Ненужная крепость

Глава 18

Нехти хотел проверить посты, и Хори отправился в командирский домик. Он часто бывал в пустыне — на охоте с отцом или Иаму, и позже, с гончими Деди. Но её красота, особенно красота полной луны или звёздного неба, всегда его завораживала. Когда он смотрел в небо, так, как он сделал это сейчас, ему всегда хотелось лечь на спину и уцепиться руками за землю. Он просто всем телом ощущал, что еще немного — и небо засосёт его, выпьет, он прямо-таки чувствовал, как отрывается от земли. Как-то он видел, как гриф взлетал в сильный ветер. Птица встала против вихря, расправила свои огромные крылья и, даже не взмахнув ими, начала медленно отрываться от земли. Да, именно поэтому он употребил это слово и по отношению к себе — словно пустыня, ночь и звёзды давали ему огромные крылья, а он лишь боится ими воспользоваться. Нет, это он неправильно подумал про небо — не красота, нет, величие и безбрежность, вот правильные слова. Он, глядя на звёзды, ощущал, что боги рядом, а он мал и ничтожен, и он словно не решался взлететь — какое он право имеет быть там, среди богов и душ ушедших на камышовых полях? Страшно и маняще было в небе, но живой человек не имеет права приблизиться к богам помимо их воли. И вот где-то там бродят Потерянные? И не дают душам умерших попасть в Дуат, воссоединиться с божественным надлежащим образом? Лишают этой величественной мощи и красоты, слияния с сущим? Небо пугало, но и звало к себе, и выше сил людских было бы совсем не обращать внимания на эту безразличную бесконечность. Это как почёсывать подживающую ранку, болезненно, но остановиться не можешь, снова, как и днем о маджайке, подумал он.

Покашливание Нехти вырвало его из небесного плена. Интересно, сколько он простоял, задрав голову, как шакал Анубиса на лик луны? Он смущённо глянул на десятника, но тот смотрел понимающе:

— Я тоже, бывает, не могу оторваться от неба… Человек всегда будет стремиться туда, ввысь. И всегда — бояться взлететь, ибо это только в праве богов…

— Ты понимаешь… Значит, не нужно объяснять.

— Небо всегда рядом, но ночью — ближе. И всё же — нам пора заняться земным.

— Ты прав. Как караульные?

— Всё хорошо, что меня пугает. Не верю я в то, что Крюк внезапно изменился… Хотя — Потерянные кого угодно заставят смотреть в четыре глаза. Однако назначенное время уже близко, нам пора…

В командирском домике горели масляные лампы, источая слегка прогорклый запах. Он совсем не отгонял мелких и злых комаров, зудевших в воздухе. Интересно, кто их зажёг? И поставил в углу кувшин, судя по каплям на боку — только что наполненный водой?

Высунувшаяся из одного из спальных помещений голова Тутмоса дала ответ на этот вопрос.

— Я обрызгал полы водой и подмёл, господа и отцы мои.

Хори почувствовал вдруг внезапное раздражение на услужливого бойца. Это было несправедливо, и он постарался как можно радушней улыбнуться:

— Ты правильно сделал, молодец! Но сейчас оставь нас. На столах ещё довольно снеди, и есть время попеть с друзьями.

— Слушаюсь, отец мой! — Тутмос уже приготовился бежать, но Хори повелительным жестом руки задержал его.

— Но прежде пригласи сюда чародейного господина и почтенного писца. После этого пусть Иштек приведёт для допроса дикарей и их главную.

— Слушаюсь, отец мой! Уже бегу!

Он и правда побежал, как всегда, неуклюже и немного смешно. Нехти, глядя ему вслед, задумчиво произнёс:

— Старательный он… А солдатом не станет никогда. Взял бы ты его денщиком, господин мой? Самое ему место…

Послышались голоса. Циновка, заменяющая дверь, отодвинулась, вошёл жрец, пыхтевший и отдувающийся, как конь на водопое, уже не от усталости, а — от обжорства.

— Уф, я пожалуй, присяду вот тут, — и он грузно опустился на разбросанные поверх застеленной на полу циновки подушки.

— Ваш неуклюжий ушастик встретил меня почти в ваших дверях. Сейчас он подобно тушканчику скачет за достопочтенным Минмесу…

— Почему, о учёный господин и жрец, ты называешь Минмесу этим титулом? Разве он не просто «уважаемый» или пусть даже «почтенный»? — спросил Хори.

