Неизвестный Нестор Махно - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Владимир Шак (ч. 16)

Махновская коммуна в степной Украине

О степных коммунарах я узнал от пресс-службы Запорожской облгосадминистрации, которая в конце декабря 2015 года обнародовала сообщение о том, что «на заседании консультативного совета по вопросам охраны культурного наследия рассмотрен ход процесса декоммунизации в регионе».

В частности, члены совета «обсудили вопрос не занесения объектов культурного наследия в Государственный реестр недвижимых памятников Украины».

Одним из таких объектов стал «памятный знак коммуне „Авангард“, расположенный в селе Новофедоровка Пологовского района».

Потом сведущие люди мне подсказали, что созданная в марте 1922 года коммуна «Авангард» была первой украинской коммуной [и одной из первых в СССР].

«Говорите по-русски!»

Кто только ни бывал в гостях у пологовских коммунаров! Начиная от Льва Троцкого, а также председателя Совнаркома УССР Власа Чубаря, всеукраинского старосты Григория Петровского и заканчивая… вождями регионального масштаба, скажем так. В некоторые дни до пятисот визитеров в коммуне насчитывалось. Ну, свойственно нашим людям ротозейничанье. Гоголь эту черту, кстати, одним из первых подметил и точно ее описал в «Старосветских помещиках». Помните: «Афанасий Иванович очень мало занимался хозяйством, хотя, впрочем, ездил иногда к косарям и жнецам и смотрел довольно пристально на их работу».

Кстати, писатели в коммуне тоже были частыми гостями, включая самого Максима Горького — буревестника, как его называли, революции.

Между прочим, памятник Максу Горькому в селе Камышеваха [это по трасса из Запорожья в Орехов] как раз и связан с тем давним странствием по запорожской земле пролетарского писателя. По пути в коммуну «Авангард» в июле 1928 года он задержался в Камышевахе на полдня и, как вспоминают старожилы, изрядно заправился спиртным в местной чебуречной. За склонность к таким горьким «заправкам» у него, видимо, и позывной, как мы сейчас псевдонимы называем, соответствующий был.

Правда, об «Авангарде» Горький воспоминаний с гулькин, как говорится, нос оставил. Вот все, что я нашел у него в дневниковых записях: «В коммуне „Авангард“, очень хорошо описанной Федором Гладковым, я сказал организатору коммуны Лозницкому: — Хороши у вас дети! — Оттого, что живут не в семьях, — тотчас заметил он».

«Как это не в семьях?» — не понял я. Но у Горького ответа на свой вопрос не нашел. Не многословным буревестник революции оказался в этот раз.

Хотя двумя годами ранее, когда к нему обратился главный редактор художественной литературы в издательстве «Книгоспілка» Олекса Слисаренко, попросив разрешения на сокращенное издание романа «Мать» на украинском языке, буревестник высказался более пространно, причем, почти не выбирая выражений: «Мне кажется, — заявил он, — что перевод этой повести на украинское наречие не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий — стремятся сделать наречие языком, но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия».

Это писал классик пролетарской литературы, друг Михаила Коцюбинского — классика украинской литературы.

А мы удивляется: и откуда взялся этот, не заслуживающий добрых слов, ненавидящий все украинское так называемый «русский мир», принесший слезы и кровь в сегодняшнюю Украину.

Да у его истоков сам Горький стоял — буревестник революции.

Упомянутый Максом в дневниковых записях писатель Федор Гладков [автор романа с диким названием «Цемент»] тоже свое слово об украинском языке молвил. Причем именно в очерке о коммуне «Авангард» [он так и назывался: «Коммуна «Авангард»].

Цитирую его: «Зачем возрождать допетровскую эпоху, зачем гальванизировать украинский язык, который покрылся уже прахом. Все это только тормозит развитие социалистического строительства. Говорите по-русски! Украинские писатели хотят конкурировать с русскими писателями, а выходит только обезьянничают».

Такой вот писатель был. Цементописатель.

Упадок с призраком голода

После Гладкова и Горького, тоже в 1928 году, в коммуне «Авангард» побывала начинающая писательница, корреспондент журнала «Плуг» Докия Гуменная. Ее «Письма из степной Украины» на сегодня являются единственным правдивым рассказом о пологовских коммунарах.

Найти их, правда, почти невозможно: с 1928 года они не переиздавались.

Сама же Докия благодаря этим письмам получила всесоюзную известность, от которой… ей пришлось уйти и из журнала, и из литературы: слишком негативной получилась эта известность. После войны с немцами, к слову, Докия [полное им — Евдокия] несколько лет пребывала в лагере для перемещенных лиц в австрийском Зальцбурге, а затем переехала в Нью-Йорк, где издала несколько десятков книг [умерла в 1993 году].

