Нефтяной принц

Глава 1 Искатели

Кто обычным путем от Эль-Пасо-дель-Норте через Рио-Колорадо направлялся в Калифорнию, обязательно проезжал старую миссию Сан-Ксавьер-дель-Бак, что приблизительно в девяти милях от Тусона, столицы Аризоны. Эта резиденция миссионеров, основанная в 1668 году, была поистине великолепным сооружением, вызывающим немалое удивление у любого, кто натыкался в аризонских дебрях на этот блестящий монумент цивилизации.

В каждом углу здания, фасад которого богато отделан фантастическими орнаментами, высились колокольни, главную часовню украшал большой купол, а стены заканчивались отделанными со вкусом массивными венцами карнизов. Такое творение облагородило бы любой крупный город, любую резиденцию. Часть миссии была окружена поселком, где к тому времени обитали около трехсот индейцев-папаго. Папаго до сих пор миролюбивы и прославились своими ирригационными сооружениями, а также лояльным отношением к белым.

К сожалению, эти вечные труженики сильно пострадали от белого сброда, шатающегося по всей Аризоне — территории, испещренной горами и пустынями, никогда и никем не управляемой. Меч Фемиды [1] едва ли доставал до аризонской границы — сотни и сотни тех, кто были не в ладах с законом, тянулись туда из Мексики и Штатов, чтобы вести жизнь, само существо которой составляло одно лишь насилие.

Хотя в Тусоне имелись две роты солдат, отвечавших за безопасность, их явно не хватало, чтобы охранять территорию в триста тысяч квадратных километров. К тому же эти герои сами были несказанно рады, когда сброд оставлял их в покое, поэтому помощи от них ждать не приходилось. Люди вне закона знали об этом слишком хорошо и орудовали весьма дерзко. Они появлялись даже в окрестностях Тусона, и тогда никто не решался выехать из города без оружия. Один путешественник-американец, рассказывая о происходящем, писал так:

«Отпетые мерзавцы из Мексики, Техаса, Калифорнии и из других штатов нашли в Аризоне надежное убежище от правосудия. Основная масса населения — убийцы и воры, головорезы и шулеры. Казалось, что вооружился весь мир, и кровавые сцены разыгрывались ежедневно. Ни о каком правительстве не могло быть и речи, о защите закона или со стороны военных — и того меньше, а основное занятие гарнизона Тусона — это пьянство и безделье. Таким образом, Аризона была практически единственной территорией страны, находящейся якобы под эгидой цивилизованного правительства, где каждый использовал юстицию в собственных интересах».

Когда в Сан-Франциско собрались смелые, но законопослушные граждане, решившие учредить «комитет бдительности», который должен был действовать прежде всего на территории Калифорнии, никто не предполагал, что его сильное влияние вскоре начнут ощущать и в соседней Аризоне. Эти смельчаки появлялись то тут, то там, поодиночке и группами, готовые очистить страну от преступников и всегда оставляя отчетливые следы самосуда, который считали справедливым.

У папаго, в Сан-Ксавьер-дель-Бак, обосновался некий ирландец, прибывший в Аризону по причине, едва ли достойной уважения. Он основал там лавку, где продавал, по его словам, всякую всячину. На самом деле речь шла только о водке, за что он заслужил прозвище Отравитель. Дурная слава бежала впереди него, и честные люди никаких дел с ним не имели.

Однажды, прекрасным апрельским днем, он сидел за грубо выструганным столом, стоявшим перед его хижиной.

Вероятно, он был не в духе, поскольку с силой стучал пустым стаканом по столешнице. Повернувшись к открытой двери, он в очередной раз крикнул:

— Эй, старая ведьма! Ты что, оглохла?! Бренди я хочу, бренди! Шевелись, не то…

Из хижины выплыла пожилая негритянка пышных форм, которая спокойно наполнила подставленный стакан из большой бутыли. Ирландец опустошил его одним махом, снова подставил, и, пока женщина повторяла нехитрую процедуру, проворчал:

— Целый день — никого! Красномазых пойло уже не интересует. Если сегодня никто не заглянет, сидеть мне здесь, пока не прожгу дырку в собственном желудке…

— Не сидеть один! — успокоила его негритянка. — Там гости прибывать. Сюда ехать. По дороге из Тубака.

— Кто они?

— Откуда мне знать?! Старые глаза не видеть. Всадники, много!

Услышав это, ирландец вскочил и поспешил за угол хижины. Оттуда он мог увидеть дорогу на Тубак. Через секунду он вернулся и крикнул старухе:

— Это искатели, искатели! Все двенадцать! Они знают толк в выпивке. Вот так удача! Шевелись, скорее наполним бутылки.

Оба исчезли в доме, а спустя несколько минут подъехали двенадцать всадников. Они осадили лошадей прямо перед хижиной и спрыгнули на землю, совершенно не заботясь о животных. Диковатые на вид, дерзкие парни были хорошо вооружены, как и принято на Дальнем Западе. Кое-кто носил мексиканское платье, другие походили на американцев, но всех их объединяло одно: никто не внушал ни малейшего доверия.

Они кричали и бранились, а один подошел к распахнутой двери, выхватил револьвер и выстрелил внутрь со словами:

— Эй, Пэдди! [2] Дома ты или нет, старый отравитель? Тащи свою серную кислоту. У нас глотки пересохли!

Хозяин тотчас появился с двумя полными бутылками под мышками и стаканами в руках. Ловко расставив на двух столах стаканы, он наполнил их со словами:

— Я тут, джентльмены! Все — как всегда. Моя черная сразу вас заприметила. Вот, пейте и будьте благословенны в моем доме!

— Оставь благословение себе, старый пройдоха, разве что перед концом его услышать. Твое пойло — как смертельный удар.

— Не беспокойтесь, мистер Батлер, — если что, то после второй бутылки снова воскреснете. Целую неделю не виделись! Дело спорится?

— Спорится? — Батлер пренебрежительно махнул рукой и одним махом опорожнил стакан.

Остальные последовали его примеру.

— Дело дрянь! — заключил он, скривившись от спирта. — Ничего хорошего!

— Но почему? Вас же называют «искателями»… Да вы и сами себя так зовете. Неужто не доглядели? А я думал, сегодня провернем что-нибудь стоящее.

— Хотел за гроши скупить нашу добычу? Снова надуть нас? Нет, на этот раз ничего нет, действительно ничего. Что взять теперь с краснокожих? А белые? Те сами отбирают чужие кошельки. Тут еще этот «комитет бдительности», черт бы его побрал! Суют нос в наши дела, мерзавцы! Похоже, им завидно, что мы жнем там, где не сеяли, как, впрочем, и они. Теперь за каждым кустом мерещатся чужие двустволки. Но око за око! Мы вздернем всякого, кого только заподозрим в связях с линчевателями. Пэдди, может, ты видел где-нибудь поблизости этих мерзавцев?

— Хм, — пробормотал хозяин. — Я что, ясновидящий? Могу по носу определить, кто линчует, а кто, как вы, может резню устроить?

— Не позорься, Пэдди! Охотничью собаку легко отличить от бойцовой, тем более когда речь идет о людях. Поверь мне, я почую линчевателя за полсотни шагов. Ну ладно. Мы голодны. У тебя есть мясо? Яйца?

— Нет, сами знаете… Люди вашего сорта давно все прибрали к рукам. Никакой живности!

— А хлеб?

— Только маисовые лепешки, да и то их печь надо.

— Так пусть твоя старуха-негритянка займется ими. Свежее мясо — наша забота.

— Мясо? Но откуда?

— Прихватим тут одного бычка. Там, внизу, в долине Санта-Круз, сейчас застрял обоз с поселенцами.

— Эмигранты, что ли?

— Наверное. Четыре фургона, четверка волов при каждом. Они пересекут Колорадо и сегодня ночью сделают привал.

— Здесь? Хм! Надеюсь, не произойдет ничего такого, что испортит репутацию нашего тихого местечка…

При этих словах выражение лица ирландца приняло какое-то странное выражение.

— Какие проблемы? — ухмыльнулся Батлер. — Друзей подставлять не стоит. Обоз и так будет нашим, но только там, за Тусоном. Пока прихватим только вола — не оставаться же без мяса?!

— Будете им платить? Вряд ли им придет на ум продать животное.

— Что ты плетешь, Пэдди? Если мы чего берем, никогда не платим. Никогда! Одно исключение — это ты, наш скупщик. Мы даже закрываем глаза на твой обман. Впрочем, люди из фургонов едва ли окажут нам достойное сопротивление. У них четыре погонщика, которые не в счет, два парня верхом да скаут, нанятый эмигрантами. Но что сделает один скаут против дюжины крепких ребят? Он-то и получит первую пулю. От тех, кто в фургонах, думаю, не стоит ждать ничего серьезного. Небось, одни бабы со скарбом. Позади обоза, правда, маячила какая-то фигура с ружьишком наперевес, не то женская, не то мужская — не разобрать. Кажется, из-под пальто сабля торчала. Я заговорил с этим типом, но в ответ услышал что-то невразумительное, кажется, по-немецки.

— Если захватите обоз, надеюсь, про меня не забудете?

— Как обычно. Условия можем обсудить прямо сейчас.

В этот момент из хижины выплыла негритянка, готовая обслужить гостей, и оба собеседника перешли на шепот. Остальные, казалось, не обращали внимания вообще ни на кого. Их голоса зазвучали еще громче, когда пустые бутылки бренди снова были наполнены.

