Неизвестная земля

25

Пока Алексей раздумывает над тем, удобно ли постучаться в дверь к профессору и спросить его, не пойдет ли он купаться, на пляже появляется Варя. Русин замечает ее из своей лоджии. К ней сразу же устремляется Сидор Омегин. Тут уж Алексей, не раздумывая более, торопливо берет полотенце и спешит на пляж.

— А где же Леонид Александрович? — спрашивает он Варю.

— Уехал куда-то, — беспечно отвечает Варя.

— Как — уехал?

— Вернее, уплыл, — уточняет Варя. — За ним зашли и увезли куда-то на моторной лодке.

— Не на прогулку же?

— Нет, не на прогулку, — смеется Варя. — На прогулку он взял бы, наверное, и меня. Видно, у него там дела. Дядя сказал, что повезут его на батискаф. Будут, значит, опускаться на дно морское.

— А что, собственно, нужно там, на дне Черного моря, профессору Кречетову? — удивляется Омегин.

— Я, право, не знаю, — смущенно пожимает плечами Варя. — Не интересовалась как-то…

— Ну, а ты, всезнающий фантаст, — обращается к Русину Омегин, — тоже, наверно, не объяснишь нам ничего?

— Я могу только догадываться. Мне известно, что профессор Кречетов связан с какими-то работами по программе Международного геофизического года. А геофизиков интересует сейчас проект верхней мантии.

— А что, разве и мы тоже решили добираться до этой верхней мантии со дна моря? — спрашивает подошедший к ним Фрегатов.

— Не думаю, — покачивает головой Алексей. — Хотя земная кора в глубоководной части Черного моря, так же как и под океанами, имеет схожее строение. Она там базальтовая, без гранитного слоя.

— Ну, а если не бурение скважин, то на дне Черного моря вообще нечего больше делать, — убежденно заявляет Семенов. — Оно ведь примерно со ста пятидесяти метров и до самого дна заражено сероводородом и лишено жизни. Да и не для физиков эта задача. Профессора Кречегова, как я понял из разговора с ним в поезде, интересует и не верхняя мантия вовсе. Его, по-моему, привлекает ядро нашей планеты.

— Но ведь это черт знает на какой глубине! — восклицает Омегин. Кажется, тысячи три километров?

— Две девятьсот, — уточняет Русин. — Но мне думается, интересует его даже не это, а внутреннее ядро, которое еще глубже. До него пять тысяч километров.

— И оно, кажется, жидкое? — спрашивает Омегин.

— Большинство ученых полагают, что наоборот — твердое, а в жидком состоянии лишь внешнее ядро. Но и само понятие «жидкое» тут особое, ибо вещество находится там под давлением в миллион с лишним атмосфер…

— Знаем, знаем! — перебивает его Фрегатов. — Это каждый школьник знает. А вот насчет внутреннего ядра, где давление почти втрое больше, действительно идут споры. Одни считают его железным, другие силикатным.

— А я читал, будто бы загадку эту решили метеориты, — вставляет Сидор Омегин.

— Э, ничего они не решили! — пренебрежительно машет рукой Фрегатов. Хотя они и являются, как полагают некоторые ученые, осколками погибшей планеты.

— И притом почти такой же, как и наша, — убежденно заявляет Русин. Весьма вероятно в связи с этим, что каменные метеориты соответствуют химическому составу мантии, а железные — ядру планеты.

— А я думаю, что в ядре — звездная материя, — возражает ему Фрегатов. — Это утверждают и немецкие ученые Кун и Риттман. Они считают, что центральное ядро нашей Земли состоит из ионизированного водорода.

— А англичанин Джеффрис утверждает, что ядро либо железное, либо оливиновое, состоящее из силикатов магния и железа. Такого же мнения и наши ученые. Разница у них лишь в том, что вместо магния они предполагают наличие в железном внутреннем ядре никеля.

— Почему же тогда Земля приобрела такую форму, какую должен был принять жидкий шар? — удивляется Омегин.

— Да, правильно, — соглашается с ним Русин. — Земля тоже жидкая, но не в буквальном смысле, а лишь вследствие ползучести ее вещества и длительности воздействия на него центробежной силы. В этом-то и состоит противоречивость свойств вещества Земли. Когда на него действуют кратковременные силы, подобные сейсмическим толчкам, оно ведет себя, как легированная сталь, а когда оказывается под воздействием медленных сил обретает пластичность.

— Пожалуй, все-таки профессора Кречетова интересует главным образом внутреннее ядро, находящееся в сверхплотном состоянии, — задумчиво произносит Фрегатов. — Может быть, даже состоит оно из совершенно неизвестного нам вещества. Вот это-то вещество и зондируют, наверно, коллеги профессора Кречетова нейтринными импульсами.

— А есть разве такое вещество, с которым нейтрино взаимодействует? удивляется Омегин. — Оно ведь…

— Скрозь все, хочешь ты сказать? — усмехается Фрегатов.

— Ваша ирония тут, пожалуй, ни к чему, — серьезно замечает Фрегатову Семенов. — Нейтрино действительно ведь почти неуловимо. Гамма-лучам, слабо взаимодействующим с ядрами вещества, нужно пройти в среднем два с половиной — три метра свинца, прежде чем «завязнуть». А нейтрино для этого должно пронизать сплошную толщу свинца размером в пятьдесят световых лет.

