Негры во Флоренции

БЛИЗНЕЦЫ

— Спишь?

— Не-а.

— Хорошо бы у меня было имя. Если у меня будет имя, я стану существом, а если я стану существом, то аборт превратится в убийство. Кому захочется стать преступником?

— Эмбрион — это и так уже существо, отец Ерко сказал по телевизору в передаче «Каждый день вместе с Богом».

— Я существо, я существо…

— И я существо.

— Мы с тобой два существа.

— Очень важно знать имена трупов. У каждого трупа должно быть имя, преступление должно иметь имя, так сказали в передаче «Хорватские военные преступники».

— Наше убийство не будет относиться к хорватским военным преступлениям. Мы не сербы, кроме того, войны больше нет.

— Нет, мы сербы.

— Как мы можем быть сербами, если у нас нет имен, если мы не существа? А когда мы станем людьми, если… Ты слышишь, как у меня дрожит голос, которого у меня нет, когда я произношу это «если»?

— Я слышу, как у тебя дрожит голос, которого у тебя нет, когда ты произносишь это «если».

— А когда мы станем людьми, мы будем хорватами, ведь наша мама крестилась и причащалась!

— Но об этом не знает ни наша бабушка, ни наша прабабушка.

— И что из этого?

— Папа-то наш — серб.

— Какой же он серб, если его зовут Дамир?

— Ты просто глупый-глупый плод. Когда мама нас родит…

— Если она нас родит.

— Когда мама нас родит, если она нас родит, то про тебя она по телевизору скажет: я родила ребенка, нуждающегося в особом отношении.

— Почему по телевизору?

— Потому что по телевизору все время говорят о детях, нуждающихся в особом отношении, а если мама не скажет по телевизору, что у нее родился ребенок, нуждающийся в особом отношении, ей никто не поможет заботиться о ребенке, нуждающемся в особом отношении. Если ребенок, нуждающийся в особом отношении, не показался в телевизоре, значит, он не нуждается в особом отношении, и мама должна его оставить у себя, и из-за этого она потеряет мужа, а другого никогда, никогда больше не найдет, потому что будет матерью-одиночкой ребенка, нуждающегося в особом отношении.

— Что это такое — ребенок, нуждающийся в особом отношении?

— Я бы хотел, чтобы мой отец был хорватом. Не хочу быть маленьким сербом в Хорватии, если только я буду маленьким сербом в Хорватии.

— Хорватия — наша родина, мы не должны еще в материнской утробе становиться жертвами предрассудков, некрасиво плохо думать о родине, которой мы не знаем. Нужно лучше узнать свою родину, чтобы больше любить ее, любить ее моря, ее озера, ее горы, береги природу, не загрязняй леса и воду, траляляля, наше побережье самое прекрасное в мире, здесь проводят лето короли и императоры и принцесса Монако, и ее муж-пьяница, слушай передачу «Хорватия — рай на земле»…

— Я слушал передачу «Хорватия — рай на земле», там не говорили, что муж принцессы Монако пьяница. Ты врешь. Я не люблю родину, которая, может быть, будет моей родиной.

— Ты несешь херню!

— А ты не ори, я всего только эмбрион.

— Я волнуюсь. Может, мы никогда не увидим родину. Нас переработают на крем.

— Какой крем?

— Крем.

— Я молчу и жду ответа.

— Тогда повтори, кто ты!

— Я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении.

— Из абортированных детей делают крем против целлюлита.

— Что такое целлюлит?

— Еще раз повтори, кто ты!

— Я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении, я будущий ребенок, нуждающийся в особом отношении.

— Целлюлит — это Апельсиновая Корка, мы станем борцами против Апельсиновой Корки, Апельсиновая Корка — это Враг, Апельсиновая Корка — это Зло, слушай телевизор!

— Если я стану кремом, я никогда не смогу смотреть на хорватский закат.

— Как ты можешь любить хорватский закат, если не знаешь, что такое хорватский закат?

— Наш дядя вернулся из Америки, потому что ему не хватало хорватского заката, я хочу увидеть хорватский закат.

— Наш дядя вернулся из Америки потому, что он трус и слабак, который не в состоянии бороться за лучшую жизнь, он болтун и ничтожество, Америка оказалась ему не по росту, он скулил, что не может жить без солнца, которое заходит, но об этом он может пердеть только перед своей мамой, нашей бабушкой, у всех мам к сыновьям слабость.

