Небесное созданье

Зоя презрительно поджала губы.

— К своим я тебя уже водила. Там на тебя повесилась Верка, брошенка эта, а ты и слюни распустил. Рад-радешенек. Как же, на него внимание обратили. С меня хватит. На этот раз пойдем к твоим. Медведевы пригласили, — уточнила с торжественными нотками в голосе. — Там, по крайней мере, все бабы с мужьями будут. Ни к одной не прилипнешь.

— Черт-те что мелешь, — поморщился он.

— А разве неправда? Раз такой есть.

— Ладно, — вяло махнул рукой, как бы отсекая разговор, ведущий к очередной и совсем ненужной ссоре. — Как скажешь. К Медведевым, так к Медведевым. Благо, идти недалеко, соседи. Так кто приглашал-то? Сам директор или жена?

— Ирина позвонила. Сказала, что Владимир Иванович лично и сама она хотели бы видеть нас среди гостей праздничного стола. Так по-писаному и сказала. Ты у нас, Солин, однако, знаменитым стал.

— С чего взяла?

— С того. Раньше-то нас Медведевы на большие праздники не звали, а теперь вдруг — «хотели бы видеть». Не ради же меня такая честь. Это о тебе весь поселок трезвонит. Всем охота посмотреть на тебя и послушать. Как же, герой дня.

— Собираешь что попало, — раздраженно выдохнул он и отправился топить баню. Проходя по двору, покосился через забор на директорскую усадьбу и подумал, что пора объявить себе, если не вовсе сухой, то хотя бы полусухой закон. Чтоб по пьянке не болтануть лишнего.

Следующий день, тридцать первого декабря, начался в предпраздничных хлопотах. Алексей накрутил мяса, и они с женой принялись лепить пельмени. Не с пустыми же руками идти в гости. Сидели над тестом и фаршем молча. Каждый думал о своем. Об общем, связывающем их, все было сказано. Ближе к полудню, когда Алексей вынес на веранду второй лист с пельменями и, глянув в окно, выходящее на улицу, увидел, что к их дому подкатил фиолетовый «джип» с затемненными стеклами. Из кабины вышел плечистый парень в кожаной куртке и необъятных штанах. Без шапки, с короткой стрижкой — ежиком. Оглядев дом и усадьбу, решительно шагнул к калитке.

Алексей вышел к нему, уже догадываясь, откуда гость. Тот поздоровался, обнажив в улыбке два золотых зуба.

— Солины здесь живут?

— Здесь, — кивнул Алексей, внутренне напрягаясь.

— Вы, наверно, Алексей Григорьевич?

— Он самый.

— Тогда я по вашу душу. Можно?

— Конечно, — пригласил Алексей, — заходите в избу.

Парень вытащил из машины белую картонную коробку, с изображением на ней красных розочек и перевязанную крест на крест алой лентой с завитками на концах, с нею и вошел в дом. Он не стал проходить ни в комнату, ни на кухню, всем своим видом давая понять, что спешит, и остался в коридоре. Поприветствовал Зою, которая вся так и светилась нескрываемой радостью, поздравил хозяев с наступающим Новым годом, извлек из кармана кожанки продолговатый глянцевый конверт.

— Руководство фирмы, — заговорил торжественно, — благодарит вас, Алексей Григорьевич, за благородный поступок. Вы спасли сотрудницу и невесту нашего директора. Примите скромное вознаграждение. — Протянул Алексею конверт, а Зое подал картонку. — Это вам презент к празднику. Будьте здоровы и счастливы.

— Может, чайку попьете с дороги? — засуетилась Зоя.

— Нет, нет, спасибо. На прииске ждут. Время поджимает. Засветло бы поспеть. Везу рабочим гостинцы в стеклотаре.

— Тоже надо, — понимающе улыбнулся Алексей, выходя проводить гостя.

Когда фиолетовая иномарка скрылась за поворотом, он постоял еще у калитки, задумчиво глядя ей в след. «По вашу душу», — пульсировали в голове слова шофера, сказанные, возможно, без задней мысли, но чуткий Алексей уловил в них знак своего греха. В дом вернулся пасмурным. На кухонном столе стояла привезенная коробка со снятой уже крышкой. В ней красовался огромный торт, похожий на цветочную клумбу. Зоя сидела перед столом, спиной к окну, с задвинутыми шторками и сосредоточенно пересчитывала деньги.

— Ну, сколько там? — спросил, присаживаясь сбоку.

— Три тысячи, — шепотом проговорила она, с выражением на лице радости и тоски одновременно. — Даже не верится. Господи, как надоела вечная нищета! Теперь хоть маленько вздохнуть можно. Какие-то крохи появились. — Внезапно лицо ее напряглось, стало злым и холодным. — Не вздумай похвастать, что столько отвалили. А то выпьешь в компании и понесет тебя.

Ничего не ответил, лишь вздохнул.

— Не вздыхай страдальчески, знаем мы тебя… В общем, так: тысячу дадим Ольге, а остальные пока спрячем. После праздника решим, что кому купить. Мне на работу ходить не в чем. Стыдобушка! Не только перед учителями, перед ребятишками совестно — в одном костюме полгода в класс заявляться. Опять же, сапоги у меня износились. Вся как обдергушка. Тебе надо рубашку купить. Много чего надо. Куда ни глянь, кругом дыры.

— Делай, как знаешь, — с безразличием отозвался Алексей. Поднялся, шагнул в коридор. Снял с вешалки шапку и куртку. — Добегу до магазина. Надо взять пару бутылок шампанского, да пару водки. Неловко идти в компанию нахаляву.

— Купи чего-нибудь вкусненького. Колбаски, сыру. Конфет хороших. А то и вкус их забыла. Во всем себе отказываю.

День хотя и закатывался, но самое главное было еще впереди, и все жили в радостном ожидании смены года, наивно веря в лучшее, как дети в сказку. Часто звонил телефон. То Зою поздравляли учителя, то друзья-охотники — Алексея.

— Ты вот что, — встрепенулась вдруг Зоя, — позвони-ка, узнай, может какая машина пойдет в город после праздников. Я бы и уехала, чего дни-то терять. Помогла бы Ольге, да с Машенькой позанималась. А то по русскому — тройки.

— Чего сейчас узнаешь? Все либо гулять собираются, либо уже поддатые.

— Попытайся. Тебя не убавится.

Замороченно потряс головой, набирая номер гаража лесокомбината. Кроме дежурного там, естественно, никого не оказалось, да и тот, судя по голосу, был уже хороший. Едва выговаривая слова сказал, что никакая машина ни в какой город не готовится. Слышал, правда, орсовский фургон днями куда-то собирается? В конторе ОРСа на звонки не ответили. Заведующего разыскал дома. Тот подтвердил: да, второго января, рано утром, отправляет фургон с орехами в Новосибирск. Там обещали их обменять на другие продукты. Одно место в кабине нашлось, и снабженец пообещал, что за Зоей шофер заедет.

Жена повеселела.

— Ну вот, а ты не хотел звонить. Оказывается, не все поддатые. Есть и нормальные мужчины. Которые в первую очередь о деле думают, — выговорила без обычного раздражения, и задумалась, мысленно отстранясь от него. Будучи душой уже в Барнауле, у дочери с внучкой, она больше не доставала мужа упреками и колкостями. Нервная обстановка разрядилась, в доме стало непривычно спокойно и тихо. Даже телефон перестал трезвонить.

Новогоднюю ночь они провели у Медведевых, куда принесли лист мороженых пельменей и выпивку, а Зоя от радости так расщедрилась, что выделила на общую гулянку половину роскошного торта.

Гостей в просторном директорском особняке набралось много. Пришли, в основном, специалисты леспромхоза и конторские служащие, все с женами или с мужьями. За обильным столом, впритык уставленным нарядными бутылками и дорогими закусками, витали шум и веселье. Тосты провозглашались один за другим. Все много пили, ели, перебрасывались шутками, смеялись и танцевали.

