Небесное созданье

— Ты не такой уж и старый, — задумчиво заметила Алена.

— Спасибо за комплимент. — Он галантно приложил руку к груди. — А без английского не только у вас в городе, но скоро и в глухой тайге не обойтись. Пора, видно, и кобелька переучивать, — кивнул на умного пса, сидящего неподалеку и с явным недоумением взирающего на веселого хозяина, так не похожего на себя, обычно сурового и работящего. — Эй, Дымок, — позвал Алексей громко. — Ю окэй? С тобой все в порядке?

Дымок вильнул колечком хвоста, метя снег.

— Видишь, уже шарит по-английски, — рассмеялся Алексей. — Он у меня башковитый. С иностранцами собирается работать.

— Смех-то смехом, а ты сам не хотел бы охотиться где-нибудь в Америке или в Австралии? — спросила Алена, одарив его долгим, изучающим взглядом.

— Интере-е-сный вопрос… — протянул Алексей. — Улыбка разом сползла с его лица, он задумался. — Вообще-то, судя по фильмам, тамошние промысловики живут не худо. Ты же профессионалов имеешь в виду? Не любителей?

— Таких, как ты.

— Значит, трапперов.

— Траппер — это, кажется, охотник на пушного зверя в Северной Америке?

— Молодец, — искренне восхитился Алексей. — Ты на самом деле здорово шаришь в английском, коли такое знаешь. Так вот, избушки у трапперов — не сравнить с нашими. В бытовом смысле оборудованы полностью. И автономное электричество есть. А значит, и плита, и телевизор, и всякие другие наворочки. Там и снегоходы мощные, и оружие доброе. Продукты разнообразные с витаминами. О связи я уж и не говорю. Рация — у каждого, как предмет первой необходимости. Случись что — махом связался с миром и сообщил что надо. Возьмем наш случай. Неделю сидим и ждем спасателей. А была бы рация, вызвали бы поселок, и все вопросы бы решились. И не транжирились бы деньги на пустые поиски. Да что об этом говорить… Дикость сплошная.

— Значит, пошел бы в трапперы?

Алексей вздохнул.

— Я много о них читал, видел фильмов. Короче, сильно интересовался ими. Может, и не все у них гладко, но живут они получше нашего, это уж точно. Был бы помоложе, наверно, мечтал бы перебраться куда-нибудь на север американских штатов. Природные условия там близки нашим, сибирским, так что сильно переучиваться не пришлось бы. Но пересаживают, Аленушка, только молодые деревца. Корешочки у них восприимчивы к любой почве, легко приживаются на новом месте. А мне — поздновато. Затоскую я в чужих краях. Буду думать: как там моя Купеческая избушечка живет? Не скучает ли по мне? Ведь почти четверть века в этих местах протайговал, по всему течению Пыжи. Все тут настолько родное… При одной мысли, что уеду — комок в горле… А ты сама не собираешься?

— Раньше только мечтала. Не с чем было туда ехать. Нищие там не нужны. А теперь засветила надежда. Начала подумывать всерьез.

— Собираешься там свое дело открыть?

— Почему бы нет? Если засветила надежда.

— А-а, ты имеешь в виду…

— Да, конечно. Ты меня правильно понял. То, что в мешочке, я переведу в твердую валюту. Но с нею у нас никуда не пойдешь. За мной постоянно будут присматривать. Лишнюю копейку не истратишь.

— Меня тоже будут пасти. В городе — проще, а в деревне — каждый на виду. Куплю в магазине кусок дорогой колбасы, а завтра весь поселок будет обсуждать. Вот, мол, маралятина ему уже поперек горла. На деликатесы потянуло. Не иначе, как вертолетного золотишка приворовал и шикует.

— Ты же мечтал самородок найти. С ним тоже не просто.

— Найти — одно, украсть — совсем другое. Будешь сидеть на грязных деньгах, дрожать и помалкивать. И думать, как их отмыть.

— Поэтому я тебя и спросила про зарубеж.

— С валютой туда тоже не выпустят. Спросят: откуда? И — конец.

— Это мне известно, — легким голосом отозвалась Алена. — Продумаю несколько вариантов. Не забывай, я — опытный программист и вхожа в Интернет. Тебе это слово что-нибудь говорит?

— Интернет? Вообще-то слыхал, но что это — толком не знаю.

— Ну, и не знай. Тебе это ни к чему. Скажу только, что Интернет дает возможность получить информацию из любой точки Земли. И дать миру свою информацию. Но это так, к слову. А варианты… Например, оформлю фиктивный брак с богатым иностранцем и уеду из страны. Кто меня остановит и спросит про валюту? У меня на руках ее нет. Все вопросы — к мужу. А он найдет что ответить.

— Норма-а-ально… — усмешливо пропел Алексей, глядя на Алену с прищуром. — А как же я? Ведь мы с тобой повязаны. Можно сказать, подельники.

— Подумала и о тебе, — сдержанно сказала Алена. — Про твой зарубеж.

— Найдешь там престарелую миллионершу?

Скосила на него лукавые глаза.

— Престарелой тебя отдавать жалко. Ты мужичок еще в соку.

— Возьми себе.

Она никак не отозвалась, будто не слышала его слов, и после некоторого молчания спросила, пытливо заглянув ему в лицо:

— А если я тебе открою счет в швейцарском банке?

— В швейцарском? Это круто. Ведь не утерплю, расхвастаюсь мужикам. Дескать, знаете, в каком банке у меня счет? Аж в самом…

— Не ерничай, — с досадой оборвала Алена. — Дело серьезное.

— Ну, откроешь. И что, я за ними туда поеду? — Алексей начал злиться.

— Не сразу, конечно. Через некоторое время.

— Да кто меня туда пустит? Сразу ухайдокают.

— Не ухайдокают. Мы все просчитаем. Найдем безопасный вариант.

— А если с поездкой туда вообще не получится? Пойми, для меня что в Швейцарию ехать, что на луну лететь — нереально.

— У тебя есть дочь. Можно оформить счет на два имени. Кому-нибудь из вас эти деньги все равно сгодятся. Главное, чтобы они были.

— Помозгую на досуге, — вяло пообещал Алексей, лишь бы отвязаться. Но Алена не отставала от него, говорила с горяч-ностью:

— Досуга не будет. Думай сейчас. И лучше — о себе. Поживи по-людски. Жалко мне тебя. Такой классный мужчина и — в нищете. Ничего не видишь, кроме этих гор. А в мире еще столько всего интересного. Лично я хочу разные страны посмотреть. Вдоволь попутешествовать.

— С собой-то за бугор не приглашаешь? — спросил шутливо, но в его голосе угадывалась затаенная обида.

— Нет, там я буду — сама по себе. Ты — сам по себе. У каждого своя жизнь.

В нем все-таки теплилась слабая надежда.

— А если общая?

— У меня другие личные планы, — твердо сказала она, построжев лицом. — И вообще мы с тобой квиты. Не так ли?

— Да, конечно, я понимаю… — выдохнул безнадежно. И опять вспомнил свой вещий сон. Вот, оказывается, почему он так жалел, что не может взлететь в высокое небо. Алена — молода, она под облаками, где уж ему со старыми крыльями подняться до нее. Его поздняя любовь смешна, и может вызвать в ней лишь сочувствие, а то и жалость, но не ответное чувство.

Глянул на ее тонкий профиль. Она смотрела вдаль, за гряды гор, и казалась сейчас еще моложе. На ее тугой щеке высветился нежный персиковый пушок, так умиляющей его. И хотя она, юная, налитая молодыми силами, стояла близко, и он слышал ее ровное дыхание, но всей своей сущностью Алена была далеко от него — в другом поколении, в ином, уже недоступном ему мире. Смотрела за горы жадно, пристально, будто пыталась заглянуть в свое будущее, где для него, Алексея, рядом места не находилось.

— Нет, Аленушка, никуда я отсюда не поеду, — проговорил он с глубинной грустью. — Ни к трапперам, в Северную Америку, ни в Швейцарию. Там хорошо, но мне туда не надо. Не поманивает. Съездил в позапрошлом году к отцу в Вятку. Вроде бы, родина, а веришь, дни считал, когда — обратно. Тянуло меня сюда со страшной силой. Крепко прирос я душой к здешней тайге. — Широко повел рукой, обводя перед собою все видимое пространство. — Эти угодья лишь на мне и держатся. Поселковые бракоши сюда не суются. Знают: не потерплю. Правда, из-за перевала каракокшинские лезут, но найду и на них укорот. Если бы не я, тут вообще было бы мертво. Все бы выбили подчистую: и соболей, и белок, и кабарожек, да и маралов тоже. Я-то промышляю бережливо. Все же — ученый охотовед. И вдобавок — мэнээс. То есть, младший научный сотрудник научно-исследовательского института пушнины и звероводства.

Алена состроила удивленную гримаску, глаза ее округлились.

— Круто, — сказала она с одобрением.

— Это раньше было круто, а сейчас наука никому не нужна. Короче, хоть маленький, но ученый. Составляю научные прогнозы на ближайшие промысловые сезоны. По моим рекомендациям работает охототдел леспромхоза. Будь моя воля, я бы вообще тут закрыл охоту лет на пять. Чтоб зверь мог восстановить численность. Но кому это надо? Так что, если я уеду отсюда, все будут только рады. И через пару лет с этих угодий волки уйдут, и даже вороны улетят — им жрать тут будет нечего. Двуногие хищники все вычистят. И древостой выпластают. Кедр, правда, запретили валить, но наш леспромхоз и тут исхитрился. Под видом строительства дорог выпиливает широченные просеки. До самых гольцов выбривают тайгу… — Алексей вдруг осекся, глянул на притихшую Алену. — Заговорил я тебя? Извини. Все один и один. Не перед кем выговориться. Накопилось.

— Да нет, мне интересно.

— Эх, открыть бы здесь национальный парк! На всем левобережье озера. Чтобы люди зимой и летом ездили сюда не за шкурками и не за кабарожьими пуповинами, а отдохнуть душой, полюбоваться на это величие. В медицине есть новое направление — ландшафтотерапия. То есть, лечение красотой природы. Нервы успокаивает, восстанавливает жизненные силы. Ведь многие болезни — как раз из-за нервов. Я уж давно бьюсь над идеей национального парка. Пишу в газеты, в администрацию района и области, но пока — глухо. Меня не слышат. Отмахиваются: не до того, мол, других забот хватает. А как было бы здорово! — Лукаво улыбнулся. — Представь: приезжает однажды богатая американка, очень красивая, холеная дама. Со светло-русыми волосами и темно-серыми глазами с фиалковым отливом. Слыхала, говорит, есть тут у вас так называемая Купеческая избушка на Турге. Имею желание на нее глянуть. „Да, — отвечают, — есть такая избушка, — и живет там безвылазно лесник-отшельник“. Привезли ее туда на вертолете. Увидела она седовласого лесника и говорит ему: „Я весь земной шар обогнула колесом и крылом. Искала мужчину своей мечты, но так и не нашла нигде лучше тебя. Ты мне нужен“.

— Не надо, Алексей, — тихо попросила Алена, щурясь от солнца.

— Ну, почему? Дай хоть помечтать.

— Не надо, а то заплачу.

— Ты же, вроде, улыбаешься.

— Сквозь слезы.

— Отчего?

— Не знаю.

— Плакать на морозе нельзя. А то выцветут твои фиалковые глаза. Да и вообще, давай покатимся потихоньку вниз. С небес на грешную землю. Надо собраться и отдохнуть перед дорогой. Завтра у нас — трудный день. Попрощайся с горами. И пусть они пожелают тебе удачи.

Уходил в небытие еще один короткий зимний день. Солнце уже свалилось за хребты, и таежные массивы на крутых склонах зачернели, теряя очертания и краски. В долину тургинского ущелья, с горных вершин, стекались густеющие синие тени, окутывая сумерками поднебесное пространство. Наступил короткий стык дня и ночи, когда все живое и неживое затихает в оцепенении, готовясь к переходу из света во тьму. И хотя ночь приходит на смену дня с начала сотворения Мира, и происходит регулярно, через определенное время, но смена эта всегда таинственна и грустна. Примолкли шумливые кедровки с сойками, и даже верховой ветерок перестал шевелить ветви на плоских вершинах кедров. Все притихло, все затаилось до первых проблесков утра.

Избушка, приютившаяся на высоком берету речки Турги, среди могучих деревьев, тоже растушевана густеющими сумерками. Слабо светится крохотное оконце, выжелтив сугроб. Из ржавой жестяной трубы уперлась в морозное бледное небо сизоватая струя дыма. К стене избушки, под навесом, прислонены две пары широких лыж и два кайка. Рядом с ними, стволом вниз, висит ружье. Неподалеку от навеса, под кедром, в глубокой снежной лунке, свернувшись клубком и упрятав нос в пушистый хвост, дремлет Дымок. Острые кончики ушей чутко подрагивают, когда на речке стеклянно лопается наледь.

В избушке Алексей и Алена неторопливо и с какой-то заостренной сосредоточенностью пили чай. Все главное было сказано и, как бы завершая деловой разговор, Алена бодрым голосом пожелала:

— Дай бог, все будет нормалек.

— Боюсь, в греховных делах Господь не помощник, — с легкой улыбкой отозвался Алексей. — Вся надежда на наших ангелов-хранителей. Только они нас могут пожалеть. У тебя, кстати, хороший ангел-хранитель? Он тебя выручает?

— Не он, а она. У меня ведь, по идее, должна быть хранительница женского пола. Ангелица или как ее там. Иногда она меня выручает. Когда в настроении.

— Напрасно ее обижаешь, — с укором сказал Алексей. — Выжить в такой катастрофе… Твоя ангелица здорово старалась. Спаслась одна ты из пятерых.

— Может и старалась, — вяло согласилась Алена. — Правда, она тут же на помощь еще двух мужчин позвала. Усатого летчика и тебя. Выходит, и ты мой ангел-хранитель.

— Спасибо за комплимент.

— Это не комплимент, а констатация факта. Вот только ангелом ты оказался не слишком святым. Не упустил своего.

Алексей виновато опустил голову.

— Грешен, Аленушка, грешен. Но со мной такого еще не было. Это что-то большое и чистое.

— Все вы так говорите, — произнесла она усталым, прогорклым голосом.

— Я не лукавлю. Это на самом деле так. Свалилась ты на меня, как снег среди лета. Нежданно-негаданно…

— И я не думала, что вместо города окажусь в глухой тайге. Хлопот я тебе, конечно, много принесла. Сколько ты со мной перемучался, бедненький. Ладно, хоть собою рассчиталась за все твои старания.