Жрец усмехнулся:

— Потому, что именно это — его титул. Я назвал его так по старой привычке, и он будет недоволен…

— Не будет, а уже недоволен, — неприметный писец и появился незаметно — только заколыхались огоньки на фитилях ламп, ни шороха, ни скрипа не было слышно, а он уже здесь… Он совсем, совсем не нравился молодому командиру. Начать с того, что у него были приросшие мочки ушей, а таких людей он считал скрытными и вероломными. Оловянно-тусклые глаза под выпуклыми, как у льва, лобными долями, казались подобными капле воды, упавшей на раскалённый камень — не могли остановиться зрачок в зрачок и прыгали, прыгали…

Обернувшись к Хори, он сказал:

— Это правда, я был когда-то достопочтенным, и занимал важные должности. Но это всё в прошлом, и я научился с этим жить. Если господину будет угодно, я отвечу на все вопросы, ибо это может иметь отношение к нашей беседе. Я думаю, почтенный жрец оговорился специально, чтобы привлечь твоё внимание, но, скажем так, про Утративших душу я знаю многое.

Вопросов Хори задать не успел — на улице послышались шаги нескольких человек, и чинной чередой вошли все те, за кем было послано. Первой — «Старшая дама», затем — двое её людей и, последним — Иштек. Правда, к великому неудовольствию, того тут же выставили на улицу — следить, чтобы лишние уши не высовывались поблизости, предупредив, что позовут его, когда дойдёт его черёд.

Хори усадил восточных маджаев так, чтобы свет падал на них лучше всего, и сел сам. Обратившись к Саи-Херу, он спросил:

— Кто и с чего начнёт, о добродетельный и мудрый господин?

— Я думаю, будет лучше, если начну я.

Сказано было негромко, чисто, почти без акцента, глубоким и красивым женским голосом.

Появись здесь и сейчас сам Великий Дом, большего удивления на лицах и невозможно было бы вообразить. Даже у бесстрастного писца приоткрылся от изумления рот, а уж Нехти выглядел так, что Хори, смотревший на всех в каком-то удивительно отстранённом состоянии, не выдержал и расхохотался — звонко, как струя прохладной воды, падающая с высоты в медный таз. И хохот его был столь неудержим, что в итоге заулыбались все. Возможно, это как-то помогло сгладить неловкость, хотя десятник явно разозлился, не на смех командира, а, кажется, на себя самого. Ну как же так — его, многоопытного, тёртого и битого жизнью, войнами и пустыней, облапошили как мальчишку! Как же он мог так опростоволоситься! Он покраснел, на лбу выступил пот. Сопение его могло поспорить с кузнечными мехами и давешним ежом, но слов, приличествующих положению, у него так и не нашлось, казалось, все слова, что он готов сказать — колючие и ругательные, и он будто ловил их и держал во рту, не пуская наружу, и оттого-то так краснел. Вид его был даже более комичен, чем минуту назад, но тут уж Хори смеяться не стал. Выдержав паузу, он обратился к гостье голосом, способным охладить полуденное солнце и неприятно тихим:

— Ну и как это всё понимать?

Жрец, уже было раскрывший рот, опустил воздетые руки, Минмесу и маджайка поглядели на него — один с интересом, вторая — словно даже смущённая. Безразличными оставались только лица двух пришлых маджаев, сидевших на корточках у стены.

Маджайка смутилась ещё больше. Несколько раз она открывала рот, как рыбка на берегу, и, наконец, заговорила, немного старомодно, но правильно и почти без акцента:

— Не гневайся, о военный вождь! Не могла я сразу открыться, и ты поймешь, почему, когда дослушаешь весь мой рассказ. Не было в моих речах неправды. У нас воистину голод и беда. И воистину мы нуждаемся в воде, еде и помощи. Но как только услышала я о Заблудших душах, решила я затаиться и просмотреть, кто вы и что вы знаете о них. И какое вы имеете к ним отношение. Сейчас я решилась, и ты видишь это. Но я еще раз остановлюсь и спрошу — всем ли стоит слышать то, что расскажу я сейчас? Подумай без гнева и ответь.

Если бы Хори был чуть старше и опытней… Наверное, он восхитился бы и смущением, и взглядом, быстрым, как блеск волны, в сторону Минмесу и жреца, видным ему, но не заметным им, и неверящему изгибу брови при этом… И подумал бы, что они значат. Но Хори был ещё молод, и сказал:

— Пусть слушают все. Каждый из них может дать важный совет и сказать разумное.

Светлоглазая словно споткнулась. Но, как споткнувшаяся благородная скаковая кобылка, встряхнула головой и — снова набрала ход.