Алексей сидел рядом с Зоей, постоянно ловя на себе изучающие и многозначительные взгляды соседей по столу — мужчин и женщин. На него таращились как на чудо, будто вернулся не из тайги, а с другой планеты. Пил он мало, едва пригубливая из рюмки. Танцевать не выскакивал, ощущая боком острый локоть жены, и вообще праздничного подъема в душе не испытывал. На лице он постоянно держал улыбку, как и должно на общем торжестве, а сердце холодила глубинная печаль. Подумалось, что и Алена вот так же сейчас сидит за новогодним столом со знакомыми людьми и веселится. Интересно, вспоминает ли она в эти минуты о нем, о Купеческой избушке? Выпила ли за него хотя бы мысленно? И когда в очередной раз зазвенели рюмки, решительно поднял свою. «За тебя, Аленушка», — произнес внутренне и чуть не опрокинул в рот всю рюмку, но остерегся и без голоса же повинился: «Прости, что за тебя — не до дна. Все только и ждут, чтобы у меня язык развязался. Надо держаться». Впрочем, скажи он даже голосом, никто бы не услышал — на всю мощь гремел магнитофон.

— А почему это мы куксимся? — Услышал над ухом капризно-возмущенный женский голос. Его за руку тащила в круг танцующих жена директора Ирина, дородная, под стать мужу, ярко одетая и густо накрашенная, терапевт поселковой больницы. Вытянув Алексея на середину комнаты, жеманно положила ему на плечо пышную белую руку и, танцуя, с показной игривой томностью неотрывно гляделась в его глаза, как в зеркало.

— Чего так смотришь, соседка? — спросил с неловкостью, видя, как все с любопытством наблюдают за ними, и меж собой пересмеиваются.

— Как? — Ее глаза лучились откровенной игрой, щеки раскраснелись. Она явно работала на публику, и была довольна собой.

— Будто на свежака. Или не узнаешь?

— Тебя трудно узнать. Ты так изменился, — сладко пела она сочным голосом.

Недоуменно поднял брови.

— Изменился? В каком смысле?

— В самом прямом.

— Ну, хоть в лучшую сторону? Или в худшую?

— Ты какой-то загадочный стал, Леша. Тебя словно закодировали. Весь такой задумчивый, сам в себе. Не веселишься. Рюмочку до дна не выпиваешь. Скажи по-соседски: заболел или влюбился?

— Заболел, — отрезал с досадной усмешкой.

— Не похоже. Симптомы не те. Говорю это тебе как врач. — И, обволакивая его игривым взглядом, жарко выдохнула: — Ты влюбился.

— В кого?

— Тебе лучше знать.

— Просто устал.

— Я понимаю. Любить нелегко, — сочувственно улыбалась она. — Если очень любишь. — И, отстранившись от него, громко похлопала в ладоши, привлекая всеобщее внимание, хотя все гости и без того глазели на ее представление. Повелительно позвала: — К столу! Все быстренько — к столу. Скоро придет Новый год, а мы еще старый толком не проводили.

И снова тосты, шутки, смех. Когда стрелки настенных часов сошлись на двенадцати, веселье возобновилось с новой силой.

У Медведева оказались припасенные для такого случая сигнальные ракеты. Все шумно повалили во двор глядеть на салют. Женщины восторженно взвизгивали, мужчины кричали «ура», видя, как черное морозное небо рассекают яркие всполохи рассыпающихся разноцветных огней. В поселке, то в одном краю, то в другом гремели ружейные выстрелы — охотники тоже салютовали Новому году из подручных средств.

С мороза все опять бросились за стол. Потом отмечали Новый год по московскому времени, и снова зазвенели фужеры и рюмки. Надоевший магнитофон выключили, попытались затянуть старинную застольную песню, но слова мало кто знал. Нынешние деревенские люди привыкли только слушать и смотреть, как поют другие, и песня увяла.

После таежного одиночества, Алексей быстро устал от шума и веселья, подумывая, как бы сбежать домой. Ему надоели откровенные подмигивания мужиков и изучающие взгляды женщин. Зоя сначала зло косилась на него, перехватывая направленные на мужа чужие взгляды и постно поджимала губы. Потом вдруг неестественно развеселилась. Вскакивала танцевать, выпивала с соседями по столу, излишне громко разговаривала и смеялась, показывая ему, как ей легко и радостно, дескать, назло тебе. Он терпел, ведь не бесконечна же эта ночь. Держал на лице нелепую улыбку, от которой устали мышцы щек. Вместе со всеми пригубливал из рюмки, старался не выделяться из окружения. Когда мужики потянулись во двор покурить, тоже пошел. Там главный лесничий Мишка Пащенко, кудрявый, с огненными глазами, холостякующий местный сердцеед, спросил его напрямую:

— Ну ты разобрался в избушке с той красоткой-то?

Мужики, дымя сигаретами, тотчас обступили, глядели Алексею в рот с жадным ожиданием, предвкушая подробности.

— С кем разбираться-то было? Едва живая, — вяло отмахнулся.

— Кончай, Леха. Вальщики видели, как вы ехали в вахтовке. Сидели рядышком, прижались друг к дружке, как голубки.

— Там тесно было, — заоправдывался Алексей, понимая, что слова его неубедительны и чувствуя, что краснеет. Благо, в темноте не видать.

— Ну и как она? — гнул свое Пащенко, — сладкая, а? Я ее видел, когда в вертолет садилась. Шитов говорит: конфетка. А я добавлю: шоколадная, с коньячной начинкой. Верите, мужики, чуть слюнями не захлебнулся.

Захохотали.

— Паслушай, дарагой, зачем ему больная дэвушка! — встрял грузин Гога, заведующий леспромхозовской столовой. — Он там золотишком разжился. Здоровую купит. Самую красивую.

Алексей начал было злиться, но остановила разумная мысль: случись на его месте кто другой, то же самое было бы. Так же бы думали, что и золотом поживился, и девицу попробовал. Им хотелось в это верить, и они подначивали его, не догадываясь, что близки от истины. И если ему злиться и нервничать, то будет еще хуже. Поэтому он сделал над собой усилие, внутренне расслабился и рассмеялся вместе со всеми.

— Леха, — теребили его за рукав, — а ты что, уже иномарку отхватил?

Мужики переключились на джип, и даже Медведев не удержался.

— А я вижу, возле Солиных стоит шикарный японский «Лэнд Круизер». Еще подумал, может кто к ним в гости приехал. — Хлопнул Алексея по плечу. — Так это, выходит, ты купил? Поздравляю и завидую.

— Его, его! — загалдели все разом. — Когда обмывать будем, Леха?

— Ну, купил, — не стал спорить Алексей. — Сначала хотел «мерседес», да посадка шибко низкая. Куда на нем по нашим дорогам?

— Круто! Везет же людям.

Как ни длинна была эта ночь, но она закончилась. Солины вернулись домой под утро. Зоя, привыкшая оценивать на двойку любой поступок мужа и всегда быть недовольной его поведением, на этот раз констатировала ровным голосом и, вроде даже разочарованно:

— А ты мало пил. И к бабам не липнул.

— Это плохо?

— Да нет, хорошо, — одарила его внимательным взглядом. Похоже, и ей в муже открылось что-то необычное.

— Хоть раз угодил. Даже не верится.

— Кстати, чего от тебя хотела Ирка? Повесилась на шею и глазки, строила.

— Ничего не хотела. Просто спросила, как живу.

— Заботливая какая. Жаловался ей — жена неласковая?

— Мы о тебе вообще не говорили.

— Ирке чего не выпендриваться, живет как у Христа за пазухой. Дом — полная чаша, муж заботливый. А я от тебя много хорошего видела? Как были в нищете, так и остались. До конца своих дней.

— Тебе надо было в тот раз кому-нибудь другому связать свитер.

— А больше никто не просил.

— Ну, тогда терпи и помалкивай.

Отоспавшись, Алексей хотел пойти попроведовать друзей-охотников, да передумал. Опять начнутся расспросы, а говорить и объяснять ничего не хотелось. Но они сами его нашли. Сначала один пришел с бутылкой, за ним другой, третий, и скоро в кухне было не повернуться.

На стол им Зоя ничего не подавала. Поджав губы, демонстративно удалилась в комнату, потом вообще собралась и ушла к подругам по работе. Алексей сам нарезал сала, наложил миску квашеной капусты, разрезал булку хлеба и достал стаканы. Сказал виновато:

— Извините, мужики, что угощаю, как в избушке, но, — беспомощно развел руками, — сами видите; какая у меня хозяйка.

— Не извиняйся, Леха, не слепые.