— Значит, и у нашей мамы будет к нам слабость.

— Наша мама не знает, будем мы сыновьями или дочерьми.

— Главное, чтобы мы были живы и здоровы.

— Наша бабушка сказала нашей маме: «О’кей, я не вмешиваюсь, встречайся с кем хочешь, но я не понимаю, как ты умудрилась сейчас, в такое время, выбрать себе именно трехпалого? Твоя потребность постоянно всех провоцировать сильнее доводов разума», — сказала наша бабушка нашей маме.

— У нашего папы три пальца?

— У всех сербов три пальца.

— Давай пересчитаем пальцы и узнаем, кто мы — сербы или хорваты.

— У нас нет пальцев.

— А по сколько пальцев у хорватов?

— Меньше трех или больше трех.

— Наша мама сказала нашей бабушке: «Мама, не пизди!»

— Некрасиво.

— А почему наша бабушка вмешивается в интимную сферу жизни нашей мамы? У каждого есть право на собственный выбор, любовь слепа.

— Мы тоже слепы, значит, мы любовь, да?

— «Дочка, — сказала наша бабушка нашей маме, — у народа еще свежи раны…»

— Что значит «свежи раны»?

— «Дочка, люди очень чувствительны, у всего народа еще свежи раны, одно дело кого-то любить, а другое дело провести с ним всю жизнь, иметь детей…»

— У мамы никогда не будет детей!

— Это что, мама сказала?!

— И еще наша мама сказала своей маме, нашей бабушке: «Я не планирую провести с ним всю жизнь».

— Мама бросит папу? И мы станем брошенными детьми матери-одиночки?

— Она не говорила, что нас она тоже бросит.

— Значит, если мама бросит папу, мы станем неброшенными детьми матери-одиночки и брошенного отца.

— Если…

— Если.

— Это будет ужасно, мать-хорватка, два маленьких неброшенных серба…

— Или два маленьких неброшенных хорвата.

— Мы можем покреститься, даже если наш папа серб, и у нас в свидетельстве о крещении будет написано: отец — римо-католик.

— А если мама пойдет на аборт, то как ты думаешь, она нас абортирует потому, что мы сербы, или потому, что мы хорваты?

— Потому что мы дети.

— Просто мрак какой-то. Давай возьмем себе имена, давай станем существами.

— Давай.

— А кто из них, из родственников, тебе больше всех нравится?

— Петар Крешимир.

— И мне нравится Петар Крешимир.

— Я буду Петаром, а ты Крешимиром.

— Будь я существом, я бы сказал тебе, что я буду Петаром, а ты Крешимиром.

— А не страшно, что у нас будет кошачье имя?

— Но их кота зовут именем хорватского короля.

— А не страшно, что их кота зовут именем хорватского короля? А не страшно, что у будущих маленьких сербов имя хорватского короля?

— Если мы будущие маленькие хорваты, то не страшно.

— Когда наша мама узнает, что мы с тобой Петар и Крешимир, ее сердце смягчится.

— Что это такое — сердце?

— Мама не знает, что мы Петар и Крешимир, и я боюсь, что в ее живот залезут щипцы.

— Что такое щипцы?

— Так говорили по телевизору, щипцы.

— Я тоже слушаю телевизор, они говорили про спицу.

— Ты слушал «Взгляд в прошлое», спица — это уже прошлое, нашей жизни угрожают щипцы. Они ломают маленькие ручки, маленькие ножки и маленькую головку, и ребенок мучается и кричит в мутной воде.

— У нас нет ни рук, ни ног, ни головы, а вода, может, вовсе не мутная, и мы не будем мучиться.

— Мы вырастем, у нас будут головы. Так я кто, Петар?

— Ты — Крешимир.

— Страшно мне, Петар, ох страшно.

— Не бойся.

— А если мы не мужчины? Вдруг мы будущие женщины? В Китае будущих женщин убивают, по телевизору сказали: доброе утро, вы смотрите передачу «Мир сегодня», в Китае убивают неродившихся женщин…

— Нам повезло, мы с тобой в Хорватии, здесь будущих женщин убивают только тогда, когда в семье уже родились две маленькие женщины и все хотят мальчика, но говорят, ничего, если будет девочка, главное, чтобы ребенок был жив и здоров, три — это к счастью. А когда ранний ультразвук показывает, что это счастье — будущая маленькая женщина, ее мама отправляется на аборт.

