Небо над дорогой

Глава 14. Изолента Мёбиуса

— Так, планы меняются, — сказал я в рацию. — Убирайте аппарель и сваливайте.

— Что стряслось?

— Сюда летят дроны сбивать дирижабль. Долго объяснять, почему. Валите из среза, я заберу Настю и вернусь на УАЗике. Акки для резонаторов у меня есть.

— Я с тобой! — тут же сказала Криспи.

Я секунду колебался. Уговаривать её некогда, да и дорогу я не знаю.

— Ладно, прихвати винтовку из моей каюты.

— Ты уверен, Зелёный? — спросил Иван.

— Ещё как. Вы слишком большая мишень, а дирижабль слишком ценная штука. Единственная просьба — летите к югу, сколько сможете, пока не увидите на хвосте дроны. Пусть они за вами увяжутся, тогда переходите. Только не тяните до стрельбы! Всё, до скорого!

Крис, неся винтовку и рюкзак, сбежала по начавшей уже втягиваться аппарели. Зашумели винты, дирижабль разворачивался и набирал ход. Горизонт был чист.

— Поехали, смоемся отсюда, пока нас не заметили.

Крис запрыгнула в машину, неуверенно хлопнула дверью.

— Сильнее, не стесняйся, это не ваши мобили. Куда нам?

— По этой дороге. Да я сейчас на навигаторе…

Она уткнулась в коммуникатор, но я выдернул его у неё из рук и выкинул в окно. Мы как разу удачно переезжали по мосту небольшую речку, так что он канул почти без всплеска.

— Сер, зачем!

— Он наверняка отслеживается, а тебя многие видели с нами.

— Но…

— Общаться тут всё равно больше не с кем, забудь.

— Ниэла?

— Вряд ли для неё это кончится хорошо. Она удачно вписывается в какую-нибудь показательную казнь. У вас тут как принято публично расправляться со злодеями? Вешают? Расстреливают?

— Никак… Не знаю. У нас не бывает публичных наказаний.

— «Не было», ты хочешь сказать. Теперь будут. Уж это первым делом, не сомневайся. Да, она просила у тебя прощения. Надо было бы выдержать время, чтобы ты не так на неё злилась, но я потом забуду.

— Я не злюсь на неё. Уже не злюсь. Мне просто очень грустно.

— Да уж чего тут веселого… Куда дальше?

— Налево тут.

Мы ехали полями и перелесками, по ровным гладким дорогам Альтериона. Не быстро, километров семьдесят в час. Ехать далеко, топливо лучше экономить. Это вам не дирижабль, который по прямой дует. Нам приходится держаться дорог. УАЗик может и прямо, но это будет слишком заметно. Штурман из Криспи отвратительный — общее направление она знает, но конкретный маршрут — «Извини, Сер». Общество, испорченное навигаторами. Но с ней всё же веселее, она мило смущается, когда выбранная дорога в очередной раз уводит нас в сторону.

К вечеру намотали по одометру почти полтысячи километров, но в нужную сторону продвинулись едва ли на триста. Почти никого не встретили — Альтерион не особо плотно населён. Если не выезжать на основные трассы — а мы не выезжали, — кажется, что вокруг пустота. Хотя на самом деле это не так — просто жилые посёлки и отдельные коттеджи располагаются в стороне от дорог.

Однажды навстречу прошла небольшая, в пять машин, колонна «раритетчиков». Они поприветствовали нас гудками, мы ответили, этим всё и кончилось. Я обратил внимание на то, что некоторые из них вооружены, а на прицепах свалены продукты в оптовых упаковках. А не мародёры ли это? Хотя какая мне разница?

Йози с раритетчиками общался много, они его клиенты. По рассказам я понял, что это субкультура, в чём-то похожая на американских «сурвайверов». (Не путать с нашими интернет-выживальщиками). Бункеров тут не копают, но в остальном — много общего. Недоверие к правительству (здесь это Совет), недовольство мейнстримной идеологией (здесь это «Дело Молодых»), показательная готовность к социальным катастрофам — отсюда автономные транспортные средства и запасы еды. Не знал, что у них ещё и оружие есть — хотя, если вдуматься, это логично. Межсрезовый чёрный рынок в Альтерионе вполне доступен. Был, до коллапса. Какова их роль в происходящих событиях — не знаю и даже предположить с пристойной релевантностью не могу. Мало данных для анализа.

Ехать ночью не рискнули — уж больно заметны будем, да и ориентироваться сложнее. К ужасу законопослушной Криспи, для ночёвки я занял пустующий коттедж в стороне от дороги. Их в Альтерионе много, с демографией в срезе полный швах. Вот забавно — устроить госпереворот для неё нормально, а занять ничейную недвижимость — шок и трепет. Хотя для этого даже дверь ломать не пришлось, не заперто. Загнал УАЗик в гараж, чтобы с воздуха в глаза не бросался, проверил топливо — отлично, с дизелем он куда экономичнее стал. Запас хода очень приличный у нас. Кстати, тут и заправки есть, для тех же раритетчиков — но я не знаю, где их искать. Да и платить нам нечем — коммуникатор Криспи я выкинул. Наличных тут давно не используют, не знаю, как будут выкручиваться, когда система платежей сдохнет. А ведь она сдохнет, к бабке не ходи.

Умница Криспи догадалась прихватить продуктов с камбуза, так что мы согрели себе чай, заварили лапши и нормально так, по-походному, поужинали. Я бы ещё и сто граммов накатил, от стресса, но прихватить бутылку ей в голову, конечно, не пришло.

Так что, когда она полезла ко мне целоваться, это было вполне трезвое решение. И я так же трезво сказал «Нет», — ведь Эли, которая бы могла мне сорвать крышу, тут не было.

— Кри, — отстранил я её как можно мягче, — прости, но…

— Я понимаю, — вздохнула она. — Ты женат, у вас так не принято. Лена обидится, ей будет неприятно. Ты её любишь.

— Именно, Кри. Именно.

— Но запретить мне сказать, что я тебя люблю, ты не можешь. Это ведь ваши обычаи не нарушит?

— Нет, но…

— Я люблю тебя, Сер, как никого никогда не любила. Я вообще никого никогда не любила. У нас это как-то… иначе, не знаю. Говорят, из-за мотивационых машин мы перестали испытывать сильные чувства. Ниэла считала, что поэтому мы и вымираем. Не знаю, была ли она права. Я одно время любила её — но не так. Как наставницу, как близкого человека, как свою первую любовницу, опытную и нежную, открывшую для меня секс. Не как равную, понимаешь? Я немного любила Туори… Ты её назвал смешным словом «бритни», помнишь? Она была моей близкой подругой и любовницей, но это было… Как у всех тут. Легко, без обязательств, ни о чём. Повеселились и разбежались, завтра веселимся с другими. Но то, что у меня случилось с тобой…

Я хотел сказать про Эли, и что это было отчасти наведённым, но она закрыла мне рот своей маленькой ладошкой.

