Неизвестный Пири

6 июня 1891 года паровая баркентина «Кайт»[11], обитая железными листами и снаряженная для плавания в Арктике, отошла от причала в Бруклине. Кроме зимовщиков – лейтенанта Пири, миссис Пири и пяти членов отряда – на борту разместились девять профессоров, которые называли себя Западно-Гренландской экспедицией. Руководил группой доктор Анджело Гейльприн.

Пири представляет членов команды:

Роберт Пири – глава Северо-Гренландской экспедиции в 1891–1892 годах

«Кайт» у берегов Гренландии, 4 июля 1891 года

Портреты членов первой Северо-Гренландской экспедиции Пири (слева направо, сверху вниз): Фредерик Кук, Лэнгдон Джибсон, Эйвин Аструп, Джон Вергоев, Мэттью Хенсон

У Пири – мы увидим это – отличная команда. Да и в целом вся его Северо-Гренландская экспедиция кажется великолепно отлаженным грандиозным предприятием. Смелость, настойчивость и упорство Пири восхищают, и он предстает умелым организатором. Ему удалось все: добыть деньги, найти людей, снарядить судно и причалить к северным берегам Гренландии, построить дом и созвать окрестных инуитов, поселить их рядом и наладить с ними дружеские отношения, подготовить снаряжение – сани, приборы, сшить одежду, приобрести у местных людей собак и научиться управлять упряжками, собрать рационы питания, создать на ледяном куполе депо со снаряжением и продуктами для предстоящего перехода.

Участница экспедиции Джозефина Пири

Повествование Пири о Северо-Гренландской экспедиции превосходно: интересно, познавательно. Оно словно кладезь полярных откровений, и хотелось бы процитировать многие места из него, очень понятные и близкие автору настоящей книги. Одного не мог Пири – умерить свое себялюбие, свою патологическую ревность к успехам других, свое болезненное тщеславие. «Мой врач», «мои эскимосы», «мой верный чернокожий помощник»… Мой, моя, мои, мое – любимые слова в лексиконе Пири.

Вергоев погиб, Аструп, как мы увидим, тоже в самом расцвете сил уйдет в мир иной; они расстались с жизнью, будучи нешуточно обиженными на лейтенанта. Кук отдалится от Пири. В 1909 году Кук будет оклеветан Пири, и только сила духа поможет ему достойно жить с клеймом всемирного обманщика. Вина Пири в трагедии Кука бесспорна.

Вернусь к словам: «Вергоев щедро содействовал решению финансовых проблем». Они означают, что за свое участие в экспедиции юноша заплатил 2000 долларов. Письмо Пири Вергоеву:

Каждый из участников подписал контракт. Люди Пири были «согласны с тем, что в течение года после публикации официального отчета о результатах экспедиции они не имеют права писать о поездке или распространять информацию…». Брайс замечает, что Пири засекретил даже имена членов отряда, кроме миссис Пири. Цель та же: лейтенант, и только он – источник сведений о путешествии.

На подходах к Годхавну[12] всех удивил Вергоев, решивший сплавать к берегу, до которого от корабля, стоявшего на якоре, было около 200 метров, и вплавь вернуться. В бухте застыли айсберги, вода была ледяная, и зрители заволновались. Доктор Роберт Кили из академической группы поспешил за смельчаком в лодке. Но все обошлось, Вергоеву аплодировали, хотя бравада юноши в свете последующих трагических событий была словно неприятным предупреждением.

1 июля «Кайт» достиг залива Мелвилл, где почти неделю простоял, окруженный льдами. 11 июля битый лед настолько сильно сжал руль, что штурвал вырвался из рук рулевого, и железный румпель ударил по правой ноге Пири, вдавив ее в рубку и сломав две кости над лодыжкой. Пострадавшего унесли в каюту. Кук с помощью миссис Пири закрепил сломанные кости гипсовой повязкой. Велики были страдания пациента от боли при столкновении судна со льдами.

Айсберги – арктические скитальцы

В подробнейшем отчете об экспедиции Пири отводит совсем немного места своим мукам, тем не менее короткие записи позволяют судить об истории болезни:

14 января 1892 года во время вылазки на ледяной купол:

Все это подытоживается:

Однако через 17 лет, на пути к Северному полюсу, Пири будет жаловаться, что нога, сломанная на «Кайте», ноет.

Конечным пунктом плавания стал южный берег бухты Мак-Кормик. Место для зимовки было выбрано перед красными отвесными утесами. Пири, привязанного к доске, вынесли с корабля и уложили в палатке, откуда он мог наблюдать за строительством дома, получившего название Дом Красной Скалы[13]. 30 июля «Кайт» снялся с якоря.

Доктор Кили нарисовал грустную картину прощания: «…после обмена несколькими памятными подарками и пожеланиями мы сказали друг другу “до свидания”. Три пронзительных гудка и оружейный залп известили об отплытии. Никогда я не слыхал звуков прощального салюта, которые вызвали бы у меня такую грусть… Когда лодка отплывала, они [группа Пири] три раза прокричали “Ура!..”, но радости в голосах было куда меньше, чем раньше, когда я слышал тех же людей. Колокол в машинном отделении просигналил полный вперед, и через несколько минут мы отплыли от самого северного белого поселка Земли, оставив наших товарищей перед лицом выбранного ими долга в этих беспощадных арктических условиях».

От Дома Красной Скалы до Северного полюса лежало 750 миль льда – расстояние не такое уж большое, и вряд ли шестеро мужчин, мечты которых так последовательно воплощались в реальность, разделяли грусть отплывающих. Пири в палатке написал письмо маме, которое отправил с «Кайтом»:

Спустя 10 дней члены отряда уже обживали построенный дом 22 на 12 футов: одну комнату размером 20 на 7,5 футов заняли пять членов команды, в другой, почти в два раза меньшей, разместилась семья Пири.

Дом Красной Скалы

Поход через ледниковый купол Пири хотел осуществить следующим летом на собаках, и главным теперь было наладить дружеские отношения с инуитами, поскольку только они могли снабдить экспедицию собачьими упряжками, дичью и шкурами животных для изготовления одежды и обуви. Расплачиваться с аборигенами Пири намеревался ружьями, топорами, ножами, безделушками, иголками.

Одно из поселений находилось в 70 километрах от Дома Красной Скалы, и туда Пири послал Кука, Вергоева, Аструпа и Джибсона. Каждый имел письменное распоряжение.

Стоит сказать, что все приказы и распоряжения Пири, все отчеты его подчиненных времен Северо-Гренландской экспедиции педантично собраны в книге «По большому льду». Они впечатляюще подробны. Видно, как внимательно лейтенант относится к мелочам, – он в курсе буквально всего и, словно гордясь своими знаниями, дотошно излагает все факты на бумаге: смотрите, мол, как было, – документы подтверждают.

Начальником экспедиции был назначен Джибсон, на Кука возлагалась вербовка инуитов. Предписание доктору гласило:

Отряд отправился на вельботе, рассчитывая возвратиться через две недели. На третий день на острове Нортумберленд Кук и его товарищи увидели первого инуита. В отчете о поездке Кук пишет: «Он был больше похож на какое-то животное, чем на человека. Эскимос не выказывал страха, а сошел прямо к берегу и помог нам пристать, смеялся и несколько раз принимался что-то говорить. Конечно, мы не понимали ни слова из сказанного. Вскоре появилась женщина с двумя детьми. Мы сели завтракать и предложили им поесть с нами. Им, как нам показалось, было приятно наше гостеприимство, они ели все, что мы давали, но из всей нашей пищи им понравились только кофе и бисквиты».

