Не опоздай к приливу

Глава 11. Это случилось ночью

— Как делишки, бабоньки? — крикнул Пудов, все еще стоя на носу.

— Тридцать кило! — ответила женщина в синем платочке, сидевшая на веслах.

Дедушка Аристарх, в телогрейке и армейской зимней шапке, быстро обернулся на стук мотора.

— Вон какую рыбину подцепили! — Он полуобнял за плечи вторую женщину, которая стоя вела карбас по туго натянутой тетиве тайника.

Женщина взвизгнула, качнулась, села на сиденье и брызнула на дедушку водой.

— Ох ты, дед! Бороду сейчас обрежу!

— Они тут не скучают, — заметил Пудов, когда дорка проходила неподалеку от карбаса.

— Цирк один, а не жизнь, — сказала та, что сидела на веслах, худощавая женщина лет сорока, Васильевна, как звали ее в поселке.

Дорка ткнулась в берег.

Перетащив снедь и вещи в избушку, Юрка с корреспондентом пошли к падуну. По краям тропинки кое-где рос щавель, и Юрка жевал кислые листки его, топтал белые цветки морошки, бросал в рот вялые прошлогодние ягоды.

Гул падуна висел в воздухе. Он еще не был виден за краем сопки, но водяная дымка его стояла в небе, и солнце, преломляясь в ней, вспыхивало и выдувало семицветную радугу.

Вот сопка осталась сбоку, и они увидели падун. Трещанка, разрезая пустынную тундру, приближалась к порогу, набирала бешеную скорость, сужалась, летела, падала с тяжелым грохотом вниз, в котловину, на черные плиты, стреляла у того берега тугими фонтанчиками, взрывалась, точно внутри были заложены фугасные бомбы, и над всем этим ревом и клекотом стояла тончайшая водяная мгла.

Юрка ощутил ее на своем лице.

Ниже падуна, под белой стеной падающей воды, река прыгала, клокотала, заворачивалась в воронки, желтая от мути; плясала, вся в рваных клочьях пены. А еще пониже вода вдруг усмирялась, стихала. Здесь, словно в тихой заводи, плавала пена, обрывалась и уходила вниз.

— Ниагара! — выдохнул Пудов, похлопывая себя по животу. — Кольская Ниагара!

Неподалеку от воды, на ровной площадке, стоял новенький тесовый домик. Он-то, видно, и был пристанищем Валерия. «И как он спит при таком грохоте?» — подумал Юрка, по камням спрыгивая вниз.

Возле домика еще желтели щепки, печь была выложена не до конца — видно, кирпича не хватило. У берега на привязи стоял небольшой карбасок.

Юрка, не стучась, вошел внутрь.

— Здоро́во, — сказал он, стараясь говорить как можно спокойней, почти равнодушно: ну что здесь такого — брат приехал к брату.

— Привет, Папуас, — через плечо бросил Валерий, ножом открывавший банку сгущенки.

Только после того как открыл банку, мизинцем вытер с края крышки полоску молока и облизал, он подал Юрке руку.

— Как домашние?

— В норме.

— Чай пил?

— Ага. Пил.

— Тогда сиди и облизывайся.

Вообще-то Юрка и не подозревал, что Валерий приживется здесь. А брату, судя по всему, здесь было очень неплохо. Лицо и руки Валерия покрылись прочным загаром раннего лета, и от этого серые глаза чуточку поголубели, а мягкие льняные волосы стали еще светлей.

В домике был полный порядок: койка аккуратно застелена, стол чист, на полке, прибитой к стене, стояли книги. Весь дом вкусно пах смолой, и Юрке казалось, что он в густом сосновом лесу, хотя о лесах он только читал и никогда не видел дерева выше Васька.

Даже водопад, грохотавший в каких-нибудь пятидесяти метрах, ничуть не мешал Юрке, а только подчеркивал необычность обстановки.

— Я еду́ привез дедушке, — сказал он, — там и тебе мама кой-чего прислала. Возьми.

— Хорошо, — сказал Валерий, — спасибо.

— Думаю здесь переночевать, а утром с большой водой уеду.

— Как знаешь, — сказал Валерий.

— Может, мне у тебя лучше остановиться?

— Почему? — поднял на него глаза брат.

— У семужников тесновато.

— Нет уж, спи там. Ночами тут такая холодина. Прямо ноги к матрасу примерзают.

— А я одеяло там захвачу.

— Не поможет.

— Ну, если так… Могу и там.

Юрку немного покоробила отчужденность в голосе брата. То усиленно просил не забывать, приезжать, а то вдруг… Впрочем, все ясно: они мужчины и нечего им бросаться друг другу в объятия. Но хоть чем-то Валерий должен был показать, что рад его приезду.

