Ненавижу. Хочу. Люблю

Глава 24

Этот факт я хотела использовать только в крайнем случае. Ещё при разводе, что мне стоило объявить на суде, что Мия только моя дочь. Моя и только моя! Что Разумовский тут не при чём. Как бы он отреагировал? Превратил бы меня в жалкое подобие дееспособного человека? А Мия? Ведь тогда она бы с большей вероятностью стала для него чужим ребёнком — символом того, что его одурачили. И даже это стало не главной причиной, по которой я не пошла на такой шаг. Тогда я осталась совершенно одна. Без жилья, денег. Лишила бы Мию её привычной жизни, а что дальше? Мне нужна была уверенность в том, что я смогу быть для неё той мамой, какой она меня знала.

Чтобы все узнали о том, что Мия дочь Гриши, таким образом? Снилось мне лишь в кошмарах перед судом. Я боялась этой правды. Боялась все эти годы, а вернувшись — ещё больше. Возобновив отношения с Гришей — смертельно. Даже проскальзывала мысль малодушно скрыть истину. Трусливо поджать хвост и унести её в могилу. Он ведь и так её полюбит. Но всё же я пыталась рассказать обо всём Грише. Наверное, в наиболее счастливые моменты, когда казалось, что ничто не способно нас разлучить. Главное, что вместе. Он бы меня понял обязательно. Но ведь у меня не хватило смелости. Ни за семь лет, ни за последние месяцы.

Будь я смелой, избавила бы от страданий свою дочь. Скинула бы груз с души весом в целую маленькую жизнь. Будь я смелой… эта правда не вылилась бы в таком безобразном, разрушительном виде.

И сейчас, слушая эту оглушительную тишину за спиной, я почти умираю. Боюсь повернуться. Даже вдохнуть чуть громче. Будто кислород рядом с ним — это роскошь, которой я теперь не достойна.

Разумовский со своими гневными высказываниями сбоку остаётся для моего сознания незамеченным. Я лишь чувствую жар, расползшийся по правой стороне тела. Левая обледенела и, кажется, отмерла.

Сквозь гул в ушах прорывается стук каблуков по напольной плитке. Перед плывущим взглядом появляется девушка-психолог. Передаёт лист А4 судье и отчаливает, забивая мне в виски свои шаги в сторону выхода.

После нескольких секунд осмотра документа, судья поднимает взгляд на меня и Рузилю Асхатовну.

— По результатам опроса девочка желает остаться с матерью.

Я начинаю дышать чуть свободней. В данной ситуации это уже почти не играет роли, но всё же то, что сердцем дочка всё ещё со мной, немного ослабляет титановые тиски, в которых больно сжато сердце.

— Суд переносится до выяснения результата экспертизы ДНК!

Тук! — последний удар молотком, говорящий о том, что можно встать.

Я вздрагиваю.

Ноги наверняка меня сейчас не удержат. Но я всё же встаю, собрав все силы. Надежда на то, что я поговорю с Гришей, увижу дочку, держит меня.

Оборачиваюсь к Грише. Его брови сведены к переносице, и он смотрит на меня. Взгляд — пронизывающий и одновременно будто сквозь. Меня, время. И в этот момент в голове проносится мысль, что, возможно, он никогда мне этого не простит.

Делаю два шага к нему, его взгляд не идёт за мной. Остаётся на том же месте.

— Гриш…

— Потом, — короткий ответ, ни о чём не говорящий тон. Какой-то пустой.

Но я смиренно киваю, понимая, что ему нужно время, чтобы прийти в себя, взять себя в руки. Ни о каком осознании речи не идёт, ведь на это пяти минут точно мало.

На негнущихся ногах выхожу в коридор и оглядываюсь. Ещё раз, ничего не понимая. Её нигде нет. Моей Мии…

Меня вдруг грубо хватают за шею и врезают спиной в стену. Стону и морщусь от боли, различая совсем поплывшим взглядом Разумовского. Он что-то орёт, сжимая мою шею всё сильнее. Желудок сжимается от отвратительных спазмов, горло сдавливает горечью. Сделать вздох не получается…

— …Убью тебя!.. Тварина… Шлюха!..

На этом моменте я дёргаюсь от сильнейшего спазма, невольно раскрывая рот и выплёскивая на придурка утренний кофе и шоколад.

— С-сука-а-а!.. — с воплем отскакивает Разумовский, осматривая себя, пока я судорожно хватаю ртом воздух.