— Нет, не говори ничего. Я не знала, что бывают такие сильные чувства к другому человеку. Когда рвётся всё внутри, когда рыдаешь от невозможности быть вместе, когда страсть почти до ненависти. До непереносимости, что человек не с тобой. Из-за этого я делала ужасные вещи и чуть не погубила твою семью. Но ты меня простил, и Лена меня простила, уж не знаю, как. Я не смогла бы себя простить. Она действительно чудесная, я понимаю, почему ты её любишь. Она настоящая, не как мы все тут, мотивированные и вычищенные. Она на самом деле такая. Но в какой-то момент я была готова её убить. Я страшные вещи сейчас говорю, но ты выслушай. Завтра ты найдёшь эту девочку и уйдёшь из моей жизни навсегда, и я хочу сказать тебе всё. Как я умирала каждую минуту от счастья, что ты рядом, когда была под препаратом. Ничего, кроме этого, не видела и не понимала, не знала ещё, что ты не мой и не будешь моим. Как приходила в себя — и всё больше влюблялась. Ловила слово, взгляд, прикосновение. Помнишь, ты меня купал? Я почти ничего не соображала тогда, но помню каждое твое движение. Ты обнимал меня так же, как дочь, без задней мысли, — но я обмирала от этого. И когда ты в башне в первый раз сказал, что нет, что у тебя жена, что ты её любишь, я… Не знаю. Я ударилась в работу, я дружила с твоей женой, я полюбила Машку, она очаровательная девочка. Но всё это время внутри меня билась мысль — как сделать так, чтобы всё изменилось? Как сделать тебя своим? Я была готова тобой делиться, но у вас всё не так, Лена не поняла бы. Наверное, у нас всё проще, потому что нет любви. Я не знаю, почему это случилось со мной…

Я знаю. Это импринтинг. Под препаратом у неё сорвало программу, и кукушка выскочила. Случайно на траектории её полёта оказался я. Занял в пустой на тот момент голове слишком много места. Не должен один человек занимать столько места в голове другого. Это уже не любовь, это, я не знаю, кошмар какой-то. Бедная девочка.

— Я всё это устроила из-за тебя, представляешь? Хотела изменить мир, чтобы изменить ситуацию… Ну, или себя, не знаю. Весь этот ужас — из-за тебя. Я ужасный человек, Сер, правда. Я сто раз представляла, что Лена как бы случайно вдруг погибнет. Как-то сама собой, я буду очень плакать. Я ведь люблю её тоже, очень странно, да? Наверное, потому, что ты её любишь, хотя она, правда, замечательная. Я бы очень-очень сильно плакала, если бы с ней что-то случилось, но при этом я представляла, как утешу тебя в твоём горе. Ведь я тоже красивая, и тебе нравлюсь. Я всегда знала, что тебе нравлюсь. Даже когда плохо соображала — чувствовала. Женщины всегда это чувствуют, знаешь? Я тебе нравлюсь, я люблю твоих детей, я могла бы заменить её, правда. Я так мечтала об этом, что сама себя обманывала, делая плохие вещи. Как будто делаю их не для этого, как будто что-то ещё важно в моей жизни. Нет, вру. Важно, конечно. Но не так важно. Я хотела исправить Альтерион, но я оставила бы всё по одному твоему слову. Сказал бы ты: «Кри, бросай всё это, иди ко мне!» — я бы бежала как сумасшедшая, в ту же секунду забыв, чем я там занималась. Мне столько раз снилось, что ты это говоришь, что я даже сосчитать не могу. Ты мне постоянно снишься, знаешь? А после того, как мы переспали, я не могу этого забыть. Это было лучшее, что случилось в моей жизни. И мысль о том, что так могло быть всегда, но не будет, меня просто убивала.

Да чёрта с два так могло быть всегда. Я не суперлюбовник, это всё Эли. Но объяснять это бесполезно, конечно.

— Я ужасный человек, Сер. Ужасный.

— Ты очень запуталась, Кри, — ответил я ей словами жены.

— Нет, ты просто не знаешь. Вот, возьми.

Она полезла в свою сумку и достала оттуда два акка.

— Это из резонаторов твоей машины. Я их вытащила, пока ты готовил ужин. Думала, что, если мы переспим, то я их выкину. Ты тогда останешься в Альтерионе, не сможешь уехать, и я буду с тобой. Пусть даже мы тут погибнем — но вместе.

— Твою мать, Кри! Ну что ты творишь, балда?

— Но я поняла, что ты всё равно не будешь моим, поэтому забирай. Мне они больше не нужны. Мне ничего больше не нужно. И я тебе больше не нужна. Отсюда прямая дорога, завтра доедешь до храма сам. Прости меня за всё, Се, я люблю тебя…

Криспи говорила всё медленнее, кожа её побледнела и покрылась испариной, она на глазах обмякала на кресле, сползая вниз.

— Кри, дура малолетняя! Что ты наделала, бестолочь? А ну, не засыпай, не засыпай, смотри на меня!

Ну, точно, трудный подросток в теле взрослой тётки. Отравилась, вон и пакетик под кроватью. Я понюхал её кружку — пахло чем-то кроме чая, это точно.

— Нет, хрен там! По тебе ещё психиатры плачут! А ну, не засыпай! Глаза открой, жопа с ручкой! Да за что мне такое наказание…

Я, раскидывая вещи, вытряс из рюкзака аптечку. Вот ирония — мне её когда-то давно дала Ниэла, а я, пока бывал в Альтерионе, регулярно пополнял и обновлял препараты. Как знал, что однажды пригодится.

— Что ты приняла, горе моё? Каким говном закинулась?

Молчит, глазки закатила, дыхание слабеет. Ладно, универсальный антидот должен помочь. Но сначала — промывание желудка.

— А ну, пей, пей, я говорю! Нет, ты это выпьешь, даже не думай! Ну вот, давай, сюда, в тазик…

В общем, вместо отвергнутой ночи любви, я получил ночь в «Скорой помощи». С заблёванными полами, и, извиняюсь за натурализм, не только заблёванными. Девочки думают, что отравиться — это так романтично, но забывают про расслабление сфинктеров. Всю ночь Криспи полоскало с обоих концов, но к утру стало понятно, что жизнь её вне опасности. Если я не прибью эту дуру от злости, конечно.

Свинство, такое грузить на другого человека. И я не про идиотскую попытку суицида даже. Нельзя взвалить на другого ответственность за свою жизнь. «Я тебя люблю, всё, что я делаю — ради тебя, ты моя жизнь». Чёрта с два я твоя жизнь. Не хочу я быть чьей-то жизнью. У меня своя жизнь есть. И если я принимаю за кого-то ответственность — то сам. За жену, за детей, за кота даже. Но взять вот так и повесить мне на шею себя — это глупость и подлость. «Я тебя люблю, без тебя умру, и делай с этим что хочешь». Это даже не манипуляция — это суперманипуляция. Такое только подростки делают всерьёз. Впрочем, она подросток и есть, конечно, даром, что сиськи третий размер.