«Как-то не верится, — рассуждала Докия после поездки по степной Украине, — была революция или нет. И неужели она отразилась на селе только теми облигациями, выкачкой хлеба, самообложением, проклятиями. Ничего не понимаю теперь… Не разбираю… Крестьянское хозяйство приходит в упадок, разрушается. Какая кому польза от этого? А тут еще и призрак голода».

Лично генеральный секретарь ЦК КП (б) У Станислав Косиор обрушился тогда на 24-летнюю писательницу, воскликнув в гневе: «Вот как представляет себе эта писательница нашу революцию на 11-м году советской власти!»

Ну, давайте выясним конкретнее, как же Докия представляла эту самую революцию: я таки отыскал ее «Письма из степной Украины» и был буквально очарован слогом начинающей писательницы.

А как не очароваться вот этим, например: «Йду. Кукурудза, кукурудва без краю. Десь на країнебі виростае густий, гігантський ліс. Це хвилястий степ обманюе. Зовсім це не гігантський ліс, а та сама кукурудза на макортні.

Вранішню тишу проривае оклик. Десь зовсім близько, але нігде а ні душечки…»

Или вот этим: «В атмосфері південно-українського синього-пресинього неба жовтою міддю вилискує світлодайний сторож нічний — місяць».

Вот такое, господа пролетарские писатели, в Украине «наречие» — чистое и звонкое, что вода в роднике среди степи бескрайней. Полого-бескрайней, я бы добавил, учитывая местность, о которой мы ведем разговор — Пологовский район.

Но прежде, чем мы отправимся с Докией по степной Украине, объясню, почему в заголовке коммуну «Авангард» я назвал махновской.

Дело в том, что, просматривая однажды протокол допроса бывшего начальника штаба батьки Махно Виктора Белаша [его несложно отыскать на махновских ресурсах], я узнал о его поездке в Пологовский район в 1927 году. Вот, как собственноручно он это описал:

«После Полог я посетил Басаль, что в 20 верстах юго-западней станции Пологи. Там я встретил Логвиненко. Это командир Басальского махновского отряда в 1919 году. Он пару месяцев, как был выгнан из Басальского исполкома, где был председателем. Поэтому очень был обижен и зол на Запорожский исполком.

Навестил я и самую знаменитую Басальскую коммуну «Авангард». В ней был председателем бывший махновский фельдшер. Все должностные посты занимали бывшие махновцы, но все они стали членами ВКП (б). Говорить с ними по хозяйству можно было, но говорить с ними на махновскую или анархическую тему было невозможно в виду того, что они друг другу не доверяли и боялись».

Не верить слову бывшего начштаба батьки Махно у меня нет оснований. Правда, уточнение к сказанному Виктором Белашем таки имеется: село, которое он посетил после Полог, называется не Басаль, а Басань. В нем в марте 1922 года и была создана коммуна «Авангард», переселившаяся в мае того же года на территорию бывшей сельхозусадьбы братьев Цыбулько — это примерно в десяти километрах от Басани, по соседству с селом Новофедоровка, существующим доныне.

Бесплатный хлеб и мясо за десять копеек

Ну, а Докия Гуменная знакомство с Пологовским районом летом 1928 года начала с села Новокарловка, куда она прибыла ночным поездом.

«Население здесь [на Запорожье, — авт.] в панике, нерадостное, — отметила она в своем письме, отправленном накануне. — Хлеб частично вымерз, частично погорел. Все готовятся к голоду. Нет и речи, чтобы где-то достать краюху хлеба. Цены на единственный продукт, который можно достать — молоко — городские [то есть, очень высокие, — авт.].

Куда подевалось славноизвестное гостеприимство сельское? Или его здесь не было, в этом уголке холода и нищеты?»

Жуть!

В Новокарловке, рассказ о которой помечен датой 1 августа 1928 года, ситуация не лучше:

«Было еще темно, когда я вышла из вагона. Ожидая, пока развиднеется, завела разговор с кругленькой молодицей:

— Как тут у вас с хлебом?

— Да как? Вчера бабы хотели бить председателя в нашем селе, так он убежал через окно.

— За что бить?

— Не дают без бумажки хлеба в лавке. Так хоть бери и от голода подыхай! — ответила, будто на меня сердилась.

— Какой бумажки? — допытываюсь.

— Выдают ее в сельсовете тем, кто нуждается в хлебе. Без нее в кооперативе ничего не получишь. А председатель такую бумажку выдает не всем».

Это 1 августа, юг Украины.

Зачем же вы, сам собой возник у меня вопрос, который я задал бы какому-нибудь троцкому или чубарю, вашу революцию совершали? Только затем, чтобы народ голодом морить?