Легче мне однозначно стало. Теперь и взгляд мой лучше фокусируется на Разумовском. На его запачканном пиджаке. Том, как вязкая жижа стекает с лацканов и капает на его дорогие блестящие туфли.

Но бывший муженёк вдруг рывком отлетает назад — Гриша оттаскивает его от меня за шкирку. А затем с размаху даёт ему в морду.

— За пощёчину, мразь! — яростно рычит Гриша, и пока я ошарашенно наблюдаю за всем, он делает выпад и врезает в скулу Димы кулак ещё раз. По-моему, раздаётся даже хруст вперемешку с громким всхлипом Разумовского. — Только попробуй к ней прикоснуться ещё — закопаю!

Даже меня пробирает исходящий от него гнев, из-за чего не могу пошевелиться. Глаза горят настоящий безумием и одновременно выглядят бесцветными. Вся зелень сошла, сейчас они просто серые.

В этот момент подбегают охранники Разумовского и Шамиль с Каримом. Сквозь гул в ушах слышу, как друзья пытаются успокоить Гришу и вместе с тем тех громил. Дима орёт что-то о том, что не оставит это так, что уничтожит нас обоих.

Могу очнуться только тогда, когда Гриша берёт меня за локоть и ведёт по коридору к выходу. На меня не смотрит, ничего не говорит, только дышит шумно. А я ёжусь от того, какой холод от него исходит. И беспросветная злость.

Забираем из гардеробной верхнюю одежду. Онемевшими руками я накидываю на себя пальто, после чего мы выходим на улицу, где нас уже ждут Аня и её родители.

Гриша подталкивая меня к ним, кидая на ходу:

— Отвезите её, мне нужно проветриться.

Не смотря ни на кого садится в машину и с визгом колёс срывается с места.

Я резко выдыхаю, когда его машина скрывается в потоке уже переполненной другими машинами улице. Каждый удар сердца кажется больным, как и вздох. Будто всё тело проткнуто иголками и при малейшем движении их остриё вонзается ещё глубже.

Так и должно быть. Ему нужно подумать. Как он сказал — проветрить голову. Но сейчас встаёт вопрос: как мне это время пережить?!

В каком-то полнейшем непонимании оглядываюсь ещё раз. Кручу головой снова и снова. Рядом стоящие люди сливаются в кучу непонятных силуэтов.

— А где… где Мия?! — вырывается из меня сипло под давлением зарождающейся паники.

— Таня, — хватает меня кто-то за плечи. Перевожу взгляд — Рузиля апа. Говорит медленно, чётко, смотря мне в глаза. — Мия уехала в отель со своей няней. Таня, так пока будет лучше. Завтра с утра нам нужно будет съездить в медцентр, чтобы сдать материалы для экспертизы.

Сглатываю вновь появившийся горький ком и прерывисто киваю. Да, конечно. Мия не должна видеть меня в таком состоянии. Нужно поговорить с Гришей. Нужно обязательно с ним поговорить, всё объяснить…

— Таня… — теперь голос раздаётся сбоку, он чуть нежнее, но при этом переполнен невысказанными вопросами.

Понимаю, что подруге хочется услышать ответы, но я качаю головой.

— Не сейчас… пожалуйста… — выдавливаю уже сквозь слёзы смотря на Аню. Осознание всего и на меня наваливается обжигающими холодом волнами. Окатывает всё новыми иглами боли, впивающимися в горло, виски. Кажется, меня вот-вот снова стошнит. Не могу. Не могу. Нужно побыть одной. Всё обдумать.

Аня кивает на это и, взяв за руку, ведёт к своей машине.

— Давай я отвезу тебя, — говорит спокойно, не задаёт больше никаких вопросов, не пытается успокоить и в чём-то упрекнуть. И спасибо ей за это.

До квартиры едем в абсолютной тишине. Только когда выхожу из машины, тихо прощаюсь и на ватных ногах добираюсь до квартиры. Честно, не помню, как вообще дошла. Руки и ноги работали на автомате, ведь мозг мог думать только о предстоящем разговоре с Гришей. Я подбирала слова по пути, прокручивала его возможную реакцию, готовилась морально к худшему. Но к этому невозможно подготовиться, когда человек только что родной, в один миг отдаляется от тебя на тысячи километров. Когда одно мгновение и фраза разрезает вас на «до» и «после». Я не готова к худшему. Не смогу быть готова, потому что он и Мия для меня всё.