Утром Криспи спала голая, завёрнутая в простыню, и эротики в этом было меньше, чем ноль. Обосранная одежда её сохла в гараже — благо, стиральная машина тут исправна. А я сидел, пил кофе и злился. На неё, что она такая дура, на себя, что не заметил, как далеко всё зашло, на ситуацию, когда время уходит, а мы тут застряли. Не могу же я с ней сейчас дальше ехать, она никакая. И оставить не могу, мало ли, что ей в башку взбредёт. На себя больше всего — ох, зря я с ней тогда переспал. Понятно, что Эли и всё такое, но она только усилила желание, которое и так было, и сняла барьеры, которые, надо полагать, были не слишком крепкими. Да, мне нравилась Криспи, факт. Да, я догадывался, что ей небезразличен. Мне надо было жёстко пресечь это в самом начале. Не пытаться смягчить, не беречь самооценку, а послать лесом твёрдо и решительно. А теперь вот довёл девочку до ручки. Ну, то есть она сама себя довела, но я-то никак ей не помешал. Если глубоко всматриваться туда, где у нормальных людей совесть, то следует честно признать, что мне это немного льстило. Ну как же, молодая красивая девушка в меня влюблена, это поднимает самооценку, даже если ты счастливо женат и ничего такого себе не думаешь. В общем, я, далеко не первый раз в своей жизни, повёл себя как мудак.

Отмывал я её, а ощущение — как сам обосрался. Нет, прав Анатолий Евгеньевич, люди — не моя сильная сторона…

К старому храму подъехали уже к ночи. Оклемавшаяся к вечеру Криспи плакала и просила меня забыть всё, что она наговорила вчера. Это, мол, действие отравления, а она просто дура. Ага, ну-ну. Память у меня хорошая, но последнее, что мне нужно — обсудить все это ещё раз. Будем считать, что ничего не было. Острый приступ подростковой придури.

Древний храмовый комплекс представляет собой огромный кемпинг. Вокруг каменного здания раскинулось обширное пустое пространство, сейчас заполненное машинами, палатками, горящими кострами и огороженными зачем-то большими площадками. Темно, шумно, странно.

— Раритетчики тут проводят свои слёты, — сообщила бледная Криспи. — Гонки, концерты, какие-то мероприятия…

О, байкер-туса? Ну… сейчас они больше похожи на огромную банду рейдеров. Какая-то музыка действительно играет, но альтерионская культура для меня не очень понятна. Слишком вычурно и неритмично на мой варварский вкус.

Мы проехали почти весь лагерь насквозь, не привлекая к себе особого внимания. УАЗик тут отлично вписывался в пейзаж, а я держал на виду винтовку, чтобы не выделяться из вооружённой толпы. К моему крайнему удивлению, в огороженных площадках дрались. Не боксировали, не боролись — а лупили друг друга почём зря один на один, толпа на толпу и просто так, без всякого порядка и деления на своих и чужих. Голыми руками, палками, чем попало, без умения и сноровки, но с большим ожесточением. Я в первый раз видел физическое насилие в Альтерионе, и выглядело оно препохабно. В силу нулевого опыта участников, они дрались как девчонки на школьной перемене — кусаясь, выдирая волосы, плюясь и неловко толкаясь. Однако когда такое проделывают друг с другом несколько взрослых мужиков, то травмы они периодически наносят вполне серьёзные. На моих глазах один другому неловко ткнул палкой в глаз — тот залился кровью, но только завизжал басом и начал отрывать противнику ухо.

Это не было поединком для зрителей — никто не собирался толпой у импровизированных рингов, не орал, поддерживая бойцов. Окружающие просто не обращали на них внимания, пока по какому-то непонятному распорядку не приходила их очередь. А может, никакой очереди и не было — просто кто-то отползал, потеряв способность драться, а кто-то подныривал под натянутые верёвки и вступал в свалку, нанося удар первому попавшемуся.

Чуть дальше, в распадке между холмов, ревели моторы, и стояла подсвеченная фарами пыль — там, кажется, проходили гонки. Проезжая мимо, я толком не разглядел, по каким правилам велись соревнования. Мне показалось, что две группы машин просто стартовали навстречу друг другу и, набрав скорость, сталкивались посередине. Надеюсь, у них хотя бы есть защитные каркасы и шлемы.

Лагерь гудел, ревел и вонял. Вокруг много пили — слабое альтерионское пиво. Мне, чтобы им нажраться, пришлось бы выпить ведро, но альтери куда слабее на алкоголь, и многие были конкретно угашенные. Выпускали излишки жидкости куда придётся. Какая-то пьяная тётка чуть не упала мне под колёса, в последний момент удержалась на ногах, но злобно стукнула кулаком в борт. Вид у неё был совершенно безумный, лицо разбито, в причёске зияли окровавленные проплешины — не иначе, с ринга вылезла.

— Здесь всегда так? — спросил я у Криспи, перекрикивая завывающую музыку, крики и рёв моторов.

— Нет… Не думаю, — она была поражена не меньше моего. — Я видела такой слёт по информу, было шумно, но прилично.

Какой-то расхристанный пьяный мужик схватился за водительскую дверь, но я врезал ему локтем в переносицу, и он отлетел в сторону. Где-то прогрохотала автоматная очередь, потом несколько одиночных выстрелов — и всё затихло. Чёрт, много алкоголя и оружия — плохое сочетание. Мы медленно, осторожно объезжая лежащих, ползущих и бредущих участников слёта, продвигались к центру действия — каменной громаде храма и выстроенной перед ним сцене. Я надеялся, что там найдётся кто-то вменяемый — должны же тут быть какие-то организаторы? Видеть малоэмоциональных и даже немного чопорных альтери в таком состоянии было… противоестественно. Им это совершенно не идёт. Когда видишь пьяного в задницу нашего — это тоже так себе зрелище. Агрессия, быдлёж, ругань, в глаз можно выхватить запросто. Но выглядит органично. Альтери же смотрелись как пьяные первоклассники, злой пародией на взрослых. Но получаемые ими травмы от этого легче не становились, а никаких медиков я тут что-то не наблюдал. На моих глазах мужик с вывихнутой в плече рукой выхватил из ящика бутыль с пивом и присосался к горлышку, подвывая от боли и пуская носом пену. Рука свисала как плеть, из разбитого носа текли кровавые сопли, но никому не было до него никакого дела.

— Что тут творится? — прокричала мне изумлённая Криспи. — Этого просто не может быть!

— Без понятия, — помотал головой я.

Когда мы подъехали к сцене, музыка внезапно стихла. Вслед за ней начал затихать и лагерь — смолкали пьяные вопли, крики боли с рингов, один за другим глохли моторы. Вскоре вокруг воцарилась относительная тишина — только постанывали иногда раненые. Люди, обтекая стоящий УАЗик, брели к центру.

— Единомышленники! — закричал в микрофон кто-то со сцены.

На самом деле, он употребил термин на альтери, который невозможно точно перевести на русский, но по смыслу похоже. «Объединённые сквозной эмоцией», «разделяющие комплекс идей и воззрений»… нет, всё не то. Так что пусть будет «единомышленники».

