Не отступать! Не сдаваться!

38

Еще день шел Егорьев по направлению на восток, и еще день у лейтенанта во рту не было ни крошки. Уже не раз задавал он себе вопрос, куда и зачем идет и есть ли в этом хоть малейший смысл? Но никуда не идти тоже не было никакого резона, и он шел, надеясь набрести на какое-нибудь селение, или в конце концов попасться немцам в руки, или еще что-нибудь, лишь бы только не стоять на месте. Однако, осознавая скверное свое положение, Егорьев не испытывал страха перед своей будущностью. Все окружающее было для него таково, словно он смотрел кинофильм, главным и единственным действующим лицом которого был не он сам в реальности, а некто совсем иной, отвлеченный, не имеющий к нему, лейтенанту Егорьеву, никакого отношения. И, если бы не муторное чувство голода, он, пожалуй, уверился бы в том, что сидит в каком-нибудь кинотеатре и смотрит на экран, изображающий все то, что представляется его взору сейчас на самом деле. Такое ощущение было и необычно, и странно, и в то же время надежно — будто чья-то невидимая рука вела Егорьева, придавая ему силы и уверенности. Единственное, что его смущало в этом движении, так это, что шел он как будто вслепую, совсем позабыв о здравом смысле и логических рассуждениях. А может, так оно было и к лучшему…

Дороги Егорьев обычно обходил, а тут вдруг случилось, что белый, пыльный проселок вынырнул прямо из-за небольшого бугорка, да так, что лейтенант заметил его извилистую ленту, лишь подойдя на расстояние не более десяти метров. Егорьев прислушался — кругом было тихо — и решился выйти на дорогу. Впоследствии он не мог себе ответить, зачем он это сделал, наверное, так, предаваясь неосознанному движению. Но выйдя, тут же застыл с перекошенным от ужаса лицом и, передернув плечами, по которым мгновенно пробежал озноб, пожалел, что вообще попалась ему на пути эта дорога.

Влево и вправо, вдоль обочин по обеим сторонам, валялись в различных позах тела людей. С первого взгляда было видно, что погибли они не там, где находились сейчас, а скорее были привезены и сброшены на дорогу. Иных, по-видимому, добивали уже здесь, иные были мертвы раньше, некоторые были вообще без голов, без рук или без ног. Можно было встретить полчеловека, с оторванной нижней частью туловища, а невдалеке на эту нижнюю часть наткнуться.

Егорьев со страхом оглядывал картину леденящей кровь бойни. Взгляд его привлек сытый серый волчище, терзавший на части чье-то мертвое тело. Учуяв приближение живого человека, волк поднял на Егорьева глаза-уголья, присел, прижал уши к голове, угрожающе оскалил выпачканную в чужой крови пасть, обнажая острые клыки, и глухо зарычал. Лейтенант тут же выхватил из кобуры пистолет, направил на волка. Тот мгновенно опустился еще ниже, заюлил хвостом и, не отрывая глаз от фигуры Егорьева, следя за каждым его движением, стал задом отползать прочь, будто зная, что за штуку держал в руке человек.

Егорьев хотел было пристрелить волка и, будь у лейтенанта по крайней мере хотя бы обойма, непременно сделал бы это. Но сейчас побоялся промахнуться, попусту потратив единственный патрон — чем тогда защищаться от разъярившегося зверя? Волк тем временем все так же осторожно, следя за Егорьевым, добрался до придорожных кустов и, задержав еще мгновение свой взгляд на человеке, вдруг неожиданным, мощным прыжком, перевернувшись в воздухе чуть ли не на сто восемьдесят градусов, перемахнул через кусты и скрылся из виду.

Егорьев, не выпуская пистолета из рук, подошел к одному из убитых. Тот лежал лицом вниз, подогнув под себя левую руку и выпростав вдоль головы правую. На спине, меж ребер, будто стайка жучков, роились несколько входных пулевых отверстий, превратив ткань гимнастерки в этом месте в единую большую дыру с обожженными краями. Рядом лежал другой, затянутый в новенькие ремни, в таком же новом, аккуратно пригнанном обмундировании и в щегольских, до колен, хромовых сапогах с круто загибающимися, почти острыми носками. Закаченные под самый лоб глаза мертво глядели в небо с запечатлевшимся в них выражением ужаса и последнего, смертного страдания. Выкатившись из полуоткрытого рта, застыла, пробежав по подбородку тоненькая струйка крови.

Егорьев отвернулся от этого лица, подошел к третьему, лежащему в нескольких метрах от первых двух. Лейтенант обратил внимание на одну довольно странную деталь: у всех убитых, насколько он успел заметить, были оторваны воротники гимнастерок. Все тела были одеты в советскую военную форму, но, так как все воротники поотрывали, Егорьев званий разобрать не смог. Не нашел лейтенант также и ни одной фуражки, ни одной пилотки — все головные уборы, кроме надетых на нескольких человеках металлических касок, поисчезали. Вдобавок у всех убитых были выворочены наизнанку карманы и почти у всех сняты поясные ремни и портупеи, по которым можно было судить о принадлежности к солдатскому или офицерскому составу.

Лейтенант еще походил между трупами, насчитал всех тел и подобий тел около пятидесяти и, чувствуя, что его начинает тошнить, пошел дальше от этого страшного места. Пройдя по дороге метров сто, Егорьев свернул в лес и неожиданно для себя наткнулся на пепелище огромного костра. Вокруг костра валялись пустые консервные банки, скомканная пачка из-под папирос «Казбек». На пеньке был аккуратно разложен недельной давности (Егорьев посмотрел число) номер газеты «Правда», а рядом — брошенная кем-то грязная портянка с расплывшимся клеймом воинской части.

Егорьев нагнулся над костром, пошуровал в золе тут же сорванной березовой веткой — вдруг пекли картошку, так не осталось ли чего. Но вместо этого в пепелище обнаружилось множество непонятных мелких предметов. Лейтенант взял их в горсть, подбросил на ладони, просеивая, золу. Это оказались знаки различия, обыкновенные знаки различия бойцов и командиров Красной Армии: треугольнички, кубаря, попалась даже одна шпала. Все обгоревшее, облезшее, но сохранившее свою форму. Порывшись еще, Егорьев извлек нечто обуглившееся, матерчатое, некогда, по всей вероятности, служившее воротником. Да, действительно, это был воротник — Егорьев рассмотрел его поближе, — даже с темным бугорком прижженной к нему петлицы. Естественно, напрашивался вывод — отыскавшиеся воротники и атрибуты принадлежали убитым на дороге, раз у них все это пооторвано. Вслед за этим возникал и другой вопрос — кто учинил эту кровавую расправу, зачем понадобилось забирать у убитых документы, рвать воротники, и вообще, кем являлись жертвы и кто их палачи? Тут Егорьев призадумался, а призадумавшись, пришел в недоумение. Если предположить, что убитые — пленные русские, а это (Егорьев был почти уверен), похоже, именно так, то, ясное дело, казнили их немцы. «Если же…» — Егорьев усмехнулся. Конечно, так, как еще может быть?… Но «Правда», «Казбек» — тут что-то не вязалось. И зачем понадобилось спарывать и сжигать часть элементов формы одежды? Странно… Странно и страшно. Егорьев не хотел больше об этом думать и тем более оставаться здесь. Поглядев на стрелку компаса, он взял направление на восток и вскоре углубился в лес.