После ухода Зои все почувствовали себя свободнее. Алексей даже Дымка впустил, который тотчас лег под столом, у ног хозяина. Он всегда, когда не было жены, позволял себе такую вольность. Усидев бутылку, мужики попросили рассказать о своих приключениях и много ли ему отвалили за хлопоты со спасенной девицей. Коротко рассказал им суть, но с неохотой, сдержанно, признавшись, что измучен расспросами и допросами. А поскольку не дал никакой пищи разгоряченному воображению друзей, те отстали и заговорили о промысле, о собаках, об оружии и ценах на пушнину, то есть о том, чем жили.

Зоя вернулась в сумерках, и мужики засобирались восвояси. Дымок выбрался из-под стола. Пригнувшись и настороженно косясь на хозяйку, тоже пошел к порогу, стараясь не цокать когтями.

Жена выглядела загадочно-молчаливой. Глаза болезненно сощурены, губы скорбно поджаты. Весь ее вид выражал человека, познавшего горькую тайну. Даже не отреагировала на Дымка обычным: «Опять здесь твоя псина? Чтобы не было ее в комнате. Мне некогда за ней шерсть убирать!» Встав в проеме кухонной двери, иронично наблюдала, как муж убирает со стола остатки пиршества и, наконец, сообщила:

— А у девицы твоей видели на груди засосы.

— Кто видел? Учителя? — отозвался с ответной иронией.

— Да нет, не учителя. Медсестра видела, когда та переодевалась.

— А что еще она видела? Может, девица уже и беременна?

— Может, и беременна. Тебе виднее. Ирка-то не про нее ли расспрашивала?

Плюнул с досады, ушел курить в баню. Пригорюнившись сидел на лавке, кляня свою неудавшуюся жизнь. Не захочешь на сторону, да пойдешь. Дома совсем невыносимо стало. Хоть беги куда глаза глядят.

В дверь поскреб когтями Дымок. Впустил его.

— Что, сына, соскучился? — заговорил, положив ему руку на загривок. — Заходи, а то и поплакаться некому. Один ты по мне скучаешь, больше никто. Худо мне, кобелек, совсем худо. Жить расхотелось, никакого интереса не осталось. Жена не любит, а ревнует. Как же, ее собственность. В паспорте об этом штамп стоит. Попробуй кто позарься… А еще постоянно только и слышишь: нищие, нищие. Разве моя вина, что в стране случилась революция, и специальность охотоведа оказалась ненужной? Знать бы раньше, в молодости, так и пошел бы учиться на торгаша или на банковского работника. Нынче они как короли живут. Сейчас бы сам имел крутой джип. И жена бы не корила, что нищий. А впрочем, не пошел бы я в торгаши или банкиры. Нет у меня таких способностей. Да и слишком совестливый… Меня корит, а учителя что, сильно нужны при новой власти? Ведь и самой зарплату не дают. Так-то, Дыма… Чужой я в своем доме. Скорей бы в нашу таежку. Залижу там болячки и оклемаюсь. И может еще сколько продержусь на этом свете.

На следующее утро, еще затемно, на улице просигналил фургон. Зоя, уже собранная в дорогу и молча сидевшая в коридоре на табуретке, словно в зале ожидания, двинулась к двери. Алексей нес за нею тяжелую сумку. Бросила ему походя, не обернувшись:

— Долго дома не рассиживайся, уходи в тайгу. А то загуляешь со своими дружками. Последнее пропьешь.

— Да уж не задержусь, — холодно пообещал он.

Помог жене подняться в кабину, где уже сидела экспедиторша. Сумку поставили в фургон, доверху забитый мешками с орехами. Махнул жене на прощание рукой, попросил:

— Поцелуй за меня Машеньку.

Вернувшись в дом, посидел у стола, собираясь с мыслями, и начал готовиться в путь. Уходить он решил завтрашним утром, с первым лесовозом. Три заполошных дня в поселке вконец измотали его. Столько всего насмотрелся и наслушался — голова не успевала переваривать, в висках ломило. Отвык он от общения со множеством людей, от разговоров. Хотелось тишины и покоя.

Прибравшись в доме и подтерев полы, сварил похлебку. Поел сам, накормил Дымка и принялся вязать петельки на белок. Изготовив три десятка, отложил это занятие. В Базовой избушке, вечерами, навяжет сколько надо. Принес из сарая все капканы, даже совсем старые и привел в порядок. Впереди еще целый месяц промысла, надо навтыкать их побольше. Закончив с ловушками, сходил в магазин, прикупил продуктов. Собрал рюкзак, не забыв уложить на самое дно старенькие зимние сапоги и не новые же брюки — для январской вылазки в Барнаул. Сел перекурить, прикидывая, что еще надо сделать, а также захватить с собой, и услышал: на веранде хлопнула дверь. Кого там еще несет?

Вошел участковый, хитровато щурясь, потирая с мороза руки. Ну уж этого-то совсем бы не хотелось видеть, да не выгонишь же.

— Здорово, хозяин! — приветствовал тот сиплым голосом. — С Новым годком!

— И тебя по тому же месту, — откликнулся Алексей, туша окурок.

— Один кукуешь?

— Зоя к дочери уехала. Каникулы…

— У тебя молодые-то где там работают? Поди, в коммерции?

— Какая к черту коммерция… Зять — мастером на моторном заводе, а Ольга — в школе. Учительствует. Как говорится, по материнским стопам. И, как мать, сидит без зарплаты который уже месяц.

— Ясно, ясно… Крепко гульнули у Медведева-то?

— Нормально. Устал я от праздников. В тайгу вот собираюсь.

— Поди-ка, с похмела маешься?

— Да нет, я пил немного. А ты что, похмелиться желаешь? Только у меня — сухо. Вчера мужики заходили, все опростали. Чай будешь?

— А давай, пошвыркаем, — согласился тот.

Алексей заварил свежего чаю, разлили по кружкам.

Шитов снял шапку, шинель и, присаживаясь к кухонному столу, спросил:

— Слыхал, че делается-то?

— А что? — Алексей так и замер с кружкой в руке, не донеся ее до рта, и сердце тревожно сжалось. Ждал: чем его огорошит участковый? Какой новостью?

— Дак половина областного правительства — под следствием.

— Да ты что! — выкатил глаза Алексей, почувствовав мгновенное облегчение. Он-то думал, что новость касается его самого, а тут какое-то правительство, гори оно синим пламенем. Но не сгонял с лица выражение ошарашенности. — И за что?

— Заворовались. — Говорю же, воровское время наступило. Раньше-то, в наши времена, воровать и спекулировать считалось позором, а теперь наоборот — доблесть. Чем больше украдешь, тем больше тебе чести. Даже по телевизору покажут. Слышал, в трех городах страны мэрами стали бывшие зэки. Воры в законе. Представляешь? И ведь не каким-то воровским путем пролезли. Нет, их избрали работяги, учителя, пенсионеры. Видано ли — народ сознательно выбирает над собой вора! В какой еще стране такое может быть? Ни в какой, только в нашей. Если так пойдет и дальше, скоро в президенты выберут вора.

Алексей заулыбался, зная слабинку Шитова — рассуждать о политике. Решил подыграть ему, начал развивать тему.

— Тогда будем называть его не президент, а пахан. И правление у нас в России станет не президентским, а паханским. Кремль назовут — хаза. Ну, а в думе, где заседают — малина. Народное хозяйство — общак. Так, Андреич? Вот заживем! Кто красть не станет, того — в тюрьму. Короче, все будет наоборот. Воры — при власти. Честные люди — в тюрьме.

— А че ты смеешься? Все к этому идет.

— Теперь, Андреич, прежде чем арестовать преступника, хорошенько подумай. Вдруг он вскорости станет мэром, губернатором или самим президентом. Он потом тебе «спасибо» не скажет. Не завидую милиции.

— Мы сами себе не завидуем, — сумрачно вздохнул тот. — Работать стало трудно, а зарплату по два месяца задерживают. О пайковых уж забывать стали.

— Это специально так делается, — подначивал Алексей, — чтобы не шустрили особо. А то вору спокойно украсть не даете.

Пошутили, посмеялись и повздыхали. Участковый поднялся.

— Благодарствую за чай. Идти надо — служба. Я че к тебе приходил-то… — Озабоченно потер лоб ладошкой. — Склероз… А-а, вспомнил. Золото не все нашлось возле вертолета. Мне только что сообщили.

— Как, не все? — очень натурально удивился Алексей.

— A так. Не хватает одного мешочка.

