Нечисть

Глава 1

7–8 Миртула, год Возвышения Эльфийского Рода

У опытной команды моряков не должно было уйти много времени на то, чтобы пришвартовать когг и установить трап, но Барериса Анскулда тяготила даже такая задержка. Он перекинул длинные ноги за борт и, проигнорировав предупреждающий крик матроса, спрыгнул на причал.

Высота оказалась приличной, и, приземлившись, юноша почти упал, но после пары неуверенных шагов он все-таки сумел удержать равновесие. Главное, что кости остались целы, и после шести лет странствий он наконец опять очутился дома, в Безантуре.

Барерис ухмыльнулся и махнул рукой наблюдавшим за ним с корабля попутчикам. А потом удалился, прокладывая себе дорогу через толпы народа, запрудившего улицы и толпившегося между грудами товаров и повозками, которые загружали и разгружали портовые рабочие. На боку у него висел меч, а перекинутый через плечо яртинг с серебряными струнами болтался поперек спины.

Когда он шагал мимо, многие беззастенчиво его разглядывали. С оттенком веселья Барерис подумал, что из-за его манер они, должно быть, приняли его за какого-нибудь эксцентричного и отчаянно спешащего по своим делам чужестранца. Насчет спешки они не ошибались, но он был таким же уроженцем Тэя, как и остальные. Просто за время, проведенное за границей в попытках устроиться среди людей, которые не испытывали к его родине никаких теплых чувств, юноша отказался от привычки сбривать с головы свои пшенично-светлые волосы.

Возможно, ему вновь придется заняться этим, но не сегодня. Сегодня его ждало нечто куда более приятное.

Пусть его и снедало нетерпение, Барерис остановился и с уважением пропустил пару Красных Волшебников и их прислужников. Продолжив путь, юноша вскоре оставил позади провонявшую морской солью и рыбой гавань. Теперь запах родного города стал таким, каким он его помнил: вонь дыма, мусора и отходов, как и в любом другом огромном человеческом поселении, но здесь к этим запахам примешивался ещё и слабый аромат ладана. Недаром Безантур называли тэйским «Городом Тысячи Храмов», и редкий день тут обходился без того, чтобы жрецы того или иного бога не шествовали по улицам, распевая молитвы и воскуривая кадила.

Но там, куда направлялся Барерис, больших храмов не было. Там прихожане радовались даже самым убогим маленьким святилищам, если им вообще удавалось туда попасть. Он миновал ворота, расположенные в высокой черной стене, и устремился в находившиеся за ними запущенные трущобы.

Юноша срезал путь по сомнительным задворкам, как делал, ещё будучи мальчишкой. Тут было опасно казаться человеком, у которого есть, что украсть, а со своим дорогим музыкальным инструментом он наверняка выглядел именно так. Но на протяжении своих странствий он сталкивался с куда более опасными врагами, чем городские подонки, и, наверное, это все же отразилось на его манере двигаться. В любом случае, если воры и вышли сегодня на охоту, его они пропустили беспрепятственно.

Последний поворот, и его цель — ветхая лачуга с крышей, сложенной из одинаково подгнивших досок, — оказалась в поле зрения. Её вид заставил Барериса на миг замереть, а потом он стрелой промчался по грязной узкой улице и заколотил в дверь.

— Открывайте! — закричал он. — Это Барерис. Я вернулся!

После ожидания, которое, казалось, тянулось день — или десять дней, или целую вечность, — хрупкая дверь скрипнула обитыми кожей петлями и отворилась. За ней стоял Раль Ильтазиарра. Дурачок выглядел так же, каким Барерис его помнил — толстое тело, опухшее лицо с обвисшим ртом и прыщи на щеках и шее.

Барерис заключил его в объятия.

— Дружище, — произнес он, — как же здорово тебя видеть. Где Таммит?

Раль разрыдался.

Юнец был по-своему красивым. Он посмотрел на Дмитру Фласс, тарчиона Элтаббара и правительницу его родного города. За острый ум, железную волю, роскошную фигуру и красоту её называли «Первой принцессой Тэя». В его взгляде смешались страх и дерзость, что было не менее привлекательно.