Местные индейцы предпочитают обходить стороной кабак ирландца. Им не нравятся шумные компании белых, и природное чутье верно подсказывает краснокожим, что лучше держаться подальше. На это действительно имелись веские причины. Ирландец, называя приезжих «искателями», имел в виду тех самых грабителей, что давно снискали дурную славу на юге Аризоны. Они появлялись где угодно, успевая переноситься с места на место столь быстро, что никому, даже линчевателям, ни разу не удалось реально напасть на их след.

Внезапно шум у хижины стих, и все присутствующие не без удивления уставились на новых гостей, верхом приближавшихся к дому. Один только вид этих трех всадников сразил бы наповал кого угодно.

Они спешились и направились прямо к пустому столу, не обращая на присутствующих никакого внимания.

Первый из них был маленьким, но очень толстым. Из-под уныло повисших полей фетровой шляпы, цвет, возраст и прежнюю форму которой определить было невозможно, и из дебрей черной бороды выглядывал устрашающих размеров нос, способный послужить отличной тенью любым солнечным часам. Кроме этой несомненной достопримечательности, видны были лишь два маленьких и подвижных глаза. Пока они с чрезвычайным плутовством пробегали по хижине, скрытый взгляд уже успел прощупать всех до одного двенадцать искателей.

Остальную часть тела толстяка до колен скрывала старая куртка из козьей шкуры. Скроенная явно на великана, куртка целиком состояла из лоскутов и заплат, придавая маленькому пришельцу вид ребенка, который, к собственному удовольствию, впрыгнул в домашний халат отца. Из-под куртки торчали две сухие, серпообразные ножки, воткнутые в обшитые бахромой донельзя изношенные леггины, из которых человечек вырос лет двадцать назад. При этом ступни его ног утопали в огромных индейских мокасинах, о размере которых в Германии сказали бы: «Пять шагов — и уже за Рейном». В руке он держал флинт, похожий скорее на палку, срезанную где-то в лесу.

А его лошадь? Нет, о лошади и речи нет, это была мулица, да такая старая, что ее ближайшие предки щипали травку, наверное, сразу после всемирного потопа [3]. Длинные уши, с которыми ветер мог творить то же, что и с флюгером, были совершенно лысые. Гривы у мулицы вообще не наблюдалось, ужасно сухой хвост — голый обрубок, в котором торчало не больше дюжины волосков. Но глаза животного светились, как у молодого жеребца, а бойкость мулицы у знатока могла вызвать восхищение.

Следующий персонаж, подошедший к столу, выглядел не меньшим чудаком. Казалось, что обладатель бесконечно длинной, сутулой и костлявой фигуры не видел впереди ничего, кроме собственных ног, длина которых любому могла внушить настоящий страх. На свою охотничью обувку он нацепил кожаные гамаши, натянув их выше колен. Одет он был в тесный камзол, перетянутый широким поясом, на котором, кроме ножа и револьвера, болтались всякие мелочи, столь необходимые в прериях Запада. С его широких, угловатых плеч свешивалось шерстяное покрывало, нити которого расползлись едва ли не все. Коротко остриженную голову венчало нечто совершенно неописуемое: не то шапка, не то шляпа, а может, платок… На плече висело старое, длинноствольное ружье, издали казавшееся скрученным резиновым поливочным шлангом.

Третий и последний, такой же сухой, как второй, с повязанным на голове наподобие тюрбана шейным платком, носил красный гусарский ментик, невесть как оказавшийся на Дальнем Западе, длинные полотняные штаны и болотные сапоги с огромными шпорами. За поясом торчали пара револьверов и нож из хорошей кингфилдской стали. Главным оружием ему служила двустволка «Кентукки», в руках ее владельца без промаха бившая в цель. Самой главной особенностью его физиономии определенно был широкий рот, как говорится, до ушей. При этом лицо его выражало искреннейшее прямодушие пятилетнего ребенка.

Оба последних гостя гарцевали на утомленных лошадях, которые, похоже, были очень выносливыми и, пожалуй, могли выдержать еще немалые испытания.

Когда трое сели, а хозяин подошел и осведомился, что им нужно, малыш спросил:

— Что у вас есть выпить?

— Бренди, мистер, — ответил ирландец.

— Подайте три стакана, если уж нет ничего получше.

— Что здесь может быть лучше? Или вам шампанское подавай? Не очень-то вы похожи на тех, кто способен его оплатить.

— К сожалению, да, — кивнул человечек, скромно улыбнувшись. — Зато вы, наоборот, выглядите так, будто у вас его не одна тысяча бутылок.

Хозяин молча удалился, принес что заказывали и снова подсел к искателям. Малыш только пригубил бренди, после чего вдруг сплюнул и выплеснул содержимое на землю. Оба его спутника сделали то же самое, а тот, что был в гусарском ментике, растянул рот еще шире и выдал:

— Тьфу, дьявольщина! Бьюсь об заклад, этот ирландский мошенник хочет прикончить нас своим бренди! Что скажешь, Сэм Хокенс?

Старичок кивнул, но добавил:

— Сегодня ему это не удастся — пить не станем! Но с чего это ты вдруг назвал его ирландским мошенником?

— Хм, если кто с первого взгляда не видит, что он ирландец, тот просто болван, как пить дать.

— Совершенно верно. Однако то, что ты сразу его заприметил, очень удивляет меня, хи-хи-хи!

Это «хи-хи-хи!» было каким-то совершенно особенным, можно сказать, почти внутренним смехом, во время которого глазки малыша весело искрились.

— Хочешь сказать, что сегодня я болван? — глаза его спутника округлились.

— Сегодня? Почему сегодня? Всегда! Всегда, Уилл Паркер! Я тебе еще пятнадцать лет назад сказал, что ты гринхорн. Гринхорн, которого свет не видел! Что, не веришь?

— Нет, — прозвучало в ответ и в голосе говорившего не было и намека на то, что оскорбление сколько-нибудь вывело его из себя. — Давно уже нет никакого гринхорна…

— Свежо предание! Пятнадцать лет тебя ничему не научили — ты так и остался тем, кем был раньше, если не ошибаюсь. Не признаешься, значит, что ты все еще гринхорн? Что скажешь насчет тех двенадцати джентльменов, что пялятся на нас во все глаза?

— Ничего хорошего. Видишь, как они посмеиваются? Не над тобой ли, старый Сэм? Ведь на тебя без смеха смотреть-то нельзя!

— Я рад, Уилл Паркер, безумно рад. Это всего лишь одно из моих преимуществ перед тобой. Кто хоть глазком на тебя глянет, сразу расплачется — ведь физию печальнее твоей я в жизни не видел… хи-хи-хи!

Похоже, взаимные упражнения в подшучивании и укорах для Хокенса и Паркера были обычной манерой их общения. В действительности ни один из них никогда не думал о приятеле дурно. Третий гость до сих пор молчал; он подтянул сползшие вниз гамаши, при этом выставив далеко вперед свои длинные ноги, и наконец заговорил с ироничной улыбкой на тощем лице:

— Эй, а знаете вы, что думают про нас те джентльмены? Они там судачат о чем-то, похоже, не очень умном. Знатная компания! Или нет, Сэм Хокенс?

— Да, — кивнул малыш. — Главное, чтоб лбы не раскололи, а то сидят так близко. Ясно, что за птицы! Мошенники! А, Дик Стоун?

— Нутром чую — придется потолковать с ними.

— Конечно. И не только нутром! Почешем кулаки об их носы, если не ошибаюсь. Тех, на чей след мы напали, кстати, тоже было двенадцать. Скажи-ка, Уилл, слышал ты что-нибудь об искателях?

— Слышал? — недовольно буркнул Паркер. — У тебя, что, память отшибло, старый енот? Сам же столько раз рассказывал!

— Точно. Спросил только, чтобы узнать, научился ли гринхорн впитывать то, чему учат старые зубры. Итак, дорогой Уилл, допустим, что эти типы — искатели. Своего предводителя они зовут Батлером. Надо бы разузнать, что за кавалер носит такое имя.

— Так они тебе и расскажут!

— Не волнуйся! Они уже заинтересовались нами, эти «джентльмены». У них на лицах написано, что скоро явятся к нам, чтобы взять интервью. Только не болтайте лишнего, ребята! Любопытно, как они поведут себя.

— Уж не слишком учтиво, — подал голос Дик Стоун, — так что готовьтесь. Не дадим же мы им зайти слишком далеко!

— Думаешь, лучше вести себя погрубее? Нет, не согласен. Нас прозвали Троицей, и нам не пристало позорить имя, данное трем джентльменам, всегда добивающимся своего не грубой силой, а хитростью. Так поступим и сегодня. Только так, а не иначе.

— Ладно, но тогда эти болваны подумают, что мы их боимся.

— Пусть думают, старина Дик. Если так, то скоро они поймут, что ошиблись, и даже очень, хи-хи-хи! Троица — и бояться! Готов поклясться, что мы с ними сцепимся. Если они собираются напасть на обоз, мы не станем смотреть на это сквозь пальцы.

— Тебе тоже подраться не терпится?

— Нет.

— Но с ними придется разобраться, если они в самом деле искатели. Как же без схватки?

— Старому еноту, — Сэм не без удовольствия ткнул себя пальцем в грудь, — иногда приходят в голову мысли почище клинка и пули. Я сыграю шутку — лучшее средство добиться преимущества над противником. Ты же знаешь, что я не люблю проливать кровь. Можно ведь победить противника, не убивая. Я знаю, у кого поучиться.