— Да ты что! — с отчаянием воскликнул Алексей. — Как мне теперь в Коозу-то идти? Там капканы проверять надо, а без свидетелей и соваться боязно. Скажут, нашел и не отдал. Дернул же меня черт сходить туда до спасателей. Теперь переживай из-за этого золота. Знал бы, что оно на борту, обошел бы проклятое местечко стороной, от греха подальше.

— Все мы умны задним числом, — вяло посочувствовал участковый. — Кто знал, что такое случится? Знали бы летчики, тоже бы не полетели. Так ведь? А в Коозу тебе придется идти, раз там капканы.

— В чем и дело. Кровь из носа, пару раз еще пройти надо. Хочешь, вместе двинем? Через недельку? Или через две. Как скажешь.

— Где уж мне по ущельям лазать. Нету ни сил, ни уменья. Не каждому дано. Спасатели говорят, там сущий ад.

— Давайте кого другого. Или лучше пару человек, для верности. Есть же у вас в райотделе охотники. Ты позвони, поговори.

— Сходи, Алексей, сам. Найдешь, так вернешь. Ведь ты же еще честный человек, а? Хотя это нынче не модно.

— Сходить — схожу, раз уж капканы выставлены. Но искать ничего не буду, — сказал Алексей твердо. — Я — охотник. Моя забота — коты. А золото пусть ищет тот, кому положено. Да и чего я там после спасателей отыщу? Они, наверняка, все ущелье перерыли кверху дном.

— Тебя искать никто и не просит, — сказал Шитов. — Но вдруг найдутся такие любители. Ты там поглядывай. Не появится ли кто в районе Коозу из чужих. Или даже из наших, поселковых. Соображаешь, о чем я?

— Насчет этого, Андреич, будь спокоен. За своими угодьями слежу.

— В случае чего, извести меня. Отправь записку с лесовозом.

— Это я — махом, — энергично кивнул Алексей. — Из-за перевала бракоши приходят. Помнишь, я на собрании докладывал? С автоматами, не с дробовыми ружейками, как мы. Вот и подступись к новым русским охотникам. Лично у меня нет такого желания. Ну, а появятся — жди записки.

Hа том и расстались. Участковый ушел. Проводив его взглядом из окна, Алексей закурил, с неудовольствием отметив, что чаще стал тянуться за сигаретой, и задумался. Он и раньше четко знал: хватятся взятого им мешочка, но не так переживал. Да, большая разница, когда знаешь только сам и когда услышишь об этом со стороны. Сразу острее чувствуешь реальность случившегося. И он заново, с особенной ясностью осознал, что его не оставят своим вниманием ни милиция, ни те, кому принадлежит золото. Шитов, конечно же, не просто так поинтересовался его молодыми. Теперь и за семьей дочери станут присматривать: не купили ли что-нибудь дорогое? Каждую их копейку станут просчитывать. Правда, Алексея несколько озадачила сумма, которую отвалила фирма за хлопоты, но, может, и дали-то эти деньги, чтобы притупить его осторожность? Дескать, начнут транжирить, прикрываясь компенсацией фирмы, перешагнут три тысячи и засветятся. Кто знает… А вообще ничего удивительного в этом нет. Подозревать его не просто должны, а обязаны. И не надо делать удивленные глаза при каждом знаке подозрения. Все логично. Он заранее знал, на что шел. Был в полном здравии и с открытыми глазами. Любовники Клеопатры купили ее ночь ценою жизни. Он получил Алену, всего лишь рискнув свободой. И еще под вопросом: заплатит эту цену или нет.

Снова подумал о хитроване Шитове. Дотошный он милиционер, цепкий, в поселке его побаиваются. Даже дали кличку — Клещ. Мол, если вопьется в кого, то всерьез. Вот в него, Алексея, и впился. Непонятно только: мужик — в годах, уже лысина вполголовы и виски седые, а все еще старший лейтенант. Не переводят его в более крупное село или в райотдел. Видно, до нового звания и должности недостает ему раскрытия крупного дела. Такого, как кража мешочка с приисковым золотом из разбившегося вертолета. Теперь въедливый Шитов землю будет рогами рыть, докапываясь до истины. И, возможно, докопается. Хотя пускай бы подольше топтал иогачские улочки в погонах старшего лейтенанта.

Невеселые размышления Алексея прервала трель телефонного звонка. Недовольно поморщившись, снял трубку и услышал радостное, с придыханием:

— Приветик, мой яхонтовый.

— Здравствуй, — ответил сдержанно, не добавив привычного «моя цыганонка», испытывая неловкость за неожиданную сухость своего голоса. В другое время, пользуясь отъездом Зои, уже бы нежился с Верой в ее алькове, а тут — никакой радости от ее звонка и нет желания идти к ней.

— Слыхала, бубновый король скучает в одиночестве, — сладко пела Вера своим тонким голоском, который всегда возбуждал его, а сейчас не трогал никак.

Вот что еще всегда удивляло Алексея — прозрачность деревенских домов. Чтобы ни свершилось за семейными стенами, быстро становилось известно всему поселку. И то, что Зоя поехала в город, знали все, у кого в том был интерес. Это знал участковый Шитов, знала и женщина Вера, бывшая близкая подруга жены, но после того, как та, по выражению Зои «повесилась» на ее мужа, дружба их распалась. А произошло это на гулянке, на дне рождения Веры, тридцатилетней одинокой учительницы биологии. То ли нравился ей Алексей, то ли от бабьей тоски по крепкому мужику, но она, в танце, вдруг прильнула к нему всем своим гибким телом нерожавшей женщины и стала целовать его в губы. Сначала, вроде, шутейно, лукаво подмигивая подругам, мол, желаю раззадорить Солину, потом ей это понравилось, и она, почувствовав вкус и теряя голову, присосалась к нему всерьез. Да и самому Алексею показались сладки ее неожиданные ласки. Кончилось тем, что он, не избалованный вниманием жены, которая с поцелуями к нему никогда не лезла, вдруг загорелся, перехватил у Веры инициативу и всю ее, как потом долго корила и отчитывала жена — «облизал».

Гости были выпивши, посмеялись над сценкой, но Зоя не простила близкой подруге посягательства на свою собственность. Тем более, все происходило на людях. Завтра начнут чесать языки, а для самолюбивой Зои — это нож острый. Что касается Алексея, то он, после того случая, как-то вечерком наведался в уютное гнездышко биологички и отказа не получил. Первое любовное свидание потянуло за собой другие встречи. Не слишком, правда, часто, но когда ему дома становилось невыносимо, когда неистраченные нежность и жажда любить выплескивались в нем через край, он тайком заныривал в домишко к Вере, находя там все, что надо мужчине — ласку, доброе слово и успокоение.

Не сказать, чтобы Вера взяла красотой. Чернявая и гибкая, как цыганка, а главное — молодая, она была неистовой и жадной в любви, умела дарить минуты счастья, без которых он чувствовал свою обездоленность и неполноценность. Он называл ее «моя цыганочка», а она, поддерживая игру, гадала ему по руке, называла его «мой яхонтовый». Любил ли он ее — и сам не ведал. Да и не задумывался об их отношениях. Просто, ему было хорошо с ней. Наверное, если бы любил, так ушел бы к Вере насовсем, но такой мысли у него не возникало. Она была для него отдушиной, глотком свежего воздуха в неустроенной жизни.

После растерянной заминки ответил озабоченно:

— В тайгу собираюсь линять. Завтра с утра.

— И даже увидеться не хочешь? Сто лет тебя не видела.

— Не знаю, — мялся он, — однако, не получится. — И понял: после Алены он просто не хочет другую женщину. Не может оскорбить нечто нежное и трепетное, таящееся в душе, которое он берег и лелеял. Растерянно умолк, не находя слов.

Вера тоже замолчала, но разговор их продолжался — беззвучно. Она чутко слушала его душу и, верно, услышала. Проговорила с горечью:

— Видно, правду девки болтают. А я, дуреха, не поверила.

— Что они болтают? — спросил по инерции, лишь бы что-то сказать, и сам почувствовал замороженную мертвость своего голоса, в котором не пульсировало даже крохотной живинки.

— Сам знаешь, мой яхонтовый…

И тут Алексей уловил в трубке посторонний звук: металлический щелчок и слабый фон. Сообразил мгновенно: к линии присоединился кто-то третий. Прослушивают. Вспомнил: еще тридцать первого, звоня по просьбе Зои насчет машины, его насторожили эти звуки, но, в предпраздничной суматохе усомнился и не попытался разгадать эту загадку, а потом забыл. Теперь сомнения рассеялись. С подслушиванием — предельно ясно, а вот что сказать сейчас Вере? Принялся лихорадочно подыскивать убедительную причину, объясняющую, почему он, ну никак не может к ней придти, однако на другом конце провода не стали ждать и положили трубку. Вера без объяснений все поняла.