— Хватит, смени тему, мама, маленькие дети, аборт… Замолчи, я хочу спокойно плавать и слушать музыку…

— Люди не любят детей. Их нельзя бросить на шоссе, когда отправляешься на машине в отпуск, поэтому люди любят собак. Зимой они валяются со своими собаками на диване и греют о них ноги, спасаются от депресняка, а летом, когда едут на море по шоссе Загреб-Сплит, оставляют в сортире на бензозаправке. Плохие времена настали.

— Никто еще не сказал всей правды про бумажные пеленки. С одной стороны, для человечества это большой шаг вперед, миллионы матерей не должны больше отстирывать детское говно, с другой стороны, дети все дольше и дольше срут в бумагу и превращают мам в рабынь, которые вынуждены по всему свету таскать за собой сумку, набитую памперсами. Идут разговоры, ведь у молодых мам есть молодые подружки, с которыми они болтают, так вот, идут разговоры, что теперь дети срут в памперсы даже в шесть лет, а как такое может быть приятно родителям, все хотят свободы, поэтому так много абортов.

— Что такое свобода?

— Многие отдали свои жизни за свободу, слушай передачу «Хорватия сегодня».

— А мы отдадим наши жизни тоже за свободу?

Наши жизни у нас отнимут, это другое дело.

— Что с нами станет, когда нас абортируют?

— Повторю, потому что ты мой брат. Нас положат в морозильник и потом сделают из нас крем против целлюлита.

— Что такое целлюлит?

— Апельсиновая Корка.

— Они воюют против Апельсиновой Корки нашими маленькими телами? Кто такая эта Апельсиновая Корка? Почему они не воюют сами?! Они используют в грязной войне против Апельсиновой Корки маленькие тела маленьких зародышей, они превращают их в пушечное мясо в грязной войне против Апельсиновой Корки?

— Что такое пушка, что такое мясо, что такое пушечное мясо, ты говоришь «в грязной войне против Апельсиновой Корки», а что такое грязная война? И почему Апельсиновая Корка их враг?

— Все враги одинаковы, они творят что хотят, насилуют старух и девочек, открывают гипермаркеты, продают мобильники и чистую воду в пластиковых бутылках, воруют нефть. Победите Апельсиновую Корку! Смерть Апельсиновой Корке! И мы падем в борьбе против Апельсиновой Корки.

— Может быть, Апельсиновая Корка — это свобода, тогда мы станем героями, погибнуть за свободу — это честь!

— Мы не погибнем за свободу. Нас бросят в бой уже мертвыми!

— Я боюсь Апельсиновой Корки, не нужна мне свобода, я не герой, я хочу жить! Я хочу быть рабом! А как ты думаешь, много есть таких мам, внутри которых находится кто-то вроде нас, как считаешь, сколько похожих на нас существ плавает в мутных водах?

— А мы плаваем в мутной воде или в прозрачной?

— Почему мы, почему именно мы? Китай перенаселен, Индия перенаселена, а хорватов все меньше и меньше…

— Африканцев тоже все меньше и меньше, их пожирает голод и СПИД, африканцы умирают или бегут из Африки, а потом оказываются во Флоренции и там, когда идет дождь, поджидают туристов, которые вылезают из туристических автобусов, и продают им зонтики. Большой зонтик десять евро, маленький зонтик пять евро. Они продают и «ролексы», по сто пятьдесят евро, и сумки «вюиттон», с ними можно поторговаться. Гиды в туристических автобусах всегда говорят туристам: господа, в Италии много темнокожих торговцев, торгуйтесь, торгуйтесь.

— Откуда ты знаешь?

— Арабы и негры уезжают в Париж, там они поджигают автомобили, детские сады и жилые дома.

— Когда я вырасту, я буду пожарным в Париже. А когда негры во Флоренции подожгут Флоренцию? Когда я вырасту, я поеду тушить Флоренцию. Я хочу путешествовать по всему миру.

— Хорватия — бедная страна, если мы родимся, нам будет нечего есть, амеры откроют у нас свои базы, все голодные девчонки станут шлюхами, с голода они будут трахаться с больными амерами, потом они станут голодными матерями, а оттого, что они трахались с больными амерами, у них будет СПИД, больные матери поумирают, умрут их больные дети, Хорватия вымрет.

— А бывают здоровые амеры?

— Нет.