— Их и я знаю: Олд Шеттерхэнд, Олд Файерхэнд и Виннету, знаменитый вождь апачей! Они никогда не прольют и капли чужой крови, если на то нет нужды.

— Верно. При этом они величайшие герои Запада, и я всегда буду следовать их примеру.

— Может, и сам героем станешь, а, старый Сэм? — спросил Паркер не без иронии.

— Помалкивай, гринхорн! Сэм Хокенс точно знает, кто он и что он. Помнишь, как я тягался с двумя дюжинами краснокожих?

Паркер кивнул.

— Как я добился цели, о которую расшибли лбы не меньше пятидесяти отважных вестменов?

Паркер снова кивнул и сказал:

— Из песни слов не выкинешь. Ты славный малый, Сэм, хотя и дьявольский плут!

— Ладно, стало быть, покончим с этими двенадцатью, но дырявить их шкуры не станем. Как будем действовать — еще не знаю, но это вопрос времени. Пусть они сначала примут нас не за тех, пусть потешатся вдоволь, а там поглядим.

— Хочешь, чтобы нас за гринхорнов приняли?

— А как же! Что касается тебя, Уилл Паркер, то они не сильно ошибутся. Погляди, как они ржут над моей Мэри. Бедная лошадка!

— Ты сам знаешь, что ей далеко до совершенства, Сэм.

— Совершенство? Чепуха! Она просто жуткая скотина, ужасная! Но я не променяю ее и на тысячу благородных роз! Она умна, опытна и понятлива, как… как, ну, как Сэм Хокенс, ее хозяин, которому она столько раз спасала жизнь. Моя Мэри — это моя Мэри, единственная и неповторимая, хотя и упрямая, проклятая и мерзкая бестия, которую давно пора пристрелить!

— Прямо из твоей Лидди? — бросил Дик Стоун.

— О, Лидди прежде всего! — кивнул Хокенс, при этом его маленькие глазки блеснули, а рука ласково погладила длинный ствол старого и странного на вид ружья. — Лидди дорога мне прямо как Мэри. Она никогда не подводила. Моя свобода и жизнь часто зависели от нее, и всегда она исполняла свой долг. Конечно, и у нее есть причуды, большие причуды, и если их не знать, то набьешь немало шишек. Но я-то их знаю, я изучил их, все ее достоинства и недостатки, как врач карбункулы. Я не выпущу ее из рук, пока не протяну ноги. Когда я умру, а вы будете рядом, не сочтите за труд положить Лидди со мной в могилу. Никто другой не должен заполучить ее. Мэри, Лидди, Дик Стоун и Уилл Паркер — все четверо живут в моем сердце, и мне больше ничего не надо на этом свете.

Казалось, будто незримая волна на миг потушила озорные искорки его глаз, но всего один взмах руки — и голос старика снова зазвучал бодро:

— Смотри, один из них встал — тот, что шептался с хозяином. Сейчас подойдет к нам и начнет дурака валять. Комедия начинается! Только не испортите мне ее…

Нет ничего удивительного в том, что Сэм Хокенс дал своей мулице и ружью такие ласковые прозвища. Вестмены старой закалки — таких, к сожалению, все меньше и меньше — были совершенно другими людьми, нежели тот сброд, что явился на Запад позднее. Однако под словом «сброд» следует понимать не только морально разложившихся типов. Когда миллионеры, банкиры, генералы, адвокаты — да хоть сам президент Соединенных Штатов, приехавший на Запад в окружении многочисленной свиты, — пачками укладывают дичь из кустов ради развлечения, в глазах настоящего вестмена все эти благородные особы столь высокого ранга будут выглядеть всего лишь сбродом.

Индеец — вестмен до мозга костей — «делал» мясо, только если нуждался в нем. Он ловил только одну лошадь из стада диких мустангов; он знал время, когда бизоны шли с юга на север и когда возвращались; он отлично ориентировался на местности, по которой странствовал и охотился, чтобы есть. Где же сейчас те стада? С одним-двумя бизонами можно повстречаться в лучшем случае в каком-нибудь зоопарке. А настоящих индейцев или трапперов увидишь только в книге с картинками. Во всем этом виноваты те, кого капканщики и скваттеры называют сбродом. Не надо только говорить, что причина в цивилизации — у цивилизации нет предназначения искоренять и уничтожать. Повсюду, когда строились железные дороги, сотни «джентльменов», вооруженные ружьями новейшей конструкции, собирались в группы, чтобы поохотиться. Они двигались на Запад в поездах, останавливались где-нибудь в прерии и расстреливали проносившиеся мимо бизоньи стада прямо из окон вагонов. Потом они ехали дальше, оставляя горы трупов на попечение койотов и стервятников, стяжая себе славу охотников прерий и испытывая от этого огромное удовлетворение. На одно убитое животное приходилось по десять и больше подстреленных и раненых. Обреченный на голодную смерть индеец наблюдал за варварством издали, в бессильной ярости, но ничего не мог поделать. Если он жаловался, над ним смеялись. Если он защищался, его убивали, как бизона, которого он считал своим и потому так оберегал.

Совсем иначе обстоит дело с настоящими вестменами, в прошлом охотниками. Они никогда не стреляли больше, чем нужно. Вестмен добывал мясо с риском для жизни. Он мог рискнуть верхом ворваться в самую гущу бизоньего стада и бороться с мустангом, которого стремился поймать и объездить. Он мужественно выходил один на один с гризли. Ружье — мертвый, бездушный металл — верный друг вестмена, а лошадь — его настоящая подруга. Он мог не пить и не есть до последнего и забивал любимого конягу только в самом крайнем случае, когда иначе было не выжить. Он давал животным людские имена и разговаривал с ними как с добрыми приятелями, если ночевал где-нибудь один, в девственном лесу или прерии.

Именно к таким вестменам принадлежал Сэм Хокенс. Суровость дикой жизни не сделала его бессердечным; вопреки всему он остался человеком душевным, оставаясь при этом ужасным хитрецом.

Тем временем произошло то, что ожидалось: Батлер встал, подошел ближе, застыл у стола охотников во властной позе и без приветствия насмешливо сказал:

— Эй, да вы просто неотразимы! Вот так тройня!

— Да, — Сэм кивнул совершенно серьезно.

Такое признание прозвучало для Батлера неожиданно, он громко рассмеялся и, пока его спутники распахивали рты, ржа на все лады, продолжил:

— Кто вы такие, а?

— Первый, — буркнул Сэм.

— Второй, — добавил Дик Стоун.

— А я третий, — присоединился Уилл Паркер.

— Что? — опешил Батлер, не совсем понимая, к чему клонит Хокенс.

— Конечно, тройня! — ответил Сэм с необычайным прямодушием.

Снова раздался смех. Проиграв первую партию, Батлер недовольно процедил:

— Бросьте свои глупые шутки! Со мной всегда разговаривают серьезно. Что вы не тройня, и так видно. Я хочу знать ваши имена, да поживее!

— Меня зовут Гринелл, — ответил Сэм тихо.

— Берри, — представился Дик со страхом в голосе.

— А я Уайт, — испуганно пробормотал Уилл.

— Хм, понятно, — продолжил Батлер. — А теперь скажите, кто вы?

— Капканщики, — пояснил Сэм Хокенс.

— Капканщики? — «экзаменатор» снова засмеялся. — Не очень-то вы похожи на ловцов бобров или енотов!

— Мы пока никого не поймали, — с готовностью согласился маленький Сэм.

— Очень хорошо. Откуда едете?

— Из Кастровилла.

— Чем там занимались?

— Была у нас лавка на троих, одежду продавали.

— Так, так… Что, плохо дела шли?

— Да. Дали одному деньги в кредит, а он обанкротился.

— Надо было предвидеть. Потом, значит, трое неудачников-портняжек решили вдруг стать трапперами! Эй, вы слышите?

Вопрос относился ко всей компании, с усмешками следившей за разговором. Сэм Хокенс возбужденно воскликнул:

— Неудачников? Тут вы сильно ошибаетесь, сэр! Мы, пожалуй, кое на что годились и нам удалось что-то вернуть.

Сэм приподнял полы своего кожаного пальто и постучал пальцами по широкому поясу. Послышался какой-то металлический звук. Маленький старичок расплылся в улыбке и с гордостью добавил:

— Вот здесь монеты, сэр!

Лицо Батлера приняло выражение хищной птицы, выслеживающей добычу. Как можно равнодушнее он заметил:

— Монеты? Похоже, вы умнее, чем кажется. Сколько же вернул ваш банкрот?

— Более двух тысяч долларов.

— И они при вас?

— Да.

— Таскаете с собой в такой глуши?

— Хо! У нас есть оружие.

— Разве оно поможет? А если вдруг заявятся искатели, которые вытрясут из трех портных все, прежде чем те глаза протрут? Почему вы не доверили деньги банку?

— Мы еще успеем это сделать.

— Где?

— Там, в Прескотте.

— Вы туда направляетесь?

— Да.

— А капканы-то у вас есть?

— Нет.

— Откуда вы их возьмете?

— Купим в Прескотте.

— Черт возьми! Что за чудаки! Кого вы там хотите поймать?

— Бобров и… и… — Сэм вдруг запнулся и робко добавил: — Гризли, быть может.

За другими столами раздался поистине гомерический гогот. Батлер так ржал, что у него на глазах выступили слезы и едва не сперло дыхание. Немного успокоившись, он смог выдавить из себя:

— Капканом вы хотите поймать гризли? Гризли, ростом в девять футов и весом в девять центнеров?