Первый местный житель. Фото доктора Кука

О последующих событиях мы узнаем из неопубликованной книги доктора Кука[15]: «Через несколько часов наш гость-дикарь вновь появился со своей женой…

Эти двое подошли, держась за руки, как влюбленные, с огнем эмоций в ярких раскосых глазах. Женщина была просто крошкой, ростом 4 фута 6 дюймов, но было видно, что в ней – целая вселенная понимания. Она вела весь разговор в мягкой женской манере. Мало улыбалась, но усердие глубокомыслящего человека было в каждой черте ее лица. После краткого вступления… она подошла к каждому из нас, посмотрела прямо в глаза и вопросительно сказала: “А-тинг-а”[16]. Это повторялось так часто и так быстро, что мы просто повторяли это слово, как ответ. Это вызвало продолжительный смех, но женщина настаивала. Ни одного другого слова предложено не было.

“Что имеет в виду эта глупая женщина?” – спросил Джибсон.

“Она не в своем уме”, – отозвался Аструп.

Но специфичная манера женщины, задающей вопрос, выдавала желание втолковать нам некую мысль. Она становилась более настойчивой и более серьезной с каждой попыткой. Мы предлагали продукты, предлагали подарки, но она ничего не брала. Вергоев был маленького роста, практически размером с эскимоса. Она схватила его за воротник, почти вытряхнула его из куртки и сказала: “А-тинг-а”. Затем она оттолкнула его, улыбнулась и произнесла с умоляющим взглядом: “А-тинг-а”. Наша глупость стала сейчас очевидной для всех. Джибсон, который традиционно был общепризнанным юмористом в нашем отряде, на этот раз наблюдал за всей этой сценой с нарочитым молчанием. Неожиданно у него появилась идея. Поднявшись с многозначительным видом, он положил свои огромные руки на ее маленькие плечи, посмотрел в ее черные глаза и спросил: “А-тинг-а?” Ее беспокойство вдруг исчезло, и она быстро ответила с выражением: “Мане. Мане-ап пиблокто ибсе”, – и затем, указывая на своего мужа, добавила: “Иква”[17].

Семья инуитов и палатка (вверху). Иглу, вход. Остров Нортумберленд. Фотографии доктора Кука

Инуиты с каяками на земле

Все еще в недоумении, по-прежнему не понимающие смысл обращения этой далекой от цивилизации женщины только одним словом, мы были поражены ее безропотной настойчивостью. С материнской интуицией она старалась научить нас одному слову, которое, как мы поняли позднее, позволило нам со временем узнать весь эскимосский язык. Мы были настолько недогадливы, что нам потребовалось 2 дня, чтобы осознать всю преподавательскую мудрость этой женщины. Слово “а-тинг-а” означало: “Что это – как ты это называешь – как тебя зовут”. Отвечая Джибсону, она назвала свое имя Мане и добавила: “Да, я Мане. Вы сошли с ума. Это – мой муж. Его зовут Иква”.

Одно слово “а-тинг-а”, которое вдолбила нам эта дикарка, помогло нам больше, чем все книги об арктических исследованиях, поскольку, используя его, мы смогли не только быстро и легко приобрести практические навыки эскимосского разговорного языка, но и понять основные приемы жизни в Арктике. Ни один исследователь не сможет добиться серьезного успеха в полярных регионах без сокровенных знаний местных жителей, позволяющих безопасно переживать тяжелые периоды голода и морозов, которые всегда маячат на горизонте в этом белом мире».

Вскоре Кук смог объяснить Мане, что ему нужен материал для изготовления обуви. Она пошла в свое поселение и вернулась с тюленьей кожей и костяной иглой. Мане повесила кожу на колено Кука и начала шить комаги. Пока Мане шила, Аструп рисовал на песке разные предметы и спрашивал их названия. Потом Мане, в свою очередь, изобразила контуры острова и отметила местонахождение племени. Все поплыли туда и были тепло встречены тринадцатью жителями.

В отчете Кук рассказывает о поездке: «Каждый мужчина имел каяк, гарпун, копье и птичью сеть, у двоих были луки и стрелы, а у нескольких – веревки и жилы нарвала. Их запасы сала и мяса, казалось, были свалены в одну кучу; нежирное мясо вялилось на веревках.

В первую же ночь эти люди доказали, что они не боятся белых и вполне нам доверяют. Около 10 часов вечера все мужчины стремительно запрыгнули в свои каяки и погнались за нарвалом, оставив своих жен и детей совершенно беззащитными. Около 5 часов утра они вернулись с нарвалом…

Для себя я также отметил характерные особенности поведения жителей этого поселения: заботливое отношение к охотничьим принадлежностям, внимание к мелочам, очень бережное и экономное отношение к железу и дереву.

Они сказали нам, что слышали свисток “Кайта”. Мы объяснили, где был наш лагерь и что у нас в изобилии есть дерево и ножи…

Мои мягкие камики. Подпись из книги Р. Пири

Я снова попытался убедить Икву ехать с нами. Он колебался, но затем согласился, забрал свои вещи и… сложил их в наш вельбот и вместе со своей семьей отправился с нами…

Иква говорил нам, прежде чем сесть в вельбот, что его жена и дети заболеют морской болезнью, но, когда мы плыли по проливу, она и дети спокойно спали и, не просыпаясь, так и доплыли к Красной скале».

По прибытии Иква разбудил Мане, и белые мужчины с удивлением увидели, что на дне лодки под оленьими шкурами женщина спала совершенно голая. Семья поставила палатку и вечером была приглашена на обед. Икве понравилась миссис Пири, и он попытался обнять ее, показывая, что ожидает от хозяина соблюдения местного обычая – на некоторое время обмениваться женами с другом, который пришел в гости. Жест остался словно незамеченным[18]. Через две недели, когда бухта Мак-Кормик замерзла, появились новые инуиты, и постепенно Дом Красной Скалы стал центром маленькой колонии.

Пири пишет:

В знаменитой книге Илайши Кент Кейна, которую вспоминал Роберт Пири, инуиты при первом знакомстве предстают примитивными, неопрятными, грязными, крайне несносными детьми арктической природы, внушающими европейцам страх и недоверие. Но, прожив рядом с ними почти два года, отчасти даже усвоив – в силу необходимости – их образ жизни, Кейн меняет свое мнение: «Я мог их всех назвать поименно, и они в той же мере хорошо нас знали…

…наши друзья принимали нас как гостей… [Мужчины] и юноши были нашими главными работниками, но женщины, дети, а еще и собаки тоже вносили свой вклад…

…никогда не было у нас таких преданных и искренних друзей, как они».

Восхищается инуитами и Фредерик Кук: «Интересно… найти в самом отдаленном полярном регионе маленькое племя, спрятанное рукой самой природы за огромными замерзшими морями и другими естественными препятствиями, живущее в состоянии счастья, покоя и мира, не зараженное пороками белокожих людей».