— Разумное? Наверное… А честное ли? Вот ты, воинский начальник, спроси писца своего — а что в сумке его? Какие слова написаны в письмах его? Я либо отвечу тебе одному, либо твой достопочтенный господин и помощник сам прочтет то, что писал он. И не сочти это дерзостью, ни ты, ни он, ни жрец чародейный, ибо только после этого смогу сказать я сокровенное. А без этого осторожность и недоверчивость моя оскорбительной выглядит, но, всеми благими богами и великими предками клянусь — не могу я иначе.

А вот эти лица уже и Хори смог прочитать. И вот что интересно — вроде каждое из них безмятежное, но так по-разному они эту безмятежность выражают… Почему-то первым он увидел лицо Минмесу. Спокойное, словно лик луны, лицо было будто плотиной, за которой волнами ходила ярость и бешенство, видные лишь изредка в глазах… Затем взгляд прыгнул к Нехти — и бесстрастное лицо того прятало веселье и издевку, не над Хори, а над Минмесу. А вот лицо жреца как щитом обороняло его недоумение — чего-то Саи-Херу не мог понять. Впрочем, как и сам молодой командир. А лицо Иштека ничего не скрывало — он откровенно и весьма глумливо смеялся над достопочтенным.

Хори, как на охоте — не успев понять, почему, уже знал, что нужно сделать. Он не смог бы объяснить, почему он это решил, но не сомневался — решение это верное.

— А и верно, уважаемый писец, позволь ознакомиться с твоими донесениями, и позволь спросить? Я думал, что твой командир — я. Наверное, ты их пишешь мне? Ну, так давай их сюда, — сказал он, вежливо улыбаясь, и протянул руку.

Теперь рыбкой на берегу выглядел Минмесу.

— Я… Тут лишь наброски…

— Ну, давайте эти наброски! Иштек, а ты сбегай к почтенному писцу, глянь — недостающие заметки тоже важны!

Иштек осклабился еще шире и глумливей, и исчез бесшумно и мгновенно, как пустынный демон.

Лицо у Хори было таким же бесстрастным и безмятежным, как у всех остальных. Он очень надеялся, что его глаза тоже спокойны, но рука все так же требовательно была протянута к писцу. Неистовость в глазах того как-то потухла и даже сменилась озабоченностью и тревогой.

— Но… Я и правда… Это лишь набросок…

Рука Хори требовательно хватала воздух в трех пядях от лица Минмесу, и тот, наконец дрогнув лицом, суетливо полез в свою сумку и достал из нее свиток папирусов. Тут как раз вернулся пустынный демон. Иштек молчаливо протянул еще один рулон.

Хори, перебирая свитки, читал из них, то ли вслух, то ли сам себе:

— Послал… войска… нашел, сделал это… в четвертый месяц перет, день… спустил он пищу… сообщил он об этом слуге покорному. Слуга покорный сообщил… след… слуга покорный в год 9-й, месяц четвертый перет, день 27-й во время ужина… было удовлетворено сердце его, когда доложили они слуге покорному, сказав: «Нашли мы женщин-нубиек, идущих позади двух нагруженных ослов… Эти нубийки… Вот сообщение об этом. Все дела царского дома, да будет он жив, здрав, невредим и процветающ. Прекрасно услышанное господином, да будет он жив, здрав, невредим. Так, другое письмо… Другие двое нубийцев… достичь крепости… или крепости Сехемхакаурамаахеру, чтобы совершить обмен подобно… этому в месяц четвертый перет, день 8-й. Так, следующее:… Будет доставлено лично начальником охраны Себекуром, который из Икена, как послание одной крепости к другой. Вот послание к твоему писцу, да будет он жив, здрав, невредим, о том, что эти два слуги покорных и двадцать семь маджаев и новобранцев, посланные по этому следу в месяц четвертый перет, день 4-й, пришли доложить мне в этот день во время ужина, приведя двух маджаев… , сказав: «Нашли мы их к югу от конца пустыни, ниже надписи, равно как и четырех женщин, ответили они так, когда спросил я этих маджаев: «Откуда пришли вы» — «Пришли мы от источника Ибхит»»… Месяц четвертый, день… пришли, чтобы доложить… сказал он об… отправился я по следу… Принесен ему… патруль. Пришел я. Сказал он это. Я писал о них в крепости северные. Все дела царского дома, да будет он жив, здрав, невредим, в порядке. Все дела твоего писца, да будет он жив, здрав, невредим, в порядке. Прекрасно услышанное твоим писцом, да будет он жив, здрав, невредим… А, вот ещё:

— Сообщите, будьте добры, относительно двух маджаев и четырех маджаек и двух… спустившихся из горной местности в год 9-й, месяц четвертый перет, день 27-й. Они сказали: «Пришли мы к слуге фараона, да будет он жив, здрав, невредим». Был поставлен вопрос относительно условий в горной стране. Сказали они: «Мы не слышали ничего, кроме того, что эта горная страна умирает от голода». Так сказали они. Тогда приказал слуга покорный, чтобы они были отпущены в их горную страну в этот же день. Тогда одна из женщин-маджаек сказала: «О, разрешите мне и моему маджаю продать…». Затем подтвердила эта маджайка: «Принесла я это, чтобы торговать»… Но здесь ведь ничего нет о самом главном и опасном?