— А почему нет? — с досады чуть не прорычал Сэм. — Если капкан будет большим и крепким…

— Капканов на гризли нет и никогда не будет!

— Тогда мы закажем их в Прескотте у кузнеца.

— Какой конструкции?

— Это мы ему объясним.

— Вы, трое портных? Может, хватит, толстяк, иначе я удушусь от смеха!

Он снова заржал во всю глотку и смог продолжить разговор только через пару минут:

— Даже если вам удастся встретиться с гризли, то уж бобров в Прескотте вам точно не видать.

— Нет, в Прескотте мы только купим капканы, а потом поедем к Гиле и к реке Сан-Франциско.

— В которой глубина не больше двух дюймов. Откуда там бобры?

— Это уже наша забота, сэр. Я читал в одной книге, где все написано, и о бобрах тоже.

— Превосходно! Если вы так умны и ваш путеводитель — какая-то книга, то дальше говорить не о чем. Желаю вам побольше бобров и медведей. Хотя вы найдете там и кое-что другое.

— Что же?

— Диких индейцев, которые будут готовы напасть на вас днем и ночью.

— Мы сможем защититься.

— Вашим оружием? Вот этим флинтом?

— Да.

— Дьявольщина, вы надеетесь на подвиги? Дайте-ка сюда свою пушку, надо бы взглянуть на нее.

Он взял оружие из рук Хокенса и направился с ним к своим сообщникам, которые внимательно осмотрели ружье, не чураясь самых крепких выражений. Дику Стоуну также пришлось показать свой длинный карабин, который вызвал те же эмоции.

Возвращая оружие, Батлер сказал:

— Я, вероятно, обидел вас, господа, и потому должен извиниться.

— Как это обидели? — спросил Сэм с недоумевающим видом.

— Я спутал вас с другими людьми — с Троицей.

— С какой Троицей?

— Так величают трех известных неразлучных охотников: Сэма Хокенса, Дика Стоуна и Уилла Паркера.

— Вы их знаете?

— Нет, иначе бы я не спутал вас с ними.

— Но вы наверняка знаете, как они выглядят.

— А как же. Сэм Хокенс — маленький и толстый, прямо как вы, а оба других длинные и тощие, точь-в-точь как ваши спутники. К тому же этот Сэм обычно носит кожаное пальто, такое залатанное, что ему не страшна ни одна индейская стрела. На вас похожая куртка. Это случайность на некоторое время и повела меня по ложному следу. Теперь я знаю, что к чему. Никакими портными они никогда не были, а к таким ружьям, как ваши, никто из них и не прикоснулся бы. Хотя надо быть осторожным, особенно со стариком Сэмом, этим большим пройдохой. Потому я и хочу быть уверенным до конца. Я слышал, что Уилл Паркер однажды был скальпирован и теперь носит парик. Так вот, пусть мистер Берри и мистер Уайт покажут свои головы!

Чувствовалось, что Батлер еще не совсем успокоился. Но сама судьба, видно, не желала раскрывать карты. Искатель ошибся: не Уилл Паркер, а Сэм Хокенс имел несчастье потерять свой скальп. Стоун и Паркер спокойно сняли головные уборы, а Батлер подергал их за волосы и убедился, что не прав.

— Хорошо, а теперь я хочу убедиться, что с вашими ружьями вы обращаетесь не хуже, чем со швейными иглами.

— Никаких проблем! — уверил Сэм.

— Пусть стреляет на спор! — подсказал один из искателей, что сидел к Батлеру ближе всех.

На Западе, где почти каждый — хороший стрелок, не упустят случая посостязаться в меткости друг с другом. Слава победителя в момент расходится по округе, при этом на стрелков делаются ставки, как на бегах. Сегодня, правда, речь шла, скорее, не о настоящем состязании в стрельбе, а о забаве. Трое портняжек — и ружья! Откуда им научиться обходиться с оружием? Посмеяться будет над чем. Поэтому Батлер, чтобы подхлестнуть честолюбие Сэма, с сомнением в голосе произнес:

— Да, иголку в рукав воткнуть сможет и слепец, а вот стрелять… стрелять — не каждому дано! Вы когда-нибудь стреляли, мистер Гринелл?

— Да, — кивнул малыш.

— Куда?

— По воробьям.

— Из этой старушки?

— Нет, из духового ружья.

— Что? — Батлер оскалился в усмешке. — Вы полагаете, что и с ружьем так же хорошо управитесь?

— Почему нет? Мишень есть мишень!

— Да? Ну и с какого расстояния вы попадаете?

— С того, на которое летит пуля.

— Скажем, шагов с двухсот?

— Хотя бы.

— Примерно так от нас удалена вторая хижина. Вон там, в стороне, видите ее? Думаете, попадете?

— Хижина? — в голосе Сэма звучало оскорбленное самолюбие. — Попасть в нее — труда не больше, чем слепому вколоть иглу в рукав. Цель должна быть не больше… ну, скажем, моей ладони.

— И вы собираетесь вогнать в нее пулю из вашей железяки?

— Да.

— Вздор! Этот ствол разлетится на куски при первом же выстреле, а если нет, то согнется так, что ваши пули уйдут за угол дома.

— Давайте попробуем.

— Итак, стреляем на спор? Деньги у вас есть.

— Не только деньги, но и желание.

— Ваша ставка?

— Как и ваша.

— Тогда один доллар.

— Согласен.

— Значит, по рукам! Но мы не будем стрелять в ту хижину — владелец едва ли потерпит такое, а я…

— Стреляйте по моей! — неожиданно прервал их хозяин. — Я приклею сзади листок бумаги как раз с мою ладонь. Она и будет мишенью.

Предложение было принято, и все отправились за дом. Бумагу приклеили, после чего Батлер отсчитал двести шагов. Он поставил один доллар, Сэм дал свой. По жребию первым выпало стрелять Батлеру. Он стал на условленном удалении, быстро прицелился, спустил курок и первым же выстрелом пробил бумагу.

Настала очередь Сэма. Он расставил свои кривые ножки как можно дальше друг от друга, вскинул Лидди, весь наклонился вперед и начал целиться.

Целился он долго, издалека напоминая фотографа, склонившегося над своим аппаратом. Все вокруг смеялись от души. Наконец грохнул выстрел, и Сэм отпрянул в сторону. Ружье выпало из его рук, стукнув старика прикладом по правой скуле. Смех искателей превратился в вой.

— Что, большая отдача? — заботливо осведомился Батлер.

— Даже по уху получил! — ответил малыш грустно.

— Штука строптивая! Давайте посмотрим, куда вы попали.

На бумаге не было никаких следов от пули. Искали долго, пока наконец кто-то, удалившийся в сторону, с хриплым смехом не закричал:

— Скорее сюда! Вот она, вот! Смотрите — из дырки течет спирт!

Примерно в десяти шагах от дома стояла большая бочка, наполненная водкой. Пуля пробила дерево, и теперь сквозь дыру толщиной в палец хлестало крепкое зелье. Снова раздалось разноголосое ржанье. Но хозяину было не до смеха, он выбежал и потребовал возмещения убытков. Когда Сэм пообещал ему это, ирландец успокоился и быстренько загнал молотком в отверстие деревянный колышек.

— Вы даже в дом не попали! — крикнул Батлер совершенно озадаченному малышу. — Я же сказал вам, что ваши пули все углы обойдут. Доллар мой. Может, вы хотите еще раз рискнуть, мистер Гринелл?

— Да, — кивнул Сэм.

Второй пулей он все же попал в дом, но где-то внизу, в углу, в то время как цель находилась сверху, в центре стены. Потом Сэм выстрелил еще четыре-пять раз и облегчил свой карман на такое же количество долларов. Старик разозлился:

— Все это оттого, что спорим на один доллар. Если поднимем ставку, мой результат станет лучше.

— Охотно, — усмехнулся Батлер. — Сколько ставите?

— Как и вы.

— Скажем, двадцать?

— Пойдет!

Сэм снова проиграл, попав в тот же угол. Батлер сгреб деньги и спросил:

— Снова случайность, мистер Гринелл?

При этом он едва заметно подмигнул своим людям и с удовлетворением вздохнул.

—Да, — ответил Сэм, как и прежде. — Должен же я попасть хоть раз.

— Я тоже так думаю. Сколько?

— Сколько хотите.

— Пятьдесят долларов.

— Да.

— А может, сто?

— Это слишком. Я хоть и убежден, что теперь наконец попаду, но у меня рука не поднимется отнять у вас столько денег, мистер… как вас зовут?

— Батлер, — слишком быстро прозвучало в ответ.

Вряд ли он назвал бы настоящую фамилию, если бы вопрос Сэма не был бы столь неожиданным. Остановиться Батлер уже не мог:

— Я всегда держу слово. Вопрос только в том, хватит ли у вас мужества…

— Мужества? У портного его всегда в избытке.

— Значит, сто?

— Хорошо.

Батлер был так уверен в победе, что целился совсем небрежно, а может быть, высокая сумма вскружила ему голову. Так или иначе, но пуля пробила стену рядом с листком. Настроения это ему не прибавило, однако он не сильно расстроился, зная, что противник выстрелит еще хуже.

Настала очередь Сэма. Но куда он целился? В угол стены, куда он до сих пор вкладывал все свои пули.

— Что это вам взбрело в голову, мистер Гринелл? — удивился Батлер. — Вы целитесь в угол?

— Само собой, — со знанием дела ответил малыш. — Теперь я понял свою старушку.

— Что?

— Она меняет настроение по собственной воле. Если я целюсь в бумагу, в центр, пуля летит вниз, в угол. Теперь я прицелюсь в угол, и она, пожалуй, попадет в мишень.