Увидев в оконце, что карбас с Аристархом и двумя женщинами подошел к берегу, Юрка вышел из дому. Женщины несли за веревочные петли ящик с тремя пойманными семгами. Скоро вернулся и дедушка, покрякал, похлопал рука об руку, погладил свою пышную, растущую от самых глаз рыжеватую бороду, выбрал из нее несколько блестящих, как гривенники, чешуек.

— Плохо, — сказал он. — Блеск потеряла, вторым сортом пойдет.

Потом, пока на плите варилась семужья уха, распаковывали доставленный Юркой груз, раскладывали по полочкам и ящикам крупу, муку, соль.

Юрка не помнил, когда ел такую уху. Приправленная лавровым листом, перцем и какими-то другими специями, она благоухала на всю избушку, и Юрка с Пудовым лишь изредка поднимали от мисок голову, чтоб переброситься словом-другим. Юрка вылавливал из котла куски розовой разваренной семги, клал в миску, и обе женщины, Васильевна и Прокофьевна, подтрунивали над ним:

— Ох и уплетает, ну чисто нерпа…

И тут же рассказали, что позавчера в отлив видели большую нерпу, приплывшую из моря к падуну, чтоб полакомиться семужкой. На камнях зверя здорово ободрало, побило — следы крови тянулись по воде, а нерпа, загребая ластами воду, вед ныряла и бултыхалась под порогом, все норовила ухватить рыбину покрупнее…

— А ее, нерпу-то, акула обожает… — вставил дедушка Аристарх и полчаса, наверно, говорил про акул.

Лет десять назад был на Мурмане специальный акулий промысел. С бота спускали крючковую снасть — толстый трос с отводами, — не перекусишь: из металла. На конце — крючки, большие, острые, хорошо закаленные, не разогнешь. Нет у акулы большего лакомства, чем нерпичья печенка. Наживляли на крючья куски этой печенки и пускали снасть в океан. Акула брала с ходу. Удар — и на крючке. Ух, как рвалась она, бросалась из стороны в сторону! Одна попалась такая — чуть бот не перевернула. Подтягивали лебедкой к борту, дубинкой по голове — и на палубу. Лежит такая громадина, серобрюхая, черноспинная, от полубака до штурвальной рубки — полбота занимает. Морда хищная, а внизу — косо срезанная пасть, а зубы — лучше не гляди, во сне приснятся. А шкура у нее такая: в одну сторону гладишь — вроде мягкая, а в другую — наждак и то нежнее.

Шкерили ее рыбаки ножами, как обычную рыбу; печенку в бочку бросали — на медицинские материалы шла, мясо и кости — в факторию сдавали, на муку перерабатывали, жир забирали себе: добавь к нему смоляной воды, такой настой получится, смажь сапоги — никакая вода не пробьет, хоть месяц по колено в море стой. Ну, и шкуру сдирали, тоже в дело шла. Ценная, одним словом, эта штука — акула…

Время от времени, прерывая рассказ, Аристарх с деревянной ложкой в руках подходил к оконцу и глядел на реку, на тайники:

— Не пойму, рыба вошла в тайник или пена?

Потом возвращался, неторопливо окунал ложку в миску, набирал половину и, убрав бороду, которая лезла в миску, усиленно дул на ложку и рассказывал.

Ели спокойно, не спеша. Один моторист кипятился, обжигался ухой и напоминал: начался отлив и дорка не пройдет по реке. Моториста не задерживали. К дорке снесли в плоском ящике недавно пойманную семгу — ее нужно было срочно сдать на рыбоприемный пункт, — оттолкнули от берега, и дорка ушла к поселку.

Над рекой пролетела большая чайка, чиркнула выпущенными, как шасси самолета, лапками по воде и взмыла вверх.

— Чайка, чайка, — пропела вдруг Васильевна, — расскажи, есть в тайнике рыба ай нет?

Чайка обиженно крикнула и улетела к падуну, в водяную пыль, в раздутую солнцем радугу.

— Нету, — сказала Прокофьевна, — пусто.

— Счас проверим. А ну грузись! — приказал дедушка.

Юрка с Васильевной влезли в карбас. Дедушка поставил в него одну ногу, второй оттолкнулся; днище проскрежетало по камням, и карбас закачался на глубине.

— А меня? — крикнул Пудов, выбегая из домика.

— Куда тебя, — сказала Прокофьевна, мывшая на берегу резиновые сапоги, — карбас перевернешь… Вон какое брюхо наел…

Пудов не обиделся; наоборот, замечание о полноте словно обрадовало его.