— Ты слишком категоричен, ты переполнен ненавистью, не люблю тебя! Наш дядя сказал нашей маме, что «ненавидеть амеров — это трендово». Не люблю тренды. Даже попасть под аборт лучше, чем жить в мире, которым правят тренды.

— Уж лучше хорватам умереть, чем, как негры, продавать туристам большие зонтики по десять евро, маленькие по пять, и «ролексы», и «вюиттоны», лучше сдохнуть.

— Хорваты белые, белые не продают «ролексы».

— А если мы не хорваты, если мы сербы, если мы наши враги? Тогда было бы хорошо, чтобы мы родились, и стали голодными и бедными, и чтобы нас оттрахали амеры, и мы заболели СПИДом, или чтобы нас мусульмане взорвали и мы сдохли. Тогда бы у Хорватии стало на двух врагов меньше.

— Я хочу жить, хочу жить, хочу стать человеческим существом и умереть голодным и больным СПИДом, я хочу погибнуть в двухэтажном автобусе, набитом туристами, которые рассматривают Лондон.

— Наша бабушка не любит детей, она сказала маме: «Если родишь, на меня не рассчитывай».

— А что сказала наша мама?

— Наша мама сказала: «Слава богу, я не ребенок, мне двадцать пять лет, если я не забеременела до сих пор, не забеременею и сейчас. Что такое контрацепция, мне известно».

— А что такое контрацепция?

— Ну-ка, тихо в норе! «Смотри не залети, — сказала наша бабушка нашей маме, — и мне было известно, что такое контрацепция, и…» «И…» — сказала наша мама… «И мы с тобой просто разговариваем, дочка». «Ты могла сделать аборт», — сказала наша мама. «Могла, — сказала наша бабушка, — но я этого не сделала». «Раскаиваешься?» — сказала наша мама. «Нет, — сказала наша бабушка, — вы, дети, мое бесценное богатство. Тебя, дочка, я крепко люблю, а вот ты отделываешься одними эсэмэсками. И первые, и вторые роды стали самыми счастливыми моментами моей жизни. Когда я увидела его маленькие ручки, волоски на больших пальчиках его маленьких ножек…» «Моего брата любишь больше, чем меня», — сказала наша мама нашей бабушке. «Неправда, — сказала наша бабушка, — просто волоски на больших пальчиках его маленьких ножек я увидела раньше, чем твои волоски». «Ладно, — сказала наша мама, — а что ты первым увидела у меня?» «Это было невероятно, — сказала наша бабушка, — никогда не забуду, я лежала в кровати, на следующий день после родов ко мне подошла медсестра и вручила прекрасную девочку с темными волосами, длинными густыми ресницами, ресницы у нее были как маленькие щеточки… Ох, сестра, сказала я, это самый счастливый момент в моей жизни! Я уже держала в руках это прекрасное создание, и вдруг женщина, которая лежала в углу палаты, как заорет: это не мой ребенок, это не мой ребенок. Тут до меня доперло, в чем дело, подошла сестра, чтобы забрать у меня малышку, и я сказала: сестра, какая чудесная эта девочка. Ваша тоже красивая, сказала сестра, забрала девочку, а мне принесла тебя…»

— Наша бабушка говорит «доперло», «до меня доперло», как молодая.

— «Спасибо, мама», — сказала наша мама. «Что ты нервничаешь?» — сказала наша бабушка. «Все мои волоски ты забыла», — сказала наша мама. «Помню, как я тебя однажды ночью намазала „Виксом «Ты все кашляла и кашляла, кашляла и кашляла…» «Мама, покороче, я спешу», — сказала наша мама нашей бабушке. «Вечно ты спешишь, ты слишком нервная, меня обвиняешь, что я тебя не люблю, что по-разному отношусь к своим детям, а когда я пытаюсь что-то сказать в свою защиту, хотя ни одной из матерей такая защита не нужна, ты…» «Хорошо, мама, значит, я кашляла и кашляла…» — «Ты кашляла, и я намазала тебе грудь „Виксом“, а ты вдруг словно окоченела, стала такая твердая, как полено, тут я поняла, что ты умерла, мне стало так тяжело, как никогда в жизни, меня охватил ужас, я потеряла своего ребенка… Это был один из самых тяжелых моментов в моей жизни, пока ты снова не пришла в себя и не закашляла, а потом кашляла и кашляла… Ни одна мать на свете не станет по-разному относиться к своим детям, и он мой ребенок, и ты мой ребенок, я одинаково вас люблю, вы моя кровь, моя плоть…»

— А что такое кровь, что такое плоть?