Сэм спустил курок, и пуля пробила листок в самом центре.

— Вот видите, я выиграл! — засмеялся малыш. — Победа! Как насчет сотни, мистер Батлер?

Но тот не торопился. Он, похоже, думал, как отказаться от выплаты. И вдруг ему на ум пришла идея, которую он тотчас же решил воплотить в жизнь.

Он вытащил из кармана золотые монеты, протянул их Сэму и спросил:

— Может, закончим?

— Как хотите.

— Или поставим еще раз?

— Не возражаю.

— Тогда не сто, а двести!

— Но это очень много.

— Не для меня. Или вы боитесь?

— И в голову не приходило.

— Тогда двести! Ставим сразу.

— По рукам! Пусть мой спутник, мистер Берри, станет нашим поверенным и возьмет наши деньги, а мы возьмем новый листок бумаги и нарисуем в центре круг. Чья пуля окажется ближе к центру, тот и победил.

— Согласен, — несколько подозрительно кивнул Батлер. — Но стреляем не с двухсот, а с трехсот шагов.

— Тогда я не попаду.

— Ерунда. Вперед, мистер Гринелл, ставьте двести долларов!

Сэм передал деньги Дику Стоуну. Батлер, не имевший, похоже, такой суммы, подошел к своим, чтобы собрать деньги у них. Наконец он тоже передал доллары Стоуну, который хорошо знал, почему Сэм сделал его поверенным. Затем прикрепили новый листок, отсчитали триста шагов, и Батлер приготовился к выстрелу.

— Целься лучше! — крикнул один из его людей.

— Помалкивай! — грубо ответил Батлер. — Этому портняге меня не обшить.

Теперь он целился гораздо дольше, нежели прежде. Пуля пробила бумагу, хотя и не в центре.

— Отличный выстрел! — послышались одобрительные возгласы.

Батлер окинул своих победоносным взглядом, совершенно не обращая внимания на Сэма. Последний, готовясь поднять ружье, прокричал противнику:

— Мистер Батлер, раскройте же глаза! Раз, два, три!

На «раз» старик встал наизготовку, на «два» — прицелился, на «три» — грохнул выстрел. Из глоток искателей чуть ли не разом вырвался дикий крик ужаса — Хокенс попал в самый центр. Дик Стоун поспешил к нему, протянул деньги и сказал:

— Бери скорее, старина, иначе ничего не получишь.

— Ладно, возьму, но кое-что они мне еще должны.

Он спрятал деньги и зашагал к хижине.

— Просто невероятно, черт возьми! — вырвалось у Батлера. — Никогда не видел таких случайностей!

— У меня случайностей не бывает! — признался Сэм и был недалек от истины, ибо являлся превосходным стрелком.

Но Батлер расценил слова иначе и сказал:

— Тогда верните деньги!

— Вернуть? Это еще почему?

— Вы только что признали, что это не ваш случай.

— Хм! Случай не мой, а вот рука и флинт — мои. Случай поразил цель, стало быть, он и победитель. Деньги теперь его. Я при встрече передам их ему.

— Что за дурацкая шутка? — насупил брови Батлер.

Его люди уже успели окружить обоих спорщиков. Их круг начал сужаться. Однако Сэм, не выказывая ни малейшего опасения, ответил совершенно спокойно:

—Сэр, портные не шутят, когда речь идет о деньгах. Это я говорю вам серьезно! Стреляем дальше?

—Нет, я спорил с вами, а не с вашим «случаем». Или вам всегда фортуна благоволит?

Батлер украдкой подал знак своим спутникам, чтобы те пока не торопились с враждебными намерениями. Заметив это, Сэм сказал:

—Если речь идет о паре вшивых долларов — это не по мне. Лучше уж пальнуть в «молоко».

Не успели оба свернуть за угол, чтобы вернуться к фасаду хижины, как нос к носу столкнулись еще с одним персонажем. Им оказалась… мулица Хокенса, решившая проследить за своим хозяином. Батлер, шедший первым, чуть было не упал от неожиданности.

— Чертова скотина! — выругался он и обрушил на голову Мэри свой кулак. — Поистине кляча для портного!

Никому другому и в башку не придет сесть на такую развалину!

— Совершенно верно! — согласился Сэм. — Вы просто не в состоянии скакать на ней…

—Что? Это вы говорите мне? Да лучшего всадника между Фриско [4] и Новым Орлеаном не найти! Вы спятили!

Сэм смерил противника придирчивым взглядом и с недоверием спросил:

— Вы — хороший всадник? Что-то не верится. У вас слишком длинные ноги.

Батлер засмеялся, после чего добавил:

— Да что портной смыслит в лошадях? Еще когда вы только подъезжали к дому, я заметил, как вы повисли на своей кляче, будто обезьяна на верблюжьем горбу. И вы рассуждаете о верховой езде! Не смешите меня. Я так сдавлю бока вашей кляче, что она через пять минут издохнет.

— Либо сбросит вас через минуту.

—Вы серьезно?

— А как же!

— Что, может поспорим? Мулица никогда меня не сбросит!

— Ставим по десять долларов.

— По рукам!

Сэм вынул деньги и отдал их Дику Стоуну. Батлер взял взаймы у кого-то из своих спутников и тоже передал их Дику.

— Жалкая ставка! — усмехнулся хозяин-ирландец и сказал Батлеру: — На этот раз вы выиграли.

Батлер взял старушку Мэри под уздцы и вывел ее во двор.

— Если я усижу на кляче больше минуты, вы проиграли, — заявил он.

— Можно мне переговорить со скотиной? — неожиданно спросил Сэм.

— Почему нельзя? Если вам больше не с кем перекинуться парой фраз, то поговорите с ней.

Снова образовались две группы. С одной стороны находились Сэм, Дик и Уилл, с другой — хозяин дома с искателями. Мулица стояла спокойно и неподвижно, словно деревянная фигурка с карусели. Сэм шепнул животному:

— Покапризничай, моя дорогая упрямица!

В тот же миг мулица выгнула спину, как кошка, высоко подскочила на месте и тяжело приземлилась вместе с Батлером. Правда, последний был уже не в седле, а на земле, рядом со старушкой Мэри. Искатели рванулись к нему на помощь, но их предводитель уже вскочил и в ярости закричал:

— Дьявольская скотина! Прикидывалась кроткой овцой, а тут вдруг взлетела ввысь как воздушный шар!

— Похоже, воздухоплавание вам ближе, нежели скачки. Деньги мои, — ухмыльнулся Сэм, пряча купюры в карман.

— К черту! Может, я чего не понял, но, кажется, вы что-то шепнули этой кляче?

— Да.

— Я этого не потерплю!

— Хо! Разве не вы тут говорили, что я могу общаться со зверем как хочу?

— Но не настраивать его против меня!

— Как раз наоборот! Все сделал для вашей же пользы. Вам остается только послушать, что я говорю мулице, и вам станет ясно, как вести себя с ней, если вы и вправду хороший всадник.

— Ладно, давайте еще раз. Ставьте ваши десять долларов!

— Охотно.

Батлер снова одолжил денег и, передав их Дику Стоуну, обратился к Сэму:

— Ну, говорите же этой мерзавке, что она должна делать!

Сэм усмехнулся и весело прокричал мулице:

— Сбрось его, моя дорогая тигрица!

Мэри с места рванула галопом, и, несмотря на все усилия Батлера, по широкой дуге понеслась к ближайшему углу хижины. Едва не воткнувшись в последний, она шарахнулась к дальнему углу, да так близко к стене, что Батлер не успел убрать правую ногу, зацепился за угол и, чтобы не переломать себе кости, сам выпрыгнул из седла и снова приземлился на землю в сидячем положении.

—Тысяча чертей! — заорал он в ярости, вскочив на ноги и потирая ушибленное колено. — Настоящая адская бестия!

— Деньги мои! — не моргнув глазом объявил Сэм и спрятал их в карман.

Растерянный Батлер повернулся к хозяину, после чего вполголоса проговорил:

— Дай мне двадцать долларов. У моих людей больше ничего нет.

— Снова спор? — с недоверием спросил ирландец. — А кто вернет мои деньги?

— Я, мерзавец, я!

— Но когда?

— Да завтра утром, дурья башка! Разве мои люди стали бы спокойно смотреть на это безобразие, если бы не были уверены, что завтра вернут не только мои деньги, но и гораздо большие.

— Две тысячи долларов этого портного?

—Конечно.

— Поосторожнее, мистер! Этот парень не так глуп, как мы думали.

— Чепуха! Просто ему повезло.

— Со стрельбой — да, а вот с мулицей, пожалуй, нет.

— Это старая цирковая кляча, которую он где-то прикупил за пару долларов. Все это случайность. Просто эта гадюка дрессированная. А теперь давай сюда деньги. Я должен вернуть хоть эти доллары!

Пока ирландец ходил за деньгами, Батлер крикнул Сэму Хокенсу:

— Спорим еще раз!

— Ладно, но в последний раз.

— Согласен. По двадцать!

Сэм кивнул, а Батлер заверил его, что теперь мулице ничего не удастся сделать. Искатель сел в седло, крепко взял Мэри за поводья как можно ближе к морде и сдавил бедняжку шенкелями, прислушиваясь, что же на этот раз скажет старик своей кляче. Малыш спокойно произнес:

— Покатай его, моя дорогая артистка!

Мулица тотчас присела и начала кататься по земле, словно на роликах.