Джон Уимс пишет, что зимой Пири изучал аборигенов, говорит об этнографических исследованиях лейтенанта. Верно это только в том смысле, что изучением местных жителей с энтузиазмом и большим успехом занимался член команды доктор Кук. Уже после окончания экспедиции сам Пири, выступая в Академии естественных наук в Филадельфии, заявил:

Портреты инуитов

Кук выучил язык этих детей арктической природы, составил словарь эскимосских слов, записывал местные легенды, научился понимать инуитов: «Эти люди, живущие на Крайнем Севере, похожи на животных по образу жизни, но их отношение друг к другу и к окружающим говорит о том, что они человеческие существа. Они имеют глубокое чувство чести, уважают права собратьев и обладают дружелюбным характером. Случаи воровства почти неизвестны, обман и предательство встречаются крайне редко. Споры, хотя и происходят часто, быстро прекращаются благодаря хорошо развитой привычке сдерживать свои эмоции. В моральном отношении, если опираться на наши стандарты, они превосходят белых завоевателей их страны. Физическое и умственное развитие не на высоте, но оно достаточно для того, чтобы удовлетворять существующие потребности. Один из наиболее интересных аспектов изучения жизни эскимосов – определение мотивов, которые ведут людей к той или иной цели…

Что вынуждает человека идти сквозь бурю и снег по льду, лезть в ледяную воду, попадая в гибельный мир холода? Поверхностный наблюдатель ответит, что это потребность в питании, одежде и укрытии. Более серьезное погружение в жизнь эскимосов подтвердит, что при достижении цели жизни все это второстепенно. Основной же целью всех усилий является уважение товарищей, а с этим неразрывно связана и любовь женского сердца. Не это ли вдохновение всего мира?»

Инуиты, в свою очередь, прониклись к Куку, знахарю, к тому же говорящему на их родном языке, особым уважением. Доктор мог войти в родильное иглу, где до момента появления на свет ребенка разрешалось находиться только матери[20]. После возвращения в Нью-Йорк на лекции доктор Кук рассказывал: «Когда женщина готовится стать матерью, ее помещают в дом и дают мороженое мясо в количестве достаточном, чтобы продержаться 2 недели, и немного жира. Если она переживет испытание и будет слышно, как плачет ребенок, то другие войдут и помогут ей, но если крики ребенка не слышны, то в этот дом больше никто никогда не войдет».

Кук измерял отдельные части тела инуитов и фотографировал «своих “хаски”[21]». Было описано и сфотографировано 75 мужчин, женщин и детей.

Кук обратил внимание, насколько хорошо тела инуитов приспособлены к холоду: уши, нос, руки и ноги небольших размеров, а жир и ареолярная соединительная ткань сглаживают мускулы. По его мнению, последним они похожи на некоторых арктических животных.

Доктор живо интересовался питанием местных жителей. Он полагал, что свежее мясо в рационе инуитов надежно предохраняет их от цинги – страшной болезни «пришлых» экспедиций. Кук и Пири спорили на эту тему.

«Кук: Белые люди страдают цингой, а эскимосы нет. Не должны ли мы учиться чему-то у этих нецивилизованных дикарей?

Пири: Возможно, но не в вопросах питания. Они едят одно мясо, и в основном сырое, что для нас неприемлемо. У нас должна быть цивилизованная пища.

Кук: Может быть, но цинга затаилась на линии между консервированной пищей и сырым мясом. В процессе кулинарной обработки что-то важное для нашей жизни разрушается. Наши обрюзгшие, слабые и бледные тела свидетельствуют об этом… Что разрушается?

Пири: Откуда же я знаю!.. Понятия не имею!

Кук: Но я слежу за вашим здоровьем. За своим, за здоровьем других. Воздействие на нас, неприспособленных белых людей, налицо, тогда как эскимосы полны жизненных сил. Ответ – сырое мясо…

Пири: Если я должен есть сырое мясо, то тогда я отказываюсь от посещения этой части света».

Всем шестерым членам команды надо было научиться новой жизни, и особенно трудно пришлось миссис Пири – привыкнуть к местным жителям она не могла. По ее словам, они были «самыми странными и грязными личностями, которых я когда-либо видела». «Одетые в меха, они напоминали скорее обезьян, нежели человеческие существа».

«Мне в высшей степени не нравится находиться вместе с дикарями в моей комнате, потому что они очень грязные, и особенно потому, что на них живут паразиты, приводящие меня просто в ужас, что очень веселит нашу команду… После того как они заканчивают работу, я беру свой веник… и тщательно выметаю комнату… Веник прекрасно справляется с работой… После тщательной уборки я сбрызгиваю комнату раствором сулемы́[22], который мне дал доктор, и это позволяет полностью избавиться от насекомых. И я, и мистер Пири каждый вечер перед сном обтираемся спиртом в качестве дополнительной защиты против этих ужасных “кумакши”[23], и наши старания вполне оправдывают себя».

На следующий год, покидая на «Кайте» Гренландию, миссис Пири рассуждала сама с собой: «Вспоминая этих бедных невежественных людей… я все думаю о том, действительно ли они получили пользу от общения с нами или мы просто открыли им глаза на их убогую жизнь?»

Доктор Кук задавался противоположным вопросом: «Мы многому научились у мудрых дикарей, интересно, было ли наше общение в свою очередь полезно для них».

К зиме руководитель составил мудрые правила. Судите сами. С 8 утра до 7 вечера никто не мог расположиться на своей койке. Нельзя было отойти от дома более чем на 500 ярдов без разрешения начальства. Вахта длилась 4 часа, и люди дежурили посменно. Дежурный поддерживал огонь и следил за лункой во льду, чтобы в случае пожара всегда существовал доступ к воде. В число дежурных вошли Кук, Аструп, Джибсон и Вергоев. Что касается Хенсона, то ему были поручены домашнее хозяйство и «черная» работа, в том числе он подавал чай инуитам, которые трудились на благо экспедиции.

Миссис Пири раздает домашнюю утварь. Подпись из книги Р. Пири

Вергоев, борец за справедливость, опротестовал правила. По его мнению, в график следовало включить Пири и Хенсона. В результате слуга Пири был приобщен к дежурству.

Главная проблема любой зимовки – сосуществование очень разных людей в ограниченном жизненном пространстве. Кук дипломатично, но вполне точно описал особенности своих товарищей, обойдя, правда, руководителя и его супругу: «У каждого из нас были странности, которые мы старались не показывать. Эти особенности характера я записал в виде медицинских карточек или рабочих записей врача. Некоторые из заметок носят настолько конфиденциальный характер, что их нельзя напечатать.

Джибсон был, пожалуй, самой динамичной личностью. Ростом выше шести футов, с фигурой атлета, с отличной физической подготовкой. Он был завзятым, умелым охотником, хорошо управлял лодкой… Лэнгдон знал толк в искусстве, и в особенности в женщинах, но в Арктике у него не было шанса блеснуть этими способностями… Джибсон… всегда был верен руководителю и соблюдал интересы каждого члена команды.

Вергоев жил в своем сером мирке. Он был выпускником Йельского университета с хорошим общим образованием. Его увлечением были проблемы погоды и наблюдения за приливами, и он выполнял эту работу с чрезвычайной тщательностью и усердием. Но во всем остальном его теоретические знания, оторванные от жизни, давали ему ничтожное преимущество перед остальными. Он любил спорить по любому поводу, но с трудом адаптировался к жизни в лагере и к работе в Арктике в целом. Так же, как и большинство остальных участников, он считал, что планы экспедиции и снаряжение были неправильными. “Но давайте все-таки объединимся и заставим Пири проявить здравый смысл хоть в чем-нибудь” – было его ежедневным предложением. Он также сильно невзлюбил миссис Пири и Мэтта Хенсона… Вергоев оставался добросердечным человеком; ни разу не сказал дурного слова об остальных, но каждый раз, когда он видел Пири, в его глазах вспыхивал огонь.

Аструп – обычный мальчик с красивым мужественным телосложением… Масштабность американских методов вызывала у него восторг. Аструп был поэтом в душе и артистом по натуре… Он был тактичен в суждениях, верен цели и точен в деталях во время работы.