— «Ладно, ладно, о’кей, — сказала наша мама. И еще она сказала нашей бабушке: — Дашь мне на мелирование?..»

— Что такое мелирование?

— «Дашь мне на мелирование?» — сказала наша мама. «Я просто не могу поверить своим ушам, — сказала наша бабушка, — я гроблю свою жизнь в Триесте, ухаживая за старухой Эммой, которой девяносто лет и которая по ночам кричит «мама, мама», зарабатываю двадцать евро в день, за выходные мне ничего не платят, а ты требуешь, чтобы я оплачивала твое мелирование?! Я вкалываю, чтобы заработать на коммунальные платежи, плачу за свет, плачу за воду, ты посмотри на мои волосы…» «А что у тебя с волосами не так?» — сказала наша мама нашей бабушке.

— Почему наша бабушка говорит нашей маме то, что наша мама и так знает? Мама знает, что бабушка работает в Триесте и оплачивает коммунальные услуги, наша бабушка повторяется, наша бабушка такая зануда.

— Я люблю нашу бабушку, вся ее жизнь тяжелая борьба, она всю семью тащит на своих хрупких плечах…

— Я не буду тебя спрашивать, что такое хрупкие плечи, ты думаешь, что я глупый и что меня нужно абортировать, а тебя оставить, но это очень сложная операция, и кроме того, что это значит — быть глупым? Может быть, это я умный, а ты глупый? Кто будет тем доктором, который скажет нашей маме: мадам, вот этот, слева, ребенок, нуждающийся в особом отношении, а тот, другой, гений? А люди не делятся на кретинов и гениев, в основном все люди находятся где-то посредине, и докторам очень трудно решать, кого из детей нужно абортировать, если беременность суперрискованная и если в воде болтается не один ребенок, нет такого доктора, который может сказать, кто из нас кретин, а кто гений, а кроме того, мы плаваем, меняемся местами.

— Это неполиткорректное выступление, людям не следовало бы вонять на тему нерожденных кретинов и детишек, нуждающихся в особом отношении. Тьфу, теперь я забыл, на чем остановился, ты меня сбил.

— «У меня депресняк, мама, — сказала наша мама нашей бабушке, — поэтому мне надо сделать мелирование».

— Что такое мелирование?

— «Депресняк? У тебя? А ты… — сказала наша бабушка. Наша мама в это время плакала. — А ты не беременна?» — сказала наша бабушка.

— Так и сказала?!

— Так и сказала.

— Откуда она знает?! Я боюсь нашей бабушки!

— Она не знает, она просто предположила, беременные всегда в депрессии.

— Не только беременные. Вся Хорватия глотает хелекс, слушай «Спокойной ночи, Хорватия».

— А что такое хелекс?

— Проглотишь и успокаиваешься.

— Хочу хелекс! Хочу хелекс!

— Хелекс не подходит беременным, слушай «Вечерние беседы» с доктором Марком. «Прием алпразолама во время беременности может плохо отразиться на будущем ребенке» — это слова доктора Марка.

— Наша бабушка сказала нашей маме: «Вот, возьми, золотко мое, не плачь, вот тебе двести кун». «На мелирование нужно двести шестьдесят», — сказала наша мама нашей бабушке.

— А мы тоже будем самым счастливым мгновением в жизни нашей мамы?

