Неизвестная земля

26

Ступив на рифленый настил палубы, несколько возвышающейся над корпусом поплавка батискафа, Кречетов шутит:

— Признайтесь честно: многое ли позаимствовано тут у профессора Пикара?

— Разве только идея подводного дирижабля, которую сам же Пикар, будучи в прошлом исследователем стратосферы, позаимствовал у воздухоплавателей.

— Ну, ну, дорогой мой капитан, — смеется Кречетов, — зачем же обижать почтенного ученого, сконструировавшего впервые в мире стратостат и первый в мире батискаф? А сравнение с дирижаблем тоже ведь весьма условно. Дирижабль испытывает постоянное давление, равное примерно одной атмосфере, а батискаф от одной до тысячи атмосфер.

— Но принцип все-таки тот же. Зато в отличие от батискафа конструкции Пикара поплавок нашего заполнен не бензином, а литием, дающим возможность в полтора раза увеличить подъемную силу и значительно улучшить маневренность.

Хотя подводное судно покачивается на легкой волне, профессор Кречетов, не держась за стальной канат-леер, уверенно идет к рубке с застекленными иллюминаторами. Опасаясь, что капитан станет поддерживать его при спуске в гондолу, профессор поспешно ступает на металлическую перекладину трапа.

Достигнув вестибюля, отделяющего вертикальную шахту от гондолы, Кречетов останавливается у люка, которым во время погружения задраивается гондола. Сквозь плексигласовое стекло иллюминатора видит он какую-то пучеглазую рыбу, с любопытством заглядывающую в вестибюль батискафа.

— Ну-с, профессор, что же вы остановились на полпути? — слышит Кречетов знакомый голос из гондолы батискафа. — Прошу вас!

Он быстро оборачивается и видит протянутые к нему руки академика Иванова. Залитый ярким электрическим светом, коренастый, лобастый и совершенно лысый, академик на фоне многочисленных щитов электроприборов и манометров в первое мгновение кажется Леониду Александровичу персонажем из какого-то научно-фантастического романа.

— Ну, дорогой Дмитрий Сергеевич, — громко восклицает Кречетов, — вы тут прямо-таки как настоящий конандойлевский доктор Маракот!

— Нет уж, кто угодно, только не Маракот! — энергично машет руками академик. — Вспомните-ка, как описывает его Конан-Дойл в «Маракотовой бездне». Во-первых, он называет его живой мумией, чего не скажешь обо мне. Телосложением я скорее похож на его же профессора Челленджера из «Затерянного мира», если только лишить его могучей ассирийской растительности. У меня от нее остались только мохнатые брови.

— Сдаюсь, сдаюсь! — смеясь, вздымает руки профессор Кречетов. — Ибо припоминаю, что по описанию Конан-Дойла у Маракота было суровое лицо не то Савонаролы, изобличавшего распущенность средневекового духовенства, не то Торквемады, возглавлявшего испанскую инквизицию.

— Что явно не имеет никакого отношения к нашему веселому и доброму Дмитрию Сергеевичу, — раздается из соседнего отсека гондолы молодой звонкий голос кандидата наук Скворцова.

— А, Миша! — протягивает ему руку Кречетов. — Приветствую вас, мой юный друг! Ну-с, чем порадуете, дорогие экспериментаторы? Значит, включали уже реактор?

— Включали, но энергию нейтринного импульса удалось повысить лишь вдвое.

— И это было вчера в два часа дня?

— Без пяти минут два, — уточняет Скворцов.

— Опять, значит, совпало с каким-нибудь сейсмическим происшествием? спрашивает академик Иванов.

— Почему же совпало? — пожимает плечами Кречетов. — Это не могло не совпасть.

— А я бы сказал: этому трудно не совпасть, зная, что в год планета наша испытывает более трехсот тысяч землетрясений, — беспечно улыбается Миша Скворцов.

— А вы разве ничего не знаете о вчерашнем землетрясении в Гагре? И произошло оно около двух часов дня. Чем вы объясните подобную случайность?

— Вы, значит, все более убеждаетесь, Леонид Александрович, что нейтринная терапия нашей планете противопоказана? — задумчиво произносит академик Иванов.