— О чем, молодой господин? — писец снова был сама безмятежность.

— То есть, ты думаешь, что писать о… не стоит?

— Это вредно и опасно, молодой господин. И преступно.

— Я прошу прощения у достопочтенного писца и склоняюсь пред ним, моля прощения за недоверие мое, и готова продолжить свой рассказ, из которого станет понятно мое смущение и опаска, — сказала светлоглазая маджайка.

— Я не понял, — не обращая на нее внимания и глядя в глаза писцу продолжил Хори, — в чем преступление? И еще — мне не нравится, что есть донесения из нашего отряда, о которых я не знаю.

— Ты — идущий впереди этого отряда молодцов. Но я прошу дозволения на оба эти вопроса ответить потом, когда мы будем вдвоем. Мне кажется, сейчас стоит послушать нашу странную гостью.

— Хорошо. Слушаем тебя, — сказал, поворачиваясь к светлоглазой маджайке, юноша.

— Не знаю, как ты, а твой писец и чародейный господин, возможно, поняли, от какой я крови…

Жрец и Минмесу неспешно кивнули, и, чего не ожидал Хори, кивнули также и оба ветерана, Иштек и Нехти.

Хмыкнув, Хори сказал:

— Похоже, я один ничего не понимаю…

— Восточные кланы с гор происходят от первых людей и Идущих следом, а их цари — и вовсе от той же крови, что Ири-Пат[91] и, говорят, что у тех, кто сохранил их кровь, светлые глаза. Все вожди, цари и великие колдуны в тех местах такие же светлоглазые, как госпожа, — уважительно приложив руку к груди сказал Нехти, — И, думаю я, что не из простых маджаев происходит она, госпожа та. А колдуны там воистину великие и знающие!

— Так и есть. Я старшая пяти кланов гор колодца Ибхит. И правда то, что край наш умирает от голода, и мы хотим сменять еды на золото. Но не я бы пошла за этим. Есть более важное. Мне нужно было найти слугу царя, да такого, чтоб наверное знать, что не замешан он в злое колдовство.

— Слуга фараона и злое колдовство? Такого не бывает!

— Все бывает, командир, — мрачно сказал Нехти, писец, словно подтверждая, кивнул головой, а жрец согласно вздохнул. Один Иштек никак не выразил своего отношения.

— Как видишь, слуга царев, твои спутники — и те не согласны с тобой. Посмотрев на вас и послушав, что здесь случилось, я решила не идти дальше в крепости, за меной отправятся остальные. А свою тревогу я отдам вам, и вам ее нести дальше.

Пять месяцев назад к нам в клан грифа приехал купец. Обычно приезжают всегда одни и те же купцы, всегда одни и те же и в одно и то же время. У нас мало чего можно выменять, и мало чего мы можем взять. А этот… Он был очень странным для купца. Нет, и товары у него были обычными, и ослы, и вид его, и одежда… Вот только он не торговался так, как это пристало купцу. А охраны было столько, что она обошлась ему больше, не то, что весь его возможный барыш, а больше даже, чем стоил сам товар. С виду он был совсем обычный купец, в недорогой и поношеной одежде. Но вот по пустыне он ходить не умел. Руки его были грязны, но ногти ухожены, а ладони мягки. Торговать он не спешил, а подарки дарил щедро. Говорил со старшими уважительно, охрану держал в твердой руке и не давал им своевольничать с местными людьми. А охрана, хоть с виду и была обычными наемниками из западных мест, вооружены были все одинаково и вели себя ну вот как они, — тут она качнула головой в сторону Нехти и Иштека, — а не как твои дети, хоть они и неплохи… Он интересовался нашими легендами и историями, особенно — нашей самой давней историей, времен первых людей и переселения с островов Блаженных. И нашими колдунами — что они могут, где их найти… Но постепенно стало понятно, что больше всего интересуется он заблудшими душами. У нас про проклятье великой матери известно всем…

И в этот миг дикий протяжный вопль прорезал ночной воздух.