Хенсон – смесь цветных и бледнолицых. Среднего роста, худощав. Занимал должность повара лагеря, а также прислуживал Пири и его жене, поэтому на сторонние дела у него не оставалось времени. Хенсон был импульсивен и резковат в своих высказываниях. Общаясь с участниками экспедиции, он рассказывал разные сплетни о сокровенном из жизни других людей. Мы подозревали, что когда-нибудь он и про нас что-нибудь расскажет. В каждой тюрьме и в каждой экспедиции всегда имеется тайный осведомитель. Мы считали, что Хенсон и был этим тайным проводником информации. Такие подозрения его обижали.

Имея описания характеров участников и воспринимая их в еще большей степени подсознательно, я мог предвидеть реакцию каждого на все текущие и будущие события. Во всяком случае, я думал, что мог, и это в конечном счете означало одно и то же. Молодой доктор всегда очень уверен в своих способностях, пока не поймет, что ему еще учиться и учиться».

Миссис Пири тоже составила свое откровенное досье, лишенное и тени дипломатии. Важную для нас характеристику она дает и главному герою книги, своему мужу: «Я ненавижу людей, окружающих меня, с каждым днем все больше и больше. Все их действия свидетельствуют о грубости и неотесанности. Боюсь, я слишком аристократична, чтобы привыкнуть когда-нибудь к таким людям. Для меня совершенно очевидно, что Б[ерт] не разделяет эти мои чувства и даже возмущен ими… Он воспитан так, чтобы, говоря или действуя, всегда соответствовать тому, что другие люди думают или высказывают. Я же, напротив, привыкла к независимости: говорю что думаю и делаю что хочу, не беспокоясь о мнении других. Самое лучшее, что я могу сделать, – это избегать любых разговоров с парнями, и тогда своими речами я не буду по крайней мере раздражать Б[ерта]…

Члены партии, как они мне представляются: доктор Ф. Кук – чрезвычайно грубый человек, не имеющий никакого представления о поведении джентльмена. Бывший молочник, изучавший за счет своих сбережений медицину, не в состоянии написать и одной страницы без орфографических ошибок. Какой он врач, я, конечно, не знаю, но он был сама доброта во время несчастного случая с Бертом, и даже женщина не смогла бы быть более нежной. Я высоко ценю это и никогда не забуду, но его неотесанные манеры и неучтивый разговор постоянно раздражают меня. Представьте себе врача… который говорит за столом об “отрыжке из желудка[24] как признаке брожения в кишечнике”. Закончив есть, он откидывается назад на своем стуле и потирает живот, часто приходит к столу в грязных нижней рубашке и штанах, хвастается, что причесывается только по воскресеньям, и его волосы, которые он не стриг с момента отбытия из Нью-Йорка, свисают прядями над ушами и шеей. На днях, когда он что-то показывал на скатерти, по его руке проползла вошь. В целом он грязнущий представитель мужского населения, но хороший работник и человек с очень добрым сердцем.

Следующим, пожалуй, будет Дж. Вергоев, он странный и жутко неказистый карлик. В нем нет ничего от джентльмена. Очевидно, что он не получил никакого домашнего воспитания. У него есть какие-то деньги, и он обучался в научной школе. Он крайне эксцентричен и воображает о себе, что он – эталон любезности и настоящий денди. Без сомнения, у него не все в порядке с головой. Ему ничего не стоит плюнуть на пол, и он рассказывает о своих родственниках: один из них – полисмен, другой содержит богадельню и т. д. Он ограничивается двумя приемами пищи в день и во время еды просто набивает свой желудок, перемешивая все блюда на одной тарелке, что отнюдь не способствует аппетиту других участников экспедиции. Но мужчины говорят, что у него очень доброе сердце. Он не может одновременно заниматься больше чем одним делом, но это дело он выполняет тщательно, и на него можно положиться.

Дальше следует Лэнгдон Джибсон. В его внешности нет ничего отталкивающего, такого, как у двух вышеназванных людей. Раньше он был посыльным, затем – служащим на Уолл-стрит, и очевидно, что он воспитывался среди людей из более высокого общества. Его внешность, как, к сожалению, я должна отметить, единственная его положительная характеристика. Он ленивый, инертный, подхалимистый, законченный лжец и, кроме того, трус. Хотя он заявляет, что он – орнитолог, он знает о птицах немногим больше, чем заурядный охотник-любитель. У него нет никакого общего образования… и он на каждом шагу демонстрирует свое невежество.

Эйвин Аструп – иностранец, и поэтому не всегда может изъясниться на английском языке. Когда мне случается быть в комнате вместе с ним, он кажется молчаливым и застенчивым, не могу сказать о нем много. Он был бы привлекательным юношей, блестящим молодым человеком, если бы содержал себя в чистоте. Остальные научили его ругаться, и, кажется, он считал первоочередной задачей сквернословить как можно больше. Первое, чему он учит туземцев, когда они появляются, это go to h-[25]. Он еще молод, и, я думаю, он прирожденный джентльмен, так что я питаю надежду на его исправление. Эти люди вместе с чернокожим юношей составляют культурное общество, с которым мне приходится иметь дело каждый день. По мнению Берта, я должна относиться к ним как к равным и видеть только их хорошие стороны. Он обижается, что я так не делаю; но он понятия не имеет, чего мне стоит даже просто вежливо общаться с ними. Я бы предпочла просто игнорировать их».

А вот рассчитанные на публику и поэтому куда менее интересные оценки самого Пири. Эти записи завершают его отчет о Северо-Гренландской экспедиции:

Последние утверждения Пири совершенно справедливы. Например, Кук и Аструп как никто другой нашли себя в Северной Гренландии. Осознание, что там обретается новый жизненный опыт, было для них лучшим средством от психологических конфликтов. Им нравилось там независимо от того, пойдут они с Пири в поход или нет. Оба к тому же были спокойными, интеллигентными, добрыми людьми и изо всех сил старались хорошо выполнять свои обязанности. Именно Аструпа Пири пригласил в поход через ледники к неизвестному восточному побережью, и – удивительно – только одни сани из многих выдержали путь через Гренландию и обратно – сани, сконструированные и сработанные лично самым молодым участником экспедиции.

О Куке можно говорить и говорить. Он решил спать в своем спальном мешке из оленьего меха на улице. Автор книги, без труда мысленно ставя себя на место Кука, сделал бы так же. Небо в ясную погоду словно притягивает, чувство единения с природой наполняет покоем.

Кук изучал природу человека в самом широком смысле слова. Вот превосходные рассуждения доктора: «У нас был большой запас великолепных журналов нашего времени. Это были ежемесячные издания, и хотя прошел год с даты их выпуска, для нас они были самыми свежими новостями. Я уже давно заметил, что по мере того, как мы становились все дальше и дальше от источника информации, разнообразие тем наших разговоров постепенно сужалось….Теперь, когда все внешние источники интеллектуального насыщения отсутствовали, часто повторяемые истории, шутки и сентенции стали раздражать, и желание общаться практически свелось к нулю. Отвлеченные идеи, содержащиеся в журналах, послужили мне инструментом исследования на тему, что же может быть источником мыслей… По сути, посредством пересказывания мыслей из журналов, к всеобщему удовлетворению, было показано, что разум всего лишь перерабатывает впечатления, поступающие извне… Каждый, кто имеет широкие познания в психологии, пройдя через полярную ночь, станет твердым сторонником бихевиоризма с его идеей об основополагающем влиянии на мышление внешних впечатлений».

