Нежданно-негаданно...

Глава 8

Первомайская демонстрация — куда же без нее? И, разумеется, для всех комсомольцев — а, значит, и для Михаила — явка обязательна. К остальным такого требования формально не было, но на «отказников» начали бы немедленно коситься не только учителя, но и одноклассники. А потому таких не было! Ибо «День международной солидарности трудящихся» — один из главных советских праздников, наравне с днем Великой… Ноябрьской, в этом мире, Социалистической революции. Это потом уж ельцинские пропагандоны переименовали его в «День весны и труда» и, оставив первое мая выходным днем, постарались затереть истинный смысл праздника, превратив лишь в еще один повод для выпивки. Интересно, многие ли спустя тридцать-сорок лет с того времени будут помнить предысторию праздника? Почему-то Михаил в этом очень сильно сомневался…

Сейчас же отношение к празднику было совсем иным! На проходившем перед праздником комсомольском собрании вспоминали первомайскую забастовку в Чикаго и последовавшие за ней события, большевистские маевки и борьбу рабочего класса за свои права, говорили про события 1917 года… И все были искренне убеждены, что скоро настанет конец капитализма! Что окончательная победа социализма во всем мире уже недалека… И оттого Михаилу становилось откровенно грустно. Куда буквально через десять-пятнадцать лет все это делось в его мире? Ведь и там, несмотря на куда более топорную пропаганду, в эти годы люди верили в светлое коммунистическое будущее. Однако «партийные вожди», то ли по дурости, то ли из откровенного предательства, сделали все для того, чтобы задушить, растоптать эту веру… Внушить людям мысль о том, что у нас в стране все плохо, а будет и того хуже, и единственный выход из тупика — все «перестроить»! Сначала в пользу так называемого «социализма с человеческим лицом» (вот только рожа бандита-уголовника, на котором клеймо ставить негде — она ведь тоже вполне себе человеческая), а потом и в сторону капитализма… Нет! Властолюбивым ублюдкам, ради собственных амбиций развалившим страну, сломавшим судьбы миллионов людей, лишившим их веры в будущее, нет и не может быть прощения! И уж он постарается сделать так, чтобы в этом мире они получили по заслугам… К счастью, о возможности такого будущего пока никто не догадывался и искренне верил в неизбежную победу дела Ленина-Сталина…

Так что на демонстрацию пришли все без исключения — даже те, кто в комсомоле не состоял. Несмотря на то, что поутру было еще весьма прохладно, все были в хорошем настроении — сколько себя помнил Михаил, первомайские демонстрации вообще проходили достаточно весело, с каким-то чувством душевного подъема. Целое море красных флагов, транспаранты, портреты советский вождей, где, в отличие от прошлого мира, присутствовал и товарищ Сталин, снующие туда-сюда, располагая школьников в одном только им понятном порядке, учителя, яблоневые ветки и живые и самодельные, склеенные младшеклассниками, цветы, воздушные шарики… Все такое давно позабытое, и в то же время словно давно забытое… Как ни крути, последний раз на демонстрацию Михаил ходил еще в университете. Потом, на заводе, это уже становилось больше делом постоянного партийно-комсомольского актива и начальства…

Колонна школы, как обычно, вливалась в общую колонну носившего в этом мире имя товарища Сталина района, куда входили представители всех учебных заведений и трудовых коллективов… И все вместе двигаются в сторону центра города, к площади Революции. По пути, как обычно, болтали, смеялись, пели песни… Многие студенты, как знал Михаил по опыту прошлой жизни, сейчас уже начинали «заправляться» спиртосодержащими жидкостями — конечно, не до состояния нестояния, а лишь «для сугреву». А вот после демонстрации очень многие будут не прочь малость «стукнуть по конусам»… Впрочем, в студенческие годы таким же способом зачастую отмечали и успешную сдачу экзаменов. Аж ностальгия вдруг при воспоминаниях полезли…

Студентов, кстати, на демонстрации было очень немало… В том числе и весьма симпатичных девчонок-студенток, на кого порой волей-неволей обращал внимания Михаил. Такие молодые, веселые, нарядные, что так и хотелось подойти и с кем-нибудь познакомиться… «И что ты им дашь? — обрывал подобные мысли Михаила ехидный внутренний голос. — Участь жены революционера, которого в любой момент могут убрать те, кто готовит развал СССР? „И вечный бой, покой нам только снится“? Так что ли?» Нет уж, со своей личной жизнью он определился раз и навсегда. Пока он не сделал так, чтобы хотя бы в этой реальности сохранились СССР и социализм, ни о чем таком не может быть и речи! Правда, потом, скорее всего, будет уже поздно, но приносить проблемы другим людям Михаил не хотел совершенно…

Расходились с демонстрации уже каждый сам по себе — плакаты и флаги, у кого они были, складывали в присланный «шефами» грузовик и шли по домам. И вот уж Михаил вновь шел в своей «пролетарской» компании домой — по пути выпили в автомате по стаканчику давно забытой газировки с сиропом, стоившей в этом мире, где не было хрущевской деноминации, соответственно тридцать копеек, погуляли по детскому парку… Погода к этому времени несколько потеплела, светло солнышко — так что бежать домой никто не стремился.