Неудачливому Батлеру ничего не оставалось, как поскорее освободиться от стремян. Едва почувствовав себя неуправляемой, Мэри подпрыгнула и с торжествующим ржаньем кинулась к хозяину, чтобы уткнуться мордой в его плечо.

Батлер медленно поднялся с земли и ощупал себя, словно проверяя, все ли на месте. Он был в ярости от многократного позора, хотя изо всех сил пытался скрыть это. Все его тело ныло и болело. Еще бы: оказаться под Мэри — все равно что попасть под каток!

— Хотите еще раз поспорить? — осведомился у него Сэм Хокенс.

— Катитесь к дьяволу вместе с клячей!

— С дьяволом у меня нет никаких дел, поэтому, мистер Батлер, я отправлюсь туда, куда захочу.

— В Прескотт?

— Да.

— Сегодня?

— Нет. Сегодня останусь здесь, в Сан-Ксавьер-дель-Бак.

— Успели найти, где заночевать?

— Нет. Это ни к чему. Буду спать на свежем воздухе.

— А перекусить?

— Мы полагали, что здесь что-нибудь перехватим.

— Со жратвой тут проблемы — вся кончилась. Накормят вас сытно только при одном условии: если вы будете нашими гостями. Так что будьте благоразумны и принимайте наше приглашение.

— Не откажусь. Когда вы будете обедать?

— Когда мясо привезут. Я сообщу вам.

На этом споры закончились и обе стороны разошлись.

— Ты провернул чудное дельце! — обратился к Сэму Дик Стоун. — Жаль, что мне не удалось поучаствовать.

— Нет нужды — я поделюсь, если не ошибаюсь. Будем и дальше «портными», хи-хи-хи!

— Итак, двенадцать искателей. Дрянная компания, особенно к ужину.

— Приглашение их нам не нужно — провианта в седельных сумках нам хватит на целый день, как раз до Тусона. Но у меня есть хорошая идея: мы схватим их всех без борьбы.

— Каким образом?

— Скоро поймешь.

— По-моему, лучше делать ноги отсюда, да поскорее. Слишком опасно. Они наверняка уже решили, как отобрать твои деньги. Сам знаешь, церемониться не станут. Для того нас и пригласили отобедать.

— Ты прав как никогда, но это им боком выйдет. Бояться нечего — их легко обвести вокруг пальца. Считать нас портными, нас — Троицу!

— Сначала они что-то заподозрили и вроде узнали…

— А этот Батлер даже осматривал ваши головы. Если бы он добрался и до моей башки, недолго бы сомневался, хи-хи-хи! Ни один адвокат не рискнул бы оспаривать мое право на обладание собственными волосами вместе с кожей, которые были при мне с самых малых лет, пока дюжина пауни [5] не срезали их с моей макушки. Потом в Текании я купил парик, стоивший мне трех толстых связок бобровых шкурок, если не ошибаюсь. Жаловаться мне незачем — новая шевелюра лучше, чем старая, особенно летом. Ведь ее можно снять, когда пот прошибает, или причесаться, не скобля башку. А потом, если вдруг краснокожим захочется снять мой скальп еще раз, я их уважу — отдам без сожаления, хи-хи-хи!

— Только идиот мог поверить, — вставил Уилл Паркер, — что мы у Гилы будем ловить бобров и гризли!

— Не только, — покачал головой Сэм. — Они уже поняли, что ты чистой воды гринхорн. А гринхорну все прощают, даже его желание поохотиться на тюленя с китом. Кажется, они говорили, что ждут, когда им привезут мясо. Откуда? Может из Тусона? Что-то не верится. Какое-нибудь мошенничество или воровство, не иначе! Эй, а вот и их добыча.

Старик указал вперед, туда, где на открытой равнине неожиданно появилась большая фура, запряженная четверкой волов. За фурой тянулись еще три такие же. Впереди скакал хорошо вооруженный всадник — скаут. Рядом с фургоном ехали двое юношей, имевшие при себе ножи, револьверы и двустволки.

Погонщики быков шли пешком. Из фургонов выглядывали любопытные лица переселенцев.

Скаут поначалу имел намерение остановиться, однако, рассмотрев, что за общество собралось у хижины, изменился в лице и направил коня мимо. Фуры потянулись следом.

— Проклятье! — вырвалось у одного из искателей, вот просительно уставившегося на хозяина. — Сдается мне, жаркого сегодня вечером нам не видать.

— Почему?

— Кто знает, как далеко отсюда они сделают привал.

— Далеко не уйдут. Видно, что волы устали. Обратил внимание на скаута?

— Нет.

— Он что-то заподозрил, когда вас увидел. Не надо было его раньше так много расспрашивать. Только из-за вас он и не стал останавливаться. Одно радует — они остановятся не дальше того места, где кончается трава для скота.

— Пойду прослежу.

— Не делайте этого. Если вас заметят, это только усилит их недоверие.

— Верно, — согласился Батлер. — Мы должны ждать, пока не стемнеет. Я сам пойду к ним вместе с парой человек.

Они обязательно отправят волов пастись, мы уведем одного и зарежем.

— И обнаружите себя! — усмехнулся хозяин.

— Что значит «обнаружите»? Если кто и заявится, то сразу увидит, как мы спокойно сидим и уплетаем жареное мясо, и все. Туша вола валяется где-то за поселком, пусть даже и освежеванная. Кто докажет, что это наша работа?

— А кусок мяса, что у нас в руках? Не тот ли, что срезали с быка?

— Это еще не доказательство. Мы могли его купить у какого-нибудь краснокожего. А если объяснений недостаточно, у нас хватит ружей и ножей, чтобы отделаться от любого приставалы.

— Трое портных тоже сядут с нами?

— Конечно. Чуешь, Пэдди, к чему я клоню? Мы их напоим.

— Чтобы потом…

— Да, ты правильно понял.

— У меня в доме?

— Да, там, в комнате. Не здесь же, на улице. Чужой глаз не дремлет.

— Но для меня это слишком опасно.

— Тихо! Твоя доля — триста долларов. Хорошая компенсация, не так ли?

— Ладно, куда денешься… Но боюсь, что этих парней так просто не споить.

— Легче, чем ты думаешь. Не видел что ли, как они твою водку выплеснули?

— Такое каждый хозяин увидит.

— Отсюда следует, что они не выпивохи и после пары стаканов будут готовы.

— По-моему, отсюда следует, что они вообще пить не станут. Как же их споить?

— Хм, может и так. Есть у тебя что-нибудь, кроме водки? С улыбкой пройдохи Пэдди ответил:

— Для хороших друзей и при честной оплате попробую отыскать где-нибудь бочку крепкого калифорнийского вина.

— Калифорнийское? Черт возьми, тащи его сюда! — вдруг осенило Батлера. — Этим портным за глаза хватит одного литра. Да и мы будем на верху блаженства. Сколько оно стоит?

— Сорок литров — шестьдесят долларов.

— Дорого, ну да ладно. Получишь триста шестьдесят долларов из той добычи, что ждет нас ночью.

— Зачем столько возиться с портными? Приглашать их, ужинать с ними, болтать, потом грабить и… Неужели нельзя сделать все быстрее и лучше?

— Можно, но, Пэдди, я же говорю тебе: у этой троицы есть нечто, что заставляет меня сомневаться в их принадлежности к простому клану портняжек. Я уже все обдумал. Этот маленький старик стрелял как настоящий мастер. О том говорят даже его первые неудачные попытки. Мы видели, как он целился в листок, но едва уловимым движением, которое и не заметишь, ловко вкладывал пулю за пулей в угол. Взгляни на них, как они сидят! Думаешь, они не смотрят за нами? Говорю тебе, они все видят, будто только сюда и глядят. Я знаю эти штучки! А их вид? Да они в любую секунду готовы схватиться за револьверы. Если хоть один из них носил бы парик, я бы не сомневался, что перед нами та самая дьявольская Троица! Но даже если это не они, нам надо держать ухо востро. Напасть на них или захватить врасплох не так-то легко, по крайней мере за оружие они успеют схватиться.

— Но двенадцать или тринадцать против троих… Похоже, будут проблемы.

— Будут. Кому-то из наших, может, придется распрощаться с жизнью, а уж без раненых точно не обойтись. Споить их — гораздо надежнее и безопаснее.

Батлер вдруг прервал разговор, указал рукой за дом и воскликнул:

— Эй, что это там еще за странная фигура? Кажется, она отстала и не знает, куда дальше двинулись фургоны.

Сказать «странная фигура» — это практически ничего не сказать. К дому приближалось нечто из ряда вон выходящее. Незнакомый всадник методично раскачивался в седле подобно маятнику. Движения этого нечто были, мягко говоря, странными: когда ноги уходили далеко назад, голова едва ли не падала вниз, а когда она откидывалась вверх, ноги выносились далеко вперед. Все это повторялось снова и снова. Тело «странной фигуры» прикрывал длинный, долгополый плащ, а лицо было укутано в большой венский платок, нижний угол которого касался лошадиного хребта. Ноги торчали из дорожных сапог, за спиной болтался флинт, а из-под серого плаща, похоже, выглядывала сабля. Красное круглое лицо, выглядывающее из платка, как из дупла, не имело никаких следов растительности и даже не позволяло определить, кто же восседал на сухопаром жеребце, мужчина или женщина. А возраст «странной фигуры? Если это особь мужского пола, то ей не больше тридцати пяти, а если женского — за сорок. Нечто остановило коня прямо у столиков и фальцетом поприветствовало всех присутствующих:

— Добрый день, господа! Вы не видели здесь четырех фургонов, запряженных волами?