— Может, я и бросил камень, — прошептал он, — но все остальные тоже бросали.

— Не повезло, что именно ты мне попался, верно? — ответила Дмитра. Она перевела взгляд на воина из рода кровавых орков, который подтащил пленника к её трону. — Отведи его в казармы и привяжи к столбу. Вы с товарищами можете швырять в него камни — посмотрим, как ему это понравится. Если на рассвете от него что-то останется, отвяжите — оно может уползти.

Парень зарыдал, умоляя о пощаде. Орк наотмашь ударил его по лицу, а затем поднял в воздух, унося с глаз долой. Дмитра едва взглянула на следующего заключенного — во время зарождения бунта вершить суд было всего лишь утомительной и отнимающей время формальностью, — когда в задней части зала появился Сзасс Тэм. С того места, где она сидела, дверь просматривалась прекрасно, но она не заметила, когда он вошел. Даже то, что она была Красным Волшебником Иллюзии, не помогло ей ощутить пульсацию магии. Но, так или иначе, он здесь был.

Как раз вовремя, подумала она. Поднявшись, Дмитра расправила подол своей алой парчовой мантии и сделала реверанс. В качестве особого одолжения лич позволил ей больше не преклонять перед ним колени. Придворные и пленники повернулись, чтобы увидеть, кого она приветствует, и, разумеется, поспешно распластались ниц.

— Поднимитесь, — сказал лич, проследовав к помосту. Конец его трости из эбенового дерева стучал по мраморному полу. — Дмитра, дорогая, ты, очевидно, очень занята, но я все же хочу отнять минутку твоего драгоценного времени.

— Конечно, господин. — Она повернулась к капитану кровавых орков. — Запри оставшихся заключенных… хотя, если подумать, нет. Я больше не собираюсь кормить их или тратить на них свое время. Всыпь каждому по десять плетей, а затем отпусти. — Она улыбнулась Сзассу Тэму. — Пройдем в сад?

— Прекрасное предложение. — Он всегда любил сад, а открытое пространство послужило бы дополнительным препятствием для тех, кто решил бы подслушать их беседу.

С другой стороны, стояли прекрасные послеобеденные часы, и воздух заполнял аромат свежей листвы. Не опасаясь шипов, которые точно не могли повредить его сморщенным пальцам, Сзасс Тэм сорвал желтую розу и не выпускал её из рук на протяжении всей прогулки, время от времени поднося к носу и принюхиваясь.

— Как я понимаю, — произнес он, — новости об убийстве бедняги Друксуса вызвали в городе волнения.

— Орки с этим справились.

Лич улыбнулся.

— Интересно, толпа праздновала свержение ненавистного тирана или ужасалась грязному убийству возлюбленного правителя? Возможно, они и сами этого не знают. Возможно, они ухватились бы за любой повод начать швырять камни, потому что им это нравится.

Дмитра оправила свои широкие юбки, стараясь избавиться от желания порвать их на куски.

— Я задавалась вопросом, известно ли вам вообще об убийстве Друксуса. Предполагая, что да, я ожидала, что вы прибудете немедленно.

— Неужели я слышу ноту упрека в твоём голосе? Я пришел тогда, когда это было необходимо. Веришь мне или нет, но иногда последствия наших дел получают отголоски довольно далеко от столицы, и я верил, что ты справишься — как, собственно, и произошло.

— Я умею поддерживать порядок. Но мы оба могли понадобиться для того, чтобы добраться до преступника, стоящего за убийством Друксуса.

Её раздражала необходимость признавать это. Дмитра гордилась сетью шпионов и тайных агентов, которой управляла от собственного имени — и от имени лича, естественно, — но дела зулкиров были исключением: тот, кто решил бы сунуть в них свой нос, рисковал слишком сильно.

— Что ты узнала на данный момент?