— Единомышленники! — повторил он с надрывом. — Да пребудет с нами боль искупления!

Вокруг загудели согласно. Типа ага. Пребудет.

— Да снизойдёт очищающий хаос!

Возражений из толпы вновь не последовало. На снисхождение хаоса они тоже были согласны.

— Да спадут навязанные оковы!

Нет, не «оковы», а… Чёрт, опять не переведешь однозначно. «Комплекс социальных ограничений», пожалуй, но более эмоционально и лично.

Против спадания оков тоже никто не возразил, толпа выражала неразборчивое, но бурное одобрение. Рядом с УАЗиком кто-то даже блевал от избытка чувств. Или от избытка пива.

— Внемлите — Искупительница!

Оратор отступил в сторону, в тень, и в луч прожектора вошла тонкая маленькая фигурка. Она откинула капюшон, открыв растрёпанные белые волосы, которые давно никто не заплетал в косички.

— Это твоя Настя? — удивлённо спросила Криспи.

Я не ответил.

Девочка шагнула к микрофону.

— Вы ужасны, — сказал она грустно, — я ненавижу вас. Я ненавижу вас даже больше, чем себя.

Толпа молча внимала.

— Вы грязные отвратительные твари. То, что вы творите друг с другом — омерзительно. То, что вы сотворили со мной — ещё хуже. Я чудовище, недостойное жизни. Но вы — вы ничуть не лучше. Поэтому я достойна вас, а вы заслужили меня.

— Искупительница! — заорал кто-то в толпе.

— Искупительница, Искупительница! — подхватили остальные.

Насте пришлось приблизить лицо к микрофону, чтобы её услышали за этими воплями.

— Я ничего не искуплю для вас, — сказала она твёрдо, — но вы можете называть меня как хотите. Это неважно, и вы не важны. Вы ничто, вы мерзость, которую я случайно выпустила на волю. Вы должны сдохнуть, и я должна сдохнуть, и это единственное искупление, которого мы все достойны.

— Ис-ку-пи-тель-ни-ца, Ис-ку-пи-тель-ни-ца! — самозабвенно скандировала толпа.

Они не слушали её. Неважно, что она там говорила, — она качала толпу такой эмпатической подачей, что меня аж выкручивало. Казалось, сейчас пар из ушей пойдёт — такой прессинг безумия, отчаяния и безнадёги шёл от этой маленькой девочки. Боже, что они с тобой сделали, Настя?

— Идите, займитесь любимым делом! Творите хаос и саморазрушение! Вперёд, несите боль и зло! Уничтожайте себя!

— Да! Да! Искупительница! — орали вокруг.

Кто-то уже приступил к делу — тощая черноволосая тётка сосредоточенно билась головой о трубу моего кенгурятника, два мужика лупили друг друга палками, из темноты доносились одиночные выстрелы — кто-то стрелялся сам или помогал соседу. Толпа откатывалась от сцены назад, к дымным кострам, слабому алкоголю и неумелому насилию.

Мы вылезли из УАЗика. Я оттащил тётку с разбитой башкой от кенгурятника.

— Не об мою машину, — строго сказал я ей, — иди обо что-нибудь другое убейся.

Она послушно убрела куда-то в темноту, а мы с Криспи пошли в сторону дверей в здание. Туда, насколько я успел заметить, ушла Настя.

— Куда прётесь! — грубо сказал мужик на входе. Кажется, тот самый, что со сцены объявлял. А может, и другой.

— Идите, идите отсюда! Туда, вон, валите, быдло пьяное. Пейте, деритесь, трахайтесь, сдохните. Сюда не лезьте.

У него в руке полицейская глушилка, но чёрта с два она ему помогла. Я просто двинул ему пинком по яйцам и добавил прикладом по башке. Он так и повалился кулём. Альтери не бойцы, это всякий знает. Глушилку я подобрал и отдал Криспи. Просто чтобы в руках не тащить.

Мы прошли тёмным коридором, распахивая все двери по дороге. В последнюю меня пытались не пустить аж двое, но они оказались ещё менее убедительными, чем тот, на входе. Я всё-таки адски разозлился.

Небольшая тёмная прихожая, скрипнула старая дверь. Полоска света.

— Ну, привет, Настя, — сказал я сидящей ко мне спиной за столом девочке.

— Здравствуй, Сергей, — ответила она, — ты, наконец, пришёл меня убить?

— Может, начнём с чаепития? — выдвинул альтернативное предложение я.

На краю стола стоит чайник, чашки, тарелки с бутербродами.

— Да, я попросила принести чай, когда почувствовала вас в толпе. Можем поговорить, если хочешь. Но на самом деле не о чем. Да и не с кем, — вздохнула она.

Так она это сказала, что аж сердце резануло. Криспи молча разлила чай по чашкам, внимательно глядя на девочку.

— Спасибо, тётя Криспи, — сказала та, — Вы зря себя вините. Это я во всём виновата. Меня надо убить, чтобы всё это закончилось. Хорошо, что ты пришёл, давно пора.

— Э… Я не специалист по истреблению детей, извини.

— Я всё обдумала, Сергей. Не надо меня жалеть, я чудовище. Гляди.

Она сняла тёмные очки, в которых сидела, несмотря на полутьму. Глаза её, некогда льдисто-голубые, теперь сияют нечеловечески густым синим цветом, как железнодорожный светофор.

— Тебе идёт, — постарался не дрогнуть голосом я. — Стильно выглядишь. Причесать бы, конечно, не помешало. И, кстати, рад, что мы теперь на «ты».

— Спасибо, — она рефлекторно пригладила белые волосы, — ты добрый человек, Сергей, хотя постоянно на себя наговариваешь. Но ты не переживай, мне не страшно умирать. Вокруг меня теперь все умирают. Я специально собрала их тут, чтобы они не разбежались, пусть уничтожат друг друга. Я убиваю их, ты знаешь? Они умирают от ран, десятками в день, и я чувствую каждую смерть. Но если я перестану это делать, они будут убивать других. Все, кто вокруг меня, впадают в безумие. Может, и ты впадёшь, Сергей. Не хочу этого видеть. Убей меня, пока не началось.

— Не чувствую в себе никакого безумия, — пожал плечами я.

— Может быть, — кивнула она, — ты всегда был устойчивым. Как те, за дверью. Ты их не убил.

— И не пытался. А кто они?

— Не знаю. Какая разница? Они думают, что используют меня. У них в голове какие-то глупости — власть, Вещество и прочий мусор. Они настолько безумны, что моё безумие их не берёт. А за вас я боюсь. Я стала гораздо сильнее, ты знаешь?

— Вижу, — кивнул я. — Кстати, там твой названный папашка объявился. Переживает за тебя. Ждёт.

— Жаль его, — равнодушно ответила Настя, — но он утешится. У него скоро настоящие дети родятся.

— Ты тоже вполне себе настоящая. И уже есть.

— Меня нет. Я почти мёртвая.