— Не говори так, — нахмурился Алексей. — У меня к тебе совсем не то что ты думаешь. Жил спокойно, а теперь ты во мне навечно поселилась.

— Не переживай. Завтра уеду и сразу успокоишься. Найдешь себе в поселке симпатичную женщину и утешишься. И такие же слова будешь ей нашептывать. Не я у тебя первая, не я — последняя.

— Меня теперь никто не утешит, кроме тебя. До самой смерти.

— Ой, только не надо… Я этого наслышалась за свою короткую жизнь. У меня к таким признаниям — аллергия. Все вы одинаковы. Вам лишь бы добиться своего, а потом куда все красноречие девается. Хватит, ладно?

— Как скажешь… — пасмурно отозвался Алексей.

— У меня испортилось настроение. Я лягу.

— Конечно, ложись. Извини, это я виноват. Про ангела-хранителя разговор затеял. Хотел сказать, что мой ангел перестал меня понимать. И мы в ним в ссоре.

Алена никак не отозвалась на его слова, пошуршала одеждой и притихла под овчиной, укрывшись с головой.

Алексей прибрал на столе, подбросил в печку дров и снова сел к столу.

— Лампу потушить? — спросил тихо.

— Как хочешь, — глухо выдохнула она.

Он задул лампу и глядел в оконце, где сияла полная луна.

— Чего сам не ложишься? — донеслось из-под овчины.

— Посумерничаю немного, — сказал он с грустью и, помолчав, продолжил тихим, безнадежным голосом: — А все-таки хорошо, что ты поселилась в моей душе. Что ты есть на свете. Что можно любить тебя даже без взаимности. Уже этим ты делаешь меня счастливым. И где бы ты ни была, знай, что есть в глухой тайге человек, преданный тебе. Как говорится, до последней капли крови. Костьми лягу, но тебя в беде не оставлю. И это не просто слова, это — клятва. Вот так-то, мое небесное созданье, — произнес тихим, но твердым голосом. И добавил: — Короче, только позови, приду сразу.

— Алексей, но ты же меня совсем не знаешь, — произнесла Алена с укоризной. — Даже странно от тебя слышать такие слова. Пожилой мужчина, а ведешь себя как мальчишка. Ну, понравилось тебе молодое тело. Это для мужчин твоего возраста как наркотик. Возбуждает, взбадривает, а когда кончаются галлюцинации — начинаются мучения. Клянешься, а моя душа для тебя — потемки. Ну, скажи, разве не так?

— Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь, — возразил он. — И душу твою чувствую глубоко. Как свою собственную. Ты — хорошая.

— Ох, Алексей, жаль мне тебя. Ты сам себя в капкан садишь.

— Я хочу в этот капкан.

— После сладких минут наступают и горькие. Они длятся дольше.

— Знаю. Я все знаю…

После этого они долго молчали. Алексею подумалось, что Алена уснула, но она, оказывается, не спала.

— Хочешь, расскажу одну поучительную историю? — донесся ее совсем не сонный голос. — Из моей жизни.

— Давай, — встрепенулся он.

Алена помолчала, собираясь с мыслями, поворочалась на нарах, видимо, устраиваясь поудобнее, и начала:

— В общем, так… После института мама устроила меня в фирму по компьютерному обеспечению предпринимателей. Фирма солидная, крепкая, но почти весь коллектив — старперы. Ужасно склочные. Постоянно ссорились, и на работу приходили с валидолом. Смотреть на них — тоска… И вот однажды появился у нас новый клиент. Высокий такой, симпатичный. Уверенный в себе. Ну и положил на меня глаз. Я это сразу почувствовала. Мне он тоже понравился. Особенно его хозяйская самовитость. Сразу тогда подумалось: этому что в руки попадет — не упустит. Предложил мне встретиться. Я согласилась. А сама тайком проверила его досье. Узнала пароль, и когда в компьютерном зале никого не было, вошла в банк данных клиентуры. Много интересного о нем узнала. В профессиональном плане и в личном тоже. Бывший геолог. Одно время работал начальником разведочной партии в Горном. Создал прииск, прибрал к рукам еще несколько мелких старательских артелей. В общем, ворочал крупными делами. А офис его — в Барнауле. Мы стали встречаться. Потом он предложил мне перейти к нему. Пообещал купить самый современный компьютер и даже портативный ноутбук. Для командировок. Мне запомнилась его фраза: „Мы будем всегда рядом“. Уже позже, когда я все это анализировала, до меня дошел смысл сказанного. Я с удивлением поняла, что „рядом“ не означает „вместе“. Но в то время казалось, что у него ко мне — серьезные намерения. Относился он ко мне прекрасно. Купил в свой офис и компьютер, и ноутбук — как обещал. На свидание всегда приходил с цветами. Это были три алые розы. А как он на меня смотрел…

— Нежнее, чем я? — ревниво спросил Алексей.

— Не знаю, но тоже очень-очень нежно. Думала, все у нас — нормалек. Ждала, когда он сделает предложение. На работе, конечно, все знали про наши отношения, и не считали это флиртом. Я бы это сразу почувствовала. Наоборот, считали, что мы — жених и невеста, и что у нас все обговорено. Так продолжалось долго, почти полгода. И вот эта командировка. Вообще-то он и раньше брал меня в поездки, взял и на этот раз. С ноутбуком… — Алена судорожно перевела дух. — Ну, приехали мы на прииск. И так случилось, что к нам туда нагрянул ревизор из налоговой службы.

— Как у Гоголя, — с сарказмом заметил Алексей.

— Да, — согласилась Алена. — И стал этот ревизор копать. И у моего шефа, вижу, сильно портится настроение. Куда вся самовитость делась. А потом и вообще раскис. Я его таким еще не видела. А ревизор — мужичок в годах, глаза хитрые и масляные. Все на меня посматривал. Смотрит и — мурашки по коже. Днем шеф с ревизором сидят в кабинете, разбираются с бумагами. Вечером ревизор уходит в гостиницу. Один. Без шефа. По-моему, они не выпивали вместе. А это, как я понимала, плохой признак. Ревизор выкопал что-то серьезное, и потому держался на расстоянии и очень официально.

— Тяжелый случай, — сказал Алексей сочувственно.

— Для меня — в особенности. И вот после того, как ревизор ушел в гостиницу, захожу к шефу. Тот сидит за столом, обхватив руками голову. Весь в отчаянии. „Неужели так плохо?“ — спрашиваю его. Отвечает: „Плохо. Хуже некуда. Только ты можешь спасти“. „Я? В каком смысле?“ „В прямом. Отнеси ему пакет“. И кивнул головой в сторону сейфа. Там, на полу, стоял пластиковый пакет, наполненный чем-то. Спрашиваю: „что в пакете?“ „Выпивка и закусь“. „Почему бы тебе самому не отнести?“ „Ему будет приятнее, если принесешь ты. Он об этом намекнул“. Веришь, Алексей, у меня чуть ноги не подкосились. Почувствовала, как лицо жаром обдало. Оно прямо горело от стыда. Ведь поняла, что шеф подставляет меня этому ревизору. Хотела заглянуть ему в глаза, но тот смотрел на столешницу. Глаз на меня так и не поднял… — Алена замолчала.

— И что ты? — нетерпеливо спросил Алексей.

Вздохнула с горечью.

— А что я? Молча взяла пакет и пошла в гостиницу. Там у нас гостевой коттедж был. Впрочем, он и сейчас есть. Просто все это для меня уже в прошлом. У коттеджа — два выхода. С одной и с другой стороны. По две комнаты. С правой стороны в одной комнате жила я, в другой — шеф. А левую часть коттеджа отдали ревизору. Вот к нему я и постучалась. Он открыл сразу, будто ждал и стоял у двери. Просиял весь. Представляешь?

— Еще как, — напряженным голосом отозвался Алексей.

— Мужичок засуетился, взял у меня пакет, выставил на стол две бутылки коньяка и шампанское. Еще в пакете была колбаса, кусок копченого тайменя и коробка шоколадных конфет. Красивая такая коробка. На ней нарисованы розы. Почти такие же, какие он мне дарил. В первую минуту мне хотелось повернуться и уйти. Потом подумала: а может поговорить с ним по-человечески? Объяснить ему ситуацию, вдруг да поймет. Ну, сели мы к столу. Я чуть пригубила шампанского, чтоб его не обидеть и стала говорить. Рассказала, что мы с шефом собираемся пожениться. И о том, какой он хороший, честный и порядочный. И как много работает. И как доверяет людям. Ну, просто ангел. И ты знаешь, это мужичок понял меня. Оказался человеком. Пообещал спустить наше дело на тормозах, а меня отпустил. Ох, как же я его благодарила: даже в щечку поцеловала. А сама — в двери и скорей — в свою половину. Шефа там не оказалось. Побежала в контору. Но его не было и в конторе. Мне хотелось поскорее его найти и все рассказать. Не нашла. Вернулась в свою комнату, стала ждать: не хлопнет ли входная дверь. До утра не спала, ворочалась и все ждала. Но он так и не появился. Представляешь мое состояние? Утром прихожу на работу — шеф на месте. Но это уже другой человек. Взгляд — холодный, голос — сухой. Меня в упор не видит. Я ему, естественно, все рассказала, а он выслушал и на губах — усмешечка. Вижу, не верит мне ни на грамм.

— А может, не хотел верить? — сказал Алексей.

— Я так и поняла. Ведь сказала же ему, что ревизор пообещал не применять санкции. Шеф, наверно, подумал: „А с чего это он вдруг стал таким добрым? За то, что просто посидела с ним? Кто в это поверит? Деловые люди делают добро только за что-то“. И коли уж шеф отдал меня этому ревизору, то на сто процентов уверен был, что тот воспользуется. И даже сам куда-то на ночь исчез. Не хотел ревизору мешать. А может и специально ушел. Дескать, будет там у них что-то или нет, а у меня теперь есть право не верить.

— Значит, твоему шефу это надо было, — сказал Алексей уверенно.

— Что — надо?

— Избавиться от тебя. И подвернулся ревизор.

— Тут две версии. Либо хотел рассчитаться мною, либо искал повод. И нашел. А может и то и другое. В общем, я поняла: в этой фирме мне больше делать нечего. Позвонила в город маме, попросила вызвать меня телеграммой. Остальное ты знаешь.

— Вот тебе и шеф, — раздумчиво проговорил Алексей. — Кстати, ты его ни разу не назвала по имени. Все шеф да шеф.

— Не хочу даже произносить его имя.

— Извини за нескромный вопрос… Ты была с ним близка?

Алена помолчала и тихо выдавила:

— Да, была.

— И еще… — продолжил Алексей со смущением. — Неловко спрашивать, но раз уж у нас такой разговор… Короче, ты ему досталась девушкой? Или нет?

— Это что, так важно?

— Может, и не важно, но… — Алексей замялся, подыскивая слова помягче.

Алена перебила его.

— А если не девушкой, то что?

— Ничего. Просто подумалось, вдруг в этом и причина? Все-таки, что ни говори, а надкушенное яблочко… А для женитьбы…

— Ох, и бессовестные же вы, мужики, — вспылила Алена. — Я значит, надкушенное яблочко, а он — невинный мальчик? Ты, Алексей, отстал от жизни в своей тайге. Может, в глухих деревнях девицы еще и берегут невинность для будущего мужа, а в городе об этом давно никто не думает. Да и зачем беречься? Она — невинна, а он многих перепробовал. Ей, разве, не обидно? Нынче мужчины и женщины уравнены в правах. Парень не должен требовать от девушки того, что сам давно потерял. Да и не в целомудрии дело. Тебе вон попалось целое яблоко, ни кем не надкушенное, а что толку? Ты хорошо с ней живешь? Ты счастлив? Главное для семейной жизни — найти родственную душу. Разве не согласен?

— Ты права, — согласился Алексей со вздохом, — дурак твой шеф.

— Да катись он… Мне назад пути нет.

— А что впереди?

— В личном плане? Пока не знаю. Никого на примете нет. — Коротко рассмеялась. — Ну вот, видишь, какая я нехорошая? Да еще не все знаешь. Я тебе только краешек своей жизни показала. А ты клянешься в вечной любви. Лезешь в капкан. Ладно, не переживай, прощаю.

— Не надо меня прощать. — Алексей поднялся и пересел к Алене на нары. Нашел рукой ее голову, стал бережно перебирать легкие волосы. — Какая ты ни есть, — заговорил тихим, проникновенным голосом, — а прирос я к тебе за эту неделю так, что оторвать можно только с мясом. У меня пустовало сердце. Оно всегда кого-то ждало. Вот кедровый орешек заваляется где-то в сухоте и лежит себе, ждет часа. Потом попадет во влажную почву и прорастет. Так и я. Дождался своего часа и ожил душой. Ты меня разбудила к жизни. Большое это счастье — любить. Даже без взаимности.

Алена усмехнулась под его рукой.

— Синдром стареющего мужчины?

— Возможно, — покорно согласился он.

— А если бы вместо меня оказалась другая? Тоже бы орешек пророс?

— Не знаю, — вздохнул он. — Может, и пророс бы. Но пришла ты.

— Свалилась на твою седеющую голову, — уточнила она.

— Свалилась. И за эти дни мы с тобой столько всего вместе пережили, что другим хватило бы на целую жизнь. Разве не так?

— Да, приключений было предостаточно. Даже с избытком.

— И теперь мы повязаны с тобой крепкими веревками. Согласна?

— Но в личном плане я — свободна, — строго предупредила она. — Ты об этом знай и всегда помни.

— Знаю. Живи как хочешь и с кем хочешь. Но душой я всегда буду рядом с тобой. И пути мне назад тоже нет. И не будет.

— Это твой вопрос, — суховато отозвалась Алена и хотела вывернуться из-под его руки, но он не отпустил. Бережными прикосновениями ласкал ее щеки и шею.

— Я понимаю умом, — говорил он доверительно, как бы размышляя вслух — ты еще такая молодая, а я пожилой мужик. И что мы сильно разные. А вот ничего с собой поделать не могу. Ты мне разрешишь надеяться?

— На что? — осторожно осведомилась она.

— Что когда-нибудь будем вместе. Не рядом, а вместе. Поняла?

— Ты — романтик. Но то, о чем мечтаешь, маловероятно. Пойми это.

— Понимаю. Но надеяться-то можно? — Упрямо гнул свое.

— Надейся. Как жить совсем без надежды? Пусть даже неосуществимой. Надежду я отнять не могу. Это жестоко.

— Спасибо, — растроганно прошептал Алексей.

— На здоровье, — в тон рассмеялась она и, ощутив его горячую ладонь на своей груди, возмутилась горячим шепотом. — Ой, Алексей, что ты со мной делаешь? Зачем ты опять заводишь меня? Я же не бесчувственная чурка. Отпусти. Слышишь? Мы же договорились.