Увы, задавать этот вопрос некому: творцы революции канули в небытие — вместе с ихней революций.

Но нас, однако, коммуна «Авангард» ждет. Там, оказывается, все не так, все по-другому:

«Какой-то особый дух, атмосфера, отличная от крестьянской и от городской, окружает меня с тех пор, как я нахожусь в коммуне, — начинает рассказ о ней автор «Писем из степной Украины». — Она и стоит как-то особняком от слободы [села Новфедоровка, — авт.] — с молодым парком и красными кирпичными корпусами — как заводскими. В этих корпусах размещаются мельница, маслобойня, машинный отдел, столярно-механические мастерские, инвентарный склад, баня и… клуб. В стороне — кирпичный завод.

Вглубь — окруженный садами бывшего хозяина усадьбы, кулака Цыбульки — четырехугольник жилых помещений с выходом внутрь этого четырехугольника. Здесь и канцелярия — мозг коммуны, и детдом, и ясли, и школа, и библиотека, и кооператив. Вымощенные красным кирпичом дорожки объединяют эти помещения, они же выводят за пределы четырехугольника — к конюшне, коровнику, свинарнику. Общие планомерность и внутренний замысел чувствуются во всем.

В сторону от этого четырехугольника — кирпичная дорожка к столовой».

Проследуем в столовую и мы и узнаем, что «каждый посетитель, заказывая себе что-то, расплачивается наличными, а работница столовой полученную наличность бросает в ящик на стене. Наличные? Оказывается, в коммуне есть деньги; свои, самодельные — талончики желтенькие, синенькие, красненькие, беленькие с надписями «Коммуна Аванrард», «1 коп.», «3 коп.», «5 коп.», «10 коп». Каждый коммунар получает их ежемесячно за свою работу.

За эти деньги он питается, платит ими зa помещения и освещение коммуны, покупает, что ему надо, в кооперативе. Все это обходится коммунарам дешево: продукты столовка продает по себестоимости, кооператив дешевле отпускает процентов на семь-восемь.

А когда коммунару нужны настоящие деньги, он берет их в канцелярии. Коммуне так лучше — у нее деньги все время в обороте».

Вот так: собственные деньги. А мне остается напомнить, что в продолжение лет тридцати после описанного колхозники в СССР за свой труд получали… Ничего они не получали!

В «Авангарде» же были твердые ставки: «Коммунар за свою работу получает 18 рублей, а самая высокая ставка — 37. Столько получает голова коммуны. У заведующего отдельной отраслью зарплата — 27 рублей, специалист получает 24. Кроме того, каждый коммунар может — при желании, заборатать більше».

А вот цены в столовой: «Борщ — шесть копеек, суп — шесть, мясо — десять, стакан кислого молока — три копейки, обычного — тоже три. Однако порции такие большие, что обычно заказывают половинную. В итоге обед обходится в десять-пятнадцать копеек. Хлеб — бесплатно: ешь — сколько пожелаешь».

Причем коммунаров в столовую созывает колокол — четыре раза в день: на завтрак, обед, полдник и ужин.

«А какая специальность у этих старых женщин?» — полюбопытствовала в столовой Докия у одной и коммунарок. «Никакой, — ответствовала та. — Это наши содержанки. Мы им платим по 12 рублей в месяц, как и детям школьноrо возраста. У нас же социальное обеспечение. Правда, и они могут зарабатывать — если хотят и если есть для них работа».

Двенадцать рублей, припоминаю, моя бабушка, отработавшая всю жизнь в украинском колхозе, получала — пенсия такаю у нее была в шестидесятые годы. Правда, мяса тогда за десять копеек — да еще большую порцию, уже было не купить. И хлеба бесплатно пенсионерам никто не давал.

В поисках города-коммуны

А вот и о детях рассказ: «Детдом коммуны — это чистенькие комнаты с детскими кроватями. Чистота и порядок бьют в глаза. В большой комнате, где пахло свежевымытыми полами, стояли круглые низкие столы и стульчики. Деды Ленин и Шевченко смотрели со стен. На полу возились дети. На нас не обращали внимания. У детей есть отдельная кухня, отдельные продукты, отдельная прачечная, отдельные уборщицы».

Детей, как объяснили Докии, «коммуна взяла на себя, хотя каждый знает их родителей».

Так может, у них и жены-мужья общие были?

Почти так: «Мы разрушаем семью», — заявил Докии заместитель головы, как о вещи давно решенной.