— Как думаете, ребят, — глядя на проезжающую мимо машину со сложенными флагами и транспарантами, вдруг спросила Танька. — К 2000 году построим коммунизм во всем мире?

— Да, ясен пень, построим! — решительно произнес Петька.

— Конечно! — поддержал его Тоха. — Задавим империалистов и коммунизм настанет!

— Американцы — хитрые сволочи, — заметил Михаил. — Они свой пролетариат здорово обманывать научились…

Эх, а ведь когда-то он и сам думал, что вот-вот коммунизм настанет… И, возможно, в тот раз даже сам говорил что-нибудь на счет этого — хотя сейчас вспомнить те события уже и не получалось. Однако сейчас, с опытом прожитых лет, эти рассуждения казались какими-то наивно-детскими, оторванными от реальности. Это была та самая мечта о светлом будущем, которую ловко растоптали, обесценили и уничтожили партийные перевертыши… Однако сказать всю правду Михаил все равно не мог — да и не хотел, по большему счету. Он сам бы с радостью забыл все то, свидетелем чего ему довелось стать, и жил себе спокойно и счастливо. Вот только сможешь ли спокойно жить, знаю про все это жутковатое будущее? Пожалуй, никак не выйдет — если только не успел продать свою совесть…

— Да и хрен бы с ними! — решительно ответил Тоха. — Будущее за коммунизмом — это всем известно! Придет время — будет и в Америке своя пролетарская революция!

— Быть-то будет, конечно, — внезапно достаточно разумно ответил Витька, их комсорг. — Но вот только когда? Сейчас Штаты со всего мира соки тянут, превращаются в мирового паразита. Жируют с того, что другие люди мрут с голоду да от болезней, гибнут в развязанных ими войнах… Так что с ними справиться непросто будет. Но к 2000-ому году, уверен, справимся и с ними. Если не коммунизм, так уж социализм точно построим.

— А я верю, что не долго буржуям осталось! — ответила Танька. — Вот увидите!

И никто во всем мире еще не мог бы и подумать, насколько эти слова были близки к истине… Так что Михаил лишь мысленно усмехнулся услышанному. Добравшись до дома, Михаил вновь приступил к привычным делам, совершенно не догадываясь о том, что уже ближайшее будущее страны и всего этого мира окажется таким, какое он не мог себе представить даже в страшном сне. И события ближайших лет во многом обесценят и перечеркнут мечты и надежды большинства советских людей…

Перед Днем Победы, отмечавшемся в этом мире 12 мая, у них вновь состоялось комсомольское собрание, где обсуждали план предстоящих мероприятий, решали, кого из ветеранов позвать на предстоящий классный час — и в итоге сошлись на дяде Тохи. В прошлом мире он был уволен из армии по хрущевской демобилизации, в этом — уволился по возрасту. Отец-то Тохи в годы войны был еще пацаном и, как и две старшие сестры, работал в колхозе вместо взрослых, родителей-ветеранов еще нескольких комсомольцев из их класса уже приглашали, а повторения не хотелось. Было, правда, еще несколько — по сути, почти у каждого в семье был кто-то из фронтовиков, но далеко не все из них хотели вспоминать те годы и что-то рассказывать. Как, например, и дядя Михаила, от которого он за всю жизнь не слышал ни одного рассказа про войну! А ведь он всю войну прошел в составе войск НКВД… Или отец той же Вики — офицер-артиллерист, тоже очень не любивший вспоминать те годы… А сколько у каждого из их класса погибших родственников? Затем говорили и об историческом значении победы над фашистской Германией и роли советского народа, вспоминали про товарища Сталина и видных советских военачальников…

А 11 мая вместо последнего урока состоялся классный час, где уже их классная руководительница, тоже как раз историчка, после короткой вступительной речи о событиях прошедшей войны, роли партии, советского правительства и товарища Сталина и, опять же, исторической роли победы над фашистской Германией дала слово Федору Николаевичу — тому самому дяде Тохи. И видеть дядю Федю не древним стариком, а мужиком чуть больше пятидесяти лет, для Михаила было откровенно непривычно. Впрочем, такое же чувство поначалу возникало и по отношению ко всем прочим его родственникам или знакомым из прежней жизни…