— Милая моя Аленушка, — горячечно зашептал он, — можно я рядышком с тобой полежу? Напоследок.

— Тебя пусти, так ты…

— Я буду смирный-смирный. Вот увидишь. — Его заливал нахлынувший жар. Враз пересохли губы, и сердце готово было вырваться из груди.

— Ну ладно, — выдохнула она жертвенно. — В случае чего — прогоню.

Прижался к ней, нашел жадными губами ее теплые губы и прильнул к ним, как истомленный жаждой к чистому источнику.

— Ой, Алексей, что ты делаешь… Мне же завтра — к врачам…

— Я буду нежно-нежно…

— Попался бы мне такой муж, — в изнеможении выдохнула она под его ласками. — Свалился на мою голову, ненасытный…

Алексей плотно прикрыл за собой дверь избушки, вскинул на плечи рюкзак, нацепил лыжи, снял с гвоздя ружье, подхватил каек и заспешил к Алене, которая ждала его поодаль от навеса, уже полностью собранная в дорогу. На ногах у нее были обутки Алексея с его же лыжами. Еще Алексей предложил ей поверх шубки надеть белый маскировочный халат, чтобы колючими ветвями не испортить дорогой мех, но она решительно отказалась. „Не хочу выглядеть пугалом“. „Да кто тебя тут увидит?“ „Все равно мне будет противно в этом грязном халате“. Так и не уговорил. Только суконные рукавицы-верхонки поверх изящных перчаток она все-таки натянула, чтобы руки не зябли. Ожидая Алексея, Алена, щурясь от солнца, рассеянно оглядывала окрестности.

— Ну что, попрощаемся с избушкой? — спросил Алексей.

— Я уже попрощалась. Мысленно.

— А я еще нет. — И он поклонился зимовью. — Спасибо тебе, избушечка, за приют и тепло. Ты согревала не только тело, но и душу. Не скучай, я скоро вернусь. — После этого он обернулся к Алене, молча наблюдавшей за ним со снисходительной улыбкой. — Не хочешь еще раз за речку глянуть?

— Уже поглядела.

— Хорошо место запомнила?

С недоумением глянула на него.

— Зачем?

— А на всякий случай. Мало ли что тут может со мной статься. Случайно наеду лыжами на чело берлоги, медведка осердится и заломает меня.

— Не наезжай на медведей, и будешь цел.

— Не я наеду, так на меня наедут. Те же волчки.

— Нет уж, пусть с тобой ничего не случается. Веди себя разумно и не суйся ни к медведкам, ни к волчкам, ни к дурным людям. Помни: я жду тебя в городе до июня. Но ты постарайся раньше.

— Буду стараться. Чтобы поскорее увидеть тебя. Вот какой я нехороший. Еще не расстались, а уже начинаю скучать.

— Скорее приедешь, скорее увидишь.

— Ясно. Тогда помели?

— Помели. Только не очень быстро.

Припорошенная снегом лыжня была не слишком скользкая, лыжи по ней катили мягко и бесшумно. Алексей шел впереди, поминутно оглядываясь: как там Алена? Но она оказалась способной ученицей, и довольно уверенно скользила за ним, не притормаживая кайком на коротких горках. Впрочем, особых перепадов высот здесь не было. Турга стремилась к Пыже плавно, без заломов и водопадов, так что катиться вниз, не прилагая больших усилий — сплошное удовольствие. Оглядываясь, Алексей видел раскрасневшуюся Алену и, судя по ее лицу, ей нравилась эта вынужденная прогулка.

Алексей чуть прибавил ходу, и успевал по пути подправлять петельки на жердях и обихаживать редкие капканы. Дымок облаял несколько белок, но хозяин стрелять их не стал, и кобель потрусил по лыжне, не сворачивая больше в глубокие сугробы. Нерабочее состояние хозяина передалось ему, и умная собака больше голоса не подавала.

До Базовой избушки добрались без приключений к часу дня. Алексей сразу затопил печку и поставил чайник. Алена сняла шубку и обсушивалась перед печкой. Лицо ее так и светилось от новых впечатлений.

— Какая прелесть — здесь кататься, — говорила она, блестя глазами. — Будто и не катишься, а плывешь. Сроду такого наслаждения не испытывала. И ни чуточки не устала. Наоборот, какую-то свежесть в себе почувствовала. Меня прямо всю распирает и от катанья, и от тайги, и от погоды. Все чудно!

— Я рад, что тебе понравилось, — улыбался Алексей, — а вообще из тебя бы добрая таежница получилась. Иди ко мне в напарники. Будешь тут лесной феей.

— Вот если на горки будешь затаскивать — подумаю.

— Конечно, буду. Куда я денусь! — сказал Алексей, разливая чай. — Только согласись. На любую гору затащу.

— В другой раз. Сначала домой съезжу, — размягченно улыбалась Алена.

— Представляю, как тебя домой тянет, — посочувствовал Алексей.

— Хочется поскорее маму увидеть, успокоить ее. Она там, бедненькая, вся изболелась за меня. Сижу, как на иголках. Встала бы и побежала. Сил нет терпеть. Мы скоро выходим?

— Попьем чаю, пять минут посидим перед дорожкой и — в путь.

— Нам еще долго идти?

— С полчаса. Вверх по Пыже. Потом поднимемся на высокий, крутой берег. Там — лесовозная трасса. По ней, с лесосек, возят хлысты в Иогач. Дожидаемся лесовоза и на нем — в поселок.

— Скорее бы, — мечтательно сощурилась Алена.

— Успеешь, — проговорил он задумчиво. — Теперь насчет акклиматизации. Уши закладывало, когда спускались?

— Да, было. А что?

— Мы теряли высоту. Почти километр сбросили. До поселка еще метров пятьсот по вертикали вниз. Так что еще будет уши закладывать, когда поедем на лесовозе. Но это — акклиматизация организма. А есть и психологическая.

— И как она проходит?

— Сложнее. Понимаешь, то, что высоко в горах тебе кажется справедливым и логичным, внизу может вызвать сомнение. На себе испытал.

Алена насторожилась.

— К чему ты клонишь?

— Да все к тому же. Ты уверена, что мы верно поступили с мешочком?

— А ты, вижу, засомневался?

— Речь не обо мне. Я сделаю так, как ты скажешь. Лишь бы сама была уверена, что делаешь правильно. И не засомневалась бы в городе.

— Сейчас уверена, — сказала Алена твердо. — Думаю, останусь при этом мнении и в городе. После психологической акклиматизации.

Коротко кивнул.

— Ну что ж, ладно. И все равно, для гарантии, черкни мне из города письмишко. Так, мол, и так, поправляюсь, чувствую себя лучше. И я пойму, что все нормально. Договорились?

— Хорошо, письмо будет. А на какой адрес посылать?

— Иогач, Солину.

— Жена не заревнует?

— Может, даже зауважает. — Усмехнулся невесело и поднялся. — Ну, все. Одеваемся и выходим. Готова?

Алена быстро поднялась, надела шубу и отчего-то замешкалась. Пытливо заглянула ему в лицо.

— Алексей, тебя, вижу, гложет совесть. Не мучайся. Мы взяли у жуликов. Если б ты знал, что они творят…

Положил ей руки на плечи и, поправляя капюшон шубы, мягко улыбнулся.

— Я о них не думаю. Я думаю только о тебе.

— Акклиматизируешься в поселке и забудешь про меня, — улыбнулась она.

— Исключено. Но писать тебе о своих чувствах не стану. Из конспирации. — Взглянул на часы, озаботился. — Все, пошли. А то не только на лесовоз, но и на вахтовый автобус не успеем. Он может пройти раньше.

Они скользили на широких лыжах по заснеженной Пыже. Небо над ними стелилось синее и чистое, без малейшего облачка и дымки. Солнце висело над горами, так щедро серебря снега, что слепило глаза. Путик замело напрочь, он совершенно не проглядывался, и Алексей торил новый вдоль берега, рядом с переходной волчьей тропой.

— Кто тут бегал? — крикнула Алена из-за спины.

— Волчки, — сказал он, не оборачиваясь.

— Да ты что! — встревожилась она. — Можно, я пойду впереди?

— Быстро устанешь по целине-то.

— Зато сзади не схватят.

— Они таких красивых не трогают. Впрочем, как хочешь.

Алена обогнула его и пошла впереди. Алексей сзади иногда советовал взять левее или правее, где легче идти. Река тут была спокойна, без порогов и скальных прижимов. Не темнели полыньи, не было наледей и вздутий. Иди себе спокойно, любуйся окружающей природой. Сам Алексей уже попривык к пыжинским красотам, но сейчас смотрел на все глазами Алены и как бы заново открывал для себя исхоженные им места вдоль и поперек. Оказывается, берега реки здесь просто чарующи. Правый — крут, подступает к самой стремнине, и слышно, как в глубине шумит вода. Нависшие скалы в густой изморози, посверкивающей многоцветными огоньками. Свесились под тяжестью морозного опушения кусты маральника со свернутыми на зиму живыми листочками. А над маральником и скалами громоздятся кедры, недвижимые в зимней дреме.

Левый берег, вдоль которого они шли, поположе, хотя и попадаются скальные островки. Он густо обрамлен кустарниками и прозрачными кронами берез, напоминающими слабый дым костра. Выше, на взгорьях, темнеют кедрачи, поднимаясь все выше и выше, а над ними сияют белые шапки гольцов. А сама Пыжа! Выстеленная среди дремучих гор, она так и манит ступить на девственно чистые снега над ледяным панцирем и глянуть за очередной ее поворот, где открываются все новые и новые пейзажи.

Алене то ли передалось его настроение, а может и сама испытывала то же самое, потому что обернувшись прокричала восторженно:

— Вот так бы шла и шла! И чтобы река эта не кончалась!

— Не утомилась? — заботливо поинтересовался он. — Тебя сменить?

— Нет! Хочу впереди! Отсюда такой вид! Все-таки, я ужасно люблю путешествовать. И я объеду весь мир! Чего бы это ни стоило!

— Я сам люблю бывать в новых местах. Жаль, сейчас наше путешествие заканчивается. Точнее, лыжная часть. Сворачивай вправо и лезь в гору. Но не в лоб, а наискосок. Туда как раз Дымок свернул.

— Как? Неужели уже пришли? — Алена казалась разочарованной.

— В ста метрах отсюда — трасса. Ее не видать за деревьями.

— А я бы еще шла и шла, — сказала Алена с сожалением.

— Теперь уж в другой раз.

— Другого раза может не быть.

— Да, милое небесное созданье, сказка кончается.

— Верю, здешний охотник, — отозвалась Алена, поднимаясь по склону все выше и выше. Перелезла высокий сугроб и ступила на накатанную до блеска автомобильную трассу, откуда Дымок приветственно покачивал кольцом хвоста.

— Все? — спросила она, когда Алексей встал рядом, взяв Дымка на поводок.

— Как видишь. Снимай лыжи. Больше они тебе не нужны. Делай, как я. Поднимаем пятку повыше и высвобождаем носок. Ну? Молодец, получается. Теперь разворачиваем ногу и стряхиваем лыжу. Стряхнули. Теперь другую ногу.

— Мне их жалко снимать, — виновато улыбнулась Алена. — Привыкла. Особенно интересно на них в гору лезть. Назад не скользят, и поэтому уверенно себя чувствуешь, надежно.

— А с горки?

— А с горки вообще — блеск. Такое чувство, будто летишь. Завидую тебе.

Он улыбнулся ей с тихой печалью, взял обе пары лыж, ружье и все это спрятал за придорожным сугробом, под кедровой колодиной.

— Может, мне сапоги надеть? — неуверенно спросила Алена, оглядывая громоздкие обутки на своих ногах, выглядевшие комично на фоне ее модной шубы и шапочки.

— Что, застеснялась? Цивилизацию зачуяла?

— Немножко, — мило смутилась Алена.

— Потерпи. Нам еще машину ждать, да потом ехать около двух часов. Ноги заморозишь. В больнице переобуешься.

Алексей напряженно вглядывался в даль дороги, теряющейся за поворотом, вслушивался в тишину, но машин что-то не было, хотя шел уже четвертый час, и небо предзакатно вызолотилось.

Он рассчитывал на лесовоз. Там, в кабине, только шофер, а не горластая бригада вальщиков, среди которой они будут сидеть с Аленой, как на клубной сцене перед зрителями. И не просто сидеть, а отвечать на вопросы дотошных мужиков, слыша многозначительные покашливания и смешки. Не хотел он этого, но из-за поворота, как назло, высветилось оранжевое пятно вахтового автобуса.

Руку Алексей не поднял, не было такой нужды. Вахтовка сама остановилась. Алексей открыл дверцу, поднял и вбросил внутрь Дымка, следом за ним — рюкзак. Потом сам вскарабкался на высокую ступеньку и уже оттуда, сверху, втащил за руку Алену.

Своих собак промысловики постоянно возят в вахтовке, так что на Дымка никто из мужиков особого внимания не обратил, и тот привычно лег в проходе. И если бы Алексей следом за собой втянул живого медвежонка, то это, конечно, вызвало бы веселое оживление в салоне и даже некоторую панику. Но слишком бы этому не удивились: человек идет из тайги, может ему кто-то заказал зверя, да мало ли какая блажь втемяшится в одичавшую головушку штатного охотника. Но когда среди мужиков в лохматых шапках и телогрейках появилась, будто сойдя с глянцевой обложки модного журнала порозовевшая от смущения Алена и ставшая от этого еще красивее, мужики оказались не просто в шоке. Они превратились в безмолвные изваяния с остекленевшими глазами. Когда Алексей распахивал дверь вахтовки, оттуда несся веселый гвалт. Обычно мужики всю дорогу рассказывают анекдоты, со всех сторон несутся немудреные шутки и соленые словечки. Над головами — клубы дыма от курева, на который не только топор, бензопилу „Урал“ можно повесить. А теперь, едва вошла Алена, сразу стало очень тихо. И уже никто не курил, и весь дым куда-то подевался. Молоденький чокеровщик-сучкоруб вдруг заполошно сорвался со своего бокового места, и товарища потащил за рукав в конец салона — уступил сиденье. И никто из мужиков никакой шуткой на этот порыв не отозвался.

Алексей усадил Алену и сел с нею рядом, кивком поблагодарив парней, глупо таращившихся на его спутницу с раскрытыми ртами и даже не заметивших его благодарного движения. Да что там молодые парни, пожилые вальщики и трактористы, помимо воли смущаясь, тоже взглядывали на Алену и опускали глаза на грубые обутки, которые так не гармонировали с ее одеждой. К застекленному окошечку водительской кабины изнутри прилипло широкоскулое лицо бригадира. Он с любопытством глазел и шевелил толстыми губами. Видно, делился своими наблюдениями с шофером.