В отличие от Аструпа и Кука, Джибсон тяготился тяжелой арктической работой, условиями зимовки, да и компанией. В экспедицию его пригласили на должность заместителя начальника, но Пири быстро разочаровался в атлете. Претензии начальника к Джибсону – самые неприятные из тех, которые могут быть адресованы члену полярного отряда:

Джибсон чувствовал отношение Пири и, конечно, не соглашался с его оценками. Брайс пишет: «В своем дневнике Джибсон стал называть Пири не иначе как “инвалид”, а миссис Пири, которая не переставала всем рассказывать о достоинствах мужа, – “обузой”. “Все мои думы сейчас занимает одна мысль – это неуместность женщин в арктических регионах. Неважно, кто они и что собой представляют”».

У Джибсона росла неприязнь и к доктору: «…идеи Кука самые нелепые. И другие зачем-то тратят время на споры с ним… Некоторые из его утверждений, хотя не так изящны, как аргументы сэра Исаака Ньютона, весьма оригинальны. Он очень болезненно воспринимает любое неприятие его идей или улыбки касательно его утверждений».

«Мне приходится прилагать определенные усилия, чтобы оставаться любезным с бывшим молочником, ныне – немецким доктором, который облокачивается на мое плечо и поглаживает меня ладонью, пока я улыбаюсь ему и выкладываю шутки, хотя на самом деле готов взорваться. Я могу продолжить и рассказать что-то подобное и о других, но я не буду. Это некрасиво, да и какой смысл».

Все объяснимо и типично. Но полярная зимовка трудна и опасна не только психологической несовместимостью людей. Случается и так, что внешние негативные факторы, непредсказуемо соединяясь, ставят людей буквально на грань катастрофы. Вот три истории из жизни Пири и его спутников.

Первая – достаточно комичная, но за действиями всех участников сценки, которую описывает лейтенант, угадывается панический страх перед огнем, грозящим пожаром, который для любого полярного зимовья может мгновенно стать трагедией.

Роберт Пири:

Второй случай Пири называет

13 февраля Джибсон и Вергоев были посланы на расстояние 7–8 километров от дома с заданием построить снежный дом – иглу – для наблюдения за первым после полярной ночи восходом солнца. Они вернулись, «сообщив, что стены иглу окончены, но им не удалось, хотя они и принимались за дело несколько раз, построить кровлю». Высоту места они определили в 2050 футов.

По словам Пири, Джибсон и Вергоев возвели стены высотой 4,5 фута, длиной 9 футов и шириной 6 футов. Пири упоминает об углах, а это значит, что снежные блоки в основании дома образовывали прямоугольник. То есть построена была четырехстенная избушка, которую Пири называет иглу. Снег – великолепный строительный материал, но дом с углами не будет ветроустойчивым.

На следующий день к недострою прибыли Пири, Кук и Аструп. Из лыж и снегоступов они соорудили настил, на который «положили снежные глыбы»: так образовалась крыша.

Путешественники заползли внутрь, на спиртовке приготовили ужин и, оставив на себе только нижнее белье, уютно устроились в спальных мешках. Меховые штаны были положены под головы, меховые куртки использовались как подстилки. Порывы ветра усилились, но в доме было тепло, в 21 час температура равнялась +22°[26].

Пири рассказывает:

Кук приоткрыл отверстие спальника, чтобы Аструп не задохнулся, Пири же принялся его откапывать. Лишенные крыши над головой Пири и его спутники расположились полусидя, спиной к натиску бури. Кука и Аструпа снова быстро занесло снегом, потребовались новые раскопки, которые, к большой радости неудачников, принесли побочные результаты: попалось съестное – пеммикан и галеты. Им удалось перекусить, а тем временем наступила вторая ночь.

До появления солнца (местный полдень) оставалось 15 минут. Приближался прекрасный момент – победители невзгод должны были увидеть долгожданное божественное светило.

И золотой диск выплыл. Пири с восторгом пишет:

Пири, Кук и Аструп провели двое суток в борьбе со смертью. Они уцелели, помогая друг другу, придерживаясь некой коллективной стратегии. Пири, наделенный большой физической силой и выносливостью, ощутил, я думаю, огромное счастье от того, что сумел помочь своим спутникам. Именно после таких испытаний люди сближаются и начинают верить друг другу.

Несмотря на два дня удивительного сближения со своими товарищами, Пири не может написать: «Мы, ликуя… радовались…» Даже теперь слово «мы» не дается лейтенанту.

И третья история. Через три дня после благополучного возвращения Кук и Аструп в сопровождении собаки по кличке Джек направились к вершине утеса в 3–4 километрах от дома, чтобы воздвигнуть там пирамиду из камней для топографических наблюдений. По крутой и скользкой поверхности, выбивая ступени задником снегоступа, Кук и Аструп карабкались вверх. Стало темнеть, и разумно было бы повернуть назад, но, как часто бывает, спуск казался более опасным, чем движение вверх. Джек, пока мог, верно сопровождал людей, но в какой-то момент его собачьей сноровки стало не хватать, и он остался один. Идти вниз пес боялся, и с этого момента над округой в воздухе повис его жалобный вой.

Вечером знакомый нам Иква, вернувшийся в Дом Красной Скалы с той стороны, куда ушли Кук и Аструп, рассказал, что обратил внимание на шум сошедшей лавины. Другие инуиты сообщили, что в том же районе слышали крик доктора Кука и лай собаки. Лейтенант встревожился и тотчас отправился с Джибсоном на поиски.

Пири:

Командир предположил, что Кук и Аструп сбиты снежной лавиной и что Кук, будучи еще в сознании, сумел окликнуть проходящих мимо инуитов.

Разгадка была чрезвычайно проста. Добравшись до вершины утеса, Кук и Аструп нашли плато, которое вывело их к легкому спуску.

Пири:

Дошла очередь до спасения Джека. Назавтра отряд из супругов Пири и Аструпа попытался вызволить пса, но безуспешно. На следующий день к рискованной операции приступили Пири и Кук. Лейтенант рассказывает:

В эту историю встраивается размолвка Пири с Вергоевым, о которой стоит упомянуть.

После очередных метеорологических наблюдений Вергоев отправился к скалам, до которых было 2 мили, чтобы увидеть солнце. Услышав лай Джека, Джон вскарабкался к псу и готов был сойти вниз вместе с собакой, но у подножия скал появилась группа спасения во главе с Пири. Взволнованный всем случившимся начальник запретил Вергоеву спускаться, что, видимо, было в самом деле не просто, и парню ничего не оставалось, как, оставив собаку на старом месте, продолжить подъем и окружным путем через 3,5 часа вернуться к дому.

Из дневниковой записи Вергоева мы узнаем о разборе происшествия: «Он сказал мне при всех, что я совершил безрассудную глупость, нарушив приказ не отходить более чем на 500 ярдов от дома; он говорил об этом около 5 минут, что было излишне. Заканчивая, мистер Пири немного сменил тон и любезно спросил меня о том, когда я вернулся. Я ответил ему, и он сказал, что я очень быстро преодолел расстояние. Вероятно, мистер Пири решил, что его выговор эффективно подействует на меня и можно прекращать, поэтому, не желая расстраивать меня, он сменил тему. Так или иначе, не было необходимости устраивать мне выволочку при всех, тем более что у меня не было злого умысла. Тем не менее я считаю, что правило о 500 ярдах призвано лишь нагонять страх».