Но мне нужно собрать себя ради нас, ради завтрашнего дня и Мии. Поэтому я беру себя в руки насколько это возможно и иду в душ. Выйдя из ванной и одевшись в домашнюю одежду, жду Его и жду. Сегодняшний день съел все мои силы, тошнота не проходит. Желудок ноет от того, что там пусто, но аппетита нет абсолютно.

Жду час. Телефон ожидаемо — выключен. Последняя капелька силы почти иссякла. Лежу на кровати и пялюсь в одну точку. Проматываю снова и снова все года, которые прожила в Италии. У меня не было выбора. Не было.

Жду два часа. Его телефон так же выключен. Зато на мой приходят СМС от Ани. Подруга спрашивает всё ли со мной в порядке. Я отвечаю коротко и вновь впиваюсь взглядом в белоснежный диван у панорамного окна. Глаза слипаются. Сил не остаётся даже на то, чтобы моргать. Закрываю веки в последний раз, а затем резко проваливаюсь в забытие…

Хоть и кажется, что в сон я провалилась цепкий, тёмный и глубокий, но всё же сквозь него я могу уловить то, как щёлкает замок входной двери. Раз. Два. Дверь открывается, а затем с громким хлопком закрывается, чем заставляет меня вздрогнуть и резко распахнуть глаза. Рывком сажусь в кровати и даже отсутствие меня в реальности несколько часов не затуманило события сегодняшнего дня.

Небо сквозь панорамные окна чёрное, но светящийся огнями центр достаточно освещает комнату, чтобы я смогла рассмотреть каждую деталь интерьера. Часы показывают девять вечера. Гриша? Он только пришёл?

Быстро встаю с кровати и на носочках выхожу в коридор. В квартире вновь царит тишина, и на мгновение даже кажется, что те звуки мне померещились спросонья.

Но нет. Гриша пришёл. Стоит в полумраке прихожей, прислонившись спиной к двери. Глаза его закрыты, но зато кулаки сжаты и дыхание вновь такое же рваное, больное, как и тогда, когда мы шли к выходу из здания суда.

Мои губы распахиваются, но первый раз позвать его у меня не получается. Только набрав в лёгкие больше воздуха, собрав последние не иссохшие капли смелости, я осторожно произношу:

— Гриш…

Он резко открывает глаза, горящие всё тем же безумием, и начинает надвигаться на меня. Я делаю шаг назад, но он хватает меня за плечи.

— Как ты могла скрывать от меня это столько лет?! — рычит, встряхнув, а я зажмуриваюсь. И не из-за того, что испугалась. Знаю, что Гриша никогда не посмеет меня ударить. А из-за того, что от него разит алкоголем и сигаретным дымом.

К горлу вновь мгновенно подкатывает тошнотворный ком, который я с трудом подавляю и снова открываю глаза. В них откуда-то уже слёзы. Обхватываю лицо Гриши ладонями и лихорадочно глажу щёки.

— Прости меня!.. Хотя я знаю, что такое, наверно, невозможно простить, но я не могла поступить иначе!.. Гриш!.. — сиплю и, поднявшись на носочки, пытаюсь дотянуться до его губ, но он резко скидывает мои руки с себя и с рыком отходит на несколько шагов. Хватается за голову, будто бы пытаясь вспомнить что-то или понять.

— Как?.. Как ты могла забеременеть?! Ты постоянно сидела на таблетках, твою мать! Когда?!

Я опираюсь плечом о косяк двери в нашу спальню и, сделав несколько глубоких вдохов, чтобы унять этот надоевший шторм в желудке, поднимаю на Гришу взгляд.

— Ты не помнишь?.. Тогда я не принимала таблетки…

Он резко останавливается и впивается в меня широко распахнутыми глазами. В них видится понимание…

В тот момент я ходила по квартире, собирая чемоданы. На часах десять утра, а ночью у меня рейс до Рима. Выхожу замуж. Должна ощущать радость, ведь сбывается то, о чём я мечтала. Но я ощущаю лишь давление в сердце. Я сделала свой выбор, и пути назад нет. Я должна выбраться из этого грёбанного, ненавистного болота. Из этого города, где мне точно не светит ничего хорошего. Таким путём, но я выберусь…

Время, чтобы собраться ещё есть, поэтому я не тороплюсь. Мама на работе, но скоро должна приехать и проводить меня до аэропорта. Дима уже месяц как в Италии, а я ждала пока моя Звёздочка придёт в себя и ей станет лучше.