— Ох уж мне эти подростковые суициды! — я покосился на Криспи, она покраснела. — Знаешь, девочка, никакое ты не чудовище. Ты — личинка Хранителя. Я такую уже видел. Она тоже рвала себе волосы во всех местах и пыталась об стену убиться для общей пользы. Но потом твой папка ей лекции в школе читал, и ничего — сидела, глазами синими лупала.

— Не утешай меня. Я вижу, что я делаю с людьми!

— Ничего особенного. Люди постоянно это сами с собой делают. Тут им просто с детства гвоздь в башку заколачивают, чтобы не дёргались, а ты для этих гвоздей как магнит. Вон, видишь, Крис сидит, чай пьёт, не бежит кусаться? А знаешь, почему?

— Почему? — заинтересовалась Настя.

— Потому что в ней мотивационная программа давно уже слетела. Она привыкла без неё жить, не действует на неё твоё колдунство.

— Слетела? — удивилась Криспи.

— А ты не поняла? Думаешь, что тебя так таращит? Любовь-морковь, вот это всё? Откат просто.

Я, разумеется, умею читать на альтери, но местный худлит не осилил. Жена же жаловалась, что в здешних романах вообще нет любовных линий. Секса навалом, тут они не стесняются, а любви — нет. Никаких Ромео с Джульеттами не породила здешняя литература. Если Крис была права, и это следствие мотивационной обработки в детстве, то срыв программы вполне может качнуть маятник в другую сторону. У тех, на улице — в насилие, у Криспи — наоборот, в чрезмерную страсть. Но это я теоретизирую, конечно.

— В общем, милое дитя, — подвёл я итог, — кончай эти суицидные загоны. Я знаю место, где таким, как ты, синеглазкам рады, где знают, как с вами обращаться, учат вас, к делу пристраивают. Пойдём-ка отсюда, пусть местные сами как-нибудь разбираются.

— Ты не понимаешь! Я творила ужасные вещи! Я убивала людей, я заставляла их…

Пшик! Я прыснул ей в нос из баллончика. Операционный анестетик из альтерионской аптечки. Вырубает на три часа здорового мужика, да так, что ему в это время можно ногу ржавой тупой пилой отпилить. С учетом воробьиного веса, эту пигалицу должно часов на восемь выключить.

— Достали меня эти истерики, — сказал я Криспи, взваливая девчонку на плечо. — Что ни девица, то прямо Анна Каренина. Ах, ну да, ты не в контексте. Неважно, пошли отсюда.

Охрана за дверью куда-то делась. Видимо, пришли в себя и присоединились к веселью снаружи. Никто нам не препятствовал — я завернул девочку в плащ, чтобы не светить приметной белобрысой башкой, да так и донёс до УАЗика. Мы осторожно выехали из бьющегося в угаре секса, алкоголя и насилия лагеря — если не приглядываться к деталям, то от наших байк-фестов и не отличишь.

— Высади меня тут, Сер, — сказала Криспи.

— Занафига? — удивился я. — Хочешь пойти, врезать кому-нибудь?

— Отправляйся к своей семье, спасай девочку. Я остаюсь здесь.

— Кри, — сказал я устало, — кончай уже, ну? Когда я увезу это белобрысое явление природы, Альтерион, скорее всего, выйдет из коллапса. Волна безумия схлынет, общество как-то оклемается. Или нет — но это уже будет иметь внутренние причины. Как видишь, твоей вины тут нет. Это Ниэла утащила Настю сюда и додумалась сунуть в вашу машину. Вот у ребёнка и сорвало крышу на метафизическом уровне. Но ты за это отдуваться не обязана.

— Высади меня, Сер. Я приму свою судьбу…

Пшик.

Достали, ей-богу. Скулы сводит от пафоса. Великое Мироздание, хочу к жене! К нормальной, умной взрослой женщине, не устраивающей мне мессия-шоу и суицид-парады. Нет, пламенная любовь юных дев мужикам средних лет категорически противопоказана. Нет у нас уже столько нервов в организме.

Пристроил Криспи на сиденье, чтобы головой о стойку не билась, и включил резонаторы.

Зигзаг!

На третьем зигзаге понял, что смертельно устал. Загнал машину на парковку пустующего мотеля, перенёс спящих девиц на широкую кровать, увалился рядом.

Проснулся от запаха кофе.

— Вот, — сказала виновато Криспи, — тут на кухне газовый баллон заправлен, я сварила. Пришлось стекло в двери разбить…

— Ничего, — утешил её я, — судя по дороге, тут никого нет уже минимум год. И, если ты опять собираешься извиняться, то не стоит.

— Нет, я хотела спросить — зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты меня увёз. От меня столько проблем! Ты же меня не любишь, почему не оставил, когда я просила?

Я покосился на Настю — ну, хоть эта спит пока. Но ведь проснётся и тоже что-нибудь предъявит. Как это утомительно! Зачем надо непременно выяснять отношения?

— Крис, — сказал я примирительно, — я не люблю тебя так, как тебе бы хотелось. Но ты дорога мне, поверь. Я не хотел, чтобы ты погибла там, изнасилованная и забитая насмерть пьяными безумцами, и не имел времени тебя уговаривать. Так что, извини, распорядился без твоего согласия. Это не честно, но и ты вчера не демонстрировала достаточной вменяемости.

— Прости, — потупилась она.

— Я практически уверен, что Альтерион скоро откроется. Ты сможешь вернуться туда, восстанавливать старую жизнь или строить новую, или возглавить Совет, или в лесу партизанить — да что хочешь. Для этого надо остаться живой, что я тебе и обеспечил.

— Спасибо.

— Обращайся.

Настя проснулась, когда я поднял её с кровати, чтобы отнести в машину. Открыла свои странные синие глаза, посмотрела на меня с упрёком.

— Сергей…

— Даже не начинай, а? Я обещал твоему папашке за тобой присмотреть. Вышло так себе, но я хотя бы верну тебя живой. Про то, какая ты страшная бяка, будешь втирать ему. Слава Мирозданию, что у тебя хотя бы прыщей нет. Представляю, какая бы началась трагедия…

— Сергей! — она возмущённо сверкнула синевой глаз.

— «Никто меня не любит, никто меня не хочет, пойду я в сад зелёный, наемся червяков…» — процитировал я.

— Сергей, ты невыносим! — захихикала девочка.

— Правильно. Я не выносимый, а выносящий. Тебя, вон, выношу.

— Поставь меня на ноги, я сама пойду!

— Да на здоровье.

Ну вот, снизили градус пафоса, сразу дышать легче стало.

— Готовы, девочки?

Зигзаг.

Первую пару зигзагов прошли легко — пустые трассы разной степени заброшенности, ничего интересного. Я в последнее время люблю, чтобы не интересно. Затем началось странное — пути как бы срывались.

Выходя на Дорогу, цель вижу отчётливо — маячок у башни всё ещё работает, да и на жену навестись проблемы нет. Выхожу в зигзаг — начинается фигня. Сначала вроде спокойно держу курс, потом раз — и теряю. И ощущение при этом какое-то… Неприятное. Приходится снова нырять на Дорогу, ориентироваться. Зигзаги становятся короче и короче — если сначала проезжал по срезу километров тридцать-пятьдесят, то сейчас уже два-три, не больше.