Очевидно, Вергоев неправ. Пири трудно сдержаться, и, кроме того, у него появился отличный повод донести до ушей всех участников экспедиции постулаты безопасности. В дневнике лейтенант пометил:

Однако публичный выговор, уязвивший Вергоева, имел пагубные последствия. Брайс пишет: «Однажды вечером Вергоев признался Куку, что не хочет возвращаться назад с остальными членами экспедиции. Вергоева угнетало и раздражало отношение к нему четы Пири. Молодой человек считал, что, судя по публичному выговору, лейтенант не верит в него. Он [Вергоев] сказал, что вполне мог бы жить как эскимосы, и намекнул также, что ему по силам совершить путешествие к самой северной, недостигнутой точке Гренландии или даже попробовать достичь Северного полюса».

Пири, пытаясь загладить свою вину, подарил молодому человеку пару штанов из медвежьей шкуры и рукавицы. 30 марта Вергоев в дневнике словно пожаловался: «Я совсем не хотел [брать рукавицы], так как он [Пири] мне был неприятен, [но] я едва ли мог отказаться и взял их».

30 апреля должен был начаться поход через Гренландию, ради которого люди приплыли сюда и вынесли столько мучений.

Дневник Вергоева, 26 апреля: «Вечером, когда я один вышел на улицу, чтобы принести лед, ко мне подошел Пири и сказал, что, ввиду того что я проявил большой интерес к метеорологическим и приливным наблюдениям, он решил не отправлять меня в долгое путешествие на ледник, а дать мне возможность спокойно вести эти наблюдения. Миссис Пири и я останемся в доме вдвоем, пока через неделю или 10 дней не вернется отряд поддержки. Я поговорил с ним откровенно. Я спросил его, будут ли ограничения по дальности прогулок, он сказал, что нет. Также мы упомянули о выговоре, который я получил 20 февраля. Он извинился и сказал, что если обидел меня, то очень сожалеет и все в таком роде, что сломанная нога сделала его раздражительным. Он сказал, что результаты моих наблюдений должны быть одними из важнейших материалов путешествия».

Уимс считает, что «это, вероятно, было чем-то вроде дипломатического триумфа для Пири: ненадежный, непредсказуемый Вергоев был устранен от какой-либо роли в экспедиции, но сам он не осознавал этого и не возмущался».

Не совсем так. Согласен, Пири сделал то, что мог: одарил, приободрил, извинился. Но, сняв ограничение на дальность маршрутов, в своей деланой лояльности он зашел слишком далеко. Для Вергоева именно это разрешение Пири стало моральной компенсацией, потому он и успокоился. Полярная ночь сменилась полярным днем, но путешествия в одиночку по ледникам и при дневном свете крайне опасны. Вергоев, прося разрешение, не осознавал риска. Пири опасность, скорее всего, оценивал правильно, но отказать не решился, боясь усугубить и без того непростую ситуацию.

Наконец долгожданное путешествие началось. Кук, Джибсон, Аструп и пять инуитов подняли снаряжение по скалам на ледяное плато. Выше местные идти отказались – по их убеждению, ледяной купол был населен душами умерших.

Когда 3 мая Пири и Хенсон присоединились к передовому отряду, стряслись три беды: Кук на собачьей упряжке проехал по лыжам Пири, сломав их, из нескольких бутылей вылилось горючее, а Хенсон отморозил пятку. Пири в дневнике отметил:

Джибсон проводил Хенсона до дома и 10 мая вновь присоединился к отряду, доставив новые лыжи и спирт. Движение возобновилось, но налетела невероятная буря, разметавшая лагерь и унесшая часть снаряжения вниз по склону. Вырвавшиеся собаки уничтожили изрядную долю продуктов, но самое ужасное – псы заболели пиблокто[27], что поставило все предприятие на грань срыва. Четыре собаки умерли. Ловя разбежавшихся животных, люди буквально сражались с ними. Одна из собак сильно покусала Пири.

Снаряжение для похода по леднику

Инуит-каюр и собаки

14 мая буря утихла, и потянулись монотонные дни.

На расстоянии 130 миль от бухты Мак-Кормик Пири обратился к спутникам с сакраментальным вопросом, кто готов идти с ним в белую неизвестность:

В Доме Красной Скалы от руководителя зависели безопасность миссис Пири и остальных членов команды, сохранность имущества и результатов научных исследований. К тому же Пири мог и не вернуться из своего рискованного путешествия. В этом случае попытка организовать спасательные работы и возвращение экспедиции домой полностью ложились на плечи нового командира.

Если бы Хенсон не отморозил пятку, то, возможно, он был бы включен в маршрутную группу, но ясно, что ни он, ни Аструп на роль заместителя Пири во время его отсутствия не годились. Эндрю Фримен рассказывает, что накануне разговора о том, кто станет спутником Пири в санном маршруте, лейтенант конфиденциально сообщил Куку, что именно он будет главным в Доме Красной Скалы, в поход же Пири пригласит либо Джибсона, либо Аструпа. Назначение Кука, несомненно, правильное решение. На следующий день отряд разделился: Пири и Аструп с 14 собаками и двумя санями, нагруженными до предела, пошли дальше, Кук и Джибсон с двумя псами и рационами на 10 дней повернули назад.

Тем временем отношения Вергоева и миссис Пири накалились до предела. Причиной могло быть нервное истощение Джозефины, которую изводили суеверные разговоры инуитов о том, что ее муж не вернется с купола. Во время полярной ночи вся компания разделилась: семья Пири плюс Хенсон – с одной стороны, остальные – с другой. Но если Кук, Аструп и Джибсон договорились не падать духом и извлекать для себя пользу из арктической жизни, то у Вергоева неприязнь к семье Пири росла и в какой-то момент, по-видимому, затмила все остальные чувства. Попытки компаньонов отвлечь его от обид не помогали. Чтобы ослабить напряжение, по возвращении Кук и Джибсон позвали Вергоева в недельное плавание по заливу Инглфилд и бухте Боуден. Молодой человек радовался путешествию, но в верхней части бухты удивил спутников, объявив, что с этого места пойдет к Дому Красной Скалы по суше. Кук отговаривал Вергоева, ссылаясь на опасные ледниковые трещины на пути и строгое правило: длительные маршруты в одиночку запрещены. Вергоев настоял на своем и через отведенное время появился дома.

В санном походе все сложилось благополучно, можно сказать – стандартно. На ровном леднике скорость возросла до 20 миль в день. Путники страдали от нестерпимого солнца, поэтому сменили режим работы и отдыха: ночью, когда солнце било в спину, шли, а днем стояли лагерем. Они не строили иглу, ограничиваясь стенкой из снежных блоков, предохранявшей от ветра. Спальные мешки не распаковывали – меховой одежды для сна было вполне достаточно. Опасные трещины встречались, но были локализованы. Уже на восточном берегу Пири и Аструп убили несколько овцебыков – свежее мясо отлично восстановило силы людей и собак.

Оба мечтали о севере, но возникающая перед ними земля заставляла их уходить вправо, идти на восток и даже отклоняться к югу. Пири:

Аструп: «Во время нашего движения по материковому льду мы перекинулись всего несколькими словами. Обычно мы довольствовались тем, что думали, и, признаюсь, перед тем как в эти дни ложиться спать, я давал волю своим мыслям. Они летели к северу за ближайшую широту, пока не достигали 85-й параллели, где в своем воображении я представлял себе самую северную точку Гренландии. Еще неделя, и мы, похоже, будем там. “Мы должны быть там. Если только не подведет материковый лед… не остановит… Но тогда почему мы с такой скоростью устремились сегодня вниз? Не потому ли, что ‘царственная тропа’, как мистер Пири называет ее, приближается к концу?.. Действительно ли смысл нашей жизни состоит в том, чтобы проникнуть как можно дальше на север, чего никогда не делал ни один смертный?.. Приблизиться к самому Северному полюсу?.. И с таким нехитрым снаряжением… У нас хватает сил и энтузиазма… Если только проклятый ледник не сыграет с нами злую шутку!..”