— Почти ничего важного. Утром пятого числа, немногим позже полуночи, кто-то или что-то незамеченным проникло в покои Друксуса Рима. Злоумышленник убил его и его охрану с помощью взрывов пламени.

— Этого достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы. Друксус был равно хорошо защищен и от магической, и от физической угрозы. Только мастер-маг смог бы незаметно проскользнуть в его спальню, мастер, который использовал магию воплощения, чтобы достигнуть своей цели. Разумеется, подозрение сразу падает на Азнара Трула или его приспешников.

Возможно. Несмотря на то, что отношения между зулкирами были изменчивыми и сложными, совет, за исключением сохраняющей нейтралитет зулкира Иллюзии Мутреллан, представлял собой две соперничающие фракции. Тарчионы вроде Дмитры либо связывали свою судьбу с одним из лордов-магов, либо всеми силами стремились избежать необходимости выбирать сторону. Сзасс Тэм возглавлял одну из фракций, Друксус Рим был его союзником, в то время как Азнар Трул, зулкир Воплощения и тарчион Приадора, был самым ожесточенным противником лича в рядах оппозиции. Так что Азнар вполне мог убить Друксуса. Этим поступком он бы ослабил позицию Сзасса Тэма и усилил свою.

Но Дмитре все ещё казалось, что из-за своей неприязни к Азнару обычно беспристрастный Сзасс Тэм на этот раз чересчур поспешил с заключением.

— Нет нужды быть мастером Воплощения, чтобы вызвать пламя, — произнесла она. — Многие маги способны на это.

— Твоя правда, — согласился некромант. — Но я все же уверен, что эта версия наиболее убедительно объясняет произошедшее.

— Думаю, что если мы сможем доказать это, то с легкостью избавимся от Трула. Даже его ближайшие сторонники предпочтут отвернуться от него, чтобы не оказаться замешанными в подобном преступлении.

— Проблема в том, что тебе это не удастся. Трул слишком изворотлив.

— Не будьте в этом так уверены. При всем моем уважении, меня мало тревожит то, что он — владеющий могущественной магией зулкир. Пара неосмотрительно написанных записок или несколько слов, брошенных там, где слуги могли бы его услышать…

Сзасс Тэм покачал головой.

— Я знаю этого негодяя, и, могу тебя уверить, он ни за что не допустил бы подобной ошибки. Он слишком хитер. Если и есть какие-либо доказательства, только магия может их обнаружить, и Ярпилл — лучшая из тех, к кому мы можем обратиться за помощью. — Женщина, о которой он говорил, была зулкиром Прорицания и его самой верной сторонницей в совете после убийства Друксуса Рима. — Мне нужно, чтобы ты занялась другим делом.

— Каким же?

— Я решил, что Самас Кул станет новым зулкиром Преобразования.

— Могу я спросить, почему? Он искусный маг, но многие из его ордена превосходят его по силе.

— И я осмелюсь сказать, что мы можем смело вверить будущее великого искусства Преобразования в их руки, но для этого им вовсе не обязательно занимать главенствующие посты. Куда более важно, чтобы новый зулкир был нашим союзником, а Самас им будет. Теперь именно наша фракция определяет новую торговую политику, и он разбогател, как сама Вокин, возглавляя Лигу Иностранной торговли. Если мы сделаем его зулкиром, у него будет ещё больше причин нас поддерживать.

— Если уж речь зашла об этом, то выборы нового зулкира — это их внутреннее дело. Если люди поймут, что наши усилия повлияли на результат их голосования, это нас сильно очернит.

— Поэтому-то в этом деле нам понадобится твоя проницательность и деликатность. У Самаса достаточно золота, чтобы купить любую поддержку, которую вообще можно купить. Ты и твои люди будете искать информацию, которую мы сможем использовать для того, чтобы убедить тех, кто не поведется на взятки, и, в целом, — делай все, что понадобится для того, чтобы сформировать нужное нам мнение среди преобразователей. Представь Самаса полубогом, а его противников — червями. Тебе все понятно?