— Дуреха, — сказал он, — жир не тонет, буду вам вместо спасательного круга…

Васильевна сидела на веслах. Лодка шла по стенке тайника; дедушка, перебирая в руках тетиву, пристально смотрел в глубину.

— Есть! — сказал он. — Одна и еще одна. Тише греби. Юрка, будешь помогать мне.

Добравшись до ловушки, той части тайника, куда легко зайти рыбе, но почти невозможно выйти, дедушка подобрал сеть и, перегнувшись через борт, потянул руки к темно-синей спине семги. Лодка сильно накренилась.

— Откренивай карбас!

Юрка налег на противоположный борт и немного выпрямил лодку.

Одной рукой дедушка ухватил рыбину под жабры, другой взял деревянную колотушку и несколько раз ударил по голове. Вытащил на воздух и, напрягая все мышцы и сморщив лицо, осторожно опустил рыбину в плоский ящик на разостланную мешковину. Семга вяло открывала и закрывала хищный рот. Ее холодное, плотное, литое тело в синевато-серебристых переливах чешуи тускло блестело на солнце.

С другой рыбиной им повезло меньше. Она «объячеилась», запуталась в сети, потеряла с десяток чешуек, и дедушка снова ахал и охал.

В нескольких местах сеть порвалась, и дедушка достал деревянную игличку и починил места разрывов. Его крючковатые, бугристые, похожие на крабьи клешни руки, изъеденные горькой морской солью, изрезанные тросами и лесами, двигались быстро и сноровисто.

Во втором тайнике не было ничего. Сильное приливное течение подняло сеть со дна, перекрутило, запутало, и дедушка с Юркой, по локти вымочив в воде рукава курток, кое-как выправили сеть.

— Травы попало много, — вздохнул дедушка, — скоро чистить пора.

Покуда они осматривали тайники, Пудов не терял даром времени: с блокнотом в руках расспрашивал о житье-бытье Прокофьевну. То давясь от смеха, то напуская на себя серьезность, отвечала рыбачка на его вопросы.

Заодно Пудов решил взять интервью и у «матроса на водопаде», но — об этом газетчик пожаловался во время ужина — матрос был не очень словоохотлив.

— Так тебе и нужно, — проворчал дедушка, укладываясь спать на нары, — людской болтовней питаешься, пристаешь ко всем как банный лист… Можешь записать одно: матрос он справный, не то что Семенихин… В шею потурили…

— А у вас факты есть?

Легкий дедушкин храп донесся с нар.

Юрка лег спать последним. Перед тем как запереть избушку на крюк, он постоял у дверей. Ночное солнце склонилось над дальними тундровыми сопками, и редкие белесые лучи его скользили низко над землей. Было в них что-то таинственное и призрачное. Неведомо где попрятались чайки, застыли в небе тучки. И только падун по-прежнему гремел и сотрясал каменную землю, обдавая берега облаками мельчайших брызг.

Юрка отпустил крюк и полез на нары.

Ночью он вдруг проснулся. Ходики на стене показывали три часа. Юрка захотел выйти. Мягко спрыгнув на пол, выглянул наружу. Низко светило полярное солнце, рассеивая жидкий свет по сопкам и берегам Трещанки.

Юрка глянул на реку и обомлел.

У тайников бесшумно ходил маленький карбасок и двое мужчин выбирали из сети рыбу. Крупные тусклые рыбины валились через борт в карбас. В руках одного сверкал нож — он резал сеть. Они действовали быстро и тихо — весло не скрипнет, вода не плеснет.

Первое, что захотел сделать Юрка, — закричать, поднять переполох, разбудить Аристарха. Но Юрка сдержался и крадущимся шагом, прячась за камни, добрался до сторожки, до новенького домика Валерия — он стоял метрах в ста. Спит, а здесь такое творится! Ведь если бы Юрка всполошил избушку, Валерия по головке не погладили бы. И, наверно, Пудов первый бы написал в районную газету о Валерии, а с Варзугиными еще не случалось такого. Ну и соня!

Юрка дернул дверь. Она была на запоре. Тихонько постучал.

— Кто там? — шепотом спросили изнутри.

Юрка даже усомнился: брат ли это?

— Это я, Юрка, открой скорей… Там… Там… Там рыбу воруют…

Слабо лязгнул крючок, и Юрка вошел в домик. Валерий был в трусах и майке, волосы нечесаные.

— Какую рыбу? Что ты мелешь?

— Семгу… Вон… Гляди в окно! — почти крикнул Юрка. — Бери скорей ружье, а то они уйдут.