Но такова уж природа человека, он ко всему привыкает. Свыклись мужики и с присутствием незнакомой красивой девушки. Пришли в себя, успокоились и негромко заговорили о своих делах. Только изумленно молчавший все это время дед Глухов, подтапливающий на лесосеке бытовку, где бригада грелась и обедала, не вытерпел и протянул восхищенно:

— Ну, Леха… Ну, ерапла-а-ан…

Все засмеялись, но как-то по-доброму, и это сразу сбило все напряжение. Улыбнулся Алексей, улыбнулась и Алена. А ведь ей, как он понимал, было еще тяжелее в этой непростой ситуации. Всю остальную дорогу мужики вели себя очень благопристойно: не курили и не произносили худых слов, а он боялся. Видать, недооценил своих поселковых землячков, на которых женская красота столь облагораживающе подействовала, и Алексей их мысленно благодарил.

В Иогач приехали уже в сумерки. На краю поселка вахтовка остановилась. Вышли двое вальщиков. Алексей попросил их передать шоферу, чтобы подвез к больнице. Там Алексей помог Алене выйти, вскинул на плечи рюкзак и повел в приемный покой. Дымок уже успел сцепиться с собаками, но отбился и гордо трусил впереди хозяина, довел до самых дверей.

Пожилая медсестра, соседка Солиных, вытаращила на Алексея и на его спутницу удивленные глаза и Алексей, не дожидаясь расспросов, коротко пояснил, кивнув на Алену:

— Она с вертолета, Степановна. Слыхала, поди…

Та понятно кивнула и всплеснула руками.

— Дак врачей-то никого нету. Все домой ушли.

— Ты ее сама прими. Разберись, что и как. Надо будет врачей — вызвоним.

— Конечно, конечно, — засуетилась та, — проходите.

В приемном кабинетике Алексей усадил Алену на стул, вытащил из рюкзака ее сапожки, сумку, после чего вышел в коридор, давая возможность переобуться. Минут через пять он вошел снова, взял свои обутки, затолкал их в рюкзак и, понимая, что надо прощаться, распрямился.

— Ну, ладно, — сказал он сразу обеим, Алене и медсестре. — Вы тут разбирайтесь и располагайтесь. А мне еще надо участковому позвонить и все сообщить. — Помедлил и добавил: — В случае чего, я — дома. — Пошел к двери и обернулся к Алене, досадуя, что не получается проститься без свидетеля. — А вы выздоравливайте и всего вам доброго.

— Спасибо, — скромно произнесла Алена, и в ее глазах Алексей уловил нежную искорку. — До свидания.

— Будьте счастливы, — не глядя на нее, обронил Алексей и вышел.

На дворе его ждал Дымок. Небрежно потрепал его загривок.

— Ну, все, сынок. Все кончилось, — пробормотал опустошенно, и вдруг забыл, в какой стороне его дом. Встряхнул головой, будто взбалтывая ее. — Однако, твой хозяин совсем плохой стал. Веди меня, Дыма, домой.

Постучал в дверь. Жена открыла. В очках. Наверное, тетради проверяла.

— Ты? — слегка удивилась она. — Что так рано?

— Надо, — коротко отозвался он.

Занес на веранду рюкзак и зашагал к бане по не чищенной от снега тропинке. Натаскал воды, дров, затопил. После этого, не раздеваясь, вошел в комнату, где сидела жена с тетрадями, устало опустился на стул и потянулся к телефону. Набрал номер участкового Шитова. Тот оказался дома.

— Здорово, Андреич, это Солин.

— Привет, — отозвался тот. — Чего рано вышел? План выполнил?

— Я это… девушку привез в больницу. С того вертолета.

— Да ты что! — возбужденно вскричал тот. — Как она?

— Теперь, вроде, нормально. Сама дошла до трассы.

— А остальные? Где сам вертолет?

— Там… — тяжко вздохнул Алексей. — Зацепился за Чедор и упал в Коозу. Живых больше — никого… Слышь, я тут баню затопил. Помыться надо, а то весь пропотел как конь. Короче, приходи через часок. Все расскажу. Кстати, звякни в район, сообщи. — И положил трубку.

Жена, подняв голову от тетрадей, глядела на него с немым вопросом.

— Как там? — одними губами, без голоса, спросила она.

— Плохо. Но об этом потом. Чтоб два раза одно и то же не рассказывать. И так сердце разрывается от ужаса. Дома-то что нового? Как там живут наши горожане? — Семью дочери Ольги Алексей называл горожанами.

Лицо жены сразу озаботилось, на лбу пролегли морщины, и он только сейчас заметил, как она постарела. А может еще и потому ему так показалось, что в его глазах до сих пор стояло молодое лицо Алены.

— Звонила Оля. Ничего хорошего. Зарплату им все не дают, а у Машеньки зимние сапожки малы стали. Растет ведь девочка. Пальтишко ей надо новое. Как у тебя с добычей-то? Хоть что-нибудь заработаешь?

— Заработаю. Принес котов. Надо будет сдать несколько штук.

— Сдай. Хоть как-то поможем молодым. Трудно им там. Ни своих овощей, ничего. Все с базара, покупное.

— Поможем, куда мы денемся. Завтра пойду в охототдел.

Посидел еще немного и поднялся.

— В баню? — ровным голосом спросила жена, склоняясь над раскрытой, в красных пометках, тетрадью.

Алексей угрюмо кивнул. Горячим комом наворачивалось раздражение. Хотелось сказать: „Что ж ты мужа-то не встречаешь, как положено нормальным женам? Ведь он из тайги вернулся, не с гулянки, а ты сидишь клушей и даже пальцем не шевельнешь. Тебе только до его соболей дело есть?“ Но ничего этого не сказал. Заранее знал: в ответ услышит привычное, многожды раз слышанное: „А я что тут — бездельничаю? Не видишь — работаю. Ну, содержи меня, буду дома сидеть, заниматься хозяйством и тебя ублажать. Да только с твоими заработками — с голоду загнешься, не то что еще детям помочь“. Ничего этого слышать не хотел, чтобы не портить себе настроение, потому пошел на веранду разобрать рюкзак. Там, кроме соболей, была еще и маралятина, килограммов десять, взятая с Базовой избушки. Мясо надо было разрубить, разложить в полиэтиленовые мешочки и положить в железный ящик на холодной веранде, что он и сделал.

Покончив с хозяйственными делами, взял из шифоньера чистое белье, полотенце, опять же без какого-либо участия жены, и отправился в баню. „Смывать грехи“, — подумалось со злой усмешкой. Шагая по занесенной снегом тропке к бане, стараясь ступать в свои следы, Алексей вдруг мстительно вспомнил, как таращились мужики в вахтовке на Алену. Теперь в поселке ему все косточки перемоют. Бабы его осудят, мужики, кто тайно, а кто и открыто — позавидуют. Ну да пусть говорят. Лишнего не скажут.

Когда разопревший от жары, чувствуя в теле молодую легкость, Алексей вошел в дом, в комнате уже сидел участковый, немолодой, лысоватый мужик с хитрыми глазами на круглом лице и разговаривал с его женой. Тот, не вставая, протянул вялую руку, испытующе глядя Алексею в глаза.

— А что мы тут сидим? — недоуменно спросил Алексей, сдергивая с головы влажное, на концах затвердевшее от мороза полотенце.

— А где надо сидеть? — ухмыльнулся Шитов.

— На кухне. Слышь, Зоя, — обратился к безучастно примолкшей жене, — ты, может, что-нибудь соберешь на стол? Мужик после тайги, да еще из бани.

— А почему таким тоном спрашиваешь? — холодно поинтересовалась жена.

— Каким тоном? Я нормально спросил.

— Ты не умеешь нормально спрашивать. Все с подковыркой.

— Да будет вам, — продолжал хитро ухмыляться участковый. — Без меня доругаетесь. Я по делу пришел. Где говорить-то будем? Здесь или на кухне? — поочередно посмотрел на обоих супругов, как бы спрашивая, кому здесь решать.

Жена с тоскливым вздохом поднялась и, поджав губы, ушла на кухню, где тотчас раздраженно загремела посудой.

— Ну, ты понял, Андреич? — горько поморщился Алексей. — Никак к этому привыкнуть не могу. Сколько живем, а вот не могу и все.

— Понял. — Участковый, поднявшись, похлопал его по плечу. — Ладно, пошли.

Сели в кухне за стол. Алексей пошарил глазами по столешнице, где стояли тарелки с соленым салом, квашеной капустой и ломтями хлеба. Поднял прищуренные глаза на жену, уже собирающуюся сесть.

— У нас че-нить есть?

Она одарила его презрительным взглядом и достала из шкафа початую бутылку водки, которую он покупал еще перед промыслом.

Алексей плеснул участковому и себе (жена не пила вообще), поднял рюмку.

— Ну, со свиданьицем.

Потом он рассказал все, что видел на перевале, и как выхаживал спасенную девушку, и как они добирались до поселка. Участковый его слушал очень внимательно, не отводя хитроватых глаз и, когда Алексей закончил, спросил:

— Ну, а золото?

— Какое золото? — Алексей недоуменно втянул голову в плечи. — Я, вроде бы, пока еще охотник, а не старатель. Да с лотком в эту пору и не ходят.

— Знамо, не ходят, — почти ласково согласился тот с легонькой ухмылкой. — Я спрашиваю про золото, которое в вертолете.

Алексей очень правдоподобно вытаращил глаза, глядя то на участкового, то на затаенно притихшую жену, как бы пытая, не смеются ли над ним. Но они не смеялись, а смотрели на него изучающе, будто видели впервые.

— Говоришь, в вертолете? — переспросил Алексей.

— Ну да, в вертолете, — коротко кивнул участковый. — Ты что, не знал?

— Нет. Первый раз слышу.

— А та девица тебе разве ничего не говорила?

— Про золото? Абсолютно ничего. Я, конечно, расспрашивал ее, когда в себя пришла. Кто, мол, ты, откуда и куда летели. Она, говорит, летела в Барнаул, к больной матери. Из какого-то села. Из какого — не сказала. Вот и все.

— Фамилию девицы знаешь?

— Летяева Алена Владимировна. При ней сумка была. С паспортом.

Участковый вынул из планшета блокнотик, записал и поинтересовался, пристально глядя ему в глаза:

— Ты потом ходил в Коозу?

— Ходил. Где-то через неделю. Конечно, лучше бы сразу. Может, кто в живых еще оставался. Хотя… — горько поморщился и безнадежно махнул рукой. — Там глухо… Но раньше сходить никак не получалось. Девушку без сознания не бросишь. Двое суток в себя не приходила. Сам понимаешь…

— Понятно. Значит, пошел через неделю. А зачем?

— Говорю же, посмотреть, что и как. Душа-то болит. Да и путик там у меня самый добычливый. Надо было капканы проверить. Как только Летяева малость оклемалась, я и пошел. Сколько же спасателей ждать. Я их и так каждый день ждал, все из избушки выходил да на небо глядел. Думал, вот-вот появятся. Где их черти-то носят?

— Они искали по курсу, а ты далеко в стороне.

— Но я-то тут при чем? И так больше недели — кобелю под хвост. Оклада-то у меня нет. Сколько поймаю, за столько и получу. Кто простой оплатит?

— Не знаю. Может, родственники этой девицы.

— Как же, получишь с них. Как и с авиаторов.

— С этим вы без меня разберетесь, — отмахнулся участковый, и упрямо продолжал спрашивать. — Значит, ты пришел в Коозу.

— Ну, пришел, — уже злясь, кивнул Алексей.

— И что там?

— Не что, а кто. Если уж точнее.

— Кто же? — участковый так и сверлил его глазами.

— Волки. Да еще вороны.

Тот открыл, было, рот для вопроса, но тут же понятливо опустил глаза и, скорбно помолчав, произнес тихо:

— Печально. Очень печально.

— Я там котелок закопченный повесил. Чтоб хищников отпугивал.

— Ясно, ясно… Ну, а в вертолет-то заглядывал?

— Заглядывал. Обглоданные ребра торчат.

— А золото? — мягко наседал Шитов. — Ты его видел?

— Какое к черту золото! — в сердцах вскричал Алексей, выкатив побелевшие от возмущения глаза. — Говорю же, там окровавленные кости! Я что, полезу шариться среди трупов и искать какое-то золото? Откуда я знал, что оно там есть? Да если бы и знал, не полез бы. Автомат там, среди окровавленных тряпок, вроде бы торчал. Но я только глянул и — сразу назад. Веришь, чуть не стошнило.

— Автомат, говоришь? — прищурился тот.

— Вроде бы, — неохотно подтвердил Алексей.

— Но задумался, откуда он мог там оказаться?

— Мало ли откуда. Нынче с охраной летают. Время-то, сам знаешь какое.

— Знаю. Еще как знаю. — Участковый покачал лысоватой головой. — Наступило воровское время. Воры празднуют. — Вздохнул расслабляясь и поглядел на забытую в разговоре бутылку.

Алексей уловил его взгляд, налил в рюмки.

— Давай, Андреич, помянем мужиков. Я одного только и видел — усатого летчика. До сих пор стоит перед глазами, как живой. Настоящий был боец. Как говорится, земля им пухом.

Молча, не чокаясь, выпили и участковый поднялся.

— Спасибо за угощение, идти надо. Служба.

— Ты звонил в район-то? — озабоченно спросил Алексей.

— Обязательно. Завтра, должно, прилетят. Ты пока не уходи в тайгу. Проводником у них будешь, все расскажешь и покажешь.

— Само собой, — кивнул Алексей.

Когда участковый ушел, Алексей посидел еще за столом, опустив голову, явственно ощущая кожей изучающий взгляд жены, потом встал и пошел в свою комнату. Там он разделся, застелил скрипучий диван, на котором спал последние годы, погасил свет и лег, мысленно прокручивая в голове события этого долгого дня и в особенности последнего часа. Но в одиночестве он пребывал недолго. Не прошло и пяти минут, как дверь в его комнату распахнулась настежь. На пороге, как в раме, подсвеченная сзади лампочкой из коридора, возникла жена. Картинно подбоченясь, она некоторое время взирала на него, но не дождавшись никакого отклика на свое появление, спросила холодно:

— Ты мне ничего не хочешь сказать?

— Ничего. Все, что было, я уже рассказал.

— Она красивая?

— Кто? — сделав вид, что не понял, отозвался Алексей.

— Девица эта.

Помолчав, с неохотой выдавил:

— Красивая.

