Небо для крылатых

Лошадиный вопрос

Первые дни после возвращения в Тихий дол я просто купался в лучах славы и был кумиром для всех детей всех возрастов, я стал знаменитостью, героем, который спас аж две человеческие жизни! А мои рассказы о приключениях и вовсе зашкаливали. А как же, плен, побег, кража эликсира жизни (лекарств), пожары и мировое всепрощение. Дети визжали от восторга и завидовали Лизе, потому что я у них жил, а значит, она более приближенная ко мне.

Потом, к моему облегчению, поток восторгов поутих, все-таки слава утомляет и довольно сильно усложняет жизнь.

А тут и Лютер домой засобирался, загостился мол, пора и честь знать. Ну и стал себе лошадь искать, да только обломилось ему. Лошадей здесь много и самых разнообразных, да только никакую нельзя! Ни седлать, ни взнуздывать, ну хоть ты тресни!

И вдруг, кажется, ему улыбнулась удача, которая, впрочем, ему едва жизни не стоила…

Дело было так. Углубились мы в глубь долины — я, Лиза и Лютер, — брели, брели, да и вышли на берег Зейна, центральной большой реки. Течет она с севера на юг, широкая и полноводная. Стоим на берегу, глазеем на текучую воду, и тут слышим ржание, нежное такое, бархатистое. Глядим, а выше по течению лошадка стоит, серенькая, с белой гривкой, и главное, под седлом и в узде.

Лютер просиял: а вот и конь! И не важно чей, договоримся, если что, с хозяином. И пошел ловить. А коня ловить не надо, сам в руки тянется, тычется храпиком в ладони, в плечо игриво толкает, так и манит, приглашает — садись, прокачу! А Лютер и рад, все, нет проблем, можно домой собираться.

Вот только Лиза…

Настороженная вся, напружиненная, нервно приплясывает и принюхивается, принюхивается… Спрашиваю:

— В чем дело, Лиза?

— Несси, понюхай хорошенько и скажи, этот конь не пахнет рыбой?

Нюхаю воздух: пахнет рекой, тиной… а вот и слабый рыбный душок. И рыбой пахнет от коня. Говорю Лизе:

— Пахнет.

— Поздно…

Ой, мама, хочу обратно в яйцо. Лютер тем временем уже сел верхом на конька, тот, сперва кроткий и покладистый, вдруг… закусил удила и понес в реку. И меняется, меняется… Удила превратились в жёсткие усы-щупальца, которые цепко обхватили запястья всадника, стремена то же самое проделали с ногами. Грива обернулась колючим гребнем, конская голова стала жуткой щучьей харей с пастью, полной иглообразных зубов. Келпи! Речной охотник.

Спохватываюсь, взлетаю, на бреющем скольжу вдогонку за речным похитителем, хватаю их обеих — некогда отдирать! — и, не видя иного выхода, просто откусываю чудовищу голову…

Лютер поспешно отползает от обезглавленного тела, прижимается ко мне, весь трясется. Меня тоже потряхивает, ведь слышал же о келпи, слышал… Слышал, что ни одна жертва не вырвалась из их пастей.

— Несси… — хрипит Лютер. — Несси…

— Не я… Лиза… Её благодари, это она… сказала…

Остервенело плююсь, во рту гадкий вкус тухлой рыбы.

Первый испуг прошел, накатила злость, густо замешанная на адреналине. Лютер бесится, пинает древесные стволы, видимо ушиб пальчик на ноге, поэтому злобно и истерично орет:

— Это все из-за вас! Почему я не могу оседлать нормальную лошадь и убраться отсюда наконец?!

Лиза сердито топает ногами и тоже кричит:

— Да потому что нельзя!!!

— Да почему нельзя? Я во многих странах побывал и почти везде люди поголовно пользуют лошадей. На них ездят верхом, перевозят грузы, поля распахивают, а тут почему-то нельзя, ну и для чего тут лошади живут, зря они, что ли, небо коптят?

Мне очень не нравиться их ссора, и я решаю вмешаться:

— Дядя Лютер, а ты помнишь тех лошадей, на которых вы с Летой сюда приехали, ты можешь про них рассказать?

— А что про них рассказывать? Лошади как лошади, ничего особенного, не самые быстрые, так себе, средненькие…

— Старые?

— Нет, вы что? Лета молодых выбирала, сильных и выносливых.