До сих пор все разговаривали исключительно по-английски. Но эта леди мужского рода или джентльмен женского почему-то воспользовался немецким.

Естественно, никто не ответил. Когда вопрос прозвучал снова, первым поднялся Хокенс. Он подошел к лошади и спросил тоже на немецком:

— Вы не говорите по-английски?

— Нет, только по-немецки.

— Могу я узнать, кто вы?

Тут странный голос зазвучал еще выше:

— Я кантор эмеритус [6] Маттеус Аурелиус Хампель из Клоцше под Дрезденом.

— Клоцше под Дрезденом? Черт побери, так вы саксонец?

— Да, коренной, а теперь вышедший на пенсию.

— Я тоже, хотя уже так давно в Америке, что почти забыл, откуда я родом. Так вы из тех четырех фургонов, герр кантор?

— Конечно, но нижайше попрошу, говорите лучше «герр кантор эмеритус»! Тогда каждый поймет, что я уволился с церковной и органной службы, чтобы посвятить все свои способности исключительно гармоничной богине музыки.

Глазки Сэма весело вспыхнули, но заговорил он серьезно:

— Хорошо, герр кантор эмеритус, ваши фуры уже давно проехали и, полагаю, остановятся там, у поселка.

— Сколько тактов [7] мне еще скакать?

— Тактов?

— Хм-хм, шагов, я хотел сказать.

— Едва ли скажу, ибо сам тут впервые. Позволите проводить вас?

— Охотно, мистер. Мое дело — мелодия, а ваше — сопровождение. Если мы по дороге не сделаем ни одной четвертной паузы [8] или ферматы [9], то, пожалуй, к финалу прибудем на место.

Сэм закинул свою Лидди на плечо, свистнул Мэри, последовавшей за ним преданной собакой, взял лошадь кантора за поводья и зашагал в направлении, в котором исчезли фургоны. Не прошло и минуты, как с высокого жеребца снова послышался фальцет:

— Теперь, когда вы про меня кое-что знаете, могу я спросить ваше имя?

— Позже.

— Почему не сейчас?

— Потому что здесь есть люди, которые не должны его знать. Я вам позже все объясню.

— Но почему? Такая неизвестность для меня сродни неопределенной септиме или ноне [10].

— Неосторожность может не только мне, но и вам принести беду. Вы находитесь в опасности, герр кантор!

— Кантор эмеритус! В опасности? Это не про меня. Сыновьям музы грозит только одна опасность — непризнание их творений. Но мне здесь не станут аплодировать, поскольку никто не знает моих композиций, которые, впрочем, сидят пока еще в моей голове и даже не разложены в партитуры [11].

— Так вы, значит, сочиняете?

— Да, и днем и ночью. Большую оперу для трех театральных вечеров в двенадцати актах, по четыре на каждый вечер. Знаете ли, такая трилогия, как, например, «Кольцо нибелунга» у Рихарда Вагнера [12]… Только в этот раз не у него, а у меня, герра кантора эмеритуса Маттеуса Аурелиуса Хампеля из Клоцше под Дрезденом.

— Разве вы не могли сочинять дома? Что погнало вас в Америку, да еще в Аризону, самый опасный район Дикого Запада?

— Душа, муза, что же еще? Одаренный любимец муз обязан прислушиваться к вдохновению богини.

— Не понимаю. Я прислушиваюсь к голосу разума.

— Потому что природа не одарила вас. С чистым рассудком не сочинишь оперу, да еще с новыми героями, которые никогда раньше не стояли между кулисами и софитами [13]. Там, недалеко от Дрездена, живет мой друг и покровитель, которого здесь прозвали Хромым Фрэнком, и он…

— Хромой Фрэнк? Живет там? Вы его знаете? — неожиданно вырвалось у Сэма.

— Да. Вы тоже?

— А как же!

—Именно он и обратил мой взор на таких героев, которые мне нужны.

— Пожалуй, себя он тоже не забыл. А на кого еще, герр кантор?

— Я прошу вас теперь уже в четвертый или в пятый раз: «герр кантор эмеритус»! Для пущей точности! Чтобы никто не подумал, что я приписываю себе славу заведения, в котором не бываю вот уже два года. Итак, Хромой Фрэнк, о котором дальше пойдет речь, обратил мое внимание, во-первых, на себя самого и, во-вторых, на трех других господ, с которыми он раньше на Диком Западе совершал свои невероятные подвиги, а теперь наверняка встретился снова.

— Кто они?

— Некий вождь апачей Виннету и двое белых охотников прерий: Олд Шеттерхэнд и Олд Файерхэнд.

— Вот так удача! Это же самые знаменитые джентльмены, которых я знаю. Да кто их не знает! А кто еще не имел счастья увидеться с ними — будь он кто угодно — все равно знает о них столько, словно сам всегда находился рядом.

— Так, может, вы мне расскажете о них?

— С величайшим удовольствием! Никто другой не знает о них больше, нежели я, хи-хи-хи! Уверяю вас, вы можете от меня услышать о них столько, что вам хватит на двадцать опер. Правда, музыку к ним вам придется сочинять самому.

— Конечно, конечно! Хромой Фрэнк рассказал мне обо всех приключениях, которые пережил вместе с этими героями, но если я услышу от вас что-нибудь еще, то это несомненно обогатит мой материал.

— Вы узнаете больше, нежели ожидаете. Но вы обмолвились о том, что Фрэнк снова должен был встретиться с ними?

— Да, я это говорил и так полагаю, хотя и не могу утверждать точно. Когда-то я надолго покинул дом, а когда вернулся, обнаружил письмо с парой строчек от Фрэнка. Он приглашал меня как можно быстрее приехать к нему, если я еще не расстался с намерением махнуть с ним в Америку, чтобы лично познакомиться с героями моей оперы. Я тотчас отправился в дорогу, но прибыл слишком поздно. Вилла «Медвежье сало», где он обитал, оказалась на замке, там не было ни души. От соседа я смог узнать только то, что Фрэнк уехал надолго. Само собой, я предположил, что он отплыл в Америку, и вот теперь я здесь собственной персоной.

— Но почему именно в глуши дикой Аризоны? Вы полагаете, что он находится где-то здесь?

— Да. Однажды он рассказал мне о несметных богатствах Аризоны и Невады, не забыв упомянуть, что сам отправится сюда, как только узнает, что кто-либо из его прежних товарищей сделает то же самое. Он переписывается с ними. Раз он так поспешно уехал, да еще и без меня, значит, получил долгожданную весть, вероятно, от Шеттерхэнда.

— И из-за этого вы предприняли такое далекое путешествие?

— Конечно, я уверен, что встречу его здесь.

—Хо! Ваша уверенность и гроша не стоит! Думаете, здесь встретиться легче, нежели там, на родине, между Клоцше и Цитцшевигом?

— А почему нет? Не все ли равно — называть эту землю Саксонией или Аризоной? А почему здесь тяжелее встретиться, чем там?

— Ну и вопрос! Во-первых, речь идет о том, что Аризона и Невада в двадцать раз больше, нежели Саксония, а потом, обстановка… Вы хоть представляете, сколько индейских племен здесь обитают?

— Мне нет до них никакого дела.

— А представляете вы вообще себе эту страну, ее дикие ущелья и каньоны, горную глушь, унылые пустыни, особенно те, что лежат между Калифорнией, Невадой и Аризоной?

— Они меня тоже не интересуют.

— Вы понимаете языки индейцев или здешних белых?

— Зачем? Мой язык — музыка!

— Но дикий индеец едва ли оценит ваше музыкальное дарование! Вы и не подозреваете, какой опасности подвергаетесь, решив разыскивать Хромого Фрэнка.

— Ничто не может угрожать дитю искусства или любимцу муз! Он возносится над обыденностью, как скрипка над контрабасом. Его дыхание — что эфир небесных аккордов, оно не подвержено земным диссонансам [14].

— Ну хорошо. Хотел бы я послушать ваши небесные аккорды, когда индсмен будет сдирать ваш скальп от самых ушей. Здесь, на этой бренной земле, есть только одна музыка! — С этими словами Сэм стукнул ладонью по ружью и продолжил: — Именно этот инструмент издает те самые звуки, под которые танцуют в Аризоне и Неваде, а…

— Танцы — тьфу! — неожиданно прервал малыша кантор. — Кто это вспоминает о них?! Кто угодно, только не истинный деятель искусства! Во время танцев теряешь точку опоры, а потом они способны выжать пот — действо, скажу я вам, весьма неэстетичное.

— Искренне желаю вам не попасть впросак, когда совершенно против вашей артистической воли можно потерять не только точку опоры, но и саму жизнь. К сожалению, есть основания опасаться, что вас очень скоро заставят станцевать гопсер [15], а пот с вас польется в три ручья.

— Это кто же заставит?

— Те господа, что сидят позади нас у бара.

— Зачем?

— Это я объясню вам позже.

— Почему не сейчас?

— Потому что об этом я должен сказать еще и остальным. Дважды повторять, когда нет надобности, я не большой охотник, если не ошибаюсь.

Они покинули поселок и вышли на главную дорогу, которая вела к столице штата. На протяжении всего пути, да и во время разговоров кантор, сидя верхом, не переставал совершать странные движения, немало позабавившие Сэма, веселое настроение которого выдавал озорной блеск глаз. Вскоре они заметили четыре больших, тяжелых фургона, остановившихся впереди. Все поселенцы высыпали наружу, чтобы дать волам передохнуть и немного попастись.