— То-то ты ее фамилию и имя-отчество запомнил. Прямо наизусть зазубрил. Выпалил без запиночки. Только от зубов отскочило. Все с тобой ясно.

— Что тебе ясно?

— Понятно, почему ты из тайги пришел сам не свой. Молодую девицу там обхаживал. То-то и скучно тебе дома, весь истосковался.

Продолжать пустой, изматывающий разговор не имело смысла. Алексей встал, оделся и ушел в баню, где закурил и долго сидел в теплом предбаннике, пока не погас свет в комнате жены и весь дом не погрузился в сумрак.

Утром, когда Зоя молча ушла на работу, демонстративно не замечая мужа, Алексей, не вынося безделья, и хоть чем-то занять душу, принялся разбираться с принесенными соболями. Аккуратно перебрал всех, рассортировав их по цвету и качеству. Шесть штук, не самых лучших, отложил для сдачи в охототдел, для быстрых денег. С остальными решит позже, после промысла, когда станет известно их общее число. Он сдаст столько, сколько значится в договоре, а лишних, коли они окажутся, продаст на сторону. Может, удастся сбыть подороже заезжим купчишкам или туристам. А ведь еще предстоит поездка в Барнаул. Почему бы и там не попытать счастья. Вдруг подвернется оптовик. Впрочем, об этом думать еще рано. Сезон не закончен.

Закончив с соболями, взял снеговую лопату и пошел расчищать дорожки во дворе — к бане, к уборной, к калитке. Но что он ни делал, мысленно был рядом с Аленой. Думал о ней постоянно. Его так и тянуло сходить в больницу, попроведовать ее, но испытывал неловкость и опаску. Не деревенская молва его останавливала, от нее никуда не деться, просто не хотелось лишний раз показывать свою близость к Алене. Ведь одно дело, когда просто догадки, совсем другое, если придет к ней. А это уже факт. Тот же дотошный Шитов, об этом, конечно, дознается и заподозрит между ними тайный сговор. Если еще не заподозрил. Мужик он въедливый. Надо с ним поосторожнее.

Прокопав аккуратные дорожки, Алексей вернулся в дом попить чаю. И едва сел к столу, задребезжали стекла в окне. Сугробы во дворе пересекла быстрая тень низко летящего вертолета. Вот они, спасатели, объявились-таки.

Быстро оделся и пошел к конторе леспромхоза, издали увидев, как директорский уазик понесся к берегу Бии, где располагалась посадочная площадка. По пути к Алексею присоединился и торопливый Шитов.

— Как ночевал? — спросил тот, хитровато ухмыляясь.

— Нормально, — сказал Алексей бодро.

— Жена-то, поди, приревновала к этой девице?

— Она всегда ревнует. Где надо и не надо. К любой юбке.

— Эта — не просто юбка. Конфетка.

— Видел, что ли? — покосился на него Алексей.

— Служба такая — все видеть. Сходил к ней вчера, как от тебя вышел. Ух, и красавица, доложу тебе. Прямо, как с картинки.

— По-моему, обыкновенная, — равнодушно отозвался Алексей.

— Не скажи. — Шитов с несогласием повел головой из стороны в сторону. — Парни с вахтовки прямо ошалели от нее. Таких красавиц, говорят, только по телику видели, а живьем — не доводилось.

— Ты уж и парней успел порасспросить? — удивился Алексей.

— Успел, — довольно ухмыльнулся Шитов.

— Шустрый ты мужик.

— Будешь шустрым, когда такое чепэ. Меня из райотдела задергали. Сам начальник УВД взял это дело под контроль. Представляешь, в какой я запарке?

— Представляю и сочувствую, — качнул головой Алексей, останавливаясь перед высоким крыльцом конторы леспромхоза и видя, что уазик уже возвращается с вертолетной площадки.

По ступеням к ним спускался директор Медведев, крупный, кряжистый, моложавый мужчина в ондатровой шапке и кожаной куртке, не застегивающейся на животе. Наверное, из своего кабинета в окно глядел и потому появился в самый аккурат. Поздоровавшись с участковым и Алексеем, враскачку, по-медвежьи, шагнул к подъехавшей машине.

Вразнобой захлопали дверцы, и на скрипучий снег ступили четверо мужчин.

„Что-то маловато вас, — .подумал Алексей, истово разглядывая приехавших, — да и на спасателей не шибко похожи, кроме вон того, здорового“. У высокого здоровяка, в оранжевой пуховой куртке и черной вязаной шапке, которого Алексей сразу выделил изо всей группы, лицо было бурое, обветренное, как у человека, проводящего много времени на природе. „Кажись, он — главный из спасателей, а остальные, вместе с летчиками, сидят в вертолете“.

Глянул на двух пожилых мужчин в драповых пальто с каракулевыми воротниками и в ондатровых шапках, держащихся рядом. Судя по всему, их связывала не только внешняя похожесть, но и общая служба. Более пожилой и солидный держал в руке старомодный, порыжевший от времени кожаный портфель, который ныне большая редкость. Теперь деловые люди носят все больше плоские чемоданчики-кейсы. Кажется, этот обладатель портфеля в группе был главным. Еще когда подъезжали, Алексей приметил, что сидел он впереди, рядом с водителем, а это место считается начальственным. Спутник его, возможно, был помощником, но то, что оба они из правоохранительных органов, сомневаться не приходилось. Их и Шитов поедал глазами, как высокое начальство, подобрав животик и вытянувшись чуть ли не по стойке „смирно“.

С этими ясно. А вот четвертый, в утепленном кожаном пальто и новейшей норковой шапке, совсем не походил на остальных. Очень ухоженный молодой мужчина со сдобно-белым, холеным лицом, на котором уже завязывался второй подбородок. Этот, скорее всего, из какой-то администрации, и напоминал нового русского начальника из крутых. Держа руки в карманах, он отстраненно осматривал окрестности. На породистом лице — никаких чувств. Жгуче-черные глаза излучали лишь холодное достоинство.

Директор леспромхоза пожал руку каждому, ладонь же самого пожилого дольше задержал в своей, и улыбался сердечнее, чем остальным. То ли он знал его лично или из уважения к чину. Представил гостям Шитова и Алексея. Те же пока себя не называли и выжидательно молчали.

— Ну что, товарищи, пойдем ко мне? — спросил Медведев и, не встретив возражений, зашагал по бетонным ступеням к дверям двухэтажного здания конторы, построенной в самом начале перестройки.

В своем просторном кабинете усадил всех на мягкие стулья к большому приставному столу. Самому пожилому предложил свое кресло, но тот скромно отказался и сел напротив Алексея, лицом к лицу, и Алексей сразу утвердился в мысли, что это не случайно.

Медведев неуверенно потоптался возле своего рабочего кресла во главе массивного стола и, помявшись, спросил:

— Мне как, уйти?

— Отчего же, — сказал пожилой. — Оставайтесь. От вас секретов нет.

— Ко мне вопросы будут?

— Да пока нет, — сказал тот. — Мы бы хотели послушать вот товарища. — И он ободряюще улыбнулся Алексею.

— Может, кофейку или чая? С дороги-то. — Предложил директор.

— Если не затруднит.

Медведев торопливо зашагал к двери, отворил ее, и тотчас, будто дожидалась за дверями, вплыла секретарша с подносом, на котором исходили паром чашечки с чаем и кофе.

Она поставила поднос посередке приставного стола и вышла. Медведев не пошел к своему креслу, а скромненько приютился у двери, как бы показывая, что кабинет отдан гостям в полное распоряжение.

Сидящий напротив Алексея пожилой следователь отпил глоток чая, достал из портфеля, стоящего у ног, портативный диктофон и поставил его на стол, направив сеточку микрофона на Алексея. Так же поступил и его помощник.

— Ну что, Алексей Григорьевич, начнем? — спросил пожилой, готовно положив палец на диктофон и, уловив утвердительный кивок, добавил: — С самого начала и поподробнее: — После этого надавил кнопочку записи.

Алексей повторил все, что вчера рассказывал Шитову. Не забыл поведать и о своем походе в Коозу, и что там увидел.

— Вы знали, что на борту — золото? — спросил следователь.

— Я вчера об этом узнал от Шитова.

— А там не знали?

— Откуда? Радиоприемника в верхней избушке нет.

— А в нижней или, как вы ее называете, Базовой, там есть?

— В Базовой есть, но не рабочий. Без батареек.

— Летяева вам о золоте ничего не говорила?

— Абсолютно ничего, — ответил Алексей, и вдруг поймал на себе очень заинтересованный взгляд с края стола, где сидел белолицый мужчина с вызревающим вторым подбородком, и которого он мысленно окрестил „новый русский начальник“. Алексей и раньше улавливал оттуда какой-то особо устойчивый интерес к своей персоне, но не обращал внимания, отвлекаемый следователями. Сейчас глянул туда и встретился глазами с белолицым, который откровенно изучал его. „Что он во мне ищет?“ — подумалось с беспокойством и недоумением. И тот, как бы отвечая на немой вопрос, спросил Алексея:

— Каково состояние Летяевой?

— Вчера, вроде, ничего было. Сегодня — не знаю, — спокойно ответил Алексей.

Белолицый отвел глаза от Алексея, проговорил озабоченно:

— Пока вы тут беседуете, я, однако, съезжу в больницу. Узнаю, как там наша сотрудница. Не против?

„Вон это кто! — Прожгла Алексея запоздалая догадка. — Кажется, сам шеф, директор прииска. То-то он меня так упорно разглядывал. Как сразу-то не допер!“

— А мы сейчас все вместе поедем, — господин Миркин, суховато произнес пожилой следователь. — Уже заканчиваем. Что не успели спросить, по дороге спросим. Скосил глаза на часы. — План таков. Сейчас, максимум, на полчаса в больницу, потом — вылет на место. Вы, Алексей Григорьевич, как абориген, будете нашим проводником. Надеюсь, не возражаете?

— Конечно. Мне все равно в тайгу возвращаться.

И тут подал голос Шитов:

— Солин говорит, что потерял больше недели на промысле. Вчера он, в беседе, спросил меня: кто ему возместит этот ущерб? Организация или еще кто. Это, конечно, не мое дело, но человек интересуется…

Алексей взглянул на него с благодарностью и тут же, устыдясь своего порыва, опустил голову.

Медведев поддакнул от дверей.

— Промысел — это как уборка хлебов у крестьян. Время на нее отпускается ограниченное. Потерял время — потерял урожай пушнины. И уже не наверстаешь.

И все повернулись к белолицему мужчине.

Тот не замедлил отозваться:

— Думаю, мы решим этот вопрос с Солиным. В рабочем порядке.

Старший следователь, выслушав это, дружески подмигнул Алексею, подытожил легким голосом:

— Ну вот и отлично. — Он убрал диктофон в портфель и поднялся. Его товарищ тоже спрятал свой диктофон, и тоже встал. Распрямился над столом и директор прииска, еще раз откровенно оглядев Алексея. В бледно-синих глазах — холодная озадаченность. Он будто пытается разгадать загадку и никак не может.

Старший следователь взял портфель и пошел к выходу.

— Мне тоже в больницу? Или не надо? — спросил его Алексей.

— А что? — тот приостановился и глянул на него внимательно.

— Да я хотел сбегать домой, собраться. Собаку взять надо.

— Мы вас в больнице долго не задержим. Успеете.

В машину сели вчетвером. Спасатель и Шитов остались в кабинете директора. В больнице старший следователь попросил директора прииска и Алексея подождать в коридоре, пока они с товарищем побеседуют с Летяевой.

— Кстати, вы, — разрешил он Алексею, — можете сходить домой. — Вам пятнадцати минут хватит?

— Вполне, — кивнул Алексей и ушел.

Собрался Алексей быстро. Прихватил сдаточных соболей, купил по дороге хлеба, сигарет, и через четверть часа, с Дымком на поводке, был уже возле дверей больницы. Привязав собаку, вошел внутрь.

Беседовать с Аленой следователи еще не закончили, и директор прииска нервно мерил шагами пустой вестибюль. Увидев Алексея, приблизился к нему. Некоторое время глядел на него своими смолевыми глазами, спросил:

— Ну и во сколько вы оцениваете свой материальный и моральный ущерб?

— А это смотря во сколько вы оцениваете жизнь своей сотрудницы, — не моргнув глазом, мгновенно отчеканил Алексей, мысленно похвалив себя за находчивость. — Так что слово за вами.

— Хороший ответ, — сдержанно улыбнулся тот, глядя на Алексея с пронзительным интересом и не скрывая этого.

Алексей ответно улыбнулся, и тоже — сдержанно, одними губами. „А ведь он разглядывает меня, как возможного соперника. И гадает: могло у нас с Аленой что-то такое произойти или нет“? — понял Алексей, притушив в глазах ответное любопытство. — Думаю, мы с вами сойдемся в цене, — пообещал его белолицый соперник. — Не обидим.

Алексей пожал плечами с видом человека, у которого нет выбора.

— Будем надеяться.

Поговорить им больше не пришлось. Дверь кабинета главврача отворилась. На пороге возник помощник старшего следователя и сделал им знак рукой, приглашая войти. И оба они, с облегчением, отвернулись друг от друга. О чем было им еще поговорить? Не торговаться же о цене прямо здесь, в больнице. У Алексея к этому человеку вопросов не было, а у того, хотя наверняка и имелись, но не тот случай, чтобы их задавать. Не спросит же он напрямую: „Ты спал с ней или нет?“ Место неподходящее, да и время тоже.

Алена сидела на кушетке в пестреньком больничном халате, такая скорбная и сиротливая, что Алексей насилу ее узнал. Увидев вошедших, попыталась подняться, но не хватило сил. Жалобно улыбалась, хотя по бледной щеке катилась, истаивая, крупная слеза.

Старший следователь сидел за столом главврача, на котором, рядом с книжками историй болезней, стояли два диктофона, и молча наблюдал встречу, не задавая пока никаких вопросов.

Директор прииска порывисто шагнул к Алене, наклонился, приник к ней и поцеловал в щеку, стерев слезу.

— Ну, как ты тут, Алена Владимировна? — спросил он с придыханием, положив ей руки на плечи и жадно глядя в ее бледное лицо.

— Спасибо. Получше, — проговорила она слабым голосом, и нашла взглядом глаза Алексея, который с неловкостью наблюдал встречу сотрудников. Вежливо кивнул девушке, стесняясь подойти поближе.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Григорьич, — отозвалась жалобно. — Измучились вы со мной. Не знаю, как вас и благодарить. Спасибо вам за все.

— Да чего там… — пробормотал Алексей. — Главное — все обошлось. Живы, здоровы. Поправляйтесь скорее. Желаю всего самого-самого светлого. Ну, а будете выходить замуж, не забудьте пригласить на свадьбу.