Хотелось в последний раз побыть с ней рядом и поддержать. После той страшной аварии, Аня долго приходила в себя. Ведь помимо всего была и психологическая травма.

На календаре десятое сентября, за окном светит солнышко, птички поют свою осеннюю песню. А я скоро уеду в Рай. Погода прекрасна и жизнь прекрасна! Нечего хандрить!

Эти мысли и мою широкую, ободряющую саму себя улыбку, обрывают удары в дверь. На цыпочках крадусь к двери, чтобы посмотреть в глазок. От вида того, кто пришёл, сердце падает на пол, а затем подскакивает к горлу.

Сглатываю шумно и слышу крик по ту сторону…

— Таня, открой! Я знаю, что ты дома!

Заглотнув побольше воздуха, решаю открыть. Его голос и напор, с которым он долбится в металлическую, крашенную дверь, говорят лишь о том, что он не уйдёт пока не увидит меня.

Распахиваю дверь с громким скрипом, а Гриша тут же берёт меня за плечо и задвигает в квартиру. Сам заходит и закрывается одной рукой.

— Что ты тут делаешь? — из меня вырывается лишь шёпот. Слишком шокирована его приходом. Слишком сильно сбивает это с трезвого мыслительного процесса. Начинаю двигаться назад вместе с ним. Не понимаю, что сама себя загоняю в ловушку, пока он жадно осматривает меня с головы с растрёпанной гулькой до оголённых ног, выглядывающих из-под… его футболки.

— Нам нужно поговорить, — произносит тихо и хрипло, наконец остановившись взглядом на моём лице.

Мы уже в комнате, где по всем углам разбросаны вещи, стоят чемоданы. Он быстро осматривает и их.

— Гриш… прости, но нам не о чем разговаривать. Я… всё тебе уже сказала…

Рядом с ним моё дыхание прерывается на взволнованное и даже больное. Сердце раз за разом пропускает удары. Я не видела его несколько месяцев. Тёмные круги под глазами, щетина чуть больше отросшая, неизменные джинсы, футболка и кроссовки. А он всё такой же красивый, моя первая любовь.

Гриша в одно мгновение оказывается рядом. Очень близко. Без промедления обхватывает моё лицо ладонями и быстро, тихо, но горячо говорит:

— Малышка моя, не уезжай. Я люблю тебя… Пиздец, как сильно люблю. Слышишь? Знаю, ты тоже. Ну зачем тебе всё это? Я заработаю для тебя эти долбанные деньги…

Я смотрю ему в глаза и не могу даже моргнуть. Только еле заметно морщусь от боли в его взгляде. Она отдаётся и во мне, полосуя грудь, держа ком в горле. Ударяет по моей решительности, по моим убеждениям.

— …Я всё для тебя сделаю. Самой счастливой сделаю. Только не уезжай, слышишь, малыш? — упирается лбом в мой и лихорадочно дышит. Закрывает глаза и сам морщится. Физически ощущаю то, как его скручивает изнутри.

Всё это время стою неподвижно, пока в душе образовывается чёрная дыра. Боль разъедает меня так же, превращает внутренности в месиво. Но… я не могу дать надежду ни ему, ни себе. Не могу рисковать. А что, если эта страсть и так называемая любовь пройдёт? Я останусь ни с чем.

— Я… не могу…

— Пожалуйста, — еле выдавливает он из себя, всё так же прислоняясь ко мне с закрытыми глазами.

И в этот момент мой голос становится твёрже. Он не собьёт меня. Всё это ни к чему не приведёт. Я должна его оставить. Забыть. Стереть.

— Я не могу.

Гриша резко открывает глаза и отстраняется. Теперь в его взгляде помимо боли — огненный смерч из ярости. Полыхает злым безумием и… похотью. Уже заочно вздрагиваю.

— Не можешь значит?! — рывком разворачивает меня к себе спиной и, сжав одной рукой под грудью, второй молниеносно проникает ко мне в трусики. — Да ты всё ещё течёшь только от одного моего присутствия!

Я подпрыгиваю, вырываюсь, с визгом впиваюсь в его руку зубами, шиплю в то время, когда он уже во всю грубо водит пальцами по клитору и половым губам, проникает в меня пальцами.

Всхлипываю от этого, но не перестаю яростно отвоёвывать себе свободу.

— Гриша, нет!.. Не надо! Отпусти!