«Понятливая», — мысленно похвалил ее. Мысленно же повинился перед нею и попрощался, зная: больше она не позвонит. Задумался, но не о самой Вере, а о ее последних словах. Его угнетало, что везде болтают о них с Аленой. Шитов смекнет: дыма без огня не бывает, начнет докапываться до истинности их отношений, а потом подведет под это формулу: коли любовники, то и о золоте сговорились. А чем ему возразишь?

От переживаний разболелась голова. Не хотелось больше кого-либо видеть или слышать. С него хватит. Запер входную дверь и шторы задвинул. К телефону больше не подходил, хотя тот, время от времени, исходил трелями. Желал единственного — скорее в тайгу, в Купеческую избушку, где все жило и дышало памятью об Алене, и само Небесное Созданье смотрело с дареной фотокарточки на сиротливо-пустые пока нары.

Он подгонял время, торопил его, а оно и так не стояло на месте. Каждый удар сердца отсчитывал уходящие из жизни секунды, минуты, часы. И через шестнадцать часов, уже следующим днем, охотник Солин выпрыгнул из кабины лесовоза на заснеженную горную дорогу. Взгромоздил на плечи рюкзак, нацепил вытащенные из-под колодины широкие лыжи, повесил на плечо ружье, взял в руки каек, жадно вдохнул таежного воздуха полной грудью, мысленно отметая все беды, и покатил со взгорья на слепяще белую полосу реки Пыжи.

Как Алексей и планировал, за две недели января он обошел все путики, включая коозунский, снимая добычу и заново настораживая ловушки, а в середине месяца, перед снегопадом, как медведь на берлогу, ушел за каракокшинский перевал. Спустившись к подножью, переоделся и переобулся, спрятал в придорожном сугробе все ненужное и с матерчатой хозяйственной сумкой в руке, где лежал тяжелый сверток, зашагал в сторону села Каракокши.

До Барнаула добрался глубокой ночью на попутной машине. Попросил высадить у железнодорожного вокзала. Спустился в подвальное помещение, где располагалась автоматическая камера хранения. В столь позднее время там, кроме дежурной, никого не было, и он сунул надоевшую сумку в одну из пустых ячеек.

Усталость и нервное напряжение буквально валили его с ног. Надо было отдохнуть и расслабиться. Хотел уже пристроиться подремать в укромном уголке зала ожидания, да услышал по радио объявление, сообщающее, что в четвертом тупике стоят вагоны, где можно переночевать с постельными принадлежностями. Этим он тотчас же и воспользовался.

Утром на проспекте Ленина разыскал дом, в котором жила Алена. Послевоенной постройки, еще с архитектурными излишествами, он стоял в самом центре города, рядом с кинотеатром «Россия», так что можно было не опасаться встретить здесь дочь или зятя — они жили на дальних Черемушках, работали тоже на окраине города. Звонить Алене домой было нельзя, она заранее предупредила об этом, а теперь Алексей и сам знал, что телефон ее, наверняка, прослушивается. Вычислив подъезд, из которого она должна выйти, наблюдал за ним из глубины двора, прохаживаясь прогулочным шагом. Пришел сюда к восьми часам; рассчитав, что на службу она ходит к девяти, как все конторские, и что в половине девятого, плюс-минус десять минут, она должна появиться.

У него порядком закоченели ноги от неспешного вышагивания вдоль ряда кирпичных гаражей, когда, наконец, из подъезда вышла Алена. Узнал ее не только по шубе и шапочке, но и по легкой походке. Сердце взволнованно дрогнуло и зачастило. Она обогнула подъезд, под аркой вышла на улицу, направляясь к троллейбусной остановке. Он следовал за нею в некотором отдалении, стараясь не привлекать к себе внимания. Наступал утренний час лик, когда многие едут на работу, и людей на остановке скопилось порядочно. Алена стояла в сторонке от толпы. Алексей осторожно приблизился к ней.

Она вздрогнула, увидев его пред собой, удивленно округлила глаза, давая понять, что узнала, но ее лицо сразу же приняло надменное выражение недоступной красавицы, уставшей от уличных приставаний.

— Универмаг — следующая остановка, — проговорила нейтральным голосом, каким говорят с незнакомыми людьми, спрашивающими, где находится то или это, и, вытянув руку, показала вдоль проспекта, для большего внимания шевельнув пальцами в перчатке. — Там есть отдел женской одежды. На втором этаже, — и, отходя от него к приближающемуся троллейбусу, добавила тихо: — В половине шестого вечера. Вы меня поняли?

— Понял, спасибо, — кивнул он, отметив, что она не случайно так осторожничает. Как видно, ее тоже тут обложили со всех сторон. И еще некоторое время глядел вдоль проспекта, куда указала ее рука.

Он втиснулся в переполненный троллейбус и вышел возле универмага, еще закрытого. Потоптался пред табличкой с указанием часов работы. Впереди был целый день. Мельтешить по улицам и магазинам не хотелось. Знакомых в городе, как говорится: раз, два и обчелся, но вдруг да кто встретится? Тогда придется изворачиваться по поводу своего появления. Поэтому, закоулками он воротился на четвертый тупик, купив по пути, в коммерческой лавке кусок колбасы, батон и бутылку газированной воды. Устроился в другом вагоне, чтобы его не запомнили ночующие там или проводница. Позавтракав, лег на постель, прикидывая, как вести себя с Аленой в универмаге. Глаза от недосыпания смеживались. Незаметно провалился в зыбкое забытье, и проспал до четырех часов.

Перед отделом женской одежды, на втором этаже, Алексей появился ровно в половине шестого, как ему и было сказано. Покупательниц, между висящих длинными рядами платьев и костюмов, прохаживалось немного. В середине ряда стояла Алена, рассматривая сиреневое платье, которое держала на вытянутой от себя руке за крючок вешалки.

Он не подошел к ней сразу, а побродил между рядами со смущенным и озабоченным видом сельского мужика, которому наказали купить женскую вещицу, а от обилия таковых у него разбежались глаза. Остановился за спиной Алены, рассматривая платье в ее руках. Снял зеленоватое, тупо и стеснительно его разглядывая, но ничего не понял, беспомощно огляделся по сторонам, и шагнул с ним к не замечающей его Алене.

— Извините, эта штуковина модная или нет?

Не удостоив Алексея взглядом, равнодушно перевела глаза на платье, которое он, со стыдливой улыбкой, неумело держал в руке.

— Смотря, кому берете. Пожилой женщине или молодой девушке, — произнесла чужим, холодным, без интонации голосом.

— Для молодой, — сказал он.

— Тогда оно слишком блеклое. Девушке — желательно поярче, посочнее. Вы непременно хотите зеленое?

— Да, зеленое — цвет надежды, — сказал он двусмысленно.

Пропустив его слова мимо ушей, повесила сиреневое платье и прошла в дальний конец ряда, оглядывая висящие наряды. Сняла ярко-зеленое платье, насыщенное всеми оттенками зелени, и держала перед ним, повернувшись спиной к продавщице, наблюдавшей за отделом.

— Не ждала тебя так рано, — тихо, но явственно произнесла Алена.

— Я через перевал пришел, прямо с угодий. Никто не знает, — шепотком отозвался он, жадно глядя в ее лицо, так не похожее на прежнее. Изысканный макияж придал ей кукольную красоту, холодную и чужую, как ее голос.

— Привез? — дрогнули ее румяные губы.

— Да. Камера хранения на вокзале, внизу. Ячейка — 18. Код: А 2347. Алена 2347, - повторил он. — Первые две цифры — твои года, последние — мои. Повтори.

— Ячейка — 18, код — А 2347, - эхом откликнулась она.

— Как у тебя? — спросил он, не отрывая от нее любящих глаз.

— Ничего. Но ты пока больше не приезжай, и меня не ищи. Очень горячо. Сама тебя найду и извещу. — Говоря это, поворачивала перед Алексеем зеленое платье то одним боком, то другим.

— Понятно, — кивнул он. — Теперь самое главное. То, что привез — все твое.

— А ты?

— Мне ничего не надо.

В ее глазах проглянуло изумление.