— Конечно, — слегка заалела девушка, — ведь вы мне теперь как отец.

— Счастья вам. Будьте. — Легонько склонил голову напоследок и вышел из кабинета, не спросив даже позволения у следователей. Они, правда, его и не удерживали. В вестибюле и дожидался остальных, мысленно прокручивая короткий и для посторонних малозначащий разговор. Ее „Спасибо. Получше“, сказанное в его присутствии, расценил как то, что беседа со следователями не вышла из намеченного русла, и что она по-прежнему уверена в себе. И сам отозвался обнадеживающе, дескать, все обошлось. Друг друга они поняли. А то, что Алена играла в больную, так это только на пользу.

Минут через десять вышли из кабинета и все остальные. Какой там происходил разговор, Алексея уже мало трогало. Сели в машину, поехали в контору. Дымка пришлось спустить с поводка, и он бежал сзади.

Стали подниматься на второй этаж.

— Я на минутку. Заскочу в охототдел, — сказал Алексей.

Потянул ручку обитой железом двери на первом этаже, возле лестницы.

В насквозь прокуренном кабинете, кроме заведующего Кости Дронова, никого не было. Да и кому сейчас тут быть? Все охотники работают безвылазно на своих угодьях. Вот после промысла тут будет весело, и еще как! Сойдутся мужики, наскучавшись в тайге, в этой комнатушке. Тут и контора, и клуб, и дом родной, где всегда поймут их неспокойную душу. Жены будут чуть не силой растаскивать их отсюда по домам. Но пока было тихо, и Костя вытаращил на Алексея глаза, как на живое чудо.

Алексей торопливее вытащил из-под клапана рюкзака матерчатый мешочек, вытряхнул соболей на пустой стол заведующего. Поздоровавшись попросил:

— Костя, прими по шустрому шесть котов. Жена шею переела — денег нет.

— Ну, ты хоть расскажи что и как, — укоризненно заулыбался тот. — Сказывают, шибко красивая. Таких только по ящику кажут. Врут, нет?

— Нашел о чем говорить, — нетерпеливо перебил Алексей. — Я в мыле весь. Сейчас летим на Коозу, под Чедор. Там такое… — поморщился и отчаянно махнул рукой. — Меня у директора мужики ждут. Извини, Костя. Все — потом.

Костя начал перебирать пушнину. Брал кота одной рукой за головку, другой за основание хвоста, встряхивал, дул против шерсти, выискивая проплешины и другие дефекты. Тщательно оглядев каждого, предложил: — Всех приму третьим цветом. Если по-быстрому. Согласен? А потом, на пушно-меховой базе разберутся, и если я где занизил цветность, доплатят.

— Дава-а-ай, — торопил Алексей, которому не стоялось на месте. — Выписывай справку в бухгалтерию. Зоя завтра придет, получит.

— Если деньги есть, — охладил тот.

— Ну, ты объясни в бухгалтерии. Спасал, мол, человека. Время потерял.

— Объясню, — понятливо ухмыльнулся Костя. — А доверенность?

Алексей быстро написал бумагу, поставил дату и расписался. Прислушался. По ступеням со второго этажа спускались люди, и он заспешил.

— Все, Костя, побежал. Ты это… не сочти за труд, если что — звякни жене в школу. Чтобы в бухгалтерию зашла.

— Да сделаю, — пообещал тот, — беги.

Впятером кое-как втиснулись в нутро уазика, шофер понесся к посадочной площадке, где издали маячил зеленый силуэт вертолета. Дымку места не хватило, и он, распустив хвост, бежал следом. Трясясь на снежных ухабах, Алексею вдруг подумалось, что всех поселковых мужиков почему-то интересуют только его взаимоотношения со спасенной девушкой, а о золоте помалкивают. Видать, Алена затмила своей красотой даже золото, и от сознания этого, в его издерганной, неспокойной душе затеплилось горделивое чувство.

В салоне вертолета, кроме летчиков, сидели, на боковых лавках, еще четверо крепких парней в горных пуховках и толстых вязаных шапках — спасатели. Был среди них и вездесущий Шитов. Алексей сказал старшему следователю, что по пути ему надо забрать спрятанные возле трассы ружье и две пары лыж. Тот кивнул и пристроил Алексея позади кресел летчиков — показывать дорогу.

Вертолет взлетел, круто набирая высоту, беря курс к вершинам обогинского перевала. Скоро внизу, между водораздельными хребтами, показалась узкая, белая, петляющая меж каменных лбов, лента реки Пыжи. Алексей показал место, и машина, снизившись, зависла невдалеке от трассы. Летчики не рискнули садиться на лед, скрытый снегом, и удерживали тяжелую машину в метре от поверхности. Сидящий слева летчик обернулся, крикнул ему:

— Иди, прыгай! Да поживее там!

Один из спасателей поднялся, открыл дверь.

Алексей привязал рвущегося Дымка к лавке и вывалился на снег, благо, неглубокий. Побежал к дороге по накатанному вчера путику, кое-где проваливая обутками скользкую лыжню. Быстро откопал обе пары лыж, ружье и воротился к висящему в снежном вихре вертолету. Вбросил в дверной проем лыжи с ружьем, а самого его спасатели втащили в салон за руки.

Снова взлетели, стремительно и почти вертикально устремляясь вверх.

— Теперь по Пыже — в низовье! — кричал Алексей из-за спин летчиков и показывал рукой. — Мы пройдем над руслом Коозу! Видите, слева высокий, острый пик? Это Чедор! В него те ребята и врезались! Обходите его Пыжой! А вот здесь надо повернуть налево на девяносто градусов! Это место впадения Коозу в Пыжу! Держите курс — к гольцам! Через минуту будем на месте! Секунд тридцать осталось! Двадцать! Чуть помедленнее можно? Сейчас будет место! — кричал Алексей летчикам, напряженно всматриваясь в наплывающее ущелье, и увидел то, что искал. — Вон, смотрите! Видите, на самом дне, под скалой!

Левый летчик чуть заметно качнул головой. Вертолет замедлил движение вперед, как бы замер на одном месте. Оглянувшись, Алексей увидел, что в салоне все приникли к иллюминаторам левого борта и смотрели вниз.

— А теперь куда? — громко спросил летчик.

— На перевал! — Алексей указал рукой. — Больше приземлиться негде!

Взвихривая клубы снежной пыли, вертолет завис над ровной чистиной перевала, неподалеку от Чедора, и как бы замешкался в воздухе.

— Снег тут глубокий? — озабоченно спросил правый летчик.

— Сантиметров пятьдесят, не больше! Здесь его выдувает ветрами!

— Валяй, прыгай! — велел левый летчик, снизившись еще немного.

Открыли дверь, Алексей выкинул упирающегося Дымка. Следом за ним полетели лыжи, ружье, рюкзак, потом прыгнул и сам. Отбежал, пурхаясь в сугробных наметах, в сторону, описал вокруг вертолета круг. Снег везде доходил до колен. Стоя возле ошарашенного вибрацией и грохотом взлохмаченного Дымка, наблюдал, как тяжелая машина провисла еще, колеса коснулись снега, вошли вглубь, утвердились на земле. Надсадный рев двигателя заметно утих. Лопасти сбавили обороты и вращались медленно, как бы на холостом ходу.

Из нутра полетели рюкзаки, мешки, мотки капроновых веревок, две лопаты из тонкого дюраля для расчистки снега, свернутая палатка и связка алюминиевых колышков и распорок. Выпрыгнули четверо парней. Знакомый уже Алексею главный спасатель подал парням сверху зеленый ящик с металлическими ручками, еще какое-то оборудование в чехлах, после чего, коротко перемолвившись со старшим следователем, прыгнул вниз. Остальные же пассажиры вертолета — следователи, директор прииска и Шитов прыгать, похоже, не собирались. Старший следователь, высунувшись из двери, показал Алексею рукой на главного спасателя и, едва перекрывая рев мотора, прокричал:

— Поступаете в его распоряжение! Поможете им!

Алексей согласно качнул головой.

Дверь закрыли. Главный спасатель с Алексеем отбежали в сторону, заранее прикрыв лица рукавами курток от вихрящейся снежной пыли. Вертолет затрещал сильнее, лопасти слились в сплошной сверкающий круг. Машина поднатужилась, вырвала колеса из наста и поднялась над головой, медленно разворачиваясь по курсу на Иогач. Скоро ее грохот истаял за хребтами.

Мужики споро поставили большую палатку, стаскали туда все снаряжение, а возле входа, на расчищенной площадочке, установили зеленый ящик, в котором оказалась рация. Главный спасатель связался с радиорубкой леспромхоза. Убедившись, что двухсторонняя связь действует, доложил: на место прибыли и немедленно приступают к работе. Выключив и закрыв рацию, он быстро сделал себе грудную обвязку, защелкнул на ней альпинистский карабин и вскинул на плечи легкий рюкзак, сбоку которого прицеплены были скальные клинья, а из-под клапана торчал тугой моток основной веревки. Товарищи его тоже обретали походную готовность. Надели поверх пуховок легкие перкалевые ветровки, на ногах — горные ботинки с металлическими зубцами-триконями. Короткие, широкие лыжи, больше напоминающие снегоходы, висели за спинами, поверх рюкзаков. А сбоку у двоих пристроены были и саперные лопатки в чехлах.

— Что, прямо здесь будете спускаться? — спросил Алексей главного.

— А где ты спускаешься?

— С километр повыше. — Алексей повел рукой в сторону близких гольцов. — Там склон поположе, хотя весь перевит кустарниками. Скатываюсь на лыжах.

— У нас нет времени на лишний километр туда и обратно, — отрезал тот, скорыми и экономными движениями поправляя снаряжение. Взглянул на сверкающий пик Чедора, и его грубоватое, суровое лицо помягчело. — Красивая горушка, разъязви ее. Туда-то не ходил?

— В этот раз? Нет, а зачем? В прошлом году, в начале зимы бывал. Там берлог полно, с северной стороны. Надо было проверить, для учета, где залегли медведи, а которые пустуют.

— Да-а? — протянул тот с живым интересом. — Я ведь тоже с ружьишком балуюсь. Но пока нам не до медведей. Хотя сходить туда придется. — Отогнув рукав куртки, глянул на часы. — Значит, так, — сказал деловым тоном. — Сейчас — одиннадцать, пятьдесят пять. На твоих столько же? Отлично. Ровно в шестнадцать поднимаемся наверх. Разогрей тушенку, по банке на брата. Вскипяти побольше чаю, да покрепче. Посуда и харчи в мешках. Найдешь сам, что надо.

— Понял, — сказал Алексей, — а пока я до гольцов прогуляюсь, погляжу, что и как. Бракоши меня из-за перевала достают. Петли на кабарожек ставят, котов ловят. Совсем обнаглели. Да, чуть не забыл. Захватите мой котелок. Висит там, от волков. А то чаю, на путике, не в чем согреть.

— Захватим, — пообещал тот, и его сухое, костлявое лицо построжело. — Ну, пока, Алексей. Начнем спуск с божьей помощью. Меня, кстати, Егором зовут.

— Давай, Егор. Как говорят, ни пуха…

Алексей нацепил лыжи, вскинул рюкзак и подошел к краю обрыва проводить спасателей. Один из них споро вколотил молотком, висящим на шнуре, в трещину скалы тонкий металлический клин, подцепил к кольцу конец веревки на карабине, после чего все они, друг за другом, подстраховываясь, стали спускаться по отвесной стенке. Алексей подождал минут десять, на всякий случай, но внизу было тихо, никто его не окликал, и он двинул к гольцам.

Неспешно пробивая лыжню по седловине перевала вверх, к нему вдруг пришло ровное и умиротворенное настроение. Он слегка подивился тому уверенному спокойствию, с которым вел себя и в разговоре с участковым, и со старшим следователем, и с директором прииска, и с главным спасателем. А все дело, наверно, в том, что мысленно он давно уже решил отдать содержимое мешочка небесному созданью, и пускай она с этим добром поступает как ей заблагорассудится. Ему же самому чужое золото не нужно. Воспользоваться им все равно будет нельзя, и кроме горя оно ничего не принесет. Конечно, он взял на душу грех, и грех этот на нем останется, как ни отмаливай, но утешает, что корысти нет. Не для себя принес, для молодой девушки, которую предал любимый человек. Да еще она в такую мясорубку попала, чудо, как живой осталась. Пусть это будет наградой Алене за все страдания. Вот только бы поскорее передать ей свой подарок, сказать: „Это все — твое“ и с тем проститься.

Подумал так, и стало еще легче, даже лыжи пошли быстрее. Вот что значит — высокогорье. Светлые мысли здесь посещают его чаше, чем в поселке. Ведь отсюда — ближе к Богу. И еще одна практическая мысль тотчас же проклюнулась в его мозгу, как бы рожденная общим настроением при виде близких гольцов: а что если не дожидаться весны или, тем более лета, а в середине января взять да смотаться к Алене в Барнаул? И не через Иогач, где его отъезд сразу заметят и кое у кого возникнут вопросы, а отсюда, через эти гольцы — в Каракокшу. Там на автобусе, а лучше на попутной машине — до Горного. Оттуда междугородним автобусом — в Барнаул. И таким же путем — обратно. Ни одна живая душа о его отлучке с угодий не узнает. А если придут егеря тропить, что маловероятно, и увидят лыжный след к гольцам, скажет: гонял браконьеров. Поверят. Тем более, что о браконьерах из-за перевала он в охототделе уже докладывал. Да и сейчас сказал главному спасателю, что пошел глянуть, нет ли бракошей. Все будет нормалек, как говорит Алена. Вот только надо будет прихватить с собой цивильную одежду. Хотя бы ношеные брюки и старенькие зимние сапоги. Охотничья суконная куртка из комплекта „тайга“, а также вязаная шапка вполне подойдут и для городской сутолоки.

Да, отличную идею навеяли гольцы. На новогодние праздники он, как и все штатные охотники, выходит из тайги, а отгуляв — возвращается. Так что, собираясь после новогодья на промысел, он сунет в рюкзак брюки и сапоги. Если жена это каким-то образом обнаружит, скажет, берет для избушки, переодеваться там в сухое после путика. И все дела.

От такого расклада Алексей даже повеселел, и решил эти три с половиной часа, остающиеся до подъема спасателей, провести с наибольшей пользой. К примеру, подняться на голец и тщательно оглядеть сверху запредельную сторону, сориентироваться на местности. Это пригодится, когда сделает отсюда рывок в Барнаул. А идти сейчас на голец надо истоком Коозу, проверить места на соболя. Раньше не удавалось как следует опромыслить гольцовые, потому что тут не было избушки для ночлега. С перевала он спешил, обычно, в Коозу, замыкая круг на Базовой избушке, По гольцам же, к Купеческой, путик не проложен, хотя надо бы. Теперь неожиданно выдалась возможность обследовать траверс гольцов, и бежать, сломя голову, до зимовья ему не надо. На эту ночь он попросится к спасателям. Палатка у них большая, места много. В худшем случае, перебьется у надьи. Не впервой ночевать у долгоиграющего костра.