— Но тогда это явно бредовая затея — уловить поток нейтрино, проходящий лишь сквозь нашу маленькую планету! — шумно восклицает Омегин. Удалось разве кому-нибудь «притормозить» хоть одно нейтрино?

— Ай-яй-яй, научный фантаст Омегин! — смеется Фрегатов. — Разве можно быть таким скептиком? О таком ученом, как Бруно Максимович Понтекорво, слышал ли хоть что-нибудь?

— Ну ладно, хватит меня разыгрывать, я ведь серьезно… — сердится Омегин.

— И я тоже вполне серьезно. А тебе надо бы знать мнение Понтекорво по поводу неуловимости нейтрино. Тем более что в чем-то он с тобой согласен…

— В самом деле, Фрегатов, зачем вы превращаете все это в шутку? хмурится Семенов.

А Русин лишь понимающе улыбается. Он знает манеру Фрегатова разговаривать с такими людьми, как Омегин.

— Почему же в шутку? — удивляется Фрегатов. — Понтекорво тоже ведь считает, что пропускать одно нейтрино сквозь астрономическую толщину вещества для того, чтобы оно с достаточной вероятностью с ним прореагировало, нереально. Или, как остроумно выразился наш коллега, бредово. И он предложил обратное — пропустить астрономическое число нейтрино через разумную, скажем, метровую толщину жидкого или твердого вещества. Такой эксперимент и был осуществлен в 1956 году.

— Тогда нейтрино взаимодействовало, кажется, с протоном? — спрашивает Семенов.

— Если мне не изменяет память, — замечает Алексей Русин, — это было не нейтрино, а антинейтрино.

— Да, память вам не изменяет, — снисходительно улыбается Фрегатов. — Я умышленно не уточнял эти подробности, чтобы нашему коллеге… Ну хорошо, хорошо, Сидор! Зачем же обижаться? Никто, кроме тебя, не осуждает ведь меня за столь популярное изложение не такой уж простой проблемы макроскопического проявления слабых взаимодействий. Да, вы правы, коллега Семенов, в этом эксперименте антинейтрино, как совершенно справедливо поправил вас наш общий друг Алексей Русин, взаимодействовало с ядрами водорода, что и было зарегистрировано сцинтилляционным счетчиком. А что такое сцинтилляция, я не стану объяснять, чтобы не обидеть кое-кого из наших коллег, хотя Варя, наверное, этого не знает.

— Да, Варя не знает, — зло бросает Сидор Омегин, — и не испытывает из-за этого…

— А я не удивлюсь, — прерывает его Фрегатов, — если окажется, что ничего «не испытывает» и еще кое-кто. Но продолжим наше собеседование. Хотя, как выясняется, все тут настолько эрудированны, что я уже и не знаю, нужно ли рассказывать, как в 1962 году был поставлен подсказанный Понтекорво эксперимент, в котором нейтрино взаимодействовало уже с ядрами хлора-37. Я не ошибся, Алексей Васильевич, на сей раз действительно было нейтрино, а не его антипод? Спасибо. Ну, а то, что для этого пришлось пропустить через искровую камеру сто тысяч миллиардов нейтрино, прежде чем удалось зарегистрировать пятьдесят одно взаимодействие, всем, конечно, хорошо известно.

— К чему эта ирония, Фрегатов? — укоризненно покачивает головой Русин. — Все и так знают вашу образованность…

— Господи, какая там к черту образованность! — смеется Фрегатов. Просто поначитался…

— Давайте все-таки поговорим серьезно. Не волнуют вас разве эксперименты профессора Кречетова?

— Какие же эксперименты? Он ведь теоретик.

— У него есть коллеги, вы же знаете. Неужели тайна недр нашей Земли менее интересна для вас, чем те планеты, которые вы описываете в своих повестях?

— Не в этом дело — просто я не очень верю в разгадку этой тайны с помощью нейтрино. Во всяком случае, в настоящее время.

— А я почти не сомневаюсь, что профессору Кречетову и его коллегам рано или поздно, но удастся заставить нейтрино или антинейтрино взаимодействовать с веществом детекторных приборов, — убежденно заявляет Русин. — И кто знает, может быть, это взаимодействие будет подобно взаимодействию фотона с веществом эмульсии фотопластинки.

— Тем более что у фотона и нейтрино есть что-то общее, — замечает Семенов.

— Что же именно? — удивляется Фрегатов. — Разве только то, что они не имеют массы покоя?

— Наверно, из-за этого у физиков тоже отсутствует покой, — хохочет Сидор Омегин.

Алексей Русин, хотя и очень увлечен этим спором, глаз с Вари, однако, не сводит. А она явно скучает. Весь этот разговор, конечно, нисколько не интересует ее. Но вдруг взгляд Вари начинает оживляться. Алексей прослеживает его направление и видит выходящего из моря здоровенного детину с волосатой грудью. Но ведь это… Ну конечно же, это Вадим Маврин!

На лице Вари сначала удивление, затем столь очевидная радость, что у Алексея начинает вдруг ныть сердце. А Варя вскакивает и не идет, а почти бежит навстречу Вадиму.