Звезды и полосы на скале Флота. 4 июля 1892 года (вверху). Скала Флота. Подписи из книги Р. Пири

Но жизнь полна горьких разочарований. В тот вечер, едва мы отправились, как уже в третий раз в поле зрения появилась земля, которая преградила нам путь».

4 июля они забрались на гигантский утес, с которого осмотрели окрестности. Пири назовет это место скалой Флота[28].

Канал Пири

Дневник Пири:

Дневник Аструпа: «У нас… был превосходный вид на обширный фьорд, который начинался на восточном побережье, врезаясь в толщу земли и переходя в гигантский ледник на восточной стороне, на котором мы стояли, а слева от нас (на севере. – Д. Ш.) тянулись высокие и крутые горные склоны, уходящие на запад насколько хватало взгляда. Однако с нашего поста наблюдения мы не могли разглядеть ложе фьорда дальше, на севере и северо-востоке, так что сложно что-либо сказать о его протяженности… Но одно мы знали точно: континентальный лед Гренландии не распространяется дальше 82-й параллели на север. Пири назвал наше открытие Индепенденс-фьорд (но пока осталась неопределенность, назовет ли он его фьордом или заливом) – в память о том дне, когда на этот фьорд впервые смотрел человек»[29].

Под парусом

Первые дни обратного пути были простыми. Но затем все мыслимые трудности обрушились на усталых людей и обессилевших собак. Запись в дневнике Пири за 14 июля:

Налетали бури, опускался многодневный туман, путешественники угодили в рыхлый снег, где движение с нартами из-за трения стало мучением. Используя опыт экспедиции 1886 года, на нарты поставили парус. Последние 7 дней отряд летел под горку со средней скоростью 32 мили в день. Всего в пути они провели 72 дня.

Превосходная экспедиция. Второе в истории – северное!.. – пересечение Гренландии. Впервые люди прошли путь туда и обратно: от западного берега к восточному и от восточного к западному. Успешная зимовка! Сама жизнь шести колонистов, включая женщину, – ценнейший вклад в мировую культуру. Научные результаты! И метеорологические записи, и геологические коллекции, описания флоры и фауны, наблюдения Вергоева за приливами, исследование доктором Кука почти неизвестных миру полярных жителей Гренландии. Всем этим лейтенант Пири мог гордиться, и, бесспорно, это была ступень к признанию его заслуг во всем мире.

Но Пири торопился. Он был тенью своей безудержной самооценки. Его не устраивал скромный фьорд на восточном побережье Гренландии, ему требовалось сенсационное открытие: Гренландия – остров. Но как доказать это, если северного края Гренландии наши герои не видели? Пири предположил, что существует канал, идущий от скалы Флота на запад-северо-запад и соединяющий Индепенденс-фьорд на восточном побережье Гренландии и фьорд Норденшёльда на западном. Этот воображаемый водный раздел якобы образует северную границу Гренландии; дальше, севернее, лежит другая земля – остров или острова, – названная лейтенантом Землей Пири. Восточнее Индепенденс-фьорда появилось Восточно-Гренландское море. Три объекта, придуманные Пири, – канал, фьорд и море – исчезли с карт уже в начале XX века. Земля Пири – полуостров – осталась, она и есть самая северная часть Гренландии.

В 1909 году, обвиняя доктора Кука во лжи, Пири использовал американский фразеологизм gold brick – «обман», буквальный перевод на русский язык – «золотой кирпич». Слова означали, что вместо слитка золота – открытия Северного полюса – доктор Кук преподнес миру кирпич, завернутый в золотую фольгу, то бишь ложь об открытии Северного полюса. Сообщая о канале Пири в 1892 году, лейтенант, если использовать его жаргон, подарил обществу именно «золотой кирпич» – не то, что он увидел, а то, что он хотел увидеть.

В 1891–1892 годах в Северной Гренландии лейтенант Пири приобрел громадный опыт. И кроме прочего, он провел неприметное исследование – примут американцы его выдумку или нет? Первую, потому что за первой последуют другие. Публикой «канал Пири» был принят охотно.

Роберт Брайс пишет: «В Европе, однако, возникли определенные сомнения… Эйвин Аструп, составляя свой собственный доклад для Норвежского географического общества, отметил, что невозможно сделать однозначный вывод из того, что они видели со скалы Флота. В Германии и Франции критики назвали выводы Пири “опрометчивыми” или того хуже. “Норвежцы, как правило, точные наблюдатели, и, если не доказано иное, их докладам следует доверять” – сказано в одном из комментариев».

Журнал Американского географического общества привел мнение французского географа Шарля Рабо, сравнивавшего опубликованные записи Аструпа с отчетом Пири: «Эти два документа и приложенные карты показывают противоречия, которые в значительной степени уменьшают значение путешествия. Карта [Пири] в Geographical Journal доказывает островное положение Гренландии… Карта Аструпа совершенно иная… Более того, отчет Аструпа формально опровергает отчет мистера Пири. “Мы признали, – пишет первый, – что, возможно, Гренландия простирается на север”. Где и когда мистер Аструп получил право вложить эти слова в уста Пири?»

Джон Уимс, защищая Пири, предположил: «С того места, где он стоял, казалось, что Индепенденс-фьорд простирается далеко вниз на северо-запад, без сомнения, до западного побережья, словно канал; огромная расщелина отделяла вершины ближайшего плато от вершин за ним. Пири подумал, что это доказывает островное положение Гренландии. Однако он ошибался, расщелина не была каналом, и окончание земли Гренландии лежало в сотне миль от этого места. Позднее враги Пири использовали эту ошибку с целью поставить его в неловкое положение и превратили расщелину “канал Пири” в ярлык. Но некоторые исследователи, последовавшие за Пири к скале Флота, объяснили, как могла произойти ошибка».

В самом деле, некоторые датские ученые деликатно пришли на помощь Роберту Пири. Однако, возможно, они не стали бы напрягать фантазию, если бы прочли горькие слова Пири в его дневнике: «Мое скромное открытие – лишь фьорд Гренландии».

Пири «забыл» об этой записи, преданный Уимс ее тоже не упоминает.

Удалил с карты канал Пири Людвиг Мюлиус-Эриксен, датский писатель и опытный исследователь, возглавивший в 1906–1908 годах экспедицию в Северную Гренландию. Эриксен обнаружил, что там, где должны были быть вода и лед, лежала труднодоступная пересеченная местность. Эриксен и два его спутника, Нильс Петер Хоег-Хаген и Йорген Бронлунд, умерли от голода, и широко распространено мнение, что причиной их смерти была как раз ошибочная карта, которую преподнес миру искатель славы лейтенант Пири.

Тело Бронлунда было найдено сразу, тела двух других обнаружила датская правительственная экспедиция Эйнара Миккельсена (1909–1912). Документы Мюлиуса-Эриксена были доставлены в Данию. Из них следует, что канал Пири не существует. Честь того, что это открытие стало известно миру, принадлежит Миккельсену.

Еще один датчанин, знаменитый Кнуд Расмуссен, нанес рельеф «канала Пири» на карту. Подойдя к скале Флота через 20 лет и 10 дней после Пири и Аструпа, Расмуссен обнаружил их гурий[30]. В нем лежали записка лейтенанта и американские газеты со статьями о нем. Вот документ Пири, очень полезный для нашего повествования:

Никаких намеков на канал Пири.