Бредя вдоль мелкого здесь и пологого распадка Коозу, Алексей нашел тореные собольи сбежки, и выставил под след пять остававшихся в рюкзаке капканов. Решив поработать в другой раз тут основательнее, он выбрался из ложбины на взгорок и повернул к низкорослому кедрачу. Петельки на белок в кармане рюкзака имелись, хотелось и их использовать.

Пошел кромкой кедрача, выискивая беличьи переходы, и вдруг совсем неподалеку услышал рабочую полайку Дымка. Лаял кобелек не как на белку, с неохотой, а очень даже азартно, словно на соболя. Осторожно подобрался к месту и увидел на вершине крупнейшего глухаря, который, наклоняя краснобровую голову то на один бок, то на другой, разглядывал лающую собаку и, вроде бы, дразнил ее своей полной недосягаемостью.

Потихоньку стряхнул с плеча ружье. Громыхнул выстрел, и птица, подгибая ветви своей тяжестью, рухнула в снег. Отнял добычу у подоспевшего Дымка, поднял обеими руками над головой, не давая ухватиться собаке. Размеры и тяжесть глухаря удивили Алексея. Здоровенный петух оказался и старый, даже голова замшела. Не упомнил, когда такого и добывал. А главное, куда теперь с ним? Не тащить же его на голец и обратно. Хочешь-не хочешь, а поворачивай назад, к стойбищу спасателей.

„Ладно, — успокоил себя Алексей, — сейчас до гольца не дошел, зато в другой раз уж точно дойду. Ну, а что запредельную местность не оглядел, так и это не беда. По карте-верстовке определюсь“. — И тотчас же, пока птица была еще теплая, содрал с нее перо вместе со шкурой (некогда было ощипывать), почистил и выпотрошил, бросив Дымку внутренности.

Куски мяса сложил в полиэтиленовые мешочки, уложил в рюкзак. Вымыл руки снегом, обтер их о брезентовые голенища обуток. Глянул на циферблат. Времени у него оставалось около двух часов. Пора двигать назад. Надо еще перетащить к палатке костровые колья с перекладиной, да нарубить побольше толстых сучьев для костра. А пока можно пяток минут отдохнуть. И он притулился спиной к шершавому стволу кедра, глядя на Дымка. Любил наблюдать, как ест кобелек. Вот и сейчас, видя, как с жадностью тот заглатывает теплые птичьи потроха, говорил добродушно:

— Ешь, сынок, ешь сладкие глухариные потрошка. Заслужил. А еще мы с тобой накормим спасателей. Пускай мужички тоже попробуют свежей дичатинки. Ну, а-то, что ни кота, ни белочек не добыли, так в другой раз добудем. Не станем жалеть об этом. — Вскинул потяжелевший рюкзак на плечи и побрел назад.

Он успел соорудить кострище, натаскал много дров. Большой „семейный“ котел спасателей и вместительный чайник уже висели на перекладине. Без четверти четыре поджег сухую затравку, и костер весело затрещал.

Спасатели чуть припозднились. Появились они над обрывом, когда уже был готов глухариный суп с макаронами, найденными в продуктовом мешке, и легонько парил заваренный чайник, сдвинутый на край перекладины. Они подошли изможденные и угрюмые, с серыми лицами от холода и усталости. Сбросили рюкзаки, снаряжение и обступили костер, помалу приходя в себя от пережитого, грели руки над языками пламени.

— Как там? — спросил Алексей у Егора, но тот лишь, закрыв глаза, поежился, словно от озноба и тяжко вздохнул.

— Понятно, — почти без голоса сказал Алексей, скорбно склонил голову и больше ни о чем не спрашивал.

Один из парней, по виду самый молодой, вдруг потянул носом воздух и осторожно приподнял крышку „семейного“ котла.

— Не понял, — проговорил он, глянув на бурлящее варево, и с веселым изумлением посмотрел на товарищей.

— Глухарь, — скромно пояснил Алексей. Кивнул на Дымка, вежливо сидящего в сторонке, добавил: — Кобелек решил побаловать вас дичатинкой.

— Годится, — повеселел Егор. — С такой собакой с голоду не помрешь.

Заулыбались и остальные. Посыпались шутки, смех.

Ужинали при затухающем небе, сидя вокруг костра на рюкзаках. Егор, потягивая крепкий чай, вдруг озабоченно заметил:

— Вроде, как потеплело. Снег перестал скрипеть.

— И горы вокруг засинели, — добавил Алексей. — Значит, давление падает. Не иначе, завтра ветра задуют. Натащат снегопадов.

— Снегопады нам совсем ни к чему, — нахмурился Егор. — Нам в этой щели еще пластаться и пластаться. У тебя-то какие планы?

— Промышлять, какие еще. Из работы я напрочь выпал со всем этим делом.

— Не один ты. Всех на уши поставили. Неделю искали не там, где надо. Да еще бы сколько пурхались в других горах. Парни измотались вконец.

— Была бы рация, я бы махом сообщил, — сказал Алексей. — В тот же день. Но наша бедность такую роскошь не позволяет.

— Не бедность, а наша дурость. И бедные мы только от своей дурости, — с раздражением проговорил Егор и сплюнул.

— Дядя Алексей, — подал голос молодой спасатель, тот, что учуял в котле варящегося глухаря, — а сколько раз за сезон ты спускаешься в это ущелье?

— Когда два, а когда и три раза.

— И сколько за каждый спуск у тебя выхолит?

— Чего — выходит? — не понял Алексей.

— Зарплаты.

— Ему не за спуски-подъемы платят, а за сданную пушнину, — сказал Егор.

— Да это я знаю. Но все-таки, сколько дает один спуск?

— Точнее сказать, не спуск, а кольцо: Купеческая избушка — перевал — спуск в Коозу — проход руслом до Пыжи, и потом — до Базовой. На кольцо уходит весь световой дет». От восхода до заката.

— Пусть будет кольцо. Сколько оно дает?

— Первое в сезоне кольцо вообще ничего не дает. И спуск в Коозу — тоже. Ведь сначала надо выставить по всему руслу два-три десятка капканов под след. Если ставить аккуратно, на каждый уходит минут двадцать. То есть, на первом кольце только засеваю угодья ловушками. Собираю урожай на втором кольце. И на третьем, если оно случается. Ну, а в среднем каждое кольцо пять соболей. В деньгах это, примерно, четыре с половиной сотни рублей.

— Ты бы пошел? — спросил Егор молодого с усмешкой.

Тот рассмеялся и помотал головой.

— За четыре сотни? Ни в жизнь.

— Мало платят?

— Не густо. Да еще риск какой. Мы вон группой идем, что с кем случись, сразу поможем друг другу. А одному бродить по этим ледопадам — гиблое дело. Нога подвернется или сломается лыжа и — каюк. Так ведь, дядя Алексей?

— Конечно, так, — сказал Алексей.

— Ну, а если твою годовую зарплату разбросать по месяцам, сколько в среднем получается? — не отставал молодой.

— Около трех сотен.

— Всего-то?

— Иногда чуть больше. А еще у меня огород есть. Картошку, другие овощи выращиваю. Осенью с мужиками шишкарим. Тоже довесок к промыслу. Хотя шишка родится не каждый год. Короче, живем, не помираем с голоду.

— Только что… — невесело хмыкнул Егор, и глянул на молодого. — Ну что, не манит в охотники? Не по нутру такая романтика?

— Не по нутру, — признался тот, — лучше уж работать в отряде.

— Да ведь и у вас, ребята, работа тоже — не мед, — сказал Алексей, — хотя, может, и платят больше. По горам лазать — быстро без ног останешься. И какие нервы надо. Спасаете не только живых. Насмотрелись, поди-ка, всякого.

— Это уж точно, — качнул головой Егор, — что насмотрелись, то насмотрелись. На всю остатнюю жизнь. Хотя бы взять сегодняшний день. Волосы под шапкой дыбом поднимаются. Вроде бы, и привыкнуть уже должен, а все не получается.

— Котелок мой не помог, что на кусте висел?

— Только твой котелок и целый. А все остальное… Завтра груз «двести» будем поднимать в пластиковых мешках. Сплошные окровавленные тряпки с костями. Да и те поизжеваны. Я такого еще не видел. Даже в Афгане.

Алексей никак не отозвался, лишь тяжко вздохнул и достал сигареты. Егор потянулся к пачке и тоже закурил.

— Я тебя о планах не случайно спросил, — сказал Егор, щурясь от едкого дыма. — У тебя, говоришь, избушка в паре часов ходьбы?

— Если прогулочным шагом, налегке.

— В темноте найдешь дорогу?

— Приходилось ходить и ночью. А что?

— Так ступай себе в избушку.

— А завтра помочь вам?

— Обойдемся. Мы за это деньги получаем.

— Я бы пошел, да в темноте-то идти нет резона. Я же не турист. Надо ловушки по пути обиходить, обшарить распадки, в которых давно не был. Если у вас в палатке место найдется…

— Ночуй, — сказал Егор, — коли есть нужда. — И поднялся. — Ну что, братцы, — обратился ко всем сразу. — Подъем завтра в восемь ноль-ноль. Завтракаем и спускаемся вчетвером. Один останется принимать груз. И расчистит посадочную площадку. Измайлов, ну так не надумал еще в охотники?

— Никак нет, — весело отозвался самый молодой.

— Останешься наверху.

— Понял.

— Ладно. Все — в палатку. Укладывайтесь, а мне надо еще связаться по рации. Доложить что сделано и вызвать вертушку.

Мороз на воле хотя и ослабел, но начиналась поземка, и все спешно ушли в палатку. Разбирали спальники при свете зату-хающего костра. Алексею дали пуховой мешок. Он залез в него, угрелся и сразу уснул.

Проснулся Алексей затемно, в семь. Осторожно выбравшись из мешка и из палатки, чтобы не разбудить спасателей, сходил за дровами, развел костер. Разогреть, тушенку и вскипятить чай ему помог молодой спасатель, к которому Алексей чувствовал искреннюю симпатию. Сразу после завтрака Алексей засобирался в обратный путь, к Купеческой. Сунул в рюкзак свой закопченный котелок, а вторые лыжи оставил спасателям.

— Вдруг пригодятся, — сказал он, — хотя бы за дровами сходить. На ваших-то далеко не уйдешь. Ну, а потом их у кострища оставьте. В другой раз заберу.

Егор, провожая, отвел Алексея от палатки.

— Что про золото не спрашиваешь? — сказал он.

— Какое мне дело до чужого золота. Нашли, не нашли — не моя забота.

— Конечно, нашли. Но ты к нему не подходил. Вопросов к тебе нет. Так что ступай спокойно и лови своих зверей. — Протянул руку. — Будь здоров.

— Спасибо, — поблагодарил Алексей растроганно. — Всего вам самого-самого… Ну, а в случае чего, моя избушка — внизу. Помогу, чем смогу. Бывайте…

— Давай, — кивнул Егор, и Алексей зашагал по целине к недалекому путику. Дымок обогнал его, и вскоре уже трусил по лыжне, безошибочно определив маршрут к Купеческой избушке.

После полудня, выставив по ходу три десятка жердей с петельками, сняв одного соболя и шесть белок (судьба будто сжалилась над ним за все его страдания), и со взгорка замаячила белая шапка крыши. Это видение было настолько родное и радостное, что выжало из глаз скупые слезы.

— Здравствуй, любимая избушечка, — шептал он онемевшими губами, — вот видишь, я и вернулся к тебе. Сейчас затопим печку, и нам станет веселее. Эх, жаль, нет с нами небесного созданья. Осиротели мы с тобой.

Дымок уже требовательно скреб лапой в дверь. Хотя и не он загнал соболя, тот сам попался в капкан, но, поскольку кобелек первый его нашел и оповестил лаем хозяина, то и считал себя причастным к добыче. Однако, когда хозяин отворил дверь, совестливый пес не прыгнул на гостевые нары, а улегся на полу, возле печки, за что его тот мысленно похвалил.

Сразу же Алексей занялся привычными хозяйственными делами: разобрал рюкзак, повесил на гвозди тушки — размораживаться, сходил за водой, не забыв глянуть на другой берег речки Турги, на заветное местечко. Затопил печку, поставив на нее кастрюлю с мясом и чайник. А когда в избушке стало тепло, переоделся в сухое и сел на свои нары, где раньше лежала Алена. Задумчиво поглаживал рукой овчину. Казалось, прикрой глаза, и он услышит нежный голос Алены, а протяни руку, ощутит ладонью прикосновение к теплой, шелковистой ее щеке. Но он не закрывал глаз и не протягивал ищущую руку. Знал, что ничего этого уже не случится, и что короткое счастье, подаренное ему судьбой, останется с ним навсегда. И хотя понимал отчетливо и трезво, что все — в прошлом, у него никогда уже не будет близости с Аленой, а глупое сердце рвалось к ней, и он мысленно обдумывал предстоящий рывок в Барнаул.

Хотелось закурить, но в избушке не посмел, ведь здесь все дышало ее памятью. Даже не верилось, что Алены тут нет и больше не будет. Это в голове не укладывалось. Он лег на овчину, невидяще глядя в потолок, и вдруг заметил прямо над собой небольшой прямоугольник с белыми краями. Вгляделся пристально, и глазам не поверил. Это была фотография Алены, его небесного созданья. Небольшая фотография, цветная и, похоже, любительская. Алена глядела с нее, улыбаясь, прямо ему в душу. И в ее легкой улыбке было столько тепла и света, что у него ком подступил к горлу и глаза защипало.

— Надо же… — проговорил ошарашенно. — Эту фотку я видел в ее сумке. Еще там, в Базовой. Но когда она успела прицепить ее к потолку?

И еще он заметил, что над его головой больше не красовалась обнаженная девица из иностранного журнала для мужчин. Ее заменил образ Алены.

Алексея от всего спасала работа. Как бы тяжко на душе не было от личной неустроенности, от неотвратимого умирания леспромхоза, от развала всего и вся в поселке, да и во всей, некогда великой стране, забвение он находил в тяжелом труде. Если был дома, принимался пилить и колоть дрова или обихаживать приусадебный огород. На сельском подворье дело всегда найдется, было бы желание. Про тайгу и говорить нечего, в ней он постоянно на ногах и всегда при деле. И вот сейчас, после ухода Алены, когда он ощутил душевную пустоту, даже почувствовал, что теряет интерес к жизни, будто глубокий старик, интуитивно искал спасение в физическом изматывании своего тела, чтобы некогда было копаться в своем нутре и думать о печальном.

