Неизвестная земля

17

Как только Телушкин с Лаврентьевым выходят на улицу, Корнелий предлагает:

— Едем ко мне. Там все обсудим, а пока ни слова. Похоже, что влипли…

Но и у себя дома Корнелий долго не начинает разговора, а лицо у него такое, что Лаврентьев не решается заговорить первым. Лишь после второй рюмки коньяка глава корпорации подпольных бизнесменов мрачно произносит:

— Прокрутил я все варианты на этой вот не электронной вычислительной машине, — хлопает он себя по лбу, — получается, что на самом деле влипли…

— Ты думаешь, что пахнет государственной изменой?

— Изменой не изменой, а все-таки…

— Так на кой нам черт тогда это дело! — простодушно восклицает Лаврентьев. — Откажемся, и все!..

— Нет, уж теперь, милый мой, поздно отказываться. Теперь мы у них в руках. «Боги» нас подведут. «Боги», которых мы так дешево продали этому заокеанскому дельцу.

— Так черт с ними, с этими богами! — ругается слегка захмелевший после третьей рюмки Лаврентьев. — Признаемся КГБ, что «боги» — наших рук дело, их мы действительно продали, а Родиной не торгуем. Ты же сам говорил…

— Ну, что ты лопочешь! — досадливо машет на него рукой Корнелий. Копнут ведь глубже. Вот и выяснится, каким образом отца Никанора надули, да и прежний бизнес с иностранцами всплывет на поверхность. Если бы в этом деле были только мы с тобой замешаны, а то еще и Вадим с Колокольчиковым. Первый, как ты сам знаешь, дурак, а второй — трус. На первом же допросе все расскажут. В общем повторяю: мы у них в руках!

— Да почему у них? Кого ты имеешь еще в виду?

— Диббля и Каина.

— А Каин разве с ним заодно? — удивляется Лаврентьев. — Разве он не только посредник?

— Он сволочь, каких мало! — плюется Корнелий. — И как это я так опростоволосился? Ведь знал же, что рано или поздно продаст. Еще когда он только стал проявлять интерес к Вариному дяде, я сразу же подумал неспроста!

— А ты полагаешь, что Кречетов все-таки какой-нибудь атомщик или ракетчик? — невольно шепотом спрашивает Лаврентьев.

— Ну, это едва ли. Не похож он на ракетчика. Едва ли имеет отношение и к атомной бомбе. Насколько я разбираюсь в науке, он, кажется, специалист по элементарным частицам.

— Так ведь это тоже атомная физика!

— Не всякая атомная физика связана с атомной бомбой. Но за границей теперь вообще нашими учеными интересуются. Всех направлений. Если уж они у себя экономическим и научным шпионажем занимаются, то у нас и подавно. И Каин это хорошо знает. Не первый год с иностранцами имеет дело. Я даже думаю, что покупку у нас «богов» он сам придумал, чтобы дать возможность Дибблю держать нас в руках.

А когда доморощенные бизнесмены выпивают еще по рюмке, заметно успокоившийся Корнелий произносит вдруг:

— А с другой стороны — тут только и может начаться настоящий бизнес! На «богах» мы как нищие на паперти зарабатываем, а на ученых можно сколотить настоящий капиталец.

— Так ты, значит?..

— А что же еще остается? Я убежденный атеист, и мне за «богов» нет никакого желания отбывать наказание. А без риска в нашем деле все равно не обойтись. И потом — чем больше риск, тем больше и приз!

На другой день они снова собираются у Каина. Джордж Диббль сдержанно хвалит их за мудрое решение. Потом начинает объяснять их новую задачу:

— Мне известно, что вы смыслите кое-что в науке, мистер Телушкин.

Корнелий смеется.

— Мистер Телушкин плохо звучит по-русски, мистер Диббль. Называйте меня лучше Корнелием.

— Мне нравится, что у вас есть чувство юмора, — сухо усмехается Диббль. — Это очень помогает в такой работе, как наша. Так вот, мистер Корнелий, мне известно, что вы смыслите кое-что в науке.

— Он у нас почти кандидат наук, — набивает цену своему партнеру Каин.

— Это правда, мистер Корнелий?

— Да, мистер Диббль, ибо числился одно время в аспирантуре, не имея законченного высшего образования, — усмехается Корнелий.

— Это тоже хорошо… Это свидетельствует о вашей… Как это будет по-русски? Ах да, пройдошливости. Нам нужны такие ловкачи. О физике вы имеете какое-нибудь представление?

— Да, некоторое.

— Я имею в виду физику атомного ядра, мистер Корнелий.

— И я то же самое, — не очень почтительно отвечает Корнелий. Ему начинает действовать на нервы совсем иной тон, каким разговаривает теперь с ним Джордж Диббль.

Диббль догадывается об этом и решает, что нужно как-то объяснить Корнелию разницу в их теперешних взаимоотношениях.

— Я думаю, вы и сами понимаете, что вам теперь придется заниматься куда более серьезным делом, чем торговля иконками, — строгим голосом произносит он. — Значит, с шуточками и… как это по-русски? Ах да, с ваньковаляйством надо кончать. Дело очень серьезное. Поэтому я должен устроить вам маленький экзамен, мистер Корнелий, чтобы точно знать, какова будет цена вашей информации о работе профессора Кречетова.