Вернемся к двум первопроходцам. 4 августа захватывающий дух поход завершился. Чуть раньше в бухте Мак-Кормик появился «Кайт», готовый забрать участников экспедиции. Полярная эпопея близилась к концу, и, казалось, все складывалось превосходно. Но несчастье, которое настойчиво стучалось в дверь, все-таки произошло.

Вергоев

Вот что известно о смерти Вергоева. 9 августа Пири отправился в боте в залив Инглфилд, чтобы

Лейтенант перечисляет тех, кто пошел в это плавание, названное им «пикником, простой прогулкой»:

Говорится о восьмерых, хотя в лодке был и девятый – Вергоев. Через два дня бот находился в куте бухты Боуден. Пири пишет:

По-видимому, Вергоев успешно повторил один из своих предыдущих маршрутов. Дальнейшие события описывает Эндрю Фримен, пользовавшийся независимыми источниками. Вергоев сказал Куку, который был старшим в отсутствие Пири, что идет в верхнюю часть бухты Мак-Кормик собирать минералы и вернется через четыре дня. Он взял винтовку и несколько банок мясных консервов. Когда время вышло, Кук начал поиски[31]. После прихода бота с начальником экспедиции поиски были усилены, и о них подробно рассказывает сам Пири.

Следы бедного юноши были обнаружены на краю одного из глетчеров. Но, как пишет Пири:

В сноске к основному тексту книги Пири добавляет:

На одном из наиболее заметных мысов лейтенант оставил запас продуктов, которых «одному человеку должно хватить больше чем на год».

В Доме Красной Скалы 23 августа Пири оставил письмо:

Вергоев сделал последнюю запись в своем дневнике двумя неделями раньше. Грустные слова: «Вторник, 9 августа 1892 года. Температура в 7 утра – 36,5°, мистер Джибсон обратил мое внимание на снегопад; я увидел несколько снежных хлопьев. Вместе с тем это самое теплое время года, и снег кажется странным».

Фредерик Кук прокомментировал смерть Джона Вергоева по-своему: «Он был энтузиастом, который не пожалел ни времени, ни денег, ни самой жизни ради Пири. С ним обращались, словно с эскимосской собакой. Когда я видел его в последний раз в лагере, он, весь в слезах, рассказывал о несправедливости Пири. Миссис Пири (я упоминаю ее весьма неохотно) тоже сделала многое, чтобы отравить ему жизнь, и об этом Вергоев только и говорил. В конце беседы он произнес: “Я не хочу ехать домой на одном корабле с этим человеком и этой женщиной”. Это последние слова, которые я от него услышал. Он так и не поехал домой на корабле Пири, а пошел через ледники, где остался навеки, провалившись в синюю пасть трещины».

Эти слова написаны в книге «Мое обретение полюса» в пору резкой и скандальной полемики между Куком и Пири. Думаю, доктор Кук субъективен, но и Пири не откровенен. Отчитываясь самым подробным образом о поисках Вергоева и прочувствованно сообщая о скорби, он нигде не упоминает о своем явном или неявном, но существовавшем конфликте с Вергоевым. С точки зрения политеса все верно. Лейтенант вовсе не заинтересован в каких-либо упреках в свой адрес.

А фраза «Я не хочу ехать домой на одном корабле с этим человеком и этой женщиной» все-таки представляется достоверной. И вот почему. В 1892 году вышла книга Роберта Кили «Путешествие на “Кайте” с экспедицией Пири». Кили приводит письмо, которое он получил от дяди Джона Вергоева А. Кейгвина. Из текста выясняются следующие факты: «Вергоев держал при себе (вероятно, пряча около Дома Красной Скалы) все записные книжки, все исходные записи наблюдений и температур, приливов и т. д., все свои инструменты, которые находились в хорошем состоянии; и он оставил только те, которые были сломаны или повреждены.

В своей комнате в Доме Красной Скалы он оставил только одежду, которая была абсолютно никчемной, а несколько хороших костюмов вместе со всем своим нижним бельем спрятал».

То, что юноша скрыл данные своих бесценных наблюдений, можно объяснить неприязнью к Пири, но прятать инструменты и одежду, включая нижнее белье, имело смысл только в том случае, если он хотел остаться в Гренландии. Далее Кейгвин пишет: «Вергоев не был “авантюрным” или “безрассудно храбрым”. Он тщательно анализировал ситуацию даже в тех случаях, когда другие вели себя опрометчиво. У него был очень большой запас осторожности, и он не знал неудач, так как прекрасно осознавал, что он может совершить, а от чего ему следует отказаться…

Он никогда не обманывал, даже в самом раннем детстве. Он был очень добросовестным. Он был порядочным во всех своих делах. У него были две странности (единственные две, о которых я знаю): он никогда не принимал одолжений и не гостил ни у кого, так как всегда хотел жить по собственным средствам и платить за все, что получал.

…Кажется, он никогда не думал, что кто-то особенно интересуется тем, где он находится. Он обычно пропадал и приходил, не информируя никого о своих передвижениях. Близко зная его, мы объясняли это его скромностью и недооценкой своих возможностей, что было присуще его характеру. Он никогда не хвастался своими достижениями и никогда не волновался, когда кто-то его хвалил или ругал. Он редко говорил о себе».

Дядя Джона Вергоева справедливо говорит, что только один факт подтверждает смерть племянника – то, что его не нашли. И приводит аргументы в пользу того, что он не погиб, а остался жив, скрывшись. И главный довод, конечно, – спрятанная одежда и приборы…

«Будут, конечно, разные мнения относительно того, можно ли оправдать его поведение, – пишет Кейгвин, – но нужно иметь в виду одну вещь. Он выполнял свою работу хорошо и честно до того дня, когда экспедиция завершила свои исследования. Его определенно можно извинить, если он отказался участвовать в триумфальной процессии в честь возвращения экспедиции. Он не заключал никакого контракта о возвращении обратно вместе с отрядом. Это только предположение, что все хотели вернуться. Он не хотел и, как свободный человек, имел право остаться. Четыре члена отряда высказали свое мнение, что руководитель заставит всех участников вернуться вместе с ним. Вергоев оспорил свое право поступить таким образом и предпринял единственный способ, чтобы предотвратить акт произвола, – спрятался. Я думаю, что каждый разумный и великодушный американец оправдает его поступок».

Это логичное рассуждение. Наверное, задержаться в Гренландии было правом Вергоева. Похожий случай, когда член команды Пири вопреки его желаниям и приказу остался в Гренландии, а не вернулся домой в Соединенные Штаты, произошел в 1902 году – ослушником стал доктор Дедрик. Мы поговорим об этом в главе 7. О Вергоеве же придется сказать одно – если бы он остался жив, через какое-то время об этом узнало бы цивилизованное общество…

Заканчивая историю о первой, очень успешной, экспедиции Пири, автор хочет заверить читателей, что на небосклоне полярного исследователя, кроме славы и денег, могут гореть и другие звезды. Изнуренный, голодный, сплошь и рядом разочарованный неудачами, ты возвращаешься из полярных районов домой, говоря себе: хватит; хорошо, что все завершилось; не самым лучшим образом, но терпимо, и пусть этот мой поход в высокие широты будет последним. Однако время идет, и ты понимаешь, что вовсе не устал, сил более чем достаточно, и тебе необходимо снова попасть туда – в мир, где вокруг лед, хотя бы потому, что этот мир прекрасен, а ты чувствуешь и знаешь это.