— Так же, видимо, как для человека рентгенотерапия в больших дозах.

— Но мы ведь не собираемся лечить нашу планету, — удивляется Скворцов. — Речь идет пока лишь о нейтринографии ее нутра.

— Если бы только удалось получить нейтрино-грамму внутреннего ее ядра так же безболезненно, как и рентгенограмму сердца человека, — вздыхает профессор Кречетов. — И кто знает, может быть, впоследствии можно было бы подумать и о нейтрино-терапии планеты. Если я прав в своем предположении, что нейтринное облучение внутреннего ядра Земли вызывает сейсмические возбуждения в ее коре, то, пожалуй, можно будет и гасить наиболее опасные из этих возбуждений с помощью нейтрино. Вы, Миша, правильно назвали цифру триста тысяч землетрясений в год. И хотя из этого числа катастрофических сравнительно немного, от них все-таки ежегодно гибнет в среднем пятнадцать тысяч человек, а ущерб исчисляется сотнями миллионов долларов.

— Да, есть над чем призадуматься, — вздыхает академик Иванов. — Но что же делать? Не приостанавливать же опыты?

— Придется, наверно, уменьшить мощность нейтринных импульсов.

— Что вы, Леонид Александрович! — удивленно восклицает Миша Скворцов. — Для того чтобы детекторы научно-исследовательского судна «Садко», плавающего по ту сторону планеты в Тихом океане, зафиксировали эти нейтринные импульсы, нужно, наоборот, усилить их.

— И я боюсь вот чего, — продолжает Кречетов, — похоже, что и американцы ведут подобные эксперименты.

— Ну, это едва ли, — усмехается академик Иванов. — При их страсти к сенсациям они давно бы разболтали об этом на весь мир.

— А на сей раз, видно, помалкивают до поры до времени. Хотят, наверно, удивить человечество разгадкой тайны земного ядра и побаиваются, как бы их другие не опередили. Ну, а что дает прием ваших импульсов на «Садко»?

— Пока нечем похвалиться. Видимо, плотность нейтринного пучка все еще недостаточна. Да и длительность импульсов нужно бы увеличить. Это-то как раз возможно, если бы не ваши опасения… С ними нельзя ведь не считаться. А не смогли бы вы теперь, Леонид Александрович, предсказать точный район землетрясения в момент очередного нашего зондажа?

Профессор Кречетов задумывается. Предложение академика Иванова кажется ему очень серьезным. Если бы удалось сделать такое предсказание, связь землетрясений с зондажем ядра планеты нейтринными импульсами была бы бесспорной.

— А знаете, — не очень уверенно произносит он, — над этим стоит подумать. Можете вы дать мне на это два-три дня?

— Конечно, Леонид Александрович.

— И еще одно условие — импульсы должны быть по возможности подобными тем, которые вы посылали в последний раз.

— Это тоже можно, — обещает академик. — А вы где же будете базироваться? В писательском Доме творчества шумно, наверно? Да и понадобиться что-нибудь может…

— Нет, нет, там вполне подходящая обстановка. Люди там более серьезным делом занимаются — романы пишут, — улыбается профессор Кречетов. — А уж мы как-нибудь… Да я уже и подружился там кое с кем. С научными фантастами. Любопытнейшая публика!

— А Ефремова там нет среди них? — интересуется Миша Скворцов.

— Ефремова нет, но и эти меня вполне устраивают. Страшные спорщики! И на любую тему. Конечно, дилетанты, но широкого профиля, так сказать. С ними не соскучишься.

— Ну, смотрите, Леонид Александрович, вам виднее. А в случае чего прошу к нам на станцию Института океанологии в Голубой бухте.

— А вы теперь туда? Не сложно разве на такой махине?

— Так ведь это вам не пикаровский «Триест», — самодовольно усмехается молчавший все это время капитан батискафа. — Мы на атомном горючем, и автономность наша почти ничем не ограничена. Да и в скорости не уступаем даже океанографическим подводным лодкам…

— Хватит вам хвастаться-то, — добродушно посмеивается академик Иванов. — Отвезите-ка лучше профессора в Дом творчества писателей. Желаем вам успеха, Леонид Александрович.