— Почему?

— Так решил. Обойдусь. Ну, все, я пошел. Будь.

Взглянула на него с немой досадой.

— Как, слишком пестрое? — уже громче спросила она, для посторонних. — Ну, знаете, это дело вкуса. А вообще платье надо примерять. — Алена повесила вещь на место и ушла, одарив Алексея мимолетным, прощальным взглядом.

Он еще побродил по отделу и тоже направился к выходу.

— Так ничего и не подобрали? — участливо поинтересовалась продавщица.

Улыбнулся ей виновато.

— Говорят, примерять надо. А то ошибиться можно.

Ночным бийским поездом Алексей отправился в обратный путь.

В Купеческую избушку воротился благополучно, со смешанным чувством удовлетворения и досады одновременно. Он испытал величайшее облегчение, избавившись от опасного груза, но короткое и странное свидание с Аленой очень опечалило его. Увидев девушку в городе, в привычной ей среде, еще острее понял, какие они разные, и как она теперь для него недоступна. Перемучавшись и мысленно простившись с ней, принялся изматывать себя по головоломным путикам. Утешало, что память об Алене у него никто не отнимет, и Небесное Созданье будет приходить к нему в сновидениях.

В начале мая он снова попал в Барнаул, надо было отвести молодым маральего мяса, добытого на солонце, а заодно и сбыть лишних соболей. Проходя по центральной улице, увидел будку с надписью «Горсправка». Подумалось, вот бы подойти сейчас и справиться: «Как поживает Алена Летяева? Все ли у нее ладно, не болеет ли?» Но такой справки никто не даст. Однако, эта мысль не увяла в его мозгу, продолжилась: «А что, если хотя бы узнать, на прежнем ли месте она живет и вообще жива ли? За попытку в лоб не дадут», и помимо воли, будто кто направил его, шагнул к будке.

— Разыскиваю родственницу, — заявил пожилой женщине в окошечке.

Она подала чистый бланк, велела заполнить.

Написал фамилию, имя, отчество и предполагаемый район проживания — на проспекте Ленина, у кинотеатра «Россия». Женщина попросила заплатить и подойти через часок. Сунул в окошечко бланк и деньги, вдвое больше запрошенного, для старания, после чего пошел бродить по близлежащим магазинам, которые были тут на каждом шагу.

Через час ему вернули бланк, где значился знакомый Алексею адрес Алены и ее домашний телефон, но наискось стояла надпись: «Выбыла».

— А куда? — растерянно спросил Алексей, разглядывая бумажку.

— Неизвестно, — доброжелательно сказала женщина. — В этой квартире теперь проживают другие люди.

— Странно, — пробормотал он.

А вы обратитесь по адресу на бланке, — посоветовала она, видя его огорчение. — Может, которые там живут, подскажут, где ваша родственница.

Поблагодарил и пошел прочь, бросив смятый бланк в урну. Обращаться к новым поселенцам квартиры он, разумеется, не стал. Зачем? Ведь Алена просила не искать ее. Обещала сама известить, когда будет нужно. Впрочем, для какой нужды теперь его о чем-то извещать, коли он наотрез отказался от своей доли? Больше их ничто не связывает, никакие дела. Она молода, свободна и богата. Пусть живет, как знает. И дай ей, Господь, счастья.

Но Алена все-таки дала о себе знать.

Случилось это в начале июля. Он только что вернулся на своей моторке из Каменного залива, где у него стояли переметы на налимов и, сидя в лодке, приткнутой носом к берегу, собирал в ведро рыбу. Три девицы-туристки в шортах и ярких, облегающих маечках брели по песчаной полоске берега. Подошли, с любопытством разглядывая его добычу.

— Дядечка, а как эта рыба называется? — с детским интересом спросила одна из них, белобрысенькая, с челкой, совсем еще молоденькая девчушка.

— Налим, красавица.

— А наши парни так ничего и не поймали. Мы даже подумали, что в Телецком озере совсем нету рыбы.

— Рыба есть, да не всем дается, — усмехнулся он.

— А вы нас не прокатите?

— Я только приплыл. Досыта накатался.

— А мы вам бутылочку дадим.

— Бачок пустой. Весь бензин выжег.

— А кто может? Так охота прокатиться…

Привстав, Алексей оглядел берег с вытащенными на песок лодками. Метрах в ста на воде покачивалась «казанка» с мотором на транце. С ним копался Костя Дронов. Видать, тоже нацелился порыбачить.

— Вон того мужика спросите. Он собирается плыть, может и прокатит.

Девицы побрели дальше, а белобрысенькая вернулась с полпути. Присела на борт лодки, наблюдая, как Алексей ловко подхватывает исходящих слизью налимов, и вдруг спросила:

— А вы здешний охотник?

— Допустим, — отозвался он, не придавая особого значения сути ее вопроса. Но тотчас же с недоумением подумал, что выразилась она неточно. При чем тут охотник, когда он сейчас занят рыбой. Правильнее было бы сказать: рыбак. Ошиблась словом или намеренно так сказала? Выжидательно поднял голову.

— Если вы здешний охотник, то вам привет, — негромко произнесла девушка, смело глядя ему прямо в глаза.

Он распрямился, внимательно посмотрел на нее, чувствуя сердцебиение.

— Вот как? И от кого же? — спросил настороженно.

— От одного человека.

— У этого человека есть имя? — пытал девушку, а смутная догадка уже горячо ворохнулась в нем, и он замер, в ожидании ответа.

— Есть, — тряхнула та белобрысой челкой, — но вы называли этого человека по-другому. Небесное Созданье. Вспомнили?

Ему будто кипятком плеснули в душу.

— Где она? — прошептал немеющими губами.

— Не знаю. Кажется, очень далеко.

Потрясенный, он уставился в ее молодое личико, ища в нем ответы.

— Как она, в порядке?

— Да. Велено вам передать слова: «Ты мне нужен». И еще запомните… — Она наморщила лобик, сосредоточилась. — Июль. Горный. День, место и шифр — по умолчанию. Записывать нельзя, так запомните.

Повторил услышанное, запоминая.

— Это все?

— Все, — улыбалась облегченно, с чувством исполненного долга.

— Хотите рыбы на уху?

— Давайте, — не отказалась она. — А то уедем, и здешней рыбы не попробуем.

Наложил полный полиэтиленовый мешочек самых крупных пятнистых налимов. С этим мешочком белобрысенькая побежала к моторке Кости, где стояли ее подружки, с восторженным криком:

— Девчонки, нас рыбой угостили! Утрем нос парням!

Алексей сел на лавку и закурил, не в силах придти в себя от случившегося. Ведь, вроде бы, уже давно мысленно простился с Аленой и успокоился, а пришла от нее весточка, и снова обожгло. Поманила издали, и он кинется на ее зов, сломя голову. И ничего ему с собой не поделать.

Вспомнил разговор с Аленой в самом верху поляны, над Купеческой избушкой, и теперь белобрысенькая напомнила о нем тремя словами: «Ты мне нужен». Они звучали как призыв, обжигая и волнуя сердце. В голове проклюнулись строки бессмертного Пушкина, выразившего его состояние:

Да, это так. Именно эти три слова наполнили его меркнущую жизнь ослепительной надеждой. Неужели Алена уже за бугром? Каким образом удалось выбраться? Замужество за иностранцем или что другое? Впрочем, не столь важно. «Значит, так, — расшифровывал услышанное от белобрысенькой вестницы. — „По умолчанию“, — это, видимо, то, что уже было». Встречался он в барнаульском универмаге с Аленой двадцать первого января. Выходит, в Горном ему надо быть тоже — двадцать первого, но июля. Место передачи — как в прошлый раз, в камере хранения. Железнодорожного вокзала в Горном нет. Есть только автовокзал. Стало быть, ее послание — там. Ячейка 18, шифр А 2347. Интересно, что в ячейке будет храниться? Этого пока знать не дано, и больше двух недель он станет терзаться в ожидании. Было тревожно и радостно. Снова издали замаячил ему огонек надежды.