К дяде Феде немедленно посыпались самые разные вопросы от одноклассников Михаила… Расскажите, как война началась, а где воевали, что видели и многое другое… И если на одни из них дядя Федя отвечал весьма охотно, то по другим вопросам старался ответить максимально коротко, явно не желая вспоминать в подробностях те или иные события. И Михаилу это было вполне понятно — хотя многие из одноклассников были явно несколько расстроены такими краткими ответами на их вопросы. Однако предпоследний вопрос стал для Михаила откровенной неожиданностью.

— Федор Николаевич, а вы в Югославии тоже ведь воевали? — спросил вдруг Леха.

— Воевал, — согласился дядя Федя. — Только… неправильная что ли та война была. Со своими ведь практически воевали, пусть и с заблуждавшимися… Но и иначе нельзя было.

«Нельзя? Или все-таки можно?» — невольно вдруг подумал над услышанными словами Михаил. С одной стороны, в его реальности ничего подобного не было — правда, и социалистической Югославия была очень условно, постоянно заигрывая с Западом и, по сути, подрывая единство социалистического блока. И в прошлом Михаилу это очень не нравилось — во всяком случае, с тех пор, как он про все это узнал. Но война… Разве нельзя было как-то обойтись без подобной крайности? Ведь наверняка что-то можно было бы придумать! Или нельзя? Ведь геополитика в этом мире весьма заметно отличающаяся? Увы, этого Михаил сказать не мог. Знал лишь факты о том, что после ликвидации Тито все быстро полетело в тартарары, в стране стремительно разгорелась гражданская война, которую пришлось давить уже силами стран ОВД. Хотя, может быть, это всего лишь на два с половиной десятилетия раньше случились известные ему события развала Югославии?

Последний же вопрос, заданный, неожиданно, Томкой, оказался вдруг про американцев… Дескать, что будет, если те решат начать войну.

— Что будет, — вдохнул дядя Федя. — Пойдем воевать, значит… У нас сильная армия, хорошее оружие. Так что если без атома — любого врага раздавим!

Что-то подобное, как вдруг вспомнил Михаил, в прошлой реальности дядя Федя однажды говорил им, тогда уже студентам… Попутно, правда, кляня «разогнавшего всю армию» Хрущева. Вот только… Воевать с СССР без атомного оружия было бы и впрямь самоубийством, а с применением его — тем же самоубийством, но совмещенным с уничтожением большей части человеческой цивилизации и откатом выживших как бы не в каменный век. А потому сколько бы планов по нападению не рисовали американцы, но на деле они выбрали стратегию на развал СССР изнутри. И на этом пути Союзу не помогли ни атомные бомбы, ни танковые армии…

А потом, после Дня Победы, началась и «финишная прямая» учебы, заканчивавшаяся последними контрольными работами, последними четвертными и годовыми оценками и последним звонком…

Последний месяц учебы оказался откровенно сумасшедшим… Не успели пройти праздники, как на кону уже конец учебы! И, как логично, все на нервах… Очередные, последние, контрольные, усиленная подготовка к экзаменам на консультациях, постоянные напоминания о которых Михаила откровенно задолбали. Ну сказали — и ладно! Как будто они и так не знают? Как будто они и так не знают! Но нет — не проходило и дня, чтобы кто-то из учителей не напомнил про то, что они должны как можно лучше подготовиться к экзаменам, не опозорить честь школы и себя лично, как советского комсомольца. Как обычно, многие в последний момент начинали осознавать, что чего-то не понимают, что резко увеличило число вопросов к выбранным комсомольской организации «наставникам», в числе которых был и Михаил. В итоге времени не хватало ни на что, кроме учебы…

Впрочем, Михаил не унывал — скоро оно все закончится… А пока и впрямь надо как можно лучше окончить школу! Тем более, что в этой реальности у него были все шансы закончить школу гораздо лучше… В прошлом у него за десятый класс было четыре четверки — по истории, литературе, немецкому языку и черчению. К сожалению, немецкий за прошедшее время изрядно позабылся, но на ту же четверку все же вытянуть удавалось. История… В последней четверти у Михаила выходила пятерка, но итоговая — все равно четыре… В отличие от нее, по литературе все же удалось вытянуть обе четверти на «отлично» и с этой же оценкой закончить и год. Ну а черчение… После стольких лет работы конструктором получить по нему четверку было бы просто грех!