Сидя вечером в Купеческой избушке и управившись со всеми хозяйственными нуждами, он, чтобы занять голову, положил перед собой карту угодий, внимательно оглядел ее на предмет опромысловости. Нашлись на ней уголки, куда он хотя и заглядывал, но редко и походя. И хорошо бы сделать в этом сезоне парочку новых путиков. Старые, конечно, удобны, рассчитаны по ходьбе и по времени, однако, зверь на них основательно выловлен, да и покидает места, где часто появляется человек со своим гладким следом. Взять хотя бы путик по Турге до гольцов. Вывершивая русло Typги, он, по давней традиции, уходит влево, ночует в Гольцовой избушке и спускается другим распадком до Куржавой. А вправо от истоков Турги не ходил, и предгольцовье до коозунского перевала оставалось как бы в тени и не опромысливалось. Переходя от мыслей к делу, Алексей тут же составил рабочий план на оставшиеся три недели декабря и на весь январь. Четко расписал, когда и по какому путику идти, и когда делать повторные прогоны. Намеченное решил блюсти неукоснительно, естественно, с поправкой на разные непредвиденные случайности.

Начал он на этот раз именно с правотургинских гольцов, осознавая, конечно, что впереди нет зимовейки. Значит, сделав круг, ему придется возвращаться опять же в Купеческую. Продираясь сквозь заросшее ольховником русло Турги к ее истокам, Алексей вдруг поймал себя на том, что все его дела и мысли, так или иначе, крутятся вокруг Купеческой и ее окрестностей. Будто невидимые нити держат его и не отпускают на другие угодья, которых у него предостаточно. И он понимал, отчего это. Алена — само собой, память о ней связана с Купеческой, но было нечто и другое, о чем он вслух не говорил и даже старался не думать, догадываясь дальним умом, что слова и мысли — материальны и обязательно доходят до чьего-то слуха и ума. Полиэтиленовая бутылка с содержимым мешочка — вот что еще заставляло ходить по кругу. И пусть спасатель Егор успокоил его, дескать, к золоту ты не подходил, и сам он прочно утвердился в решении увезти Алене тяжелую бутылку, отказавшись от своей доли, а полного душевного успокоения не испытывал. Свои следы под скалой он замел, но одного мешочка с драгоценным песком там стало недоставать. И тот, кто отправлял груз, об этом скоро узнает, если еще не узнал. Начнутся явные и тайные поиски исчезнувшего таинственным образом мешочка, и кто даст гарантию, что до него, Алексея, они не доберутся. Так что пока содержимое мешочка лежало неподалеку от избушки, оно угнетало Алексея, лишало уверенности и покоя. Поэтому вынос опасного груза на седловину каракокшинского перевала, откуда в середине января планировал смотаться в Барнаул, он приурочил к прокладке нового гольцового путика.

Замотанную разным хламьем литровую пластиковую бутылку нес в сумке с капканами на груди. При ходьбе она моталась, колотила в грудь, как бы подталкивала поскорее избавиться от нее, что он и спешил сделать. Продравшись сквозь колючие заросли и сдавленное с боков скалами верхнее течение Турги, выставив по пути два капкана, Алексей целиной ушел вправо. Исходя едким потом, месил лыжами снега предгольцовья, направляясь в сторону далекого еще каракокшинского перевала. Жалел, что возле Коозу нет избушки. Ни предшественник Наливайко не срубил ее, ни он, Алексей. А как бы она пригодилась сейчас, переночевал бы, и наутро — обратно. Но впереди — нет жилушки. Придется ему сегодня после того, как оглядит с каракокшинского перевала запредельную сторону, возвращаться низом, руслом безымянной речушки опять же в Купеческую. А это — почти полтора дневных перехода, да еще с расстановкой ловушек. Но дальность и трудность пути Алексея не угнетали. Меньше будут лезть в голову печальные мысли.

Путик он пробивал не где удобнее идти, а выбирал места, захламленные кустарниками, скалами и древесными корчами, где соболи чувствуют себя вольготнее. Соболиных же троп и сбежек здесь оказалось гораздо больше, чем вдоль старых путиков и Алексей, не думая о времени, старательно расставлял капканы под след, тщательно маскируя их. Так что до намеченной седловины перевала добрался лишь к трем часам пополудни.

Небо было укутано хмарью, мела поземка — предвестница снегопада, но было еще достаточно светло, когда он, не сходя с лыжни, под прикрытием каменных взлобков, сунул в снег надоевший сверток, заровняв место схрона промысловой деревянной лопаточкой. После этого, ощущая в себе душевное и физическое облегчение, перевалил горную седловину и внимательно оглядел открывшуюся перед ним панораму запредельной стороны.

Склон, по которому предстояло уйти, был густо лесист, с вкраплением скал, а подножье не просматривалось. Но где-то здесь пролегала браконьерская тропа, заметенная снегами. Так что при нужде удобный спуск, конечно же, сыщется. По карте-верстовке, изученной перед выходом в путь, значилось, что за подножием горы лежит широкая долина с двумя реками. Одна из них, Каракокша, отсюда совсем близко, вьется под самым перевалом. Вдоль противоположного ее берега помечена проселочная дорога, связывающая мелкие деревеньки с крупным поселком, названным по имени реки.

Определившись на местности в общих чертах, Алексей вернулся на свою сторону перевала и пошел обратно — полгорой, вдоль безымянной речки, время от времени выставляя капканы. Дымок же рыскал выше, в скальных крутяках, и голоса не подавал. Алексей даже забыл о нем, но тот вдруг напомнил о себе: остервенело заблажил в недалеком кедровом островке, и безостановочный лай его стал удаляться. «Не иначе, маралов подшумел на отстое», — подумал Алексей, и не ошибся. Едва приблизившись к опушке кедрача, увидел на снегу рваные наброды маральего табунка и их размашистые следы, круто уходящие в гору. Гонный след Дымка тянулся сбоку, и с верхов несся его призывный лай.

— Где тебе, сынок, за ними угнаться, — проговорил Алексей, усмехаясь. — Да и без надобности нам тут мясом заниматься. Как его потом тащить? До избушки еще черт-те сколько брести. Надо будет, найдем поближе.

Хотел было уже двигаться дальше, да боковым зрением заметил: у кряжистого кедра качнулась нижняя ветка. Пригляделся. Маралуха! Недвижимо стоит под деревом, прикрытая ветвями, и ее буровато-серая шерсть почти не видна в густой хвое. Темные, блестящие глаза сторожат каждое его движение.

— Что ж ты не убежала с другими-то? — тихо и сочувственно сказал Алексей. — Больна или просто поленилась? Благо, кобелек тебя, в азарте, не заметил. Худо бы пришлось. Ну да ладно, живи. — И побрел мимо. Отойдя немного, оглянулся. Маралуха смотрела ему вслед. Ее уши слегка подрагивали. И ему приятно стало от своего великодушия. Подумалось, что когда отпускаешь зверя, радость светлее, чем когда его добудешь. Потому, что нет корысти.

Он уже порядком подустал, шагая по глубокоснежью, но вскипятить чаю просто не было времени. Привалился спиной к сухостойной лиственнице, давая ногам краткий отдых и услышал: со стороны коозунского перевала, невидного отсюда, донесся наплывающий грохот вертолета, который, надсадно поревев мотором, притих. Наверно, машина приземлилась на расчищенную площадку. А минут через пять снова загрохотало в небе, и гул стал удаляться.

— Повезли мешочки и «груз 200», — прошептал Алексей. — Золото и кровь, как всегда — вместе. Не могут друг без друга.

Мысль о золоте подстегнула Алексея к работе. Небо вечерело, а он не спешил к избушке, брел междугорьем, повторяя складки местности, заглядывая даже в крошечные боковые распадки. Он угнетал и изматывал свое тело с яростной самозабвенностью, отмаливая грех, чтобы хоть этим очистить душу.

В избушку вернулся уже во тьме, чувствуя удовлетворение от сделанного минувшим днем, а переночевав и испытывая после пробуждения ноющую боль в костях, с рассветом ушел-таки на другой путик, числящийся вторым в его плане. Выдергивал долго и бесплодно стоящие там капканы, складывая их в рюкзак — сгодятся на других, более добычливых угодьях. Целую неделю не давал себе никакого продыха, отработав по будней программе даже воскресный день.

Вертолет прилетал на коозунский перевал еще два раза, и больше над горами не появлялся. Алексея это немного успокоило, но подспудная тревога, что гости снизу все же могут заявиться к нему в Купеческую, не исчезала. Поэтому каждый раз, подходя к зимовейке, напрягшимися глазами искал следы чужих лыж. Однако, катились дни, но никто к нему так и не пришел.

Он почувствовал себя надежнее, защищеннее. Ему не терпелось нагнать упущенное время. Сделав переход к левогольцовой избушке и осев там, принялся опромысливать окрестные урочища. А еще через неделю, вывершив каменистую, водораздельную релку, скатился к крохотной избушке Куржавой, куда, по его наблюдениям, с верхов мигрировала белка. Неудачно поставленная на близких грунтовых водах, избушонка была сырой. На ее низком потолке и стенах всегда висели хлопья седой изморози, за что и была прозвана Куржавой. Ночевать в ней, на коротеньких нарах, поджав ноги, да еще в сырости — сплошное мучение, но Алексей, будто даже радуясь неудобствам, провел здесь четыре ночи, выставив весь запас петелек в пологом разнолесье, где белка, и на самом деле, тропила весьма густо. После этого, с чувством добросовестно выполненной работы, свалил в Базовую избушку. Там он осел окончательно, до новогоднего выхода в Иогач.

Тридцатого декабря, загрузив рюкзак пушниной и маралятиной, покинул Базовую избушку, направляясь по Пыже к лесовозной дороге.

Раньше любил Алексей в предновогодье выходить из тайги. В былые времена он, как и другие промысловики, исскучавшись по дому, готовился к этому загодя. Добывал глухаря и с десяток рябчиков к праздничному столу, собирал падающие вдоль путиков кедровые шишки — гостинчик для дочери, и непременно приносил нарезанные ветки маральника со свернутыми зелеными листочками и цветковыми почками. Дочка сразу ставила их в вазу с водой, где они, постояв в тепле, разворачивали листья и распускали розово-фиолетовые соцветия, напоминая о далекой еще весне. И сразу так празднично становилось в комнате от этого таежного букета! Маленькая девочка Оля чувствовала своим детским сердечком отчуждение между отцом и ма-терью. Металась между ними, показывая, как нужны они ей оба и вместе. Она, как родной посредник, связывала их и, в размолвках родителей, чаще бывала на стороне отца. Наверное, видела его какую-то незащищенность, ведь дети всегда на стороне слабого, а не сильного. Да и он относился к дочери нежнее и бережнее, чем нервная, издерганная в школе и не по-женски жесткая мать, скупая на ласковое слово.

Но это было так давно, за перевалами годов. В последние же годы, когда Ольга вышла замуж и жила в городе своей семьей, и уже перестала быть связующим звеном между отцом и матерью, а его отношения с Зоей стали невыносимыми. Алексей не испытывал прежней радости от возвращения домой. Заранее знал: женской заботы о себе не увидит, душевного слова не услышит. Его не пожалеют дома, не спросят — трудно было или нет, а сразу начнется извечный разговор о деньгах и их безвылазной бедности. И хотя в поселок он не рвался, но все равно какой-то отблеск от былых радостей оставался на донышке его души. Ждал встречи с друзьями-охотниками, с которыми всегда найдется о чем поговорить. Общение с себе подобными — одна из немногих радостей, оставшихся у него, да и вообще жаждалось расслабиться, дать изработавшейся плоти понежиться в безделье, чтобы через два-три дня снова уйти на целый месяц, скитаться от избушки к избушке, изматываясь на путиках.

Ни глухаря, ни рябчиков он на этот раз не принес, не испытывал такого настроения, да и не хотелось отвлекаться от основного промысла. Вместо дичи рюкзак оттягивало маралье мясо — без выдумки и практично. Но когда шел по Пыже, не удержался, сломил с нависающих скал несколько заиндевевших веток маральника. Пусть они напоминают о лучших временах.

Дома его ожидала новость. Едва он сбросил на веранде тяжелый, пропотевший на спине рюкзак и вошел в комнату, Зоя, не дав отдышаться, огорошила прямо с порога:

— Позавчера из Барнаула звонили. Из организации, где работает твоя девица.

— Какая это моя? — грубовато хмыкнул он, прикрывая мгновенный испуг. Как ни отмаливался, а грех жил в нем, постоянно напоминая о себе.

— Которую ты выходил. Про которую вся деревня трезвонит.

— И что они хотели? — ровным голосом спросил Алексей, вешая на крючке у порога шапку и куртку, а сердце надсадно екнуло. Видно, в покое его не оставят. Напрасно надеялся. И это только начало. А что будет дальше?

— Спрашивали, когда выйдешь из тайги. Я сказала: не сегодня, так завтра.

— А зачем им я? — Не стаскивая обуток, зашел на кухню и тяжело опустился на табуретку, вытянув перед собою гудящие ноги.

— Хотят тебе компенсацию выплатить. За заботу о девице, ну и за то, что потерял рабочее время.

— Что ж, хорошо, — проговорил он с усталым безразличием, — не откажемся.

— Еще бы — отказаться, — иронично усмехнулась Зоя. — Нам в школе уже три месяца зарплату не дают. На Новый год выдали по тридцатке и все. Гуляйте, мол.

— Но я же сдал шесть котов. Разве не получила?

— Толку-то, что сдал. В вашей бухгалтерии тоже денег нет. Как думаешь, сколько тебе отвалят за девицу?

Пожал плечами.

— Откуда мне знать? Может, рублей пятьсот, а то и всю тыщу.

— Хорошо бы. Ты знаешь, что я подумала? Вот сейчас каникулы начались, съездить бы мне на недельку к Ольге с Машенькой. Отвезти бы им хоть немного мяса, ну и денег, конечно. Как считаешь?

— Поезжай. Мяса я принес, а деньги, Бог даст, привезут. Ты когда хочешь?

— Как деньги будут, так и поеду.

— Они не сказали — когда?

— Нет, но, наверно, в праздники. Я им сказала, что дома будешь дня три.

— Ладно, подождем… Кстати, где Новый год-то встречать будем? Дома или пойдем к кому-нибудь? Не думала еще?

— Вдвоем нам скучно будет. В компании — веселее.

— Ну и к кому нацелимся? К моим или к твоим друзьям?