В столицу бывшей области, а ныне республики Алексей приехал рейсовым автобусом, с командировкой в кармане. Надо было сдать составленный им промысловый прогноз на будущий сезон и подведенные научные итоги прошедшего. Общая картина добычи всех охотников леспромхоза удручала. План по соболям мужики едва выполнили, но у поголовья соболей появилась какая-то болезнь. Мездра их, местами, была бурой, с наплывами, вроде экземы, и неясно, как к их приему отнесется новосибирская пушно-меховая база. А еще, уже по собственной инициативе, собирался зайти в отдел природопользования администрации и продолжить разговор по созданию национального парка на базе хиреющего леспромхоза. Особенной надежды, правда, не испытывал. Чиновники ссылались на отсутствие средств. А вообще, как он понимал, суть скрывалась в неопределенности окружающей жизни. Никто не знал, что делать дальше и довольствовались тем, что было. Крохотная республика, как и вся огромная страна, дремала в политическом, финансовом и нравственном параличе, досыта наевшись свободы, обещанной первым российским президентом.

Выйдя из автобуса, Алексей сразу же зашел в просторное помещение вокзала, где было по-летнему многолюдно, шумно и душно. Лениво прошелся мимо автоматической камеры хранения, найдя глазами ячейку под номером 18. Поглазел на витрину киоска, дивясь обилию продаваемых газет и журналов; а также бесстыдству цветных снимков на их обложках. Потолкался там и сям, но к ячейке пока не подходил — изучал обстановку. Вроде, все нормально, ничего подозрительного. Вокруг — мельтешение людей, разноголосый говор, суета. Он выжидал, сам не зная чего, скорее всего, какого-то сигнала, после которого его подход к ячейке будет логически оправдан.

Дождался. Когда в динамике, под потолком, раздалось объявление о посадке в автобус на рейс (направление не расслышал, да это ему и не нужно) он, как спохватившийся пассажир, ринулся к заветной ячейке. Набирая букву и цифры в контрольном окошечке, сильно волновался: вдруг да не откроется? Тогда раздастся тревожный звонок на весь зал, и ему придется изворачиваться перед дежурным и охраной. Спросят, что у вас там было? А он и не знает. Но замок открылся, и Алексей с облегчением распахнул дверцу.

В ячейке стоял полиэтиленовый цветастый пакет, какие продаются на каждом углу. В нем — пластиковая полуторалитровая бутылка лимонада бийского производства, обернутая стопкой разномастных газет. «Для объема, — сообразил он, — чтобы не класть на хранение пустой пакет». Пока не вынимал его из железного нутра, перебирал в нем газеты, самые обычные, из тех, что продавались в зале автовокзала, однако, никакого пакета, вкладки или листа бумаги между страницами не обнаружил. Алексей уже занервничал, но его внимание привлекла этикетка на бутылке. Один край ее был отогнут. На обороте виднелись буквы, написанные синей пастой шариковой ручки: «Позвоните по тел. (дальше шли цифры), и назовитесь по умолчанию». Две пары цифр запомнил, подумав, что по умолчанию он — «здешний охотник».

И вдруг Алексея начала обволакивать все возрастающая тревога. Интуитивно почувствовал: вокруг него что-то изменилось. Острое осознание близкой опасности пронзило его мозг. Кажется, кто-то очень внимательно наблюдал за ним. Чужие глаза уперлись в спину, вызывая ознобные мурашки. Но он не оборачивался, ощущая, как рубашка под пиджаком стала мокрой от внезапного пота. Осторожненько, двумя пальцами повлажневшей руки оторвал клочок этикетки с сообщением и, туго скатав его, зажал между средним и указательным пальцами.

С пакетом в правой руке и скатанным клочком этикетки в левой отошел от ячейки. Лицо скучное, ко всему безучастное. Потолкался по залу, незаметно присматриваясь к окружающим людям, но не натолкнулся ни на чей прямой взгляд. Ниоткуда никакого к себе интереса не обнаружил, а тревога не отпускала, заполнила его всего, без остатка. Он вышел на площадку перед зданием автовокзала и огляделся. Неподалеку дымил мангал шашлычника, дразня ноздри запахами поджаренного мяса и специи. Возле него сидели две бродячие, беспородные собаки и смотрели не мигая на куски мяса, которые тот равнодушно нанизывал на шампуры.

Не столько обдуманно, сколько движимый невидимым поводырем, Алексей направился к мангалу. Взял шпажку шашлыка прямо с жару, успев незаметно выпустить скатанный обрывок этикетки на полыхающие жаром угли. Неторопливо рассчитавшись, стал есть, осторожно косясь по сторонам. Вокруг текла обычная жизнь. Своим чередом подъезжали и отъезжали автобусы, суетились пассажиры с сумками и чемоданами. Он пытался себя успокоить, дескать, все нормально, это, видимо, просто сдают нервы, но тревога не рассеивалась, она устоялась в нем и окрепла уже не как предчувствие, а реальный факт. Похоже было, чья-то биологическая энергетика сконцентрировалась на нем, не выпуская из своего поля. Он постоянно ощущал ее каждой клеткой тела, и сердце томительно сжалось от безысходности.

Попытался вспомнить сон минувшей ночи, но не смог. В памяти зрительные картины не отложились, однако, спал неспокойно, что-то мучило его. Проснулся с похмельной тяжестью на душе, хотя спиртного в рот не брал. «А может это мой последний денек? — кольнула его внезапная мысль. Посмотрел на полуденное небо, синь которого ярче отгоняли белые, кудрявые облака. — И день-то славный, в такой и помирать весело». — И вздохнул обреченно.

Жевал волокна мяса, не чувствуя вкуса. Во рту — непривычная горечь и сухость. Сочные кусочки, с кольцами лука, не лезли в горло. Стащил их со шпажки, бросил собакам, мысленно попросив, усмехаясь своей прозорливости: «В случае чего, хоть вы помяните меня». Судорожно набрал воздуха в грудь, будто перед прыжком в воду и, покачивая пакетом, зашагал от мангала.

Едва завернул за угол автовокзала, в тень, как возле него, буквально в шаге, тормознул фиолетовый «джип» с затемненными стеклами. Машина показалась знакомой. Стекло водителя было опущено, и Алексей узнал парня за рулем. Это он перед самым Новым годом привез ему компенсацию от прииска и торт с алыми розочками. Парень радостно расплылся, посверкивая двумя передними золотыми зубами, словно родного встретил.

— Здорово, братан! — крикнул он из окна, и высунул руку для пожатия. — Рад тебя видеть. Каким ветром занесло?

— Привет, — сдержанно отозвался Алексей, пожимая протянутую из окна руку, понимая отчетливо: эта машина тут не случайно, радость водителя зловеща, а свойское обращение к нему «братан» только усилили ощущение реальной опасности. Теперь она была совсем близко — в шаге от него. От затемненных окон заднего сиденья струился горький жар в самое сердце, опаляя душу, сковывая движения и мысли. И он понял: это — конец.

— Так ты домой, в поселок? — спрашивал тот, продолжая натужно улыбаться, не выпуская его руки, сжимая ее крепко.

— Да нет, я только приехал, — ответил Алексей, затравленно озираясь по сторонам, зная наверняка, что уже никто ему не поможет.

— А то поехали, отдохнем на природе. Пивка попьем.

Краем глаза Алексей заметил, как медленно распахнулась задняя дверца. Из нутра машины лениво вылез шкафоподобный парень в черной майке, с желтой цепочкой на жилистой шее и с короткой, как у водителя, стрижкой. В руке — откупоренная бутылка пива. Из глубины машины на него глядел еще один мордоворот, похожий на вышедшего, но выбираться на свет божий пока не спешил, развалясь на широком сиденье.

Вышедший расплылся в ленивой улыбке и, гимнастически размяв плечи, встал позади Алексея, смачно потягивая из горлышка.

— Говорю же, только приехал. В командировку. По охотничьим делам, — громко, почти с отчаянием говорил Алексей водителю. Он понимал неизбежность расплаты, но все в нем противилось, не хотелось смириться с тем, что слишком уж быстро подошел этот срок. И еще он прекрасно понимал, что эти парни — не случайные налетчики, от которых еще можно попробовать как-то отмахнуться или просто убежать. Эти знают, где он живет, снова найдут не сегодня, так завтра. А ведь у него еще дочь и внучка. Никак нельзя допустить, чтобы самые родные люди пострадали за его грех. Этого он не допустит.

— Садись, — уже с раздражением велел водитель, — не тяни время.

И, помедлив самую малость, Алексей обреченно полез в машину, осознав: пришло время платить.

Шкафоподобный ухмыльнулся, дыша запахом пива.