Последние дни перед Последним звонком и вовсе прошли в какой-то постоянной беготне и спешке… Последние контрольные, последние уроки, буквально замучившие вопросами одноклассники, последние выставления оценок и итоги года и всей школьной жизни в целом! Относительно спокойно было лишь на уроках… Получив еще в начале четверти достаточно оценок, теперь Михаил был практически не интересен никому из учителей. Сейчас они вовсю спрашивали тех, у кого оценок было мало или они были спорными — и надо было срочно наверстать это упущение… Но вот, наконец, и последний учебный день и классный час после уроков.

— Ну что хочу сказать, — глядя на лежащий перед ней на столе журнал, произнесла училка. — Хочу вас поздравить с окончанием десятого класса… Поработали в этой четверти неплохо. Неплохо, хотя некоторые из вас могли бы и лучше! Фамилии называть не стану — они и сами знают. Верно ведь?

С этими словами она отодвинула немного в сторону журнал и, нацепив очки, с суровым видом оглядела класс, порой немного задерживая на некоторых из учеников.

— Ленились ведь? — продолжила училка. — Ленились! Но в целом все же неплохо… Сегодня у нас последний учебный день, завтра последний звонок. Чтобы на линейку все пришли нормально, опрятно, как полагается советским школьникам! Ну а теперь к оценкам…

Пододвинув журнал поближе, историчка начала диктовать оценки по разным предметам за четверть и за год, а Михаил с одноклассниками проставляли их в дневниках. Потом, дружно выстроившись в очередь, ждали, пока училка распишется за них под столбцом. Но вот, наконец, и почти все закончено.

— Год вы закончили, но школу еще нет, — когда все расселись по партам, продолжила училка. — так что не забываем, что консультаций никто не отменял! Впереди еще экзамены, которые вы должны сдать на хорошую отметку! Так что завтра у вас выходной, а дальше чтобы как штык были!

— Понимаем, Ирина Анатольевна! — за всех ответила Анька. — Не подведем!

На том все и закончилось… Хотя нет, в этот день ведь тоже была консультация — по физике! Так что, добравшись до дома и быстро перекусив, Михаил вскоре отправился обратно. Хоть ничего нового он из этих уроков не вынесет — и, похоже, это понимала и сама физичка, — но раз надо, то надо. Можно, конечно, было попытаться с консультаций по физике, но лезть на рожон как-то не хотелось.

Так что на разбор очередного билета Михаил смотрел с откровенной скукой… ответы на имевшиеся вопросы он написал буквально минут за десять — на то, что надо было считать. Теоретические же вопросы… Там и писать было нечего, он и без «шпаргалки» все это знает. А потому просто сидел и от скуки глядел на Наталью Николаевну… С одной стороны, смотреть на еще молодую и симпатичную девушку-учителя было просто приятно. Не на столешницу же глядеть? А с другой — думал, может ли как-то сделать, чтобы их Алла Викторовна никогда не стала директором?

Нет, с одной стороны тут Василий Афанасич еще вполне себе бодрый и здоровый мужик, а не старенький больной дедок, каким он привык помнить его по последним годам учебы в прошлом мире. Так что, глядишь, и проживет гораздо дольше… Но ведь, как ни крути, старость не радость. Он может уйти на пенсию, может чем-то заболеть и умереть, могут тоже сказаться какие-нибудь последствия войны… Как ни крути, тут он тоже воевал — причем, прошел всю войну, тоже имел пару ранений и пусть и более легкую, но контузию. Про это Михаил уже успел вполне разузнать. И хоть ему и хотелось верить в лучше, но вдруг… И где гарантия, что и в этом мире директоров не станет эта же самовлюбленная и лицемерная баба? Вот только никаких реалистичных способов избежать такого Михаил пока так и не видел… Подставить ее, чтобы выкинули с работы? Но как? Нет, знал бы он способ — сделал бы. Самовлюбленным, старающимся всех загнать под каблук людям в системе образования не место! Достаточно взглянуть, что она из собственных детей вырастила… А уж школа в ее годы и вовсе превратилась в филиал казармы — из-за чего многие родители предпочитали отдавать детей в какую-нибудь другую. Стукачество, придирки по любому поводу, вызовы в школу родителей по самым пустяковым причинам, порой даже откровенная травля учеников со стороны одноклассников и даже учителей стали при ней совершенной нормой жизни. Кадры Алла Викторовна подобрала себе под стать — постепенно выжив или выпроводив на пенсию тех, с кем не сходилась во взглядах. Попутно же существенно ухудшилось и качество образования… И за то, во что превратилась его школа, Михаилу было откровенно обидно. Хорошо, что он этого все же тогда не застал. Чего не сказать о детях нескольких знакомых и родственников, от кого он всю эту историю и знал. Да таким, как эта будущая директорша, максимум полы драить или с метлой по улице гулять! Но никакой возможности он не видел…

К счастью, вскоре консультация все же закончилась — и, отвлекшись от мыслей, Михаил отправился домой. Вместе с ними как обычно шли Петька с Семкой, Тоха и увязавшаяся с ними же Танька. В отличие от них, девчонка шла куда-то к подруге, живущей через пару кварталов после дома Михаила. Как раз в паре домов от Петьки.

