младшая сестра выбегает из магазина. Старшая, худая, бежит за ней. Хорошенькая младшая держит в руках пакет косичек с сыром. Она оставила худую старшую в магазине — расплачиваться за сырные косички.

«Дай их сюда! — говорит старшая. — Я тебе шею сверну!»

местные некрологи

Хелен любила долгие прогулки, садоводство и своих внуков.

Ричард основал собственное дело.

Анна позднее помогала на родной ферме.

Роберт любил свой дом.

Альфред любил своих лучших друзей, а именно двух кошек.

Генри любил столярное дело.

Эд любил жизнь и брал от нее все.

Джон любил рыбалку и столярное дело.

«Тутлз» любила паззлы, красить изделия, изготовленные ее мужем, и оставаться на связи с родственниками и друзьями посредством компьютера.

Тамми любила читать и боулинг. Она играла в смешанной лиге в боулинг-клубе при барбекю «Веселые Дорожки».

Маргарет любила смотреть NASCAR, решать кроссворды и проводить время с внуками.

Ева была заядлой садовницей, наблюдательницей за птицами, а также любила читать и писать стихи. Ома любила развлекаться.

Маделейн много путешествовала. Она любила живопись, гончарное дело, бридж, гольф, любые карточные игры, головоломки «Найди слово», садоводство, коллекционирование марок и монет и икебану. Она любила ходить в гости с друзьями, как в лагере, так и в семейном доме на Центральной улице.

Альберт любил животных.

Джин, помощница учителя в школе для детей с особыми потребностями, любила вязать крючком и на спицах.

Гарольд любил охоту, рыбалку, туризм и время, проведенное с семьей.

Шарлотта обожала шить, а также любила собирать чернику на своей ферме в Табортоне.

Элвин был одаренным ремесленником и садоводом. Кроме того, он был заядлым спортсменом, любил ловить форель, рыбачить подо льдом, ворчать и охотиться на оленей. Он был членом сообщества «Великосветские ворчуны».

Ричард любил свои хобби, а именно рыбалку и лодочный спорт, и состоял в Клубе лодочников на протяжении тридцати лет.

Свен, 80 лет, строитель, состоял в ложе Вольных и принятых каменщиков, Скандинавском клубе хорового пения и Всеамериканском союзе шведских певцов. Он любил путешествовать, охотиться, играть в гольф и устраивать вечеринки. Чаще всего его можно было найти в его мастерской, где он что-нибудь мастерил.

В свои последние годы Спенсер отдался дойке коров и возделыванию земли. Он всегда любил запах свежескошенной травы в жаркий летний день. Он любил животных и, казалось, был бы не прочь поселиться в коровнике. Он часто вспоминал о былых временах, когда все соседи тоже были фермерами и всегда готовы были протянуть руку помощи. Сыновья и племянники, которые работали с ним вместе, не могли угнаться за ним, хотя были на двадцать-тридцать лет младше. Он жил насыщенной жизнью и продолжал водить трактор на родной ферме, даже когда ее продали. Еще он любил смотреть осенью футбол и всегда утверждал, что Джо Монтана — лучший квотербек в истории. В поздние годы он регулярно посещал «У Стюарта» со своим братом Гарольдом и наблюдал за публикой. У него был дар красноречия: хоть со знакомым, хоть с незнакомцем он мог без труда завязать многочасовую беседу.

Хелена, 70, любила долгие прогулки.

Миссис Браун была дипломированной медсестрой на протяжении тридцати двух лет. Она очень ценила работу медсестры.

Роксанна была заядлой гольфисткой и играла в боулинг, любила вязать крючком и писать акварелью или маслом.

Фредерик более десяти лет владел салуном «Полумесяц» и состоял в Ордене Лосей, где в течение одного года был главой местной ложи.

Бенджамин, 91, был ветераном Второй мировой войны и каменщиком.

Джесси, 93, в молодости работала на местной фабрике. Она любила садоводство и боулинг.

Энн, 51, любила рыбалку и садоводство.

Элеанор работала в прачечной-химчистке «Денди» двадцать семь лет, а также обслуживала клиентов на дому.

Дик был весьма щепетилен относительно заботы о доме, саде и своем автомобиле.

В начале своего пути Элизабет, известная как «Бетти», проводила свободное время с солдатами, вернувшимися с войны — они танцевали, играли в пинг-понг и беседовали. Она пела в церковном хоре и некоторое время служила при церкви казначеем.

Лора любила играть в карты, решать головоломки и путешествовать.

Джеффри любил играть в гольф и работать на семейной ферме.

Стелла славилась любовью к кошкам.

Мэрион, юо, всю свою жизнь была хранительницей домашнего очага. Она любила играть в карты в Центре дневного пребывания для престарелых и ездить в свои регулярные поездки в Колорадо. Она всегда старалась найти в человеке что-то хорошее.

Нелли, 79, раньше работала в прачечной «Белоснежка». Она любила играть в бинго, собирать паззлы и проводить время с семьей. Нелли пережила своего брата, восемь сестер и мальчика, которого она помогала воспитывать.

Джон, 73, внезапно скончался от инфаркта за рулем, когда проезжал Графтон. Он был заядлым охотником и любил работать на ферме.

Клайд, 90, служил во флоте во время Второй мировой войне и был по профессии мясником. Он состоял в Американском легионе, Стивентаунской пожарной команде, «Тамаракских жонглерах», Танцевальном клубе на Кадриль-сквер и Сообществе фотографов из Олбани.