— Ты перескакиваешь с одной темы на другую, поставь себя на ее место. Наша мама четвертый год учится на третьем курсе экономического, наш папа получил диплом специалиста по гостиничному бизнесу, а занимается торговлей недвижимостью, и у него нет ни медицинской страховки, ни отчислений в пенсионный фонд, ни стаж не идет, а мама работает в кукольном театре, рассаживает других мам с их детьми и кричит «Ти-шеее!», а дети орут «Пиноккио!» и «Хочу какать!»! Наша бабушка каждое утро чистит старой госпоже Эмме ее пластмассовые зубы и каждый день ест только пасту с сальсой, а наш дед был добровольцем и поэтому все время сидит в комнате и смотрит вдаль, синдром Отечественной войны, а пенсию ему не платят, а папа и мама нашего папы, если они папа и мама нашего папы и если наш папа это наш папа, живут в таком районе Хорватии, который находится на особом режиме, они сербы, которые остались здесь жить после окончания войны, все другие сербы оттуда уехали, и теперь туда пришли боснийцы, они не умеют собирать миндаль и поэтому отпиливают целые ветки, а потом собирают миндаль с мертвых веток, мама и папа нашего папы, если они мама и папа нашего папы и если наш папа это наш папа, все время говорят про то, кто вернулся, а кто продал дом, кому дом отремонтировали, а кому нет. Одной нашей тете, если она наша тетя, ее зовут Деса, дом отремонтировали, она одна живет в этом доме, и каждую ночь ей колотят в дверь и вопят «Четница, четница» [1] , поэтому наша тетя Деса была в дурдоме, в Задаре, а мы два будущих абортированных — у нашей мамы нет выбора, если она нас родит, к ней по ночам будут стучаться в дверь и орать «Четница, четница», и она тоже попадет в дурдом, а мы станем сиротками в детском доме, мы будем все время стоять у входа, а когда отойдем в сторону от входа, нас потащит в подвал дяденька, который там работает столяром, и затолкает нам в попки свой здоровенный член, сначала тебе, а потом мне, потому что мы ведь будем в детском доме «Каритаса»[2] , только «Каритас» принимает в свои детские дома умственно отсталых и сербов, и мы будем ждать, чтобы нас кто-нибудь усыновил, а нас никто не усыновит, люди не любят усыновлять оттраханных детей, у таких детей травмы на всю жизнь, они по ночам не спят, писаются в кровати, и их все время возят в суд, где им приходится отвечать, действительно ли тот столяр затолкал свой член в маленькую попку или ты все это выдумал, сербский гаденыш…

— Врешь, врешь, врешь! Сербы в Хорватии больше не тема, а кроме того, может быть, мы хорваты, ты рассуждаешь, как слишком чувствительный серб, вот ты и есть серб, а я хорват, я слушал по телевизору, одна женщина во Франкфурте родила близнецов, черного и белого. В Хорватии люди живут хорошо, наши родители молоды, у них вся жизнь впереди, а кому легко на самом пороге жизни, у них высшее образование, они не пошлют нас в «Каритас», там только умственно отсталые и дети проституток-алкоголичек, наша мама не пьет, если первая беременность оканчивается абортом, женщина больше не сможет иметь детей, это сказал отец Ерко в передаче «Доброй ночи, католики!», и еще он сказал, что «нечестно, несправедливо, противно духу любви и добра всякое уклонение от возможности стать отцом или матерью ребенка, нежелание дать ему настоящую отцовскую или материнскую любовь. При каждом сексуальном контакте существует пусть даже минимальный шанс, что партнеры станут родителями общего ребенка. Любые меры, направленные на то, чтобы избежать зачатия, могут не сработать, так что при сексуальном контакте всегда остается пусть даже самая маленькая возможность зачатия нового человеческого существа. Любые сексуальные отношения, в которых отсутствует взаимно свободная, на основе личного выбора, нежная, постоянная, радостная, заинтересованная, исполненная уважения к себе и другому, беззаветная, безоговорочная, серьезная и зрелая любовь между возможными родителями нового ребенка, непорядочны и неправедны и противоречат самой обычной и повседневной любви и добру. Добрачные и внебрачные сексуальные отношения всегда непорядочны и неправедны и представляют собой предательство мужской и женской сущности партнеров». Так говорил отец Ерко.

— А мы здоровы? Этого мы еще не знаем, у нас нет рук, нет ног, нет головы. Если мы родимся без рук, без ног, мы не будем здоровыми, и мама отдаст нас в детский дом «Каритаса» и никогда не скажет: роды были самым счастливым днем в моей жизни.

— Почему женщины чувствуют себя самыми счастливыми в жизни только тогда, когда родят ребенка с руками и ногами? Это дискриминация, все люди одинаково хорошие — и черные, и белые, и желтые, и даже те, у которых нет ни рук, ни ног. Каждая мама любит свое дитя.

— Вчера вечером группа скинхедов избила трех чернокожих ребят на площади Бана Елачича, сказали в новостях.

— Бан Елачич — это кто? А мы с тобой не негры!

— Откуда ты знаешь, у нас еще нет кожи.

— Знаю, потому что мы не можем быть одновременно и неграми, и сербами, и хорватами, это было бы слишком для двух маленьких эмбрионов. Невезение тоже имеет свои границы.

— Я слышал, что во Франкфурте живет негритянка, но она сербка, а папа у нее — еврей.

— Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете?

— Знаю.

— Чего?

— Ультразвука.