— Что-то не так? — спросила обеспокоенно Криспи.

— Что-то не так! — уверенно сказала Настя.

— Не пойму только, что именно, — признался я.

Я начал опасаться за топливо и энергию резонаторов. Солярки осталось полтора бака и канистра. На очередном зигзаге я вытащил акки и убедился, что заряда там едва половина. Чем короче зигзаги, тем менее они экономичны — уж не знаю, почему. Этак мы до цели не дотянем!

На очередном мы ещё и в песок вляпались и успели подзасесть, потому что передний мост был отключён. Чтобы выбраться, пришлось приспустить колёса и изрядно побуксовать, что тоже не способствовало экономии топлива.

А потом я заметил, что и на самой Дороге что-то изменилось. Туманный шар, скрывающий от путешественника детали пейзажа, с каждым переходом становился меньше, сжимаясь до небольшого пузыря, но при этом как бы прозрачнее. Через него стали более отчётливо видны обочины, и то, что я там видел, мне конкретно не нравилось. Наверное, это тот же странный мир, который мы наблюдали с дирижабля, но снизу, с дороги, он выглядит страшнее, гораздо более мёртвым, но при этом противоестественно живым.

— Там кто-то есть! — нервно сказала Настя. — Я чувствую, как на нас смотрят!

Македонец рассказывал, что с тех пор, как они сообразили не переть по Дороге, а делать зигзаги, нападения тварей пустоты на «Тачанку» практически прекратились. Видимо, те просто не успевали на неё наводиться. Но сейчас я их видел — а они видели меня. Тёмные фигуры по обочинам, движение в чёрных руинах, голодные взгляды, которые буквально чувствуешь задницей. С каждым разом они оказывались всё ближе, заставляя нас уходить в очередной зигзаг, но зигзаги укорачивались, снова выпихивая нас на Дорогу, и мне стало страшно. Я не Македонец, я не отстреляюсь.

— Что происходит, Сер?

— Без понятия, Крис, без понятия…

Уходила солярка — я слил в бак последнюю канистру. Разряжались акки — наверное, я не проверял. Но хуже всего, начало размываться ощущение направления. Чем отчётливее я видел обочины, тем хуже — маячок. Каждый раз казалось, что пузырь вокруг машины вот-вот лопнет, и мы окажемся в мёртвом-немёртвом мире, по которому проложена Дорога. И выбраться оттуда уже не сможем, потому что выбираться станет некуда.

— Мне кажется, что Мультиверсум разваливается, — сказала на очередном зигзаге Настя. — С тех пор, как мои глаза… В общем, я вижу мир немного иначе, чем раньше. Сквозь него проглядывают нити, связи, структуры… И сейчас я могу наблюдать, как они темнеют, крошатся и осыпаются. Что-то случилось, дядя Сергей. Что-то ужасное.

Чем дальше, тем отчётливее я понимал, что мы не дотягиваем. Казалось, мы не приближаемся к цели вовсе, только топливо сжигаем впустую. На коротких зигзагах я уже присматривался к срезам, выбирая, где мы встанем окончательно. Уж лучше выбрать конечную точку самим, чем застрять в случайной. Что выбрать? Пустые — более безопасны, но и бесперспективны. Чтобы там ни думала себе Криспи, но из нас троих не выйдет будущего человечества. В тех, где сохранилось нечто вроде населения, будет труднее выжить поначалу, но зато какой-никакой социум. Задачка…

— Всё зависит от того, как долго будет продолжаться этот непонятный кризис, — объяснял я на привале. — Если это какая-то временная проблема, которая скоро самоустранится, то её проще пересидеть прямо здесь…

На первый взгляд, вокруг нас довольно удачный срез. Пустой, вымерший, но совсем недавно и без глобальных катастроф. В придорожном магазинчике даже продукты не успели испортиться. Ну, во всяком случае, не все. Нет ни потопа, ни засухи, не настал ледниковый период. Занять какой-нибудь домик поприличнее — вон, посёлок отсюда виден — и ждать, пока всё наладится.

— И всё же, — продолжил я, — мне очень не хочется об этом говорить, но есть ненулевой шанс, что нечто сломалось надолго. Не хочу говорить «навсегда», потому что мне надо добраться к семье, но вынужден принимать во внимание и такую вероятность. И тогда нам надо искать более населённый срез. Нельзя выжить составом в три человека. Одичаем.

— Насколько плохо? — спросила Криспи.

— Совсем пиз… Извини, Настя. Очень плохо.

— Я знаю это слово, — буркнула девочка.

— Если честно, боюсь выходить на Дорогу. В прошлый раз уже кенгурятник в пузырь уперся. Сколько у нас ещё переходов? Один? Два? Ноль? Не знаю. Сам бы попытался, но я отвечаю за вас, и Дорога стала реально опасной.

— Я за то, чтобы остаться здесь, — сказала Криспи.

Кто б сомневался. Готов поспорить, что эта безумная девица уже нафантазировала себе рай в шалаше — со мной, разумеется, вместе.

— Я тоже, — неожиданно выступила Настя. — Мне очень страшно от того, что я вижу на Дороге. Потому что я вижу это лучше, чем вы. И ничего ужасней я себе даже представить не могу. Надо остановиться, пока пузырь не лопнул.

— Принято, девушки, — нехотя согласился я. — Объявляется технический перерыв в путешествии. Логистическая пауза до прояснения обстоятельств. Давайте заглянем в тот посёлок, подберём себе домик поуютнее.

Коттеджи тут неплохие, сытые такие. По большей части в два этажа, с большими ухоженными участками. Трава давно не кошена, дорожки грязные, окна пыльные… Хуже то, что видны следы насильственных вторжений — выбитые окна, сломанные двери, поваленные кое-где ограды. Следы пуль и картечи на стенах. Нелегко умирал этот мир. Но следы давние, кровь на ступенях запеклась чёрными пятнами и покрылась пылью. Трупного запаха не чувствуется, тела не валяются, а в остальном — что было, то прошло.

Зато тут есть небольшая заправка, рядом стоит бензовоз — шанс, что в цистерне у него…. да, бинго! Солярка. Это избавляет нас от сложной и небезопасной операции по извлечению топлива из подземных хранилищ.

— Барышни, гляньте там, в магазинчике, насчёт еды, — сказал я удовлетворённо, — а я пока заправлю машину.

Заполнил баки и канистры, правда, уделался весь — не приспособлен у бензовоза шланг для заправки машин. Ничего, небось и одежда какая-нибудь тут найдётся. Девушки вернулись с пакетами.

— Ну что, как улов? — спросил я, пытаясь оттереть с себя солярку влажными салфетками.

— Странно, — сказала Криспи, — магазин взломан, есть следы борьбы, пятна крови — но ничего не взято, только стойки повалены. Но еды много. В холодильники мы не заглядывали, открывать страшно, но сухих продуктов полно. Надписи непонятные, но и так догадаться несложно.

