После катастрофы
Пятница, 13 октября 2017 года
Холл в приемном покое станции скорой помощи пульсирует скрытым отчаянием. Ожидающие смотрят в пол. Беспокойное постукивание ногой, тихие всхлипывания в носовой платок, приступы кашля, переходящие в хриплые рыдания. Медсестра в белом халате открывает передо мной дверь:
– Вы муж Бьянки Андерсон?
– Да. Где она? Что с ней?
– Идите за мной, – велит медсестра; я иду за ней по коридору в маленькую комнату, где стоят два простых стула.
– Когда я смогу увидеть жену?
– С ней сейчас врачи. Они придут сюда и проинформируют вас обо всем, как только будет возможность.
Неизвестность пугает, ноги подкашиваются, по спине бегают мурашки. Что сейчас чувствует Бьянка? Должен быть какой-то способ помочь ей.
– Посидите пока, – предлагает медсестра. – Хотите пить?
У нее мягкий голос, но лица нет. Я вижу только белую фигуру, исчезающую в дверном проеме. Как привидение. Она быстро возвращается с чашкой теплой воды.
– Пожалуйста.
Я проливаю половину на пол – так сильно дрожат руки. Рот онемел, я не могу шевелить губами.
– Она поправится, – говорю я.
По-другому даже думать нельзя.
Медсестра вздыхает, и я впервые различаю ее глаза. Они блестят от волнения.
Час назад Бьянка была такой же бессмертной, как и все, кто меня окружает. Мысль о том, что ее может не стать, была так далека, что в нее едва верилось. Теперь все иначе. Одно мгновение – и все изменилось.
– Пожалуйста, кто-то должен рассказать мне, что происходит! – Я встаю и начинаю нетвердо ходить по комнате.
– Идите сюда, – говорит медсестра. – Вам лучше сесть.
Ей приходится поддерживать меня, у меня нет сил.
– Она поехала на велосипеде за фетой, – произношу я, снова сев на стул.
Медсестра удивлена.
– В такос не кладут фету, сколько раз я ей об этом говорил!
Я проклинаю себя.
Что с нами происходит?
– А мне нравится такос с фетой, – слышу я мягкий голос медсестры.
Растираю себе виски и пытаюсь улыбнуться.
Когда-то мне нравились маленькие причуды Бьянки. Фета в такосе, ночник, который должен гореть, когда мы спим, и выключаться, когда мы занимаемся любовью, ее страх перед птицами и то, что она всегда пакует в багажник пледы, фонарики, спасательные жилеты и лопату, если мы собираемся проехать больше трех миль. То, как она зажмуривается в туннелях и на высоких мостах. И это вечное постукивание пальцев по экрану мобильника. Дурная привычка гуглить всевозможные ответы еще до того, как сформулирован вопрос.
В какой момент все эти мелочи теряют очарование и начинают раздражать? Не надо было нам переезжать в Чёпинге.
Если посмотреть назад, то все эти ее нервные реакции кажутся пугающим предостережением. Она говорила, что нужно держать дистанцию с соседями и допускать только ту степень близости, которая ограничивается просьбой вынимать почту из ящика во время отпуска.
– Вы хотите с кем-нибудь связаться? – спросила медсестра. – У вас с собой телефон?
Я достаю его из кармана.
Да, Сиенна, старшая сестра Бьянки. Нужно сообщить ей. Но как такое сказать? Ее сестре, которую я несколько лет не видел. Мы прекратили отношения и давно не выходили на связь.
– Наверное, уже поздно, – шепчу я.
Медсестра серьезно смотрит на меня.
Как несправедливо. Бьянка этого не заслуживает. Я всегда считал, что побеждает справедливость. Тот, кто совершает добро, получает добро.
Я закрываю руками лицо и в темноте начинаю задыхаться. Перед глазами яркие вспышки. Щека Бьянки на асфальте, запавшие веки и рассыпавшиеся волосы, точно золотой букет посреди черного мрака.
Я прогоняю видение, моргаю, пытаюсь представить что-нибудь другое. Ее губы сердечком и лукавый взгляд, сафари на мотороллерах вдоль моря на Сардинии, ночи под звездами. Как она все время таскала у меня свитеры и рубашки и ее запах, который я чувствовал после этого на одежде. Как мы покупали кольца и попросили выгравировать на них «Навсегда вместе». Сколько это – «навсегда»?