— Давно бы так, а то какие-то дела, в натуре… — Он с виду шутливо, но с силой толкнул Алексея в бок, и тот влетел в салон, где его тотчас подхватил и придержал сидящий в машине. Понаблюдай за этой сценкой кто со стороны, подумал бы: крутые встретили своего дружка и уговорили поехать развлечься. Никто бы и не догадался, что это — похищение.

Широкий парень втиснулся на заднее же сиденье, прижав Алексея к своему напарнику с другой стороны. Хлопнула дверца, и машина понеслась окраинными улочками к выезду из города. По этой дороге Алексей сегодня приехал сюда, а теперь по ней, уже не по своей воле, его везли обратно.

— Парни, да вы что! — вяло возмущался Алексей. Но ему не отвечали.

Сидевший слева выпотрошил пластиковый пакет, который Алексей взял из камеры хранения, себе на колени, но ничего интересного там не нашел. Газеты, по одной, бегло задерживая взгляд на пикантных снимках, сунул обратно в пакет, который спрятал под сиденьем. Повертел в руках бутылку с лимонадом, свинтил крышку и с наслаждением напился, после чего передал ее напарнику с другого бока. Тот отпил немного, протянул водителю.

— Что было в пакете? — спросил парень слева.

— Ты же сам видел, газеты и лимонад.

— Не гони дуру. Письмо? Записка?

— Только лимонад и газеты.

Спереди подал голос водитель:

— В карманах у него поищите.

Его обшарили, вытащили сложенные вдвое листки отчета, командировочное удостоверение, паспорт и кошелек с деньгами. Оглядели все это, бросили на пустующее переднее сиденье, рядом с водителем.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил водитель.

— Да ничего, это его бумажки, — отозвался мордоворот.

— Говори адрес! — велел парень слева.

— Чей?

— Летяевой. Ну, живо!

— Так она живет где-то в Барнауле.

— Спрашиваем, куда она слиняла. Ну?

— Ребята, не знаю, о чем вы.

Ему накинули на шею тонкий капроновый шнур. Потянули за концы с разных сторон. Сдавили горло так, что в глазах поплыли огненные круги.

— Где она живет? В Америке? В Канаде? Или в Германии?

— Не знаю, — задавленно твердил он.

Шнур на его горле затягивался все сильнее. Подступила тошнота.

— Что тебе передала эта стерва?

Алексей захрипел, чувствуя, что еще немного и потеряет сознание.

— Вы его там не задушите, — недовольно сказал водитель, — а то полгода пасли и все — порожняком. Шеф нас не поймет.

— Молчит же, гад, — отозвался шкафоподобный.

— У хозяина заговорит.

Шнур соскользнул с шеи, оставив резкое жжение.

Машина быстро неслась по улицам, обгоняя всех и вся. «Хоть бы гаишники остановили», — страстно желал Алексей, но их не останавливали. Перед выездом из города показался пункт ГАИ — последняя надежда.

— Вякнешь — замочу, — пригрозил парень слева и кольнул в бок острием ножа. Острие он не убирал, от этого боль была постоянной.

Водитель включил музыку.

Возле невзрачного строения стоял гаишник с коротким автоматом через плечо и, поигрывая полосатой палочкой в руке, глядел на проезжающие машины. Он тоже не остановил и даже приветствуя осклабился в улыбке. Водитель, отвечая ему, коротко просигналил.

«У них все схвачено», — опустошенно подумал Алексей, уже больше ни на что не надеясь, готовя себя к самому худшему.

Вырвавшись за пределы городской черты, машина резко увеличила скорость, и стремительно неслась по трассе, между гор, чудом вписываясь в головокружительные повороты. Водитель был лихим асом, это чувствовалось по всему, и, наверное, очень спешил привезти пленника своему шефу.

Парни снова принялись за Алексея. Острие ножа сильнее уперлось ему в бок, глубоко проколов кожу. В боку стало горячо, рубашка повлажнела от крови. Он изнеможенно закрыл глаза и глухо застонал.

Водитель, не отрывая глаз от несущейся навстречу дороги, приказным тоном заметил парням:

— Вы мне салон не запачкайте.

— Что нам, целовать его? — огрызнулся шкафоподобный.

— Это ваш вопрос. В машине не должно быть следов.

— Ну и возись с ним сам.

— А вы там на что? По-хорошему не умеете?

— Не поймет.

— Пробовали?

Парни помолчали, и заговорил тот, что слева.

— Ну вот что, мужик. Как ты золотишко взял, нам неинтересно. Скажи, где ты свою долю закурковал? В тайге или в огороде?

— У меня нет никакой доли, — хрипло отозвался Алексей.

— Да что ты говоришь! — Ткнули в бок кулаком слева.

— Нету. Чем угодно могу поклясться.

— Даже внучкой? — затаенно поинтересовался голос слева.

— Даже внучкой, — прошелестел Алексей, холодея.

— Похоже, не врет, — донесся слева раздумчивый голос. — Она его сделала как фраера. Рассчиталась натурой и слиняла с рыжим песком.

— Она фраернула не только его. Но и еще кое-кого, — усмешливо бросил через спину водитель. — Гениальная девка. Адрес нужен. Работайте!

— Он же по-хорошему не понимает.

— Давайте по-плохому. Но у хозяина он должен быть живым.

Алексея били по почкам и лицу с двух сторон, подкрепляя каждый вопрос двойным ударом.

— Говори ее адрес!

— Кто подложил пакет?

— Телефон связника, и ты нам больше не нужен!

— Сдадим ментам, пускай они с тобой разбираются. Слышишь? Телефон!

— Останешься жить! Хотя и в зоне! Адрес связника!

Он молчал.

По голове ударили тяжелым. В глазах потемнело. Проваливаясь в зыбкую тьму забытья, услышал оправдывающийся голос слева.

— Пусть покемарит, пока перекурим. Кулаки болят.

Очнулся Алексей, когда машина, прошуршав по мосту через Бию, свернула на Турочак и понеслась по шоссе серединой дороги, заставляя встречные легковушки и грузовики опасливо прижиматься к обочинам.

Начинались бомы, где с одной стороны, над дорогой, высились скалы, с другой кипела порожистая Бия. Скоро покажется и порог «кипяток», самый опасный участок трассы. Там, с двухсотметровой высоты видно, как далеко внизу кипит и пенится бешеное течение. У Алексея всегда захватывало дух в том месте, и «кипяток» уже близок. Метров двести осталось, не больше… Сто пятьдесят… Сто… Скоро, скоро… — беззвучно шептали раскисшие от побоев губы, пузырясь кровью. Глаза напряженно отслеживали мельтешение деревьев за левым краем дороги. Скоро деревья расступятся, и внизу сверкнет Бия.

Он уже все решил для себя, и только ждал нужного мгновения. Пульс в его висках удар за ударом отсчитывал остающиеся секунды жизни.

Деревья за левой обочиной отступили. Вихрем пронеслась последняя кедрушка и осталась позади, за спиной, оголяя обрывистый, высокий берег реки. Парни с обеих сторон, похоже, дремали. Умаялись, бедные…

Мощный «джип» легко взлетел на крутую седловину перевала. Свет хлынул сверху, с солнечного неба и снизу, отраженный от реки, и дал знать: пора!

«Все!» — жарко пронеслось в голове. Напружинившись, Алексей резко рванулся вперед, ухватившись за баранку руля и вывернув ее влево.

Из горла водителя вырвался хрип. Его шею намертво прижал к подголовнику локоть Алексея, и тот уже ничего изменить не мог. Очухавшиеся парни запоздало тянули его назад, колотя по спине, но он не испытывал боли. Пальцы приросли к мягкой оплетке руля.

«Не жалеешь об этом?» — беззвучно приник к его уху ангел-хранитель.

«Нет. Потому что люблю», — сердцем ответил Алексей.

«Лети с миром, и Бог тебе судья…»

Тяжелый бампер «джипа», усиленный модными наворотами толстых хромированных труб, снес придорожный бетонный столбик как соломинку, и Алексей, на краткое мгновение, ощутил под собой звенящую пустоту бездны. Она не пугала, а наоборот, несла отрадное облегчение, как избушка в конце долгого и надсадного путика. «Будь счастлива, любимая Аленушка, в этой жизни. Наши души встретятся в Вечности», — сверкнула прощальная мысль, озарив его жаждущую покоя душу сгустком невиданного света. В зрачках навсегда распахнутых глаз отразился рыжий всполох всепожирающего пламени.

Звука взрыва он не слышал — был уже далеко.