— Сядь. — Валерий показал рядом с собой на койку и еще раз зевнул. — Сядь и успокойся.

Юрку била нервная дрожь. Он готов был сорвать с гвоздя ружье и броситься к берегу. Валерий же вел себя непонятно. И, видя это его спокойствие, Юрка вдруг почувствовал, что у него зуб на зуб не попадает, ногти сжатых в кулак пальцев впиваются в ладони.

Видя, как он побледнел, Валерий тихо спросил:

— Может, валерьянки дать? Девчонка ты, вот кто. Уж я-то думал… Подумаешь, на две рыбины меньше поймает звено… Беда какая…

— Валька! — закричал Юрка. — Там не две, там много семги… Ты… Ты что?..

— Тише, — сказал Валерий, — ничего страшного не случилось. Какой из тебя получится моряк, если по каждому пустяку панику поднимаешь?.. Вот тебе три рубля купи насос для велосипеда… Это помимо долга. Долг позже.

Он протянул зеленую бумажку.

Юрка отдернул руку.

— Ты подлец, Валька, — сказал он, все вдруг поняв, — ты негодяй, продажная шкура!

Валерий почесал широкую, мускулистую грудь, зевнул и вдруг засмеялся.

Юрка метнулся к двери. Рука Валерия догнала его, схватила за шиворот и швырнула на койку. Юрка вскочил и, вложив в удар вес всего тела, всадил кулак в грудь брата. Тот рухнул на пол. Через секунду он был уже на ногах, и дальше Юрка ничего не помнил: дико болела челюсть, голова звенела, как пустой чугун.

Юрка с трудом разлепил веки. Брат в напряженной позе, полусогнувшись, стоял у окна и смотрел в сторону расставленных тайников. Потом высунулся из двери, коротко свистнул два раза и вернулся к столу. «А я его спасал, — почему-то вдруг подумал Юрка, — а я искал его в пургу…»

Валерий нервно ходил по комнате, набрал в черпак холодной воды из кадки, смочил Юрке лоб и челюсть.

— Отойди, — сказал Юрка, встал и, шатаясь из стороны в сторону, подошел к окну.

Карбасок — а это был карбасок Валерия — уже стоял у берега, и двое мужчин в телогрейках, кепках и сапогах с тяжелыми мешками на плечах, полусогнувшись, быстро уходили в сторону сопок.

— Болит? — спросил Валерий.

— Тварь… Продажная тварь…

— Юра, — тихо и мягко произнес Валерий, — давай по-взрослому, без истерики. Побереги свои нервы. Они тебе еще пригодятся. Ты думаешь, я не понимаю, что нехорошо делаю? Но согласись, у меня нет другого выхода. Мне нужно побывать в Мурманске, сходить в мореходку и там кое с кем поговорить. Дядя Ваня не захотел помочь мне, отвернулся от меня. Вот и приходится самому обо всем заботиться. Отцу тоже нет до нас дела. У него — рыба, план на первом месте. Ты еще маленький и ничего не понимаешь. За жизнь, за свое место в ней надо драться. Приходится заниматься тем, что самому противно. С пустым карманом никуда не сунешься и никому ты не нужен…

— Гад! — сказал Юрка, плача.

— Ты еще ребенок, — спокойно, ничуть не обижаясь, проговорил Валерий, — ты совсем не разбираешься в жизни. Тебя обманывают, а ты веришь. Не смотри так на меня. Все было бы по-иному, если б дядя Ваня поступил со мною как человек. Всем на меня наплевать. Я сам должен заботиться о себе и пробивать дорогу. Я поступлю в мореходку, а потом и тебе помогу. Мы будем штурманами и капитанами. Не всем же Варзугиным гоняться за треской на этих керосинках… У нас с тобой будут суда, могучие океанские суда, мы еще принесем много пользы стране…

— Я тебя ненавижу, — сказал Юрка.

— Ну вот, ты опять за свое. Чудак, право. Папуас ты — вот кто. К тебе со всей душой, а ты…

— У тебя нет души.

— Хватит, — твердо произнес вдруг Валерий, — мне надоело с тобой препираться. — Лицо у него стало непроницаемо-холодное, жесткое. — Я прошу, чтоб ты молчал. Иначе я погиб. Если ты намерен хоть кому-нибудь в поселке рассказать об этом — лучше убей меня.

Он подошел к стенке, снял ружье, взвел курки и протянул Юрке:

— На.

Юрка, пошатываясь, вышел из домика, добрел кое-как до промысловой избушки, лег на свое место, пока никто не проснулся, и закрыл глаза.