Он просит у Каина лист чистой бумаги, достает свой паркер и крупно пишет:

Корнелий усмехается.

— Вы хотите сказать, — без улыбки произносит Диббль, — что это знают у вас даже дети?

— Да, мистер Диббль. Дети среднего школьного возраста.

— А это? — снова пишет Диббль на бумаге:

— Это пример синтеза ядер и дефекта массы. И тоже из курса средней школы.

— Я могу написать и такую формулу, прочесть которую не поможет вам даже кандидатская степень, — заметно сердится Диббль, — У меня ведь honoris causa…

— Простите, пожалуйста, господин доктор, — теперь уже серьезным тоном извиняется Корнелий, — но не продолжайте вашего экзамена. Скажите лучше прямо, что я должен знать для выполнения вашего задания?

— Мне нужно знать, сумеете ли вы разобраться в некоторых бумагах, которые могут попасть вам на глаза. Понять, что в них такое. Хотелось поэтому, чтобы вы могли распознавать некоторые физические константы…

— Все ясно, мистер Диббль. Чтобы у вас отпали всякие сомнения на этот счет, я напишу вам сейчас одну формулу, которая лучше всяких слов должна свидетельствовать о моей эрудиции.

И он небрежно пишет знаки какой-то формулы.

— О! — восхищенно восклицает Диббль. — Это же знаменитое гравитационное уравнение Эйнштейна!

— Да, мистер Диббль, — скромно подтверждает Корнелий. — Вот тут у меня тензор Риччи, построенный из кристоффелей и их производных. А вот это тензор плотности энергии — импульса — натяжения.

— Так какого же вы черта с такими знаниями занимаетесь мелким жульничеством? — поражается Диббль. — Торгуете иконками? Нет, в Советском Союзе, видно, просто некуда девать ученых парней, если они вынуждены с такими знаниями промышлять мелким бизнесом. Но мы это учтем и при расчете с вами повысим вашу ставку. Слушайте теперь внимательно, что нам хотелось бы узнать у профессора физики Леонида Александровича Кречетова.

…А потом, спустя полчаса, когда Телушкин с Лаврентьевым возвращаются от Каина, Лаврентьев с восхищением говорит своему шефу:

— И откуда у тебя такие познания, Корнелий? Даже этого американского доктора потряс. И чего тебе действительно с такими знаниями якшаться с такими подонками, как Вадим Маврин и Васька Колокольчиков? Неужели ты и в самом деле все это знаешь?

— Эх, Миша, Миша!.. — вздыхает Корнелий. — Кабы я на самом деле все это знал, я бы не только с этими подонками, но и с тобой не стал бы иметь дело. Прости ты меня за такую откровенность!..

— Но ведь формула была действительно эйнштейновская?

— Да эйнштейновская, но я понятия не имею, из чего она выводится. Прочел ее в какой-то книге и заучил. Память у меня, сам знаешь, какая. А такие термины ее, как тензор плотности энергии — импульса — натяжения или тензор Риччи, построенный из кристоффелей, очень мне понравились. Они производят внушительное впечатление на собеседников.

Корнелий Телушкин был авантюристом, а не карьеристом, и в этом была если не принципиальная, то довольно существенная разница, хотя обе эти категории носят знак отрицательного потенциала общественной энергии, как квалифицировал бы это сам Корнелий. И он не скрывал от своих друзей своего незнания чего-либо или неполного знания, как сделал бы это карьерист. Напротив, он гордился своей победой, достигнутой приемами, типичными для авантюриста. И цена ему в том мире дельцов и мошенников, в котором он подвизался, была высокой как раз за это умение «обвести», перехитрить лицо более значительное. А если бы он и на самом деле был таким образованным, каким старался казаться, то в глазах его сообщников никакой заслуги его в этом бы не было.

Поэтому-то он и не скрывает, а напротив, охотно рассказывает теперь Лаврентьеву, что и эту формулу и сложнейшие термины современной физики вычитывает он из разных научных книг, а потом ошарашивает ими образованных людей. Любит щегольнуть он и именами таких крупных западных ученых, как Дирак, Гейзенберг, Шредингер, Уилер и Хойль.

— Выходит, что обвел ты этого американского доктора наук еще поэффектнее, пожалуй, чем нашего образованного русского батюшку, — не перестает восхищаться Корнелием Лаврентьев. — Непонятно мне только, чем привлек американцев дядя нашей Вари? Что-то не очень я это уразумел из его разговора с тобой.

— Прямо он этого и не сказал. Но думается мне, что тут что-то связанное с тайной недр нашей планеты. Ты знаешь, наверно, что и мы и американцы бурим сверхглубокие скважины. Об этом сейчас много пишут и говорят. Но это вряд ли даст что-нибудь существенное. Похоже, однако, что есть и другой, более перспективный путь, нащупанный профессором Кречетовым. Во всяком случае, Диббль почти не сомневается в этом. Таким же путем идут, наверно, и американцы. Поэтому-то их и интересует, чего же достиг Кречетов. Проиграв соревнование в космосе, они хотят теперь опередить Советский Союз в разгадке тайн земного ядра.

Прощаясь с Лаврентьевым, Корнелий замечает:

— Вчера завершилась наша операция «Иисус Христос», а сегодня началась новая. Думается мне, что самое подходящее название для нее — «Нейтрино».