— А ещё там ружьё лежит, — сказала Настя, — мы его не стали трогать.

— Пойду посмотрю, — заинтересовался я.

Классический «шотган» — помповый дробовик с пистолетной рукоятью, — валяется за стойкой продавца. Рядом две гильзы, старые размазанные следы крови — кто-то тащил тело в направлении подсобки. Поднял ружьё, покрутил в руках — если есть отличия от наших, то непринципиальные. Вопросов «как пользоваться» не вызывает. Наводи да стреляй. Огляделся — следов от пуль или картечи не увидел. Куда же он стрелял? Ведь если бы попал, то следы крови были бы с той стороны стойки, а не с этой.

В выдвижном ящике под прилавком я нашёл две пачки патронов. Надписи непонятны, но по рисунку судя — картечь. Калибр похож на наш двенадцатый. Досунул два патрона в трубчатый магазин, передернул цевьё, досылая, впихнул на освободившееся место ещё один. Итого, надо полагать, семь. Пойду, загляну в подсобку. Не то, чтобы я жажду увидеть, зачем туда тащили труп, но и не посмотреть как-то странно. С дробаном в узком проходе поразворотистей, чем с моей винтовкой. Кроме того, у неё боезапас ограничен, а пополнить негде. Надо на местные ресурсы переходить.

— Ты думаешь, там кто-то есть? — испуганно спросила Криспи.

— Думаю, нет, — ответил я, — тут давно никого не было, пыль не потревожена. Но с ружьём мне как-то спокойнее.

В подсобке, среди ящиков, коробок и ведер со швабрами лежит то, что когда-то было человеком. Обглоданное настолько, что почти не воняет. Кто-то притащил сюда труп и тщательно, вдумчиво его сожрал. Хотя еды полный магазин. Кто-то весьма плотоядный, но недостаточно сообразительный, чтобы открыть холодильник с бифштексами. Какая прелесть. Хорошо, что это давно было.

— Девочки, вы точно не хотите туда заглядывать, — уверенно сказал я, закрывая дверь поплотнее. — Поехали искать жильё.

Выбрали отдельно стоящий на холме коттедж. Не потому, что он как-то краше остальных, а по признаку отсутствия следов взлома. Похоже, он пустовал, когда всё началось — на газоне стоит большой плакат, и я готов поспорить, что там написано «Продаётся».

Дверь заперта, но замок настолько символический, что даже срезать его УИном не понадобилось. Отжал язычок ножом и вошёл. Чисто, просторно, уютно. Есть посуда и постельное белье, еда у нас с собой. Чего ещё желать? Ах, да… Ну, сейчас посмотрим.

На заднем дворе обнаружил цистерну сжиженного газа. Постучал — полная. Видимо дом полностью подготовили к продаже. В большом пустом гараже — генератор, работающий от того же газа. Это просто праздник какой-то!

— Ой, что это? — прибежали на шум девицы.

— А это, барышни, бытовой комфорт! — гордо ответил я. — Слышите? Насос работает! Сейчас ещё водогрей газовый подключу, и, чур, я первый в душ. А то от солярки чешется всё.

К вечеру обжились. Помылись, наготовили еды, расстелили кровати в спальнях — в трёх разных. Криспи на мою невинность больше не покушалась, видимо, решила выждать, пока я сам созрею. А ведь, если мы тут действительно надолго застряли, то, будем реалистами, созрею рано или поздно. Природа своё возьмёт, Криспи своё получит. Ладно, не будем о грустном. Настя на мой немой вопрос головой покачала:

— Нет, Сергей, не улучшается пока.

Ну что же, хотя бы наблюдатель за состоянием Мультиверсума у нас есть. Сообщит, если что-то изменится.

— Как ты, синеглазое дитя?

— Странно, Сергей. Но гораздо лучше, чем было в Альтерионе. Тут нет никого, кого бы я свела с ума и убила. Тут все давно умерли, я думаю. Мне тут спокойно и даже, наверное, хорошо.

— Ну, спокойной ночи тогда.

Поцеловал в щёчку, пошёл спать. Это ей сейчас хорошо, на контрасте. Но денёк-другой — и заскучает. Тут даже книжек не почитаешь, непонятно в них ни хрена. Ладно, спать пора. Завтра займусь бытом — поищу магазин одежды и хозтоваров, прикину запасы продуктов, проинспектирую ближние дома на предмет всякого полезного. Задержимся мы тут или нет — а чем-то себя развлекать надо.

Признаться, было небольшое опасение, что Криспи в ночи передумает и попытается выдать себя за эротический сон, но разбудила меня Настя.

— Сергей, проснитесь!

— Что такое?

— Мне страшно! Мне кажется, снаружи кто-то есть!

— Люди? — спросил я, быстро одеваясь.

— Кажется, нет. Я не уверена. Что-то… Что-то непонятное.

— Буди Крис, только тихо.

Генератор на ночь заглушен, вокруг тишина, свет не горит. УАЗик я загнал в гараж, так что мы тут не очень заметны. Но это мне так кажется, а что там на самом деле…

Взял винтовку и осторожно, пригибаясь, подкрался к открытому по тёплой погоде окну. Спальни на втором этаже, но лучше не светиться, на случай если у тех, снаружи, есть ночники. У меня, вот, есть.

Поднял винтовку над подоконником, откинув вниз экранчик. Тепловой режим. Ничего не вижу. Вожу туда-сюда прицелом, пытаясь охватить сектор — нет людей. Почудилось Насте, что ли?

Биорад-режим. Нет, нет, нет… Стоп, назад. Что-то странное.

— Увидели? — явились девушки.

Сообразили подползти, не маячить. Умнички.

— Не пойму, Насть. Какое-то движение засёк, но не уверен.

Девочка сосредоточилась, напряглась, глаза её блеснули нездешней синевой.

— Вон там, — она ткнула пальцем, — и там. И ещё там… Их много! Они вокруг!

Чёрт, а дверь тут вообще никакая, кстати. Ребёнок с пинка откроет. И окна на первом этаже здоровые, без ставень и решёток. Безопасно тут жили. До поры.

Надо полагать, раз противник подтягивается к дому, то нас уже засекли, прятаться поздно.

Я приподнялся над подоконником, посмотрел глазами. Луна яркая, но резкие тени от неё больше с толку сбивают. Вроде бы вот там, за тем заборчиком что-то перемещается. Как человек, пригнувшись. Навёл прицел. В тепловом — нуль. В «биорад» — да, есть какой-то смутный контур. Как будто оно и живое, и нет. Но я без понятия, что именно определяет в этом режиме прицел.

Ну что, будем считать, что ночное подкрадывание к месту дислокации является достаточным признаком дурных намерений? Навёлся, прижал триггер, винтовка не с первого раза и как-то неуверенно захватила цель, отозвавшись короткой вибрацией в рукоять.

Хлоп!