Фуры стояли тесно друг к другу, с обращенными в одну сторону оглоблями, что показалось Сэму большой ошибкой со стороны поселенцев. Ставить повозки именно так в местности, кишащей индейцами и разного рода белым сбродом, — непростительная неосторожность. Мужчины с деловым видом сновали туда-сюда и чем-то занимались. Две женщины возились в тернистых зарослях акации, единственной древесной породе в тех местах, способной поддерживать огонь. Еще две хлопотали у горшков, в которых что-то варилась; несколько детей помогали им. Двое молодых парней черпали ведрами воду, третий осматривал колесо фургона, а четвертый — крепко сложенный мужчина, которому перевалило за пятьдесят и который, несмотря на это, был полон сил и энергии, — стоял в самом центре всей этой суеты, охраняя остальных и время от времени отдавая звучным голосом короткие приказы. Скорее всего он был вожаком отряда.

Заметив приближающихся всадников, он тотчас крикнул спутнику Сэма:

— Куда вы запропастились, герр кантор? Вечно о вас надо беспокоиться…

— Прошу вас, герр Шмидт, — прервал его Хампель, — «кантор эмеритус». Сто раз вам говорил!

С этими словами он остановил лошадь и сполз с нее вниз, но как! Сначала он поднял вверх правую ногу, чтобы перенести ее влево и вниз, но, подумав, что это слишком опасно, вынул из стремени левую ногу, готовый спуститься на землю с другой стороны. Однако и этот маневр показался ему рискованным. Тогда он уперся обеими руками в луку седла, слегка приподнялся и толкнул себя назад так, что оказался на крупе животного. Оттуда он медленно соскользнул, проехавшись по хвосту лошади. Последняя стояла кроткой овечкой, ибо очень утомилась и спокойно позволила кантору закончить его весьма странную и смешную процедуру. Поселенцы уже давно привыкли к странностям Хампеля, поэтому никто из них не обратил на это никакого внимания. Но добряку Хокенсу было не так легко сдержаться от смеха.

— Подумаешь, эмеритус, — грубовато проворчал Шмидт. — Для нас вы всегда герр кантор. Вас отправили на пенсию, и это — дело ваше. Для нас это не причина, чтобы пережевывать всякие чужеродные словечки. Почему вы вечно отстаете? Постоянно приходится за вами присматривать!

— Пиано, пиано [16], дорогой Шмидт! Я слышу вас очень хорошо, даже если вы не кричите. Мне тут в голову пришла одна музыкальная мысль. Я верю, что во время увертюры [17], когда отсутствует в оркестре виолончель, ее голос можно передать третьей трубе. Разве нет?

— Передайте его большому барабану! Я знаю, пожалуй, что фургон нужно смазать, если не хочешь иметь проблем, но понятия не имею, что должно барабанить в увертюре. На кой ляд вы притащили с собой этого шута?

С этими словами он кивнул в сторону Сэма. Кантор ответил, не обращая внимания на явное оскорбление:

— Этот господин… хм… да я и сам толком не знаю, кто он. Повстречал его в поселке и спросил о вас, а он оказался столь любезен, что сумел модулировать [18] меня прямо к вам. А самое главное — он тоже саксонец!

— Саксонец? — Шмидт не смог скрыть своего удивления и принялся пожирать Хокенса глазами с головы до ног. — Не верю! Если у нас, в Саксонии, кто-нибудь появится на улице в таком виде, его тут же арестуют.

— Но мы, к счастью, не в Саксонии, — дружелюбно ответил Сэм Хокенс, — и потому я сумею сохранить свободу, если не ошибаюсь. Здесь, на Диком Западе, вы еще и не такие костюмчики встретите. Куда путь держим, господа?

— Что? — Шмидт категорично махнул рукой. — Мы привыкли, чтобы к нам обращались на «вы» и прежде всего хотели бы знать, кто вы такой, что вам нужно и куда направляетесь.

— Ладно, сейчас узнаете. Моя фамилия Фальке, родом я из Саксонии, а живу здесь как вестмен и воздаю каждому по заслугам. Вот и все. Отвечать вам теперь на мой вопрос или нет — дело ваше. А если какой-нибудь осел еще раз оскорбит меня без причины, то придется его огорчить.

— Дьявольщина! Может, вы меня имели в виду? — Шмидт резко отступил на шаг назад.

— А кого же еще? — улыбнулся старик, хладнокровно взглянув собеседнику в глаза.

— Тогда проваливайте отсюда, да поживее, если хотите сберечь свои кости!

— Уйду, уйду. А вы оставайтесь… Но прежде все же исполню свой долг земляка, чтобы предостеречь вас.

— От кого?

— От тех двенадцати всадников, что уже встречались сегодня с вами.

— Не стоит. У нас хватит ума не совершать глупостей. Эти парни не собирались нападать на нас, даже когда не получили ответа на свой вопрос. Так что ваши поучения ни к чему.

Шмидт отвернулся, давая понять, что разговор с Сэмом окончен. Тот хотел было удалиться, однако задержался.

— Еще одно слово, мастер Шмидт!

— Что? — грубо прозвучало в ответ.

— Раз поучения вам не нужны, я охотно придержу их при себе. Но позвольте мне спросить: вы так и оставите фургоны стоять близко друг к другу?

— Что за вопрос?

— Лучшего способа подвергнуться нападению и оказаться ограбленным не придумать! Если бы я здесь распоряжался, то посоветовал бы вам поставить фуры квадратом, внутри которого людям… хи-хи-хи… придется провести с быками всю ночь. И не забудьте до утра выставить часовых.

— Зачем?

— Затем, что вы находитесь на Диком Западе, а не дома, где-нибудь под Лейпцигом или Дрезденом.

— Где мы и что мы — сами знаем, и шутовские басни нам ни к чему. Убирайтесь отсюда сами, а не то я помогу вам это сделать!

— Ладно, ухожу, если не ошибаюсь. Хотел добро сделать, но если ослу комфортно танцевать польку на льду, не имею ничего против.

Резко развернувшись, Сэм удалился прочь. Шмидт недовольно проворчал кантору:

— Что за болвана вы притащили? Настоящий клоун, да еще и глупый как пробка. Таких земляков век бы не видел!

— Но со мной он был весьма учтив и любезен, — рискнул возразить кантор эмеритус. — Это потому, что я к нему обратился, как говорят музыканты, очень дольче [19]. А вы выражались слишком сфорцандо [20].

— Только потому что он бесцеремонно ворвался к нам как бродяга и…

Голос Шмидта вдруг оборвался. Те двое молодых людей, что раньше разговаривали с искателями, успели помыть лошадей в реке и теперь возвращались в лагерь. Одному из них, выходцу из Старого Света со свежевыбритым интеллигентным лицом, было не больше восемнадцати. Издали он казался скорее коренастым, чем высоким. Сформировавшиеся мужественные черты лица его напарника вызывали в памяти образы юных индейских вождей. Однако его лицу не хватало остроты, присущей каждому индсмену, да и скулы едва ли казались шире обычного для белого человека. Матовая бронза кожи его лица резко контрастировала с копной светлых волос и блеском серых зорких глаз. Фигура его выглядела стройной, но не менее крепкой, нежели у его приятеля, с которым они были ровесниками. Одетые по-европейски, оба были превосходно вооружены и сидели на отличных жеребцах.

Сероглазый юноша, первым увидев улепетывающего прочь из лагеря Хокенса, издал громкий возглас удивления, заставивший Шмидта прерваться.

— Эй, в чем дело? — повысил голос последний.

Юноша быстро приблизился, осадил жеребца прямо перед Шмидтом и ответил по-немецки, хотя и не без акцента:

— Кто тот маленький человек, который только что умчался отсюда? Я не видел его лица, да и одет он по-другому, но его походка кого-то мне напоминает. У него была борода?

— Да.

— А глаза?

— Очень маленькие.

— Нос?

— Страшнее не придумаешь, черт возьми!

— Тогда все верно. У него парик?

— Откуда мне знать?

— Так. Его парик очень похож на настоящие волосы. Вы знаете, кто он?

— Назвался вестменом.

— И это верно. А как его звать? Уж не Сэм Хокенс?

— Нет. Он — немец и назвал фамилию Фальке.

— Странно, хотя и это тоже можно понять. Фальке по-немецки — «сокол», и многие немцы здесь охотно берут себе английские имена. Почему бы какому-нибудь Фальке не назваться Хокенсом [21] или наоборот? Однако я не верю, что Сэм Хокенс — немец, по крайней мере он никогда об этом не говорил и всегда давал понять, что родился западнее Атлантики. Но вот фигура… и эта крадущаяся походка… Каждый настоящий вестмен умеет незаметно подкрадываться, но так может двигаться только Сэм Хокенс. Может, во время разговора он как-нибудь по-особому смеялся?

— Да. Он презрительно отзывался о людях и быках.

— Я имею в виду его голос, интонацию, как он смеялся?

— Скорее хихикал, чем ржал.

— В самом деле? — оживился юноша. — Тогда это действительно мог быть он. Сэм Хокенс со своим лукавым «хи-хи-хи» просто неподражаем! И еще, не повторял ли он временами одну и ту же фразу, например, «если не ошибаюсь»?

— Возможно, он и сказал что-нибудь подобное, но я не обратил на это внимание.

— Хм, тогда это не он. Старый Сэм говорит ее так часто, что этого нельзя не заметить. Значит, я ошибся.

С этими словами парень и его спутник ловко соскочили с жеребцов и пустили их погулять.