— Их загнали? И что вы с ними сделали?

— Да, загнали, мы же спешили, а сделали… ну одна вроде оклемалась, а вот другую, да, пришлось прирезать, запалилась и копыто разбила.

— А сколько ей лет было?

— Не… а нет, Лета как-то сказала… Отличный четырехлетний мерин.

— Вот видишь, дядя Лютер, где-то безвестно погиб молодой конь четырёх лет от роду ради того, чтобы доставить гонца, разбил ногу, но его не стали лечить, потому что затратно и бесполезно. А представь, что ногу сломал кентавр, его что, тоже резать? А лошади сорок лет живут.

— Сорок лет…

Лиза вставила:

— У нас одна кобылица шестьдесять три года живет и помирать не собирается, весьма почтенная мадам, окруженная целым табуном из внуков и правнуков, все жеребята её любят и называют Общая Мама.

— Да! — подхватил я. — Красивая пожилая кобыла, соловой масти с белой гривой и хвостом, её Ромашкой зовут, из-за масти. А еще, дядя Лютер, лошади не любят прыгать.

— Как не любят? Они же первоклассные скакуны и прыгуны! Вы бы знали, сколько чудес они вытворяют на соревнованиях за первенство самой быстрой и самой прыгучей лошади.

— Они прыгают только потому, что их заставляют. Но на самом деле это больно. Прыгать через препятствия.

— Объясните, я не понимаю.

— Ну хорошо. Нога лошади это, по сути, палец. Сама лошадь весит четыреста-пятьсот кг. Во время прыжка, в полете, лошадь вытягивает вперед две передние ноги, но приземляется на одну из них… И вот представь себе, огромный вес, пятисоткилограммовый удар приходится на одну тоненькую лошадиную ножку. А добавь сюда еще и вес всадника. И это очень больно, именно во время прыжков лошади и ломают свои ноги. Лошади не могут об этом сказать, зато кентавры могут. И говорят.

— Но лошади прыгают…

— Конечно, они прыгают, ведь их заставляют при помощи уздечки, а от неё лошадки не могут избавиться, потому что они ремнями к голове прикручены. Кстати, прости, дядя Лютер, но ты как раз на уздечку и попался, келпи знают, как приманивать добычу, когда хотят поужинать человечиной.

Лютер вспомнил и передернулся, потом устало потер глаза и вздохнул:

— Н-да-а, ребятки, задали вы мне жару… Что же мне теперь, вообще на лошадь не садиться?

— Морона возьми.

— Эту… страхолюдину?

— Дядя Лютер, а давай я тебя отвезу домой!

— Дяденька Волчок, а зачем тебе уезжать? Оставайся здесь!

— Точно! Лиза, ты гений! Дядя Лютер, правда, оставайся!

В итоге, Лютер остался в Тихом доле, он присмотрел себе участочек неподалеку от дома Колеманов, да и обосновался, потихонечку, полегонечку обустроился.

Вместе мы навестили Ромашку, лошадиную долгожительницу, и, глядя на ладную, гладкую, холёную лошадку, Лютер не смог удержаться от слез. Он прекрасно понял огромную пропасть между свободной, вольной лошадью и лошадью-пленницей.

Ему по-настоящему стало жаль погибшего молодого мерина.

Тем более что вольные лошади никогда не отказывали детям и с удовольствием катали их, маленьких, счастливых эльфят, на своих гладких и голых спинах, и головы их при этом были свободны, без уздечек.

А келпи в конце концов пришлось принести благодарность, ведь это из-за него дядя Лютер остался жить здесь, в Тихом доле. Мы все очень привязались к нему, полюбили этого славного человека-волка.

Особенно я, ведь у нас было приключение, общее, одно на двоих.

Комментарий к Лошадиный вопрос

В эпизоде с келпи я сперва написала “Ой мама, роди меня обратно”, но потом задумалась — что-то не сходится — и сочинилось “Ой мама, хочу обратно в яйцо”, так оно вернее будет. Я нигде не читала, как именно келпи превращается в свою другую, хищную ипостась, поэтому придумала вот так. По-моему, толково вышло)

Про лошадиные ноги — правда, кони действительно боятся прыгать через крашеные палочки, если присмотреться к ним на соревнованиях по конкуру, то можно увидеть, как они сопротивляются и протестуют.

Правда, в нашем мире об этом говорят не кентавры, а компьютерная термография.