— Миш, а ты боишься экзаменов? — на полпути вдруг спросила у него девчонка.

— Экзаменов? — отвлекшись от своих мыслей о будущем, Михаил обратил внимание, что они прошли уже половину дороги от школы. — Неа… Чего их бояться?

Нет, в прошлой реальности он и впрямь боялся плохо сдать… Но сейчас предстоящие экзамены казались каким-то совсем уж мелким и незначительным событием в жизни. Уж сколько он всяких, зачастую гораздо более сложных, экзаменов посдавал! И ничего же… Что такое та же школьная математика по сравнению с математическим анализом или аналитической геометрией в университете? А обычная физика по сравнению с высшей, с той же теоретической механикой или термодинамикой? Да мелочь сущая…

— Ну так аттестат зрелость получать, — пожала плечами Танька.

— Да как два… нефиг делать! — смутившись, что чуть не ляпнул при девчонке про «два пальца обоссать», произнес Михаил. А вот пацаны явно поняли, что он хотел сказать и заухмылялись. — Ничего страшного…

— А мне вот боязно, — призналась Танька.

Естественно, после этого все пацаны принялись убеждать ее, что ничего страшного там нет и получится все «просто зашибись». И вообще их больше пугают предстоящим экзаменом, хотя на деле не так страшен черт, как его малюют. Учителя просто запугивают их! Хотя сами при этом, как видел Михаил, боялись. Но кто в таком при девчонке признается? За этим разговором и прошли остаток пути…

А на следующий день был последний звонок… Среда, теплое солнечное утро… Пацаны в костюмах и девчонки в школьной форме с передниками. Тщательно оглядывающая всех классная руководительница — чтобы на всех все сидело идеально, чтобы ничем не опозориться перед другими. Старательно поправляющие прически одноклассницы и постройка парами в коридоре. Короткий путь по коридору и лестнице на первый этаж и через вестибюль на улицу, где уже были построены все остальные классы. Все официально и торжественно, все в состоянии воодушевления! Стоящий на вытащенной на улицу парте электропроигрыватель, играющий через хрипловатые колонки пионерско-комсомольские песни, включая не очень-то подходящие под тему линейки «Комсомольцы-добровольцы». Объявлении об открытии линейки и поздравление от директора… Стихи от первоклашек, выступления завуча и их классной руководительницы, подарки цветов учителям и вручения отличившимся похвальных грамот за отличные успехи и примерное поведение с непременными портретами товарищей Ленина и Сталина и ярким, красочным советским гербом. Потом очередное напоминание о предстоящих экзаменах — и, наконец, почти ритуальные слова директора.

— Право дать последний учебный звонок предоставляется ученице 10 класса Светловой Анне.

И вот уж, выйдя к крыльцу школы, Анька берет из рук директора крошечный бронзовый колокольчик и звонит в него, негромким мелодичным звоном… «А ведь такому варианту последнего звонка остается совсем недолго!» — с чего-то вдруг приходит мысль в голову Михаила. Уже совсем скоро появилась знакомая ему по выпускным его детей традиция сажать на плечо первоклассницу, которая будет «звонить» в нифига не звенящий, а скорее неприятно стучащий, громадный жестяной колокольчик. И хоть против самой такой традиции Михаил не имел ничего прочего, но каждый раз его удивляло одно. Почему нельзя дать нормальный бронзовый колокольчик? Однако пока этого не было… Возникший в послевоенные годы праздник последнего звонка пока еще не только не имел четко устоявшейся, стандартной церемонии, но даже и не имел всеобщего распространения по стране. Не было даже четкой, единой для всех, его даты!

— Торжественную линейку, посвященную последнему учебному звонку, объявляю закрытой! — вырвал Михаила из воспоминаний голод директора.

И они начали постепенно расходиться — вот только, как ни странно, радость от окончания школы сочеталась в душе Михаила с какой-то легкой грустью от нежданного окончания его второго детства… Пусть и не совсем настоящего.