Заглянула гостья и в машинный зал — сердце, как она выразилась, коммуны. И вот, что увидела: «Стоят себе два тайных зверя — дизели, ритмично стучащие день и ночь. Чуть стемнеет, вся коммуна сияет электрическими огнями. Пойдешь в конюшню — электричество и водопровод. Мало того, дизели — непосредственная причина опрятности коммунаров. Только кончают они работу — сразу идут в баню. Дизель день и ночь поставляет коммуне горячую воду».

И далее любопытно:

«Чуть позже пошла я бродить по коммуне. Дома, где живут коммунары, — это что-то переходное между селянским домом и городской комнатой: большие корпуса с коридором посередине. Комнаты по обе стороны коридора, как в гостинице. В комнатах пол помазан желтой глиной. Кровать, стол. Все очень просто, примитивно. Нет старосветских крестьянских украшений [разве что рушники и искусственные цветы]. Как-то немного неуютно.

Однако спят на чистых простынях и одеяла есть везде; на столе — зубная щеточка и порошок, вместо керосиновой лампы — электричество.

Хотя малюсенькие комнатки до отказа забиты вещами, но в них чистота. Секрет в том, что в дом коммунары еду не несут. В столовке наедаются вволю и она открыта целый день.

Для стирки имеется прачечная, где всегда горячая вода от дизеля. Дети, а от них как раз больше всего мусора, в детдоме и яслях. Вот и некому мусорить».

После этого Докия снова отправилась на разговор к заместителю головы коммуны:

— Я много кое-чего не понимаю, — откровенно призналась она ему. — Когда проходишь селами, то ужас берет, как они прозябают от паники и голода. А у вас этого и не заметно, будто вы в другой стране, на другой планете обитаете.

— У нас совсем другая система хозяйствования, — слегка улыбнулся собеседник. — Мы уже давно поняли, что на одном полеводстве далеко не уедешь. Поэтому вы у нас увидите различные отрасли хозяйства вплоть до фабрично-заводских. Наши мастерские, например, производят буккеры, которые пользуются большим спросом. Сейчас мы имеем заказ из 3апорожья на 200 штук. Все окружающее крестьянство возит к нам молотить и масло бить. Мы также ремонтируем сельскохозяйственные машины. Теперь скотоводство: имеем 45 лошадей; в воскресенье выводим в Орехов [город по пути в Запорожье, — авт.] на продажу десять лошадей. Имеем 30 коров — думаем молочно-товарную ферму создать. В прошлом году заработали три тысячи на свиньях; теперь их у нас 150 штук, а на будущий год увеличим поголовье до 600. Вообще, мы хотим перейти на скотоводство; полеводство будет у нас вспомогательной отраслью. Есть у нас и пасека, правда, небольшая — 60 ульев. Розводим 12 десятин сада.

Еще мне запомнился разговор Докии с коммуновским рабфаковцем Степаном Шерстюком:

«Вы смотрите, — объяснял он, — неблагоприятный год выдался, а мы строимся. Видели, свинарник строится? Он будет лучше домов, в которых мы живем, будет оборудован по последнему слову техники. Тут на горе построим школу. Будет семилетка и сельскохозяйственная профшкола. Единственная школа в Украине такого типа. Клуб наш никуда не годится. Мы сделаем такой клуб, который будет обслуживать всю округу. Вместо тех хибарок, в которых живем, построим трехэтажный дом американского стиля. А столовка разве такая будет?! Мы все снесем, что здесь теперь есть, потому что нам везде тесно! Здесь будет совсем другой план! Обсадимся парком, сад через несколько лет вырастет. Железную дорогу подведем под самую коммуну. Приезжайте к нам через десять лет, — вспомнил, наконец, он, что я стою рядом с ним, — вы не узнаете коммуны «Авангард»!

В полете мыслей он замолк, а потом добавил:

— А через тридцать — сорок лет здесь будет город — коммуна Авангард».

***

Вместо Докии приехали мы, журналисты из Запорожья… через девяносто лет.

И никакого города не нашли.

По дороге, а ехали мы, как и некогда первые коммунары — из Басани, нам то и дело попадались полуразрушенные, брошенные дома: вымирает глубинка сельская. А значит, и Украина вымирает.

Без села ведь не может быть Украины.

В Новофедоровке, возле которой в двадцатых годах пришлого столетия и появилась коммуна «Авангард», тоже радоваться было нечему: разрушенный клуб мы увидели, разрушенный магазин и стертую с лица земли бывшую колхозную контору.

О коммуне «Авангард» в селе помнят: директор местной школы Сергей Бандурка сберег кое-какие документы из ставшего не нужным сельского краеведческого музея. Спасибо ему за это.

Да камень памятный, о котором я говорил в самом начале, мы отыскали — тот самый, снятый с Государственного реестра недвижимых памятников Украины.

2018

[Фото и фоторепродукции Сергея Томко]