Дмитра пожала плечами.

— Разумеется. Взяточничество, шантаж и подлог — те же игры, в которые мы играем обычно.

— Великолепно. Я знал, что могу на тебя положиться, — лич поднял желтую розу и, увидев, что она успела почернеть и съежится от его прикосновений, со вздохом отбросил её в сторону.

Кованая дверь находилась ниже уровня мостовой. Барерис спустился по каменным ступеням и колотил в неё до тех пор, пока заслонка, расположенная в центре двери, не отъехала в сторону. На него уставился налитый кровью глаз, а его владелец спросил:

— Пароль?

— Серебро, — Барерис поднес монетку к самому глазу привратника, чтобы он смог её как следует разглядеть.

Тот захихикал.

— Почти угадал.

Зашуршал о дерево отодвигаемый брус, и дверь распахнулась. Барерис бросил привратнику монетку и вошел в подвал. Неверного света сальных свечей хватало, чтобы было видно игроков, сгорбившихся над своими картами и костями, шлюх, всегда готовых освободить счастливчиков от выигрыша, и всегда маячивших где-то неподалеку громил, в чьи задачи входило поддерживать порядок и вовремя удостоверяться, что заведение получает свою долю с каждой сделанной ставки. Тени лежали под полками и падали от стоящих на столах пустых винных бутылок. Тонкие свечи наполняли воздух режущим глаза дымом и зловонием, смешивавшимся с запахом прокисшего пива и рвотных масс.

Барерис прогуливался между столами, пока не заметил Боравика Ильтазиарра. Отец Раля и Таммит был коренастым малым с невыразительным ртом и близко посаженными глазами, которые сейчас закрыл, словно для молитвы. Он тряс кожаную чашку, гремя костями, а затем выбросил их на стол. Расклад оказался проигрышным, и он выругался и отшвырнул её в сторону. Крупье сгреб деньги.

Барерис двинулся было вперед, но почувствовал, насколько сильна была клокотавшая в нем ярость. Он остановился, чтобы сделать долгий, глубокий вздох.

Это его немного успокоило, но недостаточно. Юноша схватил Боравика за плечо и швырнул на пол вместе со стулом.

Крупье вскочил и схватился за рукоять одного из своих кинжалов, висевших на желтом плетеном поясе. Откуда ни возьмись рядом появился и другой крепыш. Двое оставшихся игроков также начали подниматься со стульев.

Барерис пропел несколько быстро возрастающих нот тоном скрипучим, как рога глоров. Воздух замерцал от напора силы. Крупье завизжал и отшатнулся назад, его штаны потемнели от влаги. Его приятель-здоровяк споткнулся, выронил дубинку и отступил, дрожа и подняв вверх пустые руки в знак того, что сдается.

Барерис знал, что тем двум сердитым игрокам его магия повредить не смогла. Он не был способен продлить эффект заклинания так, чтобы он затронул всех в этом зале, но демонстрация волшебной силы заставила эту парочку задуматься о целесообразности выражения своего гнева. Они замерли на миг, а затем уселись обратно.

Барерис обвел комнату взглядом.

— Кто-нибудь ещё хочет вмешаться в мои дела?

Судя по тому, что все, как один, отводили глаза, не желая встречаться с ним взглядом, такового желания не возникло ни у кого.

— Прекрасно, — он повернулся к Боравику, который все ещё лежал, распластавшись на полу.

— Барерис! — старик запнулся. — Мальчик мой! Ты… ты не мог делать такие вещи раньше.

Ну, по правде говоря, он и правда не мог. Все время, сколько Барерис себя помнил, он весьма ловко обращался с магией, которая всегда неявно присутствовала в музыке, но именно во время его странствий это умение развилось в по-настоящему сильный талант. Опасности, которым он подвергался, пытаясь поймать удачу за хвост, требовали, чтобы он либо стал более сильным бардом и искушенным мечником, либо погиб.

Но сюда он пришел вовсе не для праздной болтовни.