В ночной тишине выстрел прозвучал очень громко. Силуэт дёрнулся, но не упал, а наоборот, поднялся и побежал к дому. Бежит как человек, вертикально, на двух ногах. Я его и глазами теперь вижу. Стрелок я говенный, но винтовка ещё держит движущуюся цель и мне остаётся только нажать спуск.

Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Все три раза попал, но оно бежит!

Нервно катнул колесико дульной энергии на максимум, как будто танк в лоб бить собрался.

Хлоп!

Попал, без видимого эффекта. Значит, оно не в броне, просто шьёт насквозь, а ему пофиг. Да что это такое вообще? Зазвенело на первом этаже разбитое стекло — кто-то вломился в дом сзади.

— Бегом, за мной!

Выскочил в коридор, дёрнул свисающий с потолка декоративный тросик. Откинулся, выкинув складную лестницу, люк на чердак. Я днём туда лазил, смотрел. Не люблю оставлять неосмотренные помещения. Люк подняли за собой, прихватив и тросик. В доме уже грохотали, что-то роняя, грохнула выбитая дверь, снова звенит стекло.

Топот по лестнице, топот по коридору под нами, распахиваются и захлопываются двери, но никаких больше звуков — криков, слов, да хоть рычания, что ли.

— Что это за твари? — прошептала на ухо Криспи.

— Не знаю, — так же тихо ответил я, — но сейчас посмотрю…

Аккуратно и беззвучно вырезал УИном кружок потолка, подняв его за кусок обрешётки, как за ручку. Тихо выглянул — почти ничего не увидел. Темно, луна сквозь окна освещает комнаты, из их дверей падают в коридор тусклые лучики света, и разглядеть, кто там толкается внизу, никак не выходит. Двуногие. Прямоходящие. Вроде бы какие-то лохмотья на них. Странно пахнут — плесенью и какой-то химией, что ли. Немного хлором, немного ацетоном…

— Это не люди… — прошептала Настя почему-то неуверенно, — не чувствую их как людей.

Захватчики активно метались по дому, круша всё на своём пути, но постепенно угомонились и затихли. Не ушли, встали в комнатах и коридоре. Именно встали, не сели, не легли — свесив руки и опустив головы, застыли, чуть покачиваясь. Сосчитать, сколько их всего, не получилось, но на втором этаже — семь особей. Я осторожно перемещался по балкам чердачного перекрытия, опасаясь наступать на панели, чтобы пол не выдал меня скрипом. Вырезал окошко, выглядывал, закрывал обратно. Да, семеро. Трое в коридоре, четверо по комнатам. Но внизу их может быть ещё десять. Или сто.

— Подождём, может, уйдут, — прошептал я без особой надежды. — Располагайтесь, только не шумите.

Чердак пустой и пыльный, тут вообще ничего нет. Но на полу тоже можно полежать. Я даже задремал, благо ночные гости вели себя тихо — стояли себе и всё.

— Сергей, — зашептала в ухо Настя, — проснитесь.

— Что ещё?

— Писать очень хочется. Очень-очень!

— Терпи, солнце.

— Не могу! Я терпела, сколько могла! Уже всё, сейчас лопну.

— О, чёрт. Ладно, иди по вот этой балке в уголок, где крыша вниз идёт, видишь? Старайся не наступать на панели. Там присядь и пописай. Мы отвернёмся.

— Простите…

— Ничего.

Мы отвернулись, но от звука и запаха это не спасает. Зажурчало, запахло. Внизу сразу затопало. Кстати, рассветает, надо глянуть уже, что это там такое. Я приподнял один из вырезанных ночью лючков, заглянул вниз. Как ни старался сделать это бесшумно, но топчущееся по комнате существо повернулось мордой ко мне. Что? Да вы, блядь, издеваетесь!

— Зомби! — сказал я, сам себе не веря. — Это сраные зомби!

Обвисшее, перекошенное, но всё же человеческое лицо. Потемневшая, с отливом в синеву кожа. Клочья свалявшихся длинных волос, когда-то светлых. Невообразимо грязные обрывки неопределимой уже одежды, верхняя её часть настолько рваная, что не оставляет сомнений в женском, некогда, поле этого существа. Но самое жуткое — глаза. Мутные, бессмысленные и голодные. Не спрашивайте меня, как глаза могут выражать голод. Эти — выражают, да такой, что у меня аж руки задрожали.

Бывшая женщина резко, с места прыгнула, целясь рукой мне в глаз, и была пугающе близка к успеху. Пальцы царапнули потолок рядом с отверстием, и я быстро его закрыл.

— Зомби. Мать его, зомби!

— Их же не бывает! — сказала удивлённо Настя.

Криспи смотрит на нас непонимающе, слово ей незнакомо.

— Ожившие мертвецы, — пояснил я. — Жуткий фольклор моей родины.

Интересно, они, правда, умерли и таскаются дохлыми? Или просто переболели чем-то, превратившим их в безмозглых агрессивных людоедов? Хотя нет, интересно не это.

Я даже не стал открывать лючок. Прямо сквозь потолок, ориентируясь по режиму «биорад», навёл винтовку на башку топчущейся внизу твари.

Хлоп!

Остальные забегали, заметались, запрыгали, стуча руками в потолок, но эта конкретная особь упала и теперь постепенно пропадает с экрана. Её контур в режиме «биорад» гаснет и расплывается. Всё, окончательно покинула мир живых. Выглянул в лючок — лежит, возле головы лужа чего-то не очень похожего на кровь.

— Сергей! — дёрнула меня за рукав Настя.

— Девочка, только не говори мне, что ты ещё и какать хочешь!

— Нет, — покраснела она, — я чувствую изменения.

— Какие? — внизу бесновались зомбаки, и мне сложно было переключиться.

— В Мультиверсуме. Структуры как будто снова наливаются энергией…

— Надо валить, — быстро сообразил я. — Может, и Дорога восстановилась. Тем более что мне этот срез как-то разонравился…

Машина в гараже, до неё два этажа зомби, но легенды не врут — в башку их убить можно. А значит — и нужно!

Оставшиеся на этаже шесть зомбаков я просто перестрелял сквозь тонкий деревянный потолок. Когда мы спустились, по лестнице ломанулись ещё четверо, и вот это был реально опасный момент — винтовка не скорострельная, а я не Македонец, чтобы сходу попадать точно в голову. Спас длинный коридор — пока они по нему бежали, я успел. Хорошо, что ломились они тупо по прямой. Ещё секунда, и у Насти был шанс показать класс владения дробовиком. Она у нас стояла последней линией обороны, хотя честно призналась, что стреляла только из карабина и пистолета. Но Крис-то и вовсе ни из чего не стреляла. В общем, обошлось, но фильмы про зомби-апокалипсис я, пожалуй, больше смотреть не буду. Как-то мне не понравилось.

Вылетели из гаража, распахнув кенгурятником лёгкие ворота, и тут же ушли на Дорогу.

— Ух ты, что это? — спросила Настя.

Сквозь восстановившийся в полном размере туманный шар сияет яркий чёткий свет. Выглядит так, как будто он совсем рядом.

— Кажется, кто-то догадался включить мой маяк. Ну что, барышни, зигзаг?