Мэри Эллен с сожалением оставила после себя сына Джеймса, сестру Терезу, своего спутника Рича и брата Гарольда. Все ее знакомые знали о ее любви к Тигре.

Эльва, 81, посещала двухлетнюю школу в Северном Питерсбурге.

Ивлин, 87, работала в больнице Монтгомери в Менандах, а также служила официанткой в отеле «Крукед-лейк». Она любила лошадей из Саратоги и любила петь и танцевать. В юные годы ее партнером часто бывал Билли Нассау из ресторана «Кошачья скрипка».

У Линды Энн осталась кошка Сабля и пес Носок. Ее будут помнить за ее библиотеку, особенно за книги ее любимого автора, Норы Робертс, и за собственноручно вышитые подушечки, которые она дарила близким и друзьям. Также ее будут помнить за обширную коллекцию фарфоровых слоников.

Берни, 86, состоял в Дерби-клубе, в Пожарной команде Хусик-фоллз, в Спасательном отряде Хусик-фолз, в обществе Ветеранов иностранных войск, в «Рыцарях Колумба», в Клубе игр и рыбалки «Пионер» и в Клубе крикунов. Он интересовался рыбалкой, охотой, садоводством и бортничеством.

Роберт, 83, пережил свою жену Энн, известную как Нэнси. Он служил в небольшом чине в Военно-морском флоте США и был награжден медалью Победы.

Элвин, 88, любил рыбачить, писать маслом, работать в саду, готовить и смотреть за играми «Янкис».

Пол, 78, был дорожным работником, играл в софтбол в составе знаменитой команды Кизера, и любил играть в боулинг и танцевать джиттербаг со своей сестрой Бейб.

Вирджиния, 99, была бабушкой и посещала церковь.

Роберт, 81, по вечерам работал менеджером в «Гранд-Юнионе».

Изабель, 95, была матерью и бабушкой.

Дональд был источником вдохновения для всех окружающих.

Джерольд, 72, повар и консультант, много лет работал перевозчиком мебели и любил бывать на ярмарках, гулять по проселочным дорогам, «все вермонтское» и играть роль Деда Мороза.

Фрэнсис, 79, ветеран Корейской войны и эксперт по почвам, в последние годы перед уходом на пенсию работал тестировщиком дрелей. Он был заядлым спортсменом и любителем викторин. Он состоял в Американском легионе, в Киндерхукской ложе Ордена Лосей, в «Оловянных морячках — Национальной ассоциации ветеранов эсминцев», в Мужском клубе пяти городов, в Светском клубе «Сейнтс» и в обществе РОМЕО. Его остроумие, улыбчивость и знаменитые усы навсегда останутся в памяти скорбящих близких.

Маргарет, 88, прихожанка церкви и болельщица «Янкис», любила ездить со своим покойным мужем на выставки тракторов по всей стране.

Бетти, 81, секретарша, любила проводить время с внуками.

Гордон, 68, был заядлым охотником и мирно скончался в общежитии для пожарных в понедельник.

Рональд, 72, бывший глава пожарной команды и дальнобойщик на пенсии, был заядлым охотником на уток.

Эллен, 87, работала как волонтер в станционной Закусочной Американских железных дорог.

Джозеф, 76, мирно скончался во сне прохладным утром 26 августа. Местному сообществу он был прежде всего известен как блестящий водопроводчик. Он до самой смерти был активным участником Федерации польских спортсменов. Он любил свою жену и семью. Он любил тридцать пять своих скаковых лошадей, особенно жеребца по кличке Яркий Кот, который умер ранее в этом же году.

Ида, 96, на первое место ставила семью и друзей.

Джон, 74, ветеран, работал на автотрассе с ограниченным движением.

Рут, 85, страстно любила животных и наблюдать за дикой природой.

Энн, 62, получала удовольствие от общения с представителями семейства кошачьих, особенно со своими друзьями Дейзи, Ригелем, Грейс, Люси, Селестой и Дымком.

Эрнест, 85, во время Второй мировой войны был морским пехотинцем и часто рисковал жизнью во вражеских водах. Позднее он работал сварщиком и чинил вещи на заказ, а после ухода на пенсию увлекся столярным делом.

Эдвин, 94, оставил после себя дочь.

Диана, 60, была выпускницей Академии красоты и обойщицей.

Джеймс, 87, многие годы работал сборщиком лавра для флористического магазина «Энгвер» в Трое. Он любил садоводство, консервирование, виноделие, тушеные зеленые томаты и квашеную капусту.

Долорес, 83, швея, обладала чувством юмора. В былые годы она работала на книжной фабрике братьев Кадин.

письмо президенту Американского Биографического института Инкорпорейтед

Нэнси Браун будет в городе

Нэнси Браун будет в городе. В городе она будет распродавать свои вещи. Нэнси Браун уезжает далеко-далеко. Она хочет продать свой матрас для двуспальной кровати.

Нужен ли нам ее матрас для двуспальной кровати? Нужна ли нам ее кушетка? Нужны ли нам ее банные принадлежности?

Настало время распрощаться с Нэнси Браун.

Мы будем помнить нашу дружбу. Мы будем помнить ее уроки тенниса.

докторская степень

Все эти годы я думала, что у меня есть докторская степень.

Но оказывается, у меня нет докторской степени.