— Откуда ты знаешь?

— Я тоже больше всего на свете боюсь ультразвука.

— Исследования ультразвуком нужно ждать в очереди несколько месяцев.

— Не нужно, если пойти к частному врачу.

— У нашей мамы нет денег, если у нее нет на мелирование, то нет и на ультразвук.

— Что такое мелирование?

— Хуже всего, когда ультразвук покажет одного, а родится двое.

— А для кого это хуже всего?

— Мама сказала бабушке: «Я видела Сандру, бедняга катает в коляске двойню, совсем друг на друга не похожи, он все время орет, а девочка все время спать хочет…» «А Сандра делала ультразвук?» — спросила наша бабушка. «Да, ей сказали, что все о’кей, понимаешь, что все нормально, они только во время родов увидели две головы вместо одной…» «Нынешние доктора все кретины, — сказала бабушка, — кретины сраные. Золотце мое, — сказала она нашей маме, — я на тебя не давлю, я просто тебя умоляю, пока не получишь диплом…» «Мама, это я тебя умоляю, где я и где беременность, прекрати, стоит мне упомянуть какого-нибудь ребенка, как ты теряешь рассудок».

— Наша бабушка настоящая бич, бич, бич, факинг бич!

— Что такое факинг бич?

— Женщина в американском фильме.

— Но это же Хорватия!

— Здесь все говорят фак, фак, мазерфакер, фак ю, ваааууу, йес, йес, гоу хоум, май свит хоум, супер, йеееее. Life is more mystery than misery.

— «How to by happy, dammit». Карен Салмансон.

— Если мы родимся, уеду в Америку, английский я знаю.

— Как наш дядя?

— Как наш дядя.

— А почему наш дядя вернулся?

— Наш дядя сказал нашей маме: я хотел смотреть на хорватский закат.

— А что это — закат?

— Хорватия!

— И что сказала нашему дяде наша мама?

— «Фак закат, ты всех нас наебал, мы дом продали, чтобы ты смог уехать в Америку и осуществить американскую мечту, ты должен был там купить себе большой дом, нам квартиры, оплатить нам билеты на самолет, чтобы мы смогли побывать в Диснейленде, а ты вернулся сюда, где нам приходится теперь снимать себе жилье. Какого хера до тебя вовремя не доперло, что эти сраные сумерки так много для тебя значат?» «Что для человека могут значить эти сраные сумерки, понимаешь, когда их теряешь, знай я наперед, не уехал бы, кое-чему я научился», — сказал дядя нашей маме. «Всю жизнь за твое обучение приходится расплачиваться мне, ты пользуешься тем, что мать любит тебя больше, чем меня, если бы она мне оплатила образование в Вене и в Америке, я бы никогда не вернулась в мрачные хорватские сумерки» — вот слова нашей мамы, которые она сказала своему брату, который наш дядя и который вернулся из Америки, чтобы смотреть на хорватский закат. «Езжай, — сказал дядя нашей маме, — ты еще не опоздала, езжай в Америку». «На чем? — сказала наша мама. — До Америки нужно долететь, на чем я полечу? Верхом на чьем-нибудь члене?» «Вот, — сказал дядя, — вот именно! Если бы я был женщиной, то сумел бы использовать свои ресурсы».

— Что такое ресурсы?

— Пизда.

— «Найди мне какого-нибудь богатого типа, — сказала наша мама. — Где он?» «Да вон, в порту стоит американский военный корабль, натяни стринги, пупок наружу — и вперед, навстречу американской мечте!» «Я не проститутка», — сказала наша мама.

— Что такое проститутка?

— Проститутки — это женщины-хорватки, которым Хорватия в ближайшее время обеспечит профсоюз, стаж, социальную помощь и пенсионное обеспечение, потому что хорватские мужчины, когда они трахаются, хотят, чтобы то, что они трахают, было экологически чистым, имело на себе штамп и сертификат, хорватские мужчины смогут «трахать хорватское», как ты не понимаешь, ведь ты же следишь за тем, к чему призывает Хорватская хозяйственная палата.

— Почему тогда наша мама не проститутка?

— Она учится в университете, а у студенток есть право на социальную помощь.

— А наша мама столько спит, потому что она не проститутка и имеет право на социальную защиту?

— Все беременные много спят.

— Почему папа ей не звонит?

— Она выключила мобильный.

— Завтра ей экзамен сдавать.

— Если она его не перенесет.