— Я видел Раля, — сказал он. — Он пытался рассказать мне, что случилось с Таммит, но он был либо слишком расстроен, чтобы объяснить мне подробности, либо вообще не понял, что произошло. Ты расскажешь мне все.

Боравик сглотнул.

— Это была полностью её идея. Мне бы такое даже и в голову не могло прийти.

— Будь ты проклят! — прорычал Барерис. — Просто расскажи мне, или я своим голосом вышибу глаза из твоей башки!

— Хорошо. Мы… мы задолжали. Много. Плохим людям.

— Ты имеешь в виду — ты задолжал.

Это было просто невероятно. Боравик был умелым гончаром, по крайней мере, когда-то. Ему ничего не мешало наслаждаться мирной и обеспеченной жизнью, но, когда его жена умерла, рожая Раля, и стало окончательно понятно, что ребенок слабоумен, он запил; а когда он пил, он играл.

— Иди своей дорогой, — произнес Боравик с мрачными нотками в голосе. Чтобы посмотреть на реакцию Барериса, он слабо дернулся, а затем неуклюже встал на ноги. — Ну я делал долги, но банда Белого Ворона собиралась избить нас всех до полусмерти, если я не заплачу. Ты помнишь, что они за типы.

— Продолжай.

— Ну, ты же знаешь Раля, работать он не может. Я-то могу, да кто ж меня теперь наймет. Таммит имела работу, но, с её платой подмастерья, денег было все равно недостаточно. Время истекало, и тогда она решила, что, чтобы спасти нас всех, она должна… продать себя.

— И ты с этим согласился. Ты позволил собственной дочери попасть в рабство.

— И как мне было остановить её, если никто из нас не мог придумать другого выхода? Может, в итоге для неё все не так уж и плохо сложится. Она хороший гончар. Хороша как мастер, пусть не проработала достаточно долго, чтобы заслужить свой медальон. Кто бы её ни купил, он точно получит выгоду от её умений, — или её красоты, подумал юноша и постарался выкинуть из головы те образы, что рисовало ему воображение. — Может, её хозяин даже позволит ей оставлять себе какую-то долю денег, которые она будет для него зарабатывать. Может, через какое-то время она сможет даже выкупить свою свободу…

— Довольно этого лепета! Будь ты проклят, я же дал клятву вернуться домой с достаточным количеством денег, чтобы обеспечить Таммит всем, чего бы она ни пожелала.

— Откуда нам было знать, что это произойдет в этом месяце или даже в этом году? Откуда нам было знать, что ты вообще жив и ещё питаешь к ней какие-то чувства?

— Я… понятия не имею, в любом случае, это неважно. Когда Таммит продала себя?

— Десять дней назад.

Десять дней! Барериса с ума сводила мысль, что, если бы он решил расстаться со своими товарищами чуть раньше, то смог бы попасть на другой корабль и, возможно, прибыть вовремя, чтобы предотвратить случившееся.

Но и этот срок все же обнадеживал. Тэй был большим и многонаселенным государством, владеющим десятками тысяч рабов, но, если Таммит рассталась со своей свободой так недавно, может быть, ещё есть возможность её отыскать.

— Я собираюсь найти Таммит и вернуть её домой, — произнес Барерис, — Ты же — убирайся отсюда и не смей возвращаться обратно. Используй те деньги, которые твоя дочь дала тебе, чтобы расплатиться с Белыми Воронами, и заботься о Рале так, как она бы хотела. Если я вернусь и застану тебя пьяным или спустившим всё на игру, то, клянусь арфой Милила, я тебя на куски порежу.

Вздохи и нечленораздельное бормотание спящих рабов не были особенно громкими, а запахи их немытых тел — совсем уж невыносимыми. Лежа между ними, Таммит Ильтазиарра подозревала, что заснуть ей мешали только страх и печаль. В любом случае она бодрствовала и поэтому таращилась наверх в темноту и гадала, что было бы, если бы она произнесла слова, жившие в её сердце шесть лет назад.