Но он лишь сжимает меня ещё сильнее, встряхивает со спины. Хрипит яростно мне на ухо:

— Не дёргайся! Трахну тебя напоследок. Вряд ли этот богатый ублюдок может тебя ублажить так, как ты любишь. Считай, прощальный подарок…

Ведёт меня к окну, так же держа и не выпуская руку из белья. Приподнимает в какой-то момент, ведь я всё ещё не хочу мириться, вырываюсь, хоть и знаю, что в этом нет смысла. Если он хочет, если он делает…

— Гриша, не надо!.. Я выхожу… замуж через две недели! Что ты делаешь?! Остановись!..

— Заткнись! — с рыком резко наклоняет меня к письменному столу. Тут же снимает с меня трусы, рвёт их. Мне больно от его грубости. И я ненавижу себя за то, что неосознанно истекаю и телом молю не останавливаться. Оно предало меня. Первый раз, когда не согласились с моим разумом.

— Нет!.. — кричу я и тут же громко всхлипываю, вцепляюсь в края столешницы, когда Гриша снова вставляет в меня пальцы. Начинает жёстко и быстро трахать меня ими, извлекая чавкающие звуки. Предательское подтверждение его слов, моего падения.

— Мра-а-а-азь, — мучительный стон позади сквозь уже мои стоны. Пальцы пропадают, а через мгновение на смену им приходят губы, язык. Гриша встал на колени и, до боли сжимая мои бёдра, теперь вылизывает меня. Грубо всасывает клитор, кусает, обводит языком, помогает пальцами. А я трясусь и извиваюсь. Свихнулась окончательно, ведь теперь мне его ласки кажутся жизненно необходимыми.

После моего очередного, протяжного стона Гриша поднимается, лишая меня почти полученного оргазма. Задыхаюсь, слышу лязг пряжки ремня, как открывается ширинка. Всё вспышками, за какое-то мгновение. А затем резко входит в меня. Режущая боль, предельная наполненность. Дикое удовольствие.

— О, да-а!..

— А-а-ах!..

Хватает меня за волосы обеими руками и начинает вколачиваться. Быстро и жёстко. Дёргает за волосы, заставляя задирать голову. Рычит и вдалбливается. Снова и снова, до боли не только внутри, но и в бёдрах от столкновений. Стонать не могу, только скулить и хватать урывками ничтожные порции воздуха.

— С-сука!.. Какая же ты сука!.. — рычит яростно, но мне это слышится стоном боли. Мучительным, пробивающим до судорог. Из уголков моих зажмуренных глаз вытекают слёзы, а тело продолжает жить своей жизнью.

Одна рука ищет опоры, вторая бессовестно тянется назад, ложится на стальной пресс сквозь ткань футболки. Гриша на это дёргает меня за волосы ещё сильнее, поднимая выше. Пальцами левой руки впивается мне в скулы и поворачивает голову в свою сторону. Останавливается на несколько секунд, чтобы наброситься с поцелуем. Глубоко просунуть язык, укусить и всосать мой. Оттянуть губу и с рыком возобновить бешенные движения.

Ещё несколько диких толчков, ещё несколько его ругательств, моего мычания и мокрых дорожек на щеках, и тело прошибает, бьёт током.

С моим заглушённым визгом смешивается глухой стон Гриши. Пульсации сплетаются, пока он, не переставая, врезается; склонившись, кусает меня в шею. Даже успеваю ощутить, как нежно целует под ухом. И снова стонет. И кажется, совсем не от удовольствия.

Несколько секунд тишины, пустоты мира. Лишь тяжесть его тела, звук его дыхания совсем рядом. А затем он хватает меня за волосы, отрывая щёку от стола, и цедит мне на ухо:

— Какая же ты шлюха. Меркантильная мразь. Ненавижу тебя. Если попадёшься мне на глаза, придушу собственными руками. Обещаю, что больше никогда не прикоснусь к тебе. С сегодняшнего дня мне противно это делать. Желаю счастья в твоей новой жизни. Подавись, — встаёт, а я не дышу, как и ничего не вижу, только слышу оглушительные удары сердца и то, как Котов застёгивает ширинку на джинсах. Шлёпает меня по заднице и выплёвывает с ненавистью: — Свободна!

Быстрые шаги, хлопок двери и чувство, что на месте, где было сердце, теперь сотни осколков. Они режут меня изнутри, приносят невыносимую боль. Возненавидел меня. И почему-то его ненавидеть у меня не получается. Только себя.

В глазах стоят слёзы, смотрю в одну точку, ощущая траурную пустоту в груди и то, как по ногам что-то течёт…