«Мне не важно, есть ли у нас деньги. Ты — единственное, что мне нужно. Оставайся в Безантуре и женись на мне сегодня же».

Послушал бы её Барерис в этом случае?

Она никогда не узнает, потому что не произнесла этих слов ни тогда, ни когда-либо ещё. Как бы она могла — чувствуя, что творится в его сердце? Он сказал, что ему нужно уехать ради их будущего, и он не имел в виду ничего иного, но ведь он действительно хотел уехать, хотел увидеть другие страны и чудеса и доказать, что он — человек, которому не страшны обычные опасности и поэтому достойный великой награды за свои дела.

Может, дело было в том, что он был мулан, следовательно — по крайней мере, теоретически — происходил из аристократического сословия. Таммит же принадлежала к беднякам-рашеми и никогда не испытывала потребности доказать, что заслуживает лучшей жизни, а провалившаяся попытка добиться этого означала бы её собственную никчемность. Наверное, Барерис полагал иначе, зная, что его семья, бывшая когда-то богатой, в итоге потеряла все.

Ну, вообще-то, не все. У них все ещё была их свобода, и от этой мысли ужас ещё сильнее стиснул её в своих объятиях, а сожаление превратилось в мучительную скорбь. Беспомощная, Таммит лежала в полной власти охвативших её чувств, пока кто-то слева от неё не зарыдал. Тогда, несмотря на своё собственное незавидное положение, она поднялась с тонкой колючей постели. В загоне под потолком были проделаны маленькие оконца, предназначавшиеся больше для вентиляции, чем для освещения, но проникавшего через них лунного света хватило, чтобы девушка смогла пробраться через сумрак, ни на кого не наступив.

Плачущая девочка лежала на своем месте, поджав ноги и спрятав лицо в ладонях. Опустившись возле неё на колени, Таммит мягко, но настойчиво заставила её сесть и обняла. Её пальцы утонули в копне длинных, молодых, давно не мытых и поэтому сальных волос.

В Тэе мулан удаляли всю растительность с головы, а часто и со всего тела тоже. Свободные люди-рашеми редко впадали в подобные крайности, но, если они и предпочитали оставлять на голове хоть какие-то волосы, то обрезали их очень коротко, чтобы подчеркнуть свое отличие от рабов, которым запрещалось стричься.

«Скоро, — подумала Таммит, — и я буду обладательницей подобной копны тяжелых, горячих и грязных волос». Хотя это было самым малым из тех испытаний и оскорблений, что в ближайшем будущем выпадут на её долю, осознание этого почти заставило её разрыдаться.

Вместо этого девушка продолжала держать свою сестру по несчастью в объятиях, гладя её по спине и тихо напевая:

— Все хорошо… все хорошо.

— Вовсе не хорошо! — вскрикнула девочка-подросток. В её голосе звенела злость, но она не сделала попытки высвободиться из объятий Таммит. — Ты новенькая, откуда тебе знать?!

— Кто-то обращался с тобой жестоко, — сказала Таммит, — Но, может быть, твой новый хозяин будет добрым и богатым. Может быть, ты будешь жить в большом доме, носить шелковые одежды и есть самую вкусную еду. Может быть, жизнь станет лучше, чем раньше.

Произнося эти слова, девушка знала, что они не имели смысла. Лишь немногие рабы попадали в условия, которые описала Таммит. «Даже если тебе это удастся, каким презренным существом ты себе покажешься, если такие обычные вещи смогут примирить тебя с потерей свободы», — подумала она… Но что ещё сказать, она не знала.

Послышался стук, и в воздухе разлился свет. Таммит огляделась и увидела работорговца, стоящего в дверном проёме. Старый мужчина с темногубым изогнутым ртом выглядел странно в своей пижаме и тапочках, держа в одной руке кнут из кожи черной змеи и лампу во второй.

Она удивилась, зачем он взял на себя труд проверять свой товар в этот глухой ночной час, когда он обратился к стражникам с приказом. Потом в дверь вошел другой мужчина, и у неё перехватило дыхание.